На 9 – й день после Великого Поста – Поминальный день. Жена начала готовиться к этому событию задолго. Надо с честью «проводить» всех усопших обратно. На Пасху их «приводят», а вот теперь – отвести к месту их вечной «прописки». Да и помянуть хорошенько. Нагрузив авоськи, сели в сыновний «Ниссан – авенир». Хорошо, что он приехал из города, сами бы не дотащились. Говорю жене: «Ну, сколько ты всего наготовила, зачем так много?»
- Так чтобы перед другими не стыдно было.
Десять часов утра, а машин вокруг кладбищенской ограды и не сосчитать! Некуда свою поставить, даже ворот для прохода мало. Скользим в секционную раму. Сетку кто – то уже вырвал.
Боже мой! Сколько их здесь лежит! Когда хоронили бабушку Елену, какой был простор и никого вокруг. А теперь, чтобы подойти к своим, надо миновать четыре – пять рядов.
Как – то летом жена послала меня покосить траву вокруг, так я заблудился и еле отыскал надгробия.
Пресвятая Богородица! Да сколько ж вас полегло – целая улица. Когда кого – либо хоронили, то старались оставить место и для себя, но кто – то успел вклиниться в наши ряды. Там уже сидели их родные за столиками. Мы накрыли красивой клеенкой свой, заставили закусками, выпивками. А вскоре и подошло 10 -12 родственников, и нашего стола оказалось мало. Они обосновались рядом. На могилы легли цветы и снадобья: крашенные яйца, конфеты, печенье. Все моментально исчезло: наполнялись большие пакеты снующих меж холмиков цыганчат и других детишек. Сегодня им это можно.
Не, чокаясь, помянули каждого. Повспоминали. Выпили еще по нескольку рюмок. Решили напомнить об этом событии дальневосточникам. И, хотя у них был вечер, дозвонились. Передавая мобильник от одного уха к другому, каждый старался сказать родственникам что – то важное, но кратко. И все – таки это растянулось на полчаса, пока не закончились деньги на счете. А день выдался радостный, ласковый. Солнышко так и улыбалось. Впервые за долгую серую зиму. Казалось, все станичные тюльпаны сегодня перекочевали сюда. Фруктовые деревья белыми и розовыми букетами сопровождали людские нарядные потоки. Праздник тишины, покоя, умиротворения.
Но вот все выпито и съедено. А финала еще не хочется. Одна из «младого племени» предлагает всей этой большой семье посетить ее и продолжить поминальный день у нее.
Мы охотно соглашаемся еще оттого, что на краю станицы не были очень давно, а все когда – то жили там.
Дед
Нашу родственницу Елену Волобуеву назвали в честь прабабушки, тогда еще жившей недалеко отсюда с дедом Кузьмой Семеновичем. Волобуй – так называли род Волобуевых, одни из первых, кто был переселен с Украины на Кубань по указу Екатерины II. Это была настоящая казачья семья. Крепкая, дружная, зажиточная. Имели несколько коров, свиней, табун лошадей и много земли, на которой трудилось немало наемных рабочих. И никто не роптал. Все жили в мире и достатке. Но пришло время, когда слово «казак» произносить было опасно. И дед замкнулся надолго. Он вырастил четверых сыновей, проводил их на войну. Те вернулись, кто покалечен, кто легко ранен, один пропал без вести. Вернувшиеся завели свои семьи. Моя жена – потомственная казачка, дочь старшего сына. С дедом иногда заходил разговор о его прошлом житье – бытье, но он и теперь уходил от вопросов, только сказал нам как – то: «Ты, внученька, не верь никому, жили мы богато. Всегда у нас были бочки разных солений: мясо, сало, овощи. Мы тогда ни о чем не тужили». Но внучке больше ничего не говорил о своей родословной, видимо, боясь за то, как бы это не отразилось на ее будущем, ведь на своем веку он сколько вынес разного рода перемен и потрясений. Не рассказывал о том, почему один глаз еле видит и над ним шрам. Это от нагайки есаула. И о том, как придушил немецкого офицера, который издевался над его детьми, (немцы были на постое). Тайно закопал в конце огорода.
А недавно, собирая материал об одной знатной семье, я обнаружил еще один документ 1909 года, заверенный урядником Клениным в том, что Волобуев Семен Панкратович (отец Кузьмы Семеновича) занял деньги в сумме трех тысяч рублей Самарскому Виктору Тихоновичу на покупку дома напротив станичного правления. Что было еще одним подтверждением крепости семьи. Но их не раскулачивали, а вот семью тещи, пятерых человек, выслали на Урал, откуда они позже пришли пешком, потеряв там своего отца. Он их отправил, говоря: «Не выжить нам здесь, в землянке и в лесу. Ты, мать, сохрани детей, а я останусь здесь. Не все ли равно где погибать, что здесь, что там».
Дочь Лены
Не успели мы дойти до дома (сын уехал к себе в город еще раньше), как подкатили за нами «Жигули». Это муж Лены Волобуевой: «Ну, что вы копаетесь, все вас ждут».
«На работу ты ленивый, на гулянье молодец», - пришла на ум частушка.
Зная, что у моей крестницы есть две дочери, я побежал купил две шоколадки и две куклы. Мы живем в центре станицы, и все магазины рядом. В «Магните» прихватил бутылку хорошей водки и поспешил домой, но вижу, что машина догнала меня.
Двор у Елены просторный, можно еще два дома поставить. Собирались расположиться на меже на травке, но, вижу, уже стол накрыт под навесом.
Как давно сюда не ступала моя нога! Здесь произошли существенные изменения: появилась пристройка. Я отправился внутрь строений. Навстречу выбежала худенькая черноглазая девчушка – приемная дочка Елены. Я вручил ей подарок, а другой понес дальше, зная, что там где – то ее родная дочь – калека. Специфический запах ударил еще с порога. Я прошел одну комнату, другую. Запах более усилился. Повернув налево, в углу третьего помещения я увидел, что в просторной детской кроватке сидит девушка лет 18 – 19. Волосы ее аккуратно уложены в косички и связаны сзади в одну. На ней цветастое платьице. Ходить она не могла. Могла только сидеть. Я протянул ей куклу и шоколад. Она на какое – то мгновение застыла и оцепенела, уставив на меня черные недвижные глаза, раскрыв их широко – широко. Меня, незнакомого ей человека, она видела впервые и, видимо, не ожидала моего внезапного появления. Я не знал, что самостоятельно она не может есть, что на куклу тоже не могла как – то отреагировать, я стоял с протянутыми руками, ничего не понимая. Потом девушка, она, действительно была девушка, уже рослая, резко отвернулась к стене, что – то промычав, вся затряслась, задергалась. Я в испуге положил рядом гостинец и быстро выскочил из комнаты в гнетущем состоянии.
Кратко передал свои ощущения от встречи с Дашей (так звали больную девушку) ее матери Елене.
- Что ты, Гавриил, она же только чувствует, но ничего не может сама делать. Эту конфету надо разжевать, потом дать ей есть, сама – то взять не может, да и подавится.
Чувство душевного дисбаланса не покидало меня, когда я выпил за столом три рюмки водки. Какая – то внутренняя дрожь отзывалась в каждом уголке тела.
- То я, то мамка сидим с ней, меняя одежду, постель каждым днем по нескольку раз и вот уже 19 - ый год, - рассказывала Лена, - ей было три месяца, когда медики вкололи что – то профилактическое, после чего у нее начались припадки.
За столом меня занимали одни мысли: сколько человек может вынести! Видеть, как живет и страдает твой ребенок. Какое мужество, какая огромная материнская любовь движет такими людьми!
- Тринадцать лет мы были в очереди на автомобиль. Стояли третьими, и вот только недавно пришло известие о выделении нам ста тысяч рублей вместо обещанного авто, - с радостью поведала она мне сокровенное.
Благодатная Кубань
В продолжении застолья нас сопровождала приятная танцевальная музыка и более молодые выскакивали из – за стола и на асфальтированной дорожке выбрасывали «коленцы». Такие всплески чередовались с питием. Мы, старшие, тоже выходили, но на более спокойные ритмы. Медленно танцуя, жена сказала: «Давай, сходим к родительской хате, ведь там я родилась и выросла». И мое сердце как – то защемило, хотя это не мое пристанище, но начало жизни на Кубани связано как раз с этой белой хатенкой, стоящей на самом конце широченной улицы. Тогда Кубань меня покорила всем.
Жену я встретил на Байкале. Она попала в Сибирь по распределению. Гордая, красивая казачка могла покорить любого парня, но никогда не думал, что она станет моей. Но об этом надо писать отдельно. Когда у нас родился малышок, нам очень захотелось поехать и показать его родителям жены. В Краснодарском аэропорту встречал нас колхозный шофер. Тесть специально отправил его за нами. Сметливый и с тонким чутьем, шофер, зная, что я впервые на Кубани, по дороге заехал в какой – то сад и, сорвав ветку вишни, сплошь усыпанную крупными спелыми плодами, протянул мне. Я и так не отрывал своих глаз от поразившей меня благодатной земли, был окончательно сражен душевной чуткостью и теплотой первого, встретившегося мне кубанца, не считая, жены, такого радушного и умного. И с этой минуты Кубань всецело вошла в мое сердце. А возле хаты без лишних восклицаний, охов и ахов родители встретили так, будто давно знали меня. Под старой корявой абрикосиной стоял стол. Мать, (с этого дня я стал называть тестя и тещу, как своих родителей), поставила на стол стаканы, ложки, посредине большую деревянную чашку холодца с квасом и хреном, и деревянные ложки. Отец принес большое ведро с холодной водой, в котором впритирку друг к другу плавало несколько бутылок «Советского шампанского». Мы сели за стол, выпили за приезд. Водки не было. Отец знал, что я люблю только шампанское и накупил его целую дюжину. После опорожнения стаканов все стали хлебать из одной чашки. Мне это показалось необычным. Я вытянул из чашки гусиную лапку и медленно начал грызть. Жена быстро смекнула в чем дело:
- Вы не обращайте на мужа внимание. В Сибири не привыкли есть из одной чашки. А ты не стесняйся.
И отложила еду в отдельную тарелку. Оно мне тоже показалось необычным. Но потом! Потом я так полюбил холодец с квасом и с хреном, что никакое другое кушанье с ним не могло сравниться. Да и вообще лучше любого ресторанного!
А в это время сверху с ветки упал огромный абрикос и развалился на столе, обнажив ярко оранжевую мякоть, переливающуюся на солнце тысячами блестящих крупинок. Я был ошеломлен.
- Бери, ешь, это тебе подарок свыше! – хитро улыбнулась жена, - Ешь, ешь.
Я съел этот удивительно вкусный плод как лучшее лакомство на десерт.
Пока были в гостях, я всякий раз подходил к дереву и находил на траве очередную порцию вкусного подношения.
- Какое богатство – то, - говорил я жене, - и все валяется на земле. Если когда – либо нам придется переезжать, то приедем сюда, на Кубань.
Дальновидная жена уловила мои мысли и в течение долгой зимы смогла убедить в необходимости переезда на Кубань. К тому же для нее там не было работы.
Шелковая нить.
Чтобы подойти к родительской хате, надо было пройти по широкой меже, на которой росли фруктовые деревья, затем идти через чащу различных кустарников. Двоюродный брат моей жены Сергей прихватил с собой бутылку водки и курицу – гриль. Пройдя метров сорок вся наша кавалькада (6 человек) остановилась « на привал». Уселись на траву и пригубили по рюмочке. Здесь были длинные огороды, засаженные кукурузой и картофелем. Картофель уже начал всходить и, чтобы его не прибил неожиданный мороз, прикопали землей: не вылазь раньше времени!
В лесочке опять притормозили. И вот выходим к месту назначения.
Как долго мы здесь не были! Пустынная заросшая улица. Хата некогда зажиточных Овчинниковых покосилась, брошенная на произвол судьбы. Милениной Прасковьи и вовсе распалась на несколько частей. Торчат какие – то палки, саман и клоки камышовой крыши. Вероятно, вижу я последнюю хату под камышом, таких в станице уже нет. Сколько их, нежилых. Почти полулицы. И я их всех знаю, кто в них жил. Мы были у кого – то в гостях, на торжественных датах, когда несколько месяцев жили у родителей после переезда из Сибири. Да и потом часто приходили сюда, то за провизией, то оставить сына на какое – то время, то просто в гости. Уж очень здесь хорошо! Тишина, уют. Природа. Рядом посадка тутовника. Теща выращивала червей тутового шелкопряда. Как она любила свою работу! Как знала свое дело! А я любил смотреть на это белое шуршащее царство. Толстобрюхие белоснежные многоножки были всюду: на стеллажах в сарае и на потолке сарая; на потолке хаты, даже на кухне, где готовили еду. Я часами наблюдал за тем, как невидимыми зубками они стачивали один листок за другим, превращая их в липкую массу, которую они потом, крутя головой, обращали в серебристую нить, сбивали кокон. Этот кокон мы всем семейством обирали с изглоданных веток, и мать увозила их в специальных проветриваемых ящиках в город, в коконосушилку. Далее эти нити разматывали, сматывали на бобины и отправляли на ткацкую фабрику. Из этой шелковой нити делали прочную нить, которая шла на изготовление парашютов. Мать всегда была в числе передовиков. Кокона сдавала больше всех, лучшего качества. Но я видел, какой это был нелегкий труд и какая низкая оплата за этот труд.
Весной – чистка плантации. Обрезание сухих веток. Уборка веток, сухой травы и разного хлама. Пропашка между рядами деревьев. Когда распустятся листья – формовка их. А для кормления червей срезались только молодые побеги. Шелкопряд поедал массу листочков, и веток требовалось нарезать огромное количество. Вязанки прессовали по 50 – 70 килограммов. Шелководы (а это были женщины), старались перещеголять друг друга, вязали тюки как можно плотнее и крупнее. Поднять одному, да вынести на своей спине к тракторной тележке было трудоемкой работой. Мне, мужику, и то это невмоготу, а женщины надрывали здоровье. Вот почему у тещи последние годы часто болели ноги. Они были у нее как «бревна». Да и умерла – то от этого.
При развале колхоза в девяностые годы прошлого века ненужным стал кокон, будто умерла потребность в шелковой нити, да и исчез сам труд, как имя «шелковод» с именем «колхозник» и чернеют за родительской хатой стеной огромные деревья некогда ухоженой плантации.
Родительская хата.
А родительская хата так и стоит гордо. Беленькая, аккуратная. И в ней живут другие. Когда мы подошли к ней, то увидели на двери замок. И решили войти. Та же железная калитка. Тот же хилый забор и рядом с ним – бассейн, похожий на колодец, куда заливали привозную воду, когда еще не был проведен водопровод. Да и холодильников было мало. Ведро с продуктами опускали в холодную воду бассейна, особенно отварную курицу или утку. Те же порожки и над ними небольшой навес, опорой которому служит обтесанное бревнышко акации. Мы сели на порожках, выпили. Той абрикосины уже нет. Она от старости рухнула. Пока остальные сидели и поминали всех ушедших навсегда их этой хаты, я обошел ее вокруг, заглянул в сарай, где теща выкармливала своих червей. Все приходит в упадок. В хате живет одинокая женщина и ей ничего не надо. Сарай рушится, потолок в некоторых местах обвис, и зияют просветы.
Огород в тридцать соток зарос травой и акацией, лишь кусочек обработанной земли спереди, вероятно, посажен картофель.
Я вернулся в своим родственникам с тягостными чувствами и заглянул в окно. Там же, где и раньше, стоит железная кровать. На ней тяжело умирал мой тесть – Михаил Кузьмич, участник Великой Отечественной войны. Его демобилизовали по ранению. Почти вся ягодица была удалена, но он выжил. Это был очень красивый и любвеобильный мужчина. Настоящий казак: смелый, решительный, талантливый и грамотный руководитель. Заведовал молочно – товарной фермой колхоза «Советская Родина». Его ферма была в числе лучших в колхозе. Люди его уважали, а руководство ценило. Ему бы жить да жить, но пострадал от любви. Уж очень он был влюбчив, и женщины были от него без ума. Вот муж одной из красавиц и подкараулил нашего Дон Жуана темной ночкой, да и повредил буйную головушку чем – то тяжелым. Три месяца он балансировал между жизнью и смертью, но вышел второй раз победителем. После этого - остепенился, однако жизнь отпустила ему еще 10 лет. А потом инсульт за инсультом. Я видел, как его мятежная душа металась на этой кровати и медленно уходила на небеса. Он дышал часто – часто. Так продолжалось около часа, потом вдохнул как – то коротко, глубоко – глубоко выдохнул и, отвернувшись к стене, затих…
Неудобно без хозяйки находиться в чужом дворе, и мы вышли. Я прикрыл калитку на цепочку, как было. Жена остановилась, перекрестилась, и мы, молча стали расходиться.