Письма из Федоровского Посада. Письмо второе

Гумер Каримов
ПИСЬМО ВТОРОЕ
      
      Как отдыхается, вологжанка моя? Эх, сейчас бы туда, к тебе! Побежали бы на Соборную горку, чтоб коснуться ладошкой шершавой стены древней Софии, погладить бронзовую морду коня Батюшкова, пройти мимо дома Рубцова, попечалиться у могилы мамы, и, возвращаясь, поклониться птаху поэта... Завидую я тебе...
      А Фёдоровское наше живет своей обычной жизнью: трудиться в меру сил, песни поет и пьянствует... То зальется горючими бабьими слезами, то заорет ночью мужицкой ненормативной лексикой... Ряды акционеров тают, по утрам в автобус не сесть: полдеревни в Питер спешит, добывать хлеб свой насущный, очередной директор хозяйства прогибается то под тяжестью неразрешимых проблем хозяйства, то перед начальством... А совхоз бывший передовик наш, тихо умирает... «Спираль многовековой драмы» - как назвал свою книгу по истории аграрных отношений академик Никонов, - продолжает раскручиваться. Но драма 2000 года не идет, конечно, ни в какое сравнение с кровавой драмой минувших веков, разыгравшейся в этих местах.
      Прокрутим же эту спираль на триста лет назад и из нашего 2000-ного шагнем в год 1700, на коем мы и остановились с тобой в предыдущем письме.
      И решил Петр Алексеевич «прорубать окно в Европу» Вот как это было по Пушкину: «19-го августа Петр повелел шведскому резиденту Книпер-Крону через месяц выехать из Москвы, а кн. Хилкову объявить войну с объяснением причин оной и выехать в Россию». (А. С. Пушкин. История Петра I. Подготовительные тексты.) Карл был взбешен. Посольство во главе с Хилковым арестовал (позже тот умрет в плену), несколько сот русских - купцов, приказчиков, работников разорены и «употреблены в тяжкие работы». Все почти умерли в темницах и нищете», - с горечью замечает Пушкин.
      Первый «блин» оказался комом: Карл наголову разбил нас под Нарвой. У нас погибло 6000 тысяч, у шведов вдвое меньше. Петр, получив известие о поражении, не пал духом: «Шведы наконец научат и нас, как их побеждать».
      И вправду, прошло чуть больше года и наши стали бить шведов: сначала Борис Петрович Шереметьев 1 января 1702 года располосовал 7000 шведов под деревней Ересфера. Затем, посланный от окольничего Петра Апраксина полковник Тыртов разбил на Ладожском озере эскадру вице-адмирала Нумберса»... (А. С. Пушкин, Там же.) А сам Апраксин в Ингрии на Ижоре-реке разбил генерала Крониорта. «По твоему указу, - писал окольничий Петру Великому от 10 августа, - рекою Невою до Тосны и самой Ижорской земли я прошел, все разорил и развоевал от рубежа до реки Лавы верст на 100; стою на Тосне за 30 верст до Канец. Тут сделан был передовым отрядом Крониорта, чтобы не пустить нас за Тосну, городок с тремя пушками. Мы взяли городок, разбили до 400 человек и гнали их верст 15 до самой реки Ижоры; также взяли и славную мызу Ижорскую (Цитирую по кн. М. И. Семевский. Павловск. Очерк истории и описание 1777<197>1877. СП6, 1997, с. 13<197>14.)
      Петр похвалил тезку за смелости ратные, а за разорение края попенял: «А что по дороге разорено, то не зело приятно нам».
      13 августа 1702 года Апраксин встретился с Крониортом на Ижоре и в этой битве неприятельская конница, потеряв 500 всадников, разбросав обозные телеги, отступила в Дудоровщину. 24 августа Апраксин уведомлял государя:
      «Крониорт, разбитый на Ижоре, бежал в Сарскую Мызу, где постояв три дня удалился к Канцам».
      События в тот год развивались стремительно. «Сентября 26 государь, - пишет в своих заметках Пушкин, - прибыл под Notterburg и в ожидании войска приказал делать шанцы». А четырьмя абзацами ниже: «Наконец крепость после отчаянного сопротивления, приведенная в крайность... сдалась 11 октября». Петр назвал Ноттенбург Шлиссельбургом, «как ключ, коим отопрутся и другие лифляндские города, и пожаловал бомбардирского поручика Меншикова губернатором как Шлиссельбурга, так и лифляндским, карельским и ингерманландским». Пять лет спустя, «30 мая (в день своего рождения) пожаловал он Меншикова князем Ижорским, дав на то ему диплом 1 июля 1707».
      Так после побед над шведами владельцем этих земель стал Александр Данилович Меншиков.
      А теперь процитируем М. И. Семевского, к книге которого, мы позже будем обращаться постоянно: «В течение нескольких лет в Ижорском крае не изгладились следы опустошений: на пепелищах богатых мыз и селений возникли убогие финские и довольно жалкие русские деревушки и только мыза Сарская (по-фински Saari-mois, то есть <170>Возвышенная мыза<169> (подарок Петра I в 1708 году его супруге Екатерине, обещала в недалеком будущем, после двадцатилетнего запустения, превратиться в прелестный городок - впоследствии Царское Село».
      По некоторым источникам «Федоровский посад устроен еще в петровские времена, когда по окрестностям Петербурга начали поселять и давать помещения (посады) русским крестьянам, выписанным из внутренних губерний. Поселенцев выписывало правительство и помещики. Население Федоровского посада приписывается сподвижнику Пета, князю Александру Даниловичу Меншикову, владетелю большого пространства, называемого <170>Ижорской мызой<169>. В это пространство входил и Федоровский посад». Цитируемый отрывок помещен в главке «Вознесенская церковь в Федоровском посаде» на стр. 454 Историко-Статистических сведений о Санкт-Петербургской Епархии». (Издание С. Петербургского Епархиального историко-статистического комитета. Вып. VIII. - С. Петербург, 1884 г.) Ссылается же данный источник на «Историю Царского Cела» Яковкина, изданную в 1829 году. Дальнейшие наши скудные знания о Федоровском собственно на этих источниках и основываются.
      После смерти Петра Великого и падения Меншикова Ижорская мыза была взята в казну и в 1733 году отдана в ведение так называемой «Канцелярии строений». А двадцать лет спустя, 19 апреля 1753 года по Высочайшему указу, вследствие недостатка в Царском Селе рабочих, Федоровский Посад, с приписанными к нему латышскими деревнями, отдан был в ведение Конторы Царского Села. Став «дворцовыми», крестьяне получали от двора разные льготы, например, лишнюю нарезку земли и леса.
      Сооруженный Императрицей Елисаветой Петровной в Царском Селе дворец - «одно из изящнейших произведений графа Растрелли», не принес, однако, сколь-нибудь ощутимого оживления его окрестностям. «Из селений, соседних Царскому, - пишет М. И. Семевский, - одна только Славянка (в семи верстах), принадлежавшая гр. Михаилу Ларионовичу Воронцову, имела вид барской усадьбы» (15 с.) А далее, верст на 50 в округе - лесные чащи, болота, поляны, несколько убогих деревушек, придававших некоторую жизнь унылому краю. Но леса эти, с изобилием дичи и зверя, изредка привлекали в свои чащи вельмож, любителей охоты, в том числе и Великого князя Петра Федоровича, наследовавшего Царское Село, но и его краткое царствование не принесло видимого оживления этому краю. Только со второй половины царствования Екатерины Великой началось оживление унылых окрестностей Царского Села.
      Обратимся вновь к Семевскому: «Первым шагом к тому было основание в двух верстах от Царского села довольно большого селения, в 1780 г., наименованного уездным городом София. От него весьма неудобная дорога через сосновый бор вела в Федоровский посад». Здесь я остановлюсь, чтобы высказать одну рискованную версию. Первоначально Московский тракт проходил именно этой дорогой: Петербург - Царское Село - София - Линна (будущий Павловск) - Федоровский Посад - Ям-Ижора - Тосно... Это подтверждается отчасти и радищевским «Путешествием из Петербурга в Москву». Лишь позднее от Московской Славянки тракт был выправлен прямым отрезком на Ям-Ижору и далее на Тосно. Во всяком случае, в картах тех лет этого прямого участка дороги я не обнаружил, И теперь вопрос на засыпку, дорогая: «А что если и Александр Сергеевич с молодой супругою своею Натальей Николаевной, из Москвы едучи, не повторил этот маршрут Радищева, направляясь в Царское, где он и остановился первоначально на жительство? Хотел показать эти места своей жене... Чувствуешь, к чему я клоню? Пушкин бывал в Федоровском Посаде!
      Проштудировав «Жизнь Пушкина, рассказанную им самим и его современниками» (М., 1987), я нашел во втором томе тому достаточно косвенных доказательств. В самом деле, в 1829 году он уезжает на всю осень в Павловское, где работает над «Путешествием Онегина», «Романом в письмах»... Но ведь не только работает, совершает прогулки. Почему не предположить, что прогуляться в соседнее село - могло вполне быть одним из таких моционов? А летом 1831 года, живя с Натальей Николаевной на даче Китаевой, он часто ходил пешком к своим родителям, снимавшим дачу в Павловске...
      Однако я забежал далеко вперед. А. надо заканчивать письмо. Уже поздно. Мне на помощь снова спешит Семевский: «Существует предание, что в окрестностях этих деревень В. К. Павел Петрович в юности своей неоднократно забавлялся охотою; что, как тогда, так и после, ему особенно нравились уединенные леса на берегах Славянки и что в одном из них по повелению Императрицы был выстроен небольшой охотничий домик дом, названный Крик, а в другом - такой же, по имени Крак». Поскольку местность соседствовала с Царским, Екатерина решила превратить берега Славянки в изящную дачу, а леса - в сады и парки. «В подобных случаях Ее Величество имела обыкновение дарить участки земли вельможам. На этот раз подарок Императрицы был назначен ближайшей к ней особе». Так заканчивает М. И. Семевский свою первую главу, вослед ему и я завершая свое второе письмо о Фёдоровском Посаде, желаю тебе, мой друг, спокойной ноги.