5
"Нечто"
И что я тогда так взвинтился и обозлился на весь белый свет? Будто рвал со
всеми, будто оглох и ослеп!.. А мама так плакала!.. Да, конечно же, - это я на себя
злился, это я себя так возненавидел тогда за то, что не знал: как жить мне дальше. А
из-за меня пострадали все.
Мне даже сейчас больно вспоминать те события, что последовали за тем, как дня за
два до отъезда в армию, дома, при помощи двух зеркал и ручной машинки для стрижки волос,
я постриг себя сам, на лысо; и этим открыл свою тайну с институтом и армией перед всеми.
Ещё бы – не открыть! Причёска-то у меня была как у Пола Маккартни, у Битла, - не то что
у моих друзей! - а тут - сразу я лысый стал. Что тогда было!.. Но никакие слёзы,
уговоры, советы, просьбы - на меня не подействовали. Только ещё сильнее обозлился я,
ещё твёрже стал в своём намерении покончить со всем и со всеми разом и навсегда.
И я уехал, будто сбежал ото всех. И убеждал сам себя, что, когда вернусь, то
буду уже точно знать, как я буду жить дальше. Тешил себя надеждой, что за два года
службы в моей голове все мысли утрясутся, успокоятся, и будущее моё будет видно чётко,
без тумана. Но, вот, год уже прошёл, а ничего не прояснилось, не определилось...
"А мама на вокзал прибежала. Я уже в вагоне сидел. Что-то кричала мне через
окно... У неё были такие глаза! Такие глаза!... - вспоминал я тот жуткий день. - А я
смотрел на неё через грязное окно вагона, ничего не слышал, а думал о том, что,
наверное, вот так же когда-то и она убегала от отца со мной и, возможно, бабушка Евдокия
вот так же плакала на перроне... Это - если кто-то провожал маму, а то, ведь, она всегда
говорила, что сбежала тайком и "ни одна душа не знала об этом". Нет, не простит она
меня: уж слишком больно я ей сделал, - с горечью и стыдом думал я в то время, когда всё
ближе и ближе подъезжал к дому. - Подлец! - выругался я сам на себя; и ещё раз повторил,
ещё с большей злобой: - Скотина!"
И так защемило у меня сердце, аж дышать стало больно и трудно; а всё потому, что
в те дни, когда я ещё только подумывал бросить институт, но ещё не решился окончательно,
- в моей жизни и случилось то... "Нечто", о чём знали только мы двое (я и мама) и больше
никто; но мы ни разу не сказали, не посмели сказать друг другу о том ни слова ни тогда
же, ни позже в письмах... И это "Нечто" – и отравило, в основном, наши отношения; и было
той самой последней каплей, после которой я и сорвался... И, вот, год спустя меня всё
ещё терзал вопрос: а имел ли я право сорваться, то есть – так взбунтоваться против...
поступка мамы? Ведь она всё-таки мне – мама! И ей лучше знать - как ей жить! И не мне
- мальчишке - её учить... то есть - бунтовать против неё. А случилось вот что:
Недели через две после похорон Василия Васильевича я, ещё с утра, предупредил
маму, что задержусь в институте. Я хотел позаниматься в библиотеке до вечера, а потом
сходить с Зоей, моей подругой, на вечерний сеанс в кино на фильм "Маленькая Вера", о
котором все в то время только и говорили. Но где-то часов в шесть вечера мне пришлось
срочно менять планы: за мной примчался в читальный зал мой самый "закадычный" друг
Андрей (мы с ним с детства дружны, и в школе за одной партой сидели с третьего класса,
и в институт вместе поступили); и с жаром и нетерпением он прошептал мне на ухо: "Я так
и знал, что ты здесь. Пойдём скорее!"
- Да что случилось? И куда ты исчез после лекций? - так же шёпотом спросил я его.
- Да ну тебя! - торопил меня Андрей. - Потом! Идём же!
Мне жаль было оставлять недочитанными первые русские летописи: "Откуда есть пошла
Русская земля" и о призыве Рюрика на княжение, что для меня было куда интереснее, чем
романы Агаты Кристи! Но друг - есть друг, и его призыв - важнее пыльных фолиантов. Когда
мы вышли в коридор - тут уж Андрея удержать было невозможно, и из него вырвалось наружу
всё то, что он едва сдерживал в себе.
- Володьке видик из Германии прислали! И кассеты разные... "Крокодил Данде"
тоже... Правда - без перевода. Но вы же сечёте в этом: ты - по-английски, Вовка -
по-немецки, - подскажете, где непонятно будет. И другие кассеты такие... закачаешься!
А у него предков сегодня дома никого не будет! Куда-то свалили... Мы сейчас - ко мне.
Я скажу своим, что ночую у тебя... при тебе скажу, чтоб поверили... а то к Вовке меня
не отпустят - ты же знаешь. А потом к тебе забежим. Скажешь, что ночуешь у меня. Ну...
первый раз, что ли? Идём же!
Я сопротивляться не стал: предложение было заманчивое, да и давненько уже мы не
собирались с друзьями одни и нам было об чём поговорить. Компания наша - небольшая,
дружная, и интересы у нас общие: мы вместе в школе учились, купались, рыбачили, ходили
в парк на танцы, в лес на природу, на новые кинофильмы и прочие мероприятия; могли
поговорить на любые темы, о чём с другими - и ровесниками и взрослыми - не стали бы
обсуждать ни за что. Например, Володя Гох - немец, (и все его родственники и предки -
обрусевшие немцы), - замечательный друг, начитанный, умница, спокойный и преданный.
Жаль, что переехали они потом в Германию... ещё до того, как я вернулся из армии. Но мы
переписываемся и созваниваемся с ним до сих пор; а когда он бывает по делам или в отпуске
в России - то непременно заезжает к нам, даже подарки и сувениры привозит.
Я знал, что мне отпроситься дома у мамы - нет особой проблемы: мама была ко мне
умеренно-строга. "Ходи, куда тебе нужно, - говорила она мне не раз, - лишь бы я всегда
знала - где ты находишься, и знала когда тебя ждать домой. И ещё: надеюсь, что ты меня
не подведёшь и ни в какое дурное дело не вляпаешься, и мне перед людьми стыдно за тебя
не будет."
А вот: как предупредить Зою, что я не смогу пойти с ней в кино - я не знал.
- А, хочешь, я зайду к ней, а ты постоишь внизу? - предложил свою помощь Андрей.
- Скажу, что... у тебя дела неотложные. К Вовке, мол, идём. Помочь ему надо, там... ну,
что-нибудь... Ремонт, мол, у них. Мебель там... переставить.
- Ладно, я сам зайду, - решил я, зная, как Андрей недолюбливает Зою ещё со школы;
а мы все ещё недавно были одноклассниками.
Далее у нас всё прошло гладко: Зоя и не расстроилась, и не возражала - у неё у
самой были дела; и Нина Николаевна, мать Андрея, - женщина очень строгая, но, почему-то
всегда доверявшая мне, даже любившая меня, (хотя для меня это большая загадка до сих
пор: чем я мог заслужить её любовь и доверие?) - тоже возражать не стала, только глянула
на меня - и согласилась.
А, вот, далее - и случилось это "Нечто"...
Я не стал задерживать Андрея и отпустил его к Вовке, а к себе домой направился
один. В дом я не вошёл, а почти вбежал, немного возбужденный, так как заразился уже от
Андрея нетерпением и, потому, был рассеян и невнимателен.
Был уже вечер, осенние сумерки, поэтому в сенях было совсем темно, да и на кухне
мама свет ещё не включала. Поэтому, я влетел в дом, почти ничего не видя на пути.
Первое, что поразило меня и отвлекло на какое-то мгновение моё внимание, это... был вид
мамы! Она почему-то не вышла, а... как бы... выскочила ко мне навстречу, на кухню, из
зала. Я много, очень много раз потом вспоминал эту сцену и даже мог бы поклясться самому
себе, что всё, что произошло в те несколько секунд, мне не показалось, а было на самом
деле. Хотя... могло и показаться.
Так вот: мама не вышла, а выскочила мне навстречу. И вид у неё был такой
растерянный!.. даже испуганный. Я её ещё никогда не видел такой, и потому испугался
сам. И всё в ней: и волосы, и лицо, и одежда - всё было как-то... не так, как обычно;
будто она только что спала и подскочила; и в глазах её было что-то такое... будто она
увидела не меня, а приведение. Это сбило меня с толку, и я только рот открыл от
удивления и неожиданности, и не скоро нашёлся, что сказать: всё у меня вылетело из
головы. Ведь я тогда ещё больше чем сегодня был уверен, что увидел, заметил в то же
самое время, когда смотрел на маму, - заметил через трюмо, что стояло в зале за её
спиной, что у нас в доме кто-то есть! И этот кто-то - мужчина! Я не видел его "впрямую",
но я видел его каким-то иным зрением. Я его даже почувствовал, ощутил, как мы можем
иногда ощущать опасность, не видя её. Я даже хотел вскричать от радости: уж не отчим ли
нашёлся и вернулся?! Но только замер с открытым ртом и бешено бьющимся сердцем - что-то
остановило мой восторг...
Вся эта сцена длилась в тысячу раз короче, чем я о ней вспоминаю; она даже не
длилась, а... сверкнула, мгновенье: вроде, и было что-то, вроде и... не было ничего.
Мама быстрее "взяла себя в руки" и оправилась, чем я. Только на её щеках
появились розовые пятна, а взгляд стал обычным и спокойным; но свет она так и не зажгла
и мы стояли в сумерках.
- Как ты меня напугал!.. Так влетел, как заполошный... А говорил - задержишься.
А я задремала. И сон такой приснился - аж жутко стало. А тут - ты: бух! бух! дверями, -
попыталась она объяснить мне своё состояние, и это звучало правдоподобно, если не
считать того, что она стояла в дверях в зал, и было в ней что-то такое... что она не
сразу ушла бы с дороги, если б я намерился пройти в комнату.
- Мама, я.... Можно, я... ночую сегодня у Андрея? - наконец смог и я что-то
сказать. Но тут же почувствовал, что сказал "не так": будто то, что я "не хочу ночевать
дома" - связано с тем, что мне... только что "пригрезилось", и она может именно так и
подумать и обидеться на меня... Обидеться за то, что я не сумел скрыть свою догадку!..
Что-то сверкнуло в маминых глазах, она даже будто вздрогнула, хотя внешне
осталась по-прежнему спокойной.
- А что... так? Что случилось?
- Да нет, мам... ничего, - как можно спокойнее ответил я, хотя всё во мне так и
кричало: "А если отчим жив!? А если не я, а он... вот сейчас вошёл бы в дом, то, что
же было бы!?" Но вместо этого я пробормотал: "У нас с Андреем есть дела... допоздна. А
ночью идти домой... сама знаешь как."
Я не знал, что ещё солгать.
- Честное слово, мама, ничего не случилось! - зачем-то добавил я, будто хотел
успокоить её: "Ничего, мол, я не видел... А, если и показалось что-то - я не обижаюсь."
- уж совсем соврал я сам себе: уж очень больно было мне, что это... не отчим.
- Ну, хорошо, иди... раз так хочешь, раз так тебе надо... Утром только долго не
задерживайся.
Мама была совершенно спокойна! Не то, что я... И она была на столько занята
своими мыслями, что и не замечала того, что происходит со мной.
Я отказался от ужина, а она и не настаивала...
А тут ещё... Только вышел я из ворот на улицу - так... так и встал как вкопанный:
у нашего забора, под окнами стоял КамАЗ! Я едва сообразил, что он стоял здесь и минуту
назад, когда я вбегал в дом, да мне было не до него, а сейчас... я был просто ошарашен,
увидев его! Среди соседей никто не работал на КамАЗе, а чужой человек, приезжий - не
стал бы ставить машину к нам под окна... Кто же был его хозяин, и где он был в ту
минуту? Я до сих пор жалею, что не запомнил его номер; как и Василий Васильевич не
запомнил ни номера машины соседей по рыбалке, ни их лиц - о чём потом убивался до самой
своей смерти.
Вот что случилось незадолго до того, как я ушёл из института и уехал в армию.
И теперь меня более всего истязал один вопрос: могла ли мама подумать, что это я из-за
неё... так круто повернул свою судьбу? И считает ли она себя виноватой во всех моих
"непутёвых" поступках, которые "исковеркали" мне жизнь - как она выразилась? Ведь...
я-то знал, что это я, и только я был виновен во всех моих несчастьях, главным из которых
было то, что я совершенно не знал: как мне жить дальше! Ну, не хотел я прожить жизнь
так, как проживали её Василий Васильевич, Ксения Юрьевна, мой отчим, моя мама и многие,
многие другие знакомые. "Чем так жить, то уж и совсем - не жить!" - не раз убеждал я сам
себя. "Не хочу. Не хочу! Не хочу так жить!" - кричало во мне всё моё существо.
В письмах я просил у мамы прощения, как мог, объяснял ей свои поступки, но...
сомневался сильно, что она меня поняла и простила.
Да, именно в те дни я и курить начал... Даже, именно в тот вечер и закурил в
первый раз, когда пошёл ночевать к друзьям в полной растерянности от того, что только
что случилось дома. А утром впервые пропустил занятия в институте, и домой не пошёл, а
весь день шатался по городу, по набережной... с больной и тяжёлой головой не то от
бессонной ночи, не то от мыслей и переживаний; и зачем-то подолгу смотрел на воду; а
цвет у неё был не зелёный, не синий, а серый, свинцово-тяжёлый, и была она жутко
холодная... Я, конечно, не касался воды рукой, но чувствовал её леденящий холод даже с
расстояния. Наверно, этот холод и мёртвый цвет воды и отогнал меня тогда от набережной,
а то мысли у меня были такие... не хорошие. Тогда и зародилось во мне непреодолимое
желание - бежать из дома... хоть на "Край света". А попозже, когда я спокойно всё
обдумал и взвесил, - я и выбрал армию, и просился в "горячую точку", но... военком
направил меня в сержантскую школу, в танковую "учебку"...
Была глубокая ночь и поезд далеко увёз меня от моей родины, когда я уснул; как
сидел за столиком у тёмного окна - так сидя - и уснул.
6
Сон - лучшее лекарство