Я радужною тенью
скольжу по лону дна...
Чудесное виденье
из голубого сна...
И радостно, и зыбко...
зеркален небосвод...
Серебряная рыбка
в зелёной толще вод.
Круг – надувной.
Нижняя сторона его ярко-жёлтая, а верхняя – белая, с жёлтыми, зелёными и красными бабочками: одни только контуры прорисованы – очень воздушно! А по шву – как будто такая оборочка. Очень красивый круг!
И с ним Катя придумала такой трюк: вбегать в воду, не подняв его, как полагается, до уровня груди и не придерживая обеими руками под мышками, а оставив болтаться на уровне щиколоток.
Море спокойное, – волн почти нет, – прозрачное...
Бежишь, мелко семеня ногами в круге, – словно балерина, – по разноцветной гальке... Она лаково и лакомо поблёскивает в чистейшей – прямо-таки хрустальной! – ласковой воде...
И, пока бежишь, – круг сам собой прекрасно поднимается! Вода – сама его толкает вверх.
И вот уже ты плывёшь – гребёшь, бултыхаешь, брызгаешь... Что есть силы бьёшь по воде руками и ногами, взметая целые фонтаны её и начисто позабыв о том, что всего каких-то пять секунд назад ты была самой Семенякой! – балериной нежной и удивительной.
А ведь можно ещё в этом самом круге, – уже находясь в воде, – крутиться! Тоже – почти как балерина! Это если грести обеими руками в одну сторону. А ногами выделывать под водой такие специальные па... пируэты... Правда, они немного корявые... но так уж в воде получается. Зато снаружи всё очень здорово, просто отлично: блеск, плеск, кружение... Круг с воздушной оборочкой... И тогда ты снова вспоминаешь, что ты – великая и непревзойдённая плясунья всех времён и народов – Плисецкая!
Но вбегать с кругом в воду всё-таки намного интереснее. Эх, жалко, Танька не смотрит!
Таня лежит на берегу – животом на подстилке, спину подставив солнцу, – загорает. Ногами к воде. И ногами этими самыми, согнутыми в коленях, в воздухе болтает. На Катю не смотрит: «Отстань!» Она читает какую-то очень пухлую, очень потрёпанную и, судя по всему, очень интересную книгу.
Катька пристала – не отстаёт: смотри да смотри!
Таня сейчас смотреть на сестру ну никак не может: она не просто читает, она ещё и ест за чтением – сочную грушу из бабушкиного сада. Вообще-то, есть с книгой нельзя, тем более грушу, тем более – сочную! – можно ведь книгу попортить – заляпать! Но... Если на Катьку не смотреть и от груши с книгой... и от книги с грушей не отвлекаться, – то можно.
А ещё у них с собой есть сливы – янтарно-прозрачные жёлтые и плотно-кожистые тёмно-синие. И те, и другие – сладкие-е-е... И их Таня тоже ест, а косточки обсасывает и аккуратно складывает в пакетик. Но груши она всё-таки любит больше. Пожалуй, она ещё одну съест. Катька всё равно их не любит – говорит, они текут. От груш почти не остаётся огрызка – только черешок да пара чёрных семечек – такие сочные. Не то что от яблок. Хотя и яблоки хороши: есть, например, такие, у которых не только кожица, но даже и мякоть розовая! Соку в них тоже много, но они не текут, как груши, поэтому Катька больше яблоки любит. Вот пусть и ест их.
Мама сказала им не забывать кушать фрукты. И ещё – не забывать их собирать.
Спелые плоды сами падают в траву, но не надо давать им там долго лежать – иначе в них наползут муравьи. А если позабыть собрать, то они и вовсе сгниют. Зато если вовремя поднять и битый бочок срезать и выбросить, а остальное съесть, то вкусней не найдёшь! Ведь те, которые сами упали, – они ведь самые спелые! Самые-самые!
Руками ни яблок, ни груш, ни даже слив с веток не достать, слишком уж высоки деревья. Кое-какие фрукты бабушка, конечно, успевает спасти – снять плодосъёмкой до того, как они упадут. Плодосъёмка – это такая специальная палка, длинная бамбучина, к концу которой прикреплена специальная рамочка с голубым полотняным мешочком, сшитым из обрезков от бабушкиного халата. Рамочкой фрукты подцепляешь и дёргаешь, а в мешочек они падают. Снятые фрукты можно долго хранить в прохладной комнате под кроватью. В холодильник всё не помещается, и поэтому под всеми кроватями у них сейчас фрукты. Но у бабушки слабая правая рука, она у неё больная, и много снять плодосъёмкой бабушка не в состоянии. А Катя с Таней малы – даже Таня! – даже она не удержит в руках тяжёлую длинную плодосъёмку, а ведь ею ещё и управлять надо.
Вот и собирают девочки целыми днями бабушкин урожай. Ходят по саду: Таня с большой белой эмалированной миской, а Катя с голубой мисочкой поменьше, выискивая в траве жёлтые и зелёные крапчатые, розовые акварельные и лиловые затуманенные бочки. Что-то из собранного едят, из чего-то бабушка варит им компот, из чего-то – варенье, а что-то и пропадает, конечно. Разве можно столько съесть?
А они всё падают и падают... Сливы – почти неслышно, с тихим шуршанием приземляются в мягкую траву. Яблоки бухают о крышу дома оглушительно, точно бомбы, и с невообразимым грохотом скатываются по серому волнистому шиферу на садовую дорожку. А груши, как мама говорит, «шмякаются», а иногда и вовсе «ляпаются» на пятачок перед кухней – они очень-очень спелые и очень-очень сочные. Ну просто очень. «Ой!! Опять груша ляпнулась...»
Мама привезла Таню с Катей к бабушке, а сама уехала обратно в Москву. И теперь Таня каждое утро намывает им с сестрой яблок, груш и слив – целый пакет. Они берут всё это богатство и идут на пляж. Ещё берут полосатую подстилку и два махровых полотенца. И Таня берёт книгу, а Катька – свой круг. Она ведь ещё не умеет плавать. А в круге может далеко заплывать – вместе с Таней. Таня-то хорошо плавает. Да и без Тани, бывает, заплывёт... Вот прямо до конца волнореза и доплывает.
Уезжая, мама ещё много чего им наказала, но больше, конечно, Таньке. Что-то там «стараться»... «бабушке помогать»... «грядки полоть», «подметать», «посуду за собой мыть»... Ну это они помогают! И ещё много всего: и чего делать... и чего не делать – тоже сказала... но это ведь Таньке, – Катя запомнить не старалась, это ведь не ей. Но всё-таки нечаянно запомнила: «ты старше», «не обижай», «следи», «не бросай», «присматривай», «не заплывайте».
А самой Кате мама велела читать по списку и слушаться. Катя и слушается. Это совсем нетрудно, она привыкла слушаться. И ещё мама сказала ей не болеть. Пока не болела.
И кушать велела хорошо. И соблюдать режим – вовремя спать ложиться.
На завтрак бабушка печёт им оладики, и они с Таней едят их со сметаной или с абрикосовым вареньем и запивают чаем...
На обед она варит им суп и макароны или жарит картошку с сосисками и режет салат. На десерт они пьют рубиновый компот... Хорошо, когда он холодный, но и горячий, только что сваренный, – тоже хорош!..
А на полдник они сами заранее достают из холодильника, разливают по тонким стеклянным стаканам (или даже по фужерам!.. если, конечно, бабушка не видит...) и пьют ни с чем несравнимое, любимое их лакомство – кофейное молоко. Ну... или кефир, хотя это уже никакое не лакомство, а просто «очень полезно» (и из фужеров его не очень-то попьёшь)... или ряженку – это чуть лучше... хотя тоже «очень полезно»... с «Юбилейным» печеньем... «Юбилейное» у них есть всегда. Это бабушка его любит.
А на ужин едят блинчики с мясом, – бабушка разогревает на сковородке, – мама оставила им запас...
Днём девочки ходят в парк и гуляют там по дорожкам, усыпанным белым хрустящим щебнем... По белым дорожкам в обрамлении душистых кустиков идеально подстриженного самшита, кудрявого и плотного, с мелкими тёмно-глянцевыми листочками... или густой-прегустой бордюрной травки, похожей на выстроившихся друг за дружкой маленьких мохнатых собачонок неизвестной породы... Кажется, подойдёшь ещё чуть ближе – и в длинной-предлинной тёмно-зелёной шерсти обозначатся глаза и блеснёт влажный нос... И травка – или это всё-таки собачка? – звонко тявкнет.
Гуляют по широким аллеям – платановой и тюльпановой... Это деревья такие – тюльпановые, они так прямо и называются – они цветут золотистыми тюльпанчиками, а листья их напоминают кленовые... И платаны тоже похожи на клёны, только стволы у них гладкие и усыпаны светлыми кружевными пятнами по серой коре... будто солнечные зайчики... и тень от листвы...
Или просто сидят на какой-нибудь лавочке...
Или собирают очередной гербарий из опавших листьев карликовых японских клёнов...
Или кормят остатками белого хлеба золотых рыбок в пруду... И белых и чёрных лебедей, и серых уток, и нарядных селезней... На островке, в самом центре пруда, в зарослях тонких усыпанных ярко-розовыми цветами деревьев, у птиц есть свой домик... Он совсем как настоящий, – деревянный с двускатной крышей, кружевным подзором и такими же наличниками на окнах, – только очень маленький...
Любуются кувшинками и водяными ирисами...
Здесь, в парке, даже лотос есть – он дивно цветёт розовым...
Есть и розарий...
И целые три бамбуковые рощи – зелёная, золотая и чёрная – почти как в сказке про золотой, серебряный и медный леса...
И весёлые, вечно трепещущие на ветру, веерные пальмы... и огромные секвойи... и кедры... и стройные кипарисы...
И эвкалипты... они меняют кожу, точно змеи, обнажая высокие и гладкие цвета слоновой кости стволы...
И банановые деревья... Катя видела, как они цветут огромными плотными и тяжёлыми, будто восковыми, цветами... жалко только – сами бананы здесь не вызревают...
И огромные пышные кусты пампасской травы есть... За ними так здорово прятаться...
И очень редкое и очень древнее дерево гингко с листочками, напоминающими не то перевёрнутое сердечко, не то раскрытый веер... Бабушка говорит, что это дерево жизни – листья его целебны...
Есть здесь и единственная на весь парк, а может быть, и на весь город... и, наверное, поэтому огороженная мелкой серебристой сеткой, араукария... Вся она покрыта шипами, и на неё никогда не садятся птицы.
И гигантская магнолия... Как хорошо прятаться в полдень в густой прохладной тени её широких листьев и вдыхать аромат больших белых цветов... Бабушка говорит, что цветы эти ни за что нельзя держать в комнате в вазе – пахнут они хоть и нежно, но очень уж сильно, и от этого можно заболеть. Но даже если бы и захотели девочки ослушаться бабушку – им ни за что не достать цветов магнолии, уж больно они высоко – разве что упадёт какой-нибудь один – уже не белый, а пожелтевший, немного пожухший, кожистый, но всё ещё ароматный лепесток величиной с ладонь.
Иногда бабушка сама водит их на прогулки по парку и рассказывает о каждом дереве, о каждом кустике, о каждом цветке так, что заслушаться можно... Бабушка знает о растениях всё... И Катя с Таней никогда не перебивают её – всегда внимательно слушают. Девочки знают, что бабушке вообще лучше никогда и ни в чём не перечить. Иначе она скажет им, что они «поперечные».
А иногда сёстры никуда не ходят – остаются дома и подолгу лежат в саду на старой кровати с дребезжащей проржавленной панцирной сеткой... под старой сливой... – она плачет на солнце янтарной смолой...
На кровати лежит старый надувной матрас – как простое покрывало лежит – он давным-давно сдулся... Бабушка говорит, что матрас этот когда-то, много-много лет назад, забыл у неё профессор Магницкий, приезжавший отдыхать в Адлер с женой и дочерью Верочкой... Или подарил?.. Или это был доктор Бурн;?.. Он ведь тоже отдыхал здесь...
Катя с Таней пробовали заклеить матрас синей изолентой и надуть – не вышло... А до этого кто-то уже пытался заклеить его чёрной... Но у него, видимо, тоже ничего не получилось.
И на скрипучей продавленной раскладушке, которую бабушка расставляет в тени лавровых деревьев... – на ней тоже хорошо лежать...
Так лежат они и мечтают – каждая о своём...
В саду, где высоко и бездонно распахнулось и во все глаза смотрит на тебя улыбчивое ярко-синее небо в обрамлении зелёных веток-ресниц, очень хорошо мечтается...
И вовсе не обязательно говорить об этом...
Да и вообще – разговаривать...
А по вечерам, когда небесный свод вот только-только совсем близкий и прозрачный – розово-золотой и сиреневый, – и вдруг почти сразу же – огромный, глубокий и гулкий – бархатно-чёрный – и усыпан мириадами сверкающих больших и малых алмазов... – папа говорит, что «небо изгваздано звёздами», и от этих слов звенят в бездонной вышине тонкие серебряные гвоздики... – а тёмный сад дышит влажной прохладой, звенит и манит бубенцами цикад...
Они надевают свои самые нарядные платья...
Ловят среди чёрной ночной листвы неторопливых и бесшумных зеленоватых светлячков... Сажают их друг другу на головы... они специально делают себе сложные причёски... и светлячки горят в волосах, словно драгоценные камни... Или сажают их в широкие раструбы цветущих во дворе белых, будто фарфоровых, белокрыльников и ярко-красных антуриумов... Или просто держат светлячков в руках, в сомкнутых круглыми «фонариками» ладонях... и сквозь щёлочки между пальцами виден свет... А потом отпускают... Пусть летят...
И устраивают «индийские танцы».
Бабушка жертвует им для этой цели кружевные накидки с подушек...
У Тани особенно хорошо получается танцевать...
А Катя глядит, глядит на Таню... И тоже старается научиться.
Иногда, очень редко, они смотрят вместе с бабушкой её старенький телевизор с крошечным экраном... поэтому они не столько смотрят, сколько слушают...
А когда над домом пролетают самолёты – так низко, что по телевизору уже не только не видно, но и не слышно ничего, то Кате очень интересно... и немного страшно... и немного смешно смотреть на сумасшедшие бегущие по экрану наискосок зернистые волны. И смешно слушать внезапные хрипы, сипы и бульки какого-нибудь известного диктора или заслуженного певца.
И тогда бабушка встаёт с кровати и, охая и прихрамывая на обе ноги сразу, идёт «поправлять». Она садится на огромный стоящий у окна сундук и долго-долго крутит у телевизора ручки настройки... и шевелит «уши» ни в чём не повинной антенны. Кате так и хочется сказать бабушке, что антенна здесь вовсе даже ни при чём, но она не хочет быть «поперечной» и поэтому молчит.
И уж тем более не предлагает помочь – трогать свой телевизор бабушка не разрешает никому. Даже маме.
Зато бабушка всегда разрешает им с Таней читать журнал «Крокодил». Этих «Крокодилов» у них на веранде целая этажерка.
Этажерка – невысокая и тонкая, бамбуковая – светлый бамбук. Журналы очень старые, страницы в них пожелтели, потемнели и местами отсутствуют. Они пахнут старыми книгами и... и... и самой верандой. Это трудно объяснить, так пахнет только бабушкина веранда: немного орехами, немного мандаринами, немного землёй и садовой сыростью – здесь очень влажный воздух...
Пол на веранде скрипит и кое-где даже прогибается. Мебель старая и вся изъедена жучком-древоточцем. Иногда лежишь, читаешь и, кажется, слышишь, как он, древоточец, тихонько грызёт дверцу шкафа или тумбочки... Этажерка самая крепкая оказалась – она почти целая. Бамбук – очень крепкое дерево, хоть и на траву похоже: Катя видела, как ростки его у самой дороги пробиваются сквозь асфальт.
И Таня, конечно, больше читает, а Катя больше смотрит картинки, она обожает всякие смешные рисунки – карикатуры. Раньше, когда она была маленькая, ей слышался в этом слове не то «крик», не то какой-то даже «кряк»... А если честно, то и до сих пор слышится.
Когда «Крокодилы» кончаются, то можно читать другие журналы. Но они уже не такие интересные. И их меньше – это даже хорошо. Поэтому, полистав немного какую-нибудь деловую «Работницу», скучную «Крестьянку» или правильное «Здоровье», Катя снова принимается за «„Крокодилов”» – рисунки в них можно разглядывать по многу раз – всегда найдёшь что-нибудь новенькое... что-то, чего не заметила раньше. Мама знает, что если Кати подолгу нигде не видно и не слышно, то, скорее всего, она опять затаилась на веранде возле этажерки. Иногда мама не выдерживает: «Ну сколько можно одно и то же смотреть?!»
И каждое утро они с Таней ходят на пляж...
И там Катя ищет гладкие обточенные морем бутылочные стёклышки...
На солнце они делаются матовыми, а в воде – прозрачными, как слеза...
Из них Катя когда-нибудь обязательно сделает мозаику... Так она мечтает...
И собирает белые морские камни – округлые голыши с серебристыми крапинками...
И непременно несёт их домой.
Бабушка говорит, чтобы она голышей больше не носила – «здесь и так вся земля в камнях!» – уж она их «тачками вывозила-вывозила!»
Но камни такие белые, такие тёплые и так упоительно пахнут на солнце – спокойным и добрым солёным морем, горячим морским песком... Они такие гладкие, так идеально обкатаны волнами и вместе с тем так уютно-шершавы на ощупь, – что хочется прижать их к щеке! И серебряные глазки-звёздочки так посверкивают на них... – что Катя уверена: нигде на свете больше нет таких камней! А те, облепленные влажной землёй чёрно-серые булыжники, что время от времени всё ещё попадаются в садовой земле, и о которые так противно лязгают лопата и тяпка, – они не такие!
Поэтому Катя не слушает бабушку и тайком носит свои серебристо-крапчатые сокровища домой. И прячет их в саду, в высокой траве, в надежде на то, что бабушка их не найдёт.
И на пирс ходили однажды...
Кате запомнились медлительные хрустальные медузы в «стеклянной» бирюзового цвета воде... На глубине вода особенно чистая – с пирса хорошо это видно...
Запомнились ржавые, облепленные чёрными блестящими ракушками мидий, бурыми и зелёными водорослями сваи-опоры причала... Катя знает, что вот эти, длинные зелёные гладкие и полупрозрачные, называются «морская капуста»... А как называются вон те, короткие бурые и мохнатые, она не знает...
И запомнился особый, совершенно неповторимый, запах солнца, морской воды, рыбы... и чего-то ещё... Мама сказала, что это йод... И Катя подумала, что да, наверное, это правда и что йод как раз вот из этих вот бурых и добывают...
И нескончаемый блеск волн... их неугомонный лепет... и ласковые хлопки, и звонкие шлепки... и влажные вздохи, и протяжное уханье тёмной воды под самым причалом...
И коричнево-загорелые сухощавые старые рыбаки... которые рассказывают друг другу диковинные истории... И которые часами, днями, неделями, месяцами и годами – всю жизнь! – ждут не дождутся своей Золотой рыбки... Хоть бы уж они дождались её!
И мальчишки, которые ныряют в воду, – не боятся – и с разбегу, и с места...
Один из них просто поразил Катю...
Он отошёл на другой конец пирса, тот, что ближе к берегу... разбежался – Катя помнит, как легко и быстро, едва касаясь деревянных перекладин, мелькали его загорелые ноги – он почти летел... А потом – оттолкнулся, прыгнул – взмыл в воздух... И в полёте руки вытянул вперёд и ладони сложил лодочкой, а идеально прямые ноги развёл и снова соединил... успел... И так – стройный, «как греческий бог Аполлон», – где-то о ком-то от кого-то Катя такое слышала... или ещё какой-нибудь юный бог... – точно стрела под острым углом, почти не оставив брызг, вошёл, вонзился в воду.
Все только ахнули. И даже охнули... Как-то так разом выдохнули: «О-о-ох...». И, кажется, даже вода под пирсом вздохнула... точно – вздохнула: «О-о-ох...»
А кто-то из рыбаков даже сказал: «Видал миндал!»
Это было очень красиво! И сам мальчик был очень красивый – тонкий, плечистый, загорелый, с тёмными вьющимися волосами и зелёными, как морская вода, глазами. Катя успела разглядеть его ещё до того, как он разбежался и прыгнул. Но потом уже не смотрела, отвернулась: он ведь был такой... большой уже, – как же она может на него смотреть? Она стесняется. К тому же он был с другими мальчиками. И даже если бы он был один – глупости это всё! – он Катю даже не заметил. Что толку смотреть?
И вообще – они с Таней уже ушли с пирса.
Одним словом, посмотрела разок – и хватит. Она его, этого мальчика, и так хорошо запомнила. Даже слишком...
Но трюк решила – тоже какой-нибудь такой ловкий – придумать... Не для него, конечно, не для мальчика этого, а для себя самой.
И придумала.
Нырять она не умеет. Таня умеет – и плавать, и нырять, – а Катя нет. Она боится лицо в воду окунать-погружать и глаза открывать... Фу!.. противно! Да ещё выдыхать! – в воду! Она же – солёная! Нет, этого она никогда не сможет... Папа учил её – безрезультатно. Бесполезно.
А вот с кругом плавать – это другое дело, это ей очень нравится! Хотя папа этот круг за что-то не любит и даже ненавидит. Так и говорит: «Как я ненавижу все эти ваши круги!» Хотя у Кати круг только один. Папа говорит, что с кругом плавать нельзя – опасно – из-за того, что тот в любой момент может «спустить» – сдуться.
А Катя всё равно плавает. Ведь подарили же ей его зачем-то! Толик с Егором – приехали как-то раз (не одни, конечно, а с папой своим) и подарили.
Да не сдуется он, – она проверяла, – он же новый! Чего ему сдуваться? К тому же Таня его каждый раз поддувает – на всякий случай.
Как хорошо Катя придумала вбегать с кругом в воду!
Никто не придумал, не додумался до такого, а она – да!
– Смотри, Тань!
– Отстань...
– Смотри!!
– Отстань...
– Та-а-ань, ну смотри-и-и-и...
– Да отстанешь ты наконец?!.. Вот привязалась...
– Тань...
Смотреть Таня, естественно, не стала.
И в последний раз ничего Кате даже не ответила. Она как раз надкусила очередную грушу.
Ну и ладно. Кате и так весело. И самой – без Таньки. Она уж сколько раз сама в воду вбегала! Вбежит и ещё разок.
И всё бы ничего, но именно в этот самый последний раз круг не поднялся до подмышек, а застрял где-то на уровне не то колен, не то бёдер. Волна – и откуда? – ведь маленькие же волны! – подхватила Катю и – перевернула.
И вот уже она висит в воде головой вниз.
А туго надутый круг держит её крепко и не даёт ни перевернуться, ни высвободить ноги.
Катя попыталась – раз, другой... Нет, не даёт!
Дёргается... Да где там!..
Даже и глаза открыла, и видно всё...
Правда, несколько расплывчато, но какая разница! Теперь-то!
И гладкие цветные камушки, и голубую воду, и руки свои она видит... и как они шарят-шарят в воде, еле касаясь... И уже не касаясь заветного дна... Ведь руками можно было бы по дну «перебежать» – к берегу... Что же она раньше-то не сообразила?.. А теперь волны – которых вроде бы и не было! – уже успели отнести её вглубь.
Бабушка говорила Кате, всегда говорила: «Ты, главное, далеко не заплывай, а чуть что – кричи сразу „Тону-у-у!..”, громко кричи – на воде хорошо слышно, далеко...» А Катя всё отмахивалась: что «не заплывать», это она и так знает. А «тонуть» она ни за что не начнёт. Вот ещё – «тонуть»...
Ах, бабушка... Напрасными оказались твои советы!.. Катя ведь и недалеко – у самого берега... И рада бы крикнуть... И ведь тонет она... действительно тонет. Да только кто её – здесь – в воде-то! – услышит? На воде кричать – это одно... А в воде – под ней – булькая и пуская огромные неправильной формы хрустальные пузыри... – лишь без толку тратить последний запас драгоценного воздуха.
Катя видит их, эти похожие на прозрачную ртуть огромные «бульки», которые, вначале упруго и скользко мазнув по лицу, затем всё так же неудержимо, но уже легко и щекотно скользят по телу... стремятся неотвратимо... и как будто даже радостно... всё выше и выше... куда-то туда... вверх... чтобы там наконец лопнуть и навсегда уже раствориться... слиться с тем воздухом... которого там и так, и без них, хватает.
И что-то ещё видит... – причём очень и очень чётко!..
Что-то ещё – кадр за кадром... – будто цветные слайды на стене их большой комнаты в Москве...
Вот Катя-маленькая сидит на надувном утёнке, здесь же, на этом самом пляже... был у неё такой утёнок... надо же! – она и не знала, что помнит об этом!.. – и ест кукурузу... огромный жёлтый початок...
Вот Новый год... Дед Мороз в жёлтой бархатной шубе... а под ёлкой такой же точно – только маленький... – в шубе бумажной... – и Катя протягивает его большому... говорить она ещё не умеет... просто показывает... «Это мой брат», – говорит большой Дед Мороз глубоким басом... и правой рукой поглаживает свою длинную белую, будто шёлковую, бороду... а левой он хочет погладить Катю по голове... по светлым тоненьким волосам... но она отступает – боится...
Вот кухня... гречневая каша с молоком в тарелке – Катя не хочет её есть, капризничает... каша хорошая, просто холодная уже, и папа берёт её и преспокойненько так выкидывает в мусорное ведро... вот здорово! – оказывается, можно!.. – или это он её обманул? – не выкинул, а только вид сделал?..
Вот мама в своём любимом платье в розовый цветочек... она в нём уехала... белая кофта... и сумка белая...
А вот Таня – сидит на корточках, протягивает к Кате руки, – ладошки сложены ковшиком, – и улыбается... солнце сияет в её тёмных волосах, аккуратно разделённых на прямой пробор... и Катя совсем-совсем маленькая, а смотрит на Таню почему-то сверху.
Теперь уже трудно сказать, что именно мелькало – промелькнуло – перед Катиным мысленным взором, но вся её семилетняя жизнь пронеслась перед ней в этот длинный-предлинный миг. Катя это сразу поняла.
И когда успела?.. И как?.. И пронестись... И понять...
И почему-то ей не было жалко. Ну было и было...
Было – и нет...
И кончилось.
«Вот и всё», – подумала Катя. Отстранённо, как будто она была – не она, а кто-то другой, и этот кто-то и думал тоже о ком-то совершенно другом, – как если бы всё происходящее к самой Кате не имело ни малейшего отношения.
Совершенно спокойно подумала.
Вернее, это «оно само» подумалось. И подумалось именно так.
Плавно покачивается голубое стекло. И плавно – будто муха в густой смоле – покачивается в нём девочка.
Но вдруг какая-то неведомая сила с невообразимым шумом выдёргивает Катю из начавшей было засасывать её бирюзовой дрёмы...
И вдруг оказывается, что она уже не вниз головой висит и уже не в воде, а на самой что ни на есть «наруже» – вцепилась руками в Таню, ногами её обхватила – и повисла.
А круг рядом плавает.
И Катя кашляет, плюётся, хватает ртом воздух...
Да вдобавок ещё позорно ревёт на весь пляж:
– Ы-ы-ы-ы-ы-ы!..
И сопли текут, и слёзы, и солёная морская вода.
Вот тебе и «спокойно-отстранённо».
А солнце по-прежнему светит и слепит глаза... и даже, кажется, теперь ещё сильнее...
И волны под ним всё так же плещутся... и ещё сильнее блещут... сверкают... так, что смотреть невозможно...
И дети кругом бегают, плавают, играют, кричат и брызгаются...
И взрослые стоят, сидят и лежат на берегу, на пылающем песке, на горячей морской гальке... Жарятся на раскалённых крашенных голубой и зелёной масляной краской жёстких деревянных лежаках, подложив под себя большие полотенца, а на обгоревшие плечи – накинув полотенчики поменьше, подставив жгучему солнцу пухлые животы и вывернув бледную «изнанку» рук, прикрыв головы панамами, глаза – тёмными очками, а к уже успевшим обгореть носам прилепив зелёные листочки и белые кусочки бумаги...
Хотя кое-кто и у самой кромки воды, и прямо в воде стоит... Тут же – рядом.
Но никому и дела нет до них с Таней.
Никто так и не заметил, так и не понял, что произошло.
А потому так ни о чём их и не спросил, не поинтересовался.
Черноморский – ленивый, томно-расслабленный, наплевательски-отдыхающий...
И в то же время такой живой, такой весёлый и праздничный, такой яркий и жаркий... Оглушительно-звонкий... – ну просто издевательски-жизнерадостный мир!
Такой... радушно-равнодушный.
А Катя – бледная, худая и, как лягушка, холодная, – всё дрожит. И всё никак не может от Тани отлепиться-отцепиться.
После Таня долго недоумевала: «Да не собиралась я на тебя смотреть! И вдруг... сама не понимаю... Почему посмотрела?.. Ведь я могла на тебя так и не посмотреть!!.. Оглянулась, – а там уже – только ноги твои – в круге болтаются».
Катя потом, конечно, и согрелась, и успокоилась.
И поела изрядно нагревшихся в пакете на солнцепёке яблок и совсем уже раскисших слив. Груш не осталось.
И потом уж они с Таней шли домой тихие-претихие. Не длинной прохладной дорогой, что идёт через парк, а короткой – жаркой сухой и пыльной – той, что идёт через совхозное поле. Слышно было только, как в зарослях высокой белёсой травы с голубыми звёздчатыми цветочками, в изобилии растущей по обочинам, хихикают-стрекочут кузнечики. И как в глубокой тёмной канаве квакают-хохочут лягушки. Уж очень они, лягушки и кузнечики эти, громкие.
И видно было, как легко и бесшумно перелетают с цветка на цветок белые бабочки-капустницы... и жёлтые лимонницы... да порхают маленькие голубые, почти прозрачные, мотыльки...
Бабушке о случившемся девочки ничего не рассказали.
И хорошо пообедали, и посуду вымыли, и подмели: и дом, и двор, и садовые дорожки; и собрали листья и сгнившие сливы – всегда попадётся в траве та, которую ты не заметишь, трава-то вон какая высокая! – и отнесли всё это на компостную кучу.
И весь день, и весь вечер слушались. Особенно Катя – и Таню, и бабушку. И фрукты собрала, и опять их поела... И почитала по школьному списку. И хорошо поужинала. И рано спать легла.
А в конце лета приехали папа с мамой, и папа научил Катю плавать.
И как-то она уж очень быстро научилась.
Папе они с Таней про круг, разумеется, ничего не стали рассказывать. Он бы их так ругал!..
И маме – маме тоже решили ничего не говорить. Чтобы она не волновалась и не переживала зря.
Обе они уже давно выросли, у обеих есть уже свои дети, которые уже очень давно и очень хорошо умеют плавать. Без круга.
Но маме они – всё равно – так ничего и не рассказали, потому что она всё равно будет волноваться. И всё равно будет переживать.
А ещё, чего доброго, возьмёт и расскажет папе.
Июль – сентябрь 2013 г.
__________________________
Из сборника «Ключ под ковриком. НЕдетские рассказы» http://www.proza.ru/avtor/ainran&book=4#4
Далее в сборнике: «Аквамарин» http://www.proza.ru/2016/05/01/1826 (стихи)