Валентин Петрович Баранов родился в 1924 г. в с. Верхнеспасское Тамбовского уезда Тамбовской губернии (ныне Рассказовского района Тамбовской области) в семье крестьян. После окончания средней школы в 1941году работал в колхозе на току, помощником комбайнёра, одновременно был секретарём комсомольской организации. Мечтал поступить в лётное училище, но его направили в пулемётное училище. С 15 ноября по 9 декабря 1942 года проходил активную подготовку к боям на Сталинградском направлении в составе 50-го гвардейского артиллерийского полка 24-й гвардейской стрелковой дивизии 2-й гвардейской армии, расположенной под г. Рассказово в заснеженных лесах. Ежедневные занятия с полной выкладкой на многокилометровые расстояния выматывали до основания. 9 декабря 1942 года полк из рассказовских лесов направился пешим строем на станцию Платоновка. Там он погрузился в вагоны и отправился на Сталинградский фронт. Доехали до станции Иловля и выгрузились – в небе стали появляться вражеские разведчики. Продвигались по заснеженной степи, утопая по колено в снегу. Вот тут они с благодарностью вспоминали занятия в Тамбовских лесах. Изматывались до предела, даже кони не выдерживали. Через каждый час объявлялся десятиминутный привал. 14 декабря прошли разрушенный посёлок Калач, где увидели груды разбитой техники противника, искорёженные танки. И снова продолжался форсированный марш.
Валентин Петрович Баранов так описал этот эпизод в своей книге «Дороги»:
«И снова продолжался форсированный марш. По-прежнему тянулась унылая степь, пересеченная бесчисленными балками и притоками Дона. В воздухе то и дело появлялись самолеты противника, завязывались воздушные бои. Крепчал мороз. Бойцы смертельно устали, похудели, лица почернели. На зубах противно скрипел мелкий песок — с полузанесенных снегом полей, густыми тучами, нёс его сухой, морозный ветер.
Встретился ещё один населенный пункт — со странным названием – хутор Вертячий. По существу, никакого хутора не было, лишь кое-где высились горбатые печные трубы, да кучей лежали обгорелые брёвна, кругом угли и пепел — следы огромного пожара. Страшная картина открылась нам на месте, которое, видимо, когда-то было центром хутора. На огромной площади в самых невероятных позах лежали растерзанные, скрюченные тела людей, в воздухе стоял приторный запах горелого мяса. При виде такого жуткого зрелища бойцы останавливались, медленно снимали шапки, у многих на глазах навёртывались слезы. Потрясённый увиденным, я стоял рядом с Лёвкой Пучковым, который, протягивая руку в сторону груды трупов, почти беззвучно шептал:
– Смотри, а вон ребятишки... Они-то за что пострадали?..
Я чувствовал, как к горлу подступал горячий ком, захлестывала волна гнева и чувство мести. Говорить не хотелось, уходили молча. На очередном привале нам выдали по доброму куску говядины. Однако съесть его я не смог: на меня навалился неудержимый приступ тошноты, от увиденного кружилась голова.
Над нами появились вдруг немецкие бомбардировщики. Гулко разнеслись взрывы первых бомб. Появились первые убитые и раненые бойцы. Вдоль колонны забегали санитары.
— Жаль так погибнуть... – протянул Пучков, глядя на дорогу, с которой убирали трупы бойцов. – Другое дело – в бою... Уничтожить как можно больше гадов, а там и смерть не страшна!
Одна из бомб угодила в орудийную упряжку и теперь на дороге сгрудились солдаты, стаскивая с дороги то, что оста¬лось от упряжки. Собравшаяся колонна снова двинулась вперёд; далеко по морозной степи раздавался скрип колёс орудий и повозок, слышались ржание коней и крики людей.
К вечеру остановились у обрывистого берега реки. Это была река Мышкова. В морозной дымке виднелись домики какой-то деревни. Вскоре поступил приказ занять оборону. Наутро следовало ожидать первый бой.
Недалеко от обрыва на небольшом бугорке отвели участок разведчикам для наблюдения и корректировки огня. Мы принялись за работу. Когда-то, как нам сказали, здесь проходил оборонительный рубеж. Надо было очистить от снега старые окопы. На степь быстро опускались зимние сумерки. Пришлось работать впотьмах. Промерзшая, твердая, как камень земля, не поддавалась маленькой сапёрной лопатке. Приходилось делать бруствер из снега: слабая, ненадежная защита».
Через несколько страниц в этой же книге читаем:
«Бой за хутор Верхне-Кумский был упорным и кровопролитным. Противник то и дело бросался в контратаки. Особенно тяжелая обстановка сложилась на участке 72-го стрелкового и 50-го артиллерийского полков.
Орудия 3-го дивизиона были выведены на прямую наводку. По всей линии реки Мышкова гремели сотни орудий. Откомандировали Пучкова и меня в распоряжение командира батареи – лейтенанта Ремизова.
Когда мы прибыли на батарею, невдалеке, метрах в четырёхстах, показались немецкие танки. Их было так много, что сердце невольно сжалось от страха. Они стремительно приближались, но почему-то не открывали огня. Возможно, они не замечали замаскированные орудия. Около соседней пушки хлопотал знакомый мне наводчик орудия младший сержант Усков. Его расчет открыл огонь по ближайшему танку. Первый снаряд поднял султан земли чуть впереди танка. Следующий снаряд сорвал башню танка, он, как вкопанный, остановился. И еще один танк запылал в стороне. Фашисты заметили, откуда стреляли орудия, и в нашу сторону полетели первые снаряды. Они рвались с оглушительным треском чуть дальше, за орудиями. Спасаясь от осколков, часть расчетов залегла у колес орудий. Но вот огневой шквал прекратился, и орудия снова стали вести огонь: слышно было, как со звоном вылетали из казёнников стреляные гильзы. Рядом вели беспрерывный огонь другие орудия батареи. Впереди по полю вспыхивали всё новые и новые костры, а танки всё напирали, казалось, им не было счёта. От частой стрельбы ствол орудия Ускова стал розово-сиреневым, даже днём было видно, как он раскалился. Слева и справа смолкли соседние орудия. Вдруг рядом с орудием Ускова сверкнуло пламя, на земле осталось лежать два бойца. Оглушённые взрывом мы с Лёвкой бросились ближе к орудию. Когда подбежали к Ускову, я боковым зрением успел заметить, как справа на орудие, метрах в двухстах, заходил очередной танк. Пока Усков лихорадочно менял угол прицела, время было упущено, танк приблизился почти вплотную, стрелять по нему было небезопасно: можно погибнуть от осколков своего снаряда. Усков знаком показал оставшимся в живых при¬жаться к земле и тотчас же упал сам. С грохотом и визгом откатило назад пушечный ствол. Мы ещё лежали, не веря, что живы, когда услышали голос Ускова:
— Так тебе и надо, сволочь!
Почти у самого орудийного окопа, ощетинившись стволом пушки, стояла огромная стальная коробка, невысокое пламя вырывалось изнутри. Языки огня скручивали на борту краску с жёлтого креста, уже потерявшего былую чёткость. На миг установилась тишина, и было слышно, как трещало внутри горящего танка. Вглядываясь вдаль, Усков устало сказал:
— Ну, кажись, отпугнули гадов, только вряд ли надолго, теперь придумывают какую-нибудь новую пакость.
Мы сидели и молчали, не в силах произнести слово. Нервное потрясение брало своё, усталость наваливалась на плечи, каждый думал свою думу. А за щитом орудия жарко разгоралось пламя, внутри танка резко лопалось, стреляло.
– А что, братцы, вдруг шарахнет эта штука? Так, пожалуй, и костей не соберешь!.. — прислушиваясь к потрескиванию внутри танка, вдруг, проговорил замковый. — Может там внутри уйма снарядов у него, а? — он обвел всех странным вопросительным взглядом. Мы переглянулись с Пучковым. А что, так ведь может быть! Предательский холодок снова пополз по спине. Но видавший виды Усков успокоил нас.
– Ну, во-первых, уймы снарядов в нём уже нет, он частично, а может, полностью израсходовал, во-вторых, осколки от снарядов внутри танка не обязательно должны лететь горизонтально, а, в-третьих, у нас надёжная защита — щит орудия. Вот только горелым фрицем стало попахивать, но в этом есть свое удовольствие — тремя-четырьмя гадами станет меньше на земле.
Как-то спокойнее, уютнее стало от этих слов Ускова. Бойцы стали доставать кисеты, крутить козьи ножки, появились первые осторожные усмешки. И вдруг раздалась громкая команда:
— Батарея, к бою!..
По всей линии стоящих орудий снова всё пришло в лихорадочное движение. Танки теперь показались слева. Шли они осторожно, на небольшой скорости, покачивая стволами орудий, словно принюхиваясь. Издали они были похожи на волчью стаю, окружавшую жертву.
Было непонятно, почему они шли медленно. Но когда подошли ближе, всё прояснилось: танки прикрывали собой наступающую пехоту. Усков подал команду приготовить осколочные снаряды, но их всего оставалось не более десятка. Увидев поднесённые остатки снарядов, Усков зло выругался. С таким запасом долго не продержишься. А танки уже подошли близко. Орудия били беспрерывно. Среди наступающих густо рвались снаряды, в воздух взлетали мёрзлые комья земли и бурой глины. Пехоту вскоре удалось отсечь. Было видно, как фашисты ложились на землю, другие пятились, выискивая укрытия, но танки всё еще лезли на позиции батареи. Град снарядов обрушился на соседнее орудие. Впереди нас тоже замелькали султаны взрывов. Осколки и комья мёрзлой земли забарабанили о щит орудия, заставив нас прижаться к земле. Снаряды кончились. Казалось, что уже выхода никакого не было. Мучительно билась мысль: а что же дальше?.. Бросать орудие?.. Но это невозможно. Вывести из строя? Но теперь уже не успеть... Значит, остаётся одно — биться до конца... И в это время сквозь разрывы снарядов откуда-то вырвалась повозка. На бешеном ходу она приблизилась к орудию, с неё спрыгнул повозочный. Очередной снаряд рванул землю у колёс соседнего орудия. Взметнувшаяся лошадь повалилась набок.
— Берите снаряды! — громко прокричал повозочный, а сам кинулся к соседнему орудию.
Мы бросились к повозке и стали быстро разгружать долгожданный груз. Кругом свистели осколки, но на них никто уже не обращал внимания. Страх куда-то отступил, и было только одно желание — как можно больше снарядов поднести поближе к орудию. Два танка шли на соседние позиции, которые были справа от нас. Один из них подбили сразу; было видно, как из открытого верхнего люка выбрасывались немецкие танкисты. Второй танк, как по заказу, подставил правый борт орудию Ускова. И он не упустил момента, танк был остановлен очередным снарядом. Его охватило буйное пламя. Никто не показывался из люка: очевидно экипаж был полностью уничтожен.
...Бой утих так же внезапно, как и начался. Кругом стоял смрад и дым, першило в горле. По лицам гвардейцев градом катился пот. Смертельно уставшие бойцы опустились на ящики из-под снарядов, валявшиеся подле орудия. И в это время мы увидели подходившего к нам майора.
— Молодцы гвардейцы, хорошо поработали! — протягивая по очереди каждому руку, проговорил майор.
Мы узнали майора. Это был командир нашего 50-го артполка гвардии майор Тонких.
Вскоре к гвардейцам пожаловал капитан Баст. Он уже успел собрать сведения и назвал фамилии наиболее отличившихся в бою гвардейцев. Среди них мы услышали фамилии Чичелимова, Метлушко, Жарких, Пушкара, Ускова, Девятова. При упоминании последней, сидящий рядом, приехавший со снарядами повозочный, устало улыбнулся. Мы поняли, что назвали и его фамилию.
Покрасневшие от бессонницы глаза капитана Баста излучали радость.
— Хорошо дали прикурить фрицу! Запомнит надолго этот день! По нашим подсчетам, только батарейцы Ремизова подбили 10 танков, 4 орудия, уничтожили много вражеских солдат.
Посмотрев на удивившего нас смелостью повозочного, Баст улыбнулся и продолжил:
— Пока на нашей земле есть такие солдаты, как гвардии рядовой Девятов, врагу не устоять. На его обязанности ле¬жит доставка боеприпасов, а что он делает в бою? Это, я думаю, вы видели хорошо сами. На его счёт записан подбитый им лично фашистский танк, кстати, не первый надо думать и не последний. Он представляется к правительственной награде!
А гвардии рядовой Девятов стоял, застенчиво улыбаясь, будто и не о нём шла речь. Мы смотрели на этого простого парня, и чувство гордости поднималось внутри за скромного героя сегодняшних событий».
По бездорожью, по глубокому снегу, с боями, гвардейцы продвигались вперёд. Приходилось драться за каждый хутор, за каждую станицу. Немцы ещё надеялись прорваться на помощь армии Паулюса. Но натиск 2-ой гвардейской армии был так стремителен, что с каждым днём надежды немцев становились менее выполнимыми. Именно поэтому, он, как раненый зверь, наносил ответные жестокие удары по нашим войскам. Потерь было много. Но радовало то, что войска армии Манштейна откатывались всё дальше от Сталинграда, а кольцо вокруг армии Паулюса в Сталинграде затягивалось всё туже.
И настал тот счастливый момент, когда Фельдмаршал Паулюс был взят в плен. Этот момент хорошо описан в книге Валентина Баранова «Трудные вёрсты»:
«Еще по дороге в Чурюмкино облетела бойцов радостная весть: сталинградский «котел» ликвидирован! В только что освобожденной станице Нижне-Подпольное капитан Баст собрал бойцов дивизиона и познакомил с некоторыми подробностями сталинградской эпопеи. Фельдмаршал Паулюс еще утром 31 января вместе со штабными генералами был взят в плен. Южная группа прекратила сопротивление. 2 февраля было покончено и с северной группировкой, дравшейся в заводском районе. 22 фашистские дивизии прекратили свое существование, разбито и захвачено много техники.
4 февраля на центральной площади Сталинграда состоялся митинг. Пришли и остававшиеся в городе жители. В обращении к бойцам и командирам Южного и Донского фронтов сталинградцы выразили горячую благодарность защитникам города.
— Эта благодарность имеет прямое отношение и к нашей 2-й гвардейской армии, к родной 24-й гвардейской дивизии, к каждому полку, нашему дивизиону, каждому бойцу в отдельности, — говорил капитан. — Нам есть чем гордиться, мы тоже отстаивали Сталинград.
Оживление у солдат вызвали дальнейшие подробности, сообщенные Бастом. Среди трофеев советских войск оказался тяжелый литографский камень, который был доставлен в Сталинград специальным самолетом из Берлина. Немцы собирались на нём печатать плакаты о взятии города. Текст, составленный фашистами на камне, гласил: «Сталинград пал. Москва — это голова Советского Союза, Сталинград — его сердце!»
— Как видите, поторопились фрицы завезти камень. Вра¬гу не удалось остановить сердце страны!
Тысячи голодных и обовшивевших немцев потянулись в плен, конвоируемые небольшим количеством бойцов. Некоторые шли и вовсе без охраны. Они брели, съёжившись от мороза, в рваных и грязных шинелях, в намотанном на головы тряпье, в сапогах с ботами, сделанными из соломы. Готовые на всё, лишь бы сохранить жизнь, наслушавшись небылиц от своего начальства, часть пленных по своей инициативе прикрепляли к груди дощечки с надписью «В Сибирь!», хотя пункт назначения их был гораздо ближе.
— Вот дают фрицы, – довольно проговорил сидящий рядом со мной батареец. – Подбросили наши огоньку, чертям тошно стало! Совсем по-другому заговорил фриц, куда девалась былая наглость и спесь!
В заключение Баст сообщил, что правительством решён вопрос об учреждении медали «За оборону Сталинграда», которой будут награждены все участники сталинградской битвы».
А бои по преследованию группировки Манштейна продолжались. Враг был измотан в непрерывных боях, но оставался ещё сильным и коварным. Во 2-й гвардейской армии тоже были большие потери. Так продолжалось до конца июля, когда бои на Миусе приняли оборонительный характер с обеих сторон.
На уточнении сложившейся обстановки была задействована вся армейская разведка. Валентин Баранов был вызван в штаб дивизии. Ему и Михаилу Есину была поставлена задача: установить места расположения артиллерии большой мощности, которая не даёт покоя даже второму эшелону. Они благополучно перешли линию фронта, собрали много данных. Но когда возвращались, их обнаружили немцы. Есин был убит, а Валентин Баранов тяжело ранен. Его нашёл местный житель дед Евдоким и притащил в подвал своего дома, так как в селе были немцы. Дед Евдоким и бабушка Федосия не отходили от него, лечили его раны в грудь. Валентин пришёл в сознание, но был очень слаб. А вскоре немцы выгнали всех жителей из села. Валентина и соседского мальчишку Сашу, потерявшего ногу во время бомбёжки, оставили в землянке. А на следующий день в село вошли русские.
В землянку заглянула наша девушка в солдатской форме.
Узнав историю ранения Валентина, она сделала ему перевязку и отправила в медсанбат. И что удивительно, она оказалась с ним из одного города, из одной школы.
А перед отправкой к нему подошёл старший лейтенант и записал все данные, которые удалось узнать Валентину с Есиным, и наблюдения Саши за таинственной работой немцев на подступах к деревне.
Из медсанбата Валентина отправили в госпиталь в Новочеркасск, а оттуда в глубокий тыл. Ранения были тяжёлыми и требовали длительного лечения.
Валентин Петрович Баранов с 15 ноября 1942 г. находился на фронтах Великой Отечественной войны. Участвовал в боях на Сталинградском, Донском, Южном, 4-м Украинском фронтах в качестве разведчика 3-го дивизиона 50-го гвардейского артиллерийского полка 24-й гвардейской стрелковой дивизии 2-й гвардейской армии. После тяжелого ранения 31 июля 1943 г. в бою за освобождение г. Донецка и лечения был списан со строевой службы. В 1944-1945 гг. работал начальником военной подготовки Рассказовского районного Совета Осоавиахима, проходил службу в 11-й окружной школе снайперов в районе ст. Рада. В послевоенные годы окончил историко-филологический факультет ТГПИ, работал заведующим отделом культуры Рассказовского райисполкома, учителем Котовской семилетней школы Рассказовского района, директором Карай-Салтыковской средней школы Инжавинского района, директором Красносвободненской школы-интерната Тамбовского района, секретарем Красивского и Инжавинского райкомов КПСС. В 1967-1990 гг. директор Тамбовского филиала Московского государственного института культуры, в 1990-1994 гг. ректор Тамбовского государственного института культуры, с февраля 1994 г. профессор кафедры отечественной истории Тамбовского государственного университета им. Г.Р.Державина. Кандидат исторических наук (1972), доцент (1974), заслуженный работник культуры РСФСР (1979), профессор (1985), член Союза писателей России. Автор книг «Трудные вёрсты» (1985), «Дороги» (1992), «Тамбовские встречи» (1997), «В дни грозовые» (1999), «Люди и память» (2001), многих научных работ по проблемам развития отечественной культуры и истории родного края. Награждён орденами Отечественной войны 1-й степени, Дружбы народов, 12 медалями.
В Государственном архиве социально-политической истории Тамбовской области имеется на хранении фонд личного происхождения В.П. Баранова. В числе документального наследия писателя находятся рукописи книг, дневник, переписка. А так же личные документы (удостоверения, мандаты, диплом кандидата наук, выписка из трудовой книжки), материалы служебной деятельности (диссертация и автореферат на соискание ученой степени кандидата наук, научные статьи, методические рекомендации), материалы о праздновании юбилеев, награждении, присвоении почётного звания «Заслуженный работник культуры РСФСР» и др.