В 2013 году знаменитому балету «Весна священная» Игоря Стравинского исполнилось 100 лет. В самом начале, во время премьеры в Париже в 1913 году, он не нашёл понимания у публики и даже вызвал шумный cкандал. Однако уже через год его ожидал полный триумф, принёсший композитору мировую известность. С тех пор «Весну священную» причисляют к ключевым произведениям современной музыки, а Игоря Стравинского - к новаторам искусства ХХ века.
Популяризация творчества Стравинского в 20-е годы прошлого столетия в Аргентине связана прежде всего с именами дирижёра Эрнестa Ансерме и композитора Хуанa Хосе Кастро, a также c гастролями «Русского балета» под управлением Сергея Дягилева. Поэтому, когда Стравинский в 1936 году впервые прибыл в Буэнос-Айрес, его приём имел сенсационный характер. Накануне визита местные газеты подробно сообщали о турне композитора по Латинской Америке, обсуждая масштабы события и публикуя доклады своих корреспондентов в Рио-де-Жанейро и Монтевидео. В адрес дорогого гостя шли бесчисленные приветственные телеграммы от ведущих деятелей культуры, a возглавлявший в ту пору Оперный Театр «Колон» Атос Пальма самолично поехал встречать Стравинского в уругвайскую столицу.
В порту Буэнос-Айресa, 24 апреля, Стравинский дал интервью газете La Nacion, в котором рассуждал о политике, идеологии и, конечно же, о музыке. Когда его спросили, что он думает о современной русской музыке, он ответил: «Я очень мало знаю о музыке моей страны сегодня. Думаю, что сейчас нет ничего особенного или, вернее, ничего нового. Я думаю, что народ, который пережил такой переворот социальной структуры, на данный момент не может производить интересные произведения искусства. Они делают “что-то”, я знаю, но, к сожалению, то, что делается, является не искусством, а лишь частью пропаганды».
Среди многочисленных концертов, данных Стравинским в Буэнос-Айресе и Росарио в качестве дирижёра и пианиста, была представлена «Персефона» – мелодрама, написанная композитором на текст А. Жида. Перевод текста на испанский язык был осуществлён известным аргентинским писателем Х. Л. Борхесом, а в роли рассказчика выступила Виктория Окампо – одна из самых значительных фигур аргентинской культуры. Вот как Окампо вспоминает о своём знакомстве со Стравинским в 1913 году: «Сидела в первом ряду на премьере “Весны священной”. В заключение концерта видела побледневшего Стравинского, приветствовавшего публику, которая аплодировала “Жар-Птице” и освистала “Весну”. Позже купила партитуру “Весны священной”, взяла в прокат пианино, чтобы играть её в моём зале в Meurice. Не знала наверняка, что привлекало меня в этой неразберихе нот и этом брутальном катаклизменном ритме». В предисловии к первому изданию «Хроника моей жизни» Стравинского, опубликованному в издательстве «Sur», Окампо писала: «С самого начала “колючесть” и ритмическая необычность “Весны” мне говорили о гении». Она называла музыку Стравинского своей «первой большой современной любовью». Драматург Беатрис Сарло и композитор Мартин Бауэр положили историю знакомства Виктории Окампо с Игорем Стравинским в основу музыкального спектакля под названием «V.O.», премьера которого состоялась в Экспериментальном Центре Театра «Колон» (CETC) в июле 2013 года.
Наверное, схожий интерес к личной жизни Стравинского побудил британского писателя Крисa Гринхольфa написать книгу и сценарий к фильму «Villa Bel-Respiro. Love story» о романе Коко Шанель и Игоря Стравинского. После премьеры фильма автор признался, что ничего не зная наверняка, он нисколько не сомневался в том, что роман имел место, поскольку документально известно, что в трудные для Стравинского годы Шанель приютила его с первой женой, уже тогда больной туберкулезом, и четырьмя детьми на своей парижской вилле, а позже дала денег на восстановление балета «Весна священная».
Стравинский всегда с большим недоверием относился к исполнителям собственных сочинений и поэтому потратил массу времени на переложение своих произведений для механического пианино. Однако когда ему стало ясно, что механическое пианино никого особенно не интересует, он принял решение чаще самому выступать с концертами. И когда Европа вернулась к мирной жизни после Второй мировой войны, Стравинский начал гастролировать повсюду, играя собственную фортепианную музыку и дирижируя собственными оркестровыми сочинениями.
В 1960 году 78-летний Стравинский вновь прибыл в Буэнос-Айрес. Для «Моцартеума», пригласившего композитора, это стало важным подтверждением их состоятельности как концертной организации, а для публики – поводом заключить, что они присутствуют на концертах легендарного музыканта. И хотя поздние произведения Стравинского не стали особенно популярными, его личная слава нисколько не померкла. 29 августа во время очередного интервью Стравинского спросили, что он думает о Латинской Америке, на что тот ответил: «Гостиничные номера, в первую очередь, то слишком старые, то слишком новые. И кругом пустыня и джунгли, с их экстремальным климатом. А лица в симфонических оркестрах напоминают инков, вышедших из гробниц. И национализм: каждая страна ненавидит своего соседа».
Вспоминает Роберт Крафт, музыкант и ассистент Стравинского: «31 августа обедаем с Хорхе Луисом Борхесом. Он нервничает и застенчив, как хорек, пальцы его постоянно ёрзают, складывая и разворачивая салфетку, перебирают серебряные приборы, разглаживают складки на брюках [...] Его высокий писательский ранг и знание пяти языков оставляют нас далеко позади; мы сидим кружком около букета фиолетовых анемон, слушаем его и едим дульсе де лече (варёная сгущёнка), которая вызывает у Стравинского страхи заболеть».
Когда Стравинскому исполнилось 85, его спросили, хочет ли он последовать примеру прадеда и дожить до 111 лет. «Нет, – ответил он, – сейчас слишком высокие налоги!» Да, Стравинский всегда был весьма неоднозначной личностью, а к старости вообще превратился в невыносимого ворчуна. Последняя болезнь иссушила его, он не вставал с постели и был безразличен к происходящему вокруг. Но иногда в нём просыпался прежний Стравинский: он вдруг запускал в медсестёр подушкой или, непонятно откуда набравшись сил, орал на них, да так, что те пугались. Однако как можно не умилиться над словами, сказанными им однажды в свой адрес: «Если меня съест лев, он может вам кое-что обо мне рассказать. Он скажет, что старик был жестковатым, но вполне съедобным».