Влюбленный полная версия

ЛЮБИМОЙ МНОЮ МОЛОДЕЖИ ЛИХИХ 90-х ПОСВЯЩАЕТСЯ…

СПАСИБО всем авторам русского РОК-Н-РОЛЛА и бардовской песни 90-х годов за их волшебное творчество, за вдохновение и энергию в написании повести.

СПАСИБО Московскому институту ЦНИГРИ и лично геологам Казаринову Сергею Львовичу и Левину Алексею за возможность личного пребывания автора в описываемых местах.

СПАСИБО писателю Сергею Алексееву, творчество и идеи которого упоминаются в нескольких главах повести.

СПАСИБО Фридриху Ницше и Богу….

С любовью,
Сергей Казаринов.

Глава 1 Саранпауль, 1994
Над плоской площадкой аэродрома Саранпауля висела белесая мгла.  Из Молочного оттенка   воздух насыщался падающей   моросью. Ветер  , будто  торопясь,  подхватывал миниатюрные льдышки и нес в одном известном ему направлении.   Упавшие, они хрустели под сапогами людей. Середина июля – а, кажется, все!
«Качают лопастями вертолеты… Еще один закончился сезон…» ..

МИ-8 закрутил в вихре  льдинки и медленно, осторожно приземлился.  Фантастическим казалось то,  что в такую погоду машина осилила перелет с далеких гор в поселок -  эти «борта» уже дня три как беспомощно стояли вдоль приземистого барака аэровокзала, заполоненного людом, все ж иногда выбирающимся на «материк»* по делам или к родне.
 Надежда на вылет из «Бичегорска» таяла с каждым часом. Небо все белее, лед все колючее…  Вот уже и минус по Цельсию. Видимость – метров пятьдесят еле-еле.

Под заключительные аккорды  винта отчаянный вертолетчик дернул шнур над головой. Вытер пот -  будто поставил точку в благополучном исходе - и повернулся лицом к пассажирам – девяти работникам засидевшейся в горах новосибирской геопартии.
 
- Харэ! – глухим голосом озвучил он, - донес таки вас… Расходись по нумерам. Свидимся нескоро. – выдохи уставшего винта договорили за него.
- Спасибо, Жека…

Люди тяжело поднимались с боковых лавок. Встряхивались, «проверяли руки-ноги»  – как убеждаясь, что  «отринутый разумом», равно как и запрещенный ТэБэ**  перелет закончен. И все они пока на этом свете.  Тихая нецензурная брань сочилась из слабых улыбок - скупая радость сбереженной-таки жизни.

 Под рыдание мотора к «борту» подковылял  носатый ЗИЛ,  спрыгнувшие с борта грузчики, по обыкновению  ханты или манси,  живенько потащили объемные  ящики.  Веселый молодой водила (также хант, манси или вовсе ненец)  двинулся балагурить с группой,  уперто стоящей на летном поле с подобными же ящиками и рюкзаками.  Позиция этих людей выражала неосуществимую, но неистребимую надежду… Этакую «злую»,  веселую, с примесью наглой уверенности.

- Братан, ща не только вертушка, но и вездеход тебя не зацепит в горы! - со смехом вещал водитель златозубому начальнику, мужчине лет пятидесяти с приятным  интеллигентным лицом -  Если в наши края ТАКОЕ приходит в июле, то это недели три – тире – месяц безнадега полная!! Кто и решится по такому «молоку» горы брать -  так не доедете -  размоет вездеходки…. Танк тебе нужен, вот чё! –северянин расхохотался.

- О!! Викентьич, черт фиксатый! – от  машины  быстро шел полный дядька в «председательской» кепке, как видно шеф прилетевших, - какими судьбами в такой дыре!
- Ба-тюшки!!! – осклабился  Викентьич, - вот так встреча, Борянушка! – мужики обнялись. -  Вижу, в Городке*** академики никак не отстанут от Неройки!
-  Да й-ох… Настолько, понимаешь, «не отстанут», что  ни денег, ни жизней наших не жаль… Самого Жеку, вон,  прибашлили, чтобы скорей нас вынести с нее.   Это еще что! Прикинь -  нас этот вот ЗИЛ сейчас  помчит в Ивдель!!  Му-хой!!
-  Так это ж на «Аннушке»**** два часа, сколько ж ехать то!?
Викентьич вспомнил, как летел над  огромной низменностью. Бесконечный мох и чахлый древостой.  Все  рассечено-размыто хаотичными петлями рек и речушек…  Где ж там ЗИЛу проехать-то?
  -
…а потом через пару недель взад, уже с новой снарягой и новыми задачами.
- Эй-эй, Борян, не гони!!  Я через пару недель тебя на Неройку не понесу! – вмешался вертолетчик… -  Тут месяцем, сук,  не отделаться! И… Ну ее на…, эту Неройку.  Всех бабок не заработать, а жизнь дорога..  Гуляем!  -  Жека достал плоскую флягу,  вожделенно присосался к горлышку. – Уф!!! Вот так лучше будет. Расслабляйтесь, парни! «Непогода в горра-ах! Непогода»

- Бориска! Чуть не забыл! Ты мне людьми не подсобишь!? Техник забухал…  - Викентьич,  как лукаво извиняясь, обратился к старому приятелю, - У тебя Не найдется… никого??
Борис понимающе кивнул в сторону амбального вида парней – договаривайся, мол.   По неряшливым одеждам «контингента» легко было опознать «Бывших Интеллигентных Человеков»

–  Мужики! Прямо сразу, без перерыва! У??
-  Того ублюдка бери! – кивнул небритый  «задумчивый» детина  на парня лет несильно за двадцать. – Увези его подальше, начальник, упасешь, мож,  от греха!
Лица БИЧей, сведенные поволокой грядущего запоя, были недобрые и какие-то… нечеловеческие, что ли.  Контингент «бродяг севера»,  неотъемлемых спутников российской геологии, мог внушать разные чувства – от ужаса и отвращения до  искреннего восхищения проявлениями звериной выносливости, неутомимости и нереальной физической силы.
…На склоне - шурф  с разбросанными вокруг валунами под центнер весом, тонны вязкой глины.  Первый вопрос – а как на этот склон  поставить технику? А никак – вернее, ЗАПРОСТО!  Вот она, 
«техника» –  небритые парни с мутными глазами, выражающими вечную тоску «по чему-то-там» и животную беспредельность бытия.  Для них и впрямь нет ничего невозможного – своими руками творят доступное железным монстрам.  И зарабатывают нехило, прямо уж.
Только не увидят их денег ни  банки, ни  рестораны, ни… вообще никто и нигде на «материке»,  нечего бичу делать  на «большой земле».  И не надо ему того, ради чего  горбатятся люди. Все эти деньги «на амортизацию техники» разлетятся по лавчонкам золотоносных, алмазных и нефтяных районов.  Еще  по карманам шулеров – такого же неотъемлемого атрибута сих земель, как и бичи.  Если «бывший интеллигентный» не успел получить зарплату, то легкой добычей «спиртоносов» оказываются камушки, впоследствии попадающие  к одержимым, полоумным коллекционерам или в ювелирные мастерские. За ОЧЕНЬ большие деньги…
 
«Ибо нет закона ни Божьего, ни человеческого на север от пятьдесят восьмой» - вывел эпиграф американский классик.  В русской же «Евроазии», вторя Джеку Лондону,  сплелись в единстве цифрового смысла  ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ параллель северной широты и ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ сталинская статья…
Тут не найти  несправедливости.
Не сочтет себя «Бывший Интеллигентный Человек»  обделенным или обманутым. Это -  ЕГО жизнь, ОН ее выбрал… Он чувствует себя куда лучше большинства людей…  Но все меньше и меньше человеческого несут в себе эти личности.  Хотя иногда и попадаются в этом микромире такие самородки, что разум безмолвствует от невозможности своей понять – откель и как прижидись  тут ТАКИЕ человечища…
Но это – север, «Евроазия».  Тут много аномального.
Она и сама по себе - глобальная, безграничная аномальная зона…
 
…Небритый детина указал геологу на худощавого парня.
Он, бич этот, славился наибольшей в поселке свирепостью даже среди своих.  Характерное  имя досталось человеку – Вася Малютин. Понятное дело – иначе, как Малюту, его мало кто знал. Убийства, отсидки, побеги, шумная гульба – возврат к началу.  Круговорот колеса «настоященской»  жизни – в утроенном режиме, на крепкой скорости….  «На севере от пятьдесят восьмой», где за убийство светит «полтора условно» - он жил, как за пазухой малознакомого ему Бога.

  От «невежливого»  обращения Малютина молодой парень вскинулся, сверкнул глазами.  Этот взгляд его  сильно бы насторожил опытного психолога .  А еще сильнее,  вероятно, священника…

- Валентин - коротко представился он начальнику партии.
 «Какое редкое в последнее время мужское имя», успел подумать тот.  Юноша сразу заинтересовал немало повидавшего полевика,
- СкажиТЕ, а разве реально сейчас куда-то уехать отсюда? – обратился Валентин на «вы».  В странных глазах парня, как ни скрывай, светилась надежда на положительный ответ.
- Да двинем с Божьей помощью,  куда деваться-то – обрадовался Викентьич его согласию. 

Парнишка тихо улыбнулся. Заметно -  вспыхнула в душе искорка симпатии к Викентьичу – к его спокойной, «ласковой» уверенности в достижении цели – выезда любым путем в какую-там-ни было непогоду. Родное, знакомое чувство превосходства над обстоятельствами. Уважаемое!...
 
- Окей! Гостиница в поселке одна,  найти меня легко.Едем! – Валентин вдруг  спешно закруглил разговор, закинул на плечо небольшой рюкзачок (как видно, весь свой багаж) и двинул легким шагом… прямехонько к  бичам.
Подойдя вплотную, парень неожиданно «споткнулся» на ровном месте, потерял равновесие  и со всего духа врезался в грудь Васе Малютину.  Хоть амбал и насторожился заранее, но от неожиданного удара  крякнул и схватился за пораженную болевую точку.
 
- Ах-ах-ах! Пардон, Малюта Батькович! Споткнулся. – вкрадчивым, нехорошим голосом изрек Валентин, -  понаставили тут п-пней! – якобы ругаясь на неровности, добавил он.  И пошел себе дальше , не оборачиваясь на корчащегося от боли амбала. 
Придя  в себя, тот хотел что-то заорать вослед, но осекся вдруг на первом слове… 
Ни у кого из наблюдавших эту сцену не осталось сомнения – ПРОСТО жить, или, в лучшем случае , жить полноценно, парню осталось вовсе не так долго.  До ночи…
 Малюта  остервенело что-то твердил одними губами, провожая удаляющуюся спину.  Он уже знал, куда сейчас пойдет, у какой из его поселковых баб есть ружье от покойного мужа…
«Щас, щас…  Погодь, сученок! Только вот водочки попьем, и…» - лихорадочно штормило в  оскорбленном сознании.

Валентин спокойно себе шел по летному полю прочь от двух встретившихся партий.
- Москвич?
Его остановила  как выросшая из под земли девчонка.  Парень поднял глаза и…. отпрянул  резко назад, беззащитным движением руки прикрывши лоб и глаза. Вот уж тут  он действительно споткнулся, даже чуть не упал.

На него, открыто, с наглецой,  улыбаясь, смотрело симпатичное  создание лет пятнадцати-шестнадцати. Девчонка была в обтягивающих тертых джинсиках, кроссовках, брезентовой штормовке нараспах на легкую футболку. Не по погоде одета, но это, видать, ее не сильно удручало… Светло-серые, почти блондинистые волосы сбегали крупными завитушками от стихийного пробора, «породисто» окаймляли  черты слегка загорелого лица.  Малозаметные веснушки прибавляли мордашке  очарование ранней юности.  В волосах сверкали и таяли выпадающие из тумана льдинки.
 Весь ее облик – вздорная девчуха, избалованная любовью окружающих, веселая всезнайка, понимающая, «бывалая» и ничего на свете не боящаяся. Чистой воды «папина дочка»…

- Так ты москвич? Ой! - она прыснула в кулачок, - Что ты так испугался-то? Это мой папа, -  кивнула в сторону Викентьича. – Значит, вместе работаем. Класс!!

…Сердце доставало неровными ударами до кончиков пальцев. Резкая мигрень навалилась всей силой, проворачивает в голове  дурнинные жернова,  в глазах – пелена, перемежаемая  тенями.
«О Господи!... Ты достал меня и здесь!! О-о-о!»
 
- Да,  из Первопрестольной… был когда-то! – Валентин собрал остатки силы, чтоб ответить, -  неужто…  еще заметно?
- Ха! Да сколько же надо выпить, чтобы потерять москальский облик, - рассмеялась девчушка, - Ты столько  не жил…   Санкт-Петербург, - указала она  на себя большим пальцем. - Нас, столичных, тут за версту разглядят, особенно москалей.   Ну все. Слава Богу, хоть будет с кем пообщаться, ровесник.
Знала б она, как сильно не разделял  парень этой радости…
- Клево, говорю тебе! У нас весело, не пожалеешь! – Как-то двусмысленно произнесла она дальше, загадочно поведя глазами. -  Давай знакомиться, что ль!
- Валентин, - проговорил парень и внутренне скукожился. ОН УЖЕ ЗНАЛ, КАК ЕЕ ЗОВУТ!!!
-  «Влюбленный»! Прикольное имя! Знаешь, еще не встречала парней с таким неймом… - с каждым ее словом Валентин глубже и глубже заходился в панической атаке – О-кей. Я - Алена!...
 
…Парень еле нашел силы кивнуть девушке в знак прощания, повернулся и почти побежал –  дальше, дальше, дальше от новой миловидной своей знакомой….

*
*«Материк» - на диалекте полевиков – территотия, доступная железнодорожному транспорту.
**ТэБэ – техника безопасности
*** Городок (разг.) – Академгородок Новосибирской обл.
**** «Аннушка» - Самолет Ан-2,  в ином «диалекте» - «кукурузник»
Влюбленный. Глава 2 Москва, 1970-е
…И все-таки его нельзя назвать «безбожником». У него был Бог! Могущественный.  Даже не Бог, а БОГИНЯ… Неповторимая в своей власти Женщина – Ирина.  «Иришка» -  по ее самоопределению. Валентин прожил  с этим Богом долгую жизнь до семнадцати своих лет. 

Мать-Ирина двигалась по жизни (как и по квартире)  уверенно,  демонстрируя  свету истинную красоту.  Конкретно слабО было лишить ее спокойствия и хладнокровия.  Улыбалась она нечасто –  банально решив, что ей это не идет. Но не упускала возможности озариться милой лукавинкой «по ходу пьесы».

На великолепном лице этой женщины  читалось вечное утверждение «О Господи! Это все такая …лажа!»
 Брюнетка с крупными формами , которые никак не убавляли тигриной грациозности любого движения. И -  плавная поступь во всем и всегда. Такая вот мама досталась мальчику Вале.

Все-таки он был «папин сын», хотя куда ьолее был расположен к своей «Иришке».  Ведь это была Богиня, а как можно любить простого смертного сильнее божества.

Друзья семьи Кремовых пели в один голос – «какая замечательная,  дружная  семья!  Какие жены достаются некоторым счастливчикам!»
 Ирина была тогда клерком где- то в жилищной конторе, но что это за показатель – где работает ТАКАЯ ЖЕНЩИНА!  Ей,  казалось, было абсолютно «фиолетов» ее статус -  ТАКИЕ превосходно себя чувствуют и в избушке лесника, и на ложе миллиардера, и в малогабаритной «трешке», выделенной «за заслуги» ведущему инженеру престижного НИИ  (доктору каких- то там физнаук).  Какая ей разница! Богиня живет природой и наслаждается своей мощью где бы там ни было. 
Ей, увы,  не до страстей «смертных», кто  не устает думать, что «надо бороться, работать локтями»…  Добиваться каких-не-то жизненных успехов…
Как они смешны! 

На забавный мир конкурирующих «обезьян собственного идеала»* свысока взирает ОНА.  Глубоко по-секрету, ей даже все равно, какой павиан выиграет гонку с бонусом… Им подписано -  ВСЮ  жизнь СТИРО-ИТЬ свое СЧАСТЬ-Е! (что-то только вот  ни черта не строится, все чем-то недовольные ходят). 
 Насколько же забавно жить человеку, счастливому С РОЖДЕНЬЯ!

  Нет,  не с рожденья… С момента, когда девочка  разрешила СЕБЕ быть самой СОБОЙ. То есть признала себя сестрой Богов…

Маленький Валя заходился восторгом, когда в его мир вплывала Она. Сходил с ума, когда мама выходила из ванной после ежедневного контрастного душа и тянула вверх руки, «забыв», как водится, завязать шнурок на халате…  Когда  гладила его головку. 
Мальчик плакал…  Плакал от счастья, божественной любви  и еще от чего-то незнакомого.   От пойманного душой  неведомого зова, таинственного и отчасти тревожного.

…А все воспитание, вся «человеческая» жизненность  приходила от отца.

Друзьям семьи есть чему завидовать по-белому.  Гармония!  Мужик – голова, кормилец, жена – безусловная леди, яркая красавица…
 Но до чего ж паскудны высказывания сверстников,  донесенные от  бабушек!  «Фифа», «плохая, равнодушная мать…» «не тем местом думает…»  До какой свирепой крови дрался маленький Валя! Они же – недоумки, придурки!  Они просто завидуют ему и изрыгают черные гадости про  Богиню! 
 Лучшей мамы, чем его Иришка, нет и не может быть на этой земле ни у кого.  Он, Валя Кремов, ИЗБРАН ею в сыновья…
Слезы,  отчаяние ребенка от несправедливости – нередкие в ту пору откровения на шикарной груди небожительницы…


«Что? Так и сказали?» - мама лукаво улыбается малышу
«у-у-у…  да-а-а…»    (слезы, сопли…)
«Ой-й-Й! Чё говорят-то…! Сына, поверь -  это же все такая… лажа, прости господи! Слушать нелепо прямо!» - Ирина смеется и гладит ребенка по головке. -  «Ты меня любишь?»
Сквозь рыдания  прорываются обрывки слов  «мА-   мА!   Больше… всех….. Мама…МАМА!!!!»
«Мой сладкий мальчик… Слушай – давай будем друзьями!» - вдруг предлагает она ему, заговорщицки вскинув брови. «Давай, давай,  зови меня Иришкой. Мне это оч-чень нравится.  У нас будут  секреты, и мы их ник-кому не выдадим… Как положено друзьям!»
Как положено. Счастье. СЧАСТЬЕ!

«А по поводу слов этих… Валек! Ты чуть подрасти - и поймешь, что  ушам противно слышать ОЧ-ЧЕНЬ многое! Слишком уж все это по-человечески…» –  трогательно тогда Ирина улыбалась,  обнажая  превосходство и снисхождение,  «Я не хочу их даже ни ругать,  ни жалеть… Мир наш слишком велик, чтобы ЭТО во-обще замечать. Так ведь. Друг!?»
«ТАК, ма… Иришка!» - и ребенку уже спокойно.
«Ну так вот, друг мой Валька. И не стоит это папику нашему рассказывать…  Ну… то, что услыхал ты, от этих,  там… А то он ведь не посвящен в нашу дружбу. Расстроится еще. А он у нас хороший!..» - лукавинка Ирины сочилась не от глаз,  от всего тела.
«Да! Папа у нас хороший» - благоговейно повторяет Валя слова Богини.
«Ти мушлядкий!». – женщина, расчувствовавшись всхлипывает и обжимает семилетку всей своей мощью. «Ладно. Друг! Мне пора»

….Она имела над сыном  без преувеличения, нечеловеческую власть.
 Что могло стоить воспитание отца, придуманные наказания, морали, объяснения, «кем быть», «каким быть»…  Ирине достаточно было только шевельнуть пальчиком или бровью - сделается все, что «приказано».  Но она не приказывала, нет.
 Вероятно, взирала на сына со своих  высей, и любила его всякого, во всех делах, словах, поступках. Никогда не противостояла воле ребенка,  самопроявлениям. 
Они наслаждались друг другом и любовью своей  до беспредела.  Как «не бывает».   
Такая вот «плохая, равнодушная мать…»

Ирина родила мальчика не сопливой уже юницей, в двадцать восемь лет.  Малышу месяц – ей двадцать восемь…  Мальчику три годика – ей двадцать восемь.  Парню семь, десять, семнадцать лет – ей … двадцать восемь (а кто даст больше?!)  Хотя на всех днях рождения и напиваются гости за Иринкино восемнадцатилетие.
И мальчик растет, расцветает   в облаке божественной материнской сущности.

Отец – тот конкретнее. Моложавый, уверенный, сухо-спокойный – грамоты, достижения, степени. Машина последней модели ВАЗа.  Павел во всем стремится быть на высоте – в работе, в семье, в общем досуге.  Сына - любит, воспитывает…   Поэтому Валентин и слыл «папиным сыном».
«Глава семьи» любил собрать семью за столом. Чинно поужинать, поговорить. Мог бесконечно разглагольствовать о каких-то делах, сотрудниках,  как открытие какой-то-там лаборатории будет незаменимо важно в каких-то-там применениях.  На благо народа советского нашего, несомненно… 
Валя нич-чего не понимал из этих речей. А мать сидела «утомленная»,   нога на ногу,  со своим вечным выражением. «О ГОСПОДИ! Это все…». И они перемигивались –  друзья ведь… 
И мальчик согласен часами слушать отца, поддакивая с умным видом.  Даже вопросы детские задавать…. подмигивая «своей Иришке». Ведь у них были тайны, и кто, как не они, лучше всех  понимали друг друга…  Понимали, «какая это все тетя-лажа».

  Время от времени Ирина вплывала к сыну в комнату и жарко шептала в ушко  «Я сейчас… отойду ненадолго… Не скажем папе, что я уходила?  Ведь  он у нас такой… хороший»  -  прыскала девчоночьим смешком.   Во всем  -  расшалившаяся пятнадцатилетняя затейница с разбойничьим блеском глаз. 

В такие моменты от нее пахло не только духами.
Маленький Валька ловил неизвестным чутьем еще один запах – не мог он объяснить даже позднее, в ранней юности, что это было и какой  природы. Только что оно – ЭТО -  напрочь сводило ребенка с ума.  Трудно смертному вынести аромат небожительницы…
«Ну все. Друг! Договорились? Иришке тоже надо похулиганить порой… Смотри, не сдай меня!» - и она удалялась, пританцовывая прекрасным телом.   Возвращалась выпившая и безмерно счастливая.
В такие вечера все в доме ладилось втройне.
Помехи на прямом ее пути не значилось.  Она не жила, она текла рекою,   орошая вкруг себя Вселенную.  Ее воды ласково плескали, переливаясь на солнышке.  Рядом  прорастали поля, леса, и воздух был чист и прозрачен. 
 При всем том Ирина не прикладывала ни малейших усилий что-то делать – будь то хозяйство, или воспитание сына, или еще что.  Все  делалось ПОМИМО нее, ОБТЕКАЯ ее, само собою. 
Только отец семейства суетился, добивался,  добивал, добывал, и.т.д. и.т.п. И был известен уже во многих кругах и инстанциях, как образец целеустремленности и добропорядочности, как коммунист, молодой ученый, прекрасный семьянин. Все шло к тому, что Павел Кремов обязательно достигнет… Достигнет всего наилучшего, что только возможно в великой стране чудес, в «восьмом чуде света,  занимающего  шестую часть суши».

* «обезьяны собственного идеала» - цитата Ф. Ницше.
Влюбленный. Глава 3 Саранпауль, 1994
Скользкая лежневка* вдоль покосившихся построек.  По ней неровным, резким каким-то шагом движется человек  и лютая оторопь владеет им.  Поворот к приземистой  гостинице - еще два километра ходу.

  Саранпауль в непогоду как вымер.  Ни души на лежневке. По раздолбанной дороге пройдет уже сейчас «минимум» УАЗик, эавтра – только вездеходы.   Воздух зябкий, напоенный испарениями прилегающих болот вкупе со свежестью молодой мороси. 
Тишина… Гулко донесутся  стоны одинокого грузовика да протрещит матерная брань с крыльца какого-нибудь строения – будь то балок**  или нелепо скроенная изба.
 
          - Грек! … - тихо стонет Валентин, _- Ну оставь меня, сука, оставь! – На глазах слезы, в теле жалобная дрожь.  Он осознает, что никакой Грек тут ни при чем, что это не Грек его преследует, а… Самый что ни на есть беспощадный «враг рода». Он сам.  Но ослабевшее сознание упрямо тянется к какому-то мистическому Греку.
– Я – бич! Я – ушел.  От тебя… от вас, от Ирины…. Зачем ты… вы… опять!» -  уже не ново, что человека,  нареченного в столице,«Кремнем»,  душат слезы, как раздавленного лихом пацана. 
– Дайте мне дожить! – взывает он к небесам. Но  небеса уже давно глухи к Кремню…

Вот и  гостиница… Нелепый желтый цвет на общем сером фоне места.

- Валечек! Вах, красавчик мой - бросается в объятия бессменная «портье» Маха, щербатая баба, понятно – в хорошем подпитии.  Пытается облобызать, как дождавшаяся невеста;  парень привычно уворачивается.  Ключ колечком на пальце. – Твой номероч-чек! Как всегда, тринадцатый
Б…..! – вдруг резко реагирует Валентин, _Ну почему, ну почему мне всегда - он!  Вы что, суки, издеваетесь!-
Маха отскочила от парня, от нежданного его неадеквата,  застыла в удивлении.
–Хотя…  хм-м… –  Глаза парня очень нехорошо вспыхнули и тут же потухли.  Угасли даже как-то более зловеще, чем вспыхнули.  Сейчас он был страшен без преувеличения -  тот самый взгляд, брошенный на Малюту у вертолета. - Слушай, Мах! А еще нет номеров?

-Есть, другие есть  - жирно пробубнила Маха, - Но я, касатик мой, думала…
- Индюк тоже думал, - процедил Валентин. - Делаем так! Давай мне этот волшебный номер, и еще… ну, двадцать первый, например. – азарт  загулял в голосе парня. – Через некоторое время сюда пожалует Малюта со-товарищи, для него я – в двадцать первом,  в честь «алкогольного совершеннолетия»,  окей?

-Ой! ой! Малюта!!! – тетка испуганно зашла за стойку, не на шутку, как видно, струхнув… - Ты че, ты че, касатик!  Не лады с Малютой? Айда до хаты, налью, упрячу! Не взду…

-  Не-не, теть-Мах, ты че?  Я - смертник что ли? КорешА мы терь забубенные,  разыграть хочу.  Давай, давай  два ключа, не дрейфь. Приходи бухать потом.
-  Ты ж не пьешь, вроде как!
-  С  Васьком бухнешь, весело будет! – Валентин  был сама «душка».
-  В п…  его, душегуба,  - скороговоркой заговорила  «хозяйка» гостиницы, - век бы, палу,  не знать…  Касатик, подь ко мне, я ща запру богадельню, и пущай подломит, х… с ней… Мента, вон, вызову…
- Та-ак, Марья Батьковна…  А ну без сички!  Пятерная цена за два номера –  вперед,  - раздельно проговаривал Валентин, - на! – Купюры, хрустнув, упали на стойку. -  За добавкой летуй, Маш-ка! Баржа не уплыла покуда.  Не тронет тебя Малюта, слово Кремня.

Предстоящая веселуха хороводила  душу.  Парень даже подзабыл, что по его персону придет не только Малюта, но еще – если, конечно,  транспорт организуется –  геолог из Питера со своей симпотной дочурой….

Нет, он даже не ненавидел Малюту… Зачем? Разве стоила эта куча проспиртованного мяса каких-либо эмоций. Просто  права он, Вася,  не имел  спокойно и тупо жить в том огромном мире, где правила Богиня…
Она по-прежнему правила и правила вселенной,  издалека правила…
В сорок семь  стала актрисой.  Иногда появлялась Ирина на телеэкране, где крутили «дебютные» (однокоренное с «дебильными») постсоветские сериалы.   
 Тридцатилетний коммерческий режиссер «из новых» разглядел свою музу, еще будучи  разгильдяем-студентом. Он  имел счастье открыть Богиню, когда та была прелестной дамой около сорока,  безумной, своевольной и сладострастной женой ученого из крепких партийных кругов. 
Сменилось положение  в стране -  они решили перенести свою азартную игру «в жизнь» на экран, чтобы  и в карманах что-то похрустывало…
О Боже! Иришка не менялась! По телеку Валентин созерцал ту же Богиню! Созерцал-дивился… Возраст лишь слегка зацепил ее чувственное, такое милое,  лицо, придав бесподобный шарм зрелости. Вращение в кругах молодой богемы, дружба с напитками также  наложили легкий след – подобие креативного своенравия. Она цвела!  И, как и встарь, никто бы не дал ей сорока восьми, ей было…. двадцать восемь!  Нет, наверное, уж около тридцати пяти кое-кто дал бы…

«Север, пристанище вьюг». Торжество физической силы, пьянства, матерщины. Нет, Вася Малютин, Кремень взял решение показать, где твое место в этом мире!..

Перво-наперво он вывернул лампочку в двадцать первом номере и сотворил на койке  подобие тела.  Разлил  подсолнечное масло, укрепил на веревке ведро с камнями. Он - тоже актер, как  и его Иришка, а  вернее – режиссер и сценарист некой скандальной сцены в бескрайнем театре. 
И сейчас ставится комедия  в стиле «Один дома».  Правда, грядущие монстры куда страшнее, чем там, в неоновом Голливуде… Азарт крутит пьянящей судорогой. Он – как прежний «чувак», искрящий Кремень, каким его и знали в далеком, кажется, прошлом.
Зачем  лишать бича  никчемной его жизни, просто поржать в полный рост  и скипнуть в горы…  Устроить прощальный фейерверк, так сказать. 
Саранпауль ему уже наскучил, север - страна огромная, можно и дальше идти.  Давно уже тянуло на Лену, на алмазные прииски…  Или на «Угрюм-реку». А «кто это такая»? Черт возьми, интересно, что за реку имел в виду классик?!
Полгода дремавшая радость ласкала душу шальной девчухой. Новая, разгорающаяся костром,  жизнь куда ближе, куда роднее, чем та, что он нес (именно НЕС – на себе) в столице. 
ДА! Это –так!
Выживает и побеждает сильный. Не просто сильный, а ВЕСЕЛО сильный, как по Учителю… Мышцы и размеры тут ни при чем. А вот  задор, кураж – это ДА.

Через короткое время все приготовления закончены.  «Кущать подано»! 

Не довелось Валентину выдержать сценарий по писанному…
Малюта с корешами, конечно ж, явился. Да и  «портье», пьянющая и напуганная до смерти,  указала ему на двадцать первый…  Но надо ж было парню оказаться в коридоре именно тогда, когда бичи вломились в номер «алкогольного совершеннолетия». Преисподний грохот, матерный вой Малюты – бич ринулся вперед, и все, ему предназначенное,  сработало. Но «ребятишки» засекли в коридоре…

Отвесный удар, свернутое лицо,  сапог незнакомого мужика тычком  в печенку.  Сознание заблудилось «меж тем и этим…

- Давно  молился, сын шлюхи?  – в грудь уперся ствол дробовика.

Выстрел будет. На северах так не пугают.

…  В двадцать первом орал от боли Вася Малютин. Нога, что ли? Или голова…

-   *   *   *

Дверь издала  непередаваемый звук и слетела с петель.
- Ложись, падла! Мордой на пол!!! Стволы брось!! Милиция!

«Милиция» подействовала безотказно Двое Малютиных ребят отпрыгнуди от неподвижной жертвы,   отбросили «винчестеры». В проеме стоял Викентьич –  со стволом, наведенным на одного из бичей.

- Лежать, сук, кому сказано, - уже спокойней, с металлом в голосе произнес он. – Головки ниже!  Ат-стрелю! – да они  и так бы не подняли.
Валентин очнулся, тут же скорчился от гадкой растекшейся боли.
- М-да-а, парниш! – тихо проговорил геолог, -  как чуял, что за тобой только с оружием можно идти… Молодь-молодь, не бережете вы себя... –  Родил понимающую улыбку. –  Собирайся, что ль, по-бырому, вездеход под парами.
Парень поднялся, это ему стоило ощутимых усилий.
- Начальничек! Милай!! – ворвалась в номер Маха с початой поллитровкой. -Токма увези дружка отсель, навсегда увези…  Не жить ему теперича здеся,  точно не жить… -  Она обливалась пьяным ужасом.

Геолог сделал пару шагов, окинул взглядом экспозицию, мысленно спрашивая «А это… как?»
- Все, все обустрою! – женщина его будто услышала, - Токо вот ушел недавно, в тайгу ушел, не заплатив… камЕнник один… На него и свалю, как мент явится…  Иди, касатик, иди, и Вальку мово забери.. Не жить ему тут, не жить соколу…
- Соколу, говоришь? – неожиданно вмешалась дочура Викентьича, расставившаяся в проеме. Девчонка озарилась неведомым внутренним чувством.
- Сокол он, дочечка, соколик…
- Ну смотри, тетка! – грозно шепнул Викентьич, - не дай Бог натрендишь чего тут!
- Ниче, ниче, ласковый!  Как рыба об лед, б… буду. Валечек – он, знаешь  какой?  Он, соколик мой, и святой и дьявол в одном, и бес, и боженька.. Увози, милый, а то Малюта очнется и…
…Судя по  стонам из дальнего номера, Малюте предстояло
«очнуться» в поселковом медпункте.
-  Алён, принимай техника – Викентьич подтащил побитого юношу к выходу.
- Ну ты, блин, и «Влюбленный»… Задница, чай, горит от приключений. – девушка восхищенно стиснула его ладонь.
 
С трудом держащийся на ногах  парень вновь отшатнулся.  Как от объекта, несущего особую опасность.  Именно так – ОСОБУЮ! Вскрикнул от нечеловеческой боли резкого движения.

- Да что с тобой, ёш-кот! – повысила голос «папина дочка», и по-девчоночьи прыснула, -   «девственника», чо ль, проживаешь на северах?

В измученной голове Валентина засаднило непотребное – неизвестно, что лучше…
 Может, зря все ТАК? Может, напрасно они успели?

А то - кончить единым махом ВСЕ с Малютиной компанией…

*Лежневка – пешеходный настил в бездорожье, «гать» из плоских досок.
** Балок – временное жилье, бытовка. В северных поселках нередко становится постоянной казенной «квартирой».

Влюбленный. Глава 4 Москва, 1991-1992
«О! Жизнь!! Единственная из женщин, от которой я хотел бы иметь ребенка!..» -  Так говорил Заратустра…

И никакой активный папа не сказал бы лучше – несмотря на заоблачные усилия в технике воспитания. Старался, ох, старался отец, показывал, как есть, как надо-не-надо   – только вот все в прорву, в топку.
 
Молодость идет по жизни в сапогах-скороходах…

Валентин  познавал Жизнь,  как Учитель – не созерцал, а владел ей, творил, управлял на полном приводе. Имея с этой женщиной совсем не платонические отношения…  А она менялась на глазах, возбуждая и радуя смертного,  имя которому  было «Влюбленный».  По иным источникам – «здоровый», но,  собственно, оно же и есть. Любовь – здоровье духа, попробуй поспорь.
С ним, Валентином Кремовым, - точно бесполезно!.. «Заклюет интеллектом».

Он вначале не понимал, почему его тянуло «не туда», по смешному общепринятому диалекту.   Верно - напротив, жутко отторгало все отцовское, писанное невнятностями,  до безобразия «временное». Все то, куда его «тянули».

Единственный Учитель – Ницше. Вернее сказать -  единственный, (кроме матери, конечно) человек, признанный и уважаемый, кого стоит слушать. Нездоровый физически, печальный в своей жизни проповедник всепобеждающей силы, здоровья и радости (от солнечного РА*).
Это и ослепляет вспышкой, и дергает мозг!  Как так человек, можно сказать,  подписывает приговор самому себе.  Самосожжение в идее - до конца! Одно слово  - Учитель,  носитель мощных критериев, безоглядных на вымученную видимую реальность.
Ницше не размышлял о понимании, понимать тут нечего – «мочить» пора…

Что влекло Кремова в андеграунд - потом открылось.  Элементарно! Эти «непричесанные», шальные  парни с девчонками -  куда жизненней, куда интересней, чем дети отцовского окружения.  Если из тех, «папиных», исключить откровенных ублюдков – останется нежизнеспособная, пластмассово-восковая масса, с печатью на роже -   «так надо», «так правильно» и прочей постыдной ереси.  Там все решается взрослыми, передается по наследству – как в написанной бездарностью пьесе.
Там –тухло.
Мочить!   

Достойны лишь те, что осмелились показать свое настоящее лицо в мире масок и условностей. Их –  любит, с ними и «тусится»  Жизнь, воспетая Заратустрой, в бесконечности воплощений.  Правда, немного в осовремененном  формате…
В  «тусовках» он  был популярен донельзя, «широко известная личность в узком кругу».   Нареченный  Кремень - не только фамилия, но и стержень характера.
 
Все при нем, набело –благородный соколий взор, уверенный профиль. Предпочтение к элегантно-подчеркивающей достоинства теда одежде, абсолютно независимой от какого-либо стиля («по-психологичьему» - моды).  Как и прическа, как и поведение.  Единственный  стиль (во всех смыслах)  – элегантность!
Ярко проявляющийся недостаток «совершенства» - некая стыдливость, что ли, при намеках на папу и его «кормящую суть».  Следствие этой стыдливости – безмерная, огульная  щедрость «когда что-то есть» и сто ль же огульный пофигизм ко всяким «матблагам»,  до судорог презрения. Одержимая, даже несколько кричащая, способность обходиться безо всего «бренного»
 
Такое вот явление в царствии «тонких душ», непризнанных гениев творчества– территории,  проформалиненой  депрессией и суицидом - не могло остаться без внимания.  Шалые  девчонки андеграунда тож ведь ждут «прынца» – боле не мене сказочного даже - без пьяных слез,  пиленых вен, «вынужденной дерьмовщинки».  Критерии той самой Заратустриной Жизни – они и тут неизменны, мир спасает красота (это уже по другому Учителю), а не умность и не тонкая (тощая), так сказать, «душность».
Кремень был красив.

 «Я безумно красивый» - изрек в песне солист «Калинова Моста», и никому из рок-н-ролльного народа в голову не пришло уличить Дмитрия в нарциссизме или потешном самолюбовании: что естественно, то верно - не безобразно.
 (Вполне возможно, что, если бы так «заявил» Киркоров, его поклонниц поубавилось бы… ).

…Отвергнувший христианского Бога Кремень был беспокоен.   У него была Богиня, и именно ее, вернее, подобия ее искал он в чувственных своих похождениях. Не находил.
Вечная проблема потомков «божественных» родителей – плохо спится, пока не встретишь  идеала среди ровни. Плюс звериная, неугомонная страсть к той ницшеанской Жизни, «единственной женщине, от которой желал бы иметь ребенка…». 
Бесконечный танец одиночки в пустоте и поиске…

*   *   *
Давно уж  времечко клонило к тому, что «заумь» и разрушительная мысль Вали Кремова выскользнет из глубин мечты на самую поверхность. И все это  зацвело на «вершине айсберга»,  обозванной научными умами реальностью или ж материальной действительностью.

Стоял 1992 год от Рождества Христова.

Девушка-Жизнь  на протяжении нескольких лет уже настораживала.  И вот – пришло -  она выписала над страной пируэт и…  Из розовощекой, довольно предсказуемой и ограниченной простушки окончательно перевоплотилась в развратную, циничную и безжалостною стерву…
Стремно-стремительное взросления «девушки» зацепило всех.  И тупо-угрюмых ненавистников, и втершихся  в доверие к «простушке», и бескорыстно влюбленных в нее.  Что поделать! Переходный возраст живой сущности всегда опасен для окружающих.

По площадкам, утыканным бок-в-бок разноцветными «комками»*, гулял «ветер пе-е-еремен». Звеня опустошенной стеклотарой, кряхтя новоявленной баночной жестью, он нес в дальнюю перспективу этот  неубранный беззарплатными дворниками мусор. Насыщался  гангстерскими перестрелками, бомжовым смрадом,  митингОвой обиженностью толпы, недополучившей привычного – гарантированного государством… и обществом.   
Насыщаясь, заводясь, как аккумулятор, от движения, ветер обретал  ураганную неизбежность.  Необратимость и неуправляемость.

Мегаполисы «окутались дымкой».  Воцарился чуть ли не воочию видимый «флер» - желто-тревожная пелена, морок.  Муть, сотканная из страхов и отчаяний «подавляюшего большинства», из растерянности и ожиданий новых метастаз привычной реальности, предчувствий желтопрессного армагеддона.

Выпавшие из разбившегося зараз механизма, винтики госсистемы (по-сталински), «маленькие человечки» беспомощно дребезжали по голому металлу вскрывшегося «реала», окислялись,  ржавели,  сворачивали резьбу в потугах обрести утерянный «общий механизм», кормящую доселе матрицу, 
 
Праздник на улице Кремня! Наблюдать, как агонизирует в судорогах все-все то, что бесило, недобро смешило. Участвовать по мере сил в здоровом, неотвратимом апокалипсисе условностей и насаженных ценностей – все в топку Настоящего, беспощадного, разгульно-жестокого к пресной серости. Рай юному балбесу-романтику, горящему и прожигающему самоё себя.
 Жизнь, какая б ни была – всегда праздник, но сейчас его заметно прибавилось.  В той самой «тревожной дымке»  заискрилось вспышками, то там, то здесь  – музыка, литература, политика - новые веяния во всем!..
 Господи! Какие ж это идиоты придумали, что «Россия пошла по американскому пути»! «Выбрала «Пепси»…  Никакого иного пути у этой державы быть не могло и не может, кроме того, единого, очерченного Учителем.
«Человек-верблюд, человек-лев и человек-ребенок…» До «ребенка», потерянной в пять лет чистоты -  как до звезд. Логично.  Раскрывшиеся створки информации о другом мире, не Советском,  возымели действие озонной дыры. В этом «веселящем газу» стартовало перевоплощение людей-верблюдов в людей-львов.
Не слонов Россия родина, не слонов. А – вот кого – молодых царственных, «безумно красивых» хищников, готовых за веселую идею напалмом выжечь весь «старый мир», в людском его исполнении.  До исступления асоциальных, дпже не аморальных – ИМморальных!
Впоследствии это, возможно, назовут «неоромантизмом»…   

И, если подумать, кто же такая Девушка-Жизнь?!  Раз уж  она живет в сознании масс, то и  материализует  представления свое - каждого человека-участника и отдельно -  глобального социума. И обретает желаемые  формы - все  накиданное мыслящими в  сущность. 
Вот и вознеслась она над постсоветской Россией, страной молодых львов,  во всем своем великолепии – жесткой «вамп»,  ненасытной  стервой. Чудовищно сладострастной и абсолютно непредсказуемой. «Как заказывали».

Не хватило бы слов передать, КАК любил ее, именно такую,  один из нерадивых студентов престижнейшего ВУЗа… Именно такая была его Богиня Ирина,   воплощенная  дева-Жизнь…

Влюбленный. Глава 5 Москва, 1992
Загуляла по умам и сердцам разнополых читателей известная леди американской литературы, вскинутая  временем на трон энциклопедиста. Загуляла своей метафорической черепахой, «перевернутой на спину». И рептилии эти -  плоские,  устойчивые,  панцирные - переворачивались одна за другой  по всему разлагающемуся на глазах гос-пространству.

Павел немножко не успел…
Видный чиновник от  науки не донес себя  до  номенклатуры высокого полета, что-то там не хватило-не хватало.  Крысиный слет  в новую ипостась власти  свершился без молодого ученого…
А вот красная книжица в нагрудном кармане обернулась  позорной метой – тоже новое веяние повзрослевшей в одночасье стервы-Жизни, что еще вчера была «забавной простушкой».
 
Расформировался   «значимый»  НИИ.  Теперь Кремов редко задерживался на работе – не отсиживать же часы в ожидании конечной ликвидации. Заведение-то его  не нужно оказалось  «новой расе».  «Образцовой семье» предстал подавленный, разочарованный человек, бесконечно раздраженный… Все больше и больше дОма, все чаще и чаще.

Длань могущественного папы  затрясла пальчиками пальчиками и повисла в вакууме новопришедшего.   На Кремова-студента МГИМО теперь смотрело косо – и не учится толком, и дисциплина ни к черту, а, главное – он же Никто!


Ирина не менялась.
В ее ценностях одна «лажа» сменилась другой. Менее абсурдной, более честной, что ли – но по-прежнему не стоящей внимания. Зато теперь на ее голову сыпались упреки и претензии,  нелицеприятные воспоминания и подозрения.  Все то,  на что так щедры обиженные, «потерянные» люди.
Вот, наконец,  состоялся  разговор матери с  семнадцатилетним, сыном.

Валентин никогда еще не видел Иришку такой! Его Богиня, похоже, соскользнула с волны  бесконечного спокойствия, голос зазвенел незнакомыми нотками, заквозило возмущение, недоумение и – о боже! – раздражение! 
Сам он давно презирал  раздражение –  «плебейское», отвратительное чувство. Вернейшее проявление недостойной слабости, «колбашение»  собственной немощи пред монолитно стоящей необходимостью – одним из критериев Учителя.

- Нет… Пойми, сыно, чем дальше, тем краше… - говорила она. – Ты ж меня знаешь, сколь у нас  переговорено - умею я быть любой,  удобно мне по-всякому…
Властное движение двумя пальцами, обращенное к открытой сыном пачке «эЛэМа»,  благосклонный наклон к поданной зажигалке…

-  Да не по-всякому, как выясняется, - продолжала Ирина
сквозь прикуренную сигарету, -  не могу находиться под одной крышей с этим  зверьком, противно.  Кусается зубками и пахнет дурно,… - тут она издала  милый, свойственный одной ей, смешок, -  во всех отношениях дурно!
Видно, собственный каламбур ее развлек, в глазах сверкнула шалость.

- Да ладно, живем же, не умерли, - отвечал сын.

- Разве что так.  Знаешь, Валь, меня всю жизнь что-то вот  уберегало  от таких приключений. Всегда, к счастью, как кино смотрела…  Ну, помнишь классику: «Какая интересная жизнь у людей!». И вот – нате! Собственный мужик мозг выносит…  Не могу больше, сыно!  Был бы преступник, был бы алкаш, наркоман,  п…..нутый художник – все хорошо, все в тему бы – Иришка распалялась движением собственного чувства, - но это – не-е-е-е-ет! Ладно бы просто, «серый мыш»! Так кусается же, сука, ноет, желчью брызжет!

- Ир! Ну, хорош! Ну, «не бойся, я с тобой», мы ж друзья вроде! – парень лукаво прищурился, -  Просто избегай! Не хочет нас, ну и нечего, забей… Пусть варится в своем соку.
Такие слова в адрес отца нисколько  не удручали Валентина. А как иначе – Павел реально опускался, от его падения сыну  доставалось не меньше, чем жене.

Мать с сыном  медленно гуляли по  лесопарку, дымя сигаретами.  Стоял  ласковый летний день.  Лесной массив,  чудом сохранившийся на лысине мегаполиса, погружал в иной, волшебный и… настоящий мир, чрезмерно далекий от концентрированной,  тяжелой атмосферы, нежданно пришедшей в их дом. 
Как, собственно, и во всю страну - параллельно с гриппозной «легкостью» шальных свобод…

- Меня вот из института выгнали, мамуль! – весело заговорил Валя, как бы поддерживая мать своим «несчастьем». Мол, и у меня, вишь, не фонтан, кому сейчас легко – повестку  словил из рук почтальона… Подписа-ал, однако!
- Армия, армия… ну и как ты? Что решил делать-то? – это известие отвлекло Ирину от других печалей.
- Что-что,  пойду! –  воскликнул Валентин, -  помнишь, я тебе зачитывал: «жизнь – она женщина, и любит только воина». Вот и пойлу воином, а то кто я тут, блин?! Блатной студент, мажор…Тьфу, говно какое!..

- Уже не мажор! – скороговоркой,  дружески подначивая,  проговорила мать, - и - именно потому -  уже и не студент! 
Они переглянулись, поймали улыбки друг друга.
– Знаешь, красавчик мой, осмелюсь тебе сказать… Ты, конечно, поумней мамы будешь, не мне тебя учить, но, по любому…  Чрезмерно поглощен ты своей философией.  Жизнь, я считаю, все ж  НАД всеми учениями. И в ней всегда есть место для коррекции любых теорий, даже самых распрекрасных.  Не встал ли ты на узкую тропу, не стенографируешь ли Ницше своего?
- Ты о чем, Ир! – удивился сын, - это ж Учитель! Тут дело не в книжках каких-то, а в самом воздухе, коим мы дышим!

- Ах, ах, ах! «Юноша бледный со взором горящим», обожаю!  Ладно, вьюнош, иди-воюй… Только береги себя.  Все таки, что ни говори, а связал нас мир единой нитью, и никуда друг от друга не деться, - женщина вздохнула, - вот, кстати, и первая корректировочка Ницше твоего!  Сама вот хочу быть холодной и бесстрастной, ан хренушки!

Некоторое время они шли молча, погруженные каждый в себя, затем Ирина возобновила прерванную тему.

- Так вот, Валька! Все ж «приплыли»…  Ты уже  большой мальчик, -  дождалась ответного внимания со стороны юноши,  - я вынуждена уйти!  Понимаешь, то нечто, во что превратился наш с тобой папка,  просто несовместимо с жизнью.  Так вот -  сохраняя себя,  я ухожу.
И продолжала, выдержав значимую паузу,
- Много для чего стоит сохранить себя, тебе ли этого не знать…  Сейчас в твоей воле решить, ты остаешься или пойдешь со мной! 

Давно витал в воздухе этот разговор, Валентин его ждал,  предчувствовал.  Но сердце парня все одно – заныло от слабопонятной тоски той самой воспетой  и хваленой неизбежности. 
Вроде «Вот оно – пришло!». Иначе, конечно, и быть не может.  Ответное решение было принято заранее  но… «кто не плакал, тот не жил», каким бы монстром духа себя не мнил. Валентин поднял глаза на мать – в ее лице наличествовали те же просто-человеческие условные «слезы». 

- Ириш, все путем!  Зачем  тебе моя рожа рядом… Ты полна сил, тебе надо жизнь свою строить, да и мне тоже. Тем более, знаешь уже, осенью – армия, а сейчас… Я ведь дома то и не живу фактически! –  Под горлышко изнутри вдруг ударило, глаза  защипало нечто уже совсем не «условное»… - Да что мы, как маленькие с тобой, блин! – шмыгнул он предательски носом, -   В одном городе живем…

В  представлении Валентина не только Москва, но и вся география, доступная электропоездам – это совсем рядом, как один двор. Вот если  поезд «дальнего следования» - ну ладно, чуть подальше…

- Ты веришь мне,  Валька! Никогда я не искала для себя «где глубже», да и сейчас я не к «кому-то» иду, а просто… ну… к себе. Скорее, «от кого-то»! – женщина заговорила страстно,  голос зазвенел. – Ну как же так, ну что за человек! Да должен же он понимать, что если жил надуманно, если продался господствующему идиотизму…  Скажи, мой умный сыно,  если ты лижешь чью-то задницу,  она ж непременно  пукнет тебе как-нибудь  в открытую пасть!  Я права?

«Низменные, ядовитые чувства – раздражение, презрение – отравляют кровь!» - штудировал в уме свои социо-психологические умничания Валентин. И страстно, искренне жалел мать. Более всего на свете желая оградить любимую Иришку от всей этой мокрОты, от гнилого запаха  нездорового общества. 

-  Все мы что-то выбираем и к чему-то даже приспосабливаемся. Но на фига теперь обижаться-то? На кого! – она тряхнула шевелюрой, «без спросу» выхватила у сына сигарету,  прикурила, - ДА!!! Не ожидала я такого! Сам выбрал и теперь сам обижен…. На весь мир!.. Ладно,  сыно, «ближе к телу»… Мой дом всегда открыт для тебя и твоих друзей, один звонок – и ты можешь рассчитывать более чем на все…  Черт, как выпрыгнул ты из меня, так я сразу и поняла – полной свободы нет! Это моя бравада, скорей! Хотя ты, может быть, и откроешь ее, полную свободу! Надежду, по меньшей мере, подашь, а?!   Спасаться надо, сын,  спа-сать-ся! Кому будет приятна старая тетка при дурном муже… разве только самой себе, ха! Но это лажа… э-э-э… то есть, лирика! А вообще-то -  конец существования!

Взбалмошная, взволнованная девчонка!
Сумбурные перескоки речи Иришки как нельзя более подтверждали, в каком незнакомом самой себе замешательстве она пребывала.  Не связанные друг с дружкой фразы, реплики,  обласкивание вслух роящихся мыслей – то с одной сторны, то с другой,  беспрестанное «стреляние» у сына сигарет – тоже, кстати, признак возбужденных нервов, так Ирина редко забывала взять или же приобрести что-то необходимое…

Валентин остановился и окинул мать плотным взором. О Боже! Опять!
Уже не первый раз он спотыкался внутренне, ловя себя на крайнем рубеже – пронзенный чувством к матери, как к женщине… И стыдно ему, и больно бывало, и… совсем нехорошо внутренне, как застуканному за чем-то гадким, вроде рукоблудия. 
Вот остановилась пред ним, вот в упор смотрит, пожирая всю сущность, эта зрелая красавица… Богиня, не меньше,  Сколько ж в ней юности в несчастные сорок пять! Их, гуляющих, запросто можно было принять за парочку, завистливые взгляды встречных мужчин об этом явно говорили, типа «ну повезло тебе, сопляк», «ну, дерзай, вьюнош, не упускай». Завидовали – без сомнения – даже ровесники, даже тискающие напоказ  своих «отвязных» девчонок юные «казановы».

Кто ж даст Иришке ее годы! Зримо похоже -  «молокосос» подцепил зрелую, дико сексуальную леди и, наверное, счастлив безмерно. Куда уж до нее малолеткам!?  Действительно, какая стать, какой огонь и мудрость в глазах, как вызывающе подчеркивает всю прелесть тела талантливо подобранный прикид!  О Боже, мамочка!!! Да за что ему это постыдное щенячье чувство, будто неудовлетворен и прыщав он, Кремень!
И – вот по кому – не по девушке своей, а – вот по кому он будет, сколь не бравируй, скучать два «сапожных» года. Солдат… девушки… дембель… «Дем-бе-ля-а! Это ля, это – фа! Это просто – лафа, когда вы-ы-ы- -дем-бе-ля-а-а-а…»… Киношный шансон подрезал, как вскрыл,  подчиненную душе тонкую плоть, отравленную «стыдным» эротизмом. Черт!!! 
Перед лицом «Богини» Кремень превращался в закомплексованного тугого «ботана», если не выразиться грубее.

- Слышь, студент! Молодец… Тока вот копыта на ней не откинь, бля… Ха-ха!... –  тщедушный мужичонкав «помоечном» костюме  куражно хлопнул парня по плечу, «говоря за всех».
Рука  Кремня тут же, инстинктивным движением наотмашь, с разворота врезала по шее пьяненькому гуляке, вторая вцепилась в мятый ворот пиджака.
- Эй-эй!!.. Студент, че ты, че, я не… - до смерти испуганный тип изготовился принять свой исход,  читаемый в глазах парня, - эй-эй, из.. из-ви-ни, ё…..
-  Пойдем, пой-дем! – Ирина откровенно хохотала, совсем как девчушка-ровесница, сильным движением оттягивая сына «от греха неминуемого», - да не парься ты, все хорошо…

- И ты не парься, Ир… мам! – наконец изрек он, глухо, плохо узнаваемым голосом, тем самым «мам» заглушая танец  телесных нервишек, что очередной раз «развеселились».  -  Все  решено у нас. – Валентин забежал вперед матери, поднял правую руку к небу и, неестественно к настроению,  бравурно заговорил  - Я, великий Валентин Кремов, открываю ПОЛНУЮ СВОБОДУ! Аплодисменты, блин!  Она есть объективная реальность взаимоуважительного существования двух особей человечьей расы  в бесконечности плоскостей бытия! Она - в независимости чувства от внешних, настырно  действующих раздражителей!.. – аплодисменты матери заглушили речь оратора.
- Ириш, я останусь с отцом… - продолжил он серьезно, - Недолго гулять-то.  Сколько бы ни говорить, что он сам, что -  заслужил, что иначе и не можно…  Но все равно чего-то там….
Кремень сейчас стыдился  своих речей. Они  противоречило всем  жизненным установкам, как будто это был не он, как будто «бесенок-святоша» заговорил из  чрева… -
- Да мне и деться-то некуда! Вот, может, у девушки моей какое жилье будет. Там много свободных хат, у хиппов-то!

- Ва-а-а-у! – восхищенно протянула Иришка, вдруг поймав себя на…. О БОЖЕ!  Ревности.   - Мой бессердечный Кремень кого-то назвал «своей девушкой»! Вот- теперь понятно - мир, точно, встал на дыбы.  Как зовут эту несчастную, -  игриво спросила она, со стыдом перебарывая «девчачью» ревность.

- Алена! –  блаженно произнес Валентин.

Да что с ним творится такое!!! Он вспомнил Алену, и вдруг резко взметнулась душенька, вдруг далеко отбыл стыд дремучих эдиповых фантазий, но он как не рад был этому переключению.  Что за напасти! Мотор колотит. Теплота какая-то к чужой по духу, собственно, девушке, какой-то елей немыслимый…
И – еще – почему-то беспокойно, что место «матери» от одного произнесения имени заняла эта безумная хиппоза…

- Ну что, по «Мартини»?! – прервала его «страдания» Иришка,  указав ладонью на горящие в  уже  намечающемся  сумраке огни шатра-шалмана.  В последнее время она полюбила всевозможные напитки. – Отметим? Рада, что мы, как всегда, поняли друг друга!

Из динамиков барной стойки разносилась на всю окраину парка  отвратительная запись идиотской постсоветской эстрады… Что-то вроде «Неплачущей Алисы» или «Розов-морозов».  За уютным довольно столиком сидела эта удивительная пара.

В начале века Мастер писал «Кто не верит в настоящую любовь? За мной, читатель, и я покажу тебе ее!». И вот тут, на задворках того самого века, в самом сердце ошпаренной   переменами державы, она – настоящая любовь – снова себя демонстрирует, правда, в такой необычной для общества форме – любовь родственная, любовь разных поколений, любовь бескорыстная и беспредельная. Что там до  школьно-студенческих «страстей»! Разве там мы подобное  встретим? Такое проникновение друг другом, такое понимание и уважение.
И такая общая «новая жизнь».
Один из малоизвестных бардов того самого времени попал «в яблочко» мужской души своим диалогом двух женщин:
 
«…А еще скажу, ты Бога не гневи,
Три горстИ ему отмерено любви.
Горсть для матери, для дочери горстИ,
А из третей нам по зернышку скрести.»*


За той, булгаковской любовью, наблюдал Воланд. За этой же любовью - сына к матери – «наблюдал» пожилой  усатый немец с жестким взглядом.  Отовсюду - из неосознанного астрала,  насыщенного идеями и страстями людской массы.
Каждый шаг вернейшего ученика и провозвестника Идей своих немец этот «видел»  и с портрета на обоях в комнате Валентина Кремова.
Одни (вполне «умные») личности считали его слугой того самого Воланда,  другие (несомненно, «более  интеллектуальные») – «крестным отцом» немецкого фашизма… Да Бог с ними, с «мыслителями»-то всевозможными…

Именно этот немец на протяжении всей недолгой сознательной жизни Валентина и наблюдал, и направлял, и властвовал над парнем во всю свою безграничную  мощь.

Всей силой воплощенного человеческого бессмертия…

*Стихи ростовского барда Генннадия Жукова.

Влюбленный. Глава 6 Москва, 1992
Девушку звали Алена и она играла на скрипке.

Было бы романтичней, если б Валентин.  прогуливаясь по московскому Монмартру – Арбату,  заслушался музыкой.  Там Аленка  и играла, тем и зарабатывала на жизнь.

Ан – нет, кругом одна проза. Познакомились они в откровенном, как водится,  «содоме»,   на одной из бесчисленных столичных «хат». 
Разогретая очередным квартирником* толпа лохматой молодежи «вписалась на флэт» к Маленькой Кэтти,  хозяйке вечно свободного жилья на «Речном вокзале».
 Двери таких квартир, как правило, не закрываются – мало ли кому и в какое время потребуется глоток тепла   в «мире зла и насилия». Или же  просто крова над неприкрытой головой.
Гости из Питера, Уфы, Киева, Одессы, Екатеринбурга, направляясь в Первопрестольную, знают наперечет эти славные адреса  с открытыми дверьми. Равно как и москвичи,  гуляющие по пространству интересной жизни.   Сложилось, что в «рок-н-ролльной России» существуют отдельные точки – города – в которых ярко цветет альтернативное творчество и нестандартное мышление. На карте «Богоносной державы», понятно, таких точек заметно больше, чем в других странах.  Мегаполисов с высокой численностью  чУдного народа. (Или чуднОго, это уж кому как удобней).

В дома с открытыми дверьми  приходят без звонка. Там  рады каждому и всем найдется место. Там - донельзя тепло и славно  тем,  кому нечего терять, кто настойчиво отстраняется  от  зомбированного общества.
Молодежь «флэтов»  -  это  своя культура взаимоотношений, свой кодекс нравственности, свои святыни и Боги. Андеграунд пышным цветом раскинулся  в  девяностые на постсоветской территории...
 
Когда ж и где еще  проснуться альтернативной жизни, как не там, где отсутствует всяческая конкретика жизни наружной. Вот и гуляют  волны «пового»  по импровизированным подвальным сценам, на вечернем Арбате вокруг уличных музыкантов, на свободных квартирах. Рок-н-ролл в русском формате выплескивает новые и новые аккорды и имена из мутной матрицы, из тревожного флера, охватившего Богоносную державу. 
И странно, однако,  представить, что кто-то из музыкального народа, «рок-богемы», может чувствовать себя одиноко, когда вокруг несть числа единомышленников. Ори ж ты на весь мир - тебя не только выслушают, с тобой еще поделятся  частичкой жилья, необходимым количеством еды и «душевным излишеством» напитков.
 И, конечно же,  любовью! Всем – и помногу, только ори на весь мир – талантливо, громко, будоража мозг и вынося душу. На дворе - время крика, время наглых аккордов и танцующего околосмертного «драйва».
  «Модно», правда,  быть таинственным, непонятым, злым и  одиноким. В этом - харизма, залог  притяжения, а также индульгенция  всех «случайных» безобразий, коими напичкана рок-н-ролльная жизнь. Редкий персонаж осознает, что вот он то и есть - самый счастливый.  Он, в отличии от большинства,  имеет все, к чему лежит душа. Но… спрятана «счастливость», скрыта  от посторонних глаз – в моде мрачность и одиночество.

Валентин Кремов  счастлив безоговорочно. У него  Божество, Учитель, поддерживающий своим Словом во всех поступках, молодость, чувственная красота самца и физическое здоровье (в том количестве, когда можно неслабо его потратить). И он искал Свет во тьме, потому что на признанном «свету» его куда меньше. Не пряча свою «счастливость». Вечная игра –  непроходящая  радость бытия. 

«И все б так  случилось, но брат рок-н-ролл
Меня вкривь и вкось перемолол…

…я был юн, продолжал улыбаться
 …и свято верил в веселое братство
 гитар, длинных волос, флэтов,
 крутых скандалов, уверенных ртов…
  …я любовался собой!»**


Маленькая Кэтти, жизнелюбивая шестнадцатилетняя оторва,  была уже серьезно разогрета незаканчивающимся в палатке портвейном. На умильной мордашке девочки  читалось полное изнеможение от бурно пережитых суток.

- Кре-мень… Солнце мОе!.. – данного гостя она всегда ждала и встречала особо радостно, -  сто-оп!…  маленький брудер-шафт, - сунула бокал в руку и, не дожидаясь ритуала, жадно впилась в парня.  Поигравши губами,  отпрянула и потащила за руку в дальнюю смежную комнату. Остальных -  просто пока не удостоила вниманием.  - А у меня тебе сюр-прайз!! От нашего дома вашему!

Так он и познакомился с Аленой. Среди непостижимого бардака маленькой, отдельной  комнатки «флэта» на диване сидела девушка,  непохожая ни на кого в этом мире .  И вообще ни на что, знакомое Кремню досель…

- Прошу любить и жаловать, это – Кремень, мой лучший кадр в этой куче…  А это Алена!.. Алена, которая настолько въехала, что рок-н-ролл мертв, что родила свое направление в музыке…

- Катюш, ты пьяна-а!, - мягко отозвалась Алена, - кто тебе сказал, что рок-н-ролл мертв! Язык бы вырвать… – до Валентина донесся густой, теплый голос. Еще раньше, чем он увидел ее в исковерканном бардаком пространстве.

Красавицей ее наречь было б громко. На вид - ровесница Валентина, дет щенячьих семнадцать-восемнадцать23, обладательница шикарных форм, «не вписуемых» в  стандарты глянцевых «Бурд» и «Плейбоев». Светло-серые, в вольных завитках, волосы длиной куда ниже  пояса, перетянутые обручем обильно пробисерованного «хайратника», с которого спадали и тонули в волосах  разноцветные ленты…
Бисер покрывал и  запястья,  сквозь него просматривались тонкие, «музыкальные», кисти рук. Одежда – безо всяких стилей и изысков, как бы «что под руку попало, то и одеваем». Глаза! Бесподобные, огромные, серые, под цвет волос. Глобальные блюдца, завораживающие и не отпускающие, зовущие погрузиться  глубже и глубже. Эти глаза остановились и замерли на Валентине,  трудно было не прочесть по ним простейшую фразу: «ТЫ – ПРЕКРАСЕН!» Именно так. Никак не «Клевый кент» или «занятный самец». 
«Ты - прекрасен!»

 Во всем облике проскальзывало нечто русалочье, девчонка представлялась сотканной на перехлесте двух стихий – воды и воздуха. Вроде как – темная от густой листвы  потаенная заводь где-то в глуби лесной чащобы, непременно - глубокая, непременно -  с тиной и илом… И – тайна, передаваемая будто звучащей, будто обволакивающей ее музыкой -  вибрирующими переливами психаделлической трели.
Она тянула к себе, она как жаждала прикосновений и глубоких ласк – как алчет бесконечного притяжения то, что невозможно, казалось бы, насытить земными способами.  Сочленилось в мертвой сцепке что-то высочайше-духовное и не менее (если даже не более) отвязно-телесное, животное, яростно-непредсказуемое.
«Девчуха – «Высший пилотаж!» - восхищенно помыслил Кремень, загипнотизированный темным провалом меж двух не по-девичьи пышных полушарий, в котором пропадал тяжелый «символ христианской веры», вылитый из греховодного металла. Тоже – единство противоречий.

Алена опустила взгляд на тот самый магнетичный провал, вздернулась затем на парня и распахнулась в широкой улыбке, одобрившей  всю суть помыслов.  Как бы ответила «не вопрос!»  Глаза при этом  переключились с одной  стихии на другую, с прохладного журчания живицы на трескучий взлет пламени 

- Рок-н-ролл мертв, а я – еще-е нет! – не сдавала позиций «усталая в хлам» Кэтти, - мож, я и дура, но, по-моему,  вы созданы друг для друга…  Лён,  он  не-от-разим, не фуфло грю… А ко мне о-хла-дел… Ха! Пользуйся,  на!,… Те, кто нас любят, смотрят нам вслед… Рок-н-ролл мертв, а я-а-а!... – задевая стены она заторопилась к народу.

- Братишка, может, присядешь?

Кремов аж вздрогнул от прозвучавшего предложения.  Девушка, не стесняясь,  засасывала его глазищами, .

…Она, действительно писала музыку.
 Множество инструментов   покорно служили ее рукам, но основой основ все ж  была потертая скрипочка, неразлучная с хозяйкой еще со школьных времен. Именно она, скрипка эта, и кормила девчушку. И собирали они огромные толпы на московском Арбате и других «по-нашенски» оживленных артериях и точках державы.
Ее даже  не трогали ни менты, ни шпана, все эти неприятные  вопросы решала хипповская осоциаленная элита на «улице продажной свободы» и других местах.

Алена ни о чем не думала, просто писала музыку. Видать, верно писала – мир, который она полюбила всей своей «дурью», держал ее на ладонях. Только – пиши, только – играй! Радуй, ласковая!

И танцевал инструмент в натруженных руках,  плакали, хохотали, слетали с ума струны под властным смычком.  Музыка рождалась и жила своей непредсказуемой жизнью, как и сам инструмент, как и хозяйка! Какой там на фиг стиль во времена отсутствия стиля (и даже смысла) существования, какой еще «предел» в эпоху полнейшего беспредела?!  Музыка Алены – как сама жизнь, не «классика», не «джаз»… Даже не рок-н-ролл, просто – Жизнь.
   Вот и  появлялись на постсоветских «Монмартрах» уже неслучайные прохожие,  специально приезжающие послушать «ту девушку».  Странно, что в их числе не было до сего момента Валентина Кремова.

…Валентин слегка удивился, когда Алена доверительно приняла  его ладонь в свою. «Сумасшедшая!» - даже успел подумать он. Как так? Сразу!

  (Наверное в далекие шестидесятые  Высоцкий именно так «принял»  ладонь своей музы «Наконец то я тебя встретил!». И не отпустил до самой смерти…)

У нее не было кожи, она не умела притворяться!
Иотом они долго и интересно говорили,  а за стеной  комнаты начинал зарождаться привычный вертеп.
Оттуда, то есть извне, несся буйный смех, разрозненные гитарные аккорды, тосты за тостами во славу «нашего пипла», даскающий обоняние  тлен «эпохального» степного растения. 

Вот уж точно «спасение – говорить»! Голос девущки -  бархатный, ласкающий, как оглаживающий внутреннее тонкое тело. Речь без паразитов, бех мата… Даже почти без сленга. Она – как инопланетянка в этом обществе. Но влюбленная во «все это»,  в этот «дикий народ» дотла, до полного изнеможения, дарующего новые силы.
Признаться, Валентину еще не доводилось встречать девчонку, с такой теплотой отзывающейся о малознакомой, в общем-то, «веселой куче», с такой любовью принимающей окружающий мир – не всегда такой уж славный и расположенный к тебе.
В этом было для него что-то неслыханно родное, но непривычное и неосознанное доселе. Может, неоткрытое в себе…
Только, увы, коробят слух и гасят чувственный кайф – раз за разом упоминаемые  «Бог», «Господь», «Создатель»… Равно, как и ссылки на «Слово Его» и «Деянья Его».

В комнату ввалилась разгоряченная, жадно тискающаяся  пара, сладко взмолившаяся  «дайте теперь нам…». Валентин  встал, не отпуская кисти Алены.
- Скипаем отсюда?

Девчушка поднялась, потянулась – улыбнулась в ответ всем телом. Привычное уже  «не вопрос!»

Они плыли по «уставшим венам ночного метро», продолжая говорить обо всем и ни о чем.  Ей очень даже нравилось все, что «говорил Заратустра» и как Валентин сам видит эти слова и действия.  И про «Деву-Жизнь», и про жесткую поступь ее на постсоветской территории… 
Аленка не отнимала глаз, буравя Валентина откровенным кошачьим взглядом.  Умильно покачивала головкой,  красивыми глоточками поглощая слабоалкогольный коктейль. Все чаще и чаще потираясь лбом об его плечо, щекоча грудь парня бесконечными своими волосами.
Поезд метро  заканчивал уже второй круг по кольцу.
- «Поэты идут до конца… И не смейте кричать им «Не надо!» -страстным  шепотом как бы резюмировала она все речи Заратустры, и после этого буквально повалила парня на лавку вагона, зайдясь в долгом поцелуе и недвусмысленных движениях тела. (Они еще не успели заметить, что вагон пуст).
…На такие случаи имелась несдаваемая иринина квартирка, поочередно используемая то мамой, то сыном.  У Валентина на брелке – заветный «ключик от счастья».

В завершении знакомства Алена продемонстрировала такой талант откровений телесных, такую отрешенность и непосредственность интимных дел, что многоопытный парень балансировал долгую ночь на грани перманентно исчезающего сознания. В промежутках оставались сиды лишь на изумления типа «ни хрена-ш себе ортодоксальная христианка! Не сдохнуть бы чаем в этих молитвах!»   

Влюбленный. Глава 7-8.
….До осени Валентин с Аленой провели в непрерывном движении.

Рок-н-ролльная волна несла их на своем могучем гребне, не снижая стихии. Пара гоняла по московским и питерским флэтам,  фестивалям любимой музыки.  Концерты гремели  в разных городах.  Ездили и  с байкерами на  гремучее мотоциклетное шоу, и на Грушинский фестиваль авторской песни, насладиться «…ыечным, ля-минорным».

Воспрявшая контркультура безвременья приветствовал наших влюбленных.. Казалось, весь мир обратился к ним своей лучшей стороной. Кругом -лица друзей и поклонников, открытых дверец и душ.

Благо Валентина очень радовало  нынешнее состояние «полного маргинала», как он выражался. Ушла из жизни кардинальная неправильность, примерка чужих одежд, заплыв по течению чужой воли. Ушло МГИМО, туда ему дорога. . Девяностые постсоветские, радикальное и безжалостное, нейтральное в любой плоскости время  само решило за него кучу вопросов, перевернув жизнь целой державы с головы на ноги.  К тому ж  грузчик по вызову зарабатывал за одну фуру, как инженер в проектном бюро за полмесяца.
И КамАЗы веселых парней-дальнобойщиков колесили по стране, и всегда с радостью брали на борт «за разговор» шалых, радостных путешественников – подпитаться, сидя за рулем, красивой  энергией любви и свободы. 
И – «с песней северного ветра по шоссе…»
.
То есть им всего вполне хватало и на хлеб, и на пиво и на различные поездки, парень ни в коем случае не был белоручкой и не отказывался ни от какой работы. Аленка -  вообще «богатая хиппи» - давала свою музыку во всех местах, где бы ни появлялась наша пара, и взрывала восторженные толпы. Играла, как жила, неминуемо разводя окружающий мир на взаимность.
Безопасные, яркие выступления на «подстеленых». Площадках обеспечены были везде, во всех «наших» городах.

«..Духи ада любят слушать эти царственные звуки // бродят бешеные волки по дорогам скрипачей…».
Алена была  растворена в своем творчестве и не могла синтуичить, каким страшным монстрам предстоит ее когда-то настичь. Пока не настигли - «...поэты идут до конца, и не смейте кричать им «Не надо!». Не смейте!   И не тупите вы вслух,  бессмысленно все это.
Счастливое лето  любви и свободы. Они носились по державе,  под ними и вокруг них разверзались черные дыры общественного ада  Воровская власть, подставившая население под геноцид, гангстерский передел собственности, мошенничества, воцарение «поп культуры, некультурной, как попы».
Перемещение от одного «своего места» к другому – это всегда прорыв сквозь толщу всей этой радости.
Митинги одержимых идеями «честной власти»  Кладбищенский вой обделенных дивидендами «халявщиков-партнеров», швыряющих булыжники в милицию. Автоматные очереди из-под омоновского пластика и приспущенных тонированных стекол авто. Агрессивная реклама импортного счастья с огромных растяжек на улицах и экранов ТВ. Пропал нежно-наивный детдомовец Юра Шатунов, на смену пришли бравурные фонограммы совсем, ну совсем не детдомовского Филиппа..

Прорыв, порою требующий работы локтями, сквозь этот матерый слой взбесившегося совка (неведомой, увы, ребятам «по жизни») всегда сулит проникновение, отдушину в параллельный рай. Жесткие, возбуждающие аккорды рок-музыки, симпатичные лица людей на сцене и тексты, тексты, ТЕКСТЫ – колотящие сердце и душу тексты. Шевчук, Гребенщиков, Шахрин, Бутусов, Ревякин…  Их много. Такие разные, но так похожие в главном – проникновением в кровь и сознание как отдельных людей, так и в матрицу целой живородящей массы, именуемой «рок-н-ролл».

Рок не отпускал  ни на минуту – по кровеносной системе бессменно циркулировали аккорды и тексты, разбавленные ласковыми слабоалкогольными напитками. Так приятно в концертном зале, хоть и небольшом, но с «танцующим партером», зарядившись энергией, прущей от музыканта  девятым валом, оглядеться по сторонам, заметить пару таких же рок-бродяг и просто улыбнуться. Мило, живо и открыто, как и улыбаются СВОИМ. Просто улыбнуться – и, понятно,  познакомиться, и «пригласиться» на автопилоте  на известный флэт…
«Мы вместе!!» - ревет на всю страну «Алиса».
«Мы вместе!!!» - не то глушит, не то аккомпанирует, оранжирует автоматные тирады и халяво-партнерский обиженный вой неродившихся приватизаторов.

Одежды  рвутся, как души – такого притяжения тел, как у Валентина с Аленой, такую симфонию редко, где можно встретить. Только – наедине вдруг себя нашли, только – из толпы вынырнули куда, и – понеслась волна чувства, разрастаясь ядерными вихрями.  Боже, до чего ж благодатен этот мир открытых дверей, неприбранных свободных квартир и жестких аккордов!
 
*   *   *   *

Мозг - служка страха. раб посредственности .  И тому самому органу – мозгу – неймется, не живется спокойно. Чтоб вырулить в этой вечной трусости и не сойти.. «с самого себя», он вынужден рождать и выпускать в историю  всевозможные теории, религии, заключения, принципы, морали. Прочие наросты, создающие матовое, засаленное стекло, верней,  индивидуальную призму мыслящего. Она то и преломляет живой взгляд, и служит разрозненности и отдаленности «разумных» друг от друга.
Казалось бы, ну что за бред?! Ну какая разница, где там бог а где там дьявол, это ж все равно что «кто у власти – Ельцин или Жириновский», не один ли хрен?
Какая тут нужна (и кому нужна) разница, если по всей державе гремит рок-н-ролл и тела сплетаются во взаимном экстазе, только прикоснись?

Но не тут то было – мозг, трусливый малокровный орган, способен отравить даже крепкое жизнелюбивое начало. Когда разговоры Кремня с Аленкой касались каких-либо высоких материй (если, конечно, речь шла не о музыке или эротике), то коса стремительно, со снопом дребезжащих искр, налетла на камень.



Ни девочка, ни мальчик просто не умели уважать... друг-друга.
Она – поскольку у  «дитей цветов» все  делится только на любовь и нелюбовь. А он… Да потому что нет в этой цивилизации ничего, достойного уважения!
Все имеет нулевую цену, все ущербное и малокровное. Даже любимая девушка. Просто  хорошо с ней, страстно, отвязно. Они горят, она вдохновляет его, а он ее. Но по сути – то же, что и везде, как только рот откроет.  Какая-то жалость, всепрощение, грехи, рай, ад, служение Господу… Боже, какая мрачная  дрянь!  Какое, к чертям,  всепрощение, кого «всепрощать»?!
Вся эта зависимая от благ цивилизация «хомиков», осмелившихся наречь себя царями природы, обречена бесповоротно, мир давно повернут лицом к предсказанному (апостолом того же вездесущего распятого) апокалипсису. Нынешнее время – куда как не яркое тому подтверждение. Скоро все рухнет, полшага осталось, выживут сильнейшие, которые «не спят». Духовно не спят, и… любят, просто любят!
 
Уверенной поступью движется «эра Водолея», время  сверхчеловеков.  Кого и что можно уважать тут, сейчас!
Стоит заметить, что парень и сам себя не особо уважал, Валентин  никогда не был высокомерным. Он, как и  Учитель, волок себя к грядущим катаклизмам со всей возможной ускоренностью и готов был предстать пред новым миром голым, принеся в котомке только дух и разум свой. Готов к суду. Только не к идиотскому «Страшному», где кто-то там будет определять, грешен он или не грешен. («КОНЕЧНО, ГРЕШЕН,.. т-твою мать!  ЕЩЕ КАК ГРЕШЕН!!! Отвалите, я вас умоляю…»), а на самый праведный и «безумно красивый» суд, где, не умея плавать, просто тонешь топором.
И - падший ангел честен

Валентин чист в помыслах, как и истово верующая его спутница. . Именно эта обоюдная чистота молодых людей и свела их… на столь недолгое счастливое время.

В речах Аленки  все чаще и чаще слышалось имя «Грек».
Девушка могла долго и страстно распространяться, какая духовная мощь, какие удивительные способности и качества у этого «представителя новой расы».
 «Грек считает, что…»
Это особенно злило Валентина. Как будто Алене от себя и сказать было нечего.

- Это поп твой, что ли? – неприкрыто злобно  спрашивал он ее.

Алена отвечала со снисходительной улыбкой, как  закапризничавшему ребенку:

- Да нет! Ну зачем же так, «Поп!» Просто Христианин…  С большой буквы. Человечище - если хочешь так.

- Ну он, все равно, церковник, что ли, исповедник?.. Кто??!

- Смешной ты, Кремень! Неужели ты думаешь, что Вера и Бог в церкви живут? А еще считаешь себя духовно продвинутым – она в своей манере мягко подкалывала парня, кипевшего нехорошими чувствами.
(Ах, если бы он  мог тогда понимать, почему!!).
«Понятно - сектант, содержатель притона. Пастух, б….!»

- Видишь ли, твой Учитель жил в прошлых веках, а мне повезло больше – я встретила Учителя в этой жизни! И он меня, можно сказать, сотворил… Я же совсем другая была года два назад! Знаешь, какая? – она лукаво улыбнулась, - такая молчаливая скромница, мышка снаружи и сексуальная маньячка внутри! Какая там музыка! Совершенно дикое совмещение, не знала, куда от себя такой спрятаться… Он- нашел, куда, понимаешь?!

- Ну да! Он познакомился с тобой на улице, завлек в свой, э-э-э… свою обитель, утолил все  мании по полному приводу… Да!? Так, конечно, все и было, -

Валентин почувствовал мощный укол отвращения к  себе и к Алене. Кто-то за него говорил «непотребства»…

 - И после этого, естественно, сказал, что представляет фирму Иисуса в данном регионе, и проводит набор менеджеров…
(«Черт возьми, какой мерзкий язык, какое ублюдское ерничанье подростка…». Но остановиться нет сил.)

- Ваушки! Кремень, рыба мОя, да ты ревнуешь??? – девушка  добивала прямыми выстрелами. – Глупец, неужели это так интересно, спала ли я с ним? Неужели тебе это важно так, мальчик мой?! – по телу прокатилась волна чего-то-там… -Да не спала, не спала, уймись! Разве ж так уснешь?!..

Такое вот  божественное, абсолютное бесстыдство. Черт.. ЧЕРТ!! 
Миазмы самоликвидации забурлили в Кремне мутной, тяжелой волной. Он! Ревнует!!! Черт бы побрал эту герлу, неужто это – так!
Ревновать было абсолютно противопоказано. Ревнивец- собственник в среде рок-н-ролла - прямой путь  к «неоплачиваему» суициду.
А в такой ураганной паре-то?

…Тогда они были вдвоем.
 Валентин резко повернулся к Алене спиной, всякое желание заласкать эту сладкую девчушку отпало внезапно и напрочь. Первый раз за все время..

 «Я- это музыка, Кремень –солнце…  Грек – корни! - пронеслось в распаленной девчачьей головке катарсический нежный бред .  - Вот дурында-язык-без-костей! Сама себе кайф обломала».
…Ласково усмехнулась про себя, зажмурилась в неге и повела ладонью по телу….

 *   *   *   *

В сентябре – армейский призыв.
Парню уже не было странно,  что он этого дико хотел…
 Хотел даже  не «уйти в армию», а просто - уйти! Его вдруг «накрыло».

На смену подростковой азартной уверенности пришел непонятный стопор. Это когда душа вдруг запирается в глухом, закрытом тупике и не в силах даже просочиться, даже тонк ручьем протечь – будто выход наружу замурован оказывается. И – до физической головной боли, до необъяснимого жлобского раздражения на всех и вся.
От внезапного осознания, насколько ж ты тупой и несовершенный, насколько ж не властен над собой и не дотягиваешь до восприятия цельного мира вокруг.

Две женщины как нельзя вернее гнали парня к той самой мозговой преисподней.
Он их невольно, вне разума и совершенно глупо сравнивал.
Мама-Ирина была жесткой, циничной и надменно-циничной ко всему видимому. как, казалось бы,  и сам Валентин. За что и обожествлял он ее, за что и считал живым воплощением ницшеанской Девы-Жизни. А эта хиппушка со своим христианством… Но какая бы ни была Аленка, как бы ни позиционировала себя в миру, нельзя было не признать – девушка была чудовищно, безапелляционно живая. Она настойчиво, планомерно вытесняла мать.
В сознании Валентина христианство – это нездоровый запах,  немытые тела, забитые до отказа храмы с намалеванными досками.  Слабосильные молитвы, выпрашивание индульгенций за свою никчемность и бессилие созидать и творить.
И чего она там забыла?!.
Она, такая юная, горячая, чистая, источающая аромат  жадной страсти. Такая талантливая, если не гениальная, такая отвязная сучка в постели… Вот уж точно «новая раса». И – на коленях, на коленях пред худосочными образами, как… как, не знаю, шкодливая пуританка! С ума сойти – ничего не сказать.

Парень почувствовал самое для себя страшное – зависимость - от этой музыкантши! От ее чувства, от ее мыслей, поступков… И от ее нахождения рядом. Кремень превращался в ревнивца!
Здоровое сознание меркнет. Где, где она сейчас? И с кем она сейчас, эта одна из представительниц  женского племени?!. Да не ведает он, не владеет он этим. «Не заработал».

« Солнышко! Кремень, ласковый мой,  ревновать меня – бесполезно, не тупи!  Ты ж не будешь ревновать ветер к долине…»
.
…Валентин познакомил Алену с Иришкой. Завалились в гости на ту самую квартиру первой интимной встречи.
 Вокруг матери крутился некий двадцатисемилетний Жорик-одессит. Именно «крутился»! Этот глагол как нельзя точно характеризовал все его движения, в том числе и телесные.  Жорик резко не понравился Валентину с момента первого знакомства.

Они сидели у Ирины на кухне (по-«московски»), когда этот тип открыл своим ключом (как-то очень резко, как у него все и получалось).
-Хай!, рок-богема! - обратился он к молодым, кинув в их сторону  один единственный резкий взгляд – Как там дела в «подземелье….
 И сразу ж напрочь забыл о вопросе - прошуршал стопкой документов, схватил трубку радиотелефона, удалился.  Он был черноволос, носат, очень худощав. Типичная «фарца» середины-конца восьмидесятых,  занырнувшая с головой в легальный бизнес как только, так сразу.  Точки на вещевых рынках, недвижимость, всевозможные биржи, ваучеры,  госструктуры… Неленивый поклон каждой монете, которую худо-бедно реально поднять. Бесчисленно валяющимся под ногами, хоть втаптывай. 

О Господи, опять!!
 Валентину показалось крайне неприятным, что Иришка, его Богиня, его символ всего-всего женского, наградила это «чучело» каким-то заповолоченным, снисходительным взглядом, в котором читалось подобие умиления…  Что это? Тоже ревность? К матери??!  Он переставал что-либо понимать вообще…

Сын с матерью курили на кухне. (Жорик с Аленой были, как раз, некурящие). Какая радость! Они могли, наконец, поговорить наедине…

- Боже! Какая славная девчуха эта твоя Лёнка!! – восторженно заметила мать, - За что ж тебе такая награда? Мне б такое счастье, почему  - нет, не понимаю!
…
- Да у тебя тоже… Я вижу… Сч-частье… - Процедил Валентин.
 А-а-а! Опять язык гонит непотребства, это уже становилось закономерностью. Как он ненавидел себя в такие моменты.

- И имечко  такое соответствующее! Алё-ёна!  Лёна… лён!  Ласковая, полезная  ткань для тела. Я-то уж думала, такие феи только в сказках остались!  - Иришка спокойно пропустила мимо  некрасивый выстрел в сторону Жорика.   Глаза красивой женщины лучились, блестели алкогольным дурманом.

«Скорей бы в армию!» Дальше, дальше, прочь  от той возлюбленной его Жизни, которую он переставал понимать! Разговор с первой (и, казалось, единственной) любимой им женщиной-матерью не клеился, угнетал, злил даже. И, главное, та самая Ирина, которая всегда умела, дернув за нужный рычажок и успокоить действием, пребывала где-то не тут.  Она чему-то блаженно  улыбалась.   Нет, конечно, не мыслям о Жорике, конечно, до такого, он знал, она никогда не дойдет.

- …Да задвинь ты его на хрен! – задорно произнесла она, выдохнув дым.

Разве он что-то вякнул о Жорике этом??

- Это же такая, блин… Вот скоро меня ты узнаешь!! Узнаешь, так узнаешь,  - зрелая красавица чувственно прикрыла глаза и вскинулась шевелюрой.

- Пугаешь, мать! –  юноша заставил себя криво улыбнуться, - разве же не знаю я тебя?

- ТАК – не знаешь… Ну все,.. молчок, чтоб не сглазить!

- Не понял, Ириш! – удивился Валентин уже без притворства, - у тебя есть что-то, что….?

- Да, ты прав, что-то, что НЕ ЛАЖА!!! – мать окончательно впечатала сына в вязкий пластилин непонимания, «невладения темой».


…На следующем перекуре пытка продолжилась.
- А тебе я просто завидую белой завистью! Кремень, мой тебе материнский совет… Я не ахти какая «мудрячка», но, кажись, у тебя какой-то взлом происходит. И книжки твои и Учителя - уже не помогают тебе. Держись!  Забей на книжки, люби свою Лёну, она того стоит! И  - думай, думай! Не маленький уж!...

- Ирэн! Двинули, нас ждут! – ворвался на кухню Жорик. – давайте-давайте, братва, расползаемся по ячейкам, - вещая скороговоркой, он запихивал какие- то бумаги и предметы в туго набитую сумку на плече. Ирина вскочила и покорно засобиралась.

- Ну, все! Ты понял меня! – зашептала она ему на прощанье, - Не грузи себя лажей, все восполнится… Давай, давай, сыно, скоро ты меня узнаешь!
«Богиня» была уже в недурном подпитии.
 При расставании на улице у потрепанного «Мерса» Жорика, Ирина с Аленкой как-то весьма длительно поцеловались в губы. Валентину  стало уж совсем не по себе!

…Это был последний раз, когда он видел Иришку перед армией.

После  встречи с Ириной и Жориком  поехали к Валентину домой.
Отец где-то пропадал. В квартире пахло нечистотами, немытым полом, кухонной затхлостью. 

- Да, Кремень! Славная у тебя мама! – мурлыкала Алена, прижимаясь телом к юноше. Когда ей доводилось выпивать, сексуальность  росла в геометрической прогрессии. – Теперь мне ясно, откуда ноги растут! У такой матери!.... Как мог родиться другой сынко? Только ты, солнце мОе,  и мог!
Парень почувствовал исходящее от девчушки сильное возбуждение. И - явно не по его душу…
Черт, дьявол вас всех раздери!!..

- А тип этот, Жорик-то ее…  Знаешь, предложил мне… - Кремню показалось, что пауза во фразе, длящаяся реально секунду, издевательски, спецом растянулась, - …предложил мне озвучить какой-то эпизод… Он же кино снимает, вроде! И, оказывается, хорошо знает меня по Арбату, да-авно прислушивался… Хой, дурилка! – девушка засмеялась своим неповторимым «детским» смехом, сводящим с ума в моменты телесной близости.

- Ну! И что ты? – раздраженно перебил он девчонку.

- Да что за кино он может снять?! Отказала я ему… Не мой слушатель совсем... – она заворочалась, после чего игриво добавила – Отказала я ему.  И в первом, и во втором! Бывают же неприятные парни… А Ириша твоя! О Господи! П…ц!.. Какая женщина!

…Это уж было все. Предел! Особенно этот вот девичий матерок, совершенно чуждый, казалось бы, Алене. Все, финита ля…

- Да пошли вы все нА! Слышишь!!! – практически завопил он, в прыжке перевернувшись и отодвинувшись на край кровати.
«Детский», понимающий смех прозвучал ему наградой.

Опять Аленку подвел ее «длинный язык». Опять - все сама……  Ладно.

«Скорей бы в армию» - выло и стонало уставшее от «безграничной свободы» сознание Кремня.
Влюбленный. Глава 9 Приполярный Урал, 1994
Вездеход уже преодолел край гигантской Западно-Сибирской низменности и мимо железного монстра медленно проплывали первые признаки Уральских гор. Чахлые хвойные заморыши  нефте-газовых болот сменялись более жизнеспособными их сородичами растительного мира, тайга слегка густела, в травах зачиналось разнообразие. Машина уже вкатывалась на горки и затем съезжала с них, пока еще пологих и невысоких. Просверкивали останцы твердых пород, каменные россыпи среди зарослей так досаждающей людям «Бетулы нана» - карликовой березки.
На более твердой почве, чем в низине, пышно разрастались кустики живых витаминов тайги – черники, голубики, морошки и чудо-ягоды водяники, стебельки которой были неотличимы от твердого мха сухих мест.
Но тайга начинающихся предгорий была в это летнее время такой же мокрой, холодной и неприветливой, как и в заболоченной низменности. Создавалось впечатление, что эта непогода, так резко накрывшая предгорья, случилась не просто так. Туман висел такой, что геологи на борту вездехода плохо видели друг друга, не то что дорогу перед движущейся машиной. Вся красота, которой могла бы побаловать их  приполярная тайга, была видна только у самой «вездеходки», которая чавкала и хрустела под гусеницами монстра с включенными на полную мощь желтыми фарами, хоть трошки просвечивающими этот «морок». Водитель проклял все на свете, что его вынудили везти этих «питерских» на Нярта-Ю, за пару сотен километров. И чего им, чертям, не сиделось в Саранпауле. Вот сейчас горы закрутеют, как чебурахнет машину по скользкому камню с обрыва, будут знать…  Золото! Да подождет их золото, и так богатые небось, в столицах-то своих!..
Медленно-медленно преодолевал вездеход этот бесконечный морок по увеличивающим крутизну склонам гор, с ревом проплескивая вброд зачастившие речки и ручьи – уже шумные и бурливые по-горному. Создавалось полное ощущение преисподней – ничего в белесости не видно, только звуки и запахи. Именно из такого морока в фэнтези выходят долгие тени жильцов параллельного мира, несущие совершенно разное для людей мира «среднего». Так и есть – мгла белесая, только силуэты хвойных деревьев проступят неожиданно над машиной, да сверкнет мокрый валун на обочине, или речка как с-под низу выскочит и своим бурлением победит рев страдающего мотора.
Человек с редким нынче мужским именем Валентин лежал на лавке у борта машины, отходил от перенесенных побоев. Пошел уже третий месяц, как этот парень с непонятной, неведомой судьбой находился тут, нанимаясь в разные геопартии или бригады буровиков и проходчиков для грубой физической работы.
Он поднял голову, чтобы слегка оглядеться, увидеть, хотя бы, где они едут. Приметив молоденькую девчонку Алену, восседающую на заднем борту и с интересом вглядывающуюся в окружающие мороковые белесости, он заново ощутил приступ дурноты и какого-то лютого ужаса перед одному ему ведомой неизбежностью.
Резко раздался крик «Осторожней, Чучело!», брошенный одним из геологов на борту. В ту же секунду огромный сук кедра пребольно полоснул Валентина по шее, чуть не снеся голову. Только медленный ход машины в гору спас его от более тяжелых последствий для здоровья. Валентин, еще совсем не отошедший от побоев в гостинице, скорчился и страдальчески застонал.
- Дурандот! Первый раз,  что ль в тайге едешь? – возмутился тот самый  парень из партии, - Смотреть же надо! Так и без башки недолго остаться… Если, конечно, есть она еще!
Нет, не первый! За эти три месяца Валентин исходил и изъездил довольно много уголков этой приполярной зоны Урала. Но где бы он ни был тут… Собственно, эта история с суком кедра была не случайностью, а жестокой закономерностью. Этот мир, где «нет закона ни Божьего, ни человеческого», так любимый когда-то Валентином, наступления которого он так ждал там, в звездно далекой теперь Восточной Европе, наотрез отказывался принимать Кремня. Этот мир восставал против данного человека всеми своими средствами – и людьми, и природой. Только слепой и глухой мог бы это не заметить...

Влюбленный. Глава 10 Москва, весна 1994
Весь изъеденный и раскислоченный плебейским чувством раздражения пошел он в армию, предварительно жестко попросив ВСЕХ своих близких и друзей не искать его и не навещать. Так было надо. Неминуемо чувствуя нехорошие перемены в себе, искривления железного стержня «Кремня», он хотел для себя немыслимой головомойки, одиночества и забытья… Писать не будет, читать письма не будет. Валентин не осознавал, но в его настрое присутствовали ноты Христианского адепта, стремящегося окончательно запереть себя в монастыре от мира. Правда, не в монастыре вовсе, и на два года всего, но по сути - едино.

Последний разговор с его девушкой был особенно тяжел. Она опять активно вспоминала своего живого Учителя Грека, активно цитировала его… Он бесился, «как быдло», по личному своему определению. В конце произошло вообще немыслимое – такая «растительно-цветочная» Алена вдруг стала строго что-то ему вещать, при этом глаза ее были холодны, лобик разрезали морщинки жестко мыслящей дамы.
- Ты со своим Люцифером носишься, как с писаной торбой, как пацан неразумный – говорила она, - и не надоело тебе поклоняться фикции?  - Пребывание девушки все-таки «внутри» Веры, а не над нею, мешало говорить более определенно. – Князь тьмы, Демиург?! Ты хоть видел их, хоть знаешь, о ком говоришь, что это за «пиплы» такие? Стоят ли они вообще внимания твоего и чьего либо? Мне вот, к сожалению, довелось… - опустив голос, и, как бы стыдясь, вдруг добавила Алена, -  Не понимаю тебя! – продолжала  заново с гневом, -  Как может взрослый, казалось бы, человек, прочитавший столько книг, уподобляться этим малолеткам, сжигающим в ночи кресты под руководством сексуально неполноценных дядек и тетек!
За последние дни Валентин очень сильно достал девчушку неадекватным самому себе поведением. Ей самой были неприятны ее речения, просто скопилась внутренняя усталость. А он, не отдавая себе отчета, до конца отстаивал свою пошатнувшуюся платформу мироздания. Права была Иришка – Учитель внезапно перестал ему помогать… Все были ПРАВЫ вокруг него, только где же был он сам в лоне этой всеобщей правды? 
Он лишь мрачно промолчал, затем еще раз настоятельно попросил Алену не искать его и не писать писем.

Два обещанных года, обернувшиеся полуторами,  решительно ничего не принесли Валентину. Просто абсолютно ничего! Ни хорошего, ни плохого. Он не попал ни в какую горячую точку, он не прошел никакой школы – ни жизни, ни возносимого им воинства. Обычный стройбат в ничем не примечательной черноземной глубинке. И особенно тяжело было человеку, всегда жившему своим умом, строившему свою жизнь самому, ПОДЧИНЯТЬСЯ!  Подчиняться черт знает кому, разжиревшим и слабоумным офицерам, физически сильным «старикам»,  с которыми не то что говорить, а рядом-то находиться было неприятно.
Ничего он не познал в этом «воинстве». Нет смысла ждать каких-то кошмарных рассказов о неуставных отношениях, о падениях в преисподнюю человеческой низости или,  наоборот, о светлом героизме отдельной личности в окружении адских монстров преобладающей силы. НИ-ЧЕ-ГО! Серость, тупость, потеря времени, которое могло быть потрачено на служение Жизни, на творчество и познание.
Конечно, довелось ему испытать и побои старослужащих, и оскорбления командиров, и отвратительную пищу, и изматывающую физическую работу. Но все не так, не ярко! Все, что происходило там - это неведомая доселе СЕРОСТЬ и тоска, о существовании которой внутри возлюбленной его Девушки-Жизни он и помыслить не мог.
На самом деле, он просто не знал, что хочет от той самой «службы», заплыл в нее по течению – и получил от нее именно такой результат. И, опухший от серости существования и умственного безделья, Валентин на восемнадцатом месяце службы конфликтанул с одним из офицеров, что закончилось нестрашным кровопролитием для последнего. «Губа», милиция, больница… И - вот тут он даже не понял – то ли доброта к нему медперсонала лечебницы (он ничего не просил и не симулировал!!!), то ли куда более серьезные причины в состоянии его – но парень был освобожден от службы досрочно. Он к тому времени перестал интересоваться тем, что происходит с ним и вокруг него, ему было ВСЕ РАВНО – дисбат, психушка, или что еще…  Но все свершилось именно так без вмешательства его воли. 
 Полтора года коту под хвост… Хотя нет. Безвозвратно, конечно, ничего не проходит. Тот подломленный, закачавшийся стержень Кремня в конце лета девяноста второго года, превратился весной девяноста четвертого в липкую, жидкоогненную массу, в сполохах которой все-таки угадывалась какая-то идея, какая-то последняя надежда на торжество света и возврат к прошлому посредством обретения будущего. Не до конца добитый Кремень вернулся в Первопрестольную…

Столица жила своей жизнью, и выглядела, как будто и не было этих пропавших полутора лет. Те же злые лица нищей толпы, те же беспорядочные торговые палатки, роскошные офисы бесчисленных банков, «репы» с золотыми цепями в черных бронированных джипах, ветер, именно такой,  «мусорный», как в песне культовой группы - несущий мусор, ошметки бумаги, сплюснутые жестяные банки, пыль, пыль и пыль, поземкой стелющуюся по улицам стольного града больной державы, никем не убираемым. Продолжали звучать выстрелы, уже из куда более совершенного и изощренного оружия, все чаще достигающие цели, которая всегда находилась. Может, меньше количества, меньше шума, чем два года назад, но качества, несомненно, больше. Девяноста четвертый отличался от последних диких лет тем, что где-то полгода назад, осенью, больному социуму было сделано грандиозное кровопускание без наркоза. Кровопускание, которое нисколько не вылечило лихорадившее  общество, но имело эффект некоей лоботомии, приуспокоившей неизлечимо больного на неопределенное время.
И с «телекранов», с плакатов на улицах, со сцен, из динамиков, выставленных в форточки квартир, офисов и торговых палаток, неслась, неслась и неслась пурга, с довольно звучным наименованием «поп-культура». ПОП – популярная (а не то, что первое приходит на ум), то есть, самая распространенная и востребованная. Именно этой культурой и жило общество. Начиная с двенадцатилетних детей, самозабвенно дергающихся под ритмы отовсюду играющих песенок и заканчивая интеллигентными пожилыми людьми, которых невозможно встретить в определенное время каждого дня на улицах, поскольку по телевизору ИДЕТ СЕРИАЛ!
И в этом сериале – ОНА! Богиня его, владычица влюбленного его духа и всей недолгой двадцатилетней жизни Валентина. Мать-подруга, мать-икона…
Он, еще не включая телека, увидел ее на лотках желтой прессы в глянцевых журналах и агрессивно окрашенных таблоидах. «Современная кинодива…», «…неожиданно засветившая звезда на небосклоне..», «.. самое таинственное явление в новом российском кинематографе…», «…зажженная и выпестованная талантливым молодым режиссером Григорием Панасенко…» - последнее было особенно непереносимо. Зажженная! ВЫПЕСТОВАННАЯ!!! И самым диким в этом вертепе желтой прессы было, зачастую попадающееся,  имя – ИРЭН Петлицына! У парня взорвалась голова. Мерзавец! Урод!! Конечно, это он и заплатил, и настоял, чтобы его родную и милую Иришку, Иру, Иринку обозвали в продажной прессе этим чуждым и нелепым именем. Конечно, сама она была «русской девочкой» с самых корней своих. А этот вертлявый придурок, защищающийся от враждебного мира за мириадами зеленых купюр, только он мог балдеть от этих американизмов, европеизмов, дьявол бы его побрал, этого Жорика… Так обозвать достойнейшую из смертных женщин!
И такая «лажа» с ее, Ирининой, точки зрения, способна была так больно потрясти уже совсем с нестойкой психикой ее сына.
А она, «новорожденная звезда», и сияла, и сверкала с телеэкранов по всей многострадальной стране. Один сериал, другой,.. о! вот уже даже фильм, демонстрируемый в кинотеатрах!... Убогие, никчемные творения кривого сознания режиссера. Он свою пустоту духа выносил на всеобщее обозрение в виде снимаемых сюжетов, киноэффектов, слабо намекающих на «голливуд», только куда более еще тупее и надуманнее… НО КАК ОНА ИГРАЛА!!! Играла саму себя, как всегда в жизни. (А в той самой Жизни Ирина могла быть каждой из своих ролей). Играла до слез, до хрипоты в голосе, играла самое разное, грандиозно украшающее ублюдочные творения «гениального молодого режиссера и продюсера».  Эта женщина никому и ничему не была верна, все это лажа,.. но ни в коей мере не изменяла себе! Отсюда и талант, и успех. Стать кинозвездой в сорок семь лет! Где еще, в какой стране и в какую эпоху это возможно?! Это в том-то возрасте, когда перестают думать о себе, опускаются, заболевают неожиданно, стареют.. Когда сознательная молодежь начинает в транспорте уступать места.  Иришка была молода и полна сил, ее жизнь как будто только начиналась.
Валентин сразу понял, что имела она в виду в их последней предармейской встрече под словами «НЕ ЛАЖА». Когда-то в щенячьем детстве, когда он только начал «дружить» с матерью, было ей сказано: «А вот я – дурочка! Есть у меня мечта, актриса я… И почему же так и не пошла этой дорогой,.. что же мне мешает…. Даже не пойму…». ОНА ПРИШЛА К МЕЧТЕ! Не без помощи этого дурацкого Жорика. Ну… это и понятно. В движении по своему пути всегда кто-то играет роль тягловой силы, материального воплощения идеи.
Иришка не искала материального, оно само ее находило. Она имела и пользовалась, как естественной, «лажевой» необходимостью. Она ИГРАЛА, КАК ЖИЛА! Как и Аленка… Поэтому так они и влюбились друг в друга (не вполне, скажем прямо, платонически) с единственной в их жизни общей встречи. 
Придя в своих мыслях к этому воспоминанию, Валентин твердо решил разыскать Аленку. Он совсем не знал, где… в этом НОВОМ для себя мире.
Ирина играла в кино, как Жила… Алена играла и писала музыку, как Жила… А что делал он, Валентин? Трусливо гнал от себя эти мысли…

Влюбленный. Глава 11 Москва, 1994
Его посетили неприятные сновидения. Затянутые, мучительные. В памяти опять же всплывало предармейское – гнев Аленки: «Ты хоть видел их?!...» Теперь видел. Практически каждую тревожную и одинокую ночь.
Он был совсем не тот, кто представлялся ранее. А представлял он Вениамина Смехова из гениального спектакля по Булгакову, или, скорее даже, Виктора Авилова – Калигулу, сценического Бога с театра «На Юго-Западе».  Тот самый «Князь тьмы», как он считал, должен быть именно таким – мощным, яростным, глумливым над убогой окружающей действительностью. Но как то во сне к нему пришел крайне неопрятный дядька, мясистой, кривоносой мордой скорее напоминавший современных политиков. Голосом, правда, не подкачавший – металлический, жесткий…
«Так ты готов разрушать-то?!»- ехидно кривляясь, заговорил он, «Да, теперь понимаю, что готов! Ранее еще глуп был, молод!» Было удивительно, как обладатель красивого, «дьявольского» голоса может так отвратительно выглядеть, кривляться в разговоре и ржать скрипучим, алкоголистическим смехом.  Валентин в этих снах не мог ответить словами, только мысленно. Главное, ему приходилось  слушать.
  А дядька смеялся и смеялся тем самым скрипом, бесконечно далеким от гротескного театрального смеха «Князя тьмы». Да и сам он вообще был какой-то «не княжеский».
«Тебе, Кремень, потребовалось долгое время, чтобы почувствовать, как ты одинок в этом мерзком мире! – теперь он говорил въедливо, проникновенно. – И когда ты это, наконец, почувствовал – тут и настало нам время познакомиться ближе. До этого было рано… И ты, и девка твоя… Вы все еще тогда не доросли до встречи со мной, все блудили где-то около. Около настоящей встречи! Ха-ха-ха!» - этот сновиденный тип явно не нравился Кремню, но избавиться от него, элементарно проснувшись, почему-то не хватало сил. Алена-то причем? – возжелал спросить он, - Она же…  Дядька закривлялся и глумливая улыбка его обнажила гнилые зубы. «Не знает она, не хочет ведать, кто в ней живет! Ты скоро сам все поймешь, дорогой мой!» - ответил он на мысленный вопрос.
Единственное, что пронеслось в помутненном разуме Валентина, так это обида за Алену. Он вспомнил вдруг эту светлую девушку, такую непосредственную и милую скрипачку-певунью, и сопоставил ее с этой убогой рожей. БЛУДИЛИ ОКОЛО! Он то, может быть, и блудил, а ее-то за что??
«Да-да, вижу, много еще хлама в тебе, непоняток всяких! Уж не рановато ли мы познакомились? Ну ладно, ладно, до новой встречи… Только послушай в оконцовке – он опять въедался в сознание, шептал – тебе плохо, очень плохо! А ей тоже плохо! Она ждет тебя, а ты боишься встречи с ней, себя, дурень, боишься! Не бойся, все твои деяния предрешены и начертаны, они праведны! Разыщи ее в ваших вертепах, трахни ее так, чтоб чертям тошно стало – ха-ха – каламбур -  она жаждет этого! Мы будем вместе, и тебе  станет хорошо и с ней, и со мной, …и с самим собой, главное! Она ждет тебя! Ищи ее!!!!! ЕЁ!!!!!»
Пробуждение. Больная голова, хотя Валентин абсолютно не принимал алкоголь, внезапно почувствовав к нему отвращение, как и ко всему прочему в жизни. И почему так потускнел взгляд Учителя со стены!
 Семнадцатилетний Валентин тогда  выбрал на Арбате самого, на его взгляд, талантливого художника,  привел его домой, заплатил, помнится, весь месячный отцовский «пансион», чтобы тот свел этот портрет из книги во всю стену, прямо на обоях. И под этим «образом» он вывел красивыми буквами «То, что меня не убьет – сделает меня сильнее». Портрет вышел удивительный, живой! Даже выражение глаз и черты лица Великого Немца менялись в зависимости от хода дней, от настроения Валентина. И сейчас портрет с обоев смотрел как-то осуждающе, что ли, с досадой пронзая сознание верного своего ученика. И, главное, краски его (вернее, краска – портрет был черно-белый) ПОТУСКНЕЛА!  Уже все в жизни было непонятно, парень привыкал жить в состоянии депрессии, близкой к натуральному умопомешательству.
Раздался грохот неуклюже открываемой двери, в квартиру ввалился грязный, как свин отец – мгновение, всего года три-четыре назад, бывший лощеным, красивым мужчиной. Набыченно, исподлобья взглянув на сына, он исчез за дверью маленькой своей комнатки. Потом взгляд упал на валяющийся поверх стула глянцевый журнал с каким-то дебильным названием – то ли «Престиж», то ли «Гламур». С него, лучась белоснежной улыбкой, взирала кинодива. ХОТЬ БЫ РАЗ ПОСЛЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ ВАЛЕНТИНА ПОСЕТИЛА МЫСЛЬ НАВЕСТИТЬ ЕЕ, ПОПЫТАТЬСЯ ДОБРАТЬСЯ ДО НЕЕ КАКИМ УГОДНО СПОСОБОМ! В замешательстве он взял журнал в руки, вглядываясь, как помешанный, в родное, любимое лицо своей Богини. Никакая сила не заставила бы его принести свою задницу к ней сейчас, в его нынешнем состоянии. А есть ли конец этому состоянию-то? Он не заметил отца за спиной.
-А!! Шлюху эту раз-зглядываешшшь… - пьяно, как плачуще заговорил он! –Сыночек! Она же нам врала с-с-с…самой свадьбы… Тварь!! И где с-сейчассс она, сссук-ка! Всех бросила, все ради сссвоей-й…. Мужа… Сына…. – пьяница заплакал.
Валентин хлопнул глянцевым журналом об стул и вскочил на ноги.
- Батянь! Уйди в свою комнату!! – приказал он и сам засобирался.
«Нет, так невозможно! – сердце парня колотится в немыслимом ритме, выскакивает из груди, глаза горят адским блеском – это все надо РУШИТЬ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ!!! Аленка… Аленушка, где ты…  Надо искать Лёнку…»

Влюбленный. Глава 12 Москва, 1994
Найти ее было непросто. Вначале он совершенно нелепо позвонил по телефону, который когда-то очень давно был записан им, как «домашний». Там ему резко заметили, что некая Алена Игоревна уже лет пять как дома не живет и где она – никто не имеет чести знать. Да, туда звонить было изначально незачем. Он слегка помнил об отношении родителей к девушке, из-за чего она вообще не жила дома с момента знакомства с неким Греком.
 На Арбате давно не видели молодую скрипачку – не пять лет, конечно, но вот этой весной на ее месте уже сидел какой-то «восточный факир» с коброй, а девушки не было ни видно, ни слышно… Вынужденный обзвон старых друзей по рок-н-роллу тоже мало чего дал, только еще сильнее углубил юношу в пучину его одиночества. Что-то странное происходило с миром вокруг него. Казалось, что молодой огонь не угаснет, что рок-н-ролльная юность навеки объединит сердца и души. Сейчас половина найденных телефонов не отвечала вообще, другие отвечали чужими удивленными голосами, а если кто и проявлялся… Это были в корне изменившиеся личности, либо взявшиеся за учебу и работу, подстригшие волосы и мозги под требуемый стандарт, либо наоборот, вконец потерянные  персонажи, которых уже мало что интересовало, кроме крепких напитков или наркотиков. Странно, почему такое случилось именно с той частью «свободного народа», в которой крутился бывший Кремень? Ведь рок-н-ролл никуда не пропадал, не умирал… Наоборот, разродился за полтора года большим количеством новых имен, направлений, тем. Даже возникла отдельная радиостанция, с волн которых звучала только эта хорошая музыка, без примесей чего другого. Почему такое случилось именно с ним, с Валентином? Ответ на этот вопрос ему, вероятно, предстояло найти, правда, нескоро, ох, нескоро! И еще на один вопрос: где и как ему отыскать ту деву, с которой так хорошо ему когда-то было!!!
 Алены не было ни там, ни там. Он уже просто подходил на улице к тусующемуся «пиплу» и говорил : «Привет, я Кремень!» - ничего, кроме недоумения и переглядывания, такие подходы у ребят не вызывали.
Вдруг его пронзила совсем уже страшная мысль: А не завернул ли он вообще в другое, параллельное измерение! Может, его вообще убили а он и не помнит этого!!! Дело в том, что Валентин читал много самой различной литературы, уважал стиль фэнтези, где такие сюжеты, действительно, разыгрывались. Герои либо сознательно шли в «параллельку», либо попадали случайно, пройдя через неразличимый органами чувств портал. Или же через смерть… Вот когда его охватили уже настоящие ужас и паника!! Боже! Как это было похоже на правду!!! Тот же город, те же улицы, те же соседи – но на самом деле это не то! Организм сразу отреагировала –  голова затрещала электрическими разрядами то  резко приходящей болью, то непередаваемым ощущением переворотом мозга. Да! Недаром же во снах ему являлся этот мерзкий дядька под видом Люцифера…  И он провоцировал парня отыскать Алену в «ваших вертепах», то есть склонял к действиям, которые доказали бы эту сумасшедшую идею.
Валентин уже никому не звонил, не подходил к хипповатого вида молодежи, а как полоумный носился по центру города, испытывая последнюю надежду – разные облюбованные «волосатыми» кафешки. И, наконец, нашел ее в одной из них. Она, по своему обыкновению, занимала угловой столик, пила кофе и с добрым интересом рассматривала посетителей. Алена практически не изменилась!  Внешне, по крайней мере. С дрожью в ногах он приблизился к ней, почувствовав, что язык во рту онемел от предчувствия какого-то очередного ужаса… Наподобие «вот сейчас она взглянет на него….» Ан нет…
- Господи! ТЫ!!!! – девчушка уронила нестойкий кафешный стул, резко вскакивая и бросаясь на шею полюбившегося ей человека, которого она совсем не ожидала увидеть. И не надеялась, и даже силилась забыть, но не могла. Парень стоял в оцепенении, только деревянными движениями  поглаживал ей спинку.
- Что с тобой, любимый мой? – она жадно его целовала, не могла остановиться, - ты пьян, что ли, родной? Что молчишь? Ну все, все, ВСЕ!!!!! Мы встретились, встретились!   Ты что, это я, Аленушка! Очнись, наконец!! – Она уже не на шутку взволновалась, наблюдая неподвижность и застывшее молчание Валентина.
-Ты… Почему… Не играешь… На Арбате-то? – наконец прозвучало первое, что он смог выдавить.
- А! – обрадовалась Алена, что он хотя бы заговорил, - Да пустяки, так!..  Небольшой кризис, что ли, случился. Это пройдет, пройдет! Еще много будет слушателей.
Странно и дико чувствовал себя Валентин. Он теперь ОТКАЗЫВАЛСЯ принимать то, в чем так нуждался! Когда длились эти страшные его поиски, чуть не сведшие окончательно с ума несчастного парня, он рассчитывал просто найти старую добрую знакомую, с которой КОГДА-ТО «здорово зажигалось», просто взять за руку, поговорить, надеясь, что она не оттолкнет былого любовника, а всего-навсего выслушает, поддержит, даст совет (она же такая умная)…   Введет в новый круг друзей, в конце концов. Просто, чтобы отошло в сторону звенящее, космическое одиночество, внезапно одолевшее Кремня. Но сейчас он видел недоступную разуму вещь – Алена ЛЮБИЛА и ждала его! Он ей был не БЫВШИЙ, а самый что ни на есть настоящий, свой, родной человек. Обманывать она никогда не умела и не стремилась, эта волшебная его фея, его ангел… И он это отказывался принимать…..
Наконец безумные, младенческие слезы с громким рыданием прорвались из глаз несчастного. Голова бессильно упала на плечо девушки. Она уже выволокла его из кафе и куда-то вела, вела…  Дворами, переулками старого города, запущенными детскими площадками, временными перегородками дорожных ремонтов   Ему было все равно куда идти, он шел за ней, как теленок на привязи в какую-то съемную квартирку. Шел, спотыкаясь, и не мог остановить рыданий.
Она впустила его в прихожую, маленькую и тускло освещенную, Помогла разуться, завела (опять же, как телкА, за руку) в комнатушку, где из ее вещей, вероятно, были только та самая школьная скрипочка в одном углу и икона с распятием в другом. Возле распятия Алена сразу зажгла свечку.
Хозяйка села на диван и закинула ногу на ногу, приманивая движением кисти к себе парня. Валентин не противился. Хотя…
Все и тут было не так. Вспомнилось, как когда-то (очень теперь давно) он не мог находиться наедине с этой девой. Как с людьми – ничего, терпимо, а как одни – так «туши свет!». И она так же. А сейчас – первым делом эта свечка под иконой…  Да и икон с распятиями при ней не наблюдалось, несмотря на Веру. Что то и с ней не того… случилось! И этот «Кризис»? Отчего вдруг??
На самом деле это не называлось словом «кризис», было вполне объяснимо и понятно.
Илья Греков, этот прижизненный Учитель девушки, устроился оформителем сцены в один маленький, но чрезвычайно одиозный театр на окраине Москвы. (По иронии судьбы это был тот самый храм искусства, куда так любил захаживать в свое время Валентин и куда он, несомненно, водил Алену). Как талантливый, необычный человек, он сразу заинтересовал главного режиссера, тот стал даже давать Грекову эпизодические роли, принимал на пробу его различные предложения в звукооформлении и дизайне  спектаклей.
Надо сказать пару слов об этом храме искусства и режиссере. Магистр сцены сам имел звание «заслуженного артиста», но считал, что в игре на сцене самое основное – это незашоренность исполнителей догмами, общепризнанными приемами актерского искусства, провозглашал, что самая сильная игра – это крик, движимый от самого сердца «бескожного» человека. А если подстраиваться под стандарт, думать о возможных «допустимых» правилах игры, то исполнение превращается в шаблон и не несет той «тайной» силы для зрителя. То есть «классический актер», конечно, поразит своим индивидуальным обаянием, образом, костюмом, характерными движениями, своим видением героя. Но, по его мнению, это достигает лишь известных органов чувств. А «дилетант от искусства», полностью невоспитанный и «бескожный», может «попасть» даже не в сердце, а в область чего-то неизведанного в необъяснимого в личности зрителя. Этого-то он и стремился достичь в своих постановках.  Поэтому набрал в свой «храм» малоизвестных актеров, без имен и званий, порою и без образования.
  На эту сцену все-таки попадали и именитые личности, но какие!! Сценическим Богом, лицом этого театра был Виктор Авилов…
Нет никакого резона говорить и рассуждать  об этом мастере сцены и кинематографа, его надо просто видеть в работе. Его игра разве что сравнима с игрой и поэзией другого, ушедшего десятилетие с лишним назад, Великого Человека, поэта и актера, продемонстрировавшему всему российскому обществу, как надо жить и работать. Но Высоцкий был широк в своих проявлениях таланта, оставлял себя и там, и там… Авилов оставлял себя, главным образом, на сцене.
Зрительный зал театра был очень небольшой, и билеты сюда доставались непросто. С каждым днем все сложней, по мере распространения информации об этой труппе. Население страны  просыпалось от духовной лоботомии и вырабатывало противоядия от инъекции теле- и радиозомбирования на выгоду  правящим кланам.
Так вот, Грек пригласил нескольких творцов музыки посмотреть новыми глазами  спектакль этого театра «Калигула» с Авиловым в главной роли. У него родилась идея, которую он возжелал воплотить в реальности. Саксофон, гитара, клавишные и, несомненно, в первую очередь, безумная скрипка той самой «маленькой девочки». Спектакль был грандиозный, выделяющийся из общего репертуара. Половина маленького зала вставала с мест и уходила еще на первой трети действия, не вынесши разрушительного безумия, несущегося на них со сцены. «дожившие» до конца медленно и по очереди поднимались с кресел, отовсюду доносились несдерживаемые всхлипы.  До такой степени был сыгран этот немалозначимый правитель уже отравленной предчувствием разложения цивилизации Древнего Рима, потерявший болезненно любимую сестру свою и внезапно восставший против всего мира и самого себя, превратившийся в первого и основного разрушителя всех сложенных веками устоев общества, государства и… даже природы вещей. Актер со сверкающими огромными глазами в черных одеждах, просто «летает» по маленькой сцене, швыряя в зрительный зал монологи то страстные, то глумливые, то несчастные – от слов его, голоса и внезапных перемен состояния наблюдателю не по себе. При этом зал так обустроен, что нет ощущения границы между сценой и креслами, то есть события, происходящие ТАМ, они как бы протекают в кругу зрителей, невольно превращая их, в участников. Трудно, очень трудно быть «участником» безумия императора, поэтому и остается к концу спектакля пол-зала. Не выдерживают люди трехчасового общения с властным человеком, возжелавшим обладания Луной, но при невозможности этого действа, выражаясь грубо, «поставившего раком» всю свою цивилизацию и похороненного под ее же обломками.
На это же самый спектакль водил Алену и Валентин Кремов… Но это было уже в начале осени перед его уходом в армию, когда в него уже вселились монстры неуверенности в себе и какого-то бесноватого, раздраженного восприятия всего. Кремень мешал девушке вникнуть в суть происходящего своими «скачущими» восклицаниями навроде «А! Что творит!!» «А! Вот это я понимаю, Дьявол!» «Как он их всех!!!», естественно, ассоциируя себя с тем самым Калигулой.  И девушка была вынуждена скорее вникать в состояние своего мужчины, чем в состояние главного героя.
Греков услышал в «Калигуле» музыку и задумал ее воплотить инструментами знакомых ему «непростых» музыкантов, для этого он и свел их в храме искусства, и сам взялся за продвижение и выхолащивание замысла. Вроде как единый концерт, сюита, которая должна была стать даже не музыкальным оформлением спектакля, а чем-то самостоятельным, отдельно существующим. В этом он видел и дальнейшее развитие неизвестных пока музыкантов, выход их на поверхность из глубин подземелья-андеграунда, расширения круга слушателей… Ведь невозможно же предположить, что безумие, творящееся в стране под сенью поп-культуры, будет вечным! И возрождать НАСТОЯЩЕЕ пора уже сейчас.
Музыка формировалась, репетировалась, записывалась в студиях, профессионалы делали аранжировки… Шла планомерная нелегкая работа зарождения необычной музыкальной темы. И Аленка просто выдохлась, устала.
Если подумать, Аленка совсем с юного, девчачьего, возраста непрерывно, без устали, творила музыку. Без перерывов и выходных. Ведь она могла играть практически на любом инструменте очень много разных вещей – начиная с матерой классики и заканчивая современным рок-н-роллом. Но существовал свой довольно жесткий принцип – играть на улице, «для монетки» - только то, что родила сама. Даже она не помнила, откуда зародился этот принцип, он был как бы основополагающий во всей ее жизни и творчестве, этакий стимулятор «не останавливаться и не оставлять себе шансов свернуть взад». А выступала она нередко, раз в три дня, если в среднем… Конечно, не стоит думать, что можно родить так много музыки, она повторяла на разных площадках уже сыгранное, но репертуар обновлялся, и нельзя сказать, что редко! Тут возникла серьезная, незнакомая работа в группе (а она всю жизнь привыкала солировать). Приплюсовать еще и верное, глубинное восприятие спектакля, замешанное на для самой ее неожиданно всплывшем чувстве к тому самому Валентину Кремову, вот и «ухнула» девчонка во временный «заслуженный отдых», воспринятый ей как кризис творчества… 
А в Калигуле она действительно как узрела своего человечка. Конечно, это был не сатана-разрушитель, не воплощенный «Князь тьмы», по представлениям Валентина, но чрезвычайно сильная фигура с взорванной психикой и, при этом, неослабевшим  духом – самая гремучая смесь, просто находка для темных сил. Перед уходом своим, еще позапрошлой осенью, он таким ЕЩЕ не был, но «к гадалке не стоило ходить», чтобы предположить: если Валентин не сойдет с гребня этой волны, с ним случится именно такое. Не в границах Священной Римской Империи, конечно, масштабы Кремня не столь грандиозны, но непременно случится. А он уже меньше чем через год должен был вернуться…
  Ей было странно, что она, оказывается, до такой степени полюбила этого человека с малораспространенным теперь именем «Влюбленный». Для нее мало что существовало в мире, кроме создаваемой музыки, которой можно было выразить абсолютно все. Любовь к самцу, к мужчине – для девчушки это было чем-то неминуемо поверхностным, что ли, источником телесных наслаждений, в коих она была таким же виртуозом, как и в музыке. И неотделимых, опять же,  от той самой музыки, усиливающих дух творения ее. Во всем она была «дитя цветов» и «дочь ветра». Но в отличии от этого парня, испугавшегося рожденного чувства и закачавшегося на своей платформе, Аленка обрадовалась этому феноменальному для себя событию и принялась развивать и культивировать зародыш ВЫСОКОГО отношения.. к простому  человеку.
…И вот он, наконец,  стоял перед ней, разбитый, с лихорадочно блестящими глазами. Она думала «поймать» его сразу по возвращении, но он прибыл на полгода раньше.
С Валентином очень трудно было заговорить, парень исступленно молчал, избегая попадания взгляда на девушку.   Отчасти он переживал даже радость, что все-таки не попал в «фэнтези», то есть не сошел с ума окончательно и просто был жив. Но этой «маленькой радостью» все у него и заканчивалось. Он абсолютно не знал, что сказать Алене, поскольку вообще не знал, что теперь, в принципе, можно сказать. Просто стоять рядом, ощущая исходящее от нее поле защиты, что ли, как магический круг. «Ну вот, ты ее нашел, пора действовать!!» – вдруг заговорил кто-то внутри его. Сновиденный урод вдруг неожиданно всплыл из каких-то глубин подсознания, хотя сейчас Валентин уж точно не спал.
Значит, не вполне это был сон…

Влюбленный. Глава 13 Москва, 1994
 Он как-то робко приблизился к ней, очень плохо понимая, что сейчас намеревается сделать. Свеча под распятием как-то ярко разгорелась и в ее всполохе особенно проявился лик Создателя на иконе. Валентин подсел к девушке, когда его неожиданно проняла чудовищная дрожь. Только заметил, что всякая его телесная память перестала существовать. Это не его женщина, это женщина Того Самого,  на иконе, а он, Валентин, и тут абсолютно чужой… С ним и тут возятся из жалости. Там, на улице и дома, хотя бы не жалели, мир остудил его полной чашей своего презрения и отчужденности – как он, собственно, и заслужил. А она – играет во всепрощение, тратит свое время, силы, и понуждает ее к этому Тот Самый, за свечкой который… «Свечку держит!!! Ха-ха!..» - раздалось изнутри помешанного.
Неумолимая волна ненависти и к Богу, и к Алене, не говоря уже про себя самого, захлестнула несчастного в полную, наконец, силу. Любая мало-мальски здравая мысль отступила, и он почувствовал, как ликует внутри него, набирая обороты разрушительной силы, тот самый неопрятный дядька. Вспомнилась армия – были офицеры, и он не мог им не подчиняться, хоть презирал их от всего сердца… Как то странно, но сейчас он тоже НЕ МОЖЕТ НЕ ПОДЧИНИТЬСЯ, и презирает, и дрожит от отвращения к вселившейся в него параллельной сущности – но идет ровно туда, куда «подзуживают». Да, тут была не армия, тут уже был «его выбор»!
- Знаешь… Алена… - заговорил он как-то в нос, абсолютно не своим голосом,- Я, ведь,… пока тебя не нашел, думал… что я … мертв! – он долго промолчал, заметил, как девушка пристрастно смотрит на него немигающим взором. «Видишь! Видишь!!!» - бесновался Внутри Его, - «Как врет она! Как жалеет тебя, Ха-ха-ха! Давай!!! Убей Его в ней! Убей Его в ней! УБЕЙ ЕГО В НЕЙ!!!!!!!» Алена смотрела в упор, понимая, что надо дать парню выговориться, облегчить страдания. – Я… - продолжал Валентин, - думал… что мир этот параллелен… Что меня убили, а я этого и не помню просто! 
…Она молчала.
- А тут… сейчас… я вижу… Что мы ЖИВЫ! И я, и ты, живы! И я хочу жить… С тобой хочу жить дальше, жить вдвоем! ВДВОЕМ! А не втроем, вчетвером, впятером….. – как пластинку заклинило. Теперь в глазах Аленки уже промелькнуло подобие тревоги.
«Убей Его в ней! Убей Его в ней! Убей Его в ней!» - взрывалась голова Кремня - «Она - твоя! Нам будет легко и хорошо втроем!!!!»
- Вдво-ем!!! - как то визгливо выкрикнул Валентин, вероятно, из последних сил пытаясь спорить со своей головой. – Мы с тобой вдвоем, потому что мы… ЖИВЫ! – прямой, страшный взгляд его уткнулся в икону с горящей свечей, пламя ее выдало какую-то особенно яркую вспышку.
Алена довольно резко вскочила с дивана и встала между Валентином и иконой.
- Ха-ха! Представляешь, Он - мертв, а мы – живы!!! – вдруг нездорово расхохотался парень, - Он не будет нам свечку держать!!! Его – распяли, а нас пока не удалось… Весь мир с самого нашего рождения пытается нас распять!… Рас..шесть…рас…семь!!... Ха-ха-ха! Хрена им лысого!!!  ОН – МЕРТВ! Смотри!!! – двинулся к иконе, сильным движением рук отодвигая девушку…
-  Валя! Не делай этого! – каким - то пугающе спокойным, металлическим голосом произнесла Алена. Казалось, вся она подобралась, как хищница перед прыжком. Ни капли страха, истерики – одна лишь жесткая стойка…
Встав у иконы, он глумливо, косоруко, перекрестился, резким выдохом задул свечу. Затем двумя пальцами, брезгливо, как бы, взялся за Образ, поднял его и с силой грохнул об пол. Треск удара… Эхо в звенящей тишине.
Девчушка зажмурились, музыкальные кисти рук с силой охватили серые волны длинных волос…
В нечеловеческой тишине прошло секунд десять, длящихся вечность. Первым проснулся голос в голове Валентина. «Ну вот и все!! Она твоя теперь, бери ж ее!!» Следом за этим вдруг медленно, из противоположного угла, начал выползать шорох от скользящего предмета по стене… Шорох рос, рос, делался все громче, пока не разразился резким ударом об пол, сопровождающимся беспорядочной музыкой-агонией порванных струн. «Вечная школьная» скрипка Алены перестала существовать…
«Теперь только ты!!! Ну же!» - орал Внутри Его…
Валентин сделал пару деревянных шагов к девушке. Ноги были как ватные… Он совершенно не хотел интимной близости, что и понятно, но «выполнял приказ», не мог уже ослушаться. Дева медленно отнимала руки от глаз и головы. Как вдруг!..
В душу безумного уперся НОВЫЙ взор. Какой это был взгляд, черт возьми! Искры, вылетевшие из широко открытых огромных глаз как будто стрелами вонзились в сердце помешанного, отрезвляя его и обездвиживая, как специальные пули в фантастических фильмах. Он замер на пол-движении, не в силах сделать ни шагу, пока ему не прикажут, пока не освободят от заклятья. «Теперь уже – ОНА! Приказывай, солнышко…» – с каким то глумливым, более, чем великим отвращением, подумал Валентин.
- Убирайся прочь, ублюдок! – раздельно произнесла девушка. Не своим совершенно голосом. КАК ОНА БЫЛА ПРЕКРАСНА! Тело расправилось кошачьей статью, крупный бюст всколыхнулся, она ловким движением заправила грудь под блузку…  Как она была ДЬЯВОЛЬСКИ, безоговорочно  прекрасна! Ничего лишнего или спорного. «Ну видишь, я же говорил!!! Бери ее! - бесновался дядька, - Упустишь – пропадешь!!!» . Телесное желание неимоверной силы, незнакомое ему доселе, гигантской иглой проткнуло всего Валентина, он рванулся в этом безумии к Алене, но… замер, подчиняясь какому-то новому приказу. Вдруг как бы увидел себя и свою позу со стороны – такой возбужденный, весь наизготовку, но не могущий пошевелиться. Его разобрал внутренний истерический хохот над самим собой.
- Я кому сказала, пошел на …, ЧМО сатанинское! – Девушка ровным, уверенным движением наклонилась и подняла с пола кожаный ремень с большой «женской» пряжкой. Двигалась на него она, ему «разрешили» только неловко пятиться назад. И это выговаривала та самая Аленушка, которая со смехом требовала «Срочно подайте мыло! Рот промою!», если вдруг в разговоре от нее случайно проскакивало бранное слово.
Свирепая, воинствующая дева ловко, как в хорошо поставленном триллере, взмахнула в разреженном вакууме воздуха ремнем и пребольно хлестанула Валентина прямо по глазам. Тот содрогнулся от боли, чуть было не упал с ног, но внезапная страсть к этой «новой» Алене только разрасталась, изготовившись взорвать его, разнести в клочья…
Аленка!!!.... Как ты…. Я тебя обожаю!!!!  Я хочу тебя!!!!!.... в какой то истерике, с хохотом, заорал он. Как будто сам превратившись в того бесноватого, вселившегося в него. – Т-так меня, ТАК!!! Я… этого… заслуживаю!!!!!!!!!!»  Во всех движениях Алены чувствовалось какое-то безразличие к происходящему. Легко взмахнув в пространстве рукой, она перехватила ремень за другой конец. Теперь тяжелая пряжка была в том месте, под которое попал бы Валентин, если бы не понял, что пора элементарно спасаться. В девичьем взгляде читалось….
Ремень взвизгнул в рассекаемом воздухе. Кремень трусливо пригнулся… Пряжка прошла свой круг через то место в пространстве, где только что была голова парня и висок.
Послушай, недоделка! – продолжала говорить бывшая возлюбленная Валентина своим новым голосом, - убереги от греха! Вы****ок мироздания! Ну-ка схватил свои кроссовки и прочь, про-очь! Задом в дверь! – ремень с пряжкой опять свистанул в пространстве. Дева наступала, он пятился. В поведении Алены не чувствовалось ни малейшего разочарования, ни капли истерики. С особым ужасом он ухитрился понять – не было даже цели уничтожить его, как недостойного жизни в ее мире! Одно только ровное, звериное безразличие к исходу… Плевать – жив он, мертв он! Убьет ли она, помилует ли – это уж как получится… Но при этом нацеленность ее грациозных движений тела была все-таки на уничтожение… того, что просто нелепо досаждает ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. Самая страшная сущность, надо сказать.
ВОТ КАКУЮ АЛЕНУ ОН И ХОТЕЛ ВИДЕТЬ И РАНЬШЕ, И ВСЕГДА!! Вот кто удовлетворил бы все его желания относительно женщины! Но… Не послушаться ее - было бы подписать себе смертный приговор, это уж точно. Именно так, пятясь задом, он схватил свою обувь и выскочил на лестничную площадку, так и не поняв, как умудрился открыть дверь.
… Возбужденно хохочущий,  босой человек быстро, какими-то скачущими движениями шел по улицам, зажав двумя пальцами кроссовки. На лице его алел, все более и более проявляясь, след от точного удара ремня, из-под красноты этого следа безумно сверкали, беспорядочно бегая, зрачки глаз. Язык вслух рождал что-то невнятное, как после укуса пчелы : «Как… она прекрасна, сучка! Не могу без нее, не могу!!». И внутри его хохотал, ликовал, глумился грязный беззубый дядька:
«Ты молодец, конечно!!! Ну! Теперь ты видишь, кто она!! Под кем ходит она!!! А!!! Хочешь такую девку??!!! Но ты слабак, слаба-а-а-ак! Что ж ты, дурень, не трахнул ее, как…. ? Ты же упустил ее, упусти-и-и-л!»

А что Аленка? Она всего-навсего не дала сыграть собою ни Богу, ни дьяволу!

Сомнений не оставалось – Валентина охватило настоящее безумие с неопределенной точкой отсчета, с неясной причиной, но таким очевидным течением и прогрессированием. Теперь уже «в хлам»! Он, как безвольная телега на расшатанных осях, катился по наклонной плоскости, не отвечая уже ни за скорость, ни за направление своего пути. Такой, казалось бы, стойкий парень, нарекшийся Кремнем… Не хватало внутренних сил, разума и воли даже почувствовать намек, что же явилось причиной такого неожиданного падения человека в «нижнюю тундру», как выражаются эскимосы. 
После случившегося ему как внушили, что без Алены жизнь просто остановится, что он не выживет. Теперь каждое раннее утро (чтобы она, не дай Бог, не успела уйти), он бежал к той квартирке в центре города и ждал у подъезда, поскольку дверь Алена не открывала. Она вела себя крайне странно! На звонки в дверь не реагировала абсолютно, хоть обтрезвонься, но регулярно,  выходя из дома, как ни в чем ни бывало совершенно хладнокровно здоровалась с несчастным, даже с улыбкой. Так реагируют на очень давнего знакомого, с которым говорить, собственно, не о чем, но почему бы радушно не поздороваться, не спросить «Как дела».
…И всегда куда-то как торопилась. В ее внешности особо ничего не изменилось, былая фурия не выявлялась так открыто ни в чем. Та же самая хиппушка, что и появилась на подмостках андеграунда уже лет пять назад, ну, немного посдержанней в эмоциях, погрустней, что ли. Это для тех, кто не заглядывал ей прямо в глаза.
Он пристраивался к ее ходу, хвостом устремлялся, куда бы она ни вела. Девушка быстрым шагом двигалась по какому-то своему пути, совершенно непонятно КУДА и ЗАЧЕМ! Валентин забегал вперед, хватал за локоть, приставал с каким-то бессвязным разговором – она вполне нормально реагировала, не ускоряла шаг, не стремилась вырваться… В нее вселилась какая-то страшноватая по ощущениям ровность и, особо приметно, глубиннейшее безразличие к любым внешним раздражителям. Очень, очень странно она себя вела.
Он и с того, и с другого боку пристраивался к ней с разговором. Выходило, понятно, что-то отрывочное и какое-то юродское. Она не шла молча, отвечала… но как то не по своему, неадекватно. При этом не удостаивая Валентина даже боковым взглядом, говоря в пустое пространство перед собой. И – полнейшее безразличие и к вопросам его, и к ответам своим. Наподобие:
- Лён!.. Ты не сильно переживаешь… что я так?..
- Да ладно… Ничего, собственно… - какая-то задумчивость в бесцветном голосе, - Давно пора было… решить это все как то… - и дальше, дальше по своему прямому пути.
- А ты была – совершенство!!! – тут он неподдельно превозносил свои истинные чувства, - Как ты!!! Восторг!!!
-А! Понравилось… Ну и славно… что так… Я вообще крутая герла…
А еще повторишь! МНЕ ЭТОГО НАДО!!! – тут он тоже не врал, ему правда было надо…
- А?!.. Да не вопрос… Как-нибудь, мне просто некогда сейчас, милый…  Давай-давай как ни то, в другой раз… От…..хаю, что родная мама не узнает… - тут она странным взглядом смотрела напрямую, - Хотя, знаешь, тебя и сейчас трудно узнать!..
И продолжается ее скорый ход и его трушение за ней, как на поводке.
И так несколько дней подряд. Алена была явно очень глубоко не в себе, но вот в какую сторону ее несло – этого не дано было знать никому, и в первую очередь Валентину. Непонятно, то ли она была зверски возбуждена какими-то сильными наркотиками, хотя более вероятно, все состояния девушки выходили из ее нутра, стоило лишь приоткрыть створку. Ей не надо раньше было никакого кайфа, она была сама НОСИТЕЛЕМ  и даже распространителем по окружающему пространству любых кайфОв.
Каждый раз в эти несколько коротких дней все заканчивалось одинаково. Алена ни с того ни с сего резко останавливалась, как то по-старому, ласково,  улыбалась и произносила:
- Ну все, милый! Спасибо за компанию, дальше я сама.. До встречи. – отчасти это могло звучать, как дамское издевательство.
Он ее люто страшился отпускать, с ее уходом снова приходила власть бездонной пустоты его сердца. Так он хватал ее беспомощно за руку, силился обнять. Подступали слезы. Она разворачивалась, и…
Вот и наступал тот момент, ради которого он ее теперь преследовал. Металлический взгляд космической мегеры обездвиживал его, при этом спазмы неожиданно пришедшего вожделения чуть ли не заставляли дергаться. Она шла напрямую,  сопровождаемая эфирными молниями.
- Заставляешь меня повторить!...
Он начинал пятиться, боясь повернуться к ней спиной. Затем все-таки разворачивался, совал руки в карманы и уходил прочь сгорбленной фигурой. В его саморастлении еще не успел пропасть инстинкт самосохранения. Она шла на него УБИВАТЬ! А не пугать, не дразнить, не самовыражаться по-девичьи. В ее глазах не было ни капли ненависти – что за примитивное, «человеческое», чувство! Просто все равно, как там будет. Он мешал ЕЙ тут, на ее территории, и у него всегда оставался выбор, как у любого другого объекта – уйти восвояси или же быть уничтоженным.
  После чего он напивался. Послеармейское неприятие спиртного перевернулось с ног на голову. Теперь в сердечной пустоте его завелся маленький, но злющий и голодный червячок, требующий водки. Валентин покупал дешевое пойло в палатке, брел домой, пил там без закуски долго не пьянея и терзал свою старенькую гитару одной-единственной песней на слова Гумилева, музыку которой неожиданно придумал сам. Плохо настроенный инструмент дребезжал, струны рвались – он натягивал их заново, пока позволяла длина… Когда струна делалась совсем короткой, не подлежащей натяжке, он бил по инструменту уже без нее.
«…Ты не знаешь, ты не знаешь.. Что такое эта скрипка… Что такое темный ужас начинателя игры!!!» - сотрясалось спертое пространство запущенной, захламленной «трешки»
«…Духи ада любят слушать…. Бродят бешеные волки по дорогам скрипачей!!...»
«…На, владей волшебной скрипкой!... Посмотри в глаза чудовищ… И погибни… страшной смертью… Славной смертью… скрипача…!»
Затем чего находил себя охватившим голову на койке и истошно рыдающим. Ему очень искренне было жаль разбитую скрипку Алены, как умершего любимого человека. Он не хотел, не собирался ее ломать! Она сама, САМАААААА!»
Утром просыпался в одежде на своем одиноком ложе. Это было самое страшное ощущение брошенности. Мир крутил, вертел его целый день на своем вертеле, тряс, глумился над ним,  чтобы потом, насмеявшись вдоволь, шмякнуть его со всего  размаху на эту одинокую, пустынную койку.  Хотя какой там МИР? Его давно уже окружала одна пустота.
…И опять бежал к тому самому подъезду, чтобы повторить предыдущие сутки с точностью, казалось, до отдельных слов и движений.
Но на пятый день Аленка из подъезда не вышла. Просто не вышла, он прождал ее пол-дня, естественным образом привлекая внимание всего дворового люда, в том числе и агрессивно настроенной шпаны. Его, наконец, избили. Просто, как неприятного, торчащего придурка со странными глазами, устремленными, как у бешеной собаки, в одну точку – черное жерло парадного. Наконец он получил то, чего подсознательно желал. Размазывая по лицу долгожданную кровь, хромая, он шел к себе домой, не пропустив, понятное дело, коммерческой палатки по пути…

Алена исчезла. Так же неожиданно, как и все прочие жизненные перемены, произошедшие с девчушкой за последние несколько дней. И никому не дано было знать, куда. Только она сама ведала свой путь, неповторимый и бесконечный.

Откуда-то пришло известие, что на окраине, в подвале жилого дома скончалась от наркотической передозировки какая-то молодая девушка, по внешности – классическая  хиппи. Вроде как отдаленно похожая на ту знаменитую арбатскую скрипачку.
   
Из крымской коммуны приходили слухи, как там появилась новая постоялица, не назвавшая своего имени, со скрипкой. Встала отдельным костром и принялась играть какую-то «внеземную» музыку, отчего вдруг стали наблюдаться неадекватные атмосфере перемены погоды, да и с людьми твориться какие-то чудеса… Как просветление, осознание, успокоение… На  все вопросы эта воплощенная фея только отвечала, что прошлого – нет, что она «с гор». Вроде бы – робко замечали – как-то видели ее в Первопрестольной, на Арбате… Но не уверены…
И еще, и еще… Слухи, домыслы, тайны! Кто-то из бывших «волосатых» даже говорил, что ехал по делам во Владик на поезде, как его обслуживала некая очаровательная проводница… И Как екнуло : Да это ж Аленка с Арбата! Проводница снисходительно, «по-Аленкиному»,  улыбнулась,  и коротко сказала «Мое имя Милена!» И больше ничего! Не подтвердила, не опровергла…  Да, в отличии от простого человеческого мира в кругах творческой молодежи всегда много тайн и недоговорок, неизведанности. Как в той самой ницшеанской женщине-Жизни, ласкавшей и баюкающей когда-то на своих могучих волнах человека с именем «Влюбленный».

Влюбленный. Глава 14 Москва, 1994
Теперь его никто не качал на волнах. С того  последнего свидания, когда обрушилась икона, даже Тот, кто приходил во сне, покинул его. Как будто убедился в полной невозможности овладеть Аленой и расписался в своей беспомощности перед этим местом в мире, ушел «до поры»… Как то Валентину показалось, что он даже видит этот уход – неуклюже переваливаясь, мерзкий дядька крадущейся походкой удалялся в какое-то мутное темно-серое облако, за ним волочился, виляя, кривой тонкий хвост…
Продолжали происходить неожиданные вещи. Портрет Ницше во всю стену в его комнате внезапно стал деформироваться, искажаться – это по какой-то, опять же, неведомой причине обои, на которых был сделан рисунок, внезапно начали сворачиваться, отходить от стен, обнажая бетон.  Немец и без этого смотрел теперь потухшими глазами, как то безразлично мимо одного из «вернейших своих последователей», а с обоями вообще деформировал свой облик настолько, что честнее было бы сорвать обои со стен, не искажая сущности этого великого человека.
Безумец совершенно не понимал, ПОЧЕМУ! Когда то он каждое Божье утро смотрел на портрет, при этом усиленное сердцебиение отвечало, что связь с Учителем – вот она! Преодолела толщи годов и границы жизни и смерти, существует реально и неопровержимо! Валентин горячим сердцем тогда приветствовал любимого своего Учителя, тот отвечал с портрета сдержанной улыбкой… В моменты сложностей текущих дел парень видел в мощных глазах немца праведный гнев, силищу, поддерживающую ученика и бесконечно закрепляющую его веру в правильности их общих идей, понимания Жизни и движения человеческих судеб внутри мироздания…  Теперь Он смотрел мимо Валентина, краска портрета потускнела, взгляд потух и сделался сдержанно-печальным. А тут еще и обои. В КВАРТИРЕ НЕ ПОВЫШАЛАСЬ ВЛАЖНОСТЬ, чем бы это можно было материально истолковать!
К чести Валентина стоит заметить, что, когда он заметил эти отслаивающиеся обои, сразу вылил оставшиеся свои полбутылки в унитаз, добыл где-то клея и ринулся восстанавливать портрет на стене, воюя с начинающей скручиваться в трубку бумагой. Получалось криво и нелепо, но он старался, переделывал, бережно касаясь обоев, чтоб не порвать их, не размыть краску нарисованного портрета. Цитата под рисунком «То, что меня не убьет – сделает меня сильнее» пока не деформировалась под воздействием неодолимой стихии, на нее и падал взгляд безумного юноши, и считывал истерзанный мозг его веселую и верную силу сказанного… Какой-то намек на отрезвление намечался в его страшном беге на краю преисподней внутренней вселенной.
Полдня, с середины до вечера он реставрировал портрет Учителя, заглядывая ему в глаза и прося в них хоть каплю теплоты и поддержки. Нет, не дождался! Даже восстановленный непростым трудом Ницше все равно смотрел мимо, печально-отрешенно,  наблюдая непредвиденный армагеддон своих идей в одном, отдельно взятом человеке. А человек этот не сдавался, цитаты изречений бешено кружились в сознании сумасшедшего. «Я ведь просто хотел разрушить устаревшее… Я ведь не просил иллюзий, не жил самообманом! – почти вслух говорил он Учителю, как на научном докладе, - Я не врал ни себе, ни людям! Шел до конца, куда бы ни вел сам себя! Я любил и люблю эту Жизнь, как бы жестоко она со мной ни обходилась, я и сейчас ее обожаю!!! Я так ярко увидел в ней Женщину, что потом разглядел Ее в двух земных женщинах! Никогда, ни в чем не предавал я мысли твоей, Учитель! Не кривил душой, шел прямо, не боясь ни найти, ни потерять… Скажи, ну почему мне ТАК ПЛОХО!!!!» (Я! Я! Я! – этого не осознавалось…) Парень даже нашел силы улыбнуться, как представил себя, нелепо стоящим и разговаривающим с портретом на стене. Да, гротеск1 Драмища! Шекспир посрамлен, не иначе как!! Взгляд немца оставался бесстрастным. Единственное, что, казалось, считал Валентин с портрета, был короткий и многосмысленный ответ Его «Не так». А что «не так»?  У него, у Валентина что-то не так, или все великое учение… О последнем было невозможно даже подумать.
В этот момент в него вселился какой-то новый зов, что ли. Как будто незнакомый голос внутри нашептывал неизвестный доселе московский адрес – «Петроверига, дом…» Причем это нашептывание было явно не случайно, не в мороке.
Дня три Валентин уже не пил спиртного, даже нашел по объявлению, где можно подзаработать на случайной разгрузке какого-то вагона. Надо сказать, что в этом плане у него все было гармонично – как только становилось не на что жить, сразу как из воздуха материализовывалась информация о возможном заработке. Случился перерыв только в дни преследования Алены, когда он просто ничего не мог делать, кроме как ходить на поводке.
И с первого момента появления теперь в мозгах звучал адрес – довольно внятно, один и тот же. Потом он как-то обнаружил зажатую в кулаке бумажку с тем самым адресом, написанным ровным почерком. Сомнений не оставалось, бумажка эта была материальна. Только он откровенно не помнил, как она оказалась у него в зажатом кулаке, все таки парень по-прежнему пребывал в мутном облаке своего состояния, нездорового какого-то фэнтези… То ли сам написал этот адрес, то ли какой-то странный человек на улице неприметно подошел к нему и вложил ее в руку. Да! Скорей всего, так и было! Он вспоминал – человек подходил. И даже как заново услышал слова «На. Возьми. Грек хочет тебя видеть.». После чего подошедший растворился в толпе так же неожиданно, как и появился. 

В сгущающихся сумерках брел Валентин по одиозному московскому району Хитровке. В начале века тут кишела параллельная реальность на теле царской тогда еще России. Небольшой островок трущоб с краю столицы стягивал внутрь себя все криминальные, деклассированные элементы державы. Тут были СВОИ законы, городская полиция не беспокоила и не беспокоилась сама – Хитровка существует отдельно от государства и общества - определили власти и полностью отодвинули свои интересы и требования к этому району.  Ни один простой обыватель, зайдя на эту «чужую» территорию, не уходил отсюда без приключений, понятное дело, очень неприятного свойства, поэтому и существовало в сознании москвичей первого десятилетия века жесткое табу на этот «веселый околоток» – это как сунуться в вольер к хищникам без какого не то смысла. 
И в те стародавние времена, и сейчас нельзя было не удивиться, обнаружив именно в ТАКОМ месте бесчисленное количество Храмов Божьих. Они тут были, без преувеличения, на каждом шагу. Будто бы весь хитровский люд, совершая свои деяния, спешил к Господу каяться – храмы все имели долгую историю, не большевики же их возвели, выжегшие дотла (по их государственным представлениям) весь дух Хитровки… Чтобы следом за нею возродилась та же сущность «местечка» в Марьиной Роще с Таганкой, а еще позже – в Текстилях и Выхино. 
Маленький клочок старой Москвы впечатлял и сейчас, в конце того самого века, переживший все годы правления Советской Власти и ее громкое падение.
Стоял майский вечер выходного дня, и тут было как-то особенно, зловеще тихо. Мостовые как фонили присутствующим духом великих мерзавцев и тайных лидеров старой Москвы, из под булыжных хитровских переулков сочились тайны подземных ходов, вырытых обитателями этого местечка за многие годы существования «государства в государстве» . Трех-,  четырехэтажные серые дома дореволюционной застройки удивляли глухими широкими стенами с редкими и узкими окнами. В эти окна на улицы глазели очень разнообразные представители человечества. Парадные с обшарпанными дверями, тесные «колодезные» дворики, эхо, разносящее голоса немногочисленного населения и прохожизх широко по округе… Да и жители домов тоже казались «старинными». Мужики, болтающие возле редких, на две ступени ниже земли, парадных с отметкой на лицах наследственной маргинальности. Женщины, развешивающие белье на веревки во дворах… Веревках, натянутых от стен и маленьких окон.  Как рабочие кварталы старого государства, откуда вслед за разгульным криминалом просочился октябрьский переворот.
Валентин шел на Петроверигу от Курского вокзала. Людские голоса в расслабленности выходного дня доносились, раскатываясь эхом, из дворов, в узких переулках было тихо и очень безлюдно. Переулочки частые, короткие, горбатые и настолько узкие, что, казалось, солнце никогда не освещает их брусчатку. Церкви, церкви – на каждом шагу, за каждым углом его встречал новый храм с открытыми дверьми. Разноцветные и разновидные дома лепились друг к другу стенами, низкосводные и глубокие арки вели во дворы – в них было настолько темно, что страшно зайти. Вверх-вниз по бесчисленным переулкам с таинственными названиями – Подколокольный, Подкопаевский, Верхний Трехсвятский, Петроверигский…. Кругом царствует многолетняя тайна зловещих трущоб, дышит деяниями и страданиями людей прошлого – страстями, жестокостью, беззаконием и  непокорностью чужой воле, из-за чего и зародилась эта «вольница» свободного люда с исключительно своими законами, правдами и неправдами.
Кремов уже, как ему казалось, продолжал трезветь от страшного депрессивного безумия, обрушившегося на него, осталась только зияющая пустота в душе и страшная усталость. Он даже глубоко внутри возмущался таким «вызовом» к Греку – человеку, в котором видел едва ли не причину их с Аленой несчастья. Но не пойти он не мог, во-первых, потому что то, что с ним сейчас творилось, требовало хоть какого-то разрешения. И если свершилась полная потеря собственной воли, то оставалась надежда на чужую, хоть какое-то спасение от пустоты. И, кроме того, его волновал главный вопрос: уже не «Где Алена?», а «Жива ли девочка?..»
Найдя нужный дом в Петроверигском (Валентина не удивляло, даже казалось естественным, что некто Грек обитает именно в таком месте), он свернул в одну из описанных выше глубокую арку, выведшую его в «колодец» с двумя приземистыми парадными. У одного из них стоял худой нескладный подросток, его глаза, казалось, светились непонятным блеском в сгущающемся мраке двора. Как-то интуитивно Валентин пошел именно к нему.
- Тебе на третий этаж.  – бесцветно произнес мальчик. При этом окинул пришедшего ненавидящим, воинственным взглядом. Да, тут его явно  ждали!...
На этаже из двери тихо выползала старушка, каких можно легко встретить в людных местах, просящих милостыню,  «не для мафии».  Особенно у храмов. Тут Валентину стало сильно не по себе – из открывшейся двери сочилась резко враждебная ему энергия, не имеющая ничего общего с той, невнятной и противоречивой, которой окутаны подступы к храмам. Опять же – он не чувствовал ненависти к своей личности, у него просто выворачивались, казалось, внутренности. Как будто било по тому, кто поселился там,.. хотя кто там мог поселиться. Ему стало плохо, и он оперся двумя ладонями о стену лестницы, не заметив, что буквально буравит взглядом вышедшую старушку. Та как загипнотизировалась его взглядом.
- Святая Богородица! Антихрист, помилуй Господи!!! – очнувшаяся, она заспешила вниз по темной лестнице, истово крестясь. До Валентина только доносилось заклинание «Господи, помилуй! Господи, помилуй!..» все дальше и дальше, пока не раздался треск плохо открывающейся двери парадного. Он все стоял, не в силах преодолеть животный страх перед тем, что его ожидало за дверью квартиры. Страх не за свою шкуру – и близко нет, страх леденящий, тяжелый и необъяснимый перед чем-то еще… Наконец, открыл. Вошел в прихожую. Так же интуитивно почувствовал, куда дальше…
- Заходи, Кремень! – раздался, как ему показалось, равнодушный мужской голос, - садись.

Влюбленный. Глава 15 Москва, Хитровка, 1994
За столом напротив свободного кресла сидел мужчина лет под тридцать пять. Темноволосый, с аккуратной довольно бородкой, одетый в джинсовую рубашку. Крупный «цыганский» крест лежал на открытой при расстегнутых двух пуговицах груди.  Перед ним горели на столе свечи. Карие глаза с неестественно яркими белками рассматривали Валентина – тоже как то не особенно пристально, с легким оттенком того же равнодушия… странно сочетавшегося с интересом. Он догадался: равнодушие – к нему, интерес – к чему-то внутри его, вот и объяснение этого противоречия. Мужчина, правда, смотрел не особенно долго, затем потушил свечи и зажег настольную лампу.
- Это с Марфой Андреевной при свече говорил, - как бы доверительно объяснил он, - с тобой – нет резона…
Внутренняя дурнота не оставляла Валентина. Теперь это точно уж было что-то физиологическое. Грек как будто ждал, когда у пришедшего наступит облегчение и можно будет говорить.
- Да. Так я тебя и видел… - наконец сказал он. – Довольно силен, не пуст и не безнадежен… - в спокойной задумчивости он почесал подбородок.
Совсем не то ожидал увидеть Валентин. Данный человек вряд ли мог не вызвать симпатию, а думалось, что встретится некто похожий на Григория Распутина, с безумным взглядом, набожными речами и безобразной похотью души. «Как же я бываю туп! –  потрудился обласкать себя Валентин. – нельзя так». В комнате с Греком вдруг он почувствовал, что его абсолютно отпускает не только дурнота органов, но и многонедельное безумие и пустота. Но потом понял, что это…
- Ну, ты в порядке теперь? Я просто немного облегчил тебя, для лучшего понимания, - произнес Грек и парень понял, что ничего хорошего, все-таки, тут для него не будет. По привычке, он сразу подобрался внутренне, дух его занял агрессивную стойку.
- Что с Аленой?! – как то довольно враждебно, глядя в упор, спросил он Грека. – Ты знаешь??
Тот довольно безразлично помотал головой в знак отрицания, глядя в стол, затем поднял глаза. Пытавшийся резко пошевелиться Валентин вдруг почувствовал, что немыслимая воля буквально пригвоздила его к креслу. Грек боролся с собственными неуместными эмоциями, это было даже заметно. 
- Что с ней, - медленно заговорил он, - это тебе не дано знать… - пауза и взгляд в упор на собеседника продолжали говорить сами за себя. – Все таки добавлю, что это и мне не дано знать. Ее путь ведом только ей, она – свободна.
Грек, наконец, перевел глаза от Валентина опять на стол и, собираясь с мыслями, надавил средним пальцем на лоб.
- Я не отниму у тебя много времени, - размеренно продолжил он, - вообще не хотел бы вмешиваться ни во что, но тут дело касается моей дочери… Духовной дочери, да и тебя тоже…
Видно было, что человеку не особенно нравится то действие, которое приходится в данный момент совершать.
- Знаешь, Кремень! Все-таки придется тебе кое-что показать и рассказать! В общем, ты понятен и объясним по сути своей. – интеллигентное лицо его озарилось, как лицо человека, освободившегося от сомнений.
- ДОЧЬ, говоришь! – осклабился в нехорошей ухмылке «воинствующий» Кремень, - нет, Грек, ты не похож на святошу, хоть тресни!
Тут же почувствовал, как чугунное нечто вдавливает его в кресло и в оба виска впиваются сверла.
- Лучше не зли меня… Я и так с трудом бесстрастен …  Так вот, с тобой ясно! Хороший потенциал на плохой матрице. Единственный, при этом решающий все недостаток твоей матрицы – это твое глухое ЭГО, абсолютно непроходимое… Вернее, проходимое, конечно, но уж точно не здесь. Ты и только ты не пускаешь в себя Свет, зато с задницы открыт  любой скверне, которую зазываешь в себя, как мелкий бес. Вот, наконец, она тебя и накрыла. И шума вышло гораздо больше, чем, собственно, ты сам мог бы произвести.
- Как это! Как это я не сам? – Валентин, несмотря на пригвозженность к месту волей Грека, не мог молчать, когда говорились когда-то так важные для него вещи. – Я, знаешь ли, уважаемый, всю жизнь все делал только сам, без чьей-либо указки…
- Ты хоть понял, почему тебя не накрыло раньше? Ведь ты, как полоумный, звал их чуть ли не с рождения! – ответил Грек, - Если бы «ты сам», тебя порвало бы еще лет в пятнадцать на мелкие лоскутки!! И то, что ты испытываешь сейчас, считалось бы раем! – выждав паузу, он продолжил - Учитель твой не пускал, вот кто! Один из очень немногих смертных, кто правильно понял Учение Бога. Именно твое обращение к его духу и держало тебя на плаву долгое время. Но сколько можно… Когда ты так уперто продолжаешь орать на каждом углу СВОИ кастрированные идеи о Жизни, Свете и Любви, провозглашаешь СВОЕ представление о Сверхчеловеке, пора бы и спустить тебя с короткого поводка, чтоб ты что-нибудь понял…
Кремню очень, очень хотелось возразить, но он понимал, что кроме усиления чугунного пресса, ничем это не ознаменуется. Оставалось только слушать.
- Твой так называемый «успех» у женщин, - неожиданно с другой стороны зашел Грек, - твое такое сильное воздействие на их души, эта гиперсексуальность – тоже не твое! Женщине, родившей тебя очень нужно продолжить род. Вот она-то как раз и есть носитель мощной,  с большой буквы Жизненной силы. Но ее не вполне оформившаяся сущность, там тоже хватает всего разного… не позволила передать его тебе. Ирина твоя живет сердцем, без ссылки на какой-либо Дух, в отличие от тебя. И, извини за вынужденную обиду, ты ей не удался. Так что, считай, это мать твоя взывает к девочкам, чтобы  Огонь, созидаемый ею, не канул в небытие. Но получается не очень красиво по отношению к тем самым девочкам… 
…Нет, не соглашался ни в какую Валентин со всем чудовищным этим, что ему приходилось сейчас слышать. По этому сказанному получалось, что собственно он, Валентин Кремов был полной пешкой в какой-то ЧУЖОЙ игре. И все, что с ним происходило, было… НЕЕЕЕЕТ!!! Ницше, давший ему животворящую волю и указавший путь, что же он – тоже, что ли… Учитель ведь показал, насколько САМ человек способен создать себя, насколько личная воля способна менять мир вокруг, руша все несовершенство того окружающего. И что это Грек такое речет? Уж не он ли сам возомнил себя Богом взамен того, распятого… Не желал быть Кремов пустой фигурой в сценарии кого-то там, пунктиром в начертанном на кальке пути. «Это продолжается мой морок! – начал он себе внушать, - сейчас, надо только пережить момент, все возвернется на круги своя… Уйдет эта тьма, это безумие, я снова узрю свет… Вот, мне уже лучше… Все проходит… Алена, кажется….»
- Не тешь себя, Кремень! – оторвал Грек его от этих более-не-менее позитивных мыслей, - тебе легче, потому что тут я. Не заставляй себя верить или не верить, сам поймешь! – он выждал паузу, как бы дожидаясь, чтобы внимание собеседника нацелилось на слух, а не на вылетающие беспорядочные мысли. - Ты вызвал гнев многих сущностей… И в чем то ты был прав – никто жалеть тебя не будет, как, собственно, ты и провозглашал.  И не потому, что она, твоя женщина-Жизнь, так уж жестока и безжалостна, а потому что ТЫ пытался надругаться над ней, изнасиловать ее своими представлениями. (Покажи-ка мне женщину, которая простила бы такое!) И «для групповухи» призвал себе в компанию разные нечистоты, и они даже соизволили явиться… Ну что я говорю, сам же пообщался не столь давно! Правда, он - очаровашка?! – Грек недобро осклабился. 
- Что касается девочки… - продолжал он, - Единственное, что я могу сказать, Алена – музыкант от Бога, она не завершила своей песни и, думаю, не тебе ей наступать на горло… Если она выбрала остаться ТУТ, то она пройдет по стране и возвратится, собственно, давно собиралась так сделать. Ее место все же в столице. И – вот почему мне пришлось тебя вызвать – когда Аленка вернется, тебя тут точно не должно быть.
- Как это ты за меня реша…-ешь.?... – начал было Кремень, но сильнейший приступ дурноты ослабил его не только голос, но и волю в целом. Грек смотрел бесстрастно, с легким превосходством, при этом стараясь не выказывать его открыто. Валентин внезапно понял, что это бессилие и дурнота – не его воздействие, а что-то совсем другое. Он уже чувствовал, что разум его покидает, как несколько дней назад
- Ну вот, видишь, я просто ослабил свой захват Их, а ты уже поплыл… - подтвердил собеседник его мысли. Теперь он говорил даже по-доброму, - Выслушай до конца, потом возмущайся. Кремень, нельзя быть таким примитивным, особенно в твоем положении! Неужели ты решил, что Алену требуется от тебя защищать, и я пытаюсь, как ревнивый старший дядька, таким образом удалить тебя. -  в этом месте Грек открыто улыбнулся, даже подавил смешок, -  Все в точности наоборот, прямо как и во всем твоем мировоззрении. В защите нуждаешься ТЫ, и, главным образом, от нее! Благодаря самому себе ты полностью изжился… по крайней мере, на этой территории. Из-за своей слепоты и упертости. С одной стороны тебя донимают «эти», а с другой – довольно неслабый гнев той самой твоей женщины - Жизни. Она ведь не шутки шутит, сам же визжал на всех углах об этом… - Грек печально помолчал, как будто жалея несчастного, - в общем, ЗДЕСЬ тебе ловить нечего. Тут либо в петлю поганую влезешь, либо еще чего похожее сотворишь. ..Кроме шума, вони и кровищи от тебя уже ничего тут не останется… Ты УЖЕ шумишь не по-хорошему, почувствуй, ПОЧУВСТВУЙ! Но у тебя не могло не остаться шанса превзойти самого себя и вынырнуть из этого ада, ведь ты живой! Сам, надеюсь,  понимаешь, что такое «АД». У тебя есть возможность превзойти себя, хотя забрел ты уже далеко. Может и не получиться, решать только самому!   Но Москва теперь  – враждебный для тебя город. Здесь ты ничего не познаешь и не изменишь, а твое пребывание может навредить не только тебе. Я бы не принял решения говорить с тобой, если б не моя девочка. Но благодаря этому, может быть, удастся спастись и тебе… Извечное правило Господа – ВСЕ К ЛУЧШЕМУ!
…Тут в тусклом свете настольной лампы проплыло белое пятно, и сердце Валентина начало откровенно взрываться. Медленно по комнате прошествовала женщина в длинном платье, какими-то очень плавными движениями. Ветра от проходящего тела он не словил.  Она зацепила парня на своем пути… Вернее, ЗАЦЕПИЛА БЫ, ЕСЛИ БЫ СОСТОЯЛА ИЗ ПЛОТИ! Но он ничего не почувствовал.
Она прошла сквозь стол, с разных сторон которого сидели собеседники и встала за спиной Грека, облокотившись «по-свойски» на его плечи. Поймала взглядом Валентина – тот сидел, не шевелясь, с открытым в смертельном ужасе ртом и не мог отвести взгляда от этой бесплотной гостьи. Та была вся в белесом сиянии, мутных довольно для глаза очертаний. Но – в лице ее, как под сенью  белой вуали, читались знакомые черты.  Молода! Божественно красива, при этом без каких-либо пафосных изысков. Совершенство  в этом образе было безграничное. Откуда! Откуда знакомы мне эти черты! – лихорадочно неслось в голове Валентина… Нет, не Иришка, не Алена, так кто же это! Кто!!! Знакома! Несомненно, знакома!!! Он как помешанный взялся перебирать в памяти всех известных ему женщин. ЭТА была похожа на ту, о которой он думал в один момент, но сразу же «соскальзывала» на новый образ. «ГОСПОДИ!!! ПРИСТРЕЛИТЕ МЕНЯ К ЧЕРТЯМ ПОГАНЫМ!!!» - заорал его помутненный мозг, окутанный мороком…
 …И увидел, как эта белая женщина лукаво улыбается ему в глаза, делая призывной знак плечиком, и водит головой, как бы издеваясь «А вот не-а! Не пристрелю!!» Как воплощение развратной кокетки, «мучительницы». 
- Что, увидел! – разорвал тишину громкий голос Грека поверх всего этого ужасного видения, женщина исчезла.
- К-к-к-кт-то…. К-к-к-то это… Б-б-ы-лла?
- Не догадываешься? – отчего-то сам Грек показался Валентину всерьез взволнованным, -  У Нее вообще-то много имен. 
Тут возникло обоюдное долгое молчание. Грек поигрывал пальцами рук, с его лица не сходили задумчивые морщины. Он смотрел на Валентина теперь совсем уж с жалостью.
- Да, парень! Не думал я, что Она тебе явится… Что до такой степени… – и снова тяжелое, задумчивое молчание. -  Ох, не за что мне тебя любить, но жалко сильно! Дай Бог тебе прозреть и превзойти свое нутро, ведь мать твоя много хорошего в тебя всунуть успела. Дай Бог тебе защиту и помощь в спасении… от самого злейшего врага твоего. Тебя, то есть!
- Эт-то Хо…Хо…Хо…зяйка??????
Тяжелый, сочувственный вздох был ему ответом. Затем Грек горячо как-то заговорил, быстро, боясь что-то упустить.
- Она не раз еще тебе явится, теперь уж знай! Слушай, парень, слушай внимательно, постарайся не бояться Ее, ведь Любовь- это одно из Ее имен, одно из самых известных … Знай, что вся эта чистка мира, все зарождения новых рас, сверхчеловека, весь путь единицы к Свету – ну, все то, что ты знал от Учителя, - это позволь решать Ей. Уж точно не тебе решать, что истинно, что нет… Тебе остается только любить, любить этот мир, ведь каждая деталька, каждое зернышко в нем – это часть тех самых Света и Силы, все в совокупности складывает мостик к тому нищшеанскому идеалу. И человек, даже самым кажущийся отвратительным, несет свой вклад в помысел, о котором тебе просто не дано даже иметь представление. Если веришь в торжество той Светлой, веселой силы – то люби АБСОЛЮТНО ВСЕ, что видишь вокруг, поскольку это ВСЕ и ведет к тому результату. Это и есть вера в Бога, это и есть, верней, Вера в то, что человек называет БОГОМ… Назвать можно как угодно, пусть на твоем языке это звучит, как Вера в Жизнь. А решать какие не то судьбы мира – предоставь это Ей… Да, Судьба – это еще одно Ее имя.
Если бы Валентин сейчас мог что-то внимательно услышать и понять. Нет. Он был, как заколдованный, поэтому и не слышал пламенных слов резко потеплевшего к нему Грека. До сознания доносились только отголоски монолога «Люби… Судьба… Явится не раз…» С отступлением бесплотной женщины возвращался инстинкт – сломя голову бежать, бежать из этой квартиры, бежать из Москвы, бежать от себя, от всех, от всего… Бежать, пока не выдохнешься или не умрешь. Но после ухода Белой он в довершении почувствовал и какую-то силу для действия (того самого бега, какие еще могли быть действия…). Даже поднялся из кресла.
- И именно в этой ЛЮБВИ КО ВСЕМУ и есть та самая, горячо превозносимая тобою Сила Сверхчеловека. Вот что хотел до тебя донести твой Ницше! Это, поверь, гораздо сложнее, чем презирать и возвышаться над чем то.
Грек выдержал паузу, чтоб убедиться, что его услышали.
- Ну, теперь я все сказал. Благословляю тебя, как могу… А из столицы – двигай, чем быстрей, чем дальше – тем лучше.. Это я тебе – тут он сделал многозначительную паузу и от фигуры его пошел мощный поток реальной власти – приказываю!!!

Поверженный дотла Валентин Кремов поздней ночью пешком шел домой от самого центра враждебного к нему города на свою окраину. Чтобы человеку не дать пропасть окончательно, ослабевший инстинкт самосохранения прибил на данное время к работающей части мозга цитату «То, что меня не убьет, сделает сильнее». Ее, эту фразу, несчастный и повторял, как заклинание, и нес ее на себе по ночному мегаполису. Вокруг кишела сумеречная  жизнь того смутного времени… Да что там «кишела» - все равно он ничего не видел и не слышал вокруг, кроме этой своей спасительной мантры…
Поэт, философ и актер Илья Греков после ухода этого гостя с великим облегчением вздохнул,  зажег свечу под образом Создателя и довольно долго читал молитву. Такие посетители ему доставались не часто. В миру таких существовало бесчисленное множество, котлы тьмы мира в девяностые годы кипели повсеместно и до полного выпаривания. Но говорить с ними особо было не о чем, а тут – как необходимость возникла. Слишком сложный узор переплетения судеб и ролей различных мирозданных сил заплелся.
У него был очень длинный и интересный путь длиною в тридцать шесть лет. Грек вдоволь успел поиздевался над своими и телом, и душой, да и окружающими людьми тоже.  Только в окончании третьего десятка жизни, когда, казалось, он уже пропадает для мира бесповоротно, вдруг пришло озарение. Видать, эфир увидел в этом человеке изначальную чистоту помыслов и наличие возможностей для несения Света в мир людской. Все, что делал в жизни Илья, фамилия которого сама указывала на врожденную мудрость и силу, он делал не только сам по себе,  именно тот явившийся ему Свет дал знамение и разрешение своей сущностью влиять на судьбы мира обращавшихся к нему людей…   

Влюбленный. Глава 16 Приполярный Урал, Нярта-Ю, 19
Котловинный рельеф самой «приподнятой» части Уральского хребта – Приполярной – создавал на этом участке чудный микроклимат. Вездеход уже въехал в самое сердце гор… Если точно замерить расстояние отсель и досель, то маленькая речка Нярта-Ю текла ровно посередине горного массива, как вычерчивая границу двух частей света – Европы и Азии.
Вершины гор вокруг располагались довольно хаотично, классического рисунка центрального хребта и постепенно возрастающих по высоте от подошвы к центру предгорий тут не наблюдалось. Поскольку земля не один раз за свою историю приподнимала и опускала этот участок, сдвигая при этом глубоко под собой тектонические плиты. Именно Приполярная часть Урала чаще других подвергалась геологическому «омоложению», что и создало своеобразный облик территории  и ее специфику во всех отношениях, а также неубывающий интерес у исследователей и добытчиков всех рангов и мастей. – наряду с дряхлыми, сыпящимися скалами, готовыми вот-вот рухнуть, тут свободолюбиво вытягиваличсь,  к небу молодые горушки, своей формой и оттенками разноцветных пород напоминающие издалека детскую работу из мозаики. И беспорядочные котловины – тесные, сжатые или же безгранично огромные…. Поросшие густой ягодной тайгой или же, как специально, засыпанные кругловалунным курумником, как будто эти камни ежедневно скидывали с каких-то мистических вертолетов.    И даже климат…. Белесая холодная муть, которую несло с северо-востока, с Ледовитого океана проплывала над колоссальной низиной, всасывала в себя вечную влажность болот Западной Сибири и, уткнувшись в Уральский хребет, оседала на землю застоем атмосферы, не в силах перескочить через горы и ринуться далее, на запад. А в тех местах, где рельеф создавал горные коридоры, где массивы громад не перекрывали пространство с запада, там даже светило солнышко, проникающее с восточной Европы. Там, в Европе, было ясно – Урал своей массой останавливал холодный белый ток с Ледовитого океана.
Здесь соприкоснулись молодость и дряхлость земной коры, яркое солнце и туманный холод, тайга и тундра… Последнее особенно восторгало. Если человек в свободную минутку шел набрать грибов для разнообразия полевого меню или восстановить витаминный запас с помощью животворных ягод, то он запросто рассуждал: «Та-ак! В тайге не густо, пойду в тундре посмотрю!..» И поднимался всего метров на пятьдесят выше по склону. Этот подъем занимал несколько минут, и вот она – тундра со своими ягодными полями!
Эта земля не признавала туристов, тут люди работали. Туристу очень нелегко сюда проникнуть – кроме бесконечных пересадок с транспорта на транспорт они могли добраться «цивилизованным» способом разве только до населенного пункта, наподобие Саранпауля. А дальше – вертушка или вездеход.  А эти возили только работников. Да и интереснее туристу среди себе подобных, где-нибудь на Кавказе или в Карелии. И к цивилизации ближе, и условия созданы, маршрутные тропы проложены, спасотряды не дремлют... Приполярный Урал, особенно его «азиатский» склон, хранил свою девственность от праздного «турья». Но не сберег ее от науки и «преобразователей природы», кои и составляли человеческое население в летнее время. Зимой тут природа отдыхала от Хомо Сапиенса на все сто, невозможно себе представить этого двуногого в зимнее время на Приполярном Урале, в его дикой части.

Вездеход штурмом взял речку и уперся кабиной в остров, который как раз был освещенный европейским солнышком. Народ взялся ссаживаться с машины, снимать тюки и ящики со «снарягой». На лицах читалась неподдельная радость от проявившегося светила. Хотя оно никуда и не исчезало, это расположение хребтов и котловин позволяло ему дарить свет маленькому островку между двух гремящих потоков Нярта-Ю.
На высоком берегу речки, напротив острова, недавно была прорыта геологическая траншея,  где с обнаженных слоев почвы посыпались золотые самородки неслыханной величины и причудливых форм. Это кроме того, что Нярта-Ю несла и несла в своих камушках и песке россыпной желтый металл, изымаемый из нее лотками золотоискателей. Траншея вызвала крупный «мандраж» по всей науке, питерская геопартия под руководством Станислава Викентьевича, собственно, и была спешно отправлена на эту самую феноменальную траншею – в прямом и переносном смысле докопаться до сути геологической аномалии. Руководитель поэтому и торопил события – непогода не пускала транспорт из поселка, и, таким образом, выявилась возможность почесать траншею в тиши и одиночестве, поскольку в нормальное время здесь крутятся представители самых разных городов и научных интересов (хорошо, если не государств и группировок), а так – они одни! Все «к земле прикованы туманом» в Саранпауле.
Вообще, к золоту у «коренного населения» всей русской Евроазии сложилось весьма странное отношение. Почему-то самые оголтелые мерзавцы и нелюди, самые бесчеловечные барыги и ворье, относились к «металлу» со страхом и уважением, и не дай Бог с корыстным интересом. Продавались и воровались разнообразные «камушки», возился в горы «с материка» спирт, прочее необходимое, делался бизнес на транспортных перевозках, полет вертушки могла оплатить только очень богатая организация – ЗОЛОТА НЕ ТРОГАЛИ! Только для науки, только добровольная сдача добытого. И с каким представителем «стремного люда» не заговори, суть ответа одна – прОклятый металл. Самое интересное, что государственные органы здесь не удосужились даже усилить контроль за народом, который возвращался с гор… По идее каждый мог пронести с собой в кармане и песок, и слитки. НЕ НЕСЛИ!  ПрОклятый металл, и все тут. Да, собственно, уральская земля богата не только этой бесполезной для жизни рудой, из недр ее и на поверхности рождается многое другое, на чем можно строить безрисковый бизнес. И не только бизнес. И не только «строить».

Геологи согласованными действиями натягивала палатки, сооружали очаг для костра, рубили дровишки. В полевом народе главенствовало возбуждение от лучей светила, создавших на острове сказку. Здесь, естественно, тоже было мокро, туман рассеивался не до конца, и возникало это причудливое совмещение белесого морока, как исторгающегося от сырой почвы и жестоких ярких лучей молодого солнца, пронзающих сырь, освещающих изумруднуютраву и поросшие лишайником валуны, нестерпимо бьющие глаз  поблескивающими каплями влаги. Все эти картинки заставляли почувствовать себя оказавшимися в зачарованном месте, в котором необходимо быть, здесь и сейчас, по многим неведомым причинам. Бережно пронесли гитару в толстенном чехле из кабины вездехода сразу под полог натянутой уже палатки – к главной «женщине» экспедиции отношение всегда несказанно трепетное.
Валентин по мере возможности принимал участие в создании лагеря, но больше как-то дергался и путался под ногами, не имея опыта и не зная сложившихся порядков действий. Все его предыдущие вылеты и выезды из «Бичегорска» были в балОчные сезонные поселения, в такой обособленной партии со своими палатками он оказался впервые, по случаю внезапно ушедшего в запой техника, затерявшегося в поселке. Вообще, Викентьич не очень любил брать на выезд тех, кто числился под аббревиатурой БИЧ, считая, что данные элементы нарушают здоровый климат экспедиций, который он создавал  душой всю свою карьеру. Но этот парень очень мало походил на «бывшего интеллигентного»- ни возрастом, ни телосложением, ни чем-то внутренним он не производил впечатление представителя «северной элиты». Вот только взгляд его, черт возьми…  Любознательного геолога человек сильно заинтересовал. И… еще сильнее он заинтересовал вечную добровольную спутницу ученого, его сумасбродное сокровище, невозможную, неподвластную ни разуму, ни воле, дочуру. Это было заметно невооруженным глазом, да девчушка и не скрывала. Викентьич даже по-отцовски подобрался, хотя заранее понимал бесполезность своих напрягов – эта его «русалка» всегда что-нибудь отчебучивала, и ни Бог ни черт ей были не братья… Тем более, что на кону такой таинственный, одиозный красавчик.

Валентин Кремов сразу понял, что что-то начинает происходить. После своего посещения той хитровской квартиры в Москве, где впервые встретился со страшной бесплотной гостьей, он избегал женского пола вообще, как предчувствуя какую-то неизбежность для себя. Почему именно женщина –  было ему пока слабо объяснимо. Те из их племени, кто ему встречался в бесконечных транспортных переездах, были не в счет. Девушки и женщины среди геологов тоже не вызывали напряжения, они были все заняты своими мужчинами и своей работой. А эта своим прямым подходом и обращением непосредственно к нему, этаким грубым вторжением в интимную зону, нанесла точный удар! Кроме имени, что тоже трудно счесть простым совпадением, не такое уж оно и распространенное, у нее еще были и огромные выразительные глаза, и серые длинные волосы. Не такие, конечно, как у хиппушки – в экспедиционной жизни такая длина неприемлема, но ровно такого же цвета и степени завитости. И веснушки…
В общем, когда на летном поле его остановила девушка, в недавно отдохнувшей от кошмара голове Валентина явно прозвучали слова Грекова «Теперь Она не раз тебе явится!» и - вот она! Шалая, общительная девчонка вынырнула из тумана мгновением позже, а первое, что увидел перед собою Кремов – была та самая гостья, что явилась ему в квартире Грека, у которой, по словам хозяина, много имен…   

 Правда, было очень холодно. С запада пока проскальзывали только лучи света, но никак не тепло –  по Цельсию было несильно больше нуля. Капли мороси мягко ложились на плащ-палатки, но это был , слава Богу, не дождь, который пронзительно дубасил бы по лицу и хлопал по брезенту одежды и натянутых тентов. Люди вокруг костра сдвинулись плотной кучкой к очагу тепла и слабого света, маленечко «грелись изнутря» - отмечали успешную дорогу на место и воздвижение лагеря. Даже сильный ветер не беспокоил – масса белого воздуха уже отгуляла свое над равниной, первичные гряды гор ее приуспокоили, и теперь осталось оседать тихой моросью, как завершившей свой полет с океана ширококрылой птицы. В нововозведенном лагерке царило блаженство и спокойствие. Такие ночи – это первая радость полевых экспедиций, когда неминуемо накрывает чувство полнейшего единства с тем огромным миром, кой неведом городскому жителю. Ничего общего с «вылазками на природу» для рыбалки, пикниками и даже многодневными походами по проложенным тропам – здесь, в Евроазии, на ее бескрайних площадях, действительно «нет закона ни Божьего, ни человеческого» - они остаются в простом понимании далеко позади. Одна лишь безмерная власть стихии над маленькими двуногими ее «царями» и «преобразователями», жмущимися к костру вроде как для обогрева и лучшего видения друг друга. Но на деле эта освещенная огнем сфера есть как магический круг, за который «лучше не выходить», поскольку сразу оказываешься захлестнутым беспредельной мощью окружающего мира, к встрече с которой один на один далеко не каждый готов. Это больше диктуется подсознанием и интуицией, чем мозгом, ведь геолог – он ведь не отшельник из скита и даже не охотник-промысловик, живущий тайгою. Он все же горожанин, и жизненная память многих поколений его мало что ведала о первозданной природе и ее законах, кроме того, что в парках поют добрые птички а в лесах бродят злые волки, которые иногда нападают на скот и даже на людей.
Под треск хвойных веток раздавались равномерные «плески» об алюминий кружек. Китайский «Роял» наполовину разбавлялся в них речной водой, после чего люди чокались и удовлетворенно восторженно «жахали». Наступал тот момент группового разогрева, когда шум бурливой речки уже как бы заглушался и не мешал голосам людей. Где то из глубин пространства доносился собачий неотчетливый лай. Тоже понятно – собачки были оставлены в балкАх, когда очередная партия проходчиков, буровиков или старателей улетала в поселок – полудомашние звери спокойно дожидались новой группы людей. Эта так называемая «супесь» (от слова пес) прекрасно жила тут без человечьего надзора, волчья кровь лаек, учавствовавших минимум через поколение в создании каждой местной собачки, помнила иные времена, когда зверь кормился только лесом. Так что скорее люди нуждались в собаках, чем наоборот. При этом НИКОГДА собак не оставляли в тайге зимовать.  С окончанием сезона «супесь» разъезжается по поселкам, а некие из них и вообще прилетают-улетают на «материк» с хозяевами.
Наверное, этот отдаленный лай и напомнил геологам знаменитый тост, сразу предложенный одной из женщин «… за тех, кто в пути, чтобы спички их не отсырели, чтобы собачки их не подвели, чтоб стрелка компаса всегда указывала на север. А королевской конной полиции – позор и посрамление!». За эту речь особенно радостно народ «жахнул». Валентин сразу поймал цитату Джека Лондона, прочитанного им от корки до корки. А как иначе! Лондон ведь был активный ницшеанец, прожил такую яркую жизнь… и так грустно закончил! Вот почему-то это вспомнилось именно сейчас. Раньше скорее думалось, как этот американский классик парит над жизнью, творит, строит, стягивает к себе близких людей. Как, разбогатевший на любимом деле, строит огромный дом, в котором каждый желающий мог найти свою комнату и жить в коммуне близких духом… Но теперь вспоминался другой факт биографии писателя – как недоброжелатели поджигают его «Дом Волка» и одинокий Лондон молча стоит и смотрит, как горит безжалостным  факелом его мечта. Ну почему убежденного последователя великого Ницше судьба заставила так страдать? Может, потому что у Джека Лондона не было такой матери, как его Ирина, которая сказала бы «Господи! Все это такая ЛАЖА!»
Кремов тайно наблюдал за людьми экспедиции Викентьича. Такие милые лица, не отмеченные в большинстве своем печатью человеческих пороков, какие-то настоящие. Такого ему не хватало во всей его жизни. Это какая-то другая жизненность, более реальная даже, чем в рок-н-ролльной среде. Делалось понятно, что в городе приходится буквально за шкирку, искусственно, вытаскивать «себя из себя», раз нет вокруг тех самых НАСТОЯЩИХ условий, где проявляешься именно в ходе вещей, в процессе натурального тока времени и событий.  Тут же всплыл Учитель, сразу двумя цитатами «Праздность – мать всякой психологии» и «Необходимость – вот лучший советчик».
Если бы он послушался свою Аленушку, то вместо одиночного  бегства в службу он вместе с ней оказался бы где-нибудь здесь еще полтора года назад. Девушка давно предлагала ему «так пожить», ссылаясь на их «недостаток информации», следствие городской родословной. Говорила «Я готовить здорово могу, устроюсь поварихой! Ты…Ты вообще у меня все можешь, поехали лучше на северА. Такие люди там, такая природа! Те же два года и прогуляем. А то что мы тут торчим?… И музыка скоро закончится!». Если бы было возможно повернуть стрелки назад, с какой бы радостью он сказал ей, как бывало «Поедем, Алена, кататься на тройке…»! Но… глобальное несовпадение во времени. Сходить с ума он начал гораздо раньше, чем даже ушел в армию.
К тому же, подумал он, как бы здорово тут можно было продемонстрировать Аленке полную несостоятельность ее веры. Трудно представить себе более реальное отображение естественного мира! Где тут ее Бог, ее милосердие? Там, в городах, напакостишь – и нырк в храм, отмаливаться и исповедоваться. А тут напакостишь – и под ствол, и закопают прилюдно, не расчленяя и не прячась. Или предашься «пиянству окаянному» - твой вытрезвитель легко может оказаться уже по ту сторону, «в стране вечной охоты». Недаром в разговорах между бичами звучало что-то типа «Не дошел он тогда, пропал… Забухал, наверное, иди просто сдох где…» как само собой разумеющееся, обыденное. Какие там менты, какая братва! Тайга не признает пьяных и мягкотелых, она уж сама распоряжается, какому там Гамлету «быть», а какому, увы, «не быть». «НЕТ ЗАКОНА НИ БОЖЬЕГО, НИ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО НА СЕВЕР ОТ ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМОЙ»… да и южней-то ее не особо есть, просто ТАМ есть государство и есть, естественно религия, дарующие жизненные возможности тем, кто их не особо и заслужил-то!            
И даже эти милые лица геологов у костра! Разве отмечены они смирением и слюнявым милосердием? Да нет, не до этого, люди работают. Сила прет из них потоками, такие гармоничные, ловкие тела, опытные движения рук, огонь в глазах…  Такие не дают милосердия и не нуждаются в нем. Все здесь так КРАСИВО! Эх, вот бы Аленке это видеть, глядишь, и разрешились бы их неразрешимые противоречия в «смысле жизни». Ведь она обладала всем, что составляет эту КРАСОТУ жизни, легко и весело несла в себе все это… Сидела бы сейчас она у костра, слушала свои любимые бардовские песни, щемящие и душевные.
Валентина накрыл очередной спазм немыслимой тоски по далекой теперь девушке из столицы. Вернее, уже не из столицы. Только что пришла вдруг уверенность, что она точно жива, и где то так же ходит. Может, так же, как и он, с полевиками у огня, может, на обетованном Алтае, куда тоже собиралась, или в Крыму, куда они даже вдвоем успели съездить в свое незабываемое лето. Пространства Родины огромны, их не охватишь даже сознанием.
О Боже! Валентин вдруг глянул на себя со стороны и понял, что оживает! Иначе как могло возникнуть столько живых мыслей, не в больную же голову они проникли! Только физическая боль теперь была его вечной спутницей. Гостиничные побои бичей, кедровая ветка на вездеходе, и еще, и еще. Здесь он постоянно спотыкался, поскальзывался, врезался в неожиданно, как из под земли выросшее дерево или камень, падал в ледяные потоки…  Как только он подумал о словах Ильи Грекова, что «у тебя есть шанс прозреть, поскольку ты живой», как только понадеялся, что вот оно, наступает, то самое прозрение – резкая боль в шее вдруг сказала сама за себя о преждевременности этой радости. Он оглядел лица людей – практически в каждом взгляде, пойманном на себе, он считывал глубинную неприязнь. Неприязнь отнюдь не к тому, что он не из их экспедиции, не из их города, института и прочее. ЭТО БЫЛА ДРУГОЕ, НЕОБЪЯСНИМОЕ НИЧЕМ МАТЕРИАЛЬНЫМ, неприятие его. Почему? Ему наливали спирта, с ним чокались, улыбались… но нет! Все не то. Он был тут такой же ЧУЖОЙ, как и везде в последнее время, с момента прибытия из армии.
 Единственная, кто глядел на него с непонятно-искренним интересом, была та девчушка, которая (опять же, слава… кому-то-там) перестала его пугать. Эта питерская Алена тайно наблюдала за парнем и резко отдергивала лукавый взгляд, если вдруг он ловился Валентином.      

Влюбленный. Глава 17 Нярта-Ю, 1994
Три дня уже работала на речке экспедиция. «Средь елей, камня и воды», на границе солнца и мерзлотного тумана, тайги и тундры, Европы и Азии … Питерская геопартия резко отличалась от любых предыдущих, с которыми работал Валентин. Если ранее ему попадалась «сборная солянка» людей, мало как связанных друг с другом, только некоей совместной деятельностью и обязанностями, то тут ощущалась крепкая общность   народа, проводящего вместе отнюдь не первое «поле» и испытывающего друг к другу теплоту и уважение. Все его северные три месяца он элементарно отрабатывал тяжелейший труд бича, ничем не спасаясь от угнетающих своих напастей, которые, собственно, никуда не уходили, только воздух был чище, чем в Москве и лес яростно его не принимал, подстраивая различные каверзы на ровном буквально месте. Сказочную красоту и величие первозданности этой природы Валентин просто не видел, не замечал… Да и как заметишь, когда против тебя выставлены все возможные штыки. И глаза зашорены дурью – ничего не остается, как просто «выживать», отрабатывать, зарабатывать рнимательно и осторожно смотреть на свою дорогу, что же она еще готовит тебе за следующим поворотом. 
В компании Викентьича царила живая, здоровая атмосфера людей, обожающих свою работу и друг друга. Чувствовалась рука мастера, создавшего сей коллектив.
И возникла у парня в груди вдруг какая-то щемящая тоска по той самой Жизни, в которую от был когда то бесконечно влюблен. Теперь уже осталась только грусть, поскольку его любовь внезапно стала безответной. Незримо напрашивалось, что та самая «женщина, от одной которой он хотел иметь ребенка» развернулась и пошла прочь, не вынесши несовершенства своего мужчины, его неспособности ее понять и принять – однозначно, как в амурных отношениях земных людей. Но если есть та самая тоска, то, значит, не угасла-таки любовь в мужчине, значит, остается надежда возродить отношения.    А Валентина Кремова сколько не бей – присутствующий в нем стержень Кремня никак не мог до конца распасться на песок, что могло быть как плюсом, так и минусом одновременно.
Здесь, с питерчанами, он, наконец , оглянулся вокруг. Еще тогда, первой ночью у костра, он вгляделся в лица людей. А в последующие дни и окружающие ландшафты стал замечать. Даже сквозь непроходящий морозный туман. А полюбоваться тут реально было на что. Нярта-Ю петляла, гремела по ступенькам перекатов, огибала серые скалы природного мрамора – либо гротами нависшими над бурливой водой, либо спускающимися к ней округлыми «бараньими лбами». Мелкие ручьи ниспадали узкими-тонкими или широкими-плоскими водопадами с высоких ступеней камня. Возле этих вод – вечный сумрак и лишайники.   Лес рвался вверх по довольно крутым склонам от речек и ручейков, там мягкий мох чередовался с громадными глыбами, любое открытое пространство, не в тени, завоевывала карликовая березка – с березой ничего общего и близко нет, вредный жесткий кустарник чуть ниже колена, беспощадно рвущий резиновые болотники-«ботфорты». Неподалеку от острова на участках оголенной тундры наблюдались… просто копии «японского сада»! Два-три стелющихся ствола можжевельника или стланика, а вкруг них на площадке метров в двадцать – лишайники и мхи самых немыслимых цветов, разные по величине и форме, один другого причудливей, сложенные в альпинарии. Также камни, камни и камни – такие же всякообразные по размеру, форме и цвету. Неотличимо от трудов ландшафтных дизайнеров, только более впечатляюще, поскольку тут работал совсем не человеческий архитектор…
Тайга пихтовая – темная, неприветливая, а кедровники светлые и радостные, в салатно-зеленых оттенках. И сколько в этой земле тайн и неизвестностей, сколько открытий и чудес таится! Растения таят жизнетворную силу, неведомую и неизведанную простым людям, только шаманы и иже с ними владеют этим даром знания. И что вынесет из бесчисленных пещер вездесущая тут водица? Какие соли, какие минералы? Человеку главным образом известно и интересно одно – именно здесь проходят золотые жилы, крупные, частые, в немыслимом разуму количестве… Хоть бы раз кто из управителей задумался – ну почему именно золото! Неужели на него возможно купить все то, что несет в своем чреве уральская земля!   Очень малое количество ИЗВЕСТНЫХ природных чудес уже наводит на мысль о нелепости такой упрямой добычи бесполезного металла. Но известно ровно столько, насколько востребованы цивилизацией возможности головного мозга в среднем по толпе Хомо Сапиенса, то есть, по разным независимым данным, на четыре процента.
Он ЗАМЕТИЛ вокруг себя и прочувствовал все эти красоты. Стало полегче на душе, но особой радости не вернулось. Только усилилась гнетущая печаль по потерянной взаимной любви… нет, не к девушке-хиппушке, даже не к матери. А к самой деве-Жизни, именно к той, о которой он кричал все свои недолгие еще годы.  К этой тоске прибавился еще и комплекс неполноценности перед этими людьми, здоровыми не только телом, но и духом. Все-то у них ладилось, работалось с легкостью, общалось с радостью. Ничего лишнего и ненастоящего, Как у любимых им женщин… Нет, даже еще более по-настоящему!
 Именно благодаря этому комплексу Валентин и не мог на равных заговорить с кем бы то ни было. На все, касающееся его появления на севере,  отвечал лишь казенными, неумными фразами «надоела городская жизнь!»,  «да вот, решил прогуляться»,  «это я так отдыхаю…» и тому подобными. Отсюда и отчуждение народа к этому странному человеку. Не мог же он им искренне, правдиво рассказать, каким образом оказался тут, за каким туманом или длинным рублем его сюда занесло. Не мог, главным образом, по той причине, что и сам не понял до конца,   КАК И ПОЧЕМУ ВСЕ ТАК ВЫШЛО!!!

Погибшая певица Янка Дягилева постоянно рассекала его мозг цитатой известной песни своей «Вспоминай почаще солнышко свое-е!»… Это «вспоминание себя» он безошибочно почувствовал, когда стоял один на берегу речки, в стороне от людей, долбимый струями зарядившего холодного дождя. Явно, ЧТО-ТО его вспоминало… но отнюдь не как «солнышко свое»! Отдаленно ЭТО, что он почувствовал, напоминало око Мордора из трилогии Толкиена. Вернее, не совсем. Око Черного Властелина – воплощение мирового зла, а тот глаз, что поймал на себе Кремов, был не злым. Но при этом холодным, следящим внимательно и как будто чего-то замыслившим. Напоминало взгляд того Люцифера, которого представлял себе все детство и юность (впоследствии чего явилось мерзостное существо). Наблюдавшее за Валентином Око отнюдь не благожелательно его сопровождало, он понимал  это как нельзя явно… И тут у парня вышло разочарование по полной программе – те, кого он призывал к себе, оказались убогими пародиями на его представления, зато какие-то неведомые ему сущности соответствовали желаниям, но после многих передряг совсем не признали его, даже выказывали недоброе… 
  И приходили к нему, как всплывая из параллели небытия, разные откровения. Сегодня, например, он понял, что НИКОГДА не вернется в город. Признаться, Валентина это нисколько не расстроило. Жизнь среди естественного мира, которой ему не довелось испытать в жизни, оказалась очень даже соответствующей личности парня. Одно, чего он страстно желал и не мог  – это избавиться от внутренней тяжести и общаться, говорить, смеяться, петь под гитару песни, играть в карты, обнимать этих симпатичных женщин, шептать им «милые пошлости»… Делать все то, что делали эти новые ему прекрасные люди, и чего он, казалось, был ТЕПЕРЬ бесконечно  лишен! 
Парень любил отходить от общества и стоять или сидеть где-нибудь в приятном для глаза месте – у воды, напротив нависшей с берега скалы или живописного склона. В выходной день неожиданно выдался клочок голубого неба и яркого светила на нем, правда, охватившего небольшое пространство, но сохраненного безветрием на полдня. Валентин отошел подальше от лагеря, перешел речку и направился вперед к твердому мысу скального выхода, который Нярта-Ю огибала под острым углом, подмывая камень.
И неотступно наблюдало с небес неведомое пониманию зоркое Око. «Вспоминай почаще солнышко свое-ё»!

Влюбленный. Глава 18 Нярта-Ю, 1994
Зайдя за уступ, он увидел дочь начальника партии. Она сидела на освещенном солнцем камне, вышедшим из реки, вытянула перед собой ноги и самозабвенно дымила сигаретой. Как прибалдевшая «хозяйка здешних мест». Увидев парня, взмахнула рукой, призывая присесть на соседний валун.
- Ну, подходи, странник, - приветливо озвучила она, - покурим, наконец, с тобой!
Неожиданно он решил повиноваться, хотя этой девочки по-прежнему продолжал избегать. Она была этаким «солнышком» компании - совсем молодая, школьница, но наглая! Со всеми на «ты», каждой бочке затычка. Втесывалась постоянно на равных в компании взрослых, без предисловий вступала в разговоры, всегда рвалась что-то делать, участвовать, помогать… Девчушку нежно любили, даже у людей и мысли не приходило, что она-де мелкая, настырная… Все путем! При всей своей непоседливости никогда она не была лишней. Да и работу знала мало чем хуже присутствующих студентов, и зарплату за нее имела (по личному жесткому настоянию).
С ней было очень тепло. Она обожала подпевать гитаристам, обсуждать жизненные отношения, работать по разным темам… Все, короче, чем жив полевой народ. Огромное удовольствие ей доставляло выковыривать из траншеи золотые самородки после описи пород на месте их нахождения и лихим небрежным жестом, как будто щелчком, откидывать слиток, стоимостью… страшно подумать, какой, геологу,  укладывающему их в короба. От этого небрежного броска Алена как будто ловила кайф, самовыражалась в нем…  Еще ее очень любили собаки, приходящие к людям «потусоваться» из временно пустующих балков в километре от острова. Мохнатые полулайки еще  издалека сгибали лапы и буквально на животе подползали к девушке, широко мотая хвостами и требуя жесткой ласки.
Парень не мог забыть тот ужас, что сопровождал первое появление девчушки перед ним, поэтому настороженно ее избегал, боясь возврата морока. Вскоре и Алена тактично перестала «приставать с глупостями» к странному человеку с именем «Влюбленный».
- Присаживайся, Влюбленный, - со своей наглой прямотой заговорила она, - скажи, а ты реально бич?
Он призадумался… Собственно, как?
- Ну… по определению, видать, так оно и есть…  А что, это так важно, как назвать? – Чудеса! Он обрадовался, что девчушка с ним заговорила!!!
- Да так, возбуждает… «Девочка-пай, рядом жиган и хулиган» - пропела она известный шансон. Да уж, «девочка-пай»!
- «Бардак молчит, а ты идешь вся на понтах… А, помнишь, как тебе свои я розы нес» - отпарировал он ей тем же автором. – Знаешь, девочку, а тем более «пай» ты как-то мало напоминаешь!..
- Ну… физиологию-то давай, опустим. Знаешь, на вора-авторитета ты тоже не особо,..- она, как ему показалось, хищно улыбнулась, - не та масть. То есть, мы – не Мишины персонажи. Придется поискать новых кумиров.
-  «И славит гибельный огонь владычество кумира… Но сами мы его зажгли в язычестве своем» - странно, но Валентину почему-то захотелось говорить с Аленой стихами.
- О!! Щербакова знаешь! – девчонка аж вскочила с камня, не веря своей радости, - Бли-ин! Слушай, пойдем к очагу! Сбацаешь мне что-нибудь!
- Да ты что! Я ж «три блатных» десять минут беру. – Он тяжело вздохнул от тоскливых воспоминаний. «Вот уж кто сбацал-бы так сбацал» - вспомнил он. Действительно, его скрипачка так проникновенно пела этого барда, который на каждой строке по шесть-восемь аккордов меняет, что кто слышал ее исполнение, уже не хотел слушать самого автора…
- Ну вот, чтоб тебя.. А еще Влюбленным зовешься, - всерьез расстроилась «папина дочка». – К нам в компанию как то парни приезжали, как раз из вашей Первопрестольной. Они познакомили меня с этим Щербаковым, так я теперь как полоумная маньячка ношусь, везде кассеты выцепляю, переписываю. Так пробил меня, зараза! А в Питере с ним туго… Он какой-то скрытный, в Москве в основном концерты дает. 
- Ага! А вас зато Розенбаум обожает! – отшутился Валентин. – И пол-рок-н-ролла ваши! Да и вообще…
-Да и вообще Питер славный! – завершила Алена. И расположен хорошо, и народ прикольный…
Наконец-то! Как приятно, черт возьми, общаться! Не думая над ответом, не испытывая тяжести от собеседника.
- А в этой отцовской тусе Щербакова тоже никто не поет, - вздохнула девушка, - как ты меня, было, обрадовал! Во, думала, поймала москаля…
- Где ты москаля видишь, девочка! – как-то куражно перебил ее Валентин, - сама же сказала – бич.
-Да уж, да уж, куда мне до вас, до вольных странников! – ее интонация выдала подобие белой зависти, - Что я – учусь в школе, папу-маму слушаюсь…
- Хорошо, когда ЕСТЬ, КОГО СЛУШАТЬСЯ! – Валентин вдруг на ходу симпровизировал еще одно горькое откровение. Ему то, как выходило, слушаться было просто некого. Та, которую он хотел бы слушаться всю жизнь, просто «не разрешала» ему это делать, настолько рьяно требовала от  него, чтоб поступал только по-своему.
Эта питерская Алена отличалась от своей московской сестренки буквально как Москва от Питера. Действительно, две столицы этого государства настолько разнятся, что их коренных жителей можно распознать и никогда не спутать по массе признаков. Москва издревле считалась «сердцем», а Санкт-Петербург – «умом» державы. Как спел поэт - «Отпрыск России, на мать непохожий… Бледный, худой, евроглазый прохожий». Нет, эта девчушка, конечно не была ни бледная, ни худая, но такая евроглазая и поджарая. Тонкое, натренированное тело, обдутое ветрами северных дорог, не приученное к неге и яркие, умные глазища. Ум читался в ней каждым движением, и был он не книжный («ботанический»), а вполне жизненно целостный. По ощущению, в ней не было ничего лишнего. С ней как поработал скульптор, который отбивает от природного камня всю лишнюю массу, чтобы обнажить красоту и гармонию в оставшемся., при этом не дай ему Бог отсечь больше, чем надо…      
- А, если не в лом, скажи, чем я тебя так стреманула-то тогда? – с интересом обратилась Алена, - на бичей, понимаешь, наехал, а от меня шарахнулся! – девчонка лукаво улыбнулась, - неужто я так страшна стала к шестнадцати годам?
Уж на этот вопрос он никак не мог ей ответить. Хотя очень хотел… Да, даже слишком захотел вдруг рассказать этому юному созданию всю подноготную свою, все, что ему довелось пережить. Даже подумал, что, рассказав про этот ад, он выплюнет его окончательно и вздохнет свободно. Казалось, она готова его принять, выслушать. Но – не время еще.  Не мог он пока. И новый прилив ужаса тут же не заставил себя ждать. На одно, считай, мгновение девчушку подменила Та, как будто напоминая о себе. И особенно ярко, как пущенной молнией, вдруг пронзило то неведомое око с небес.
- Слушай… А-алена… - он заговорил сразу натянутым голосом, - не стоит тебе, наверное так… так приближаться ко мне! Не все гладко у меня… – речь давалась ему с трудом. Кроме того, он чувствовал, что выражается глупо.
- Извини, уже перебила!- ввернулась она в его мычание, - если тебя имя шугает, то я по рождению Елена. Аленой я просто представляюсь, люблю славянские имена. Так что Ленка я! Может, так проще будет?
- Ну да!.. Ты просто на «Алену» как-то не похожа.  Знал я одну Алену…
Прямой взгляд девушки откровенно издевался, но по-доброму. Она молча говорила «Ты правда, думаешь, что тебе придется ЭТО объяснять? Неужто непонятно??»
-…и, конечно же, жуткая драма. – вслух проговорила Лена, - потом стук колес поездов, напевающих в ночи одно-единственное имя, рев винтов, уносящих прочь с материка, неразведенный спирт из мыльниц  под закуску свежевыпавшим снегом… РОМАНТИКА, короче! Извини, если больно сделала, просто поддержать хотела. Я тебе не враг же.
Девчонка откровенно ему начинала нравиться. В ней было непомерно много такого детского (в хорошем смысле), непосредственного, смелого. Огромная радость снизошла, наконец, после долгой разлуки с этим чувством. Радость, что вот так просто можно говорить с живым человечком.
- Эх, хорошо тут! – потянулась она всем телом, - Много северов с папой обошла, даже на Колыме довелось погулять, но вот СЮДА уже третий раз, все равно, как домой возвращаюсь. Ты хоть знаешь, что это за территория-то?
- Как раз нет. Поведай! Я, правда, что-то чувствую, но не пойму, что.
- «У-Рал» - это на санскрите переводится как «Стоящий у солнца». Земля солнца, то бишь. Именно в том месте, где мы сейчас есть, располагались становища древних цивилизаций. Ария, Гиперборея. Про них за каким-то лешим ничего неизвестно. Обидно, даже! Рим – знаем, Грецию – знаем. Даже Вавилон богомерзкий, и тот проходят в школе… А тут  белое пятно, как, собственно, и про инков, ацтеков тоже. Батяня мой, он не просто геолог, у него полно разных интересов, друзей. – почувствовалось, что Елена «села на любимого конька», так воодушевленно принялась вещать, -  Самиздатик ему приносили такой интригующий, вот оттуда я такая и продвинутая.  Вроде как не просто это люди были, а буквально каждый – носитель древнейшего знания и природной силы. Именно НАШЕЙ, сокрытой в нас. Ой, блин, по-моему, я такие глупости говорю!..
-Как ты сказала?? Арии? Ты случайно Ницше не читала? – Валентин уже неподдельно удивлялся этой Ленке.
- Какая же арийка не знает Ницше! – снисходительно улыбнулась девочка в ответ. – Нет, нет! К неонацистам я не отношусь! Просто это одно из «пугающих» таких словечек, на которые сразу нездоровая реакция. На деле же арии – они растворены и по Европе, в основном, на территории Германии, за что и зацепились фашисты, и в среде индийских коммун их потомки. А шли они в той древности с нынешнего Кольского, из Арктиды,  именно по Уралу, отсюда и название этих гор на их языке.  Тут была их страна, Гиперборея. И память ариев на всем европейском севере видна  в виде «колдунских», как выражаются, способностей, знания сил мира и самих себя. Есть у нас там такие «деды». Все наши славянские варяги, словены, поморы несли и несут в себе  арийский генофонд. – Похоже, ей тоже хотелось выговориться. Она узрела в Валентине благодарного собеседника – А я поизучала свою родословную и выяснила, что с двух сторон арийка. Отец мой поляк наполовину, из дворян Речи Посполитой, еще глубже – в Германию утекает . Мамочка – с варяжскими, вендскими корнями. Так что я арийка и с «фашистской» точки зрения и с исторической. И живу я как раз там, где сочленялись эти культуры… А ты свои корни знаешь?
Нет. Корнями своими Валентин не интересовался. Гораздо больше его привлекало то, что рядом, что пощупать можно и душой, и руками. А эта девка – ну задвигала-то!
- Знаешь, Фридрих Ницше – это, можно сказать, главный человек в моей жизни был. Учитель мой. – Парень манкировал вопрос о корнях, перевел разговор - Он дал воздух, которым я дышу. Похоже, мы с тобой единомышленники!
Девушка слегка нахмурилась, обдумывая.
- Я бы не сказала…  Как это – воздух дал? – поинтересовалась она, - Конечно, великий человек, не спорю! Но что он такого сделал-то? Ведь то, что он написал – это же сами собой разумеющиеся сути вещей. Неужели, можно сейчас думать по-другому?  Черное – это черное, а белое – белое. Не хочешь же ты сказать, что ЭТИ поясниловки дают воздух. Не он ведь зародил эту жизнь в космосе, не он создал человека и вложил в него дух! А кто имеет масть выжить в этом мире и как должно быть все клево и красиво, это, извини, в идеале должно просто стать жизненным кредом отдельно живущих особей, а не философской доктриной СВЫШЕ.
- Ну ты, девочка, даешь! – Валентин даже искренне возмутился, - человек всю жизнь писал труды, чтобы другим дать энергию, воздух, как я говорил! Я вот прочитал Заратустру и, можно сказать, стал тем, кем стал… - тут он осекся, в уничижительном ужасе вспомнив о том, кем он стал. И при чем тут, собственно, Заратустра… - он.. столько познал, услышал, увидел и вынес человечеству, а ты так…
- Я же не на Бога наехала. – спокойно ответила Ленка, - просто иногда люди достигают знания, опережающего время. Ницше опередил СВОЕ время, но оно, увы, прошло больше века назад.  Конечно, я с большим уважением отношусь к твоему Учителю. Но воздух мне дал все-таки Бог, как и душу, как и разум.

Влюбленный. Глава 19 Нярта-Ю, 1994
После этого разговора перекуры с Леной стали просто потребностью Валентина. Девочка шокировала его своим мнением насчет Учителя. Вот тебе и на! Читал, вдумывался, воспринимал, как животворящее откровение, а тут такая юница рубит единым махом, можно сказать, все святое, что в нем осталось. И тем не менее слушать ее и слушать стало не просто интересно, а все более и более необходимо для него. И какая она, собственно, юница? Шестнадцать лет. В данное времечко уже вполне зрелый возраст. Без сомнения, таких девчонок он еще не встречал.
- Знаешь, я реально больна всем этим, - доверительно говорила Ленка, - я не могу жить просто, не следуя идеям своих предков, не пытаясь соответствовать им…  Когда я думаю о древности, во мне проносятся картины действительной красоты нашего мира, женской любовной магии, мужской доблести, гармонии человека с природой. Беспредела жизни, одним словом.  Не могу не думать, что вот сижу я у Ростральных, на «стрелке», а когда-то тут плыли викинги под охраною вендских лодей, братались Русь со Скандинавией, строились основы крепкой, взаимодружественной державы. Столько бы ни говорено о той эпохе, да ничего по существу. По существу того, что мы имеем общие корни, и потомки ариев тянутся друг к другу, как и положено родственникам. И неспроста же тут, на Урале, такой воздух. Не дает Гиперборея спокойствия, как будто кто-то  требует – вспомни, пойми, осознай!
- Да! Вот меня-то Урал не принял, - печально заметил Валентин. – Завидую тебе даже, и всем вам, что тут, как дома.
- Не отнять, братишка, что мочат тебя тут конкретно! – Лена с радостью перевела разговор с заумного на просто-игривый, - как будто сама Валькирия недовольна твоим присутствием тут, видать, наколбасил не по-детски. Признавайся, что творил? Свечи из церквей воровал?? Или монашек трахал? – она смеялась, - даже страшновато за тебя бывает…
Она была так мило непосредственна, что Валентин рассмеялся, чуть ли не первый раз за долгое время.
- Да ладно, шучу, - продолжила Елена, - за такое тут не мочат, не до глупостей.
- А кто такая Валькирия? Много раз слышал это слово, но так и не понял, кто это…
- Сама б рада была понять.  Как то мозгами не могу охватить, не доросла. Вообще это из скандинавских мифов девы - воительницы, забирающие погибших викингов с поля брани в их потусторонний мир, ну, куда могли попасть только доблестные воины. Но вот я ни черта не врубилась (это из того самиздата), что на Урале есть своя Валькирия, причем еще более непонятно, реальная ли это женщина из высокоорганизованного общества, чуть ли не выборная, как президент,  или же тоже божество, бесплотный дух, как у викингов? Но что Гиперборея существует и по сей день, и состоит из живых, реальных,  приверженцев древнего знания, по-моему, несомненно. – девушка говорила медленно, вдумчиво, как бы сама желая вникнуть в рождаемые на ходу мысли. – правда, эти люди поюжнее будут, куда «цивил» проник самую малость. На Северном Урале. Здесь же – глушь, только Дух и существует. Но тут явно женская, власть, понял!** – она опять хищно улыбалась, гордясь своим полом.
«Жизнь, она – женщина, и сможет полюбить только воина!» - пролетела цитата из Заратустры. Дева - Валькирия, забирающая павшего викинга с поля брани, ведущая его туда, где он обретет заслуженный покой…  И при чем тут он? Его здесь «ведут», невозможно этого не почувствовать! Разве он – тот самый воин? Как то все переплелось в нераспутываемый клубок. Не об этом ли он мечтал – стать воином той самой Девы-Жизни, а вот к чему это привело… И все равно его ЧТО-ТО «пасет», а со слов этой девочки… Полная неразбериха! Как было бы проще не думать и не чувствовать ничего.
- В той книге, вроде как автобиографической, правда, не припомню фамилию автора,  еще есть глава, где он видел в горах девушку в легких одеждах, танцующую на скалах. Только видел, но не мог ее настичь и что-то узнать. Потом встретил безумца из пропавшей экспедиции, немыслимым чудом выжившего, который маниакально ждал свидания с девой, назвавшей себя «Валкарией». Да, именно так, не Валькирией….  Опять же, корень санскрита - «АР» - земля! И это уже тут, на Приполярном, где нет поселений человека... Блин! Да что ты меня слушаешь! Сама без крыши, еще и ты за мной потянешься!   
-Ух! Так интересно все, что ты говоришь! – без малейшего притворства заметил Валентин. – Мне реально надо что-то вызнать, какая-то муть в голове. Теперь у меня чувство, что начинаю понимать.
То, что он понимал, было для него совершенно безрадостным. Интуитивно он стал бояться женщин после встречи с той БЕЛОЙ в квартире Грекова, как предчувствуя что-то неизбежное именно от женского пола. Потом это непроходящее ощущение слежки за ним того потустороннего глаза, эта самая вражда к нему со всех сторон на этой земле. Теперь еще и беспорядочная, кусочная информация от Ленки, что данная территория «женского правления», и главенствует тут какая-то сущность, связанная с «воином», которого, по Ницше, «любит Жизнь». Но ведь его тут не любят!!! Или это любовь у Валькирии такая извращенная, или… она не любит его ЖИВОГО, и ждет, чтобы забрать в то самое царствие, как в скандинавских мифах? И вот он, этот приступ совершенно неземного, космического страха. Уже не привыкать! Не первый, и, вероятно, не последний. Это когда приходит резкий удар содержимого головы по оболочке черепа, параллельно с ударом сердца по всем внутренним органам, ноги подкашиваются, ум как будто исполняет пляску «святого Витта» в поисках хоть каких бы успокоительных мыслей… И страх лютый, безграничный, безнадежный!   Страх перед неизбежностью, неминуемо надвигающейся на «Влюбленного». «У тебя есть шанс прозреть» - как будто бился в той самой голове судьбоносный голос Грека. Но, вероятно, Валентин так и не прозревал в чем-то главном, хоть и всасывал любую информацию жадным дышлом, надеясь, что она принесет ему успокоение. Но она не спасала.
Девчонка говорила просто, выплескивая интересные для себя вещи.  Но ее слова достигали слуха человека, задействованного в тех самых вещах. Неосознанно, слепо – и поэтому люто, нечеловечески страшно. 
 - Что! Что!! Опять! – Из надвинувшегося очередного приступа он вышел потому, что рука Елены крепко сжала его кисть и девчушка второй рукой гладила его по голове, - Елы-палы! Ты меня стремаешь! – она и впрямь выглядела напугано. – Вот послал же Бог знакомство! Меня эта земля любит, держись меня и ничего с тобой не случится. ВО! Хочешь, я сама стану твоей Валькирией! –  девчонка задорно сверкнула глазищами, - на время твоего пребывания тут, понятно дело, далее ничего не обещано! Шучу, шучу,  блин! Куда ты опять??
«Твой успех у женщин – это тоже не твое! … надо продлить род,…это она взывает к девочкам!...» Кошмар!
Он стремился просто сбежать, уползти, упрятаться от этой девчонки, и, как в кошмарном сне, не мог двигаться. Она подает такие упорные знаки внимания ему, который – пешка, передатчик, орудие! Все, что угодно, только не свободный человек, не воин, даже не падший ангел! Просто - НИЧТО, выполняющее ЧУЖУЮ волю в ЧУЖОЙ ему жизни…
- Дуреха!! – довольно громко воскликнул он, всеми силами стремясь загасить внутри себя внезапную зверскую тягу к Лене. – дурында, оставь! Я…я… погублю тебя!... Ты… не знаешь… во что ввязываешься!.. Оставь, брось, говорю!
Девушка слегка отсела, затем вперилась в него наглыми глазами, глумливо ухмыляясь.
 - Валек! Ты что, всерьез заболел, что ли? – медленно, с легкой хрипотцой в голосе, произнесла она, притворно зловеще приближая свое лицо к нему, - неужто ты не понял Елену Шокальскую?! Погубишь???!!! Сама кого хочешь погублю, съем и кости выплюну, понял!...
…Непогода в этот день не прекращалась, только изредка даря просветы нежданного солнца на эту землю. Сейчас же хлестал особо зверский дождь. Народ уже поговаривал, что именно в ТАКОЙ непогоде наблюдалось что-то противоестественное, аномальное. Например, сегодняшний ливень неожиданно был теплый! Это после той мороси и дождей, которые ниспадали на поверхность льдышками! И вдруг, как сконденсированный за период жаркого дня ливень. Туман уже рассеивался, открывая мокрые пейзажи долгого северного дня всем глазам. В этой пасмурной мокроте вдруг ярко-ярко разразилась вспышка, мало напоминающая молнию в период летней грозы, слишком уж она больно врезала по глазам. Следом за ней разнесся грохот… явно не громовой природы. Послышался приглушенный треск, как при зарождении камнепада в глухих высокогорьях. Даже, если не показалось, земля качнулась под ногами всей массой.
- Ух ты! Валькирия наша буянит! – зачарованно произнесла Елена, принявшая позу, сродни молитвенной - слушай, вообще пойдем-ка к нашим, правда, как то весело делается…
«Пан Ленинград, я влюбился без памяти в ваши стальные глаза!» - мелькнул  Шевчук в голове Валентина. И от этого… просветлело!    

**Здесь, и далее героиня "пересказывает" повести Сергея Алексеева "Стоящий у Солнца" и "Сокровища Валькирии. Правда и вымысел"

Влюбленный. Глава 20 Нярта-Ю, 1994
То самое движение земли под ногами почувствовали только они двое, но вспышку видели все. Утром стало заметно, что речка ведет себя как-то странно. Во-первых, она помельчала. Во-вторых, тот поток, который был уже привычным, вдруг поменялся – то речка делалась куда более бурной, чем обычно, более шумной, то, как будто наоборот, робела и текла тихо и медленно. Налицо все признаки дальнего обвала, который на следующий день и подтвердили сходившие вверх по реке геологи. Вообще-то в этом не было ничего необычайного – скалы тут рушились периодически…  но интересен тот факт, что такое обрушение произошло в их пребывание – все таки эта «периодичность» с точки зрения человеческого времени не такая частая, как с точки зрения горообразования. Обвал мог произойти как по причине усиления водяного давления, вызванного непрекращающимися дождями, так и по причине размытия той самой водой подземных известняков и мраморов и подлома скалы под землею. Но что это была за вспышка? И, также, никто не мог объяснить, почему вдруг пролился теплый ливень… Под конец посмеялись, что они-де специалисты по Земле, а над данным вопросом пусть чешут репу метеорологи, но удивление неразрешенной загадкой погоды осталось и не давало покоя. А Ленке с Валентином еще и сдвиг земли померещился. Померещился ли?
Атмосфера опять чудила, уже по-новому. «Каждый день праздник». На сегодня все в воздухе двигалось. Причем очень быстро. Несся тот самый холодный туман, буквально непроглядный, а след за ним – островки жаркого солнца с ясным небом.  Облака плыли не НАД землей, а по земле, и люди заныривали то в промозглый холод, то в жаркое небо. Если бы возможно было посмотреть на восток, в сторону Сибири, то там ничего не увидели бы за густым фэнтезийным мороком, приковавшим к земле весь воздушный транспорт еще на неопределенное время – такие переменные облака шли только по горам.
Настроение народа было приподнятое – полевики становились участниками каких-то неординарным событий, происходящих далеко не каждый день, поэтому работа протекала активно и весело. Даже решили в конце дня разбавить еще один литр «Рояля» - отметить перемену рельефа, рождение нового русла Нярта-Ю и прочее. Народ прикончил «литру», напелся любимых песен и отошел на покой до завтрашнего дня. Валентину абсолютно не спалось, и он вышел к очажку и раздул костер. Сел на камушек и принялся вглядываться в непослушные, трескучие язычки пламени. Как говорят, есть три вещи, на которые можно любоваться бесконечно долго – на горящий огонь, текущую воду и работающего человека. Огонь зачаровывал, погружал в себя, давал возможность побыть наедине с собой и миром в своем «магическом круге»… Пока не придет Ленка.  Ночи стояли белые по северному, тьма опускалась буквально на пару часов, но пока еще было светло. Вернее, светло, когда остров выходил из облака и молочно-белесо, когда был внутри его.
У парня было какое-то тягучее чувство. Как вчера с этой таинственной вспышкой электричества ему вдруг полегчало, мир вокруг как упростился. Стосковавшийся по этой легкости, человек был счастлив. Кроме того, вспомнился основной принцип Иришки – все это такая лажа! Что бы ни произошло, куда бы ни занесло – относись проще к вещам, действиям и событиям, и тогда не быть тебе их рабом. Его душа даже стала привычно подпрыгивать при мыслях о Жизни и своем положении в ней. В частности, юноша вдруг испытал благодарность к Илье Грекову, после разговора с которым у него не осталось просто выбора, и он уехал из города. И новый, неизвестный ранее мир, открылся ему во всей красе. Никакого желания возвращаться ТУДА не возникло ни разу на протяжении всех его странствий. Может статься, его и занесет в крупный город, но это случится (если и случится вообще) очень нескоро, и ни в коем случае не специально. Далее – только вперед, но не на запад, а в сторону Тихого океана. Широка русская Евроазия, за жизнь можно и не успеть обойти. Но здесь его ждут новые встречи с интересными людьми, новые пейзажи, новые ощущения, новые разговоры и познание, дальнейшее познание мира и человека в нем… Там, в Европе, он действительно себя «изжил», насколько же прав был Грек. Но он до сих пор не понимал, о каком таком «спасительном прозрении» тот твердил! Мир, который ему открывался, не имел ничего общего с христианским дурманом, две тысячи лет назад накрывшим европейскую расу, скорее, наоборот, всей своей сущностью показывал фальшь, наигранность и убожество его. Вот что вчера плела эта девочка!... Вот это я понимаю - религия! – восторженно вспомнил он. И она не заставила себя ждать… Да, конечно, выходя и разводя костер, он понимал, что эта таежная нимфа непременно появится. Вот она и вышла из облака.
- Что, пилигрим, сидишь- думаешь! Давай, угощай даму сигаретой, что ли! – с места в карьер в своей наглой манере. Закурили..
- Я все забываю полюбопытствовать, - спросила Лена, - а как тебя СЮДА-то занесло? Я понимаю, идти, бежать…  Но почему именно СЮДА? Как я понимаю, ты мог бы, такой чудесный,  оказаться в любой точке от Камчатки до Казахстана..
- Да не все ли равно было куда! Был один хиппи среди нас, который жил по городам только семь месяцев в году, а как апрель - его и не найти нигде… Страсть была у парня, говорил, иначе не умеет вообще! – Валентин с небольшой ностальгией вспомнил картинки доармейской жизни и общения, - ну, как то особенно привлекательно говорил об этом шальном уголке. Что-то его тут особенно зацепило. Причем этот чел бывал и на Алтае, Шамбалу искал там, по коммунам прошелся…  В Тибет из Таджикистана пробирался, было! И все равно, говорит, лучше, чем на Приполярном Урале, нигде себя не чувствовал. Хоть и не таскаются сюда так называемые «рерихнутые», и народ вроде как простой здесь пребывает, но само место…   Вот я и вспомнил его рассказ о дороге сюда, и двинул, не помолясь. Да, славный парнишка! Хотел бы я сейчас его повидать..
- Да уж, «рерихнутым» сюда дорога закрыта. Не та энергетика, - подметила Елена. – Здесь территория реальных дел, не болтовни. Но ты – попал, братишка! – тут она улыбнулась, - В самую Гиперборею. Начинать-то рекомендовано с чего попроще… Хотя, конечно, неспроста ты забурился именно сюда, зачем-то тебе это надо.
Парень застеснялся. Стыдно говорить девушке, которая моложе его на четыре с лишним года, что он – просто изгнанник. И что чрезвычайно плохо понимает. ЗАЧЕМ ЕМУ ЭТО НАДО! Но что надо, это точно. А у нее в руках, несмотря на всю эту девчоночью взбалмошность и «неспокойную крышу», запросто могут оказаться ключи к ответам на эти вопросы, встреча его с Ленкой тоже была не случайная, как и то, о чем она говорила.
После нескольких вечеров общения трудно было не заметить, как из ее облика постепенно уходит подростковая, шалая бесшабашность, как девушка серьезнеет в разговорах с ним. Как будто у Лены возникло желание немного «поделиться собой настоящей» с парнем, чем-то подсознательно помочь ему.
И как ему было с ней волшебно хорошо!
- А можешь вспомнить еще что-нибудь из той книги… Ну, про Валкарию-то? Меня вдохновило, что тут территория женского правления – шутил он.
- Предупреждаю энный раз, что я сама мало что поняла оттуда… Мала, видать еще! Могу только пересказать, как попка, что помню. По поселениям Северного Урала, в Пермской, кажется, в основном области, живут челы в немалом довольно количестве, именуют себя «гоями». Кстати, прикольно перекликается с еврейским «гоем». Полностью противоположное значение. Являют собой этакий социум, точечно вкрапленный в основное население. Свои там «явки, пароли», свой центр… Именами себя рекут по занимаемому… посту, что ли, не знаю, как правильнее выразиться.  И именно эти гои – хранители, во-первых, знания мира от древних ариев, сохранившихся свитков,  во-вторых, реальных  сокровищ в пещерах. Забавный момент был, как главный герой впал в полную депрессуху. Затрахал он  всех, приставал, почему от него прячут тайну, он-де продвинутый и все такое. «Ты- изгой!» - только и говорили ему.  Дайте! Покажите!! Ну, наконец, ему показали… золото в пещерах. Страшную, невообразимую кучу! И сказали, что может набрать рюкзачок себе, хватит на безбедную жизнь-то для потомков! Как издевались. Он ни грамма не взял, понятное дело, а обиделся насмерть. Суть этой темы в том, что сокровища-то ему показали, а информацию, сокровищницу книжных свитков ариев поприжали. Типа, рано еще тебе знать все это, не дорос еще.  Прикол? Суровые парни эти гои!!   И вот там как раз и звучало имя «Валькирия», как выборная хозяйка – хранительница и отчасти управляющая всей этой общностью. Ни хрена я не поняла дальше. Вроде как та самая Валькирия и не пустила мужика дальше золота.
- А что это за сокровищница-то такая? Как они там оказались и почему их так хранят эти гои?
- Слушай, если бы я врубилась, то, вот что я подумала… Наверное, так бы с тобой не говорила сейчас. Так что пользуйся моей глупостью! – девчонка засмеялась, - «ты ж изгой, Влюбленный!» Изгой это из-ГОЙ! Но почему-то я не чувствую неловкости, поэтому, все можно. Вроде как, собраны они были за все эпохи от Атлантиды до настоящего времени, несли их туда абсолютно разные общности и группы, совершенно в разные эпохи, но охваченные общей идеей. А почему хранят? Самим  то им оно на хрен не нужно, понятно, но если все это попадет единым махом в человеческий мир, случится «казя-базя». Вроде как собрать идиотов в огромную кучу размером с государство  и выкатить им эшелон наркоты, чего можно ждать тогда! Армагеддон-попс, как Егорушка Летов выразился, вот чего. Так я поняла. Конечно, впечатлила меня эта депрессия героя –  дорос до понимания, что золота не надо, а дальше куда… Блин, как возбуждает все это! – Ленка сжала губы и помотала головой.
- Я, наверное, тоже не дорос, поэтому я и ЗДЕСЬ. – заметил Валентин. – но со мной все еще пожестче… как сам и хотел, собственно.
- Знаешь… Твоя персона не может не заинтересовать. В тебе что-то клубится такое… волнующее, что ли! И дубасят тебя не зря. Не со зла я, не обижайся только. – Елена наклонилась к огню, сунула ветку, прикурила и подняла открытый взгляд на Валентина, - Меня не покидает чувство, что ты как будто отбываешь наказание тут, как на зоне, вот! Скажи, это сильно связано с твоим Учителем?
- Нет, вряд ли… Хотя пару месяцев назад я ответил бы утвердительно.
- Уже хорошо. Значит, на месте не стоишь. С христианством нелады?
…Неожиданно Валентина затрясло, как в моменты приближения приступа необъяснимого ужаса. Как внутри что-то больно заворочалось.
- А… у тебя как… лады, что ли? – внезапно почти враждебно спросил он девушку.
- У меня со всем лады, Бог миловал. СТОП! Куда тебя опять! Не разочаровывай, Валентин!
- Не могу, Лен! Больная какая-то тема…
- Мне вообще странно, что ТУТ могут наказывать человека, всего-навсего не признавшего христианскую религию, как-то не вяжется. Я тоже, к примеру, не особо монашка.   Хотя, если по-другому подумать, зачастую отрицание Христа тянет за собой шлейф таких тараканов, что ничего удивительного. Дело уже не в причине, а в следствии.
- Знаешь, причем я не безбожник! Не быдло ж я! Среди людей даже  встречаются такие, которых я признаю небожителями,  про Ницше и говорить нечего, вот Валькирия твоя, тоже…  Я вот в церковь нашу войти не могу, противно. Обряды эти, приходы… Ложь, фальшь противна. Попов ненавижу, которые двуличны, корыстны... НЕЛЬЗЯ ЛУКАВИТЬ НА СВЯТОМ! Этому Богу давно пора сжечь, растоптать ту мерзость, во что превратилась цивилизация благодаря пущенному им смирению и кротости. Если нет этого – значит, ни х… и его нет! Если он это общество, прикрытое Его именем, как бандитской мастью, не чистит – значит, требуется другой мусорщик, иначе жить нам в клоаке, пока не сдохнем от вони. Да лучше сказать, я – сука, я – б…, я – мерзавец! И быть им, и творить беспредел по жизни, тогда хоть ты честно свое предназначение в одной из своих жизней выполнишь, миру будет понятно, что ждать от тебя!!!  – Парень не заметил, как перешел практически на крик. – Эта религия держит во вранье целый мир, не давая человеку быть самим собой. А ОН ОБЯЗАН МИРОЗДАНИЕМ БЫТЬ СОБОЮ!!!
-Эй, молодь! – высунулся из палатки Викентьич, - милуйтесь потише! Вся партия не спит, вам завидует… - Лена сжалась в комочек и умильно, по девичьи, заулыбалась.
- Вот так вот, Елена Станиславовна, - Валентин сильно засмущался своего всплеска эмоций.
- Пойдем, правда, отойдем подальше! – прошептала девчушка, что-то мы разорались.
- Ну и что такого ты сказал? – спросила она, как они отошли. – Что не терпишь вранья и ханжества? Так кто ж его терпит? Другой вопрос, почему тебя так от этого колбасит?
- Не знаю, - честно признался он.
- Вся эта шелупонь ну никак не помешает ТЕБЕ быть тем самым собой, если это твоя воля, чего об этом орать-то? Ко всем ним отношение однозначное – все это такая….
- ЧТО!!!
- Ну, лажа – хотела я сказать – удивилась Ленка, - а что ты так опять…
- Знал я одну женщину, которая так всегда говорила
- Опять о бабах?
- Да нет, это Ирина Петлицына….
- И с ней успел, что ли… - все-таки вечно игривое настроение не покидало Ленку ни на минуту. Шпилька на шпильке.
Валентина передернуло. Хотя… что ж он хотел-то. Молчание и сокрытие часто порождают невольные бестактности
- Это моя мать!
 - А???!!!
Расширенные глаза Елены застыли в немом изумлении.
- Только Лен, я тебя умоляю, никому, ни при каких… - засуетился Валентин.
- Да ты чего? – медленно проговорила та, - что я, дура что ли…  Ну ты, блин, даешь, Влюбленный! Вот это фишка!
-А… в чем, собственно дело. Мамы всякие нужны, мамы всякие важны…
- Вот это порода! – продолжала изумляться Елена, - а я то думала, что же в тебе такого примечательного, понять не могла. Откуда ты…  ну, красавчик, блин, такой. Теперь вроде как проясняется…  Ну ты силен!! 
- Я очень рад, что ты так считаешь. Она – это второй равнозначный с Учителем человек для меня. –  и что это он так разоткровенничался с этой не по годам взрослой девочкой. Как бес в него вселился. Так он еще ни с кем, пожалуй, не говорил. Но ему было легче, легче, легче с каждым своим словом. Еще немного – и до Алены с Греком дойдет, и до посрамления своего с паскудным бесом. Ленка как высасывала из него всю подноготную, не прилагая ни малейшего усилия, с шутками-прибаутками.
- Да я поняла уж! В ТАКОМ говне ТАК играть! – откровенно заявила она. – Это насколько ж женщина могёт по жизни…  Может, для кого это и в отрицалку встанет – зачем же так выставлять себя, но я девка простая – всегда думала, напротив, в этом высший пилотаж.  Даже есть что-то великое – до абсурда обнажается тупость той самой  поп-культуры. Молодец у тебя мама! Мо-ло-дец! Мое почтение.
Почему-то ему не хотелось СЕЙЧАС обсуждать Иришку, или пересказывать всевозможные факты ее биографии, как бывает в подобных случаях. Он не отдавал себе отчета, но здесь тоже скрывалась какая-то боль. Непонятная и необъяснимая.
- Но с такой родословной, паря, очень легко можно попасть в жернова…  Не знаю, почему, но ЛЕГКО и все тут. По разным причинам, возможно… 

Влюбленный. Глава 21 Нярта-Ю, 1994
Они отошли от экспедиционного очага к дальней части острова, к его «стрелке», где речушка делилась на два одинаковых потока. Сгустилась тьма – были те редкие в это время года часы, когда здесь, возле полярного круга, ненадолго смеркается. Неожиданно снова резанула по глазам вспышка атмосферного электричества, по силе заметно превосходящая вчерашнюю и такой же гул зарождения обвала. След за этим очень громко забурлила речка перед островом и обдала молодых людей  мощным шлепком ледяной воды. От неожиданности они синхронно отпрыгнули и оказались в объятьях друг друга…
- Ничего, ничего, это душ!, - засмеявшись, Ленка процитировала крылатую фразу из кино. – ну ты, Хозяйка, даешь!!! – при этих словах Валентина слегка дернуло за нервную систему, - О! Поняла! Наверное, не стоило мне вчера Валькирией себя речь! Ну ладно, прости дуру грешную, Хозяйка, не злись! Брррр! Однако не Индийский океан!
- У меня был один приятель, который любил  повторять «Не груби незнакомым!» По-моему, сейчас это особенно уместно, - Валентин мотал головой, разбрызгивая воду со своей шевелюры. Странное дело - с этой девчонкой куда-то девались если не все, то очень многие его тревоги. Ленка была какая-то такая лихая, бесстрашная со знанием дела, что впору было за нее держаться, как она, собственно, и рекомендовала, - а ты на самом деле это серьезно? Про реакцию этой… то?
- Костер надо, блин! Мокрые, как черти. Да нет, конечно! Хотя то, что происходит в реале, практически всегда связано с тем, что может происходить в других плоскостях… Как кто-то умный изрек «Вся вселенная трудится над каждым мгновением, чтобы оно было именно таким».. Чем трепаться, давай-ка разожжем тут что-нибудь! Я выпила, мне что-то так хорошо, неохота спать идти… Посидим еще малость, просохнем заодно. – говоря это, она уже собирала тонкие сухие сучья с каменистой почвы. В такого рода лесах топливо в любой, даже самый зверский ливень, всегда имеется, и ходить никуда не надо. – А по «физике» мы просто делаемся свидетелями очередного горообразования, можем гордиться. Тут местечко очень тектонически подвижное, вот и настала пора. Только откуда это электричество взялось, не пойму…  Да ладно, ученым видней.   
«Целая вселенная трудится над каждым мгновением…» «Не думай о секундах свысока…»
- Или же вообще все это я! – весело продолжала девчушка, - Я часто слышу, что «с тобой рядом как молодеешь», вот я ИХ и омолаживаю.. – кивнула в сторону громад центрального хребта на дальнем фоне –
- А помнишь, Лен, такой анекдот? –  уже разгорался, схватывая щепки и прутики, новорожденный костерок, - Ну, где грешник говорит «Господи! Неужели ты из-за одного меня целый корабль потопишь?», а Бог с небес отвечает «Я вас, сволочей, три года на один корабль собирал!». – они радостно рассмеялись, Елена приложила голову на грудь парня.
- Да! Видать, и покаяться мне тоже есть в чем, - комично вздохнув, заметила девочка, - говорю же – все одно к одному.
Непонятно, необъяснимо, невозможно понять, почему вдруг Валентину, уже давно привыкшему к тяжелейшему, больному состоянию души, вдруг стало невозможно ХОРОШО! Но… нет! Сразу в памяти всплыло последнее интервью с Башлачевым в журнале «Контркультура» - оно было сделано за три месяца до таинственного самоубийства гения. Там, как помнил Валентин, свет и умиротворение буквально текли со строк. Только одно, считай, и говорил поэт – что не может передать, как же ему ХОРОШО стало сейчас!    ДОЛОЙ! БРЫСЬ!!! – возвопил Валентин ко всем этим подозрениям. «Все от винта!» Им просто хорошо и легко, ему просто очень классно с этой славнейшей девчонкой, такой родной и… похожей на него самого. Да, именно так! Чудовищно, нереально близкой по всему, ближе всех, кого бы там когда не было. Девочкой, которая ознаменовала собой старт его новой жизни.  Он рисовал эту жизнь в себе и уже видел все пути-дорожки ее реализации.
Идти по земле. Быть с ней и на ней, как неотъемлемая ее частица, росток, принимать всем телом и духом, пропускать через себя любое дыхание, любой обмен силами между планетой и космосом. Время меняет ту Жизнь, которую придумывают себе двуногие, возомнившие свое прозябания на теле испохабленной ими же живой планете «материальным, реальным» миром. Для них и открыты настежь «средневековье», «капитализм», «марксизм», «девяностые годы двадцатого века на постсоветском пространстве…». Это ИХ мир, а не РЕАЛЬНЫЙ! Это то, что ими создается, а затем их же и порабощает, съедает, уничтожает, растлевает.  Для той земли, где Валентин пребывал сейчас и рассчитывал пребывать и дальше, не было ни средневековья, ни девяностых годов. И тогда, и сейчас, текла Нярта-Ю, несла свое золото. (Которое людям за каким-то хреном вдруг пригодилось…  Вот уж боги, если они есть, небось в обморок от смеха падают – ЗАЧЕМ????). И росли леса по ее берегам, и тянулись к солнцу вершины. Только отмирали старые деревья, удобряя каменистую землю для роста новых – своих потомков,  да камни иногда встряхивались, омолаживая облик земли новыми формами. Все тут в движении, ничего не стоит на месте – но с другой стороны, все как было, так и остается. Независимо ни от чего, что творит человеческое общество в своих муравейниках где-то на дальнем краю планеты. РЕАЛЕН и материален этот мир, а не тот! Этот мир красив и независим, спокоен и жесток, справедлив. ВЕЧЕН!   
 И разве они с этой девочкой не полноценное воплощение законов того самого РЕАЛЬНОГО мира? Что он, что она – где там стоит печать времени и общества?  Они же, как те самые скалы у реки, независимы ни от чего, САМИ!
Елена меж тем с трудом стянула с себя мокрую штормовку, затем одним движением через голову и футболку, оставшись в лифчике.
- Эй, Лен! Ты чего!...
- Да ладно, ничего принципиально нового ведь ты не увидишь для себя. Что естественно, то не постыдно! – приблизившись к огню, она вывешивала мокрые вещи на воткнутые между камней прутья, - смущаешься – сам отвернись! Хотя рекомендую тебе сделать то же самое.
Он тоже разоблачился по пояс и придвинулся к костру и Елене.
Как же ему было хорошо! Даже холодный и сырой воздух не беспокоил. Стало светло на душе, тепло во всем теле, радостно и счастливо вокруг. Стоило, наверное, еще не так намаяться за жизнь, чтобы получить, наконец, ЭТУ возможность, в удивительном  диком краю посидеть у жизнесогревающего огня с этой милой, юной девчушкой, бесшабашной таежной нимфой, породистой арийкой, жесткой и прямой жизнелюбкой, бесстрашной веселушкой, северной королевной из гордых племен древности!!! С ней хоть на край света, ее будет не хватать ему в бесконечном пути по этим землям Сибири. А, может, даже изменить свои планы ради нее?
- Слышь, Влюбленный, а давай ты станешь моей находкой? – вдруг, как будто в такт его мыслям,  предложила Ленка, - Поедешь с нами в Питер, устроишься на работу в геологии, может, даже в институт поступишь! Снимем тебе конуру в общаге, буду ходить к тебе в гости и всем хвастаться – это, мол, Я! Я такая умная! Разглядела в биче такой самородок! Моя находка! А!? – ее глаза смеялись, но вопрошала она довольно серьезно. – И с мамой познакомишь меня, вот клево будет! Мы друг другу понравимся, зуб даю! – ее взгляд, блестящий от недавнего выпитого, был направлен прямиком в глаза Валентина. – а, может, и не в геологию устроишься, бизнесом там каким займешься…  Но тогда уж я претендую искупаться в роскоши, хоть разочек. Ну хоть в одном джакузи с шампанским.  Как ты на это смотришь, а? В Саранпауле тебе все равно не жить после того фейерверка, тетя Маха верно указала! «Уезжай отсюда, парень, здесь тебе не жить!» - и взгляд ее – лукавый, смеющийся, расслабленно-блаженный…
- Ладно, ладно, не отвечай сразу! Предложение в силе до срока исполнения договора! – дополнила она.
Валентин смотрел на Лену с противоположной стороны костра таким же прямым взглядом, как и она. Как, неужели, это ОНО! Конец мытарств, начало кардинально новой жизни, свободной от всякой чертовщины, непоняток и мучений! Жизни, в которой есть человек, которому и слова не обязательно говорить, настолько близка его душа, разум и все прочее к твоим! Господи, как она замечательна! Всего шестнадцать лет, а по уму превзойдет и его самого, да и не только его. Совсем взрослая, зрелая, мощная!  И при этом открытая и непосредственная, как маленькая девочка. Разрешает себе быть открытой, поскольку ничего не боится! Если бы поверить в ту самую Валкарию, танцующую на камне, так это она и есть… «Если бы я уверовал в Бога, то это обязательно был бы Бог, умеющий танцевать» - это опять Ницше, опять Заратустра.  Как все сплелось в единый клубок! Танец девы-Валкарии на камнях, веселый, жизненный танец Ленки по камням и ухабам реальности.   Все хорошо! Свет! Вот он грековский свет, кажется!!! Да, действительно, свет. Очередной электрический разряд резанул тьму короткой ночи.
- А!!! Что творит наша дева-то! – возбужденно воскликнула Елена, - Мы свои, СВОИ!!! Не бей нас! – обращалась она в темное пространство замершей в предчувствии тайги. Затем пересела на другую сторону костра, к Валентину.
- Ленка! Скажи, зачем ты ко мне так, ты же меня совсем не знаешь? – все-таки спросил Валентин, - неужели ты думаешь, что…
- Я просто НЕ ДУМАЮ ничего, вот и все! Мне с тобой интересно, и какого хрена  это не озвучить? Признаюсь честно, первый раз в жизни мне настолько интересно с парнем. Родство наше  я еще почувствовала там, у вертолета…
Ясность сознания была просто космически-прозрачная, никакой лишней шелухи… как, собственно, и должно быть. Шли бы к чертям все условности и чужие слова! «Это ОНА взывает к девочкам…»
Ну и пусть! К черту и это тоже!!! Никто не должен знать дату своей смерти, равно как и первопричину своих деяний и стремлений, иначе не человек, а сороконожка  из притчи выходит, думающая, какую ногу поставить следом. Ничего нет! Никого нет!! Ни Христа, ни дьявола, ни Грека, ни Ирины! «Нету рая, нету ада // Никуда теперь не надо…»Есть только он, Елена, и эта замечательная земля, соединившая их. Валькирия, парящая над горами и ждущая, ждущая …. Может и не дождаться, ведь жизнь только начинается! Кто должен думать, что будет потом??? Да кто угодно, только не он и не Ленка, поскольку ИМ хорошо сейчас, а не ПОТОМ. Все силы, вся ярость этой дикой природы служит ИМ, ИХ соединению душ, тел и умов!
 Всего составляющего ЛЮБВИ.
Рок-н-ролл заиграл в сознании резко и в полную силу. «..Ты летящий вдаль… ВДАЛЬ … Ангел!» - взрывала долгий застой творчества группа «Ария» « Ну что ты, смелей! // Нам нужно лететь // А ну от винта! Все! Все от винта!!!» - рвал струны Саша Башлачев.    ВСЕ ОТ ВИНТА! И не нужно ему ничьего прощения или непрощения, Валентин Кремов сам себя и казнит, и милует, сам хозяин своей дороги, воин. ВСЕ ОТ ВИНТА! Он влюблен, он дико, люто, как зверь голодный хочет эту девчонку, и все грозится быть неимоверным, немыслимым, невозможным! Они так молоды, так радостны и сильны. Сама эта земля, сама Хозяйка ее играет Мендельсона на своих инструментах во славу воссоединения…
…Он сам не заметил, как их губы сплелись в глубочайшем, бесконечном поцелуе. Как стосковавшиеся по ласке тела, казалось, готовы были завязаться в узел. Сила пальцев, вонзенных в спину Елены, казалось, могла раздробить алмаз, но ни единого звука со стороны девушки говорило о том, что именно так и надо, еще, еще сильней! Валентин, наконец, отвел губы.
- Да… Так ты… Реально … «погубишь меня…» - срывающимся шепотом заговорила Ленка. – Горит все! Взорвусь ща на хрен!! Быстрей!!!
«Оказал ему услугу // И оркестр с перепугу // И толкнуло их друг к другу // (Говорят, что сквозняком)/.
 Оркестром им был рев камнепада и двойная вспышка, от которой как током дернуло обоих. Гул в нескольких буквально километрах от острова был особенно протяжный, и на землю пролился очередной теплый дождь. Атмосфера сводила с ума своей непредсказуемостью - творилось что-то  невообразимое.
- Валькирия… одобряет нас… Слышишь,  Зверь… - горячий шепот  - что-то… великое… происходит ТУТ!

Влюбленный. Глава 22 Нярта-Ю, Москва 1994
На следующее утро экспедиция Станислава Викентьевича Шокальского спешно собиралась. По рации пришло штормовое предупреждение, в горах неспокойно, возможно зарождение толчков земной коры непрогнозируемой силы. Сообщили, что завтра к ним выезжает вездеход. Все полевые партии покидали сейсмоопасную зону, поскольку никто не мог точно определить силу возможных грядущих землетрясений. В коллективе чувствовалась легкая тревога, люди активно паковали вещи и раскладывали по нужным местам весь научный материал, образцы, которые успели добыть за неделю работы. Как ни странно, эта тревога, очень даже не в слабой форме, передалась и Валентину с Еленой, несмотря на счастливое событие в их жизни. Особенно плохо внутренне чувствовал себя Валентин, просто неимоверно плохо – как будто вернулось то состояние, что он испытывал в последние дни жизни ив столице. Что это?? Почему??
Суета, активное движение народа. Включенный радиоприемник передавал новости.
«Известная кинозвезда Ирина Петлицына, управляя автомобилем…» - донеслось из приемника, но помехи не дали ничего далее расслышать. Тут же кто-то из геологов взял радио и перевел на более слышимую волну, там передавали какую-то оперную постановку… Парень успел услышать начало. Боже! КАК НЕ ХОТЕЛ ОН ДАЛЬШЕ НИЧЕГО СЛУШАТЬ!!!!!

Из сообщений прессы:
« В семидесяти километрах от МКАД по Горьковскому шоссе произошла авария. Известная кинозвезда, одна из самых таинственных фигур шоу-бизнеса Ирина Петлицына, управляя иномаркой в нетрезвом состоянии, не справилась с управлением и слетела с дорожного полотна. Ударившись о камень, кабриолет БМВ взорвался. Петлицына, выброшенная силой удара из автомобиля, скончалась, не приходя в сознание… Ведется следствие. Выяснилось, что накануне своей последней поездки Ирина поссорилась со своим продюсером, режиссером и любовником Григорием Панасенко на почве неверности…» 
 Из показаний очевидцев:
Шикарная белая иномарка с открытым верхом неслась по трассе на огромной скорости. Неподалеку одной из деревень из лесу неожиданно выскочил на шоссе пятилетний мальчик, ходивший с бабушкой за грибами. До ребенка оставались считанные метры, как кабриолет резко крутанулся и слетел с трассы, выбросив женщину из сидения на двенадцать метров, после чего округу потряс взрыв…
…Сбежалось пол-деревни. Она лежала на земле, красивая и строгая. Открытый верх автомобиля не позволил смерти ее изуродовать, и ушла из жизни она так же легко, как и относилась ко всему – то ли от удара об землю, то ли от разрыва сердца. В полете, как и жила. Абсолютно без мучений.
Стояла на коленях над ней, гладила ее неподвижную голову и причитала простая русская женщина, бабушка испуганного до онемения малыша. «Девочка!... Красавица моя!... Как звали то тебя, ангел! Знать бы твое имя, за кого Богу молиться всю жизнь-то!...» Эта бабушка, кажется, лучше всех поняла, что произошло на трассе.  «Смотри, Валечек! – закричала она внуку, - Эта девочка… Эта тетя… погибла, чтоб ты жил!!! Жил!!!» Стык двух цивилизаций - «девочка» была моложе этой женщины на какой-то десяток лет, если не меньше…
«Сдается мне, Марь-Ванн, - удивленно промычал шокированный  деревенский «интеллигент», - что молиться тебе за Рабу Божью Ирину…»
«Ешкин кот! И впрямь ОНА!!- заголосили мужики, - Ну ни … себе!!! Смотри, смотри, это та, из телека!» - все население глухо роптало в своей массе до приезда всевозможных служб, «Ну гоняют, шмары богатые! Как будто сто раз живут!»
Разговоры ее теперь не касались…  Да, в общем, и раньше то ничего, что о ней говорили и думали, ее не касалось.
Медэксперты ГАИ  удивленно переглядывались, глупо улыбались от очевидного-невероятного. Уровень алкоголя в крови кинодивы настолько превышал все возможные нормы, что было непонятно, как она могла ВООБЩЕ дойти до машины из дома и завести мотор. И как в таком состоянии она проехала на «двухстахдевяти» семьдесят километров от города!?  И, ко всему прочему, имея довольно скромный опыт вождения, совершить наисложнейший маневр во имя спасения ребенка. По всем техническим показателям мальчик, выскочивший на трассу, был обречен, даже если машина бы ехала с вдвое меньшей скоростью! Такое чудо недоступно, казалось, и опытным «спиди»! Чудеса, мистика! Менты благоговейно «снимали шляпы» перед столь великолепной гонщицей.
…Что касается Иришки, то у нее все было проще простого.  Перед ней выскочил на дорогу ребенок и она, сама будучи матерью,  не могла поступить иначе. И никакой алкоголь не мешал ей всегда поступать по-своему…
Желтая пресса яростно предрекала окончательное фиаско режиссера Панасенко, журналисты глумливо предлагали ему теперь выращивать картофель или срочно устраиваться на завод, коль так тупо не уберег ЕДИНСТВЕННУЮ движущую силу всего своего бизнеса. Заголовок первой страницы одного из таблоидов гласил «Жорик Панасенко не справился с управлением»
Ушла Ирина из жизни, ушла с телеэкранов…
«Какая женщина погибла!» - сокрушались мужики, слушая сводки всевозможных теленовостей…
И вздыхали с облегчением их жены…

После вчерашнего «хорошего» теперь Валентину казалось, что еще никогда в жизни не было так плохо. Даже тогда, в пору московского безумия. Казалось, он потерял любую, даже самую последнюю точку опоры. Сообщение по радио он не дослушал, да и не было ему интересно что-либо слушать, поскольку он уже знал -  НАЧАЛОСЬ! Знал и чувствовал. Его внеземной путеводитель (или путеводительница) дали ему зачем-то глоток пронзительного, нечеловеческого счастья с Еленой, подвели его к той черте, где он смог увидеть, как ДОЛЖНО БЫЛО БЫТЬ!. Какая ему нужна женщина, какая жизнь ему была бы по душе… И теперь – он чувствовал, что начинается то, о чем диктовал ему сумасшедший страх последние считанные месяцы жизни. Дева-Жизнь не прощала его, она не умеет прощать. Умеют это только попЫ, и хорошо, если бесплатно.  Уход из жизни своей земной матери-Богини он почувствовал как нельзя ясно. Но запрещал себе взять приемник и навести его на волну новостей. Цеплялся за последний шанс – а вдруг все-таки в одном миллиардном случае, все же НЕТ! Все же свершилось чудо! Человек был полностью не в себе…
От Ленки он буквально бегал, прятал глаза, занимал себя всевозможной суетой, только бы не остановиться рядом с ней, чтоб не пришлось что либо говорить. Девчушка была сильно удивлена. Глазела ошарашено, пожимала плечами. Потом, наконец, он остановил ее и сказал
- Ты – лучшее, что у меня было! Я тебя умоляю всеми возможными мне способами… Я ГОТОВ БОГА ПОПРОСИТЬ О ПОМОЩИ!  Держись от меня сейчас подальше, любимая! И  не задавай вопросов, ты же такая умница, все поймешь! БОГ С ТОБОЙ, Леночка! Если ВСЕ ЭТО завершится и мы уедем отсюда, то…. Выходи за меня замуж! Все, а пока прощай… НЕЕЕЕТ!! – заорал он, когда девушка открыла рот, - НЕ ЗАДАВАЙ!!! Не спрашивай! – Валентин вырвал край одежды, за который Лена пыталась его удержать,  ноги его уже уносили далеко прочь, прочь от этой лучшей из девчонок.
- Совсем ох…л!!! – ошарашено сказала Ленка своей взрослой подруге из отцовского окружения, которая случайно заметила эту сцену, - Танюх! Я вообще не понимаю, что творится!!
И так весь остаток дня после случайно прорвавшегося радиоэфира с именем Ирины Петлицыной. А земля под ногами давала толчки – правда, не особо ощутимые, слабенькие. В воздухе висел густейший туман и шел теплый не по-приполярному дождь…
К ночи все сборы были закончены. Измученный Валентин моментально упал в обморочный, нездоровый сон…

…Который был прерван долгим поцелуем в губы. Открыв глаза, он обнаружил перед собой девичье лицо… Кажется… Хотя нет! Да какая, собственно… «Идем!» - услышал он зов. Какой-то чужой, отвлеченный, нечеловеческий. Юноша бесшумно встал и покорно поплелся с острова вслед за белой спиной женщины. Сзади ее, естественно, было не опознать. Она шла впереди не оборачиваясь, будучи уверенной, что вослед за ней человек плетется в ночной туман и не думает противиться… Страха он пока не испытывал.
До слуха донеслась тревожная музыка. Знакомая. А! Он узнал – песня «Зверь» Вячеслава Бутусова с альбома «Титаник». Аккорды неслись откуда-то с юга. Ну да, ведь Бутусов Екатеринбуржец, уралец… Эта музыка и должна сюда доноситься с юга. «Я вижу огни // Вижу пламя костров // Это значит, где-то здесь// Скрывается зверь/» Это он был тем зверем, который уже не скрывался, а шел, как привязанный, на поводке за неизбежностью. Вот и запоздалый страх проявился…  «…вижу слезы в глаза-ах // Это значит, что зве-ерь // Почувствовал стра-ах…» продолжал петь Бутусов под тревожную, запредельную музыку . Валентин бессмысленно шел, уже довольно далеко уйдя от лагеря, за три переката Нярта-Ю вверх по течению. Дергались вспышки, земля под ногами подрагивала. Затуманенная до полной невидимости тайга наполнялась какими-то голосами и звуками, в тумане проявлялись облачные фигуры кого-то…
«…он, я знаю, не спи-ит // Слишком сладкая боль // Все горит, все кипи-ит // Пылает огонь…» Огонь, действительно, пылал где-то впереди, но удалялся по мере его приближения. Фигуры в мороке просвечивали все более явно, в какофонии  астрального шума он уже различал отдельные слова и знакомые голоса, хоть и не полностью похожие на те, которые он знал.
«Сынок! Валька! Мы неправы были, слышишь?  Мы не умели любить.. Зато теперь можем!» - различил он ласковый голос матери. Так ласково она говорила только с маленьким ребенком, когда он еще был им. «Это так славно, ЛЮБИТЬ! Не пугайся, сын, все будет хорошо-о-о!» Первое виденье пропало.   «Я тебя не брошу, Кремень, полюбила навсегда!» Тут он без преувеличения ужаснулся… «АЛЕНКА!!!» - вслух завопил он , «Ты тоже ТАМ???!!!» «Нет!» - донеслось до него из дальней откуда-то дали, «Я  – всегда между…  то есть везде…  где есть моя музыка!..  Нет понятий ни  ТАМ, ни ТУТ, слышишь!...   Ничего не бойся, ты проше-е-ел!»
Внезапно заунывная тревога «Наутилуса» сменилась жесткими аккордами русского «металла». «…Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь….// Любит праздники и громкий смех…»
«Понятно, провожают…» - подумалось Валентину. Снизошло противоестественное успокоение. Впереди из белесого морока возникла скала с черным входом в пещеру. Он даже помнил ее, когда ходил на развед-маршруты.
«…И в гостиной при свечах он танцевал, как Бог // Но зато менялся на глазах, едва заслышав шум дорог // Все что имел, тут же тратил…» - Господи, все в прошедшем времени. НО ОН ЕЩЕ ЖИВ!!! А вдруг… Так же «прямолинейно-равномерно» он вошел в пещерку. В эфире продолжала расплескиваться какофония всевозможных звенящих звуков, из которой он силился выжать хоть каплю чего-то для себя значимого. «Ты летящий вдаль.., ВДАЛЬ…. Ангел!» - о! вот уже не в прошедшем времени. Все продолжается! Ну правильно, Ангел продолжает лететь, он же бестелесный…  Полились новые голоса, живых и мертвых, кого он когда-то любил или кто его любил, или просто были связаны как-то с его, валентиновой, жизнью. С той Жизнью, которую он так любил… неумело, по-юношески, «неправильно», даже можно сказать….
«…Ты хорошо себя проявил в последние дни!» -  услышал он голос, обращенный напрямую к нему. В пещере проявилась белая гостья из хитровской квартиры. Но уже не страшная, совершенно! Какая-то степенная и ЧУДОВИЩНО РЕАЛЬНАЯ.  Казалось, до нее запросто можно дотронуться. «Ты -  воин, достойный светлой участи…  Но в том мире, где ты сейчас, ты рискуешь снова упасть, не поняв основного…. Поэтому… »
- Дева Валькирия, воля твоя! – спокойно отвечал Валентин. –Собственно, другого я и не просил. Не Тебя ли я хотел познать?... О чем алкал, то и … получаю. И не объясняй ничего…
«Да пребудет с тобой спокойствие, Воин! Все хорошее, что мог, ты сделал, не переживай за это.  И ты, и Она все искупили… Искупили…. Осталось только понять… Постичь… Да пребудет с Вами спокойствие  познающего духа!... То, что ты сейчас ЗДЕСЬ – это твой выбор! Твоя воля! Сам пришел, сам можешь уйти… Прямо сейчас!»
- Нет, Я ОСТАЮСЬ  –  бесстрастно сказал Валентин.
Земля содрогнулась под ногами Валентина, рев обрушающейся пещеры перекрыл все многоголосье звуков. Старая скала пятнадцатиметровой высоты  обрушилась от толчка земли всей своей массой, перекрыв русло Нярта-Ю по всей ширине.

Утром вся геопартия как подорванная искала пропавшего парня. Никто не слышал, как он вставал, уходил, люди были ошеломлены происшедшим… Куда! Как!!! Зачем! Елена металась, как белка в колесе, схватившись за голову и повторяя одну и ту же фразу «Говорила ж ему, за меня держись!» Никто не мог ее успокоить. Когда прибыл вездеход и геологи стали грузить свой скарб, девчонка отбежала в сторону и заявила, что без Валентина никуда не поедет, пока не найдет его, живого или мертвого. Она уперлась рогом, ее не могли даже силой сдвинуть с места. При этом не единой слезинки не пролила…  Только отец-начальник, которого девочка уж очень сильно уважала, довольно грубо рявкнул на нее, и она обесточено полезла в кузов. Кто-то уже догадался, что этого странного парня вполне могло завалить тем обвалом, что окончательно перекрыл речку… Вот только с какого перепуга он туда ночью пошел!!?? Ладно. Окончательное решение возложили на поисковиков, что будут здесь работать после завершения всех этих катаклизмов. Все погрузили, машина тронулась. Только когда один из молодых парней заявил, что, Слава Богу, что все НАШИ в сборе, все живы, перед ним как из-под земли выросла эта юная «русалка», схватила за ворот, так что ткань затрещала и сквозь зубы выдала
- Ты, козлина! Яйца бы тебе на бур намотать!
Ленку пришлось буквально оттаскивать. Викентьич пытался заговорить с нею, но она только прошептала не своим голосом, что «умоляет не трогать ее хотя бы сейчас…»  Хорошо чувствующий свою кровиночку начальник крепко ее обнял и прижал к себе.
- Все переживется, доча… Ты же умница у меня.
Тут пришел ее черед разрыдаться… Для всех то она была УМНИЦЕЙ, и для одного, и для другого. А было ли ей от этого легче?..

Влюбленный. Глава 23 Приполярный Урал, 1994
 Прошло два дня. Толчки земной коры прекратились, Ничего особенного, никакого страшного землетрясения не случилось, так, пошалили слегка горушки и успокоились. Ушел куда-то зловещий туман, над севером Западной Сибири и прижавшимся к ней Уралом небо прояснилось, потеплело. В горы было брошено множество людей -  расчищать скальные  завалы, грозящие затоплением действующих рабочих площадок, а также  искать одного пропавшего человека в районе траншеи. Вот почему-то найти человека никто не надеялся.  Думали, что наковырял слитков из той самой знаменитой траншеи и был таков.
Трое людей шли мимо обрушившейся в речку скалы. После этого обвала Нярта-Ю  усмирила свой бег и затопила ровную площадку кедровника, превратившись в этом месте из бурной речушки во что-то бесформенное, болотовидное. Через некоторое время она проторит новое русло и снова весело зазвенит по камням, но пока вот…
Мужчины осторожно переступали с глыбы на глыбу, под которыми виднелась вода.
- О! Малюта! Ехраный бабай, кажись, дружок твой тут!!! –  завопил один из них. – Ну все, Васек, ты отомщен по полной, спи спокойно!
Трое мужиков – это были Вася Малютин, тридцатилетний Димуля, налетчик со стажем, гроза сельских магазинов и смешной мужичок Алешка, который в компании бичей был вроде юродивого. В поселке он появился недавно. 
К Димуле сразу подскочили остальные, с интересом разглядывая лежащего между камнями человека.
- Так вот, кто это пропал-то, оказывается! – угрюмо произнес Малюта, - Да уж, пути человечьи непредсказуемы…
- Не успел я его шмальнуть там, в гостинице, вот скала за меня и завершила суд праведный, ха-ха! Ну,  нах, вообще!
- Дмитрий Петрович, нельзя так о покойном! – вкрадчиво заговорил Алешка и бороденка его затопорщилась в непритворном благоговении. – Живая душа землю нашу покинула, уважение надо проявить-то!
Этот невысокого роста мужчина всю жизнь стремился стать слугой Господа Иисуса, несчетное количество раз приживался в разных монастырях, но всегда уходил, не смогши превозмочь свою единственную, пожалуй, страсть – к водочке, к «беленькой». И вот, окончательно признав себя неисправимым грешником, он забичевал на северах, таким образом желая искупить грехи. От Алешки  никогда никто не слышал ни матерного, ни просто бранного слова, и абсолютно ко всем он обращался принципиально на «вы» и по имени-отчеству, из уважения к «рабам Божьим». Смешной такой, добрый мужичок! При этом, несмотря на щуплое телосложение, Алешка обладал какой-то аномальной физической силой, как будто работал не мышцами, а чем-то другим, глубже запрятанным. И не ведал, практически, усталости…
- Да пошел ты, поп! – начал было Димуля, но Малюта рявкнул:
- Заткнись, придурок! Человека тайга прибрала… Достойная смерть.
  Этот бич практически всегда имел одно и то же выражение лица, мрачное и свирепое, слегка разбавленное неземной тоской. Не дай Бог, если Малюта улыбался своим щербатым ртом – сразу делалось ясно, что какому-то там объекту его улыбки очень сильно несдобровать…
Бичи молча стояли над мертвым телом, каждый думая о своем.
- Да, злил он меня всю дорогу. – наконец заговорил Малютин, - так прям душа не легла, хоть волком вой! Какой-то, бля, нечеловеческий, неживой он, что ли…
- Василий Васильевич, все мы дети Господа нашего, каждый в своем неразумном подобии ходит…
- Да погоди ты, Лех, с Богом своим, думки у меня… Но в гостинице он, конечно, устроил мне, -  бич даже улыбнулся, - грамотно накрыл, сучонок!
- Люди, помянуть надо раба Божьего, - Алешка достал из сапога вечную свою спутницу - фляжку, - как его звали-то?
- Не помню ни …, - вставил Димуля, - какое-то бабье, кажись, имя!
- Валентин, во как! – сказал Малюта. – помню, когда пацаном был, так нередко звали ребят… все равно мне не нравилось… А из молоди вообще первый, кого я знаю с таким именем.
- Давайте, люди, помянем раба Божьего Валентина, чтобы все, как надо, по канонам свершилось! – Алешка сделал глоток из фляжки и передал ее Димуле, - Дмитрий Петрович…
- Ты, поп! Ща загудишь на неделю, сам так сдохнешь тут или все мы ни копья не получим с тобой! Убери пойло свое, нервируешь!
- Нет, нет! – Алешка быстро закрестился, -  не свершиться непотребству окаянному, человека же поминаем, чтоб ему легче было предстать перед Господом нашим. За облегчение его участи на Страшном Суде!
- Да, Димуль, надо! – поддержал Алешку Вася Малютин, -  давай я помяну – взял он фляжку в руки. Сделав внушительный глоток, он выдохнул и стал говорить.
- Не, парни, тайга м….ов не прибирает, те по-другому как-то дохнут. – говорил он медленно и мрачно-вкрадчиво, -  Знаете, у меня сложилось такое уважение к ней после одного случая из жизни. Бежали мы как-то под Ивделем, из «строгача» сучьего, я и мальчик молоденький совсем, вроде этого... Четыре дня плутали в лесу, ни деревень, ни подножного корма… Весна была, еще ни ягод, ни грибов в тайге. И парниша мой совсем выдохся, уже просит прикончить его, не может больше…   - Бич тяжело вздохнул, - Ну вот, я уже готовился совершить непотребство,  ну, как «корову» его, понимаете?… - он мучительно сморщился от крайне тяжелого воспоминания, - а все внутри меня протестует, ну не могу я это сделать! Но выбора то уже не остается, вместе подохнуть или мне одному выжить, ТАК используя его… Но не могу я, ведь сам же человек, не чмо какое грязное … Иду я один, еле ноги переставляю уже с голодухи, и тут – глянь! -девушка молодая вдруг на камне возникла, и ручкой своей машет, зовет! А вокруг и близко нет никаких поселений-то!... Ну, я, понятно, пошел за ней, куда она там звала…
- Да уж, понятно, Васек, за телкой рванул, - осклабился в похотливой улыбке Димуля,
- Урод, бля! Когда ж твоя пасть закроется окончательно! – не меняя интонации голоса, продолжал бич, - так вот, иду я за ней, ковыляю, и что вижу! На поляне кабаны друг друга мочат… Ну , за самку, видать, весна же… И один из них, послабей который, гляжу, падает на землю. Этот… победитель-то… с гордым хрюком удаляется. А они хоть и свиньи, но до смерти за баб своих не задирают друг друга-то! Тоже закон природы такой, правильно, видать… У них ТАМ все как-то правильно… Тут я и подоспел к нему, добил бедолагу-неудачника. Вот так вот, нажрался от пуза и парнишу накормил. Девчонка та пропала, как не было ее. И кто это такая тут ходит??
- Не знаю, кто такая, нах.., но попадись она мне, ух я… - разглагольствовал Димуля, и злобная его морда аж вибрировала от этих фантазий.
- Нехорошо вы, Дмитрий Петрович, говорите! Девушка эта, вполне вероятно, внучка Бога нашего!
- Ха! Ну ты смешишь, поп! Внучка?? Бога!!! – Димуля зашелся от хохота.
- Уж не знаю, кого там она внучка, но не человек это, не баба, явно, - продолжил Малюта, - я так решил, что это как душа, что ли, тайги нашей, и может она человеком прикидываться, девкой этой. Чтобы уберечь, когда надо, человека от мерзостей, ну и прибрать безболезненно, тоже, вероятно, когда так надо… Так что то, что этого парня тайга забрала, говорит, что нормальный был, видать, пацан. Помянем душу его беспутную, и похоронить надо бы по-человечески.
  - Нет, люди! Не хоронить надо, - заволновался Алешка, - вроде как парень-то антилегентный, городской… В поселок бы доставить и к родичам переправить как-нибудь.
- Да какой он антилегент, бичара… Не такой, конечно, как мы, помоложе будет, но не из тех, не из науки. – Малюта продолжал угрюмо глядеть на Валентина и гонять ведомые только ему мысли, - да и в столице уж некому его встречать, к тому же…
- Откуда так много ведаете, Василий Васильевич?
- Ну, тогда то, на Неройке, подпоили его пацаны, и проболтался он… Правда, послед в отказ ушел... Телек там в балкЕ был. Эта краля знаменитая, кинозвезда-то, мамаша его вроде как… Так вот кончилась она недавно. Передавали.
- Во как бывает! Мать – лицедейка, сын -  бичует, - задумчиво нахмурился Алешка, - и умирают одновременно… Не дал им Господь узнать о смерти друг друга-то…  Люди! Тут явно что-то неспроста! Как  прогневали Его сильно! – мужичок истово закрестился, - Ох, Создатель! Грехи наши тяжкие.
- А, может, не без этого у них? – Димуля расплылся в мерзкой улыбке и выдал неприличный жест, мамаша-то вона какая была…- тут кулак Малюты с хрустом разбил ему лицо, затем последовал новый удар в грудь.
- Я тебя, м…а, ща урою за одни эти мысли, бля! – рассвирепел бич не на шутку, - еще одно слово, падла, пеняй на себя! Человека ТАЙГА ПРИБРАЛА! А ты… - Димуля утер кровь и заткнулся. С Васей не стоит спорить.
  - Хотя, конечно, она, эта мама-то… Ох! Какая краля! Мне б такую… - Малюта улыбнулся, причем как то даже не свирепо. - Но что за взгляд у нее! На женской зоне с таким глазом паханствовать бы… -  матерый уголовник расфилософствовался, такое иногда с ним случалось, - Стерва, бля! Такая сожрет и не подавится… Не, я считаю, баба – она мягкой должна быть, терпимой, святой, что ли, нах. А эти шмары городские – это как на зоне…
- Да все они там, в городах столичных, педерасты да прошмандовки, - вклеил Димуля, продолжая утираться кровью из носа.
- Василий Васильевич, что мы, грешные, знаем-то? Вы сами бывали в столицах-то ихних, Содоме и Гоморре?
- Да на черта они мне… Нет, не был, БОГ миловал, - при слове «Бог» бич как-то с дружеской издевкой толкнул Алешку плечом.
- И я, вот, не был…  Так может там, в этих столицах-то, Господу неугодных,  вся жизнь – и есть ЗОНА, вот и делаются они такими-то. Что мы по телевидению смотрим?! Ужас один! Нам  ли их судить, столичных-то, Бог простит. – говорил Алешка.
- Ну, Лех, сам видишь, не простил ведь, - продолжал толкать «глубокие идеи» Малюта.
- Василий Васильевич, Бог наш Иисус – он всецело милосерден! Не мог Он не простить. Это ОНИ, наверное, не приняли Его милость. Хотя не мне, дурачку грешному, об этом размышлять. Помянем еще…
Фляжка пошла по очередному кругу.
- Слышьте, мужики, я че толкую! Сами знаете, как у нас бичей хоронят. Давайте-ка мы сами, по-правильному, пусть лежит в том месте, где прибран был.
- Ну вот еще! Время тут на него тратить! Идем дальше, и все, нах.. – попытался возразить Димуля.
- Я кому сказал! – Вася сделал шаг в его сторону, - а ну, работай, падла!
Мужики подручными инструментами вырыли прямоугольник в каменистой  земле, положили туда почившего и соорудили ровный холмик. Постояли, допили фляжку и пошли дальше чистить, по-возможности,  каменные завалы, помогать речке торить  новый путь.
Алешка полночи пыхтел, трудился, напрягал всю свою грамотность. Утром он один вернулся к вчерашнему холмику, поставил на него добротный крестик, старательно перевязанный веревкой, на котором перочинным ножиком было выведено: «Здесь пакоиться Раб Божей Валентин».
Таким образом, Валентин Кремов дошел до Бога. Вернее, был доведен до Него.
Влюбленный. Глава 24 Санкт-Петербург, 1995
В одном из Санкт-Петербургских роддомов появился нам свет удивительный младенец от семнадцатилетней мамочки. Он просто очаровал всех без исключения акушеров своей какой-то видимой целостностью прямо при выходе из утробы, в отличии от других детей. Мальчонка имел огромные яркие глазенапы, красивой формы лобик, даже в первые минуты жизни намекающий на сильный ум человечка. Глядя на этого ребенка вполне могло возникнуть ощущение, что он прямо сейчас встанет и заговорит… Или запоет. Такой вот он получился собранный и крепенький. Непонятно, то ли показалось кому, то ли действительно, он вышел на свет беззвучно и СРАЗУ улыбнулся, с лукавым интересом окинувши окружающий мир. По коридорам роддома врачи зазывали коллег полюбоваться на парня. «ну, помнишь, седьмая палата… Мамочка там такая ХАРАКТЕРНАЯ!».  « Интересно только, кто папочка! – внесла ложку дегтя ворчливая нянечка, - тоже, небось, такой же, ха-рак-тЕрный…»
Лена была счастлива. Она, конечно, после бегства экспедиции с Урала, очень долго успокаивалась, но осознание, что ее нервозность вредит зароненной в нее ЖИЗНИ, взяло верх над эмоциями. Она перво-наперво жестко заявила, что ЭТОГО ребенка будет рожать любой ценой, заблаговременно сама подсуетилась, выбив себе возможность сдать программу выпускного класса досрочно, на полгода раньше, все завершила...  Плохо приходилось только тем, кто намекал девушке, что, а может, раненько,  а, может, того… Ну да Бог с ними. Тем, кто ее хорошо знал, и в голову не пришло так намекать.
Все складывалось, по ее представлениям, вполне удачно. Отец всячески старался участвовать в подготовке «дочи» к предстоящему материнству… Но, казалось, это она готовила его к предстоящему дедовству.
- Ну чего, бать! Два года побуду с ним, затем, как ясли начнутся - учиться пойду, работать…  Не удалось тебе воспитать во мне «крутую полевую бабу», гуманитарий я закоренелый. Так вот, геолога тебе рожаю, воспитывай! Денежек пока займу у вас, потом соблазню коммерсанта, все возверну с процентами.
- Эй-эй! Ты что несешь-то!
- Шутки шучу с тобой… На кой мне это, ты ж знаешь, я сама знатный коммерс!
- Имя готово человеку?
- Станислав, естественно!
- А отчество-то как?, - он засмущался, как всегда, когда разговор задевал личную жизнь дочери.
- Валентинович…
Станислав Викентьевич смотрел на дочь и благоговел. Очень, наверное, нечасто можно испытать то светлое чувство, что вот просто чудо какое-то. Вкладывая в любимого человека глобальную часть души, всего то веришь  и надеешься, что этот самый человечек понесет с собой по жизни лишь частичку твоих вложений, хоть на треть будет соответствовать твоим мечтам о нем. И что ж тогда должен испытывать родитель, увидев перед собой того самого человечка, на сто процентов соответствующего тому, что ты в него старательно всю жизнь вкладывал!!! Сколько же ей пришлось испытать, выходит, в этом их последнем «поле». И хоть бы что с ней произошло, хоть бы выдала чем свои страдания…  Ну и натура у этой его «русалки». Сам геолог не заметил, что глаза его на мокром месте от резко пронзившего великого чувства.
- Ты что, ты что, пап! Все железно! – дочь улыбнулась и ударила его кулаком в плечо, - Будет тебе классный мэн, фирма гарантирует!   

Стоял 1995 год от Рождества Христова. Сын достойных родителей Станислав Валентинович Шокальский смело пошел по Жизни.

К  О  Н  Е  Ц.