Гумер Каримов
ГЛАВА ИЗ КНИГИ
- Короче, ждём тебя в «Чебуречке» к часу дня, пока! – Женька Елизаров отключился, но мобильник снова заверещал. Юрка Бойцов звонит.
- Ну, как? Ты приедешь? Заканчивай своё затворничество!
- Приеду обязательно! Мне и самому надоело! Очень хочу вас видеть, сто лет не встречались!
Приехать на Васильевский для меня – как домой вернуться. Я ведь здесь учился, работал и жил! Здесь – юность моя, молодость проходила. И вот я выхожу из метро «Василеостровская», через полчаса встречусь с друзьями юности, однокашниками – Женей Елизаровым, Юрой Бойцовым, Володей Синкевичем в нашей старой «Чебуречной», хорошо знакомой нам ещё со студенческих лет.
Но у меня ещё есть полчаса. Вспомнил, что общая тетрадь кончилась, и целенаправленно иду по пешеходной улице, разглядывая вывески, мне казалось, здесь полно книжных магазинов, канцелярских товаров. Ан, нет! Не выдерживают продавцы духовных товаров конкуренции с владельцами заведений общепита: сплошные бары, рестораны, кафе. И всё-таки, книжный магазинчик я нашёл! Прошёл мимо «Чебуречной» и обнаружил на доме № 15 скромную вывеску «Классное чтение». Этот подвальчик и есть книжный магазин, где я и купил общую тетрадку. Заодно поинтересовался у продавщицы: вышел ли отдельной книгой роман Антона Понизовского «Обращение в слух»? Этот роман я читал в журнальном варианте, в «Новом мире», правда, только первую часть, потому что в библиотеке был лишь первый номер журнала, а второго – с окончанием не было. Оказалось, что вышел. И один экземпляр есть в этом магазине. Но стоит 340 рублей! Увы! Если я куплю книгу, на что посижу с друзьями в «Чебуречной»? Скрепя сердце – отказался. Побродил по залам и расстроился окончательно: такие «кирпичи» лежат интересные! Особенно в разделе «философия». Ну, да ладно, что поделать, книги теперь дорогие, не по твоим жалким пенсионным крохам…
В этот момент позвонила главный редактор «Царскосельской газеты», отвлекла от грустных мыслей, переключила сознание. Статью заказала…
Я вышел из магазина и издали увидел Юру Бойцова напротив памятника бомбардиру Василию Корчмину. Именно в его честь, по легенде, остров назван Васильевским. Скульптуру Г. Лукьянова и С. Сергеева поставили здесь в 2003 году.
Когда-то за спиной пушкаря стоял симпатичный и уютный кинотеатр «Балтика», который вспоминается не с ностальгией даже, с нежностью…
Дамирка, милая землячка, где ты? Помнишь, как мы любили с тобой ходить сюда в киношку! На последний ряд, сразу после «Чебуречки», перейдя на другую сторону улицы. Что смотрели? Да разве помним. И какая разница! Будто вчера это было: твои пухлые горячие губы и огромные глаза… Мы любили ходить в кино. Ещё в «Прибой», рядом с нашей общагой на Шевченко…
А теперь вместо кинотеатра «Балтика» какое-то огромное нелепое здание, чужое и холодное…
Мы обнялись с Юркой, присели на каменную тумбу. Звонит Женька.
- Где ты?
- Мы с Юрой уже у Чебуречной.
- А я на ступенях метро, жду Синкевича.
- Он что, без тебя дорогу не найдёт? Шагай сюда!
- Ладно, иду.
Оба пришли следом друг за другом – Женя и Володя. Я был счастлив видеть своих друзей, после долгой разлуки и своего затворничества. Дружной гурьбой мы ввалились, по-другому и не скажешь, как это бывало в студенческую пору. А ведь почти сорок лет прошло с тех пор. Солидные же мужики, всем давно за шестьдесят, а как мальчишки!
- Ну-с, как обычно?
- Конечно!
Самый молодой из нас, Юра Бойцов идет заказывать: всем чанахи, всем чебуреки. И пиво. Водку решили не пить, все по-студенчески.
- За встречу!
Свели разом бокалы с пенящимся пивом, чокнулись и дружно заработали челюстями. Только ложки блестели, выгребая из дымящихся горшочков горячие куски мяса и картошки. Но вскоре молчание прервалось. Болтали о всякой чепухе, шутили и смеялись, подкалывая друг друга.
Всякий раз, собираясь на эти встречи, я живо представлял себе интересные, «содержательные» разговоры о чем-то важном, существенном, впоследствии бережно сохраняемым в памяти. Как же! Ведь собирались то выпускники философского факультета, ныне важные люди со степенями и званиями… . Но чаще всего, всё ограничивалось байками, житейскими историями и шутками.
Накануне, разговаривая с Женей по телефону, узнал от него, что Юрке многодетному дали большую квартиру в 180 квадратных метров.
- Ух ты! Вот это площадь! – Воскликнул. - Слушай, давай убьём Юрку, завладеем его недвижимостью, продадим дорого, а на эти деньги купим домик у тёплого моря где-нибудь в Черногории.
- А зачем убивать?- резонно заметил Женя, - оно нам надо с мокрушным делом связываться. Сунем кой-куда паяльник – сам всё подпишет!
- Так и сделаем, - согласился. – Только ты паяльник не забудь, провернём энто дело после чебуреков.
- Правильно! А чё тянуть?
Мы не стали скрывать от Юрки сейчас свои «творческие» планы, рассказали ему, что намереваемся с ним сделать.
- А паяльник-то не забыл? – Юрка спрашивает.
- Вот в том-то и дело, что с вечера приготовил, а с утра, впопыхах, забыл в сумку положить, - расстраивается Женька.
- Вот всегда так! – возмущаюсь, - ничего серьёзного тебе поручить нельзя! А ещё философ, тоже мне…
С этих садистских шуток перешли на более миролюбивые темы, но столь же весёлые. Впрочем, Синкевич задал и серьёзный вопрос:
- Чем занимаешься? – спрашивает Володя.
- Пишу, - как всегда кратко, отвечаю.
- Что пишешь?
Вопрос неудобный. Как на него ответить? Вспоминаю Василия Аксёнова: «…просто повествование, сочинительство. Никаких заранее приготовленных идей, планов, интересовало лишь, что получится с этим материалом в результате моей конструктивной такой деятельности. И это был главный кайф работы. Я не знал, что будет на следующей или через десять страниц».
- Так, «роман одиночества».
Далее я не стал развивать тему, хотя Володя провоцировал. Нет, об этом мы не станем говорить. Это ведь все равно, что об интимных отношениях с любимой женщиной судачить. И перевёл разговор на другую тему.
- Этим летом, мужики, у нас все поездки накрылись! А сколько разговоров было! И к Вовке-то Асташову собирались в Харовск, и с Мусой на Каспий…
- Да уж, не срослось, - с сожалением развёл Юра руки, - но я очень хотел!
- Помешали «обстоятельства непреодолимой силы», - сказал Женя, - у Мусы Великий пост, месяц Рамадан!
- Да, а потом он хотел в Ессентуки махнуть, подлечиться, - добавил я, - да путёвку не добыл. - И тут заверещал мобильник. – Голову даю на отсечение, - говорю, роясь в сумке и доставая телефон, - это Муса!
- Привет! – Так и есть! Кому ещё и звонить, если не Мусе. Просто нюх у него: как чувствует: вместе мы и обязательно позвонит. – С Уразой-Байрамом тебя!
- И тебя, дорогой! Чанахи будешь? И чебуреки? Пост-то кончился!
Трубка пошла по кругу. Каждый что-то весёлое сказал нашему другу из далёкого Грозного.
- Ну, спасибо тебе! – сказал, заметно повеселев Муса, когда трубка вновь вернулась ко мне. – Будто с вами посидел, пообщался! Чёкнитесь там за меня!
Когда вышли из Чебуречной, Женька, как всегда, стал звать нас прогуляться до Невы. На этот раз никто не стал отказываться.
Проходя мимо подвальчика с книжным магазином, сказал ребятам, что сильно расстроился: хороших книг много, а купить – слабо!
- А я остыл у этой страсти, - сказал Женя, - Да и зачем? Всё в интернете читаю.
- Нет, а я старомоден, - говорю Женьке, - люблю запах типографской краски.
- Кстати, Юра, это ведь здание нашего университета?
- 6-линия, дом 15? - Юра посмотрел на табличку, - да, всё верно, он самый.
- С какого перепугу? – Удивлялся Володя, - с пива-то опьянеть? Университет на Менделеевской…
- Даю справку для невежд! – Юра остановил всю нашу компанию и тоном экскурсовода начал: Согласно альтернативной версии, современный СПбГУ — преемник Санкт-Петербургского университета, который был создан в 1819 году в результате переименования и последующей реорганизации главного Педагогического института, ведущего свою историю от Учительской семинарии, ставшей самостоятельной в 1786 году. С 1794 г. училище и гимназия располагались в арендованном доме на 6-ой линии В.О., 15. В 1799 г. Учительская гимназия переехала в дом, где теперь находится филологический факультет университета.
- Однако официальной принята другая версия, - сказал я. - Согласно онной, современный СПбГУ — преемник так называемого Академического университета, который был учреждён одновременно с Академией наук указом Петра I от 28 января 1724года по старому стилю (8 февраля по новому стилю -День российской науки) (в частности, в 1758—1765 гг. ректором Академического университета был Михаил Ломоносов) и закрытого в 1766 году. В настоящее время эта версия официально принята руководством университета и государства.
- Вот так создаются мифы! – Торжественно закончил этот экскурс Евгений Елизаров.
- А помнишь, Женька, я тебе и Мусе здесь, на Васильевском, целый город показал, о котором ты, коренной житель Острова, ничего не знал?
- Помню! Это за аптекой доктора Пеля, не доходя до Академического переулка.
- А помнишь, как он назывался?
- Щас, вспомню. Как-то – Шишкин? Нет, Шишков? Шишин?
- Нет! Шишов переулок.
«Попав туда, вы неожиданно окажетесь в совершенно провинциальном малорослом городке, оставленном давнишними временами для контраста с современной трамвайной цивилизацией.
Застроенный низкими домами с малыми дворишками, забитыми в ту послевоенную пору поленницами дров, переулок первоначально именовался Глухим, затем, когда открыли на нем баню, — Банным, а в середине XIX века после царского переименования всех переулков Васильевского острова в честь российских рек — Днепровским. Последнее название по масштабу к нему совершенно не подходит. Как говорится, не по Сеньке шапка.
Соседские же обитатели издавна прозывали переулок Шишовым и уверяли всех, что живут на нем шиши и кто к ним за чем-то придет, тот шиш там найдет и с шишом уйдет. А еще уверяли любопытных обывателей, что у этих шишей “хотелки есть, а купилок нет”, оттого у них “рот кривой и чашки с дырой” — одним словом, голь перекатная».
Это отрывок из прозы Эдуарда Кочергина, найденный мной в старом номере «Звезды» за 2007 год:
«Места здешние, несмотря на центральное положение на острове и древнее заселение народами, отличались особым своеобразием, возникшим по нескольким причинам. Первая из них — близость Андреевского рынка, главного рынка острова, вокруг которого в те временам сосредоточивалось и кормилось множество людишек. Вторая — морские и речные суда, швартовавшиеся у Николаевской набережной, ныне набережной Лейтенанта Шмидта, — они поставляли в изобилии моряков на линии и переулки, окружающие Андреевский. Их, полосатиков, необходимо было где-то кормить и лелеять. И третьей причиной являлось, конечно, соседство с Академией художеств, бывшей императорской. Оно вызывало у линейных и переулочных жильцов некое ощущение избранности и склонность к богеме. От этого, очевидно, вокруг Андреевского рынка скопилось порядочное количество питейных заведений под разными названиями, а также множество забегаловок, где можно было жаждущим организмам освободить и повеселить душу, а затем отправиться к прекрасным островитянкам в гостеприимные речные переулки».
Пересказывать Эдуарда Кочергина это всё равно что собственными руками учинить расправу над своей писательской карьерой: лучше не напишешь, а хуже – зачем? Потому всех любителей острых ощущений отправляю к оригиналу, читайте – не пожалеете!
Скажу только, что переулки вокруг Андреевского еще и в царские времена пользовались дурной славой. Там были малины, притоны, хазы, в них, естественно, обитали проститутки, воры, маклаки, ханыги, бомбилы, мазурики и прочий босяцкий люд.
И после войны опущенный народ с окружных линий и переулков, включая Днепровско-Шишовый, кормился за счет рынка и соседних питейных заведений.
«Неквалифицированный трудящийся элемент, комиссованный из армии по окончании войны, склонный к “зеленому змию”, служил помоганцем у рыночных торговцев по части “поднять да бросить” — грузчиками, уборщиками, зазывалами, к тому же еще малость подворовывал. Более образованные и менее пьющие, сохранившие телеса от всех напастей, гулявших по стране, нанимались натурщиками в Академию художеств, поставляя ей в виде собственных персон обнаженные и портретные мужские, женские образы. Академическая работа считалась знатной и уважаемой в географии нашего Андреевского рынка. Поддатый пенсионер-натурщик мог хвастануть перед рыночным тяни-толкаем, что он не какой-то там мымр, а отставной натурщик Государственной Академии художеств. Особым спросом в послевоенной Академии пользовались седые бравые мужики в форменных, защитного цвета кителях-сталинках с орденами и нашивками ранений.
Война с блокадой нарисовали на острове печальные картинки. Часть домов была разбита снарядами. Половина старинного Андреевского рынка порушена немецкими бомбами. Мужское население острова уменьшилось на две трети. Треть оставшихся в живых и вернувшихся с фронта была обожжена, продырявлена, обрублена, контужена.
Основные тяжести по добыванию хлеба насущного в войну и после нее легли на женщин. Пока женский люд тянул лямку, не разгибаясь, на всех трудовых фронтах жизни, малолетняя безотцовщина познавала житуху на улице. На линиях и переулках пацаньё гоняло по мостовой колеса-обручи, стреляло из рогаток и самопалов по воронам и играло во дворах между дровяниками в азартную маялку».
Когда я приводил Женю с Мусой сюда несколько лет назад, переулок с задними дворами напоминал ещё, описанное писателем затаенное местечко, но сейчас полностью нас разочаровал. И духа не осталось! Все заасфальтировано, уцелевшие дома заново отремонтированы, лачуги снесены. Пройдя сквозь Шишов переулок, и не найдя тут уже ничего примечательного, вышли на Академический переулок, а по нему – на Восьмую линию. Наконец, вышли на набережную Невы прямо к памятнику адмирала Крузенштерна. Дойдя до набережной Лейтенанта Шмидта, мы повернули в сторону Горного института и у бывшего Императорского Морского Кадетского корпуса, который оканчивал, а затем руководил им знаменитый русский мореплаватель Крузенштерн, переходили на набережную как раз против памятника адмиралу. За высоким гранитным пьедесталом памятника, украшенным девизом Крузенштерна “Spe fretus” — “Живущий надеждой”,