Виолетта и партизаны

Саша Кметт
               
                Старая миниатюра-шутка в новых сапогах.

    Бреду на склоне дня, по лесу добровольцем,  вступаю в партизаны на полный пансион. Меня, на днях, вербовщик службой соблазнил, уговорил пойти в бойцы невидимого фронта.  Пообещал живописный лагерь со всеми удобствами, койку в землянке, грибной рацион.  Гарантировал множество друзей за накрытыми пеньками и многочисленных врагов  у   лесного родника. А также экскурсии по боевым местам, вылазки за трофеями при луне, да раны-сувениры на долгую память.
    Не пойму никак, то ли я во сне, то ли наяву.

     Путь до лагеря не близкий. Передвигаемся неспешно сплоченным отрядом, боимся заблудиться в сосновом лабиринте. По бездорожью осторожно идем, проваливаемся в грязь уставшими ногами.  Друзей в вечерних сумерках почти уже не видно, врагов в тумане, пока ещё не разглядеть.
    Впереди, среди деревьев, несет свечу горбатый проводник.  Согнулся он неподалеку с огоньком, шатается из стороны в сторону, как путеводная звезда: хмельная и тусклая. По дороге шапки ушанки на сучках развешивает, метит меховыми указателями путь к отступлению.
     За огоньком идут коллеги по призыву.  Влечет их пламя свечи, обогревает надеждой на скорый отдых. Передвигаются они  с трудом,  застряли все в капканах преклонного возраста. На добровольца ни один не похож, у каждого в глазах мечта о  подушке и  ортопедическом диване.
      Лично мне мечтать некогда. Болтаю я сам с собой о пользе грибной диеты,  шагаю походкой подпольного бойца. Маневрирую ловко от дерева к дереву, путаю следы витиеватым зигзагом. Свою спину инструктору-экскурсоводу показываю,  пытаюсь продемонстрировать бравым тылом готовность к подвигу. Пусть порадуется. Он сзади плетется в камуфляжном тулупе и смывает наши следы меткими плевками. Строит из себя военного гида с полномочиями,   матерится всю дорогу как разжалованный майор. Усы на гильзу наматывает, похож на взрослого сына  расформированного полка.
    Гиблые места кругом. Темно и холодно.

     Вскоре, идти становится невмоготу. Ещё держусь я кое-как, но силы давно на исходе. Ступаю по грязи со страстью деревенского почтальона, вырываю ноги из пленительных объятий с большим трудом. Делаю новый шаг – теряю левый сапог.  Делаю ещё один, и правого сапога, как не бывало. Здоровье тот час в пятки бежит, промокает насквозь, наполняется меня мыслями о капитуляции. Кашлять заставляет, насморк провоцирует, желает призвать на мой тыл лечебные процедуры и симпатичную медсестру.
    Медсестры рядом нет. Зато усатого инструктора возмущает мое желание лечь на носилки до гневных выражений. Подскакивает он ко мне вплотную с врачебными намерениями и ставит нецензурный диагноз убедительной скороговоркой:
    - А чтоб тебя… Симулянт…  Сапоги казенные, мать вашу…  Босиком, сволочи, не доведу. 

     Тот час делаем привал по требованию.  Мое подорванное здоровье спасаем, приманиваем, заодно, своей кровью голодных насекомых. Добровольцы сразу по кустам рассаживаются,  а я, тем временем, получаю дорогой подарок. В торжественной обстановке незапланированной щедрости, под комариную песню и шум из ближайших зарослей, строгий инструктор вручает мне хромовую пару обуви. Размер подходящий, цвет – черный, материал – говяжья кожа. Вздыхаю облегченно, усаживаюсь на примерочный пень, навожу  первую пробу. Промокшие пятки каблуками успокаиваю и обретаю, наконец, уверенность в завтрашнем дне. До победы в новых сапогах, конечно, не доберусь, однако до лагеря на поляне дойду без сомнений.   

    После кустов, наступает время отдыха. Разлеглись  новобранцы на желтой траве, закурили самокрутки.  В разговор ввязались чуть не до драки, спорят яростно о внешнем виде врага. Для одних он с хвостом и гранатой, для  других - с пулеметом и на коньках.
    - А какой он этот враг? – спрашиваю я инструктора тревожно.
    - Увидишь, не отмоешься, - отмахивается от меня нервный усач.
   Хочет сказать он что-то ещё, желает добавить грязных подробностей от чистого сердца, но вдруг застывает с открытым ртом. Удивленно на что-то таращится и начинает испугано бормотать без перерыва. Следую я за инструкторским взглядом, пробираюсь сквозь осеннюю листву, вижу среди деревьев странный силуэт. На первый  взгляд  силуэт женский, а  на второй – без одежды.
    За кривыми осинами, на фоне бочкообразного вяза с дуплом, видна была голая женщина верхом на буром медведе. В паутине ветвей зловещей галлюцинацией  парила, наблюдала за нами свысока. Призывно, при этом, подмигивала и приглашала всех желающих покататься на могучем звере.
    Тру глаза с усердием – мираж не исчезает, кусаю себя за руку – фата-моргана остается.  "Дриада" с крупными пропорциями никуда не делась, по-прежнему сидит в медвежьем седле. Внушительная, суровая, способная нагнать на  каждого эротического страху. Если стану писать на склоне лет стихи, обязательно вспомню: как  волосы её с листвой переплелись, а грудь на птичьих гнездах возлежала.

    - Виолетта Карповна во всей красе, - шепчет проводник.  Крестится, при этом, по военному, плюёт себе на  левое плечо. Под дубовый корень горбом лезет и продолжает причитать. -  Плохая примета. Быть беде.
    - Вот же угораздило нас, - соглашается с проводником усатый инструктор.
    Он тоже слюной искрится во все стороны и возносит молитву партизанскому покровителю в чине полковника.   После чего, с землей соединяется всем телом и отдает короткий приказ:
    - Замрите все без шума. Авось пронесет…

    Лежу я в луже лицом и страдаю от любопытства. Вопросы, кое-как, выкатываю из воды пузырями, требую хоть каких-то пояснений.
    - Кто такая эта Виолетта Карповна? – интересуюсь тихо.
    - Жена главнокомандующего, -  отвечает инструктор-экскурсовод. Скрючился он рядом со мной в грязи, стал похож на падшего гида.
    - Тогда ей место в генеральном штабе, а не здесь, - продолжаю я беседу в канаве.
    - Ходят слухи, что она главнокомандующего мужа в измене уличила, - поясняет усач. -  Потребовала сразу развод по законам военного времени и половину армии в качестве компенсации. Неверный супруг, понятное дело, ни черта ей не дал. Лишь эвакуировал жену в дремучий лес и поселил в шалаше у берлоги.
    На это слов у меня не нашлось. Булькнул я в холостую, поднял на поверхности лужи небольшую волну.
    - Что с ней дальше произошло, никому не известно, - инструктор продолжил пузыриться с вдохновением. - Только стала, с некоторых пор, появляться в округе мстительная женщина верхом на свирепом животном. Носится по лесу медвежьей укротительницей, собирает личную армию под собственные флаги. Добровольных путников в засаде поджидает, заманивает нестойких новобранцев в свою окопную страну.
    - Страшно, - говорю я судорожно.
    -  Но, это ещё не самое ужасное, - шипит грязный гид. – Того кто её увидит, обязательно ждет разоблачение. Поймают, непременно,  такого неудачника на горячем, обвинят в измене без промедления.
    - Кому? Родине?
    - Тебя вторая половина дома дожидается? – задает мне вопрос  собеседник.
    - Да нет. Я вроде весь тут - целиком. В грязи вот лежу…
    - А я своей присягу верности давал, - инструкторский голос падает до обреченного шепота. – Эх, чувствую, ждет меня семейный трибунал. С женой-обвинительницей, и тещей-судьей.  Попомнишь мои слова – быть беде…

    Как только скрыла темнота Виолетту Карповну полностью,  медведь заголосил на прощание звериным ревом. Поднял нас на ноги устрашающими звуками и погнал заданным курсом от "чужой страны" подальше.   Горбатый проводник впереди всех летел, будто на крыльях, а  мы сразу за ним,  не отставая. Мчались за негаснущей свечой с короткими передышками и назад оглядываться не собирались.
     Уносят меня сапоги с каблуками, отсчитывают последние километры. По кочкам прыгают, обходят глубокие ямы. Куда надо сворачивают, приближаются  неумолимо  к месту службы, как армейские  скороходы.
    Три поворота, прямая, разворот. Два бурелома и один брод. Наконец, из-за холма, партизанским духом повеяло,  и  стал, виден в отблеске костров памятник полковнику-покровителю из коры да перьев. Все, дальше лагерь. Дошли.

    Звенят колокольчики, спешат к нам девы партизанские с приветливыми лицами. Все красавицы в фуфайках, у каждой наган на поясе. Наши шеи грибными ожерельями украшают, плещут в жесть кружек ядреный спирт.  Берут нас в оборот на правах старослужащих, искушают взрывоопасными перспективами. Стратегию вооруженных педагогов применяют, используют тактику соблазнительных учителей. Одним словом – профессионалки.
    Пришло время для брудершафта под звездным небом, настал час первых солдатских "шагов". Выпиваем стоя, целуемся молча, теряем беспокойство и мирную жизнь.  Исчезает постепенно страх, забываются медвежьи тропы…

     На рассвете в уютном лагере - умиротворение и покой. Кипят огромные котлы на поляне, насыщаются отваром волшебной травы. Над головой стираное белье реет словно знамена,  под ногами запоздалые цветы ярким ковром. Кукует где-то там кукушка, храпит где-то тут командир.
     Я ещё не ложился – мне не дают. Ведут меня лесные подруги к бурлящим котлам, а я не сопротивляюсь. Готов очиститься до наготы, согласен вступить на тропу завоеваний без мародерства. Девы партизанские мою грудь обнажают, стаскивают с меня штаны. От всех сомнений в первом котле отмачивают, от тоски по дому во втором отмывают, полощут в третьем до чистоты и стойкости. Затем, аккуратно на поляну выносят, среди цветов укладывают  и  готовят колыбельную портянки.   Крутят ленточные коконы виртуозно, ловят бесконечным сукном ветер, приматывают его ко мне для скорости атаки
     Я на самом краю. Балансирую на грани с закрытыми глазами, цепляюсь из последних сил за нежные прикосновения. Они порхают вокруг осенними мотыльками, щекочут ласково, словно поцелуи  и дарят ощущение партизанского рая. Земля уходит из-под ног – я вот-вот полечу...
    И в последний момент вспоминаю я Виолетту Карповну верхом на медведе. Знаю, носятся они сейчас по лесу предвестниками беды, вынюхивают чужие измены.  Плохой приметой мелькают то тут, то там, тревожат жителей леса разоблачительными предзнаменованиями. Ну и пусть - такая у них работа. Главное, чтобы мне на глаза не попадались. Не хочу я с ними видеться ночью,  не желаю встречать их и днем. Ни сегодня, ни завтра, ни в будущем. Так спокойней. Ведь, лично я свои секреты храню бережно, и мне внезапные разоблачения не нужны.

    P.S.  Просыпаюсь на "поле кроватных боев" – я у себя дома. Солнце уже встало за окном, но день ещё не наступил. Слышу, как дворник на улице  воюет метлой, как собаки лают недружным хором, как сосед дядя Миша ищет носки. Все как всегда – вполне мирно и не особо тихо.
    Встаю с неохотой, и сразу к книжным полкам. Ищу там вещие тома, высматриваю  пророческие  рукописи. Нахожу, достаю, готов окунуться в собственное будущее. Кручу в руках солдатский   сонник, открываю его решительно на букве Ж:
    «Жена Главнокомандующего. Обнаженная.
Во время войны снится к нехватке патронов, к прогулке по минному полю у ручья и трем дням гауптвахты.
В мирное время – к нелетной погоде и лёгкой контузии в объятиях очаровательной медсестры»
    Решено, пойду в поликлинику, где медперсонал как контузия. Пожалуюсь на простуженные пятки, обнимусь с первой попавшейся медсестрой до потери памяти.