< 1 >
Рассказывают, что в годы консульства Марка Туллия Цицерона по соседству с его бесславным братом Квинтом жил некий эдил и звали его Гай Октавий.
Происходил он из всаднического рода, древнего и богатого. Отец его, будучи ростовщиком, сумел скопить от трудов своих около миллиона сестерциев, что уже по тем временам было суммой почти неслыханной и позволило дать сыну хорошее воспитание и образование.
Когда ростовщик скончался, Гай Октавий, поскорбев о гибели родителя, отправился на службу в Македонию. Будучи воином сколь храбрым, столь же и авторитетным, без труда разбил по дороге остатки беглых рабов из отряда Спартака, чем снискал себе первую славу воина.
По приезде в Македонию ему пришлось вступить в большое сражение с бессами и фракийцами. Он разбил их наголову, чем укрепил свою славу до конца жизни. Занявшись бюрократическими мирными делами, он немало преуспел в устройстве Македонии на славу Риму, после чего консул Марк Цицерон, распекая брата за леность, не раз ставил ему в пример Гая Октавия.
Когда срок службы подошел к концу, Гай Октавий вернулся в Рим уже в качестве эдила, имея все основания, несмотря на всадническое происхождение, претендовать на должность консула в сенате. Он поселился в Велинтрах – самой густонаселенной части Рима – и стал предпринимать активные шаги для того, чтобы во всех тридцати пяти округах-трибах большинство голосов плебса на ближайших выборах было отдано в его пользу.
< 2 >
Одним из таких шагов было принесение жертвы на алтарь Юпитера, Благого и Величайшего.
В храм Юпитера он прибыл вместе с Гильманом, распорядителем дел, умным и преданным рабом, полуварваром из малоазийского племени, полученным от консула во время последнего триумфа.
Молча наблюдали они за фламином, слушая точное и мелочное перечисление количества принесённых сосудов с ладаном и вином и ожидаемых взамен благ, коими являлась убедительная победа на выборах. Гаю Октавию вдруг показалось, что у фламина нет приличествующего жрецу Юпитера благочестия, что мысли его совсем земные, может быть о только что полученной сотне сестерциев, а может быть вьются возле какой-нибудь смазливой матроны из числа прихожанок. И ритуал сразу представился эдилу не более чем очередной сделкой. Что ж, он, один из четырёх эдилов Рима, всадник из рода Октавиев, претендующий на консульство, предпочитает честные сделки не только с людьми, но и с богами.
Фламин добросовестно отрабатывал деньги громким криком и обильной жестикуляцией. Упоминая землю, наклонялся к ней и касался её рукой; произнося имя Благого и Величайшего, воздевал руки к небу; называя себя, колотил руками упитанную грудь, строго следуя веками отработанному ритуалу.
Эдил с улыбкой обернулся к Гильману, приглашая и его улыбнуться над усердием фламина, но круглое потное лицо раба было серьёзным, а в маленьких черных глазках вместе с отблесками пламени жертвенника металась тревога. Увидев обращенный к нему взгляд хозяина, Гильман прошептал:
- Молись, эдил, если есть силы превыше Юпитера, то они не в твою пользу.
Гаю Октавию весьма неприятно было слышать о силах превыше Юпитера. Он, конечно, знал, что таковые есть, но предпочитал держаться от них подальше. До сих пор ему это удавалось.
- В чём дело?
- Я не успел тебе сказать. Мои люди вернулись из города. В половине триб распущены гнусные слухи о том, что кандидатура твоя держится лишь на взятках, которые тебе, как сыну ростовщика, давать весьма привычно. Особенно сильны такие настроения в Фабианской и Скаптийской трибах.
Эдил усмехнулся.
- Можно подумать, я один предлагаю плебсу взятки. Плебс ждёт выборов именно потому, что они обещают ему наживу.
- Но говорят только о тебе. И упор делают на то, что сын ростовщика недостаточно знатен и благороден для должности римского консула.
< 3 >
Дома на своей вилле в Велинтрах Гай Октавий поужинал хлебом с финиками, хотя жена распорядилась подать ему мясо в его любимом соусе. Он хотел остаться один и ушёл в свой кабинет. Расположившись в низком и жёстком деревянном кресле, задумался.
Для чего он идет в сенат? Зачем нужна ему власть?
Только ли для того, чтобы иметь возможность защитить обиженного и восстановить справедливость, как говорят о нём плебсу посланники Гильмана?
Упорядочивание кипящих человеческих страстей – прерогатива богов. Так не потому ли рвутся к власти он и ему подобные, чтобы проводить эту самую волю богов (или под видом воли богов чью-то иную волю, пусть даже свою) сюда, на землю, в Рим. Тут эдил вспомнил добросовестно-равнодушное лицо сегодняшнего фламина. Зачем всемогущим богам нужны смешные и нелепые сделки при помощи ничтожных посредников?
Заученный лепет фламина не являлся искренней молитвой. Богам не верят. Богов не боятся. Верят и боятся силы миллиона сестерциев, бывалого легата и его легионов, словам сладкоречивого трибуна. А сестерции, трибуны и легионы подчинены двум консулам, одним из которых, пока нет новых, грозных и могущественных богов, может и должен стать он, Гай Октавий.
< 4 >
Он протянул руку к колокольчику и вызвал Гильмана.
- Скажи, Гильман, все ли жрецы столь формальны в исполнении своего жреческого долга, как нынешний фламин из храма Юпитера? Нет ли в Риме таких, которые ДЕЙСТВИТЕЛЬНО избраны властителями своих алтарей и вступают с богами не в сделку, а в отношения доверия и преданности?
Озадаченность на лице умного слуги появлялась редко, и Гай Октавий отметил её не без удовольствия.
- Я думаю, хозяин, я думаю. О таких говорят полушепотом. О двух из них мне приходилось слышать, но обе они – женщины.
< 5 >
Высокая светловолосая матрона предстала перед эдилом в самый жар полдня. Пока она гибкой и стремительной походкой двигалась через залу, он глянул на её ноги, на волосы, похожие на пышную гриву, и почему-то вспомнил легендарную лошадь Цезаря, грациозную и тонконогую. Говорили, что даже её копыта были разделены, как у человека пальцы.
Когда матрона приблизилась, на Гая Октавия повеяло весенним лугом, детством и радостью праздников нового года. Теперь он видел, что матрона молода и улыбчива. Это ему понравилось.
- Я слышал, тебя зовут Луцина,- медленно сказал Гай Октавий, опускаясь в кресло и жестом предлагая ей сделать то же самое.- И ты жрица Юноны.
- Да, это правда,- на её губах замерла почтительная улыбка, но голубые глаза смотрели серьёзно и оценивающе. Через мгновение оценка была произведена и, видимо, благоприятным для эдила образом, потому что жрица улыбнулась всем лицом и довольно приветливо.
- Говорят также, что Юнона ИЗБРАЛА тебя.
- И это правда, эдил.
- Как ты почувствовала свою избранность? Я воин, но знаю, что не каждый может выдержать присутствие бога в своей жизни.
Луцина усмехнулась и тряхнула головой, снова напомнив Гаю Октавию великолепную лошадь Цезаря.
- И не каждый сможет выдержать откровения такого ИЗБРАННОГО.
Эдил понял намёк и недовольно свёл брови. Будь перед ним мужчина, он бы смог поставить нахала на место.
- Не сердись, эдил,- мягко произнесла Луцина.- Я расскажу тебе всё. Сначала я почувствовала, что в храме появился еле уловимый аромат цветов. Никто из жриц не чувствовал этого, кроме меня, и запах весеннего луга стал сопровождать только меня, переполняя моё тело и душу радостью. Вот и всё. А потом радость стала переполнять тех, кто через меня обращался к Великой Богине Юноне за помощью и через моё посредничество, как правило, получал её.
- К тебе обращаются только женщины.
- Ко мне обращаются те, кому нужны партнёрские отношения для благополучного завершения начатого дела. Например, если купец не может продать свой товар в одной трибе, то всегда найдётся женщина, знающая, в какой из многочисленных римских триб сделка удастся наилучшим образом. Но имён тех купцов я, разумеется, тебе не назову.
- Вот как. А если про будущего консула ходят грязные сплетни? Ведь римские женщины не участвуют в голосовании.
- Зато участвуют мужчины, граждане Рима. А у каждого из них есть либо дочь, мечтающая о выгодном замужестве, либо беременная жена, ждущая благополучного разрешения, либо мать, страдающая присущим пожилым матронам болезнями. Все они, хотя бы раз в жизни, а в дни матроналий особенно, обращаются к помощи и благословлению Великой Богини через меня, и почти не было случая, чтобы Великая Богиня мне отказала.
Лёгкий ветерок от фонтана шевельнул волосы Луцины, в них снова заиграло солнце и поплыл туманный запах асфодели.
«Это – знак»,- решил Гай Октавий и спросил напрямую:
- Ты собираешься просить её за меня?
- Я уже сделала это, прежде чем прийти к тебе. У развратного Рима должен появиться наконец достойный консул.
- Откуда ты знаешь, что я таков, каким ты меня сейчас обозначила?
- На моих волосах играет солнце, лёгкий ветерок разносит благовония весенних лугов по твоей зале, я чувствую себя гибкой и грациозной, значит, Юнона рядом со мной здесь и сейчас. Будь ты дряхлым обжорой, трусом, взяточником и сладострастником, я завяла бы прямо здесь, на полу твоей залы.
Гай Октавий потрясённо молчал. Потом очнулся.
- Какова должна быть сумма пожертвования на алтарь Юноны от меня?
Не задумавшись ни на мгновение, Луцина назвала сумму в десять тысяч сестерциев.
Не задумавшись ни на мгновение, эдил распорядился выдать требуемое.
Когда вызванный Гильман удалился за деньгами, Гай Октавий неожиданно для себя спросил:
- Какая она, Юнона?
Луцина рассмеялась.
- Она знает о человеке главное: все люди призваны жить друг с другом. А значит, нужно помогать им договариваться между собой.
- Ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО знаешь Юнону,- задумчиво вымолвил эдил.
- Я рада, что ты понял это без ущерба для себя,- просто сказала Луцина.
Тут вошел Гильман и сообщил, что требуемая сумма готова к отправке в храм.
Луцина поднялась, поправила золотые волосы, простилась и в потоке солнечных лучей танцующей походкой двинулась через залу к выходу.
А когда за ней закрылась дверь и рассеялся аромат луговых трав, эдил Гай Октавий понял, что доверяет Луцине так же крепко, как надёжным воинам своих когорт и центуриев. Он твёрдо решил: первое, что сделает он, достигнув поста консула, - поставит великолепный храм прекрасной богине, в котором, кроме её статуй, будет из бронзы и серебра отлита статуя Луцины, самой лучшей её жрицы из всех, которых когда-либо знал Рим.
< 6 >
Как только последний луч солнца померк на кроне вечнозелёного лавра, и над Римом сгустилась ночная мгла, Гильман доложил эдилу, что к нему пришли.
Гай Октавий распорядился привести гостью в его кабинет.
При свете факела, прикрепленного к стене тяжелым бронзовым кольцом, он увидел закутанную в тёмно-синий плащ женщину. Женщина, откинув капюшон, взглянула на него, и эдил поёжился от прозрачности её огромных чёрных глаз.
Лицо её могло бы быть вызывающе красивым, полные губы обещали изысканные наслаждения, если бы не этот взгляд, в котором не было ни отношения, ни оценки, а только знание всех морщин мира.
- Ты весталка и тебя зовут Присцилла. Известно ли тебе, зачем ты призвана в мой дом под покровом ночи?
Весталка опустила глаза в знак того, что ей известна не только задача этой ночи, но и задачи всех прошлых и будущих ночей всей её одинокой жизни на этой земле.
Когда она подняла глаза, эдил с удивлением увидел, что никакие они не черные, а серые, как декабрьское небо, когда не поймешь, хмурится оно или улыбается.
- Ты хотел говорить со мной, эдил, и я готова выслушать тебя.
С этими словами она опустилась на коврик под факелом и выжидательно склонила голову чуть набок.
- Почему бы тебе не сесть в это кресло?
- Я – весталка и держусь возле огня, который священен для меня не только в храме.
Как бы в подтверждение её слов пламя факела резко взвилось вверх и затрепетало, хотя не было заметно ни малейшего дуновения.
Так понял эдил, что перед ним ДЕЙСТВИТЕЛЬНО жрица Весты, и с этим пониманием пришло ощущение редкой возможности высказать всё наболевшее и сокровенное, которое будет понято, принято и определено на своё место. Почему-то эдил знал, что такая возможность бывает лишь раз в жизни на очень серьезном переломе событий.
Он заговорил.
Сначала о том, что считает себя достойным должности консула, а лицо Присциллы менялось в свете факелов. Потом он встал и стал расхаживать вдоль и поперёк кабинета, уже не видя Присциллы, словно в комнате витал дух, всеприемлющий и всепонимающий. И Гай Октавий высказывал этому духу своё отношение к разложению сената и бесчувственности плебса ко всему, кроме хлеба и грубых кровавых зрелищ.
Пламя факела металось, когда Гай Октавий говорил о слабости богов, отсутствии страха и почтительности к ним даже среди жрецов. Потом он вспомнил, как читал в юности божественного Гомера. Перед решающей битвой в долине Скамандра симпатии богов разделились между ахейцами и троянцами, и сам Зевс не знал, кому отдать победу. И тогда положил он на весы жребии тех и других, чтобы силы превыше богов решили исход битвы.
- Спрашиваю тебя, Присцилла, где те силы сейчас? Почему молчат, видя смуту плебса и крикливую суету знати? Почему всё отдано на откуп силе меча и сестерция? Почему не вступятся за богов, которых уже никто не боится? Почему наконец не пошлют в Рим нового бога, который будет грозным и могущественным?
Он умолк, увидев на лице Присциллы улыбку, которая сделала её совсем юной, как молодая девушка.
- О, эдил, как долго ждала я такого вопроса, и как трудно оказалось дать на него достойный просителя ответ.
Улыбка погасла, и весталка вмиг превратилась в ровесницу древней бабушки эдила, а еще через миг и вовсе утратила возраст.
- Новый бог грядет, и уже скоро он родится в бедной семье одной из римских провинций. Но не огонь и меч будут его оружием, а … как бы тебе сказать, чтобы ты понял, а … ЛЮБОВЬ. Это трудно понять, особенно тому, кто сам всю жизнь действовал с помощью силы и страха. Новый бог будет любим миллионами людей далеко за пределами Рима. И заметь, эдил, даже этому богу, прежде, чем исправить мир и человека, понадобится не одно тысячелетие. Что уж тут говорить о каком-то консуле с его ограниченными возможностями. Такова правда сил превыше богов. Принять её или не принять – выбор человека. Твой выбор. Каждый выбирает истину себе по силам. Твоей истиной были воинская и гражданская доблесть, жена, дети. Стоит ли обременять себя истиной сил превыше богов?
Гай Октавий задумался и не видел, как вышла Присцилла из его кабинета. Возможно, и не выходила она, а искрой огня улетела в открытые двери вместе с полуночным ветром.
< 7 >
Но Присцилла вышла и, подойдя к своему экипажу, попросила возницу двигаться в сторону, прямо противоположную храму Весты.
Сойдя у небольшой опрятной виллы, она отпустила возницу до самого утра.
В вилле её ждал слуга, проводивший в маленькую залу, где факелы освещали богато накрытый на две персоны стол. Едва она прикоснулась к кувшину с водой, как вошла хозяйка виллы, весёлая светловолосая Луцина.
Обе жрицы поприветствовали друг друга в подобающих случаю выражениях.
- Не в первый раз наши пути пересекаются,- вымолвила Присцилла, едва слуга оставил их вдвоём.
Луцина рассмеялась.
- Надеюсь, ты не испугала доблестного слугу римского народа своими мрачными пророчествами?
Присцилла была серьёзной.
- Я только отвечала на его вопросы. Его интересовало, когда появятся новые боги, которых будут бояться.
- Ах, это. Но ведь бог-спаситель родится не завтра, а порядочный консул нужен Риму прямо сейчас.
- Не нам с тобой это решать. Он спросил, я – ответила.
- А я бы хотела, чтобы он получил консульство. И сделаю всё, чтобы исполнить волю Юноны.
Присцилла вздохнула и ничего не сказала.
Обсудив текущие заботы, они закончили трапезу и разошлись по комнатам отдыхать.
< 8 >
Гай Октавий не стал консулом. Наутро, простившись с женой, он отправился по служебным делам в пригороды Рима, где был убит по заказу Тита Юлия, своего соперника по выборам. После Гая Октавия остались жена, две дочери и сын четырёх лет отроду.
Но благословление Юноны не прошло бесследно для этой семьи. Когда сын подрос, он стал одним из самых блестящих римских императоров, и звали его Божественным Августом. Он жестоко расправился как с заказчиком убийства отца, так и с исполнителями. Но в память римлян он вошел одним из самых гуманных и просвещенных правителей. Он очень активно пытался восстановить доверие римлян к богам и только в Риме за годы своего правления построил восемьдесят два храма.
А когда он скончался, его оплакивал весь Рим. И даже в одной из дальних провинций возле храма местного бога девятнадцатилетний юноша из семьи престарелого плотника сказал о нём несколько тёплых слов, чем немало смутил своих родственников. Римлян здесь ненавидели и боялись.