Комната Груздевых представляла квадрат 5х5 метров без перегородок и тамбура. Напротив входа располагалась дверь на балкон. Исключительная редкость, если учесть, что на дом из ста комнат счастливых обладателей балконов насчитывалось всего восемь. Широкие балконы по центру кирпичного здания, нагло разместившегося среди частного полуразвалившегося жилсектора - не в счёт. Они продолжали территорию красных уголков на каждом из этажей и служили курилками.
В благоустроенное общежитие ткацкой фабрики "8-е марта" семья Груздевых, состоящая из Петра Васильевича, супруги Людмилы Ивановны, дочери Нины, семиклассницы, и бабушки, въехала после слома ещё довоенной постройки десяти бараков на краю неглубокого песчаного карьера. Только-только отошли от всенародного траура... О визите новых лидеров страны в Индию бесплатно показывали фильм в новом кинотеатре "Спартак". Дышалось полегче.
Петра Васильевича вызвала в фабком (фабричный комитет профсоюзов) вертлявая звонкоголосая Райка, председатель, которая начинала работать у него в бригаде сразу после войны. Поммастер (помощник мастера) Груздев, прослужив всю войну на передовой, основательно подзабыл ткацкое производство, но управлять женской бригадой в 40 человек мог только он, ремонтник - такелажник и мужчина. Такой неписанный указ исходил от Бориса Головкина, достаточно молодого ИТРовца, работавшего ещё до войны начальником цеха и вернувшегося в тот же кабинет только без обеих ног.
- Пётр Василич! Дорогой ты мой... На здоровье жалился? Тяжеловато поммастером-то за девками бегать? - Звонко рассмеялась председатель фабкома.
Груздев насторожился, почувствовав наличие близкой "подлянки", на всякий случай, хлопнул зарвавшуюся Райку по тощему заду.
- Ой, как приятно-то... Мужская рука погладила!
- Райк, не похабничай! Говори дело... Некогда мне лясы точить!
- Вот те и дело: предлагаем комендантом нового соцобщежития стать...
Хотя за кирпичной стеной кабинета работала тысяча ткацких станков и шум мог свалить с ног неустойчивого новичка-стажёра, вдруг наступила такая звенящая тишина, что Райка испугалась, закрыла рот ладошкой и с болью в глазах смотрела на поммастера.
- Рай, ты чё?! Обалдела? Спасибо, землячка, мать твою! Меня, фронтовика, в завхозы?!
- Василич, дорогой... Ну, ставка к новому общежитию придана. Опять же Людмила Ивановна, твоя дорогая супруга, приходила, говорила, что грудная жаба тебя замучила. Да, я и сама знаю, что у тебя стенокардия. С этим не шутят, Василич. Деньги - поболее даже будешь получать, чем в цеху. Чисто, светло, тихо... Мы со всей душой, твою школу вон сколько прошли: и в фабкоме, и в администрации, и в ФЗУ (фабрично-заводское училище). Соглашайся, давай!
Рая видела, как после упоминания имени жены, Василич сник, умолк, посерел лицом. Он больше не сказал ни слова, в дверях обернулся, спросил:
- Где оформляться?
- В кадрах. Приказ уже заготовлен... Головкин одобрил, хотел даже с тобой поговорить. Но я отсоветовала... Кадровики всё расскажут, научат, помогут.
***
Концерт худсамодеятельности культсектор общежития решил подготовить на новогоднюю ёлку. Мальчишек, от семи лет и старше, отлавливал сам Пётр Васильевич на всех этажах общаги. Кольку Пикова застал дома, за уроками.
- Шур, - обратился он к маме пятиклассника, - Знаю, что Колька в секцию уже бегает... А у меня нет партнёра для Аллочки, танец "Светит месяц" не можем поставить... К новому году, на нашу ёлку.
- Да, знаю, Петь, только не хочет он с девчонками якшаться... Что тут поделаешь?
- Глупость это! Мы ж, для всего дома концерт готовим, вон сколько ребят участвует... Доже Лобан танцует с Галочкой...
- Ну, если даже Лобан... Погодь, он же в спецшколе для малолетних преступников должен сидеть?!
- Фронтовики с фабрики заступились, упросили суд пересмотреть дело, вернули в семью старшего... Отец-то Лобановых совсем плох, сказали, что и года не протянет... Вот те и герой войны, мать-перемать!
- Коль, надо участвовать. - Сказала твёрдо мать. - Может, он стихи прочтёт, хорошо у него получается?
- Это само - собой, не возбраняется... Но хочется, чтобы пацаны с девочками подружились, матом перестали собачиться, курить да рюмки собирать бросили.
Колька стал десятым пацаном в ансамбле. "Светит месяц" выучили быстро, взялись за "Гопак". Потяжелее с ним оказалось, учитель танцев из дома пионеров буквально замаялся: первоначальной подготовки ни у кого не оказалось, всё с нуля, всё впервые. Но Колька старался. Ему вдруг стала небезразлична беленькая стройная Аллочка, партнёрша с четвёртого этажа: и почему раньше-то он не замечал её. А тут еще Лобан стал клинья подбивать к ней. Он старше всех в ансамбле, команды раздаёт, давит воровским авторитетом. Кольке, конечно, наплевать на ворюгу и шпану, он не боится один на один, не зря ходит в секцию бокса параллельно с танцами. Но у Лобана - финка, все видели, как он бросал в дерево стальное лезвие. Это уже не шуточки... И Колька старался не доводить дело до конфликта.
***
Комиссия чинно восседала за фанерным, сколоченным для шашечного турнира, длинным столом. Участников культсектора от худсамодеятельности представлял Колька. Начали с малышни. Родители суетились, поправляли белые бантики на головах девочек, пацанам, чтобы успокоить, налево и направо раздавались подзатыльники.
Конферансье торжественно объявил:
- Стихотворение "Муха-Цокотуха" прочтёт Лёня Абалкин из восьмой комнаты.
К столу вплотную подходит первоклашка, волосы всклокочены, рубашка вылезла из-под ковбойки. И сходу:
- Воды... налей!
- Чего тебе? - Не сразу понял комендант, сидящий на правах председателя посредине стола. Наконец, до Петра Васильевича дошла просьба пацана, он налил из графина полный стакан воды. Тот стал жадно пить, будто вернулся из пустыни.
- Лёньчик, не обсикаешься? - Сказал кто-то из комиссии.
- Не боись, - ответил чтец, - плесни ещё полстакана...
Допил воду, поискал в красном уголке подходящее место для выступления, отошёл к дверям балкона и громко задекламировал. Ни боязни, ни стеснения. Он делал в сто первый раз свою работу. Голос звонкий, насекомых изображает в ролях, комиссия заулыбалась. Колька не выдержал и расхохотался в голос. За ним почти все члены комиссии стали смеяться. А Лёня шпарит и шпарит. Так без сучка и задоринки доехал до последних строк. Закончил, помолчал и от себя добавил:
- Сказка ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок...
Нарушая все правила, комиссия зааплодировала. Чтец низко-низко, чуть не упал, поклонился и, важно шагая, вышел из красного уголка. Потом ещё прослушали двух "Мух...", стихи Агнии Барто, песни о Щорсе, "Дударь","Что стоишь, качаясь..." Примерно через час очередь дошла до взрослых артистов. Конферансье также невозмутимо объявил:
- Выступает Людмила Ивановна Груздева! Оре... Ори-гина-льный жанр...
Пётр Васильевич чуть со стула не упал, когда в дверях появилась его жена: вишнёвое бархатное платье, на шее газовый фиолетовый шарфик, коричневые замшевые туфли на высоченных каблуках довели рост Людмилы Ивановны почти до двухметрового. Рыжие волосы, пышной короной уложенные на голове, венчала кокетливая шляпка в виде сапожка. Она дошла до центра комнаты, поклонилась, объявила:
- Художественный свист. Из репертуара Леонида Утёсова...
Все притихли. Пётр Васильевич опустил голову на руки: он сразу понял, что супруга пьяна. На удивление членов комиссии, чистые и ровные звуки исходили из ярко-красных губ артистки. Она отсвистела попурри на самые известные песни великого артиста, поклонилась и объявила:
- Подражание Тарзану...
И, ни медля ни секунды, так громко и пронзительно закричала непонятно откуда берущимся внутренним голосом, что комиссия вздрогнула, напряглась и не могла уже расслабиться. Артистка закончила знаменитые рулады туземного жителя и сказала:
- Теперь голос Читы, его спутницы...
Более мерзких звуков Колька в жизни не слышал, тут же пальцами заткнул уши. Подражательница закончила, комиссия сидела с каменными лицами. Вдруг Колька показал на Людмилу Ивановну рукой и громко произнёс:
- Чита!! Законно получилось! Настоящая Чита...
Все засмеялись, потом заржали, громче всех - Пётр Васильевич. Он вышел из-за стола, подошёл к жене, обнял пышное тело и потащил к выходу. Людмила Ивановна сопротивлялась: она ещё не слышала аплодисментов, не вкусила успеха. Орала:
- Отвали, козёл! Зюзя суконный, валенок! Я каждый год всю колонию покоряла... Зэки падали передо мной на колени...
За стол комиссии комендант не вернулся. А там царило оживление: решили смотр закончить после обеда, но обязательно заслушать всех желающих. И говорили только о звукоподражательнице. Её талантом искренне восхищались, вспоминали, как она здорово и похоже изображала Тарзана. Но лавры первенства единодушно отдали подражанию обезьяне. То и дело говорили:
- Ну, Чита, просто живая Чита! Так же орёт, падла, будто режут её. Ну, Людмила Ванна, вылитая Чита...
Весь дом и двор стали называть жену коменданта не иначе, как Чита.
***
У старшины милиции Валентина Скотникова родилась пятая по счёту дочь, назвали Валентиной. В семье случился такой расклад: отец - Валентин Степанович, мама - Валентина Моисеевна, дочь - Валентина. Чтобы не путать с именем мамы, стали называть девочку Валентинка. Крестины наметили устроить через две недели после выписки новорождённой из роддома, хотя в милиции заартачились, решили припугнуть старшину.
- Хрен им, - сказал в сердцах другу Петру Васильевичу милиционер, - всё равно надую их! Это народный обычай, так положено делать, если хочешь счастья ребёнку... - Кривлялся он перед собутыльником за столом, передразнивая разговор в райотделе. - Поверили! А покрестит дочку моя мать в деревне, знать никто и никогда не будет! Пойдёшь в крёстные?
- Пойду,- сразу сказал Пётр Васильевич, - только не смогу в деревню поехать... Хотя это неважно, впишут с моего согласия, наверное.
Не заметили, как за здоровье новорождённой уговорили вторую бутылку водки: благо воскресенье, выходной, хорошая погода. Худущая и молчаливая Валентина Моисеевна, медленно, с остановками ходившая после выписки из роддома, не стала больше раскладывать студень по тарелкам, вынесла весь противень, положила рядом большую деревянную ложку, порезала вторую буханку чёрного хлеба. Она за рождение пятой дочки боялась взглянуть на мужа. Но, похоже, он уже смирился, не ругался больше, не укорял, что она регулярно позорит его. Милиционер всё чаще повторял:
- Дети все равны, я их всех люблю!
Они с милиционером не просто корешили, воевали в одной армии, прошли три фронта, с 1-м Белорусским дошли до Берлина. Нельзя сказать, что комендант общежития злоупотреблял спиртным. Но он сам, как малость переберёт, говаривал:
- Я - сердечник... Мне или не пить вовсе или до потычки. Иначе не усну! Или сдохну, в одночасье.
На третью бутылку сил не хватило: милиционер дежурил две ночи подряд, да плюс роды жены, вымотался, как цуцик. Валентина увела его в постель. Пётр Васильевич явно не дотянул до "потычки", но один пить не мог. Поблагодарил хозяйку за угощение, побрёл домой: надо спуститься с четвёртого на второй этаж. Голова - ясная, но чем ближе подходил к дверям своей комнаты, тем больше закипала в нём злость. На жену, которую полюбил крепко и на всю жизнь, хотя знал о её прошлом, как осужденной за кражу мануфактуры с фабрики. На Райку из фабкома, которая смеялась над ним, зная, что её любимец - Василич - стал подкаблучником. И у кого? У шалавы, клейма ставить негде! На Головкина, который не захотел даже пообщаться с фронтовиком... "Эх, судьба - злодейка, жизнь - копейка! - Думал комендант, виня во всём только себя. - Хоть вешайся! И эта, стерва! Тарзана ей не хватало! Весь дом зовёт её Читой! Весь дом и округа!
Сунулся к двери - закрыто, не на ключ, на засов. "Это что ещё за номера? - Растерялся комендант. Дёрнул ещё раз дверь. Тихо. Забарабанил кулаком по тонкой доске. - Эй, там! А, ну-ка, открывайте!"
Дверь открылась неожиданно, резко, настежь. В проходе стояла жена, волосы распущены, руки в боки, в зубах "Беломор". Завопила:
- Вали туда, где пил, зюзя, суконный! Зюзя, нажрался... Дома он не хочет с законной женой! На стороне ему надо! За падло считает выпить с законной женой!
Степан Васильевич поднял тяжёлую руку такелажника, долгие годы перевозившего и монтирующего тонны металла в виде ткацких станков, и ткнул жену в лоб. Даже не кулаком, ладонью. Людмила Ивановна летела до середины комнаты, упала навзничь, тут же, как кошка, перевернулась на живот и поползла к балкону. Дверь открыта, ветер колышет занавеску. Она поднялась на четвереньки и, уцепившись за перила, заорала благим голосом:
- Убивает!! Люди, добрые, спасите!! Зюзя пьяный, в дупель, убивает всю семью!!
Пётр Васильевич развернулся, пошёл по коридору к запасному выходу, который сам открывал только летом, в хорошую, не дождливую погоду. Во дворе, политом сегодня комендантом, поскольку дворник по воскресеньям отдыхает, росли мощные тополя, шумели на ветерке серебристые листья. Подойдя к светло-зелёному гладкому стволу, Пётр Васильевич обхватил его руками, прижался к тёплой древесине всем телом. Заплакал. Голову уткнул в плечо, что-то бормотал, захлёбываясь слезами.
Неожиданно оттолкнулся от дерева, сцепил руки в замок и с силой ударил по стволу. Дерево окрасилось в ярко-бордовый цвет. Комендант постоял несколько секунд, будто разглядывая собственную кровь, и снова ударил кистями. Он бил по дереву молча, методично, сосредоточенно. Кисти рук превращались в ошмётки мяса...
***
Колька Пиков в хорошем настроении вприпрыжку бежал по улице. Напевал в полголоса: "А ну-ка, песню нам пропой весёлый ветер..." Он только что встречался с начальником угро райотдела милиции. Кабинет небольшой, но отдельный, стол, два телефона, в шкафу под стеклом висит форма с погонами майора. "Ни хухры - мухры, - думал Колька, - сам угро со мной встречался... Руку жал, спасибо говорил. Просил никому, под честное пионерское, об этой встрече не рассказывать. Даже мамке!"
Поводом для разговора в милиции послужил такой факт. Колька последнее время присматривал за Лобаном. Так, на всякий случай: если вдруг сильно попрёт к Аллочке, надо быть готовым к отпору. Перед наступлением темноты Лобан (Вовка Лобанов по документам) пристраивался к одному из углов общежития, стоял у водосточной трубы и покуривал. Или делал вид, что курит. Заметив, что поблизости никого нет, он быстро наклонялся к стоку и что-то совал в трубу. Уходил от угла дома быстро, не оглядываясь.
Колька проверил сточную трубу: так и есть, Лобан прятал там финский нож. А утром или когда понадобится, доставал. Колька пришёл пораньше, вытянул из стока смертельно острую финку, завернул её в тряпку и прямиком домой. Мама - на работе, вопросы задавать некому. Вечером дождался милиционера дядю Валю, пришедшего с работы, показал ему финку, сказал, что нашёл случайно в трубе. Тот сразу сообразил, что к чему, прошептал:
- Никому ни слова, я сам тебя найду... Незаметно последи за трубой, вдруг хозяин придёт. Только ни во что не вмешивайся, просто запомни его рост, одежду, хорошо бы черты лица... И никому, и никуда, понял?
- Да, понял, - разозлился Колька, что не смог назвать Лобана. Он, конечно, не струсил, но выдавать даже урку - неприятное дело. Не по - пацански, как-то...
А через день дядя Валя сказал, что Кольку ждёт сам начугро, майор Тихонов. Но и ему он не смог назвать Лобана: время для признания упустил. Начальник уголовного розыска поблагодарил Кольку за помощь, сказал, что этот нож проходил по нескольким разбойным нападениям и одному ранению, к счастью, не смертельному. А потом твёрдо так выдал:
- Забудь! Навсегда! С этим ножом в игрушки не играют! Дай честное пионерское, что даже мамке не скажешь!
Колька дал, даже отсалютовал рукой. А что ему оставалось делать? Но Лобан - на свободе, теперь уже будет с милицией дело иметь. Вроде бы, Колька здесь и ни при чём... А там видно будет.
...У дома Колька перестал петь, увидел, как дядя Петя, комендант, забинтованными руками держит резиновый шланг для полива.
- Привет, дядя Петь! - Задорно сказал Колька. - Давай помогу, полью за тебя! Как руки, заживают?
- Привет, пионер, потихоньку... Это ты мужиков собрал, когда я с тополем поссорился?
- Да, а потом уже скорую вызвали, бегали в ДэКа, там только телефон работал... Не болит? Сильно ты зашибся тогда...
- Душа, Коля, болит... Это похуже ран будет...
- А что такое душа?
- Это когда совесть не даёт человеку покоя...
Дядя Петя не договорил, вручил пацану шланг с железным наконечником и отошёл к тополям. На одном из них он сильной струёй долго смывал сегодня коричневато - ржавые подтёки. Запёкшаяся кровь не хотела сходить с коры, мучила фронтовика: правильно ли он поступил, перебравшись в дворницкую пристройку рядом с кочегаркой. Теперь здесь ему придётся коротать время. Долго. Может быть, до конца своих дней.
Пионер Коля Пиков, напевая "Шёл отряд по берегу...", с удовольствием поливал дворовый асфальт...