Резной посеребрённый трон омывали волны бархата – синего, золотого, цвета моря. Принцесса, полулежащая в этих тканых волнах, казалась и маленькой, и величественной одновременно – самая юная из сказочных русалок, живущих лишь в песнях да страшных ночных историях. Только черные её волосы были вовсе уж не морскими – не говоря о выводке пушистых белых щенков, вольготно разлегшихся вкруг трона на бархате, уставив узкие мордочки к коленям, туфелькам, рукам принцессы.
- Готово, Сияющая! – объявил художник, и девочка, облегчённо вздохнув, птицей слетела с неудобного трона. Щенки с радостным тявом устремились следом. Картина, на которую Адела бросила лишь беглый взгляд, была прекрасна – как всегда. Ко двору призывали лишь лучших художников.
Картина для принца. Очередного. А его портрет также доставлен… хоть бы оригиналу она, Адела, не понравилась! И он бы подольше не приезжал.
Зато тот, что получил в дар предыдущую картину, уже здесь – уже прибыл пред очи её отца с торжественным визитом, уже коснулся губами её руки, уже произнёс должное число учтивых фраз и комплиментов. Он в восторге. Он сгорает. Он страстно мечтает о чести назвать её… и прочее, прочее. Как и всегда. И конечно, конечно, он горячо любит белых пушистых собак.
Адела легко мчалась коридорами слуг, умело избегая парадных залов и придворных дам; стая неслась следом. Сменить одежду – уже привычно, стремительно, вместо тяжёлого неудобного наряда – простое платье кухонной служанки. И наружу. Чёрным ходом, в тенистую часть сада, в незаметный пролаз меж ветвей. Её тайный путь к свободе.
Обманной. Недостижимой.
Адела шла к главной гостинице – там, по традиции, поселяли каждого нового принца. Волосы распутались, выбились из-под венца, и она досадливо сорвала его. Знак её, Аделы, королевского рода. Знак Крови.
«Никогда не снимай его при людях». Разве это честно? Да, она принцесса… но - всегда она, в любом одеянии, в венце или без него. Не любящая свой сан - но и не отрицающая его. Как можно отрицать себя?
Но он так сжимает виски… Отдохнуть хоть полчасика! Что бы ни говорил отец.
Я могу.
Улицы вокруг стремительно пустели. Двери с глухим стуком запирались. Играющие детишки резво растаскивались по домам - прочь с её пути.
Улыбки - лишь для дворцов и нарядов? А стоит снять венец и сменить платье, и её избегают, словно она источник заразы, а не их любимая принцесса...
Голоса стаи за спиной звучали иначе, грознее, но она не удивлялась - её друзья огорчены, как и она. Ведь они такие чуткие. Только они и любят её. Настоящую.
Принц вышел из гостиницы... и кинулся к ней, вырывая саблю из ножен:
- Девочка, берегись! Чудовища! Беги!
- Нет!.. - безнадёжно вскрикнула она, пытаясь даже поймать его за руку, но впустую. Он не слушал, не узнал её. Она стиснула венец в кулаке и побежала прочь. Её слух ловил вовсе не те звуки, что могли бы её порадовать, - свист стали, проклятия, стоны, рычание и щёлканье челюстей… С разбегу влетев в сад, она кое-как нацепила тонкий обруч; он словно прирос к волосам - как всегда. Адела упала в траву; стая разлеглась вокруг. Что в них страшного?! Они не любят тех, кто не видит настоящую меня. Тех, кто не узнаёт меня, стоит снять шелка и диадему… а в них видит чудовищ. А потом, напуганный ими, уходит из города навсегда, забыв о дарах невесте и неискренних любезностях.
И пускай. Слепец и трус ей не нужен. Однажды она дождётся. Того, кто узнает её - принцессу, пусть босую, в бедном платье, с волосами, не скованными тяжёлым венцом. Кто услышит её голос и не станет пугать её собак.
Она погладила белую мордочку, рассеянно вытерла липкую ладонь о траву и задремала. Из пасти одного из щенков свисал побуревший лоскуток от камзола последнего принца.