Весна в этом году пришла ранняя. Запели, возвратившись из дальних странствий, перелетные птицы, засияло, заискрилось радостью голубое-голубое небо. День просыпался рано, и вечера стали долгими и радостными. Уже в апреле дачники вспахали свои огороды и с необыкновенной торопливостью сеяли морковь, редиску, другую овощную снедь и; лишь береза выпустит свои пушистые желтые сережки, расстилали на солнышке картошку. Чтобы согрелась, ожили ростки: по научному называется яровизация.
Вряд ли героиня моего повествования знала о научном термине из агротехники, но как выращивать, хранить, продавать излишки этой самой картошки знала точно. Мы с ней и познакомились на рынке, вместе торговали картошкой, оставшейся после посадки весной.
Много лет баба Шура проработала на заводе за токарным станком. Еще совсем молодой она приехала в этот город с мужем и двумя малолетними детишками из такого же большого, но неустроенного города из-за того, что ей негде было жить. Замуж вышла за токаря, как сама; ютились в каморке под лестницей у стареньких родителей, пока не родился младшенький их Петенька.
Теперь уже с двумя на руках стало совсем невмоготу без своего жилья. И решили они с мужем Степаном Ильичем податься на новостройку, в неизвестный город с чудным названием Тольятти.
С чемоданами в руках, с грудным Петенькой на руках и с напуганным старшеньким Максимкой, который держал все время мать за подол, боясь потеряться, они и приехали на новое место жительства.
Шел 1970 год. Страшно подумать, что в зиму, которая не баловала теплом, а доходило до минус тридцати молодые родители поселились в ящике от токарного станка ДИП-300, который сам Степан Ильич и разгрузил с железнодорожной платформы на базе оборудования.
Завод строился, токарю работы не было, приходилось работать стропальщиком. Русский мужик терпелив, привык надеяться на светлое будущее. Кое-как соорудил буржуйку, чтобы детей не заморозить, наказал Шуре поддерживать огонь в печке, благо досок от тары вокруг валялось много, и отправился зарабатывать семье пропитание. При этом часто вспоминал роман Николая Островского "Как закалялась сталь". Вроде бы время другое, а жизнь такая же.
Никому не жаловался, да и не знал, куда идти жаловаться. Только, когда сказали:
- Собирай, Степан, справки на жилье, в очередь тебя поставим - он почесал в затылке и на вопрос анкеты -место жительства - честно написал:"проживаю с семьей в ящике".
Председатель цехкома прочитал и принял за шутку.
- Ну это ты уж загнул, Ильич!,- не поверил.
Но Степану Ильичу было не до шуток, приближалась новая зима, а старшего сына уже надо было определять в школу. Поэтому без стыда за свое существование потомственный токарь из Нижнего Новгорода Матвеев Степан Ильич показал профсоюзному начальству свое жилье в ящике из-под токарного станка, печку-буржуйку, познакомил с женой и детьми.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, однако осенью Степан Ильич с семьей переехал из ящика в малосемейку с отоплением и унитазом на шестнадцать человек, проживающих в четырех комнатах квартиры на Революционной улице. Брился, умывался и посещал нужник Степан Ильич по этой причине на работе, для чего приходил сюда на час раньше обычного. Поэтому он по привычке во время работы еще вспоминал роман Николая Островского "Как закалялась сталь".
Здесь они с Александрой и нашли своего последыша, дочку Екатерину Степановну.
Наверное, и сейчас в красивом городе Тольятти можно отыскать старожилов, которые помнят трущебы на теперешней улице имени революционера Баныкина, так что года идут, а революция не уходит из нашей жизни.
Вы наверное думаете, что люди, о которых я рассказываю, какие-то особенные: широкоплечие, высокие, сильные, и уверенные в себе. Нет, просто это люди привыкшие верить другим.
А Степан Ильич Матвеев был роста небольшого, если не сказать, чуть выше станка, на котором работал. Да и с чего ему вырасти, если детство его пришлось на голодные военные годы, а токарем он стал в девять лет, когда отец ушел на фронт, и снаряды точили женщины и дети. Спали прямо у станка; того, кто не выдерживал и убегал домой, судили, как врага народа. Тут и подружились Степа с Шурой.
Каждый первый снаряд – из-под девичьих рук
Каждый пятый – он детский, конечно…
Поднимались в атаку бойцы и на круг
Выходило, что фронт бесконечен…
Баба Шура, конечно, не всегда была бабушкой. В описываемые времена и она блистала статью и красотой тех русских женщин, о которых Некрасов писал: "пройдет - словно солнцем осветит, посмотрит - рублем подарит", да только за токарным станком вряд ли кто это замечал.
И только по праздникам, когда жизнь их со Степаном Ильичем потихоньку наладилась, они переехали в отдельную квартиру, а дети подросли и cтаршие из них уже ходили в школу, Александра Евдокимовна Матвеева, в девушках Смирнова, накрыв праздничный стол, в лучшем своем выходном платье садилась во главе стола, все вдруг замечали, что она то и была главным украшением дома.
Роста высокого, на голову выше мужа, лицом спокойна, с выточенными чертами, манерой статной и неторопливой, волосами волнистыми, уложенными в косу вокруг головы, казалась она Василисой Прекрасной из сказки. А уж как запоет, выпив рюмочку, своим низким бархатным голосом, так заслушаешься и забудешь, что она токарем работает на заводе, а не поёт в Волжском народном хоре.
Песни пели все больше русские народные про отраду в терему, да Степанову княжну. Но родной город Горький не забывали, вспоминали про "ранние зорьки под городом Горьким" да подругу, которую там встретил. Степан Ильич подпевал жене, обнимал ее за плечи, будто извинялся за что-то; смотрел на нее ласково и восхищенно.
Давно это было, как будто не с нами. Нет уже в живых Степана Ильича, да и грустно вспоминать о последних годах его жизни.
Новая революция настигла Степана Ильича и Александру Евдокимовну уже на пенсии. Только стали раздумывать, как будут на даче с внуками заслуженный отдых коротать, а она проклятая эта, хоть и бархатная революция тут и ударила. Пенсию сожрала инфляция, а цены на продовольствие стал диктовать рынок. Не о себе печалились старики - больше о детях, да внуках.
Вот тут мы и встретились с бабой Шурой у магазина, где все продавали, что кому не лень. Бабе Шуре сын привез из Белоруссии пять мешков картошки, попросил продать, чтобы заплатить за учебу внучки. Зарплату на заводе, где работали сын со снохой, не платили уже полгода, как-то надо было вертеться, семью содержать. Выручка не велика, да все подспорье. На безрыбье и рак - рыба.
Степан Ильич в это время промышлял стеклотарой. По старой совковой привычке народ, любивший выпить, еще разбрасывал бутылки на улицах и в скверах.
А, чтобы не встретить старых знакомых из цеха, где работал, да успеть вперед бомжей собрать стеклотару, Степан Ильич выходил на "промысел" с рассветом. Навар составлял рублей восемнадцать -двадцать в день. А когда выходили на работу вдвоем с Шурочкой, как ласково называл жену Степан Ильич, доходило и до сорока рублей в день.
Новым словом "бомж" Степана Ильича пугала жена, когда он с пенсии и от грусти напивался в стельку, и баба Шура несла его с улицы на руках, чтобы уложить в постель и приговаривала:
- Ох, и станешь же с тобой бомжом, окаянный!-, а Степан Ильич, когда протрезвеет, спрашивал жену:
- Шурочка, а кто это бомж? - на что жена грустно отвечала:
- Это человек без определенного места жительства, помнишь Сережу Иванова с тринадцатого цеха, что с нами в малосемейке жил, так уж полгода как на заводе в подвале ночует…
Вздыхала горько баба Шура.
Степан Ильич задумывался, долго молчал, качал головой и ничего не говорил о своих мыслях. А, когда очередной раз напивался, спрашивал про бомжей жену снова и снова ее ответ забывал.
Умер он тихо и незаметно, дома, просто лег отдохнуть после обеда и не проснулся больше.
Баба Шура вспоминала про мужа одно только хорошее, хотя и бивал он ее по молодости и грешил за ее спиной, правда не часто, она об этом знала, обижалась, но жила по заветам старины, уходить от мужа не собиралась, детей стыдилась.
Как не стало рядом Степана Ильича, позвала к себе баба Шура внучку Светочку жить,- не так страшно и одиноко, как одной. Сразу сгорбилась,- куда подевалась былая стать и рост, надела как бы навсегда старое зимнее пальто, в котором выходила на рынок торговать семечками, и каждый раз, когда ее спрашивали, как она живет, отвечала:
- Потихоньку; вот в аптеке была, лекарств накупила на сорок два рубля, выпью, да мне и легче станет...
Были, правда и у бабы Шуры иногда радостные дни после смерти мужа. Один раз сын со снохой брали ее в город, где она выросла, на свадьбу внучатой племянницы. Так и просидела баба Шура с платочком у глаз весь праздник, вспоминая свою так быстро ушедшую молодость.
Второй праздник был в день рождения правнука, которого Светочка назвала в честь прадеда Степушкой.
Теперь, когда бабу Шуру спрашивают про правнука, она отвечает:
- Растет сорванец!- и добавляет: - устаю я от него, вот тут посижу с семечками, да и отдохну...Только жаль вот что оплату проезда по городу отняли ироды, не съезжу теперь в старый город к доченьке Катюше...
И сколько теперь таких, как наша баба Шура по России горемычных мучается без надежды, без еды, без тепла людского, без этого самого светлого будущего, на которое они так долго работали, что истратили всю свою жизнь без остатка!?...