Вот я вешаю через плечо немецкий ранец на рыжем меху, в котором отец после войны хранит инструмент, и стучу в дверь нашей комнаты.
- Да-да. Кто там? – слышится приветливый мамин голос.
- К вам мастер пришёл! – отвечаю я грубым голосом, каким только могу в свои пять лет.
- Пожалуйста, входите! – приглашает мама. – Мы вас уже давно дожидаемся!
С большим трудом я открываю дверь. За столом, вся мягко освещённая зелёной настольной лампой, за швейной машинкой сидит мама. От машинки доносится мерное жужжание. Наконец, она отрывается от работы и ласково говорит сыну:
- Дорогой мастер, у нас сломался комод, а починить его некому! Муж допоздна на работе, рисует к празднику. А мы с бабушкой не умеем. Теперь только на вас все наши надежды!
На самом деле комод хоть и старый, но крепкий. Но мастер сурово спрашивает:
- Где ваш комод?
Но тут же идёт в конец длинной комнаты и вслух считает выдвижные ящики с золотистыми ручками:
- Один, два, три, четыре и пять.
Свет от настольной лампы достаёт сюда слабо и меня тянет назад к маме. Но, чтобы скорее починить мебель, я стучу молоточком по латунным ручкам. Они заливисто звякают и подпрыгивают, а одна даже немножко гнётся.
- Всё, починил! – кричу я и бегу к свету, к блестящей, отделанной перламутром машинке.
- Вот, молодец! – целует меня мама в мягкие волосы на макушке.- Помощник наш растёт!
Я снимаю тяжёлый ранец и влезаю на венский скрипучий стул со скользким фанерным сидением. И заворожено смотрю, как быстро-быстро бегает блестящая игла по материи. Я глубоко вдыхаю щекочущий в носу запах машинного масла и слушаю, как ласково стрекочет мамина машинка.
- Сынок, - просит меня мама, отрываясь от шитья.- Найди-ка мне семь вот таких пуговиц! – И показывает стеклянную пуговицу в виде оранжевой чаши с четырьмя дырочками.
С радостью я развязываю набитый пуговицами чулок и высыпаю их разноцветной кучей на стол. Под ярким светом лампы - пуговицы мерцают, искрятся и блестят, как драгоценные камешки! Зелёные, голубые, жёлтые – они сказочно переливаются. Их даже можно взять в рот и пощёлкать зубами. А если подставить стеклянные пуговицы к глазам, то вся комната и мама, и комод, и папины картины становятся разноцветными и словно таинственными.
Мама увлечена шитьём новенького халата. Я смотрю на неё через оранжевые пуговицы. Какая же она красивая: словно вся залита солнечным светом! А вот на фотокарточке над кроватью, мама держит меня на коленях – такая усталая и худая. Мама объяснила, что покупала мне братишку и совсем замучилась, так как хотела выбрать получше. Она и вправду выбрала хорошего братика, только толстенького. У него и ручки и ножки – словно ниточками перевязаны!
Сейчас он с бабушкой Верой гуляет на улице. А у меня ещё температура и меня кладут спать отдельно от братишки.
Я вдруг начинаю вспоминать, что мне нужно найти семь оранжевых пуговиц. Но их у меня пока только пять. С шумом я разгребаю кучу. Но не могу вспомнить, после чего идёт семь? В голове всё начинает путаться. Я протягиваю маме кулачок с оранжевыми стекляшками.
Мама берёт пуговицы и чувствует, что моя ладонь мокрая. - Ой, маленький! – мама дотрагивается до моего лба. – Опять у тебя температура!? Пойдём, мой хороший, положу тебя в кроватку!
Сквозь жаркий шум в голове, я радостно думаю, что нужен маме, папе, бабушке и братишке. И пью горячее молоко с пеночкой и мёдом. А потом, с холодным градусником под мышкой, засыпаю. Ведь завтра надо выздороветь, чтобы послушать вместе с братом бабушкин патефон, а потом дочинить с отцом старый комод…
«Покровительство, любовь и заботу испытывали мы от взрослых после войны» - с благодарностью вспоминал директор Малого театра Юрий Мефодиевич Соломин.