ГЕНИЙ
«Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них - это звёздное небо надо мной и моральный закон во мне».*
Это Гений. Написал, покусал перо, читает. Перечитав написанное, бросил перо на стол, откинулся в кресле.
Вошёл Лама, старый слуга Гения. Взглянув на хозяина, укоризненно покачал головой, словно фарфоровая китайская кукла. Снял плед с дивана, укрыл хозяина. Гений спит в кресле, старый слуга снится ему.
Теперь, когда «Критика практического разума» была написана, Лама не давал ему покоя. Он являлся в причудливом облике то ли глашатая, то ли оракула, вопрошая громоподобным басом:
- Что я могу знать? - и тут же исчезал.
- Что я должен делать? - орал он в следующее мгновение за спиной, чуть ли не в ухо Гению.
- На что я могу надеяться? - хрипло кричал Лама, пытаясь заглянуть в глаза хозяина.
Но Гений не слышал вопроса.
- Что ты говоришь? - спрашивал он слугу, но в ответ видел только немое шевеление губ.
Скрипнула дверь, это Лама выходил из комнаты, и Кант тотчас открыл глаза. Заметил широкую спину слуги. Недолгий, непрочный сон кончился. Откинул плед, встал почти без сожаления. В конце-концов, он неплохо поработал сегодня и имеет право на отдых. Кант взглянул на часы. Скоро ударят к обедне и к нему придут его друзья. Обед будет длиться долго, три-четыре часа, и о работе можно будет забыть на время.
После обеда он обычно гулял с друзьями, но сегодня попросил их оставить его одного. А так это была его обычная ежедневная прогулка, он вышел как всегда в шесть. Недаром жители Кенигсберга говорили, что по Канту можно сверять часы.
Он шёл своей обычной дорогой по давно выбранным тихим улочкам, сторонясь многолюдья, избегая шумных мест. Дорога вела к реке мимо старой крепости - замка Фридриха, затем по мосту - на левый берег к старинному собору Святого Томаса, построенному ещё до Великой Реформации и ставшему впоследствии Лютеранским. Здесь, обойдя собор вокруг, он заканчивал свою прогулку в один конец и не спеша возвращался домой.
Сегодня Гений завершил большой труд и, хотя он строго запрещал себе думать о работе во время прогулок, мысленно невольно возвращался к «Критике практического разума». По его замыслу, вся критическая философия должна была состоять из трёх больших трудов.
Семь лет назад он написал свою «Критику чистого разума». Тогда, в 1781-м, в своей первой «Критике» Гений сформулировал три вопроса. Сейчас он вздрогнул, вспомнив свой предобеденный сон.
- Что я могу знать? - «Критика чистого разума» ответила на этот вопрос.
- Что я должен делать?- «Критика практического разума» ответила сегодня и на этот вопрос.
- На что я могу надеяться? - так звучал третий вопрос. Значит, пройдено две трети пути. Так что есть о чём подумать.
- Звёздное небо надо мной и моральный закон во мне, - прошептал он и улыбнулся. - Чёрт возьми, а ведь хорошо сказано, а? - Удачно это у него получилось. - Звёздное небо надо мной…
В Кенигсберге осень. Кант подумал, что увядающая природа сейчас похожа на него, он тоже был осенью – старой и одинокой. Гений так и не создал семью, оставшись холостяком навеки. Много лет назад друзья однажды уговорили его, он уединился с женщиной. Выйдя через некоторое время к инм, поморщился: «Слишком много ненужных, суетливых движений…». Теперь он одинок и похож на эту осень.
Гений шел, опираясь на трость, наклонившись вперёд и опустив взор в землю. Слегка задохнулся, остановился. Дорога домой вела всё время в гору. Не спеша поправил шарф, долго вглядываясь в даль. Тихая река медленно текла, огибая город и теряясь за поворотом, у самого выхода к морю. Оттуда, с Балтики, дул несильный, но свежий ветер. Гений медленно, почти торжественно поднял свой взор к небу. Рано темнеет в этих местах. И небо бездонное черно, а звёзды - контрастны и ярки.
«Звёздное небо надо мной и моральный закон во мне», - философ думал о том, что выразил тем самым не только сложные философские вопросы, но и простые, извечные человеческие стремления:
«Что есть этот мир? Это небо и звёзды? Для чего я? Каким д,олжно быть мне, чтобы жить в этом мире?» Ещё мудрецами Древней Эллады задавались эти вопросы… Теперь они дошли до него. Дошли нерешёнными.
Но если вопросы остались, значит, нет ответов? А он ответил? А он решил?
Гений стоял и смотрел в небо. Беззвучно шевелил губами. Будто спрашивал у неба. Но оно молчало, занятое своей работой. Оно управляло Вселенной.
Что могло сказать ему небо? Ему - ничтожной пылинке Вселенной? Какое дело небу до него? Что из того, что эта точка почему-то наделена жизненной силой и разумом? Наделена Жизнью. Такой долгой и трудной для него - человека, и мгновенной для бесконечного времени Вселенной.
Кант, не позволяющий себе праздных размышлений, изменял сейчас самому себе, ведя этот никому неслышимый диалог со звёздами:
«Нет, Звёздное небо! В твоём внешнем и чувственном мире, в твоих необозримо великих мирах и их вечных движениях, где возникновение, развитие и уничтожение происходит постоянно - осознание моего бытия не даёт мне ничего, кроме мук, полных трагедии… Ты уничтожаешь мою значимость как существа живого, ты презираешь меня как рабское ничтожество, и, более того, ты отбираешь в конце-концов и материю, меня составляющую, эту жалкую точку живой плоти, тогда, когда она мертвеет, устав жить. Ты бросаешь её в землю, и ничто не меняется в твоём вечном движении: не гаснет ни одна звезда, и не рождается новая, и солнце палит так же жарко, как прежде, и даже Земля не замедляет своего бега, не ускоряет его…», - так думал Гений и, горько усмехнувшись, будто в ответ на холодное безразличие звёзд, пошёл дальше, обращаясь к небу:
«Небо, но ведь есть еще другой мир, начинающийся от моего незримого для тебя «Я», от моей личности, и этот мир также обладает истинной бесконечностью, ощущаемой разумом. И ты, небо, не властно в этом мире, если, конечно, ты не бог, с которым я сознаю свою всеобщую и необходимую связь. Уходя оттуда, где я всего лишь ничтожная точка материи, где господствует лишь грубая чувственность существования, не знающая блага, я вхожу в мир, где моя ценность как личности, как интеллекта возрастает бесконечно, и господство нравственности самой по себе открывает мне жизнь, не зависимую от тебя, небо, и от всего твоего чувственного мира… Ведь целесообразное назначение моего бытия определяется богом, людьми и мной самим в целую совокупность жизненных принципов поведения, названных мной «моральным законом». И эти принципы не ограничены условиями и пределами моей жизни, а продолжаются в бесконечности…»
У двери своего дома Гений остановился и снова обратил свой взор к бесчисленным мириадам звёзд. И вдруг какой-то неописуемый восторг судорогой пронесся по телу Гения, породив в тот же миг и тревожную тоску, горечью разлившуюся в нём. Будто чья-то холодная рука потрогала сердце - бездонное небо позвало его… Кант притулился к стене, стоял и ждал, пока боль уходила. И потом сказал вслух:
- Вот видишь, Небо, нельзя. Мы - чужды друг другу. Я ухожу и не вернусь уже более никогда. Я построил свой мир и буду жить в нём, - он подумал и добавил к сказанному: - А чтобы вражды между нами не было, я построил высокую стену. Из-за стены не видно звёзд, ведь, когда я войду в дом, я забуду про звёзды. Так что прощай, Небо!
Гений подождал немного, не опуская взора, но что могло сказать ему Небо? Оно молчало. Гений вошёл в дом, а тревожная тоска так и не умерла, оставшись в нём навсегда.