« Яко узрю Небеса, дела перст Твоих, луну и звёзды, яже Ты основал еси, то
что есть человек, яко помнишь его? Или сын человечий, яко посещаешь его?»
Пс. 8. Стих. 4, 5.
«Батюшка, с девочкой соседкой передаю вам моё письмо. Дочитайте его до конца. Слёзно, ради Христа, прошу Вас, дочитайте, ибо это моя последняя исповедь. И умолю: не ищите меня. Просто прочтите письмо, и в этом найду я упокоение в последний день моей жизни. То есть в том, что вы, наконец, узнаете все мои падения и помолитесь обо мне. Я сказала вам, что уезжаю в деревню. Это неправда. Вот уже три дня я ни с кем не общаюсь, не отвечаю на звонки, не открываю двери. Я стою на коленях перед иконой Спасителя и прошу прощение за свой непростительный грех, который собираюсь совершить. Не достойна я просить себе прощения, но попрошу, это единственное, что теперь осталось у меня. И вот вам всё расскажу.
С чего начать? Наверное с Ленинграда. Он теперь Санкт-Петербург, но для меня остался Ленинградом. Теперь я взрослая состоятельная дама, объездила весь мир, повидала всякого, но никогда и нигде не знала я такого потрясения, которое испытала много лет назад, впервые увидев Ленинград.
Этот город сразил меня наповал. Необъяснимая тайна лежала на нём. Что-то мистическое сквозило в его улицах, мостах, парках. Теперь, прожив много лет, я понимаю, что мне, наивной семнадцатилетней девочке приоткрылся мир таинственных и трагических теней иного Петербурга, метафизического, печального, грешного. Может быть мир героев Гоголя, Достоевского, Блока. Ленинград поглотил меня и я утопала в нём как в болоте. Мне было интересно всё: от кораблика на Адмиралтейской игле до самого маленького камешка на Аничковом мосту.
Пять лет учёбы пролетели как миг и надо было возвращаться домой. Ведь я поступала по направлению, и должна была вернуться домой. Это была трагедия. Как я могла вернуться в провинциальный закуток после Северной Пальмиры? Как? Но возвращаться надо было. И я вернулась. Но что-то ушло из меня безвозвратно, часть души осталась там, в каменных серых зданиях. Во мне поселилась пустота, безразличие к моей малой родине и презрение к людям. Я грезила городом на Неве, он снился мне, но переехать туда, в те годы, не было никакой возможности. И для меня всё потихоньку стало умирать. Я не видела никакого смысла в этом городишке, который был моей родиной, презирала и ненавидела всех и вся. Тот величественный город волновал меня и тревожил своей памятью, а родной унижал. Но жить надо было. А куда деться от неё? И я решила жить. Но только королевой. Купила бизнес, а при моих внешних данных, это стоило небольших денег. Связи и красота тела делают много мерзких дел, и в молодости никто не знает, что расплата будет велика.
Для прикрытия своих делишек я вышла замуж за человека тихого и покорного. Я не любила его и не уважала, но сделала своим рабом. Моя жизнь была на колёсах. Прикрытием был и магазин, в котором муж работал, я занималась приватизацией.
Никто в городе не догадывался о моём настоящем лице, так искусно научилась я притворяться. Прошло немного лет, и я уже могла переехать в Ленинград, он уже назывался бандитский петербург но по причине самолюбия не сделала этого. Здесь я была королевой и мне подчинялись люди, а в том, уже бандитском Питере, я была никем. Существование моё становилось и в этом городе невыносимым падением... и я понимала, что лечу в пропасть, но остановиться не могла. В ночные часы страданий приходили мысли о том, что должно что-то измениться в моей жизни, не может эта мука длиться вечно. Моя двойная жизнь убивала меня каждый час по капельке. Я решила пойти в Храм.
И Господь послал мне вас. О, как я была счастлива в те годы. Сколько открыла для себя в беседах с вами и матушкой! Сколь много познала я из уст ваших правды о мире прекрасном, о Спасителе нашем, сколько радости доставляли мне чтения святых книг о кротости, смирении и жертвенности. И мне не надо было притворяться перед вами! С каким ликованием приняла я ваше предложение петь в церковном хоре!
В тот год мы с Ванечкой обвенчались, с бедным моим Ванечкой. И жизнь в Вере улыбнулась мне широко и искренне! Мне казалось это будет всегда. Но откуда что берётся? Откуда подползает из всех щелей сокрушительная темнота!? Каким то чёрным облаком накрывает она вдруг, как нечто гадкое и омерзительное, приклеиваясь к твоим чувствам, мыслям и поступкам, совершенно противным БОГУ!Как? И ты не можешь от этого отделаться. Не можешь стряхнуть с себя паутину предательства. Но почему? А потому, что в этой пакости есть наслаждение сладким чувством вседозволенности, и ты почти не сопротивляясь, поддаёшься этим нападкам, чтобы выйти из рамок благочестия, чтобы дерзнуть против Правды! Скользкие мыслишки змейками вьются в истерзанном сердце, и шепчут и шепчут на ухо:
«Ну не только ты такая грешница… Свят только ОН, ГОСПОДЬ! Ты же обычная женщина, без греха разве можно прожить? Ну последний разочек отступись, а там и замолишь грешок свой. Да проскочим! Никто ничего и не заметит…»
О, как страшны, как неслыханно ужасны эти отступления от Правды, от покаяния, ростки которого только начинают зеленеть в твоей неокрепшей душе.
И как не понять, что восставший против БОГА восстаёт против себя!Откуда в человеке верующем, вместо благой христианской кротости, поднимается эта волна гордого возбешания? И почему это всё происходит незаметно глазу и душе? Непонятно. Непонятно и страшно.
Незадолго до самоубийства мужа, вдруг, вихрем, стали нападать на меня враги Спасения. Безрассудное своеволие опять поселилось во мне. Я вновь унижала мужа, и чувствовала над ним власть! О, как она сладостна эта власть над слабым, и я утопала в лучах этой мерзкой сладости. Несчастный Ванечка, на самом деле тихий и дружелюбный человек, никак не понимал раздвоенности моего существа. И однажды спросил исповедала ли я вам последнюю нашу ссору… Ах, зачем, зачем он сказал мне эти слова.Моему гневу не было границ!Как? Он, этот пигмей, допытывает меня о чём я говорю на исповеди? Как смеет он нечистым рылом? И начался ужас...
Кажется сначала я ударила его. Что было далее, и не помню. Всё скрылось за пеленой моего чёрного гнева. Вместо меня ходило по комнате и рычало в вечность, страшное звероподобное существо. Остановил меня громкий выстрел. Я сначала ничего не поняла, и обернулась на звук выстрела. Ванечка лежал на диване с простреленной головой, на полу валялся пистолет.
За хорошее вознаграждение, меня уговорили составить акт, в котором было написано о неосторожном обращение мужа с оружием…Вот какой ад устроила я, подчиняясь своей глупой воле, своему сладкому желанию быть главной!
Что мытарь? Что блудница? Что разбойник? Да они праведники рядом со мной!
Они были такими как есть, а я только притворялась, я жила двойной жизнью.
Как разбойник, убила я своего мужа, как мытарь за подать издевался над людьми, так и я издевалась над ним, унижая и властвуя над кротким. А уж что до блудницы… Так и тут есть мне чем «похвастаться». У меня ведь, батюшка, любовник тогда был.И Ванечка знал об этом. Только не говорили мы вам. Втайне я держала эту пакость. И от него, от любовника, убила я, во чреве своём, двух неповинных ангелочков, которые, по моей вине никогда не увидят Свет…
Тогда, в то страшное время темноты, чтобы забыть тусклую провинциальную жизнь, по вечерам (после службы!!!) шли мы с любовником в ресторан, и напивались… а утром, я шла за благословением к Вам, и вставала петь на клирос.
Вот какую змею пригрели вы, батюшка, у себя на груди. Вот какую нечисть видели пред своими чистыми глазами… Однажды сильное мне устрашение было, прямо во время службы. Тогда уж, наверное, толпами бегали враги в душе моей, и прямо из-за иконы Спасителя выскочил чёрный рогатый мерзавец, да и рожи стал корчить! Страшно было до обморока, но и вам постыдилась сказать, ведь тогда надо было всё рассказывать, а было стыдно.Перед Богом не стыдно, а перед человеком стыдно!Как это? После того видения я очень надеялась на выздоровление. Но увы…
Ах, как горит у меня всё внутри, батюшка!Какие муки предвижу я за свой будущий непростительный грех!Я чувствую то возмездие, которое последует взамен моих гадких падений так же, как когда то, я чувствовала иной Ленинград, метафизический, суровый и страшный.Но я иду на это сознательно, ибо нарушающим Волю Божию надо уметь отвечать за содеянное... Жить же здесь, на земле, я не в силах. Во мне всё умерло, и только на миг, вчера, показалось, что вернулась ко мне та частичка души моей, которую, когда-то отобрал Ленинград.
Но мне всё равно надо уходить. Так получилось.Вчера полгода было, как Ванечку я убила.
Сейчас поставила портрет его перед собой, и говорила с ним, прощения просила. Может быть и увидимся скоро. Дают ведь Там, наверное, свидание перед тьмой кромешной, которую я заслужила?В последний день свой умоляю вас, помолитесь о нас с Иваном в домашней молитве, если можно, конечно, молиться за несчастных, нарушивших Волю Божию.
Одно радует меня, батюшка, одно утешает в последний день моей жизни: где бы я не была за грехи свои мерзкие, в какой бы геене огненной не горела, за нарушения заветов, знать я буду точно, как знаю теперь, что Спаситель есть, и помогает другим людям.
Пусть я, грешница лютая, буду сидеть в глубине кромешной, зажатая между такими же грешниками, как и я, но одна лишь мысль о том что ОН есть, и когда-то, на земле, видела я Его Чистейший Лик на иконах, хотя бы на миг утешит боль мою, и раны мои будут заживать быстрее.. . Где бы я не была, когда бы меня не освободили, лишь Господу отдам я своё сокрушенное сердце, и израненную душу. Только Ему.
Простите меня за всё батюшка. Слезами своими омыла бы я сейчас руки ваши, за вашу доброту , за помощь и молитву. .. да уж не смогу. Решение моё твёрдое. Многим я в этой жизни зла сделала, значит и расплата такова. Простите меня, ради ХРИСТА! И у матушки, попросите прощения, я и волоска на её седой головушке не стою…
Да Хранит вас ГОСПОДЬ! Катя».
Дочитав письмо до конца, отец Андрей спрятал его под рясу, быстро вышел во двор, и сев в старенькую пятёрку, поехал к дому, где жила Екатерина. Не доезжая до него, он увидел толпу людей у второго подъезда. Жаром обдало лицо.
- Опоздал! - прошептал он и вышел из машины.
Проходя через толпу, батюшка приблизился к месту, привлекшему внимание людей.
На красном шерстяном ковре лежала Екатерина. Руки её были сложены крест накрест, и плотно прижимали к груди икону Спасителя. Открытые глаза смотрели в небо безразлично и безучастно.
Отец Андрей перекрестился.
- Глаза бы ей надо закрыть, - сказал он сокрушённо.
- А зачем, батюшка? – улыбнулась рядом стоящая женщина,- она жива- живёхонька. Только от шока пока не отошла.
- С нами БОГ и крестная сила! - перекрестился отец Андрей,- как живёхонька?
- Да вот Петьку моего благодарить надо, если бы не такое событие, получил бы он у меня на поллитра! А дело в том: я им с Фёдором, дружком его, велела ковёр на школьном стадионе вытряхнуть. А они, огольцы, чтобы далеко не ходить, пристроились под балконами. Только открыли ковёр, а Катерина прямо на него и ухнула. Ну хорошо, вес у неё бараний, а будь дама покрепче, может и не удержали бы... А народ не расходится из любопытства. Надо ж всё обсудить. Как водится.
- Вот не понятно только, - говорила пожилая бойкая женщина,- как это она на спине оказалась?
Ответила ей хозяйка ковра:
- Так видно, спиной и падала. Встала на краешек балкона, и опрокинулась.
Все разом подняли головы вверх, потом опустили. Мужики почесали затылки. Подоспевший Петька, уже отпраздновавший радостью законченное падение, самодовольно заявил:
- Если бы не мы с Федькой, не было бы уже Катьки! Пятый этаж это вам не шуточки! А так, гляди, в целости и сохранности, даже ботиночки на ней остались.
Он наклонился к женщине и громко сказал:
- Поллитра с тебя, Катерина! Не забудь.
Женщина едва прикрыла глаза, в знак согласия.
До плеча батюшки кто-то дотронулся:
- Скорую бы надо вызвать, и милицию,- тихо сказал законопослушный интеллигентный мужчина в очках.
Отец Андрей посмотрел на него строго и жёстко:
- Не надо. Это моя прихожанка. Сейчас я отвезу её домой, матушка с ней побудет.
Священник наклонился к Екатерине:
- Ты сможешь подняться, чадо?
Катя кивнула. Батюшка протянул ей руку:
- Давай мне икону, а потом я подниму тебя.
- Не могу руки разжать,- прошептала Катя.
Отец Андрей оглянулся:
- Петр, помоги мне,- попросил он. Женщину подняли, довели до машины и усадили на заднее сиденье. Батюшка оглянулся и спросил:
- Как ты чадо? Поедем? Матушка с утра пироги затеяла, с голубикой. Сейчас чай с травами заварим, и пирогов откушаем. Крепись, чадо, мужайся!
В глазах Кати была бесконечная боль, но они были сухи, её страдание было выше слёз. Говорить она не могла. Только молча кивала головой и всё крепче прижимала к груди икону Спасителя.
Машина тронулась с места. Отец Андрей сам еле сдерживал слёзы, но старался не плакать.
« Дивны дела Твои Господи! - раздумывал священник,- сколь велика Милость Твоя к человеку, коли снова и снова даёшь Ты время на покаяние! Вот ведь как бывает: назначит себе человек день последний, разработает план по своей воле. Ан нет!
Только Тебе известны наши дни: и первый, и последний. Только Тебе, Господи!»