Отсекаешь ненужное – и получается
СКУЛЬПТУРА
Роден
- Что с лицом?
- Босс наорал. Что я ему сделал не так?
- В человеке спят зверь и человек. Надо будить того, кто лучше. Ты не того разбудил. ...Если человек – это сумма людей, которых он встретил в жизни, значит...
- Что?
- Надо быть БОЛЬШОЙ суммой, чтобы перевесить. Чтобы он тебя заметил и не наорал. Помоги ему. Мы должны помогать людям.
- Шабутной! Шутишь?
- А что ещё делать?
Счастливое существо, привлекающее внимание этим в первую очередь – таким оказывалось на самом деле и при близком рассмотрении. Кто знал, что это потому, что на весёлую и счастьем брызжущую натуру летели бабочки, как на свет, но не разбивались об окно или лампу его души. Его душа не пылала жаром, не было в ней высокой частоты тока, чтобы не убивать никого.
С ним было легко, тепло и светло.
А оно по ночам писало какие-то ужасы на полотнах и плело скульптуры из всех материалов, вытянутые причудливые макрамэ и странные коврики-свитера.
Однажды он зашёл в мастерскую, чтобы отсечь всё лишнее от себя, точнее уничтожить весь этот бред. Но зашёл сосед за сигаретой, увидел и купил всё вместе с квартирой. Превратил квартиру в музей, сказав кощунствуя:
- Из каждого из нас такое вырывается, это жутко, но это даёт надежду, что от этого можно избавиться, главное, знать, как... Я купил у тебя. Кто-то купит у меня. Я такое создать не могу. Но сочувствую, потому что чувствую. Это не твоё, это моё. Потому купил. Буду лечить себя и других. И бизнес, опять же, надо же чем-то зарабатывать на жизнь.
А ты иди, куда хочешь.
- А если я не знаю, куда хочу?
- Тогда, куда получится.
- Спасибо на добром слове.
Существо не продало только одну скульптуру, в ней было собрано самое больное и гадкое, что накопилось за жизнь. Она напоминала могучее, сильное дерево, в нём жило и ютилось столько больших и малюсеньких совсем существ, некоторые видны были через вставленные в «дерево» невидимые глазу линзы и даже камеры, как в зоопарке. И эти существа казались живыми, хотя были частью скульптуры, как и дерево, которое не было деревом. Всё жило друг за счёт друга, даже мёртвые, кормили собой других.
Существо утащило эту скульптуру на себе, разобрав её на части, шепча себе
под нос:
- Крылья из папиросной бумаги, папирусной, парусной. Парусным
бывает шёлк.
Оно собрало её в удачно снятой накануне комнате со стеклянными стенами
и стеклянным же потолком.
- Слишком много прозрачности, вся жизнь на виду как бы. Это –
символично, но не для личной жизни. Для жизни личности, но не для личной жизни, - бормотало существо.
Восстановил, как было, и сполз под скульптуру обессиленный.
В незакрытую дверь квартиры вошла соседка одолжить стулья для
гостей, которых пришло больше, чем рассчитывала, остановилась перед скульптурой, рассматривая её, ничего не понимая, бросила взгляд на валявшегося под своим шедевром хозяина квартиры и стеснялась спросить о стульях. Хозяин лежал в скульптурной позе, уткнувшись лицом в руки.
Соседка влюбилась в эту позу, но больше в скульптуру.
- Эй, вы живой? Вам плохо?
- Уже почти хорошо, - малоразборчиво пробормотал хозяин в пол. –
Сейчас станет совсем хорошо.
Он повернул голову и подтянул до сидячего положения тело руками.
- Извините. Я не вовремя. Я хотела одолжить у вас по-соседски
стулья.
- Берите, что найдёте. Я ещё жив?
- Вы так красиво лежали, как Микеланджеловский Давид.
- Давид стоит с достоинством, чем внушает уважение.
Ваша работа мне тоже внушила уважение, хотя сначала напугала
откровением.
- С чего вы решили, что это моя работа? – он поднял наконец на
гостью глаза. Гостья была вполне благообразная девушка. Свет откуда-то попал в окно и превратил гостью в жар-птицу. Он защитил глаза ладонью.
- Надеюсь, вам до завтрашнего утра стулья не по зарез?
- Не по зарез.
Девушка мостила стул на стул, стараясь взять четыре сразу.
- Подождите, я помогу.
- Вы даже стулья уложили, как скульптуру, а ещё спрашиваете, как я
догадалась, что эта работа – ваша.
Он улыбнулся, как всегда, тепло и светло. Она удивлённо смотрела то на его лицо, то на скульптуру, пугающую своими размерами и странностью форм, после первого впечатления от деталей.
- Это жизнь, к сожалению, и вы правы, - все мы так и такие.
- Жизнь не к сожалению, напротив, к счастью.
Он поставил стулья в коридоре между входной дверью и комнатой, где было
уже шумно, играла музыка, надеясь, что кто-то выйдет, подхватит и понесёт дальше.
Никто не вышел.
Они столкнулись в дверях, будто она забыла, что это он из квартиры напротив, а не она.
«Глаза и рот, - подумал он. - И ноги. Не жар-птица.»
«Что мне здесь делать? – подумала она. – Здесь и без меня весело».
Он безмятежно улыбнулся, совсем её обезоружил. Куда идти? Туда, с ним, или сюда, в комнату? Но он её не приглашал. А их пригласила она зачем-то. Чтобы было весело. На собантуй. А ей уже не весело. Ей было весело там, у него в комнате. Шок, а потом весело. И улыбка у него такая, и скульптура странная. И стулья оказались в пустой квартире.
Хлопнула его дверь. Захлопнулась. Она так и стояла в раскрытых дверях своей квартиры. Народ ходил по коридору в кухню и назад в комнату. Стулья обходили. В ней не нуждались. Не они её пригласили, а она их. Им было весело. Самодостаточные.
Её тянуло какой-то странной силой... к скульптуре.
- Что-нибудь нужно ещё? - спросил он приветливо.
- Да. Ты, - неожиданно для себя ответила она. – Я хочу быть с тобой.
Я не то имела в виду, что ты подумал. Я не понимаю, что я говорю. Это твоя скульптура - наваждение какое-то. У неё какая-то мерзкая магическая сила.
- Да? Вы мне тоже показались симпатичной. Садитесь. Стулья вы у
меня забрали, так что...
Она села рядом. Оба смотрели на скульптуру.
- Как это получается у вас? Вы такой светлый, мягкий человек, во
всяком случае кажетесь таким, а это вот, это будто человек поживший делал, жёстко и хорошо. Раздвоение личности?
- Я думал, я её закончил. И что делать дальше? Это нормально,
чувство опустошённости, когда закончишь работу. А тут вы пришли за стульями.
- Это к скульптуре не имеет отношения. А хотите, пойдёмте ко мне.
Там людей много. Празднуем, что мы вместе, хотя каждый сам по себе. Ну, это тоже, по-моему, не плохо. Мой день рождения – это только повод, собраться вместе. Просто захотелось повеселиться.
- Удалось?
- Я зашла к соседу за стульями, а встретила тебя. Твоё «дерево» - это
моя жизнь. Сама по себе полноценная, но бестолковая. Я ничего не создаю, как ты, но внутри тоже творческая опустошённость.
И знаешь, стены у тебя прозрачные, страшно, и потолок, будто ты весь на виду. Как так можно жить? А посмотришь через них: над головой небо, вокруг никаких домов близко, никому ты не нужен, то есть я хотела сказать, никто на тебя не смотрит. Никто про тебя ничего не знает, а ты весь на виду. И даже не знают, что ты есть, если бы не зашла за стульями.
У тебя какое-то поле магическое. У скульптуры, у комнаты, у тебя. Притягивает.
- Может, потому что я этого хочу? Ты праздники устраиваешь, а я
полем тяну? А? Как сказал? И стулья мне не нужны для этого, хотя...
Он рассматривал её лицо. Губы и глаза. Губы и глаза. Губы...
Кто знает, как это происходит? У всех по-разному. Им было безумно хорошо, они тянули время, катались по полу вокруг скульптуры, пока не почувствовали, что пол твёрдый. Засмеялись тихонько.
- У меня, между прочим, есть спальня, с нормальными стенами и
потолком, альков, конура, шалаш. И кухня со столом и кофе. Не хочешь?
- Давай ещё полежим на этом гипсе. Здесь так хорошо, твёрдо. Опору
под спиной чувствуешь.
- Ну да.
Их тянуло друг к другу. В дверь стучали. Может, искали хозяйку квартиры напротив, хотели поблагодарить за чудесный вечер, наверное, они расходятся. Который час? Звонил его телефон. Кто вдруг мог позвонить? Будто не было кому.
Абсурд? Они смотрели на небо, его скульптура закрывала своими ветками его часть, не мешала, как канопэ в тропическом лесу. Можно было предположить, что на верхнем ярусе этого тропического чуда проходит жизнь птиц яркой раскраски, им для жизни вовсе не нужно спускаться на землю, где столько опасностей, а там своих хватает. Снизу их гомона не слышно.
Скульптура стала мировой известностью. Её автор так скульптором и не стал. У него была другая профессия. Продолжал иногда ваять по ночам. Когда заканчивал очередную вещицу, к нему заходила соседка.
Она тоже работала с утра до ночи. К творчеству её работа не имела отношения, но соседка ко всему относилась творчески. Оба они ни в чём не нуждались. Их детей в будни растили няни, в выходные и на праздники родители детей развлекали их как могли, задаривали, зацеловывали, доработавши, наконец до выходных, подталкиваемые и чувством вины перед детьми из-за своей занятости... В будни по вечерам дети, пока были маленькими, бегали из одной квартиры в другую, за вниманием к себе, кое-что получали, пока не слышали слово «не мешай».
Потом перестали бегать. Потом являться.
Потом родители в тревоге за них, но делая вид, что ничего особенного, просто, мол, позонили, вылавливали их во вселенной из их уже собственной жизни.
Как-то дети независимо друг от друга, каждый со своими друзьями, в толпе экскурсантов забрели в квартиру-музей, экспозиция которого, покатавшись по странам Азии, Европы и островам Японии, вернулась на место в родные пенаты. Народ валил на неё валом поразмыслить о себе и о жизни. Выросшие окончательно дети открыли рот. Они узнали и не узнавали стиль. Потому что это делалось давно, хотя искусство не стареет, меняются его трактовки.
А скульптор не менялся. Он жил, как получалось, и ваял, что получалось. Один момент его жизни оставался в нём живым воспоминанием, жил вместе с ним внутри него, не материализовавшись ни во что, просто жил в нём и давал ему жить и дышать, творить, оставаться самим собой.
С тех пор, как удивил, и навсегда.
12-24-25 Н.Ерецкая