Кошка, которая умела плакать 2-ая ред. Книга 1

         Редакция вторая,дополненная, исправленная и высочайше одобренная патриархом Селорном.
         
         
         1. «ЛОГОВО ЗМЕЯ»
         
         
         
         ...И стоит тебе пустить в своё сердце это малое зло, стоит поступить так, как не подобает твоей расе, стоит начать жаловаться на жизнь – они заметят тебя. И придёт к тебе женщина-зверь со светящимися глазами и острыми клыками. Она околдует тебя речами о том, что всё зло в тебе – есть добро, и утащит в своё логово, в обитель порока на проклятую синюю звезду, где нет места теплу и истинному свету, где только ненависть и жажда крови будут согревать тебя. Холодным пламенем они сожгут твою душу, и не останется в ней места для красоты и благородства, сострадания и чести. Ты станешь так ужасен в своей мерзости, что даже твои друзья будут охотиться на тебя, как на зверя, ибо бездушным зверем ты станешь.
         
         Сказка лиддарианских эльфов
         
         
         
         Зелёное пламя толстых белых свечей отражалось в отполированной чёрной столешнице и заставляло десятки расставленных на ней бутылей таинственно мерцать. В одной из них клубился, свиваясь спиралями, белёсый туман; другая казалась наполненной каменной крошкой, от одного взгляда на которую почему-то начинали ныть зубы; в третьей ржавела кучка разномастных цепей и цепочек; четвёртая, как морской ёж, ощетинилась сотнями шипов, то и дело меняющих свою длину. В пятой бутыли кишели ярко-алые многоножки, исходящие ядом в попытке прогрызть толстую стенку своей темницы, а в её изящной, выдутой из розового стекла, соседке мирно дремали в сиропе половинки персиков, пересыпанные пепельными лепестками дарларонской вишни. Рядом примостился пузатый, приземистый сосуд на восьми паучьих лапах, в котором колыхалось нечто тёмное, похожее не то на гигантского слизня, не то на чью-то пропитую печень. «Нечто» было проткнуто десятком костяных трубок, пропущенных через отверстия в стенках сосуда и закупоренных разноцветными пробками. В горле бутыли поблёскивало жутковатого вида приспособление, напоминающее шприц с тремя иглами разной длины. Металлические кольца на его конце подёрнулись изморозью от холода, испускаемого стоящим неподалёку кувшином из голубой нель-илейнской глины – его опоясывали вереницы зачарованных льдинок, отбрасывающие на столешницу зыбкий венок бледных бликов.
         
         Ирсон Тримм с гордостью взирал на всё это великолепие и в какой уже раз думал о том, что далеко не всякий линдоргский алхимик может похвастаться такой впечатляющей коллекцией редких веществ. А похваставшись – остаться в живых: тут же найдутся желающие наложить лапу на его разлитые по бутылкам сокровища и, главное, обезопасить собственную спину – мало ли по чью душу он их там готовит.
         
         К счастью для Ирсона, бывшие коллеги по цеху относились к нему с таким глубочайшим презрением, что не видели в нём конкурента. И даже ограбить его считали ниже своего достоинства (что, естественно, не могло его не радовать). В их глазах Ирсон Тримм, выпускник знаменитой Линдоргской Академии Магии, был предателем своей благородной профессии: вместо того чтобы составлять эликсиры, позволяющие вкусившему их обрести иммунитет к магии, одним взглядом превратить дракона в гигантскую отбивную или, на худой конец, стать невидимым, он готовил презренную выпивку, коей и торговал здесь – в таверне «Логово Змея». И Ирсона ничуть не извинял тот факт, что напитки его славились далеко за пределами Энхиарга.
         
         Секрет популярности «Логова» крылся в том, что отвары и настойки, которые в нём подавали, действовали на танаев, элаанцев, даоров и прочих существ, наделённых природным иммунитетом к опьянению, так же… успешно, как виноградное вино на людей. Ирсон Тримм нашёл в торговом деле никем не занятую нишу и зарабатывал на чужих слабостях неплохие деньги. Клиентов у него всегда было в достатке… и обычно это очень радовало хозяина. Но сегодня был особенный день, и Ирсон мечтал поскорее избавиться от посетителей.
         
         С возрастающим раздражением наблюдал он за припозднившейся компанией молодых колдунов, отмечающих свой выпуск из Линдоргской Академии. Только вчера они получили вожделенные дипломы и посохи – бесполезные, но красивые символы их нового положения. Судя по манерам, эти четверо явно не входили в число лучших учеников – иначе их уже давно взял бы под полу своей мантии кто-нибудь из преподавателей, а все они, следом за господином Ректором[1], требовали от подопечных строго блюсти своё мажеское достоинство. Во всяком случае – в присутствии посторонних. Гости же Ирсона вели себя как молодые бычки, которых выпустили на первое весеннее солнышко после полуголодной зимовки в тёмном душном хлеву. Они опьянели не столько от вина, сколько от сознания того, что весь этот кошмар под названием «учёба в Линдоргской Академии» наконец-то кончился. Радость распирала их, и, не зная, как ещё выразить её, они то и дело опрокидывали стулья, стучали кружками по столу, требовали все новые и новые блюда, пели дурными голосами и... не оставляли Ирсону никакой надежды на то, что скоро разойдутся.
         
         Один из них стоял у чёрной колонны и методично плевал на неё. Ирсон усмехнулся. За неделю до начала выпускных экзаменов Линдоргской Академии он попросил знакомого волшебника наложить на колонну заклятие, позволяющее тому, кто смотрел в её отполированную до зеркального блеска поверхность, видеть в ней лицо самого ненавистного ему существа. В это самое лицо можно было от всей души плюнуть, пока оно не ушло обратно в глубь камня. Если плевок был точным и своевременным, иллюзия комично морщилась и делала запоздалые попытки увернуться. К линдоргцам из колонны с неизменной важностью выплывала, разумеется, фигура Ректора – редкостного изверга, который, казалось, в равной степени ненавидел и своих студентов, и коллег. Она немедленно атаковалась смачным плевком прямо в высокомерную морду. Хотя любой чародей мог запросто организовать себе такое развлечение в собственных покоях, то, что можно было выказать своё непочтение господину Ректору не прячась, а вроде как публично, приводило молодых магов, замученных вечными нотациями и придирками, в неописуемый восторг.
         
         Не в силах больше смотреть на всё это безобразие, Ирсон отвернулся и остановил взгляд на магической завесе, перламутровой плёнкой затянувшей дверной проём позади стойки. Она предназначалась для того, чтобы не позволять запахам блюд, готовящихся на кухне, просачиваться в залу. Такая мера была необходима, потому как некоторые из посетителей таверны предпочитали кушанья, имеющие, мягко говоря, неприятные для других существ ароматы. Сам Ирсон страдал от резких запахов куда больше всякого из своих гостей. Будучи наполовину танаем, он, как и все змеи Тиалианны, обладал необычайно чутким обонянием. Нос был для него куда более важным органом чувств, нежели глаза или уши, и именно ему Ирсон был во многом обязан своими успехами в приготовлении зелий: он мог мгновенно определить состав любого снадобья, проверить качество и свежесть ингредиентов, доставляемых из разных уголков Бесконечного, и многое, многое другое. Но в то же время сверхразвитое обоняние доставляло своему обладателю кучу проблем: любой резкий запах воспринимался им как горсть песка, брошенная в глаза, или оглушительный крик в самое ухо.
         
         Вот и сейчас, втянув тонкими ноздрями воздух, Ирсон болезненно поморщился: с кухни так и разило таргами, которых изволили заказать господа маги (и которые час назад, не будучи заморожены надлежащим образом, сами едва не отобедали готовившим их поваром). Танай решил воспользоваться свободной минутой и обновить ослабевшее заклинание-абсорбент. Порывшись в кармане, Ирсон достал крошечный стеклянный шарик, в который был запаян кусочек рыхлой грязновато-жёлтой губки. Подбросив его на ладони, танай ловко зашвырнул шарик в центр дверного проёма, и тот увяз в перламутровой завесе, как муха в паутине. Вперив в него остановившийся взгляд, Ирсон начал тихо читать заклинание. Завеса вокруг шарика становилась плотнее, наливалась густой белизной – словно плутоватая молочница, разбавившая свой товар водой, заглянула в ведро, решила, что переусердствовала, и теперь, давясь от жадности, медленно вливала в него вчерашние сливки.
         
         Закончив, Ирсон подошёл к завесе, понюхал воздух и, удостоверившись, что он снова стал идеально чистым, вытащил из неё чуть вибрирующий шарик. Вернувшись на свой пост, он оглядел залу и с радостью обнаружил, что один из магов – тот, который усердно оплёвывал Ректора Линдорга, – видимо, утомился от этого благого занятия и заснул, сидя у колонны и свесив голову на грудь.
         
         Увы, остальные трое выглядели ещё очень бодрыми, причём один из них направлялся к Ирсону. И наглый вид его не сулил танаю ничего хорошего.
         
         – Это кто же так колдует? А? – пьяно пробулькал чародей; его голос и движения не вязались с аристократически-правильными чертами лица, над которым явно поработали изготовители тел.
         
         – Ирсон Тримм, хозяин таверны «Лового Змея», – пряча ухмылку, поклонился Ирсон. – Могу я спросить, что так раздосадовало ваше могущество?
         
         – Это! – «могущество» ткнуло пальцем в Ирсонов шарик с губкой. – Магия должна быть ч-чистой! Линдоргскому магу не нужны к-к-костыли!
         
         – Ну разумеется, не нужны. Но какой из меня линдоргский маг? Не вышло из меня мага, – «сокрушённо» покачал головой Ирсон.
         
         Его забавляли подобные диалоги. Прекрасно зная, как второсортным колдунам, вроде этого, жилось в Линдорге, он давал им отвести душу. Сам же Ирсон испытывал тонкое наслаждение от сознания того, что оскорбительные речи ничуть не задевают его, не заставляют сомневаться в выбранной профессии и образе жизни. За свою безопасность танай не волновался. Во-первых, он отчётливо видел бреши в защитных чарах, которые его собеседник второпях наложил на себя перед попойкой. А во-вторых… у него были и иные причины для спокойствия.
         
         – Я – так, выучил парочку простых заклинаний – ну там, чтобы овощи не портились и вино не скисало, – продолжал он свой благотворительный спектакль. – А все лекции по мажескому достоинству – без которых, как известно, маг не становится настоящим магом, – прогулял. Видите, я и свечи жгу как ни в чём не бывало!
         
         Свечи были пунктиком господина Ректора Линдоргской Академии. Он строжайше запрещал своим подопечным пользоваться любым немагическим огнём (если, конечно, того не требовало одно из творимых ими заклинаний). Время от времени читая лекции по предмету под названием «Мажеское достоинство», он вдалбливал в головы студентов мысль, что тот, кто не пользуется своими колдовскими способностями в каждом удобном случае – предпочитая, скажем, застёгивать пуговицы пальцами, а не творить модифицированное заклинание левитации, – не достоин именоваться волшебником. Ничего путного из него не выйдет. Магией надо жить, дышать её, любить её, быть привязанным только к ней, пить её и есть на завтрак… (Надо ли говорить, что ученики, добросовестно следующие этому совету, к концу своего обучения оказывались совершенно беспомощными в быту и впадали в панику, если по той или иной причине теряли возможность колдовать?)
         
         Ирсона Тримма буквально выворачивало от всей этой пропаганды. Пребывая в стенах Академии, он находил какое-то извращённое удовольствие в том, чтобы завязывать шнурки, расчёсывать волосы, стричь ногти или заправлять постель, так сказать, вручную. Со свечами же у него и вовсе сложились прямо-таки трогательные отношения. Он не мог пройти мимо торгующей ими лавки, чтобы не купить себе пару-тройку новых – ноздреватых или гладких, с вырезанными оконцами или утопленными в воске травами. Каждое утро Ирсон с благоговейным видом расставлял на стойке новые свечи и смазывал столешницу вокруг них душистым маслом. Вечером он гасил огни и собирал со стойки тёплые, затвердевшие восковые слёзы. Выбрасывать огарки у него не поднималась рука, и он тайком хоронил бренные останки свечей в громоздком деревянном ларце, под слоем мягких стружек.
         
         Собеседник Ирсона икнул и, сощурив мутные глазки, окинул таверну долгим взглядом – видимо, он только сейчас заметил вышеупомянутые свечи.
         
         – Какой позор! Позор для всех нас, которые десялитет… десятилетия положили на то, чтобы стать достойными звания линдоргских магов! – наморщив свой орлиный нос, изрёк он наконец. – Таким, как ты, не место в стенах Академии!
         
         – Так я, вроде, давно в них и не появляюсь. У меня есть свой персональный гадюшник.
         
         – Линдоргская Академия – гадюшник?! – тут же взвился волшебник. – Да я тебе сейчас язык твой раздвоенный вырву!
         
         – Ну зачем же. Мне бы и в голову не пришло назвать прославленную ЛАМ гадюшником, – примирительно сказал Ирсон, пожурив себя за несдержанность.
         
         Но набравшийся колдун, увы, униматься был явно не расположен.
         
         – Тогда я хочу, чтобы ты уничтожил свой диплом. Сейчас же! Иначе что мы тут празднуем – то, что получили такие же посохи, как и всякая чешуйчатая мразь? – С этими словами он обернулся к своим товарищам, но они его явно не расслышали.
         
         Ирсон вздохнул и едва заметным движением почесал запонку в форме кошачьего носа.
         
         – Конечно, не такие же. На каждом посохе вырезают, какое место среди выпускников занимал его владелец. Мне, увы, тут гордиться нечем, в отличие от вашего могущества, которое, очевидно, входило в четвёрку лучших. И не противно вам говорить о высоком искусстве магии с таким неучем, как я? Позвольте лучше мне заняться своим делом – налить вам ещё по стаканчику.
         
         С этими словами Ирсон достал из-под стойки оплетённую металлической сеткой бутылку, в которой плавали «солнечные рыбки» – медузы, до смешного похожие на яичные желтки.
         
         Маг с угрожающей медлительностью повернулся к танаю, губы его были презрительно искривлены, пальцы поднятой руки так и мелькали, плетя заклинание… Но стоило ему взглянуть на Ирсона, как господин выпускник буквально поперхнулся словами и почувствовал, как кровь отлила от его лица. Он не сразу понял, что в облике Ирсона так напугало его. Тавернщик был всё такой же: молодой, немного высоковатый для таная, худощавый, с взъерошенными рыжевато-каштановыми волосами. Он выглядел вполне человекообразно, но в чертах его удлинённого лица с несколько раскосыми глазами, выступающими скулами и прямым, чуть сплющенным на переносице носом, во всей повадке всё же чувствовалось что-то неуловимо змеиное. Кое-где на его физиономии жемчужно поблёскивали чешуйки…
         
         У мага едва не подломились колени. Он запоздало понял, что оказался нос к носу с самим Пирожником – неуловимым линдоргским маньяком, охотившимся на молодых чародеев и оставляющим на их растерзанных трупах жирные эклеры и корзиночки с кремом. Он убивал своих жертв в людных местах, так что, когда их находили, выпечка обычно была ещё тёплой…
         
         Маг поискал глазами пирожное, не нашёл, но ничуть не успокоился – однажды он сам едва не стал жертвой этого безумца. Второкурсником он спускался в подвал за пискучей плесенью и еле успел убраться с дороги бегущего навстречу мужчины в драном розовом плаще. Не придав этому значения, он повернул за угол… и наткнулся на труп, на переносице которого, между остекленевшими глазами расселась влажная ромовая баба. Не помня себя от ужаса, маг кинулся в глубь подвалов и просидел там до самого вечера.
         
         Лица незнакомца под капюшоном он не разобрал, но успел заметить, что всё оно покрыто какими-то светящимися точками. Их расположение буквально врезалось в его память. И оно точно совпадало с расположением чешуек на лице Ирсона Тримма. Видимо, они наливались холодным белым огнём, когда танаем-убийцей овладевала жажда крови. Презренный тавернщик оказался коварным чудовищем, которое ладно бы просто убивало несчастных студентов – это ещё как-то можно пережить, так нет – оно делало с ними с нечто такое, что никто уже не мог воскресить их. Поговаривали, что Пирожник заточал сами души своих жертв в каком-то магическом сосуде…
         
         Сосуд этот стремительно трезвеющий колдун сейчас видел перед собой. Отнюдь не солнечные рыбки плавали в бутыли – там томились пленённые, страдающие души невинно убиенных чародеев… к которым – по всему видно! – скоро присоединится и его собственная душа. Линдоргец не мог даже вздохнуть, не то что позвать на помощь товарищей…
         
         
         
         ***
         
         
         
         Глядя на покрывшегося испариной клиента, Ирсон и сам несколько растерялся. По его представлению, заклятие, пробуждённое прикосновением к запонке, должно было внушить драчливому колдуну совсем другие чувства: или привести его в благостное расположение духа (когда хочется петь песни и угощать всех выпивкой за свой счёт), или же, напротив, вогнать его в тоску (каковую, опять же, требовалось оперативно залить чем покрепче). Но уж никак не напугать до полусмерти. Страшно подумать, во что были способны превратить «Логово» четверо запаниковавших магов.
         
         Не придумав ничего лучше, Ирсон снова коснулся выглядывающего из петли на манжете носа.
         
         Глаза его схватившегося за сердце визави начали возвращаться в свои орбиты. Смертельный ужас сменился в них недоумением… а затем пришла очередь раздражения.
         
         – Откуда ты узнал про... – гневно сопя, начал линдоргец.
         
         – Не продолжайте, не продолжайте, господин маг! – предупреждающе замахал руками Ирсон. – Я понятия не имею, что вам померещилось!
         
         – Да уж конечно! Это не ты заставил меня поверить, что…
         
         – Это не я, – снова оборвал его Ирсон. – Это они.
         
         Танай ткнул пальцем себе за спину, где со стены улыбались две очаровательные кариатиды, поддерживающие декоративную арку. Одна была вырезана из редчайшего медового дерева, другая – из чёрного ствола каменного дуба. У обеих юных дев были кошачьи хвосты и уши. Каждая держала в свободной руке светильник в виде бокала, который освещал наполненные бутылками шкафы за ней.
         
         – Это же алайки. Им не нужно копаться в вашей памяти, лезть в ваши мысли. Они внушили вам страх передо мной, а подходящую причину испуга подкинул уже ваш собственный разум. Я понятия не имею, как он истолковал ваши чувства, кем там я вам привиделся, – развёл руками Ирсон, косясь за плечо мага: пошатываясь, к стойке подтягивались его товарищи. Один из них волочил за собой посох.
         
         – Господа, предупреждаю, что вы при всём желании не сможете устроить здесь драку. Чары этих прекрасных дам вам не позволят, – предупредил танай.
         
         – Да плевал я на твоих… дам. Морды клыкастые, – вытерев лоб рукавом, скорчил омерзительную гримасу маг. – Нет, вы посмотрите, этот неудачник пытался спрятаться алайке под хвост! А не вышло! И не выйдет. Теперь, когда мы предупреждены, этот номер…
         
         – Пройдёт настолько же хорошо, – совершенно спокойно сказал Ирсон; вся эта сцена успела ему порядком надоесть. – А предупреждены вы были ещё раньше: справа от входа висит табличка «Охраняется алаями». Проглядеть её трудно – она специально красным подсвечена. И не надо здесь размахивать этой волшебной палочкой-переростком! Тем более, что, как вы верно заметили, у меня есть такая же. С незначительными отличиями, – добавил танай, решив, что полностью полагаться на своенравных деревянных кошек всё же не стоит.
         
         Он опустил руку под стойку, снял с крючков собственный линдоргский посох и положил его на столешницу.
         
         – Гляньте – посох! Да он, небось, им в своих котлах зелья мешает! – пьяно заревел подошедший колдун, и Ирсон в какой уже раз подумал, что магическое образование ничуть не облагораживает. Обезьяна обезьяной.
         
         – Иногда – да, – миролюбиво согласился Ирсон и чуть повернул посох, давая гостюшкам возможность рассмотреть резьбу на нём.
         
         Стоило им сделать это, как на лицах троицы появилась крайняя степень недоумения. Ирсон был пятым в своём выпуске. Танай выдержал паузу – пусть господа маги попытаются догадаться, что заставило чародея такой силы терпеть их пьяные выходки (да и вообще сидеть в этом тухлом «Логове Змея»), а затем спросил:
         
         – Я так понимаю, на этом можно считать инцидент исчерпанным?
         
         – Да, – мигом присмирев, кивнула несостоявшаяся жертва Пирожника; её нетрезвое подкрепление тоже стушевалось.
         
         С минуту маги топтались на месте, а потом, переглянувшись, ретировались, оставив своего не в меру ретивого коллегу в одиночестве. Он же, желая расквитаться за давешний испуг и при этом сохранить свою шкуру, переключился на безответных кариатид:
         
         – Вот ведь гнусные твари! Вечно суют свои носы... Ну ничего, они уже доигрались. Хорошо им в Канирали хвосты прищемили! А то ли ещё будет!
         
         – И что же будет? – поинтересовался Ирсон, убирая посох обратно под стойку.
         
         – Шкуру с них спустят, вот что. Господин Ректор тоже решил не оставлять их делишки без внимания. Он послал в Канирали своих лучших людей, чтобы собрать доказательства.
         
         – О! Узнаю нашего любимого Ректора, сам Веиндор Милосердный ещё сомневается, что виновники происшедшего – алаи, а ему уже всё кристально ясно. И почему же он так уверен, что именно кошачьи телепаты стравили тамошнюю знать? – Ирсон прикрыл горло бутыли с солнечными рыбками марлей и ловко плеснул из неё немного прозрачной жидкости в маленькую крутобокую рюмочку.
         
         – А кто ещё это мог быть? – скривился линдоргец, подозрительно косясь на медуз.
         
         – Да кто угодно – мало ли мозголазов в Энхиарге, – пожал плечами Ирсон, добавляя в рюмку несколько капель белёсого, как молоко одуванчика, ликёра.
         
         – Тогда почему Веиндор схватил именно котов? Или ты думаешь, что он мог ошибиться? – иронично сощурился маг.
         
         – Веиндор ещё не принял решения. Он забрал с собой нескольких телепатов, чтобы разобраться, виновны ли они, – придвигая к клиенту рюмку, напомнил танай. – А вообще – да, я думаю, что Милосердный вполне мог ошибиться. Он – наэй Смерти, и… – Ирсон на мгновение сжал челюсти. – И он вряд ли может ошибаться в отношении того, кому пришло время умирать, а кому стоит жить дальше, или в каком теле кому родиться. Но он никогда прежде не интересовался ничем, кроме смерти и всего, что с ней связано. И в области отношений между разумными, и в телепатии он – уж прости, господин маг, мой ядовитый язык – дилетант.
         
         – Он – наэй, – возразил линдоргец.
         
         – Неллейн – тоже наэй, – хмыкнул Ирсон. – Но ты же не хочешь сказать, что он умело правит своими землями? Да наш Владыка Вод собственную знать не может унять, чтобы они перестали друг друга резать!
         
         Маг не стал возражать.
         
         – А позволь полюбопытствовать, – продолжал тавернщик, – какие такие доказательства вы рассчитываете собрать, если, как известно, кошачьи телепаты никогда не оставляют следов своей… деятельности?
         
         – Видимо, Господин Ректор нашёл способ изобличить их, – сдержанно ответил линдоргец.
         
         – Какой же? – недоверчиво приподнял бровь Ирсон.
         
         – Никто не знает, – пожевав губы, нехотя выдавил его собеседник. – Кроме магов, поехавших в Канирали.
         
         – И кому же поручено возглавить эту почётную миссию?
         
         – Них’назу Мабрагу.
         
         – Кошкодаву? – хохотнул Ирсон. – Да, более беспристрастного посланца Ректор не смог бы найти!
         
         – Не смог бы, – с вызовом сказал маг; каким-то судорожным, вымученным движением, словно боясь обжечься, но, не желая показывать своего страха, он цапнул со стойки рюмку и пошёл к своему столу.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Ирсону оставалось только гадать, чем представились этому беспокойному линдоргцу медузы в бутылке, и почему тот с таким ужасом переводил взгляд с одной чешуйки на его лице на другую.
         
         Он и сам терпеть не мог эту чешую. Жемчужные пластинки, унаследованные от матери-танайки, постоянно вылезали на его физиономии в самых неподходящих местах и, в сочетании с «отцовскими» конопушками, смотрелись до неприличия комично. Что, разумеется, раздражало таная. А ещё они чесались. Ирсон испробовал всё – от мазей до обращения к специалистам по «проклятиям» и изготовителям тел – но злокозненная чешуя всегда находила способ проложить себе дорогу к солнцу. Чтобы одержать над ней хотя бы временную победу, приходилось действовать самыми варварскими, примитивными способами.
         
         Танай снял с пояса тонкий кинжал, извлёк из-под стойки зеркальце, бутылочку с обеззараживающей жидкостью, кусочек чистой мягкой ткани и протёр голубоватым составом лезвие и пальцы. Осторожно ощупав чешуйку под глазом, он с радостью обнаружил, что она плохо прилегает к коже, прикрепляясь к ней лишь одним из углов. Танай попробовал оторвать её, подцепив ногтем. Как ни странно, это ему удалось. Жемчужная пластинка отделилась от лица Ирсона, не оставив после себя никаких следов. Он принялся за вторую, третью, четвёртую… На этот раз схватку с чешуёй удалось закончить малой кровью.
         
         Довольный танай поднял глаза от зеркала и обрадовался ещё больше: наконец-то последний из магов перенёсся в мир грёз, чудом не свалившись со стула. Ирсон отложил кинжал и громко крикнул:
         
         – Этир!
         
         Но никто не отозвался даже тогда, когда Ирсон в четвёртый раз проорал имя своего дежурного чародея, вдобавок усилив свой голос магией. Способностей этого бездельника было достаточно, чтобы отыскать в замутнённом выпивкой сознании клиента сведения о местонахождении его дома и перенести его туда. Никакое колдовское или иное воздействие не выбило бы хмель из этих умных голов, так мирно покоящихся на крышке стола, поэтому должность, которую занимал Этир, была необходима в «Логове Змея». Вот только исполнителя этой почётной обязанности Ирсон выбрал не самого достойного – маг постоянно где-то пропадал…
         
         Ирсон прождал ещё добрый десяток минут, пока сонный Этир, бурча что-то себе под нос, не изволил явиться пред его серые очи. Не удостоив своего хозяина взглядом, он шлёпнул ладонь на лоб первого попавшегося колдуна, поморщился, взмахом руки поднял похрапывающее тело в воздух и, маня его пальцем, направился к выходу.
         
         Этир не возвращался странно долго, а когда наконец появился, вместе с ним в залу вошёл ещё один человек. Путаясь в длинных полах широкой серой мантии, он, словно от сильного волнения, постоянно кусал тонкие губы. Его вытянутое лицо и длинные руки, в одной из которых он сжимал большой бумажный свёрток, покрывали зеленовато-жёлтые пузыри.
         
         – З-з-здравствуйте, – высоким сбивающимся голосом сказал незнакомец, подойдя к Ирсону вплотную.
         
         – И вам тоже не болеть, – пробормотал танай, еле сдержавшийся, чтобы не отшатнуться от неприятного гостя: Ирсону показалось, что волдыри на лице его собеседника слегка шевелятся.
         
         – Не бойтесь, – замахал руками тот, осознав свою ошибку и отступая от Ирсона на шаг, – я ничем не болею. Это симбионты – эксперимент. Элмианатриус адил, разумные битакстум симбельтаты… К вам сегодня должна прийти гостья. Это для неё.
         
         – Какая гостья? – деланно удивился Ирсон. – Мы закрываемся, почтенный маг.
         
         – Именно та алайская гостья, из-за которой вы и закрываетесь сегодня так рано, – заговорщически прошептал человек и, в лучших традициях своей профессии, истаял в воздухе.
         
         Не обратив никакого внимания на странного гостя, Этир вынес вон ещё парочку магов. Теперь он возился с последним, пытаясь вытащить из его пальцев серебряный бокал, в который тот вцепился мёртвой хваткой.
         
         У Ирсона кончалось терпение. Он стукнул кулаком по стойке:
         
         – Да отправляй его так, с бокалом. Не обеднеем. И можешь быть свободен.
         
         Этир равнодушно пожал плечами и «поволок» своего пьяненького собрата по посоху к выходу.
         
         Ирсон тем временем убрал тарелки и кубки, оставшиеся на столике магов, и погасил огни в глубине зала, раздумывая, кем бы мог быть этот странный субъект и откуда он знал о том, какие гости иногда посещают хозяина «Логова Змея»? Гости, которые не появляются в «Логове Змея» до тех пор, пока его не покинут все, чьи глаза не должны их видеть.
         
         Танай уже было решил, что таковых в его заведении не осталось, как к его недовольству зачем-то вернулся Этир. Ирсон медленно закипал, но маг и не думал этого замечать.
         
         – Вот что я думаю, – сказал Этир, располагаясь на стуле рядом со стойкой, – друг мой танай, почему бы нам не хлопнуть по стаканчику чего-нибудь эдакого за здоровье нашего недоеденного кулинара?
         
         – Будешь много пить, мозги сгниют, – прошипел Ирсон. – Давай лучше иди домой – отдохни после трудов праведных.
         
         – У, змей, – укоризненно прорычал маг, которому вовсе не хотелось идти к себе: у него гостил отец, один из почтенных преподавателей Линдорга, решивший, видимо, в очередной раз повоспитывать своего непутёвого сына.
         
         – Ладно, пойду пить к конкурентам, – обречённо пробормотал Этир, наконец спрыгивая со стула. – Смотри, Ирс, так всех постоянных клиентов порастеряешь!
         
         – Угу, – согласился танай с ехидной ухмылкой. – Потеряю... Одну из статей расходов.
         
         – Это почему же? – маг остановился и обернулся к Ирсону.
         
         – А ты хоть раз за выпивку платил? – резонно поинтересовался хозяин «Логова».
         
         Ответить Этиру было нечего. Маг с видом оскорблённой невинности фыркнул и, пробормотав что-то насчёт чешуйчатых скупердяев, из-за которых продукты откусывают руки ни в чём не повинным поварам, направился к выходу.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Ирсон действительно поджидал гостью, и гостья эта принадлежала к расе алаев – детей наэй Аласаис, прекрасной владычицы эмоций и чувств. Той, чьими глазами называют луны Энхиарга. Сегодня Аласаис закрыла свои сияющие очи, и мир погрузился в звёздную тьму. Именно в такие безлунные ночи, словно опасаясь попасть своей владычице на глаза, Аниаллу ан Бриаэллар и приходила в «Логово Змея», навестить своего друга Ирсона. В этой традиции было что-то ритуальное, мистическое… и они оба находили это очень забавным.
         
         Познакомившись случайно, при обстоятельствах, о которых Ирсон предпочитал не распространяться, алайка и танай нашли друг в друге на редкость интересных собеседников и могли общаться часами, переходя от философских рассуждений к сплетням об общих знакомых, а от тех – к политике. К концу же встречи разговор неизбежно скатывался к жалобам на жизнь. Изначально наибольший вклад в эту его часть вносил Ирсон, чувствовавший себя неуютно оттого, что ему больше нравится готовить зелья, нежели развивать свои магические таланты более благородного свойства; затем, в полчиха разогнав сомнения друга, первенство с чистой совестью перехватила госпожа ан Бриаэллар. И удерживала его вот уже несколько лет.
         
         Тем не менее, в жизни Ирсона трудно было найти более счастливые минуты, чем проведённые в этих разговорах, спорах и откровенном нытье, и каждый месяц он с нетерпением ждал появления Аниаллу.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Ирсон закрыл ставни на окнах и опустил звуковые щиты, не позволяющие ночным звукам проникать в залу. Неторопливо пройдясь вдоль стойки, он пальцами потушил свечи и вместо них зажёг несколько новых, из комковатого серого воска. Их мягкий свет расплавленным маслом растёкся по стойке, спрятал под полупрозрачным золотистым покровом бокалы, бутыли и их обитателей. Дальняя часть залы утонула в тени. Ирсон уселся на табурет, облокотился о стойку, зевнул… и «Логово Змея» погрузилось в дрёму. Казалось, даже пленённые многоножки, лишившись публики, кусали стенку бутыли уже с гораздо меньшим остервенением, а некоторые из них и вовсе свернулись алыми щетинистыми кольцами. Устали и уснули.
         
         Ирсону на ум пришло совершенно неуместное сравнение: когда-то один из посетителей таверны рассказал ему, как у него на родине охотятся на тварей, именуемых в переводе на всеобщий язык «недохищниками». Эти чрезвычайно осторожные существа нападали лишь на спящую добычу. Только убедившись, что дыхание жертвы стало глубоким и ровным, тело расслабилось и сердце стало биться реже, они крадучись приближались к ней и прыгали, чтобы одним мощным ударом челюстей перекусить ей горло. Именно в этот момент (прыжка, а не перекусывания) притворившемуся спящим охотнику и надлежало заколоть недохищника длинным кинжалом.
         
         Вот и «Логово Змея» сейчас затихло, поджидая жерт… гостью. И гостья не замедлила появиться. В дверном проёме обрисовался невысокий силуэт с двумя треугольниками ушей на макушке. В залу пахнуло свежим духом драконьих сосен – видимо, Аниаллу переместилась в «Логово» из леса или парка. Она всегда появлялась незаметно, без так любимых магами эффектов – вульгарного пламени, искр или тумана. Давая возможность глазам привыкнуть к полумраку, она остановилась, задумчиво поскребла когтями дверной косяк и, совершенно по-кошачьи изогнув шею, потёрлась о него щекой.
         
         Ирсон, не сразу стряхнув дремоту, рассеянно подумал о том, как это удивительное существо, в котором так сильно звериное начало, которое обожает охотиться, с урчанием ест сырое мясо, моется языком и беспардонно шипит на собеседника, способно выглядеть настолько возвышенно прекрасным. Трудно было сказать, где его ночная гостья смотрелась бы лучше, органичнее, естественнее – на ветке в чаще, когтистыми пальцами обдирающей перья с пойманной птички, или же в каком-нибудь храме, в сверкающих одеждах спускающейся к коленопреклонённым жрецам.
         
         Аниаллу ан Бриаэллар приближалась к Ирсону той необычайной походкой, которая отличает алаев от всех остальных рас – летящей и вместе с тем плавной; величественной и одновременно крадущейся. Кошка ступала с такой лёгкостью, что её стройное тело, обтянутое чёрной замшей, казалось невесомым, но при этом складывалось впечатление, что перед тем, как сделать шаг, она ощупывает пол перед собой чуткими пальцами ноги. Правда, сейчас, когда её узкие ступни были спрятаны под кожей мягких серых сапог, эта иллюзия танца на тонком льду была не так сильна, как бывало, когда Аниаллу по алайскому обыкновению разгуливала босиком.
         
         Подобно самой наэй Аласаис и всем прочим её Теням, сианай[2] Алу была синеглазой и черноволосой. Её длинная волнистая грива, свитая в небрежную косу, почти сумела освободиться от стягивавшего её шнурка. Пользуясь этим недосмотром, особо своевольные прядки падали на загорелые щёки. Хотя гостья Ирсона, как и положено алайке, была существом чрезвычайно привлекательным, сегодня, чем ближе она подходила, тем менее очаровательной казалась танаю. Ещё несколько секунд назад он любовался ею, а теперь… Теперь Ирсон разглядел, что Аниаллу бледна, под глазами у неё залегли тени, губы напряжённо сжаты, она сутулится, да и движения её на самом деле скованные, неловкие, вот и хвост облезлый так и льнёт к ноге, словно хочет спрятаться за неё от чего-то. И вся Алу какая-то нескладная, неказистая. Жалкое зрелище. Подозрительно жалкое…
         
         Резко тряхнув головой, Ирсон сделал шаг назад, нащупал за спиной лодыжку деревянной копии своей гостьи и, прижавшись к ней лопатками, зажмурился. Когда он открыл глаза, Аниаллу настоящая выглядела уже значительно менее уныло.
         
         Она, кажется, не заметила, что произошло с её другом. Не успев поздороваться, Алу вдруг обернулась к двери, чёрные бархатные уши быстро задвигались – кошка прислушивалась к чему-то насторожившему её. Длинный хвост, продетый в специальное отверстие в брюках, обшитое, как и ворот куртки, узором из серебряных нитей, грациозно изгибался, выражая сомнения своей хозяйки. Наконец Аниаллу отвернулась от двери и, пройдя несколько десятков шагов, отделяющих её от стойки, опустилась на высокий стул напротив Ирсона.
         
         – Алу, будь добра, придуши эмоции, ты меня заражаешь, – недовольно пробурчал Ирсон. – Испортила мне всю картинку.
         
         Аниаллу виновато втянула голову в плечи и, сложив руки перед лицом, сосредоточенно уставилась на них, впуская и выпуская когти. Дожидаясь, пока она закончит, Ирсон сделал глубокий медленный вдох. Помимо хвои, от Аниаллу пахло фиалками, мандаринами, жареной птицей и еще тем замечательным запахом старой кожи, которым пропитан воздух в хранилищах древних фолиантов. «Была в Ар-Диреллейт[3], в библиотеке, потом отобедала, пошла в сад и забрела в лес… но десерт себе ловить не стала. Или – стала, но съела его в кошачьей форме», – заключил танай.
         
         – Так лучше? – спросила Аниаллу, опустив руки; голос её был чарующе мягок.
         
         – Да, – поморщился танай. – Хорошо хоть я научился засекать эти твои штучки. Надо бы разок показать тебе, как ты выглядишь со стороны, когда занимаешься самоедством и не глушишь свои чувства.
         
         – Не стоит. Вряд ли это воодушевляющее зрелище, – грустно улыбнулась Алу и, желая сменить тему, спросила: – А что у тебя здесь случилось? Всё вокруг так и звенит от страха.
         
         – Это тебя нужно спросить – что. Твоя статуя вдруг решила до смерти запугать бедного безобидного пьяненького мага. Я и забыл, что она так умеет!
         
         – Умеет, но должна приберегать этот фокус на крайний случай. То-то у меня нос чесался. Ничего себе безобидный маг к тебе зашёл! – присвистнула Аниаллу.
         
         – Ну не знаю – на вид дурашлёп дурашлёпом, – пожал плечами Ирсон.
         
         – Тогда, видимо, она посчитала, что тебе почему-то ещё выгодно напугать его. Подумай! – приглашающее подняла брови алайка.
         
         – Разве что… ты в курсе, что Ректор собрался натравить на вас Кошкодава?
         
         – В курсе, конечно. Это глупость какая-то! Все знают, что у Мабрага с нами личные счёты. Даже если бы у него был шанс найти что-то против нас, мы всегда смогли бы сказать, что это «что-то» сфальсифицировано.
         
         – Действительно, глупость… А как там вообще настроения? Ты ведь только что из Канирали?
         
         – Я не из Канирали, а от Канирали, из Ар-Диреллейт, – улыбнулась Аниаллу. – Она пытается помочь, чем может, но к словам королевы-изгнанницы мало кто станет прислушиваться. Вся её школа сидит на чемоданах. А в Канирали-государстве всё очень скверно. Нашего посла хотели арестовать… в общем – Веиндор удружил, так удружил!
         
         – Ой! Какие мы сегодня с тобой невежливые! Иншетте риссе, Ирсон, – спохватившись, по-танайски поприветствовала друга Алу.
         
         Она перегнулась через стойку, чтобы в своей кошачьей манере потереться щекой о его щёку. И Ирсон в какой уже раз почувствовал досаду.
         
         Когда она была так близко, он различал сотни запахов, которые впитала в себя её одежда. Они так и эдак сплетались в сознании Ирсона, и его воображение осторожно и тщательно выписывало фон на картине под названием «День Аниаллу»: вот она, усевшись на стуле с сиденьем из морской губки, лакомится знаменитыми пирожками Канирали, которая отвлеклась от работы в своей магической лаборатории, чтобы угостить дорогую гостью (рука волшебницы оставила на плече сианай чуть заметный запах теста и кое-каких реактивов); вот, гуляя по саду, Алу задела рукавом куст акации и попыталась счистить пыльцу семянкой тысяченожки, похожей на крохотную щётку; вот… Вот только на месте центральной фигуры – там, где должны были располагаться голова, шея, руки Аниаллу – в этом зыбком, живом полотне зияли аккуратно прорезанные дыры. Как и все алаи, Алу ан Бриаэллар не имела собственного запаха и оттого казалась Ирсону почти невидимкой. Невольно глубоко втягивая ноздрями воздух, он чувствовал себя обворованным, обделённым, словно ребёнок, который, развернув яркий конфетный фантик, обнаружил внутри холодную гальку…
         
         – Да не померкнут твои глаза, сианай, – откликнулся он, намеренно потеряв половину её титула.
         
         – Ты уже знаешь? Откуда?
         
         – Да есть у меня один ценный источник, приближённый, так сказать, к телу… Я слышал, ты опять попала в неприятную историю и после этого… хм... – Ирсон помолчал, подбирая подходящее слово и, так и не найдя ничего достаточно ёмкого, полувопросительно закончил: – Уволилась?
         
         – Да, – кивнула Аниаллу, – именно это я и сделала. Терпению моему пришёл конец.
         
         – Ты уверена, что это лучший выход? Всё-таки тебя создали именно для этой работы, – осторожно заметил Ирсон.
         
         – Не всё, что мы создаём, оправдывает наши ожидания. Ты тоже вылил в сток не одну сотню котелков с неудачными зельями.
         
         – «Тоже»? – возмутился Ирсон. – Аниаллу! Тебя никто не «выливал в сток». Это ты сама себя туда отправила. И потом, я – это я, а тебя создал не танай Ирсон, а дружный коллектив из двух мудрых наэй.
         
         – Коллективчик из Владычицы Чувств кошки Аласаис и Хозяйки Пути змеи Тиалианны, – протянула Аниаллу; немыслимым образом подогнув большой палец, она протиснула руку в горлышко розовой бутыли и теперь безуспешно пыталась выловить из сиропа скользкий кусочек персика. – Меня вот почему-то совсем не удивляет, что их совместный проект получился чересчур противоречивым.
         
         – Но…
         
         – Я не спорю, – не давая себя перебить, подняла свободную руку Алу, – они испокон веков дружно наводили порядок в Бесконечном, но – по-разному. Аласаис помогала существам понять и принять природу своих душ, выяснить, чего они хотят от жизни, а Тиалианна создавала для них Пути, чтобы они, следуя этой самой природе, пореже сталкивались лбами, чтобы всякое создание нашло своё уникальное место в Бесконечном и дальше мря-мря-мря по тексту. Каждая из наэй делала свою часть работы, не смешивая, как говорится, шерсть с чешуёй. Верно?
         
         – Верно.
         
         – Вот. Они слишком разные. И мы, их дети – тоже. Мы не способны давать общее потомство вовсе не потому, что биологически не совместимы, а оттого, что невозможно будет найти для нашего ребёнка подходящую душу – душу, в которой органично переплелись бы черты танаев и алаев, на которой, соответственно, прижились бы и дух Змеи, и дух Кошки.
         
         Аниаллу всё-таки удалось подцепить когтем персик. Она прикрыла глаза, медленно пережёвывая вожделенную добычу.
         
         – Многое из того, что не встречается в природе, можно создать искусственно, – пожал плечами Ирсон. – Что и было сделано в твоём случае.
         
         – Ирсон, я уже много сотен лет наблюдаю за ходом этого эксперимента по созданию алаетанайки. С максимально близкого расстояния, – облизывая палец, хмыкнула Аниаллу. – И чем дальше, тем отчетливее вижу, что он не удался… и его пора прекратить из соображений гуманности.
         
         – Извини, Алу, но сейчас, когда ты его прекратила, ты всё равно не выглядишь особенно счастливой.
         
         – Разумеется, не выгляжу, – вздохнула Аниаллу, и напускная беззаботность слетела с неё, как пух с одуванчика. – Наши замечательные наэй хоть и приняли на словах моё увольнение, на деле и не думали отпускать меня на волю.
         
         Она грустно усмехнулась и некоторое время молчала, задумчиво теребя кулон на витой цепочке. Длинный кристалл казался изящным сосудом, наполненным светящимся туманом. Он мягко мерцал и переливался всеми оттенками розового и лилового. Такая подвеска стоила больше, чем все «Логово Змея» (а также соседствующие с ним земли и стоящие на них селения Южный и Северный Мост вместе взятые). Изготовленная мастерами из Долины Снов, она позволяла хозяину заглядывать в чужие ночные грёзы.
         
         – Тебе ведь уже донесли, что я сделала… уволившись? – собравшись с силами, спросила Аниаллу.
         
         – Ты, кажется, пошла учиться на волшебницу? – едва удержался от улыбки Ирсон: могущественная Тень Аласаис в роли прилежной студентки – это что-то!
         
         – Да. Я решила, что раз уж я начинаю новую жизнь, не связанную со служением Тиалианне, мне неплохо бы обзавестись дипломом мага. Ну, для конспирации. Вот я и поступила в Ар-Диреллейт.
         
         – Странно, что ты не выбрала Академию Агадара. Тебе их стиль обучения всегда больше нравился.
         
         – М-м-м, – Аниаллу чуть заметно поджала губы, но тут же нашлась с ответом, – начнём с того, что там у меня нет такого шикарного блата, как в Ар-Диреллейт. Когда обе ректорши твои лучшие подруги, можно, например, за три месяца сдать экзамены за почти тридцатилетний курс обучения. Вообще, это очень интересное ощущение, когда получаешь оценки от своих бывших учениц, – оживилась Алу. – Готовишься, тянешь билеты…
         
         – Ты делала это? – спросил Ирсон таким тоном, каким подвыпившая молодёжь интересовалась у него самого, спят ли танаи с неразумными змеями.
         
         – Конечно, делала. И даже один раз наколдовала шпаргалку – неудачно, правда… Я же, Ирсон, затем и приехала – чтобы начать жить обычной жизнью. Но это мне так и не удалось.
         
         – Что тебе помешало? – участливо положил руку на её запястье танай.
         
         – Тиалианна. Она предвидела, что в Ар-Диреллейт я самостоятельно найду себе очередную «жертву», вот и отпустила меня… с лёгким сердцем.
         
         – И ты нашла?
         
         – А как же. Канирали собралась отчислять некую Дани из Дарларона. Я заинтересовалась… У даорки[4] Дани, действительно, почти не было способностей к магии. Зато, как выяснилось, был потрясающий, критический, въедливый ум и редкостная невосприимчивость ко всякого рода внушениям. Семья насильно запихала её в Ар-Диреллейт, причём не столько из желания сделать из неё колдунью, сколько в воспитательных целях. Они надеялись, что тамошняя благостная атмосфера сделает их чересчур подозрительную и саркастичную дочь более отзывчивой, чуткой и... доброй, наверное. Но этого, разумеется, не случилось. Ар-Диреллейт отторгал Дани, она была чужда ему по духу, её способности и душевные качества не были в нём востребованы. А я вот пришла в восторг от трезвости её ума, которую окружающие почему-то так мало ценили. (Действительно, почему бы это?..) Мне вспомнилось одно место, где к Дани, возможно, отнеслись бы совсем иначе. Я стала убеждать её отправиться в Анлимор – в Храм Богатства на факультет борьбы с мошенничеством. Она упиралась, видимо, в моих словах ей тоже чудился какой-то подвох, но я так горела желанием помочь ей, что она уступила. Я устроила ей встречу с деканом. – Алу усмехнулась. – После двух часов беседы на повышенных тонах декан вылетел из кабинета как ошпаренный и… буквально с руками оторвал её у Канирали. Вот, собственно, и вся история. Дани встала на свой Путь, у неё появилось любимое дело, занимаясь которым она не только будет счастлива сама, но и принесёт пользу Бесконечному.
         
         – Бесконечный стал интересоваться финансами? – иронично поднял бровь Ирсон.
         
         – Бесконечный интересуется тем, чтобы у каждого живущего в нём существа была возможность идти своим Путём, реализовать свой потенциал, – серьёзно ответила Аниаллу. – А когда кто-то обобрал тебя до нитки и твоей семье стало нечего есть, тебе уже не до самовыражения. Если ты не совсем уж сухарь, конечно. Многие существа и вовсе кончают с собой… Нет, я не спорю, некоторых полезно разок оставить без штанов, чтобы у них мозги на место встали, но таких единицы. Видимо, моей Дани предстоит предотвратить какую-то грандиозную аферу. Сотни существ благодаря ей спасутся от разорения, – без энтузиазма в голосе проговорила алайка.
         
         – Но тебе от этого не легче.
         
         – Легче, но не на много. Стоило мне пристроить её, как я поняла, что со мной снова случилось это. Не я захотела ей помочь найти это самое своё место, а Тиалианна…
         
         – Да какая же разница, Алу?!
         
         – Огромная… Ирсон, вот ты когда-нибудь слышал такое слово – «приворот»? – вдруг спросила Аниаллу.
         
         – Конечно, – поморщился танай. – От моих гостей и не того наслушаешься. Это когда кто-нибудь пытается с помощью магии заставить кого-то влюбиться в себя, так?
         
         – Да. Жертва заклинания проникается к сотворившему его горячей симпатией. Она перестаёт замечать его недостатки, находит в нём тьму достоинств и делает всё, чтобы он был счастлив. Но стоит этой жертве каким-то образом освободиться от заклинания, как она начинает ненавидеть своего «возлюбленного», она его растерзать готова, хотя вчера ещё была абсолютно счастлива. Потому что невозможно простить подобное насилие над собственной душой, над собственными чувствами. Ничего не напоминает?
         
         – Фу, Аниаллу!
         
         – Вот именно – «фу». И это «фу» происходит со мной раз за разом. В мою духовную оболочку внедрена инородная частица – чуждого духа, чужой воли. Время от времени, по велению Тиалианны, он подчиняет меня себе, заставляет смотреть на мир глазами танайки и опрометью бросаться кому-то на помощь. В тот момент, когда я делаю это, когда продумываю, планирую и осуществляю попытку вызволения того или иного существа из мешающих ему встать на его Путь условий, я испытываю истинное наслаждение. Но потом, потом голос Тиалианны в моём сознании замолкает, и я снова начинаю смотреть на мир своими собственными, алайскими, глазами. Да! Я ведь не танайская жрица, которая отлично чувствует себя среди всяческих предназначений с предзнаменованиями, и вся жизнь которой – это служение. Она бы, наверное, легко всё это стерпела. Но я-то, я – эгоистичная, свободолюбивая и – как там ещё про нас говорят? – самовлюблённая дочь Аласаис! Ты представляешь, что такое для кошки, когда её заставляют буквально влюбиться в совершенно чуждое ей существо? Сказать, что это надругательство, насилие, что это невыносимо – значит ничего не сказать. Ужасно осознать, что ты только что готова была вывернуться наизнанку ради самодовольной, бесчувственной девчонки, которой плевать на чужие беды. Не ради той пользы, которую эта Дани может принести Бесконечному – ради неё самой!
         
         По щекам Аниаллу потекли слёзы; Ирсон нашарил под стойкой носовой платок, припасённый как раз для такого случая, и протянул его подруге.
         
         – Извини, Алу, но я всё равно не очень улавливаю различие. Ты ведь признаёшь, что ей надо помочь, так?
         
         – Конечно. Я не бестолочь какая-нибудь, чтобы не понимать, насколько все, живущие в Бесконечном, связаны между собой; что, помогая существу, каким бы чуждым и неприятным оно нам ни казалось, встать на его Путь, мы преображаем, гармонизируем мир вокруг себя, и в конечном итоге наша собственная жизнь становится лучше. И я совсем не против заниматься этим. Но – спокойно, осознанно, понимая, что и почему я сейчас делаю, а не так… очертя голову, забывая себя. Это суррогат какой-то. На самом деле я никогда не смогла бы полюбить большинство из них, а они – меня. Многие даже «спасибо» не скажут…
         
         – Аниаллу, ждать благодарности в подобных случаях... – начал было Ирсон, но алайка резко перебила его.
         
         – Да не нужна мне их благодарность! Меня злит то, что я не могу поступать иначе. Я не против помочь этой Дани и другим тоже. Я против того, чтобы меня влюбляли в них.
         
         – В этой «влюблённости» наверняка есть смысл.
         
         – Да, конечно. Мне не раз говорили, что некоторым существам невозможно помочь найти себя и свой Путь… традиционными – чисто алайскими или чисто танайскими – методами. По разным причинам. Для этих случаев и были созданы мы – тал сианай, Тени Аласаис на службе у Тиалианны.
         
         – Вот видишь…
         
         – Что я вижу? Да, Ирсон, я понимаю, для чего мы нужны. Но что мне с этого?
         
         – Подожди. Давай разберёмся. В чём такая уж принципиальная разница между вашим и нашим подходом? Ведь ты не будешь отрицать, что и вы, все из себя эгоистичные кошки, помогая существам найти себя, тоже служите Бесконечному?
         
         – Не буду.
         
         – Вы вдохновляете существ, помогаете им перестать шарахаться от особенностей собственных душ. Как это там у вас написано про скитания вашей обожаемой Аласаис?.. «Она всегда очень тонко чувствовала дисгармонию во всём: будь то косо висящая штора или же чья-то идущая наперекосяк жизнь. И она не могла не заметить, что множество существ в Бесконечном не живёт в гармонии с собственными душами – стесняется, презирает, боится себя. Один кажется себе недостаточно красноречивым и привлекательным, чтобы достичь успеха хоть в каком-нибудь деле, другая считает позором, что ей нравится жить тихой жизнью, печь пирожные и нянчить детей, а не заниматься – как все в её роду – колдовством; а третий, напротив, стыдится своего магического дара, своей страсти к волшебству, так как местная религия объявила это богопротивным». Можешь продолжить?
         
         – Могу, конечно, но какой в этом?..
         
         – Продолжи, пожалуйста, а там посмотрим, – лукаво улыбнулся Ирсон.
         
         – «Аласаис наслаждалась тем, что могла помочь душам таких существ – прежде словно запертым в клетки сомнений, боязни обмануть ожидания окружающих, ужаса перед некоей высшей карой – вырваться на свободу. Аласаис не наставляла их на путь истинный, а давала возможность остановиться, передохнуть и внимательно посмотреть на себя, в себя, и решить, что для них самих более ценно: заветы божества и традиции предков или же нечто совершенно иное. Она мурлыкала им о жизнях, которые они могли бы прожить, о местах, которые, возможно, могли бы стать их настоящим домом – обо всех тех богатствах, что рассыпал перед ними «бесконечный Бесконечный», в коем, как известно, «для всех и всего найдётся место». Она шептала о том, насколько разные существа его населяют, каким разным делам посвящают они свои жизни, как непохожи друг на друга их мировоззрения… Она настаивала, что право на жизнь в согласии со своей душой, на собственный взгляд на вещи, на собственный дух, наконец, – есть священное право каждого создания, и попытки лишить его этого права – преступление перед Бесконечным», – с чувством закончила Аниаллу; слёзы её просохли, глаза так и сверкали от воодушевления.
         
            – Разве это не прекрасно? – мягко спросил Ирсон.
         
            – Это прекрасно, без всякого сомнения, – болезненно поморщилась Алу. – Это – да. Но в этом чудесном отрывочке ничего не сказано о том, что Аласаис раз за разом выжимала себя, как лимон, чтобы очередной Избранный мог прополоскать себе горлышко и не кашлянул лишний раз! – Её голос почти сорвался на крик. – Извини, извини, я злобная старая кошка… Но уж какая есть.
         
            – Ты говорила про Аласаис.
         
            – Да. Аласаис не насиловала свою природу. Она не пыталась заставить себя любить всех, кто оказывался с ней рядом. Она говорила существам – да, многие тебя не любят, я тоже могу тебя не любить, но в Бесконечном обязательно найдутся те, кто полюбит. Как бы я ни относилась к тебе, это не должно отнимать у тебя право быть собой.
         
         – А разве мы, танаи, делаем не то же самое?
         
         – Нет. Всё это очень близко, но наши побуждения и… методы воздействия несколько иные. Для вас важнее всего гармония в Бесконечном, в любви к нему вы, я имею в виду танаев-жрецов, доходите до полного самоотречения и находите в этом источник наслаждения – нам, алаям, увы, недоступный. Я без иронии говорю, Ирсон. Без малейшей. В каждом существе вы в первую очередь видите частицу своего обожаемого Бесконечного, и потому все существа в ваших глазах в равной степени достойны любви и помощи. И вы любите их искренне и глубоко и с радостью помогаете им преодолеть жизненные невзгоды.
         
         – Разве это плохо?
         
         – Нет. Просто мы, алаи, так не умеем. Наши души имеют другую природу. Мы – существа весьма и весьма пристрастные. Мы со всеми ладим, это факт, но это отнюдь не значит, что мы всех любим. Даже наши лекари душ[5], которые со стороны так похожи на вас, никогда не разыгрывают спектаклей в духе «как я обожаю всех моих клиентов». Нет, хотя слов осуждения ты от них не услышишь, и помогать тебе, каким бы ты ни был, они вряд ли откажутся. Но то лекари. Для большинства же из нас помогать тем, кто нам не нравится – страшное насилие над собой. Это за свою духовную родню мы пойдём в огонь и воду, но не за чуждых нам созданий. И я – явно из числа этого самого большинства.
         
         – Алу, мне кажется, ты наговариваешь на себя и свою расу. Одним своим присутствием вы настолько благотворно влияете на окружающих…
         
         – Вот именно – одним своим присутствием. Мы ничего не делаем специально. Мы не бегаем ни за кем с волшебным зеркалом, уговаривая посмотреть в глаза своей душе. У нас просто… спины зеркальные, и каждый, в ком созрело желание увидеть настоящего себя, может подойти и поглядеться. А мы в это время будем жить своей жизнью. О да! В умении жить своей жизнью – нам нет равных. И в этом наша главная ценность – мы, сами того не желая, избавляем существ от страхов перед миром и качествами их собственных душ, заражаем окружающих своей неуёмной жаждой жить – познавать, творить, наслаждаться, не боясь трудностей, не позволяя ничему, кроме собственной совести, вставать у себя на пути.
         
         – Но тем, к кому Аласаис и Тиана посылают тебя, этого мало.
         
         – Да. Чтобы сдвинуться с мёртвой точки, им нужен гибрид. Танаеалайка. Или алаетанайка – один пёс. Та, что будет отчётливо видеть их Путь и любить их с танайским самоотречением, но при этом будет видеть в них их самих, во всём многообразии черт их натуры, а не просто… порядком обезличенную частицу Бесконечного, по определению достойную любви.
         
         – Всё это действительно нелегко. Но ты особенная, ты – тал сианай Аниаллу, ты создана для этого и ты справишься. Тебе нужно только начать хоть немного ценить то, что ты делаешь.
         
         – Я ценю… – пробормотала Алу.
         
         – Единственное, в чём, как мне кажется, ошиблись, наши наэй, создавая тебя, так это в том, что они дали тебе тело чистокровной алайки. Думаю, во многом из-за него ты пытаешься подойти к себе и ко всему, что с тобой происходит, с алайской меркой и часто разочаровываешься. Твоё окружение тоже чисто алайское, и оно постоянно подливает масло в огонь, отрицая, что твоя душа по природе своей танаеалайская, что существование такой души в принципе возможно. Всё это не даёт тебе почувствовать, что, несомненно, не только в твоём духе, но и в твоей душе есть частица мудрой, благородной Змеи.
         
         – Ты так уверенно говоришь… Ты видишь это?
         
         – Нет. Ты же знаешь, я не силён в таких штуках. Но у меня перед глазами есть живой пример – твоя сестрица Эталианна, тоже тал сианай и при этом вполне довольная жизнью. Если бы дух Змеи был чужд её душе, она вряд ли бы имела такой цветущий вид, верно?
         
         – Не знаю, Ирсон. Мне кажется, что, хотя так и не должно быть, наши с ней души очень разные. Голос Тиалианны, звучащий в её сознании, никогда не замолкает. Да и её «влюблённость» в своих подопечных имеет иную, более танайскую, природу. Эталианна – она скорее танайка, чем алайка, вот дух Змеи и прижился на её душе. Кажется, всё алайское в ней существует лишь для того, чтобы помогать ей лучше выполнять работу: воодушевлять существ и так далее. Но со мной всё не так. Я всё-таки кошка. И мне, уж извини, Ирсон, от духа Змеи толку в хозяйстве мало. Я бы с удовольствием избавилась от него.
         
         – Отказываться от части себя – это не выход, Алу, – настаивал на своём Ирсон. – Пусть Тиалианна и не позволяет тебе оставаться «чистокровной алайкой» во время исполнения очередной миссии, пусть даже твои страдания являются частью этой работы. Но ничто не мешает тебе наверстать упущенное в перерывах между заданиями. Сказать себе, что ты делаешь нужное дело, ради которого кое-что придётся потерпеть. Тебе просто нужно научиться быстро скидывать змеиную шкурку и становиться кошкой.
         
         – Я бы рада, Ирс, но они не хотят жить мирно. Дух Змеи душит мой дух Кошки…
         
         – А я думаю, если бы кое-кто не накручивал тебя постоянно, всё бы получилось наилучшим образом. Нужно просто найти баланс. Найти в жизни что-нибудь настолько интересное… твоей алайской половине, что не позволит танайской части слишком часто брать верх, нарушать баланс в твоей душе. Такой… противовес.
         
         – Для этого я и пошла в Диреллейник… Но даже там мне не удалось спрятаться от эльфов[6] и неприятностей. Ладно, Ирсон, – Алу вдруг шлёпнула по столу замшевыми перчатками и спрыгнула с табурета, – мне надо убегать. Спасибо за добрые слова.
         
         Она сняла с шеи цепочку с драгоценным кулоном и, мимолётно улыбнувшись, бросила её в стакан Ирсона. Растерявшийся танай молча смотрел, как длинная цепочка медленно оседает на дно бокала сквозь вязкую жидкость напитка. Наконец он поднял глаза и, увидев, что Аниаллу уже успела бесшумно дойти до двери, громко крикнул ей: «Почему?»
         
         – Потому что ты единственный, кто понимает, что и мне может быть плохо, что я кошка, которая умеет плакать. Надеюсь, он тебе пригодится, – ответила Аниаллу и скрылась за дверью.
         
         
         
         
         
         ;
         
         
         
         
         2. КОШКА НА ДЕРЕВЕ
         
         
         
         Живёт как кот в Бриаэлларе!
         
         Энхиаргская поговорка
         
         
         
         Аниаллу и сама не до конца понимала, почему так поспешно сбежала из «Логова Змея». Как и всегда, после разговора с Ирсоном ей стало заметно легче. Но на этот раз всё было… как-то иначе. Обычно целительное действие на её душевные раны оказывали слова таная, но сегодня сил ей придала собственная настойчивость, та твёрдость, с которой она отстаивала своё право быть кошкой Аласаис. И Алу было страшно упустить это, с таким трудом ухваченное за хвост, состояние души.
         
         Её внутренние Змея и Кошка воевали уже целую вечность, но ни одна ни другая не могла одержать победу. Обе они страдали в этой битве, слабели от неё, а значит – лишалась сил и покоя сама сианай. Это не давало ей возможности остановиться и хорошенько обдумать, как выбраться из мучительной ситуации. Она чувствовала – нужно затаиться, выждать и за это время, обдумав всё с предельной холодностью, найти способ побороть навязанное ей второе «я».
         
         Идея насчёт «противовеса», которую высказал сегодня Ирсон, пришла Аниаллу в голову уже довольно давно. Вот только в её интерпретации «противовес» превращался в «якорь». Ей было мало просто уравновесить влияние Кошки и Змеи на свою жизнь, свою душу. Она задалась целью вовсе избавиться от последней, прочно закрепившись в своей «алайской бухте».
         
         Аниаллу надеялась, что диреллейтский диплом позволит ей найти работу, никак не связанную с её титулом. Наконец-то у неё будет занятие, которое увлечёт её до такой степени, что она забудет обо всём, кроме поставленной цели. Цели, которую она выберет себе сама, которая будет интересна ей лично. Надежда Алу оправдалась – первое же задание, предложенное ей после выпуска, полностью соответствовало её намерениям. Во-первых, новым местом работы Аниаллу должно было стать заброшенное подземелье, где ей при всём желании будет некого спасать и, соответственно, пробуждение Змеи ей не грозит. А во-вторых, поиски ответа на одну из самых таинственных загадок прошлого манили любопытную кошку, как аромат кошачьей мяты.
         
         В общем, Алу четырьмя лапами вцепилась в удачную вакансию и собиралась выехать еще до света, но неожиданно случилась неприятность – она глупо разминулась со своим куратором из Академии Агадара, который должен был передать ей несколько магических предметов, способных заметно облегчить исследования. Прикинув, что не знающий, куда она направилась, волшебник, скорее всего, вернётся в свои покои в здании Академии, Аниаллу решила отыскать его там.
         
         Ночь была слишком волшебной, чтобы лишать себя возможности полетать под звёздами, и Алу, пренебрегая телепортацией, отправилась в Академию по воздуху. Алаи никогда не были сильны в левитации, поэтому Аниаллу давно обзавелась летающей доской, одной из тех, на которых ещё в прошлом тысячелетии помешался весь Линдорг. Она называлась «глимлай» и могла развить такую скорость, что иногда приходилось обращаться к магии, чтобы удержаться на ней.
         
         К счастью, сейчас этого не требовалось: расстояние от «Логова» до Академии было не так уж велико. Аниаллу летела на северо-восток, наслаждаясь приятной ночной прохладой и умиротворяющей прелестью простирающихся под ней лугов Зелёной равнины. Бескрайнее дремлющее море высокой травы лишь изредка расступалось, обтекая поля, плодовые рощи и маленькие деревеньки. Тёмные четырёхугольники влажной вспаханной земли казались провалами в какие-то неведомые бездны, затянутыми толстой, полупрозрачной паутиной оросительной сети. Пластинками слюды вспыхивали стеклянные крыши, фасетчатые глаза куполов беседок и оранжерей. По воде прудов и бассейнов дрожащими золотыми дорожками протянулись отражения высоких окон.
         
         Сверкнул огнями Анлимор – торговая столица Энхиарга, город, построенный на берегу озера Упавших Звёзд. Воды его то тут, то там прорезали колеблющиеся бирюзовые лучи, идущие откуда-то из глубин, словно там действительно покоились сотни покинувших небеса светил – это сквозь тёмную поверхность озера сияли огни расположенного на его дне города наларов – водных эльфов.
         
         Наконец впереди выросла, похожая на челюсть, чёрная цепь Мёртвых гор. Она опоясывала Адоранскую пустыню – одно из самых таинственных и опасных мест Энхиарга. Никто из дерзнувших сунуть нос в эти страшные земли – будь то члены научной экспедиции или стайка любопытных олухов, – так и не вернулся назад.
         
         Аниаллу стала забирать чуть правее, огибая горы с южной стороны.
         
         Её тело продолжало удерживать равновесие на глимлае, направляя его в нужную сторону, но разум впал в какую-то блаженную дрёму. Пролетая над Анлимором, она не могла не вспомнить о Дани, но воспоминание это, словно обрывок полузабытого сновидения, проплыло где-то на заднем плане её сознания, не вызвав ровным счётом никаких эмоций…
         
         Вдруг по глазам Аниаллу резануло ярким светом – глубокая ночь разом превратилась в солнечный день. Сианай зажмурилась, развернула глимлай и летела вслепую до тех пор, пока ночь снова не вступила в свои права. Остановившись, Алу недоуменно поскребла себя за ухом: она и не заметила, что подлетела так близко к Элаану – землям Света. Тамошнее нестерпимо яркое рукотворное светило лишь ненадолго исчезало с небосвода, а иногда – как, видимо, сегодня – не заходило вовсе. Чтобы их «погрязшие во тьме» соседи не страдали от его слепящих лучей, элаанцы были вынуждены окружить свою страну особой иллюзорной завесой, под которую, сама того не желая, только что нырнула Аниаллу.
         
         Теперь она старалась держаться поближе к горам и вскоре увидела впереди стены Академии Агадара.
         
         Это было высокое, окружённое обширным садом здание, выращенное из полупрозрачного камня разных оттенков жжёного сахара. Оно состояло из десятков башен разной высоты, похожих на закруглённые, сплавленные между собой сталагмиты. Из застывшей патоки их неровных стен выныривали торсы многоруких изваяний, поддерживающих массивные гранитные балконы и галереи, карнизы и подоконники. С пучеглазых лиц свисали длинные хоботы, заканчивающиеся гроздьями живых светильников. Замок так и лучился магической энергией, хорошо видимой для алайских глаз Аниаллу. Она подлетела к одной из башен и заглянула в знакомое окно, но, к её разочарованию, освещённая единственной свечой комната, до неприличия захламлённая всевозможными атрибутами волшебства, была пуста. Маг не ждал её дома. Быть может, он и отправился на её поиски, но представив себе перспективу обегать все часто посещаемые ею места (где, впрочем, они опять могли легко разминуться), Алу рассудила, что лучше обойдётся своими силами. Она сожалела лишь о том, что осталась без особого приспособления, предназначенного для быстрой расшифровки текстов.
         
         Окинув на прощанье взглядом стены Академии, Алу заметила, что по ним ползали сотни забавных существ – шестилапых, с радужными крыльями, похожих на помесь стрекозы, змеи и большеглазого лори. Алайка потянулась погладить одно из них, но от пепельной чешуи в палец ей ударила крупная искра. Сианай сунула палец в рот и улыбнулась. Завтра профессор Агадар попросит студентов какого-нибудь курса помочь ему переловить этих «непонятно откуда взявшихся на его лысую голову» тварюшек. А к вечеру большая часть этих добровольных помощников узнает, что сдала полугодовой экзамен. Почтенный Агадар как мог берёг нервы своих студентов (за исключением тех, кто обучался на курсе наступательной магии – этим доставалось регулярно). Аниаллу ласково провела ладонью по карамельным камням. Ирсон был прав – ей ужасно нравился местный стиль обучения. Но того… что больше всего нравилось ей в Академии Агадара, здесь уже не было. И вспоминать об этом не хотелось.
         
         Аниаллу вздохнула и, отлетев от стены, открыла портал в Бриаэллар. Добираться до города алаев, парящего высоко в небе над самым сердцем Энхиарга, на глимлае было слишком долго. Да и настроение было уже не то.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Через секунду Аниаллу оказалась в Бриаэлларе. Видимо, мощная магия, пронизывающая город, исказила её заклятье, и сианай попала совсем не туда, куда хотела. Портал выбросил её над Гостевым районом, причём выбросил опасно низко над домами. В ноздри Алу ударил запах ржавчины, такой сильный, какого не учуешь в обычной жизни, сколько ни води носом по какой-нибудь полуистлевшей железке – пахло знаменитыми илтейскими вафлями. Аниаллу поморщилась и, вильнув в сторону, поспешила вылететь из столба охристого дыма, стоявшего над решёткой на плоской крыше пекарни.
         
         Мысленно пообещав себе на этот раз написать-таки жалобу на мазабров[7], в обязанности которых входило следить за безопасностью пространственных перемещений, сианай полетела над Прихожей – главной улицей Гостевого района. Как и пол в большинстве обычных прихожих, её брусчатку устилала пёстрая ковровая дорожка – самая длинная во всём Энхиарге. Она состояла из сотен разношерстных сегментов, на каждом из которых красовался собственный узор. Тысячелетия назад первую её половину соткали члены новосозданного Совета Дорогих Гостей, компании помешанных на Бриаэлларе – «обалаившихся» – неалаев, взявших на себя бремя управления его Гостевым и Посольским районами. Шутили, что всё гостеприимство Совета на неё и вышло: настолько нетерпимы они были к любому проявлению неуважения к их обожаемому городу. За долгие века Большой Половик значительно подрос – каждый неалай, сумевший получить гражданство Бриаэллара, в придачу получал и почётное право надставить дорожку в его прихожей.
         
         По обеим сторонам улицы у подсвеченных витрин толпились представители сотен рас. Они ползали, прыгали, перелетали, перетекали, перекатывались из одного магазина в другой, изумлённо таращились на особенно диковинных гостей города, опасливо косились на то и дело мелькавших в толпе иномировых тварей, назвать которых иначе как чудищами не поворачивался язык. У группки человекообразных созданий – неуклюжих, морщащихся, то и дело спотыкающихся, на запястьях или в мочках ушей болтались серебристые бирки «Проката тел». Эта контора предоставляла более-менее пригодные для жизни в Бриаэлларе «тушки» тем, чьи собственные оболочки по той или иной причине для этого не подходили.
         
         Некоторые особенно роскошно одетые существа имели чрезвычайно недовольный вид. Оно и понятно: будучи у себя на родине правителями, могущественными чародеями или даже мелкими божествами, перед которыми расступалось всё и вся, здесь, оказавшись среди множества равных себе, они были вынуждены умерить спесь. Более того – не только другие покупатели, но и «презренные торговцы» не спешили лебезить перед ними. То, что местные обитатели с равным уважением относились к талантливому колдуну и к не менее одарённому искусствоведу (и требовали того же от гостей своего города), казалось этим высокомерным господам и дамам разновидностью слабоумия.
         
         Но таких, к счастью, было немного, они держались торговых улиц и в Бриаэлларе не засиживались. Большинство существ манило сюда желание приобщиться к духу Кошачести, ощутить на себе влияние это животворной силы, пробуждающей чувства, мысли, стремление выразить себя, смывающей с души всё наносное... Конечно, немало было и таких, кому хотелось просто полюбоваться городом, где каждая стена, каждый камень мостовой, каждый фонарь и каждая, простите, урна были превращёны в произведение искусства, и вкусить всех тех удовольствий, которые он мог предложить.
         
         Аниаллу прислушалась: разумеется, основной темой для разговоров было похищение алайских телепатов Веиндором. Однако большая часть встреченных ей горожан пока не воспринимала случившееся всерьез. «Недоразумение… Да Веиндору просто там скучно одному – его серебряные драконы даже чувствовать ничего не способны, не то что говорить… Вот и хорошо, такой шанс раз и навсегда доказать, что мы – я алаев имею в ввиду – чисты, а то все эти гнусные подозрения…», – доносились до ушей алайки обрывки разговоров. Впрочем, не все были настроены настолько благодушно. Из открытого окна кондитерской на Вздыбившейся улице торговали тушками крылатых серебряных ящериц, насаженными на деревянные спицы. И, надо сказать, новое лакомство пользовалось большим спросом…
         
         Несколько успокоенная, Аниаллу поднялась повыше и свернула с Прихожей. Глядя на лежащий внизу город, она вспоминала, как в минувшие дни они с «сестрицей» Эталианной, взявшись за руки как маленькие девочки, часами бродили по Бриаэллару, слушали уличных музыкантов, воровато запускали пальцы в иномировые специи, гладили котов (и алаев, пожелавших таковыми прикинуться), лакали душистую воду из фонтанов (Тали однажды два часа с вытянутым языком пролежала на каменном бортике одного из них, вняв мольбам какого-то художника).
         
         Любопытная, жизнерадостная Эталианна беззастенчиво заглядывала в чужие окна и дворики. И их обитателей это, надо сказать, только радовало. Тали всё время чем-то угощали, заманивали на семейные торжества, приглашали принять участие в каких-то обрядах. Завидев её, дети со всех ног уносились вглубь дома, чтобы через несколько секунд, запыхавшись, с гордостью приложить к окну свои рисунки. Эти неалаи не преследовали какой-то корыстной цели – они уже нашли в Бриаэлларе всё, чего душа желала, и видели в Эталианне одну из тех, кто вдохнул в город его неподражаемый дух.
         
         Тали относилась к этому как к должному, а вот Аниаллу… Аниаллу было стыдно принимать знаки внимания восторженных горожан, словно она обманывала их, выдавая себя за другую, присваивая себе чужие заслуги. В эти моменты она особенно остро ощущала оторванность от своего народа, от Бриаэллара, для которого она ровным счётом ничего не сделала за всю свою долгую жизнь. Чувствуя себя эдакой поддельной Тенью Аласаис, она будто подсматривала за жизнью города, как ребёнок из Хелраада (где волшебство под запретом), тайком, искоса любуется искрящейся витриной магической лавки. Она страстно желала приобщиться к ней, но ощущала себя недостойной.
         
         Постепенно, не в силах справиться с этим ощущением, Аниаллу стала избегать прогулок с Эталианной, предпочитая менее «людные» места, благо тихих уголков в Бриаэлларе было великое множество: аллеи и набережные, крыши домов иностранцев, ведущих дневной образ жизни, и, наконец, построенные именно для уединения и тихих раздумий, павильоны, беседки, смотровые площадки и храмы. Бриаэллар был огромен. В нём могло бы без труда уместиться население, в десять раз превышающее сегодняшнее, потому толчея царила только в Гостевом районе и то лишь на нескольких торговых улицах.
         
         Ещё в те давние времена Аниаллу облюбовала укромное местечко на уступчатой крыше чьего-то четырёхэтажного особняка. Вид на Посольский район, открывавшийся с неё, нельзя было назвать самым лучшим, но он был удивительно умиротворяющим. Сианай никогда не видела хозяев дома, однако они прекрасно знали о её визитах – иначе откуда было взяться груде синих замшевых подушек, на третий день появившихся возле трубы, служившей ей чем-то вроде спинки дивана?
         
         Перед ней лежало озеро Зрачок – длинное и узкое. В его чёрной воде тонули отсветы множества окон – круглых, овальных, треугольных, как голова сёмги, которыми вглядывались в чернильную глубину невысокие дома наларского квартала. Тусклым блеском рыбьей чешуи отливала гладь прорезающих низкие берега каналов и полупрозрачные черепицы крыш. Растения в обнесённых стеклянными стенами садах казались водорослями, сонно покачивающимися в аквариумах с кристально чистой водой. Свет магических огней, рассеиваясь в насыщенном влагой воздухе, разноцветными облаками висел над головами разряженных, словно диковинные морские коньки, наларов, чинно ужинающих на своих бирюзовых, розовых, пурпурных лужайках.
         
         Глядя на эти, раскрашенные нездешней природой, травы, Аниаллу подумала, что тот, кто назвал Бриаэллар одним из самых зелёных городов Бесконечного, был довольно далёк от реальности. Местные обитатели, бесспорно, питали страсть к палисадникам, клумбам, висячим садам и паркам, каждую стену они так и норовили увить чем-нибудь ползучим поэкзотичнее, а каждую улицу – превратить в аллею, но зелени как таковой в городе было не слишком много. Здесь, в районе наларского посольства, господствовали оттенки подводного царства, а дальше, за ним, где тёмной, ступенчатой громадой высилось здание четырёх Академий Бриаэллара, купы деревьев на газонах, живые изгороди и маленькие рощицы, окружающие открытые павильоны и беседки, мягко сияли золотом и медью.
         
         Аниаллу откинулась на подушки. Ей казалось, что она тает в этой тёплой бриаэлларской ночи, упивается ею, словно объятиями того, чьей любви она добивалась так долго, что уже утратила надежду, но вдруг услышала ответное, полное нежности признание... Она тихонько замурлыкала. Тело её расслабилось, взгляд заблудился среди памятников знаменитым рыбакам, установленных на маленькой площади возле моста Чихающих Котов. Прохожих было мало, но то тут, то там дрогнувшая тень, движение ветки, всплеск воды выдавали чьё-то присутствие. Как и Алу, город вокруг не спал, он дремал, готовый мгновенно пробудиться, стоит случиться чему-то интересному… или подозрительному.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Аниаллу вскочила на ноги и тихо зашипела: внезапно, она почувствовала сильный страх одной из своих соплеменниц. С минуту уши её двигались, веки полузакрытых глаз дрожали, затем, издав угрожающий рык, она вспрыгнула на глимлай, и, пригнувшись, со свистом рассекая воздух, помчалась над домами и улицами, внимательно вглядываясь в город под собой.
         
         Наконец Алу нашла то, что искала. На дереве, росшем за одним из ресторанчиков посреди небольшого сквера, сидела кошка. Младшая сестра была чем-то испугана. Испугана так сильно, что подлетевшей к ней Аниаллу пришлось потрудиться, отцепляя коготки её судорожно вцепившихся в ветку лапок. Алайка мысленно заговорила с кошкой, пытаясь успокоить её, объяснить, что она уже в безопасности. Бедное животное прижалось к груди сианай и дрожало не переставая. Образы метались в маленькой кошачьей голове с такой бешеной скоростью, что Алу никак не удавалось выхватить из этого водоворота отражение обидчика.
         
         Рядом с деревом стояли двое детей: совсем маленький мальчик и девочка лет десяти, наверное, его сестра. Когда Алу подлетала к дереву, она слышала, как ласково дети уговаривали кошку спуститься, и было не похоже, что они же и загнали её туда.
         
         – Кто её так напугал? – громче, чем ей хотелось бы, спросила сианай.
         
         – Собака, госпожа, – ответил ей мальчик, одёргивая вышитую жилетку.
         
         – Нет, чёрная здоровенная тварь, похожая на собаку, – поправила брата старшая сестра, приобняв его за щуплые плечи. Она с восхищением смотрела на парящую над землёй алайку.
         
         – Вы не видели, куда она делась?
         
         – Наш дядя прогнал её, она убежала туда, под тёмную арку. Там плохое место, и нам не велят ходить туда.
         
         – Взрослые тоже туда не ходят, – добавила девочка, поёжившись от одного взгляда в сторону арки.
         
         – Спасибо вам обоим, – сказала Аниаллу и собралась было влететь в чернеющий между домами проход, но внезапно детская рука коснулась её щиколотки. Алайка обернулась и вопросительно взглянула на девочку.
         
         – Можно, мы возьмём её к себе? – спросила та, глядя на кошку, которую всё ещё держала на руках Алу.
         
         – Ей у нас понравится, – заверил её брат. – Она будет спать у камина.
         
         – И мы будем оставлять ей самые вкусные кусочки! – пообещала девочка, умоляюще глядя на Аниаллу.
         
         – Конечно, можно, – Алу наклонилась и осторожно передала кошку девочке. Та взяла её, как настоящую драгоценность, и бережно прижала к груди.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Пролетев под аркой, которая на деле оказалась довольно длинным коридором, Аниаллу поняла, почему дети так боялись этого места, да и взрослые предпочитали обходить его стороной. На саму арку и небольшой дворик за ней было наложено заклятие, призванное внушать страх каждому, кому случится забрести сюда. Здесь поработал очень искусный волшебник: мало кто смог бы понять, что охвативший его ужас – это следствие воздействия магии, а не просто неожиданно всплывшие из подсознания детские страхи перед темнотой, например.
         
         – Как иногда полезно не иметь детства! – мысленно хмыкнула Аниаллу и недовольно потёрла запястьем нос: воздух вокруг был буквально пропитан густым, дурманящим ароматом благовоний.
         
         Застоявшийся, влажный, он заползал в ноздри склизкими щекочущими змейками. Алу стоило огромного труда не чихнуть. Она вроде бы узнала запах: кажется, так пахли травы, которые воскуривали перед идолами своего кровожадного, олицетворяющего физическую боль, божества адепты ордена Тагара. В просторечье – «мучители».
         
         Само по себе их присутствие в Бриаэлларе не было чем-то удивительным. Тысячи туристов из года в год стекались в обитель наэй Чувств за новыми впечатлениями, список которых отнюдь не исчерпывался теми из эмоций и ощущений, которые принято считать приятными. Кому-то хотелось изведать, каково это, когда тебе разбивают сердце или отнимают то, что ты более всего любишь, а кто-то интересовался… более материальными воздействиями. Алаи подобной работой брезговали, зато тагарцы всегда были рады предложить свои услуги. Однако такие «лицензированные» мучители вели себя тише затаившейся в норе мышки, работали только с добровольцами… и уж тем более не натравливали псов на бриаэлларских кошек.
         
         Аниаллу приказала глимлаю опуститься и сошла с него на землю. Дворик, посреди которого она очутилась, был похож на тёмный колодец между высокими стенами домов – ни одно из окон сюда не выходило. Алайка пошевелила ушами, но ничего кроме отдалённого шума улицы не услышала, как ни напрягала слух.
         
         Каменная площадка двора была практически пуста: рядом с выходом из арки у кем-то основательно покусанной водосточной трубы громоздились пустые ящики, да около левой стены темнела куча тряпок. Этот ворох был слишком мал, чтобы животное, которое по словам детей было довольно большим, могло спрятаться в нём, но благовониями несло именно оттуда. Аниаллу осторожно, крадучись приблизилась и потянула за край ветоши. Из-под неё показался кусок совсем другой ткани – плотной и настолько чёрной, что свет лун тонул в ней, не в силах обрисовать контуры её многочисленных складок.
         
         Такой материал, способный поглощать магическое излучение, стоил огромных денег и, разумеется, лежал здесь не просто так. К негодованию сианай примешалась значительная доля любопытства. Она присела на корточки и осторожно потянула за уголок ткани, словно прилипшей к стене. Та поддалась почти без усилия. Медленно, стараясь не издавать ни звука, Алу отрывала драгоценную материю от камня. Наконец, из образовавшейся щёлки выскользнул луч света, а вместе с ним и туманная струйка магической энергии – как Алу и ожидала, ткань должна была скрыть от посторонних глаз поток волшебства, так и рвущийся наружу из подвального оконца.
         
         Аниаллу продолжала тянуть ткань, и она послушно отрывалась, не издавая ни малейшего треска. Наконец просвет стал достаточно велик, чтобы сианай смогла заглянуть в подвал. Там ярко пылал камин с непривычно узким и высоким зевом и утыканной шипами решёткой на дне; горели тонкие, длинные свечи, словно слепленные из пучка переваренных макарон. Их верхние части изгибались сальными дугами, так что бледное пламя смотрело во множество раскиданных по полу осколков зеркал, и мутный воск капал вниз, как яд со змеиного жала. На верхних полках грубо сколоченных, забитых всяким хламом стеллажей тревожным багровым светом перемигивались кривобокие банки. Внутри них пульсировало что-то аморфное, похожее на живые сгустки то раскалявшейся, то остывавшей лавы.
         
         Ничего похожего на собаку в подвале не обнаружилось, кроме разве что тройки обитых косматыми шкурами пуфов, издали смахивающих на мелких вывалявшихся в грязи дворняг.
         
         У одного из столов спиной к камину и боком к Аниаллу стояла чета человеческих стариков, обряженная в чёрные балахоны. На просторной мантии мужчины Аниаллу углядела яркий символ – алую каплю на фоне разлапистой, похожей на амёбу чёрной кляксы, окружённой золотым ореолом – который, к её удивлению, отнюдь не являлся знаком Тагарского ордена. Этот символ буквально притягивал взгляд сианай, и ей вдруг стало страшно интересно узнать, что же он олицетворяет. У обоих стариков были густые длинные белые волосы. У каждого одна из прядей была заплетена в сложную косичку, на конце которой блестел идеально черный, оправленный в золото камень.
         
         Обычно, глядя на пожилые смертные пары, Аниаллу впадала в несвойственную ей сентиментальность: её умиляло, как супруги, пронесшие свою любовь через все жизненные невзгоды, поддерживают друг друга, буквально сдувая пылинки с любимого существа. Каждый раз Алу мысленно молилась Веиндору, чтобы он даровал им возможность покинуть этот мир в один день… Но те старики, на которых она смотрела сейчас, вызывали в ней совсем другие чувства. Было в их лицах нечто такое, что пальцы сианай непроизвольно дёрнулись, словно готовясь плести заклятье.
         
         Проследив направление их взглядов, Алу заметила в дальнем углу комнаты, за каким-то закопчённым чаном, высокую фигуру, едва различимую во тьме. Этот некто кивнул старикам, взмахнул руками и тут же шагнул в направлении открывшегося по его приказу портала. Диск волшебной двери был очень тусклым и уже в шаге от себя почти не освещал пола, но в тот момент, когда тёмная фигура скрылась в нём белое сияние выхватило край богато вышитого плаща. Он мелькнул лишь на долю секунды, и Аниаллу ни в чем не была уверена, но ей показалось, что рисунок из изумрудных и серебряных нитей сложился в символ дома ан Ал Эменаит, семьи, в которую входила и она сама.
         
         Алайка собралась было скользнуть в подвал через окошко, чтобы развеять сомнения, но портал закрылся так же внезапно, как и распахнулся. Лица стариков исказили гримасы злобного торжества; они могли показаться картинными, как у плохих актёров, если бы Аниаллу своим алайским чутьём не ощущала подлинной, жгучей ненависти, переполнявшей этих двоих. В этот момент тьма под столом заколыхалась и обернулась большой чёрной тварью, от угольно-черной шкуры которой не отражалось ни единого отблеска каминного огня. Костлявая рука старика погладила существо по уродливой голове. Пальцы внезапно сжались, собрав в кулак складки шкуры на загривке. Увидев это животное, которое, разумеется, не было собакой, Алу решила, что именно оно и напугало её серую сестрёнку. Значит, его хозяевам следовало хорошенько наподдать.
         
         Она вновь приготовилась прыгнуть в окно… но тут вдруг почувствовала себя так, будто её одновременно потянули за хвост и за усы: любопытство и гнев влекли её в подвал, а интуиция заставляла замереть на месте. Не пытаться даже заглянуть в мысли этих стариков. Сидеть тихо-тихо, чтобы, не приведи Аласаис, не выдать своего присутствия. Это до крайности изумило Аниаллу – ничего особенно необычного или страшного внизу не происходило, но она давно привыкла доверять своим чувствам и не стала противоречить внутреннему голосу.
         
         Вскоре Аниаллу показалось, что пламя свечей и огонь в камине, начали меркнуть. Не угасать – пламя было всё таким же высоким – а именно меркнуть, бледнеть, выцветать, словно превращаясь в призрак огня. Тьма набирала силу, разливаясь по подвалу из того самого угла, где только что закрылся портал. На Алу дохнуло холодом. Фигуры замерших стариков и их жуткого питомца быстро теряли форму, становились расплывчатыми, словно растворялись в чёрной дымке. Не прошло и минуты, как странная троица исчезла совсем. Вместе с ними пропало и всё, что было в комнате. Остались только стол, чан да два пустых, пыльных шкафа. Один из них вдруг скрипнул, покосился и с грохотом обрушился на пол, словно человек, из тела которого некромант вырвал душу…
         
         Аниаллу попятилась. Добравшись до ящиков в другом углу двора, она уселась на них, поджав колени к подбородку. Ей было очень не по себе – не столько от увиденного, сколько от собственных противоречивых чувств. Эти старики не были слишком уж сильными колдунами – она справилась бы с ними, если бы захотела. Тогда откуда её осторожность? Возможно, они владели какими-то предметами, которые могли представлять угрозу для сианай? Но тогда она должна была почувствовать их магию… Мантия старика? Нет, она вовсе не была зачарована. Банки? «Собака»? Камни в волосах этой парочки?
         
         В задумчивости Алу провела когтем по крышке ящика, оставив неровную царапину, похожую на крючок или ручку от зонта… или на одну из только что виденных ею свеч. Круговым движением она пририсовала каплю воска и брезгливо затрясла рукой: под коготь набилась древесная труха. Вычистив её, Аниаллу вновь взглянула на загогулину. Теперь она напомнила сианай тощего человека, рассматривающего что-то у своих ног. Именно так выглядел вопросительный знак на всеобщем языке... Свечи Вопросов!
         
         Она уже видела эти подозрительные «макаронины» – на фреске во Дворце Аласаис. Там была изображена иронично ухмыляющаяся алайка, рассевшаяся посреди сверкающей спирали из битых зеркал, в окружении таких вот свечек – Такрен Фай, Пожирательница Тайн. Кошка, изгнанная в Бездну за то, что в своей ненасытной жажде знаний вторглась в такие запретные пределы, что стала представлять смертельную опасность для всего Энхиарга. Стремясь распространить своё безумие на других алаев, она вложила в созданные ею свечи частицу своего мятежного духа: они возбуждали во вдохнувшем их аромат неуёмное любопытство, разум его освобождался от моральных и религиозных запретов, опасений, сомнений, стереотипов. Он отваживался заглянуть туда, куда других не пускали интуиция, страх или здравый смысл; начинал видеть тайны и загадки там, где никто до него их не видел. И вдобавок получал неплохие шансы разгадать их.
         
         Изгоняя Фай, алаи во главе с патриархом Селорном, изъяли у неё все свечи и наложили на неё заклятие, не позволяющее создать новые. Но кто сказал, что свечи были уничтожены? Возможно, они хранились где-то – например, в замке дома ан Ал Эменаит… и были украдены оттуда… Уж не тем ли, кто скрылся в портале, на ком был плащ того же дома? Страшно подумать, что за пакость разнюхали благодаря этим свечам чёрные старики. Тогда понятно, почему интуиция удержала Аниаллу от чтения их мыслей – некоторых вещей лучше не знать.
         
         Она передёрнула плечами. Голос интуиции, требовавшей не лезть в это дело, оказался громче голоса любопытства, она, как кошка-мать своего расшалившегося котёнка, схватила Аниаллу за шкирку, не позволила влезть не в своё дело. И сианай вдруг стало ужасно приятно от сознания того, что её дух кошки, несмотря на свои многолетние мучения, всё же оказался сильнее магии изгнанницы Фай.
         
         
         
         
         
         ***
         
         
         
         У дерева её дожидалась девочка. На этот раз она держала в руке ярко горящую свечу – к счастью, прямую и гладкую, из буроватого воска. Ещё одна свеча, незажжённая, была зажата в другом её кулачке. Спасённая кошка крутилась у ног улыбающейся малышки и, грациозно выгибая спину, тёрлась о них головой, благодарно урча.
         
         – Ты меня ждёшь? – спросила Аниаллу, улыбаясь: она уже разгадала намерения девочки.
         
         – Да. Ты убила её?
         
         – Нет. Но, думаю, она никого больше не побеспокоит.
         
         – Спасибо. Я хотела… Сегодня ведь праздник Тысячи свечей, а у тебя нет ещё ни одной. Можно, я зажгу свечу для тебя?
         
         – Конечно, – ответила Алу. И как она умудрилась забыть о дне Тысячи свечей? Его ведь уже лет двадцать как справляют в Бриаэлларе.
         
         Аниаллу взяла из загорелой ручки свечу, и девочка зажгла её от своей.
         
         – А ты знаешь, откуда к нам пришёл этот праздник? – спросила Алу.
         
         – Из Аглинора, – тут же ответила малышка. – Там у них в одной священной роще живут какие-то особенные пчёлы. Раз в год они меняют улей, а эльфы собирают их воск и лепят из него ровно тысячу свечек. Они так гадают, как к ним в этом году будет относиться лес. Если свечки вышли тонкими – это значит, что надо быть осторожными: за любой отдавленный корешок деревья их сожрут. А если толстыми – есть шанс, что только пожуют и выплюнут.
         
         Аниаллу с интересом посмотрела на девочку: для большинства горожан день Тысячи свечей был просто красивым ритуалом загадывания желаний.
         
         – Мои мама и папа готовят вон там, в «Клетчатой мыши». А я иногда уношу тарелки. В прошлом году к нам заходил один дедушка из Аглинора, он мне всё объяснил про свечки, – словно прочитав мысли Аниаллу, пояснила малышка и вдруг протянула и свою горящую свечу.
         
         – Ведь ещё нет полночи, – возразила Алу, но свечку всё-таки взяла.
         
         – Ты почти богиня, тебе можно, – хитро улыбнулась девочка.
         
         – Как тебя зовут? – спросила Аниаллу.
         
         – Делия, госпожа, – ответила та, и лицо её стало таким серьезным и сосредоточенным, словно сейчас решалась её судьба. – Я хочу... я хочу стать алайкой, как Верховная жрица Гвели! – с неожиданным жаром выпалила она.
         
         Некоторое время алайка молча разглядывала Делию, которая застыла, отважно глядя ей прямо в глаза.
         
         – Ну что ж, Делия, – стараясь сохранять спокойствие, сказала Аниаллу и задула её свечу, – пусть будет так. Я желаю тебе стать си`алай[8].
         
         Кивнув на прощанье, Алу полетела прочь. Она не оглядывалась, и так зная, что её провожает взгляд полных надежды, больших серых глаз девочки Делии, крепко сжимающей в руке погашенную самой сианай свечу. И надежде этой суждено было сбыться – у Делии была душа алайки.
         
         Аниаллу было, безусловно, приятно сознавать, что сокровенная мечта этого милого ребёнка осуществится – она получит свои вожделенные хвост и уши. И в любое другое время она с большим удовольствием стала бы для Делии проводником в мир Кошачести… но не сейчас. Сейчас ей стало как-то тревожно на сердце – оттого что именно в эту ночь, когда она настроилась попрощаться с домом и шагнуть в новую жизнь, с ней вдруг произошло столько событий, у неё появилось столько причин задержаться.
         
         А вот сам Бриаэллар, напротив, казалось, поддерживал Алу в её намерениях. В какой-то момент она поймала себя на мысли, что летит не над настоящим, живым городом, а над гигантским, простирающимся от горизонта до горизонта листом серой акварельной бумаги, на влажной поверхности которого расплывались прочерченные тёмным контуры домов, мостов, арок, башен и бледные пятна окон, подсвеченных статуй и фонарей. Деталей было уже не разобрать. Город словно поцеловал её на прощание и, укутавшись в одеяло из мглы, улёгся спать или занялся какими-то неотложными делами, предоставив ей заняться своими.
         
         
         
         
         
         
         3. СТРАЖ КОШАЧЕСТИ
         
         
         
         – Эалы? Ну, это такие чёрные одичавшие алаи.
         
         Анлиморский «рыбный» гид гостю города
         
         
         
         Миновав Воинский квартал, Аниаллу оказалась над площадью Серых Струй – пустынной и пыльной, с маленьким, хрипло журчащим фонтаном посередине. Сианай снизилась, медленно пересекла её и нырнула под арку в колючей стене седого боярышника, за которой пряталось это скорбное место. В глаза Алу тут же брызнуло всеми оттенками пламени: развернувшаяся перед ней улица была обсажена огненно-рыжими клёнами. В пылающей листве чёрными змеями извивались могучие ветви. Кое-где с них свисали птичьи гнёзда, похожие на огромные зеленоватые каштаны.
         
         Улица Старых Клёнов стала именоваться так с первого дня своего существования, когда несколько тысяч лет назад её заложили кошки, перебравшиеся в Бриаэллар из Ал Эменаит – Великого леса. Такое название было попыткой создать иллюзию того, что они обитают здесь с незапамятных времён, являясь неотъемлемой частью города, его древней истории, культуры, а отнюдь не полудикими чужеземцами, только вчера – в самом прямом смысле этого слова – спрыгнувшими с ветки.
         
         Минули годы, и теперь вряд ли кто-то мог представить себе Бриаэллар без дома ан Ал Эменаит, ставшего одним из самых многочисленных и влиятельных семейств. Однако то, что город принял этих лесных кошек, отнюдь не означало, что и они полностью приняли его: и по сей день эалы довольно скверно относились к «цивилизованному» образу жизни, с его большими скоплениями разномастных существ, шумом и толкотнёй, со всем этим этикетом, дипломатическим бредом, политической вознёй, экономикой и прочими вредными глупостями. Вот почему на улице Старых Клёнов не было ни одной лавки, ни одной гостиницы, ни одного ресторана.
         
         Здесь царила тишина лесной чащи, лишь изредка нарушаемая криком птицы или шорохом крадущегося в траве зверя. По обеим сторонам мощёной чёрным камнем дороги тянулись сады, казавшиеся порядком одичавшими. В глубине спящих зарослей прятались низкие дома, похожие на огромные пни с шапками тёмного мха на макушке. Их мощные корни кое-где выныривали на поверхность, обнимая овалы лужаек, клумбы, бассейны или утоптанные площадки для тренировок.
         
         Длинная улица делала пару плавных изгибов и упиралась в высокие ворота замка ан Ал Эменаитов. Влюблённые в родные леса, эалы сделали и своё обиталище в Бриаэлларе похожим на привычный для них сумрачный древесный мир. Оно резко отличалось от эльфийских дворцов, где живые ветви и цветы подменялись искусной вышивкой и резьбой, а освещение, дарованное самой природой – волшебными огнями и прочими искусственными светильниками. Их многоэтажное логово не было подделкой, суррогатом леса, нет. Живущее своей магической жизнью, но полное дыханьем природы – дикой, хищной и прекрасной – оно было её частью.
         
         Пока Аниаллу летела над улицей, тёмная громада живого здания словно вырастала из земли, являясь сианай во всем своём грозном, гармонично-строгом величии. По сути своей оно было рощей древних, исполинских деревьев, привезённых сюда из Великого леса. Эти гиганты, столпившиеся внутри замковой ограды, отличались друг от друга ростом и комплекцией: были среди них и приземистые толстяки-аблуры, чьи стволы непомерно раздувались книзу и, окружённые щупальцами белёсых корней, походили на осьминожьи головы; и стройные артианги – драконьи сосны, рыжие стволы которых резными колоннами подпирали ночное небо. Каждый был одет в кору своего рисунка и оттенка: одни облачились в чешую и отблескивали металлом; другие – щетинились миллионами острых крючков, ставшими могилой неосторожных мошек; третьи, напротив, – были гладки и полосаты, как бока арбуза, а четвёртые выглядели так, будто некий завоеватель веками прибивал к ним бороды поверженных врагов. Одни из них сторонились соседей, другие, напротив, так и льнули друг к другу, сплетали стволы и ветви, давая жизнь мостикам, оградам и беседкам. Кто-то мог похвастаться диковинным изломом своих мощных, шершавых рук, кто-то – целыми водопадами воздушных корней или тяжёлыми серьгами плодов.
         
         В самых толстых из ветвей были проложены коридоры, связывающие одну живую башню с другой. Кое-где они уплощались, поддерживая на своих предплечьях ягодники, прудики и целые завалы трухлявых брёвен, испещрённые светящимися россыпями грибных шляпок. Из необъятных стволов трутовиками вырастали ступени внешних лестниц и плавно изогнутые балконы. Издалека, раскиданные на них подушки казались кучками птичьих перьев. Резьба на стенах повторяла причудливые узоры ходов короеда, застеклённые дупла сияли в обрамлении высохших лиан, в гигантских чагах спрятались спальни с высокими окнами-фонарями… Единственным, что выбивалось из общей «дикой» картины, были сложные геометрические рисунки многочисленных витражей.
         
         Высокие створки, сплетённые из чёрных шипастых ветвей, бесшумно распахнулись перед Аниаллу. С площадок, шершавыми языками выдающихся из замковой стены по обе стороны ворот, на сианай внимательно и строго взирали глаза крупных, поджарых пантер. Гладкие шкуры их лоснились в свете Глаз. Хмурые хищники сидели настолько неподвижно, что их с лёгкостью можно было принять за статуи. Кошки Аласаис редко несли стражу в своей двуногой форме – им было не по силам отстоять долгие часы дежурства, вытянувшись в струнку. Они начинали сутулиться, переминаться с ноги на ногу, физиономии их принимали кислое, недовольное выражение, хвосты обвисали. В общем, вид такие охраннички имели не самый внушительный. Другое дело – благословенная кошачья форма! В ней и удобно, и хоть клубком свернись или между пальцев шерсть выкусывай – всё равно будешь выглядеть надлежащим образом: величественно и грозно.
         
         Аниаллу вплыла во Внешний двор, непривычно пустой и тихий. Его устилал упругий тускло светящийся мох. На противоположном конце овальной площади этот живой ковёр прорезали два огромных серых корня. Они огибали широкую лестницу и бычьими рогами загибались вперёд и вниз, взрывая землю в четырёх десятках хвостов от ворот. На корнях были вырезаны имена всех членов семейства, и, прикоснувшись к любой из подписей, можно было узнать, дома ли её хозяин (если, конечно, он не пожелал скрыть своё присутствие). Правда, тем, кто не обладал развитой интуицией, сделать это было не так-то просто: попробуй отыщи нужное среди нескольких тысяч имён, хаотично разбросанных по корню и имеющих гадкое свойство переползать с места на место – в этом так и сквозила горячая любовь эалов к незваным гостям.
         
         Время от времени на корнях появлялись похабные карикатуры на правящую верхушку Бриаэллара за авторством его высоконагломордия Энаора – сына бедняжки Меори, матриарха дома ан Ал Эменаит. Художник из этого великовозрастного пакостника был никудышный, зато подмечать чужие недостатки он умел, как никто. Может быть, потому, что сам был весь один сплошной недостаток.
         
         У основания корней из гладкой древесины выныривали перекошенные ужасом лица – портреты воров, в разные годы изловленных в стенах замка. Поговаривали, что патриарха Селорна по молодости посещала крамольная мысль заточить в этих же корнях и их души – так сказать, в целях предотвращения рецидива. Но то ли жрецы Веиндора Милосердного помешали, то ли сам Селорн придумал что-то поинтереснее.
         
         Справа и слева двор ограничивало трёхэтажное здание, за которым виднелись крыши других строений, витражные купола и, конечно, деревья, деревья, деревья. По фасаду его тянулись галереи с лёгкими арками, куда и направила свой глимлай Аниаллу. Ироничные взгляды статуй, цепляющихся за резьбу стен острыми серебряными когтями, напомнили ей о том, что летать во владениях дома ан Ал Эменаит себе дороже: патриарх Селорн буквально зверел, когда его подданные «изменяли Аласаис (даровавшей им прыгучие и лазучие тела) с презренным Повелителем Ветров». Волшебная доска послушно опустилась, Аниаллу спрыгнула на пол и от души пнула «некотоугодный» глимлай пяткой. Ветви, из которых он был сплетён, разом пришли в движение – доска превратилась в клубок золотистых змей, быстро уменьшающийся, словно гады уползали в какое-то невидимое отверстие. Не прошло и пары секунд, как глимлай обернулся коротким жезлом, мягко опустившимся на ковёр. Аниаллу подняла его, сунула в сапог, а распрямившись… порадовалась, что так вовремя скрыла улики преступления – к ней направлялся патриарх Селорн собственной персоной.
         
         Как и все эалы, он был густо, идеально чёрен от ступней ног до внутренней стороны прижатых ушей, от кончика мощного хвоста до недовольно кривящихся губ. Патриарх не отличался особенно высоким ростом или шириной плеч, на нём не было плаща или чего-нибудь в этом же духе, но Аниаллу не могла избавиться от ощущения, что его сумрачная фигура заполняет собой всё пространство галереи, неумолимо надвигаясь на замершую сианай подобно грозовой туче. Глядя на него, хотелось юркнуть куда-нибудь в неприметную узкую щёлочку и затаиться там, зажмурившись и стараясь не дышать. Но никаких щёлочек поблизости не оказалось, и Алу оставалось только, замерев, смотреть на эала, гневно прищурившего ядовито-зелёные глаза.
         
         – Я разочарован, – прорычал он, остановившись в нескольких шагах от неё. – Как ты посмела, недостойная дочь, так опорочить имя своей семьи?! Понимаешь ли ты, что могла тем самым навлечь гнев Аласаис на всех нас? Я проклинаю тот день, когда взял тебя, приблудную, в свой дом!
         
         – Прости меня, отец. Прости, что разочаровала тебя. Я готова понести любое наказание, – Аниаллу опустилась на одно колено и склонила голову. Её пальцы сплелись в замок за спиной в знак искреннего раскаяния за содеянное.
         
         – То, что ты сотворила, невозможно простить.
         
         В коридоре повисло тяжкое молчание. Аниаллу и Селорн застыли друг напротив друга. Стайка светляков, круживших под низким сводом, отбрасывала на их окаменевшие лица дрожащие золотистые блики. С этих двоих, пожалуй, можно было бы слепить парочку отличных статуй – аллегории стыда и праведного гнева... Вот только работать скульптору пришлось бы очень быстро. Селорн не выдержал первым – сурово сжатые губы его дрогнули и расплылись в довольной улыбке.
         
         – Я вижу, актриса из тебя явно лучше, чем змеюшная жрица, – заявил он, подняв голову Аниаллу за подбородок и заставив приёмную дочь посмотреть себе в глаза.
         
         – Ты более не гневаешься, отец? – шаловливо пошевелив ушами, но всё ещё умудряясь выдерживать извиняющийся тон, спросила Алу.
         
         Эал не стал отвечать – Аниаллу и так было хорошо известно, что во всём Бесконечном не отыщется существа, которое её отставка порадовала бы больше, чем его. Он протянул дочери руку, в кои-то веки не забыв вежливо втянуть когти, помог ей подняться с колен и, обняв за плечи, повёл вглубь дома. Светляки следовали за ними, пока Селорн небрежным жестом не отослал их прочь.
         
         – Тебя можно поздравить с первым нормальным заданием? – спросил он, миновав открытую галерею и ступив под своды Внешнего замка.
         
         – Да. Не знаю, правда, насколько оно нормальное, но уж точно ни с какими змеями и Путями не связано, – хмыкнула Алу.
         
         Селорн не расспрашивал, догадываясь, что молчание было одним из условий её контракта. Несмотря на то что патриарх был родом из Великого леса, представители мужского населения которого были самыми лучшими телепатами в Энхиарге, он не смог бы прочитать мысли Аниаллу – её разум находился под защитой самой Аласаис (что, конечно, мало радовало эала).
         
         – Ты давно меня почувствовал?
         
         – Нет. Я охотился… мы охотились. Сейчас увидишь, – ускоряя шаг, пообещал патриарх.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Они свернули за угол и вышли в круглую комнату с потолком-куполом, похожим на черепаший панцирь, из которого выпилили большинство пластин, заменив их толстыми, мутными зеленовато-бурыми стёклами. Их неровная поверхность кое-где вздувалась пузырями, её покрывали коричневые разводы и тёмные пятна лишайников. С костяных рам свисали пучки седой травы. Неудивительно, что этот маленький зал прозвали Болотом.
         
         В проломе посреди пола булькал небольшой фонтан. Над ним снежным комом нависал крупный кот – эдакий упитанный, обросший длинной шерстью леопард-альбинос. С выражением непередаваемой брезгливости на розовоносой морде он купал одну из своих сахарных лап в низких струях фонтана – как и другие три, она была забрызгана кровью. Завидев Селорна, бедняга поспешно выдернул лапу из воды и попятился – точь-в-точь кухонный котяра, пойманный за похищением печёнки, – но было поздно. Патриарх сгрёб его за ухо и, не слушая его жалобных криков, потащил прочь от фонтана, приговаривая:
         
         – Кошки моются языком. Я-зы-ком. Языком они моются.
         
         Его жертва продолжала вопить, выкатив голубые глаза и прижав второе ухо. Где-то на полпути к стене она вдруг упёрлась в пол растопыренными лапами и вцепилась в камень когтями. Селорн остановился.
         
         – О, да я смотрю, ты вспомнил, зачем тебе эти крючки на пальцах. Прогресс, – осклабился он и отшвырнул от себя кота.
         
         Аниаллу с улыбкой наблюдала за этой «душераздирающей» сценой. В ней был весь Селорн – бдительный страж своей и чужой Кошачести.
         
         – Посмотри, какого красавца мы с этим олухом завалили. Едва не ушёл. Матёрый, – сказал патриарх, подводя дочь к мохнатой окровавленной туше. – Я уж думал, господин волшебник набегался за ним, проголодался и с ушами зарылся в добычу. Но нет. Его могущество не может донести кусок мяса до морды, не левитируя его!
         
         «Господин волшебник», подёргивая растерзанным ухом, потупил взор. Он был ан Меанором – одним из котов-магов. И, видимо, довёл себя работой до такого состояния, что попал на лечение к патриарху Селорну. Лично.
         
         Что может свести алая с ума? Жизнь в Нель-Илейне, где, куда ни ступишь – везде мокро? Или, может быть, почётная обязанность изо дня в день ужинать в компании элиданских аристократов, когда нельзя подбирать под себя ноги, урчать, заглатывать большие куски и помогать себе руками? И Аниаллу, и патриарх Селорн прекрасно знали ответ на этот вопрос – это усиленные занятия магией.
         
         У ворот замка ан Меаноров частенько можно было увидеть, как очередной посетитель, теряя бумаги и остатки собственного достоинства, стремглав скатывается с лестницы с воплем: «Да они там все помешанные!» И с этим диагнозом, при всём желании, было очень трудно поспорить. Каждый бриаэлларец знает – от ан Меаноров можно ждать любой выходки. Абсолютно любой. Словно кто-то, обладающий изощрённым и извращённым воображением, сидел и выдумывал каждому из них свой набор невообразимых привычек.
         
         Алаи неплохие колдуны, однако они явно не созданы для постоянных фундаментальных магических исследований – таковые вредят не только их физическому и умственному здоровью, но и, что куда страшнее – самому тел алаит, духу Кошки. Увлекшись колдовством, многие из ан Меаноров забывали о своей природе, теряли связь со своей кошачьей сущностью и, как следствие, – большинство свойственных каждому алаю;способностей. Когда какой-то рубеж в их саморазрушении оказывался пройденным, они впадали в депрессию, могли неделями апатично сидеть, уставившись в стену или же в книгу, где были не в состоянии понять ни слова. Иногда лекарям душ удавалось вытащить их из этого состояния, но часто они доводили себя до той грани, что их уже не могло спасти ничто, кроме полного стирания памяти и нового рождения (так что алайское восклицание «Родите меня заново!» приобретало в устах ан Меаноров особое значение).
         
         Патриарх Селорн, всегда ратовавший за то, чтобы его соплеменники-эалы уважительно относились к своей сути, разумеется, не мог спокойно смотреть на умерщвление ан Меанорами своего духа Кошки. Он старался облегчить их участь. И отнюдь не путём нежного убиения во сне, как можно было подумать, зная его… методы. Он увещевал их, одёргивал, когда они забывались, запугивал многих до полусмерти, а на особо упорных надевал антимагический ошейник, не позволявший принять двуногую форму, и выкидывал где-нибудь в глухом лесу (или, в исключительных случаях, в дикой части собственного замка).
         
         И, надо сказать, такая «охототерапия» оказалась наиболее действенным методом для возвращения заплутавших в магических дебрях ан Меаноров к природе. Все они потом благодарили Селорна. Но это отнюдь не означало, что сам процесс исцеления был лёгок и приятен… впрочем, как и общение с эалийским патриархом.
         
         Вот и сейчас помятый кот-волшебник бросал на патриарха ненавидящие взгляды. Поглядывал он и на Аниаллу – недоуменно и сочувственно, словно спрашивая: «Почему он ещё на свободе? Он же совершенно выжил из ума!». Алу только улыбалась в ответ.
         
         Ей нравилось изображать эдакую любимую кошку тирана, которую он ласково гладит одной рукой в тот момент, когда другая сжимается у кого-то на горле (о чём, впрочем, наивная мурлыка не имеет ни малейшего представления – ведь она знает своего хозяина только с лучшей его стороны). Она обожала делать большие глаза и рассказывать окружающим, что «Селорн совсем не такой».
         
         Однако, сказать по правде, характер у Селорна был тот ещё. Патриарх дома ан Ал Эменаит был непредсказуем, как дикий зверь, его вспышки гнева давно вошли в легенды. Мало кому удавалось чувствовать себя комфортно рядом с этим беспардонным телепатом, способным в любой момент грубо вломиться в твоё сознание… или, напротив – выбить из тебя дух ударом мощной лапы.
         
         И хотя Аниаллу прекрасно знала, что ни безумным тираном, ни банальным бытовым извергом Селорн не был, поначалу она тоже не совсем понимала, как ей удаётся чувствовать себя в уютной безопасности рядом с существом, при одном упоминании имени которого у большинства кровь леденеет в жилах, губы начинают шептать молитвы, а руки тянутся к оружию. Более того, почему именно в его присутствии все её душевные терзания сходят на нет? Конечно, всем кошкам по нраву дразнящее, щекочущее чувство близкой угрозы, но… Но в последнее время Аниаллу стала догадываться (а вернее, решилась признаться себе), что причина всё же совсем в другом: патриарх Селорн был единственным, кто так и не принял её служение Тиалианне, единственным, кто всегда был готов защитить её внутреннюю кошку от внутренней змеи – как защищал тел алаит вот этого брезгливого ан Меанора от пожирающей его разум магии. И Алу была бесконечно благодарна ему и за себя, и за горе-волшебника.
         
         
         
         ***
         
         
         
         – А почему ты спросила, давно ли я тебя почувствовал? – спохватился патриарх, вдоволь натыкав своего подопечного мордой в дымящуюся тушу и оставив его выбирать между голодом и отвращением к сырому мясу.
         
         – Да наткнулась тут на одну подозрительную компанию. Вот и подумала – если ты следил за мной, то мог заметить что-нибудь интересное.
         
         – Что за компания? – полюбопытствовал Селорн.
         
         Аниаллу рассказала о загнанной на дерево кошке и обнаруженном благодаря этому тайном пристанище чёрных магов, но это нисколько не обеспокоило патриарха. Однако стоило дочери поделиться с ним своими опасениями насчёт исчезнувшего в портале незнакомца и упомянуть Свечи Вопросов, эал насторожился, оба его уха повернулись к Аниаллу, и он начал подробно расспрашивать её обо всех деталях. Алу терпеливо повторила свой рассказ, стараясь ничего не упустить. Заинтересованность на лице Селорна сменилась недоумением, а затем и раздражением.
         
         – Не понимаю, как ты могла не вмешаться! – наконец не выдержал он. – Почему не разобралась во всём этом? Неужели эти старики были настолько сильны, чтобы представлять угрозу для Тени Аласаис?
         
         – Нет. Дело не в угрозе… – Аниаллу замялась, подбирая слова.
         
         – А в чём тогда?
         
         – Не знаю. Может быть, я почувствовала, что могу что-то испортить, если полезу туда сама: выдам себя – и мы не узнаем что-то важное, отвлекусь на этих стариков – и прогляжу или не успею сделать что-то… более значительное.
         
         – Более значительное? – едва не зашипел Селорн. – Тебя не волнует, что кто-то смог подкупить или запугать одного из принятых в нашу семью чужаков? Заставить этого подонка работать на себя, украсть из нашей сокровищницы эти проклятые свечи?
         
         – Они хранились у нас? – вскинула брови Аниаллу. – Почему?
         
         – Совет не дал мне их уничтожить, – скривился патриарх, хлестнув себя по боку хвостом.
         
         – Не злись, – примирительно поскребла его плечо сианай. – Всё это тревожит меня ничуть не меньше, чем тебя самого. Вместо того чтобы рычать друг на друга, давай лучше подумаем, кто это мог быть. Точно не алай – он был слишком высок, как эльф или даже дракон, да и глаза его не светились. Постой, – спохватилась она, – ведь матриарх Меори совсем недавно взяла под своё покровительство какого-то дарларонца, верно? Энаор всё ныл, упрашивая её сделать это.
         
         – Это точно не он, – отмахнулся Селорн. – Эти двое со вчерашнего утра возятся с очередным изобретением. Ломали над ним головы несколько месяцев и вчера перешли от теории к практике. Ты знаешь, чем обычно заканчиваются эксперименты Энаора.
         
         Аниаллу вжала голову в плечи.
         
         – Вот я и велел ему наложить на свой заклинательный покой чары, которые не позволят выбраться оттуда наружу или проникнуть внутрь ничему и никому. Срок их действия ещё не закончился.
         
         – Значит, нужно думать дальше, – развела руками Алу.
         
         – Несомненно, – склонил голову Селорн. – Я уже послал Разноглаза проверить твой подвал. Посмотрим, что он там найдёт.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Долгое время Селорн и Аниаллу шли через покои Внешнего замка, направляясь к его сердцу: туда, где зеленела огромная поляна Внутреннего двора.
         
         На пороге одного из залов Алу насторожилась – на неё нахлынули волны чужой печали. Не успела сианай отыскать их источник, как одна из створок дверей, темнеющих в стене справа, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнул какой-то эал. Он метнулся к текшему через зал ручью и, зачерпнув из него воды кувшином, всё так же быстро и бесшумно выскользнул на улицу. Селорн не придал значения этому происшествию, но Аниаллу всё же остановилась и окинула зал взглядом, ища причину столь стремительного исчезновения «водоноса». Вокруг ничего не двигалось – лишь журчала вода, да полотнища гобеленов, украшающие стены, слегка колыхались, словно от дыхания вытканных на них эалов.
         
         Но когда Алу перевела взгляд на группу статуй, у ног которых брал начало ручей, яркое пятно тепла выдало в одной из них живую эалийку. Она сидела у статуи Аласаис, уронив голову на руку, опиравшуюся о постамент. Тёплые струи пропитали её длинные рукава, увлекли их за собой и прозрачный шёлк фиолетовой дымкой расстелился по зыбкой поверхности потока. Именно её боль, войдя в зал, разделила Аниаллу.
         
         – Ты часто видишь их такими в последние дни? – шёпотом спросила Селорна Аниаллу, без труда разгадав причину её горя – общего для всех алаев.
         
         – Слишком часто. Мир изменился, – звучный низкий голос патриарха раздался в её сознании, – и изменился к худшему. Это чувствуют все, но не все могут поверить самим себе.
         
         – Селорн, я не сомневаюсь, что это недоразумение уладится, и все вер... – начала было Алу, но грозный мысленный рык патриарха прервал её.
         
         – Вернутся?! Из обители Смерти?!
         
         – Вот именно, Веиндор – Смерть, а не какой-нибудь смертный судья, которого можно ввести в заблуждение. И я не верю в то, что он может покарать невиновных, – куда менее убеждённо, чем ей хотелось бы, сказала Аниаллу. – Он никогда не совершит такой страшной несправедливости, как то, о чём ты сейчас подумал.
         
         – И что же помешает ему заставить моих котов родиться полуграмотными пастухами в какой-нибудь глухомани? В теле, которое не позволит их дару проявиться? А что, отличный способ обезопасить от них всех этих овец из Канирали!
         
         – Веиндор подбирает существу воплощение согласно природе его души. А не в качестве наказания. Этот основа основ того порядка, которому он служит. Путь...
         
         – Путь?! Теперь из тебя полезет эта змеиная дрянь?! Приди в себя! – вслух рявкнул Селорн, и Аниаллу невольно отшатнулась. – Клянусь Её клыками, я доберусь до этой танайской богини, которая ворует у Аласаис её жриц и превращает их в своих марионеток! А вместо ниточек – навязанное им раздутое чувство жалости. Ко всем подряд!
         
         Стоило патриарху заговорить о вечной проблеме своей дочери, и, как и много раз до этого, он разъярился не на шутку. Лицо его превратилось в грозную маску, а уши плотно прижались к голове. Обычно Аниаллу обращала на это мало внимания, но сейчас ей стало не по себе. Селорн пугал её. Ей показалось, что на сей раз, как бы дико это не звучало, за угрозами отца в адрес Тиалианны стоит решимость воплотить их в реальность.
         
         – Папа, я, конечно, тоже совсем не в восторге от своей судьбы. Но Тиана сделала мою жизнь… такой не из прихоти, не надо делать из неё циничного кукловода… самодура, – тихо возразила Алу. – Она служит Бесконечному… Дело во мне самой. Это я какая-то чересчур негибкая. Вот Эталианна – она тоже тал сианай, но это не мешает ей быть счастливой, – наверное, в тысячный раз привела сестру в пример Аниаллу.
         
         И в тысячный же раз Селорн медленно проговорил, словно выплёвывал каждое слово:
         
         – Твоя Эталианна слишком глупа, чтобы осознать всю плачевность своего положения и противоестественность поступков.
         
         – Возможно, в чём-то ты… мы и правы, – вздохнула Алу. – Но мстить Тиане – это безумие. Без неё мир изменится до неузнаваемости, и, кто знает, будет ли в нём место для Аниаллу, Селорна или Аласаис. Таков порядок вещей. Не забывай, что на юго-востоке нас ждёт куда более страшный враг. Именно враг, а не союзник, чьих действий мы иногда не понимаем. Ты же не хочешь сделать Лайнаэн такой царский подарок ко дню Тысячи свечей? Только представь, как радуются сейчас элаанцы[9], думая, что согласию среди остальных наэй пришёл конец.
         
         Патриарх молчал, и Аниаллу продолжала:
         
         – Так что и с Веиндором мы тоже не можем позволить себе воевать…
         
         – Они взяли на себя право судить! – бешено сверкнул глазами Селорн. – Словно они боги, а мы какие-нибудь люди! Кто они такие, эти серебристые твари, чтобы лезть в наши дела? Было ли хоть раз, чтобы кого-то из наших несправедливо осудили, а мы сидели, втянув когти? Город всегда вступался за своих, освобождал их от тюрьмы или казни, даже ценой крови осудивших его! Если из этого правила сделать исключение, то нашей прежней жизни придёт конец!
         
         Теперь настала очередь замолчать Аниаллу. Она понимала, что доводы патриарха сильны, но одновременно знала, что если к этим доводам прислушаться, то всем им несдобровать.
         
         – Видно, змеиный яд, которым она травит твою душу вот уже двадцать веков, настолько разъел твои глаза, что ты не видишь, что происходит. На нас напали, забрали в плен наших собратьев, а мне не позволено ответить?!
         
         – Это всё так. Но твои братья из Великого леса не совершали никаких преступлений. Рано или поздно Веиндор поймёт это, если уже не понял. Он не причинит им вреда, нам не от чего их спасать.
         
         – Аниаллу, – Селорн показался ей сейчас таким старым, как человек, проживший сотню лет, – они там уже больше двух месяцев. Вряд ли всё кончится хорошо. Мы должны собрать все силы и отбить пленников.
         
         – Это не только не имеет смысла, но может погубить всех нас. Если дети наэй перестанут жить в мире, то неизвестно, что ждёт Энхиарг. Я понимаю, что ты испытываешь сейчас, очень хорошо понимаю. Но ты алай, и не должен позволять эмоциям погубить себя и свой народ. Ты учишь нас, что такое быть кошками, почему же сам сейчас забываешь об этом? Ты же не можешь не чувствовать, что мы должны ждать, а не собираться в поход. И давай забудем об этом хотя бы на сегодня, – попросила Аниаллу, которой очень хотелось поскорее увести рассерженного Селорна подальше от этого зала и оставить замершую у статуи эалийку наедине с её грустью. – Нам всё равно ничего сейчас не изменить.
         
         Патриарх ничего не ответил. Он только резко мотнул густой смоляной гривой, словно пытаясь вытряхнуть какой-то мусор, нападавший с ветвей, и молча пошёл к выходу.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Миновав решетчатые двери, Селорн и Аниаллу вышли на широкую лестницу из подогретого камня. И Алу застыла как вкопанная. Внутренний двор был освещён тысячами свечей. Они гроздьями опят вырастали из стволов деревьев, прятались среди листвы, кувшинками покачивались на зеленоватой воде прудов. Плоская поверхность стриженых живых изгородей превратилась в длинные столешницы, уставленные кушаньями и напитками. Отовсюду доносились пение, музыка, мяуканье и смех. Это могло означать только одно – эалы Ал Эменаит, эти ревнители алайских традиций, подобно остальным горожанам Бриаэллара, праздновали иноземный день Тысячи свечей.
         
         – Сейчас всем нам не помешает немного веселья, – объяснил Селорн, а потом чуть слышно и как-то странно горько добавил: – Перед боем.
         
         Аниаллу кивнула, отдавая должное мудрому решению патриарха. Она чувствовала: если замолкнет эта музыка, стихнут пение и смех, то в доме повиснет душная, тяжёлая тишина… Да и несколько сбывшихся желаний – а они сейчас у большинства эалов одинаковы – тоже не будут лишними.
         
         Алу сбросила сапоги у входа и босиком пошла вслед за патриархом. Моховая дорожка щекотала ей пятки, разминала ступни ног, так и не привыкших ходить в обуви. Нечасто Аниаллу приходилось видеть столько эалов, собравшихся вместе – разве что во время религиозных праздников. Ещё реже дом ан Ал Эменаит приглашал такое количество гостей: больше сотни кошек других пород, а также всевозможных неалаев. Здесь был даже дракон: он полумесяцем возлежал на поляне, закрывая своим могучим телом нижний этаж ближайшего здания. Он был ещё молод (чтобы не сказать – мал), и посему мог с лёгкостью уместиться в этом дворе. Кто-то прилепил на спину дракона несколько свечек, и их яркие жёлтые огоньки, отражаясь в чёрных зеркальцах его щёгольски отполированных чешуй, солнечными зайчиками прыгали по каменной кладке.
         
         Множество разноцветных алайских глаз, постоянно жмурящихся, выражая удовольствие, сияли рядом с сотнями свечей. Их обладатели валялись на подушках, раскиданных повсюду, прохаживались, беседовали, лакомились эльфийскими деликатесами, затевали шутливые потасовки, танцевали или просто наблюдали за своими соплеменниками, устроившись в дуплах и на ветвях деревьев.
         
         Аниаллу на ходу отвечала на приветствия и улыбки, стараясь не отстать от Селорна. Её удивило, как далеко отошли эалы от своего обыкновения, устраивая этот праздник: и меню, и костюмы, и музыка – всё было продумано, воссоздано с несвойственным им уважением к чужой, эльфийской, культуре. Словно озлившись на драконов Веиндора, эалы вдруг обнаружили, что на фоне этих чешуйчатых остальные расы не так уж плохи и не будет большого стыда, если они позволят себе перенять кое-какие из их обычаев.
         
         Впрочем, картину то и дело нарушали то чьи-то когти, пропоровшие мысок сапога, то чья-то слишком высоко задранная, разорванная по шву юбка, демонстрирующая ногу с сухими, сильными мышцами охотницы. Некая прелестная дама, склонив изящную, увенчанную диадемой головку, сосредоточенно слизывала с пальцев мясной сок. Через стол от неё господин в рубашке с высоким воротником и расшитом еловыми лапами жилете угощал свою подругу канапе, нанизанным на собственный коготь…
         
         Посреди лужайки маргариток, выделяясь из толпы зрителей атласной белизной кожи, плавно перетекала из одного танцевального па в другое парочка золотоухих ан Камианов. Уж они-то не позволили себе ни единой оплошности, ни малейшего отступления от образа: каждая деталь их нарядов – от узлов на шнурках до плетения косиц, каждый их жест и слово были идеально выверены. Если бы не кошачьи черты, их невозможно было бы отличить от тех, чьи маски им было угодно примерить этой ночью. От них даже пахло духами, точно воспроизводившими тонкий аромат согретой солнцем эльфийской кожи.
         
         – …А ты как думаешь? Это, друг мой, целая наука. Есть на свете такая замечательная вещь, как Кошачесть, – донеслось откуда-то слева; кто-то говорил тоном существа, одаряющего окружающих бесценными крупицами своей мудрости: – И вот этого у неё – в избытке.
         
         Аниаллу отыскала философа глазами – им оказался немного нескладный, как все молодые коты, эал, растянувшийся на живой изгороди. Он поигрывал бокалом с вином и сверху вниз взирал на своего товарища, сидевшего на траве.
         
         – Правда, ушки у неё несколько великоваты, но ей и это идёт! – с видом истинного ценителя женских прелестей закончил свой, видимо, длинный монолог юноша.
         
         Он отправил в рот зеленовато-серый листочек аланаи – ‘котовника’, единственного растения, которое позволяло алаям ощутить состояние, отдалённо напоминающее опьянение. Это была безопасная травка, не вызывающая привыкания и не действовавшая на котят, которые могли бы к ней пристраститься.
         
         Аниаллу широко улыбнулась, глядя на юного эала. Тот почувствовал её взгляд. Темная кожа не позволяла заметить, как зарделись его щёки, но теплочувствительные глаза сианай увидели это. Юнец поспешно обернулся пантерой, но нос его всё равно горел в ночи ярко-алым треугольником. Это было так забавно, что Алу быстро отвернулась, не в силах сдержать смех. Она наконец ощутила себя дома. «О Аласаис, до чего же я люблю их всех!..» – подумала Аниаллу, обводя двор восхищённым взглядом, и чуть не икнула от удивления.
         
         – Теллириен? Как он-то здесь оказался? – шёпотом спросила она у Селорна; патриарх пожал плечами.
         
         Этого эльфа знали во всем Энхиарге не только как замечательного певца и сказителя, но и как рьяного защитника природы, одного из тех немногих, кто дерзнул открыто выступить против магов из Линдорга, отравивших отходами своей чародейской деятельности окрестные леса.
         
         – Скоро минет пятьсот лет со дня победы на Огненной реке, – мысленно ответил на её вопрос сам Теллириен, подняв на сианай глубокие серые глаза. – Я хотел бы сочинить новую песнь о тех великих днях. И никто лучше тебя не поведает мне о них.
         
         Алу кивнула.
         
         Рядом с Теллириеном сидела (в платье!) Ирера, вторая дочь Селорна, и аккомпанировала знаменитому менестрелю на арфе – одном из любимых инструментов алаев. Эалийка приветливо улыбнулась Аниаллу.
         
         – Мне необходимо поговорить с ним, – донёсся до сианай голос Селорна.
         
         Патриарх неопределённо махнул рукой и скрылся в толпе. «Надо понимать, аудиенция закончена», – пожала плечами Алу.
         
         Забравшись на камень, она осмотрелась, прикидывая кратчайший путь до своих покоев. Её взгляд остановился на необычной лестнице, ведущей в крону раскидистого дерева с золотистой листвой, растущего у стены Внутреннего замка и соединённого с ней крытой галереей. Казалось, что несколько пантер прыгнули вниз с его ветки одна за другой и замерли в воздухе, словно время для них остановилось. Кошки повисли в воздухе так, что голова каждой касалась хвоста предыдущей. Первая пантера была уже у самой земли, а последняя ещё только отталкивалась могучими задними лапами от толстой ветви.
         
         Ступая по блестящим чёрным шкурам необычных ступенек, Аниаллу взобралась на дерево и, отодвинув одну из ветвей, вошла внутрь спрятанной в пышной кроне беседки. Несведущий гость мог запросто принять расположившихся там эалиек за наложниц какого-нибудь богача, скучающих в ожидании своего общего любовника. На всех были платья похожего покроя, скрывающие значительно меньше, нежели показывающие; одинаковыми были и подвески из янтаря, спускавшиеся на их высокие лбы до самых угольных бровей. Одни беседовали между собой, томно помахивая хвостами, другие, потягивая древесный сок, наблюдали за праздником через золотой занавес листвы… Однако эта иллюзия сераля продержалась бы от силы пару минут – до тех пор, пока гость не нашёл бы в себе силы поднять глаза, оторвавшись от созерцания их совершенных тел.
         
         Потусторонняя, таинственная сила, жившая в этих кошках, делала их нежные лица пугающе-красивыми и придавала глубоким внимательным глазам почти грозное выражение. Казалось, что они сосредоточенно вглядываются внутрь себя, прислушиваются к своим ощущениям, как смертная женщина, понесшая от бога, замирает в ожидании, что её невероятное дитя вот-вот пошевелится.
         
         То были анэис, Чувствующие, главное сокровище эалов. Они не были ни великими волшебницами, ни могущественными телепатами, как коты их породы. Талант анэис был иным. Дар интуиции, щедро отпущенный всем алаям, у них был развит до невероятных высот. До высот, граничащих с возможностью пророчествовать. Живя в полном согласии с природой собственных душ, со своим духом Кошки, они в то же время пребывали в гармонии с Бесконечным, и, по легенде, изредка он распахивал перед несколькими из них свою сокровенную память.
         
         Анеис не обратили на Аниаллу практически никакого внимания. Лишь несколько коротких кивков, вежливых, отмечающих, что её заметили, и всё, словно её здесь и не было. Да, честно говоря, и сама она не жаждала задерживаться тут дольше, чем это было необходимо. Под пристальными взглядами их сумрачных глаз Аниаллу становилось как-то не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Ей всё время казалось, что сейчас кто-нибудь из них бросится на неё и загрызёт за неподобающее обращение со своим тел алаит, за то, что она делит свою преданность между Тиалианной и Аласаис. Впрочем, Алу была не единственной, кого анэис невольно приводили в трепет, заставляя перебирать свои прегрешения. Далеко не каждому удавалось понять, что в глазах их не было подозрительности или злобы – только сила, настолько огромная и непонятная, что это могло испугать.
         
         Алу вздрогнула, когда одна из анэис – высокая и статная – поднялась ей навстречу. На длинных прямых волосах Чувствующей лежал венец из тёмного серебра с янтарём – символ особого могущества её дара. Это была матриарх Меори, соправительница Селорна.
         
         – Ты выбрала верный путь, – прозвучал в сознании Алу тихий, хрипловатый голос Чувствующей; Аниаллу показалось, что он разливается по всему её телу, наполняя его странной дрожью. – Следуй ему, с чем бы тебе ни пришлось столкнуться. Пусть ничто не свернёт тебя с него.
         
         Тал сианай изумлённо посмотрела на эалийку, но та уже опустилась на прежнее место и потеряла к Аниаллу всякий интерес, всем своим видом давая понять, что разговор окончен. Алу знала, что пытаться получить от матриарха какие бы то ни было разъяснения уже бесполезно. Она сказала сианай всё, что знала сама, всё то, что подсказала ей её сверхчувствительная интуиция.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Добравшись до своих покоев, Алу миновала приёмную и постучала в маленькую дверь, которая вела в комнаты её единственной служанки. Ей пришлось ждать почти минуту, прежде чем дверь распахнулась, явив сианай гостиную, так и пестревшую разноцветными шелками, изразцами и мозаикой. Шада – хозяйка этих роскошных апартаментов – была под стать их убранству: празднично-яркая, широко улыбающаяся, так и пышущая здоровьем. На вид этой обаятельной человеческой женщине нельзя было дать и тридцати, на деле же два года назад она шумно отметила своё стотридцатилетие. Служанка обняла свою госпожу гибкими шоколадными руками, расцеловала её в обе щёки, и Аниаллу почувствовала, что её позвоночник, заледеневший после встречи с Меори, потихоньку оттаивает.
         
         – О! Как хорошо, что ты вернулась! У нас тут такое творится! – тараторила между тем Шада.
         
         – Да? И что же? – на свою голову рассеянно полюбопытствовала Алу. Не прошло и нескольких минут, как она прокляла себя за этот вопрос – на неё вылился целый поток новостей.
         
         – Шада! Сжалься над моими ушами! – взмолилась она, наконец. – Ты хорошая шпионка, вот только я, наверно, слишком глупая и легкомысленная кошка, чтобы хоть как-то использовать эту ценную информацию.
         
         – Не понимаю твоей иронии, – пробормотала посерьёзневшая Шада, недовольно гремя браслетами. – Как ты собираешься начать новую жизнь в Бриаэлларе, если не желаешь знать, что здесь происходит?
         
         Алу вздохнула. В отличие от неё, Шада всегда была в курсе последних событий «Кошкограда» – от выставок и лекций до всяческих интриг и тайных сделок. Её деловой хватке, умению выуживать из всех и вся нужную информацию и извлекать из неё прибыль позавидовал бы любой энвирзийский торговец. Собственно, именно благодаря этому таланту, а отнюдь не способности находить парные носки Аниаллу, Шада вошла в сотню богатейших неалаев Бриаэллара.
         
         Впрочем, из близости к сианай ей также частенько удавалось получить ощутимую пользу: служанка ловко приспособилась продавать жареные факты из жизни своей госпожи незадачливым шпионам, не понимавшим, насколько та оторвана от бриаэлларской жизни. Шада щедро делилась «самыми сокровенными тайнами Тени Аласаис» с многочисленными осведомителями – с ведома самой Тени, разумеется, – и исправно складывала выручку в тяжёлую старинную шкатулку, стоявшую на столике посреди той самой комнаты, в которую они с Аниаллу сейчас направлялись. Рядом с ларцом всегда лежал листок бумаги, на который Шада подробно записывала, от кого и за какую именно информацию были получены деньги, тем самым добывая куда более ценные сведения, чем те, которые она продавала. Шада проделывала всё это с педантичностью старой, жадной драконихи, которая только что изжарила в своей пещере компанию воров и теперь пересчитывает свои сокровища в ужасе, что они успели-таки вынести медяк-другой.
         
         – Ты права, Шада, – сказала Алу. – И, когда я дозрею до того, чтобы нырнуть в местную жизнь, я, конечно, во всем буду советоваться с тобой. Во всём, во всём! Но сейчас у меня голова не тем занята.
         
         – Как будет угодно Вашей Кошачести, – обиженно отчеканила Шада.
         
         Аниаллу примирительно обняла её и с хитрой улыбкой протянула:
         
         – Я вот всё думаю – когда ты сбежишь от меня в какой-нибудь Анлимор? Откроешь там своё дело или купишь себе земли, титул и покажешь всем соседним князькам, как надо вести дела! А?
         
         Выразительно подняв брови, Шада посмотрела на неё, как на душевнобольную и совершенно серьёзно изрекла:
         
         – Я слишком ценю возможность носить твои платья.
         
         Алу прыснула, представив себе фигуристую Шаду, пытающуюся втиснуться в один из своих нарядов, и стала спускаться в кладовую – обширное, круглое помещение, с потолком-куполом, сплошь выстланным светящимся мхом – алым, лиловым, оливковым. На ходу она протянула своей спутнице длинный список, составленный накануне. Собираться в дорогу самой было бы безумной затеей – Аниаллу просто заблудилась бы среди этих полок. Шада же ориентировалась здесь значительно лучше. Пробежав записи глазами, она одобрительно кивнула, направилась к лесенке, облокотившейся на один из шкафов, взлетела на неё и не глядя просунула руку между огромной бутылкой с белёсой жидкостью, в которой угадывались очертания какого-то существа, и шкатулкой, состоящей из множества искусно пригнанных друг к другу костей.
         
         За её спиной Аниаллу решительно водрузила на стол огромный кожаный рюкзак. Звякнули пряжки. Шада обернулась.
         
         – Ты опять собираешься тащить с собой это чудовище? – закатила глаза она. – Алайка с фобией. Кому расскажи – не поверят.
         
         Аниаллу упрямо кивнула. Она действительно испытывала стойкую неприязнь к «бездонным сумкам» – тем, что изнутри были куда больше, чем снаружи. В них можно было уместить целую гору всевозможного барахла, которое, вдобавок, делалось практически невесомым. Алу не видела всех этих плюсов за одним минусом: существовала некая, очень незначительная вероятность, что от близости источника сильной магии такие мешки могут начать «барахлить» – то есть превращать своё бесценное содержимое уже в настоящее барахло – в жалкий, бесполезный мусор, напрочь утративший свои магические свойства. К тому же, если бездонную сумку уничтожали, то и вся её «начинка» исчезала вместе с ней: или попросту разрушалась, или выбрасывалась в какое-то случайное место, или оказывалась запертой в пространственном кармане, куда некогда вёл спрятанный в горловине мешка портал. В любом случае приятного было мало. Правда, маги-мешочники доказывали с пеной у рта, что их волшебные сумки обладают стопроцентной надёжностью, но… всяк купец расхваливает свой товар.
         
         Аниаллу стояла на своём и на все доводы отвечала, что скорее обзаведётся глимлаем, чтобы он следовал за ней, неся на себе весь багаж, чем будет постоянно тревожиться о своих редких волшебных штучках. И со временем действительно обзавелась, вот только чаще всего не рюкзак путешествовал на летающей доске, а сама доска – в одном из его карманов. Впрочем, это кожаное, адорской работы «чудовище» тоже было зачаровано, что делало его более лёгким и прочным, да и запиралось надёжнее, чем сундук с драгоценностями в иной сокровищнице.
         
         Наконец Шада спрыгнула со стола и швырнула в рюкзак потёртый кожаный тубус. За ним в просторные недра полетели цветные склянки, сетки со стеклянными шариками, мотки верёвки, свёртки ткани, запаянные в стекло карты, связки игл и крючков, крошечные книжки, свитки и прочее, прочее – по списку.
         
         – Кажется, всё! – объявила служанка, звонко хлопнув ладонью по пузу объевшегося рюкзака.
         
         Она застегнула многочисленные пряжки, на пробу подняла рюкзак и с осуждением посмотрела на свою хрупкую госпожу. Аниаллу, намереваясь подняться наверх, демонстративно небрежным жестом подхватила его на плечо, которое непременно должно было бы с жалобным треском переломиться под такой тяжестью, но Шада преградила ей дорогу и настойчиво повлекла её к заветному столику.
         
         – Алу, потрудись хотя бы взглянуть на мои записи! Вдруг там окажется что-нибудь важное. Ведь будешь потом жалеть!
         
         – Шада, то, что ты всё записываешь – это замечательно, – Аниаллу пробежала глазами отчёт о шпионаже, – и я очень тебе благодарна, но деньги… – она бросила взгляд на ларец. – Лучше бы ты их в Общество защиты кошек отдавала, что ли, или ещё куда-нибудь. Мне они нужны меньше, чем кому бы то ни было. Что мне с ними делать?
         
         – Ну, не знаю, купишь себе новое платье.
         
         – Да эти твои платья уже скоро перестанут влезать сюда! – простонала Аниаллу, с тоской глядя на одну из дверей комнаты.
         
         За ней располагалась под завязку набитая одеждой, обувью и украшениями гардеробная. А ведь помимо этой кладовки в доме было ещё с полдюжины шкафов с примерно таким же содержимым. Раньше Аниаллу частенько тайком наведывалась во «Вторую жизнь» – лавку, торгующую ношеной одеждой, оставляя там целые вороха пёстрых тряпок. Но с тех пор как Шада поймала её с поличным и устроила скандал, к которому подключила патриарха Кеана, об этом, недостойном, по их мнению, занятии, пришлось забыть.
         
         – Тогда тем более есть достойное применение деньгам, – просияла Шада, хитро взглянув на хозяйку, – тебе просто необходимо приобрести новый дом с более просторными гардеробными!
         
         – Ладно, лиар с тобой, делай как знаешь! – обречённо вздохнула Аниаллу.
         
         Она снова повесила рюкзак на плечо и ободряюще подмигнула Шаде. Вопреки впечатлению, Алу легко взобралась вверх по винтовой лестнице, по дороге игриво погладив шершавую шкурку многоногого псевдодракона, узкая спина которого покрывала перила, а длинные лапы охватывали поддерживающие их столбики.
         
         Наверху сианай направилась к письменному столу. На нём были с тошнотворной аккуратностью разложены бумаги, книги, папки и перья. Алу невольно поморщилась – теперь, после того как Шада на славу потрудилась над её «термитником», ничего опять невозможно будет найти. Аниаллу собиралась написать письмо одной из преподавательниц Бриаэлларской Академии Магии, но решила, что можно обойтись и устным посланием.
         
         – Шада, сходи к Имлае в... – начала было она, но Шада прервала её, затянув на одной ноте:
         
         – Госпожа, я знаю, где служит Имлае ан Темиар. Вам вовсе не обязательно напоминать мне о таких простых вещах каждый раз...
         
         – Хорошо, хорошо... Так вот, сходишь к Имлае и скажешь ей, чтобы она обратила пристальное внимание на девочку по имени Делия. Её семья живёт на Солнечной улице в Гостевом квартале.
         
         – А что за девочка? Волшебница? – полюбопытствовала Шада.
         
         – Да, у неё отличные задатки, но дело даже не в этом. Она вполне сможет стать одной из нас.
         
         – Алайкой? – глухо спросила сразу же сникшая Шада.
         
         – Да, Шада. Я встретила её сегодня по дороге домой. Она отдала мне свою свечу и сказала, что это её самое заветное желание…
         
         – Покажите мне ту, что отказалась бы от такой красоты и силы! –усмехнулась Шада; в её голосе слышались нотки горечи и зависти.
         
         – Шада, ты меня удивляешь просто! – неожиданно для самой себя взорвалась Аниаллу. – Тебе ли не знать, что к этим, как ты выразилась, красоте и силе прилагается ещё и дух. И если этот дух чужд твоей душе, то – вот он, результат, перед твоими глазами. Унылое, несчастное, мятущееся создание. О! Дух Змеи, которым так милостиво одарила меня Тиалианна, конечно, позволяет мне видеть судьбы, души и прочее. Вот только расплачиваюсь я за это тем, что теряю себя. Всё в моей – алайской по природе – душе восстаёт против этого! Меня разрывает надвое, и тебя бы разрывало точно также… а ты куксишься, как ребёнок, которому не позволили вытащить пальцами яблочко из камина!
         
         – Прости меня, – прошептала, почти испуганная этой вспышкой, Шада.
         
         – Это ты меня прости, – обнимая её, сказала Алу. – Есть вещи, которым лучше ни с кем не случаться. А особенно – с такими замечательными существами, как ты.
         
         И она поспешила уйти, прежде чем Шада успеет поинтересоваться – а чем, собственно, сама Аниаллу хуже, раз Аласаис без зазрения совести проделывает с её душой эти самые «вещи»?
         
         
         
         ***
         
         
         
         «Полюбовалась бы ты, Шадочка, на меня три месяца назад», – рассеянно перекладывая с место на место какие-то свёртки, ворчала себе под нос бывшая тал сианай.
         
         Тогда, ещё обременённая своим двойным титулом, она спасала очередных жертв вселенской ошибки в одном из отдалённых миров. Миссия её благополучно завершилась. Все были обласканы, воодушевлены, пристроены и… довольны жизнью. Все, кроме неё самой.
         
         Аниаллу буквально содрогалась от омерзения. Всё, чем она с таким упоением занималась в минувшие годы, сейчас, когда она очнулась от своего альтруистического забытья, представлялось ей нестерпимо противоестественным для алайки, унизительным, разрушительным для её кошачьей сути.
         
         И вот, в ознаменование своего триумфа, прекрасная Аниаллу ан Бриаэллар, Тень Аласаис, старшая приёмная дочь трёх влиятельнейших алайских домов, встрёпанная и зарёванная, сидела посреди тесной комнатушки, заваленной открытыми книгами, альбомами с репродукциями, поющими кристаллами и пустыми бутылками. Не переставая тихо ругаться, она занималась тем, что «паковала чемоданы» – впитывала знания о чужом мире, с которым, сконцентрированная на своей цели, так не успела толком познакомиться. Стихи, проза, живопись, музыка, мода, кулинарные изыски, обычаи и научные открытия – всё это и многое другое, что составляло местную культуру, «укладывалось» в памяти её души, готовясь отправиться вместе с ней в Бриаэллар… Но даже всеми этими экзотическими «вкусностями» Аниаллу не удавалось заесть свою тоску.
         
         – Ну всё, с меня хватит! Это мы ещё посмотрим... – то и дело восклицала она, рывком перелистывая очередную страницу, и в сотый раз представляла себе, как бы она наподдала своим неблагодарным подопечным, хотя в глубине души твёрдо знала, что не будет никому мстить… несмотря на то что горький осадок от незаслуженной обиды останется надолго.
         
         Время от времени она прихлёбывала мутную голубоватую жидкость из большой бутылки, стоящей рядом с ней на полу. Подмешанные в крепкое вино стимуляторы памяти позволяли Аниаллу буквально за минуты усваивать огромные объёмы информации. Сианай нисколько не волновало, что такое количество сильнодействующих веществ несомненно разрушит её мозг за считанные часы. Более того, она очень надеялась на это. Её неалайская оболочка уже выполнила своё предназначение, однако избавиться от неё оказалось не так-то просто.
         
         Видимо, творец этого мира не жаловал самоубийц, вот и наградил своих созданий сильнейшим инстинктом самосохранения. Чувства Аниаллу были слишком расстроены, чтобы она могла усилием воли преодолеть его. Ей пришлось некоторое время заливать страх смерти спиртным, дабы он не мешал ей принять опасный стимулятор, побыстрее выучить всё, что она считала нужным взять с собой, и наконец-то покинуть этот негостеприимный мир.
         
         Разум её начинал туманиться. Она отложила последний, так и недочитанный томик стихов, тяжело привалилась к стене… и вдруг словно увидела себя со стороны. Увидела, что, стоило «змеиному наваждению» схлынуть, как она даже в горе повела себя как истинная дочь своего народа: вместо того чтобы, поджав хвост, поспешить убраться из этого, принесшего ей столько горестей места, она стремилась впитать в себя всё лучшее, что в нём было. Любопытная кошка в ней отчаянно, страстно хотела жить, восторгаться чудесами Бесконечного – быть самой собой. Она ловила всякий момент, чтобы высунуть усатую мордочку из этого унылого болота. Сердце Аниаллу сжалось от жалости к ней… к себе.
         
         Это и стало последней каплей в чаше её терпения. Через пять часов Алу, хмурая и решительная, уже выходила из потайной двери своего дома в Бриаэлларе. Едва отвечая на приветствия друзей и почти не глядя по сторонам, она отправилась в южную часть города, к Дворцу Аласаис.
         
         Ее сразу приняли. Верховная жрица Гвелиарин поднялась ей навстречу и указала на место у своего кресла. Аниаллу надо было высказаться, и её выслушали. Она говорила и говорила: о том, что больше не хочет выполнять подобную работу, и о том, почему она не хочет её выполнять. Она не может более помогать существам, которых не знает, не любит, до которых ей, по большому счету, нет никакого дела, и она не хочет, чтобы кто-то, особенно чужая наэй, вкладывала в её алайскую голову чувства, желания и порывы, противные натуре всякого создания Аласаис. Жрица понимающе кивала, прикрывая глаза в знак своего расположения и доверия к Аниаллу. Когда Алу наконец закончила свою речь, Гвелиарин долго молчала, глядя в лихорадочно блестящие глаза своей собеседницы, а затем ободряюще сказала:
         
         – Если ты не желаешь помогать тем, на кого мы указываем, тогда не делай этого. Ты вольна выбирать собственный путь, и решать, кому ты протянешь руку, может только твоё собственное сердце.
         
         Она сказала всё это без тени гнева, без намёка на то, что осуждает отступившуюся от своего служения Аниаллу. Гвелиарин даже не казалась удивлённой.
         
         – Я попрошу тебя лишь об одном: я хочу, чтобы официально ты сохранила за собой титул тал сианай. Но от обязанностей, которые он на тебя налагал, ты теперь свободна.
         
         Удивлённая таким лёгким согласием отпустить её, Аниаллу поблагодарила Верховную жрицу и тут же покинула Дворец. Она была рада, что Гвелиарин не пыталась пристыдить её, но всё же в словах Верховной жрицы ей чудился какой-то подвох. И, как чуть позже показала история с даоркой Дани, предчувствие её не обмануло...
         
         
         
         ***
         
         
         
         Аниаллу подумала было в воспитательных целях передать Шаде эмоциональный образ своего тогдашнего состояния, чтобы раз и навсегда отбить у неё мечты о духе Кошки, но сочла такую радикальную меру преждевременной. Её служанка была очень не глупа, она умела глубоко и тонко чувствовать, и Алу была почти уверена, что, оставшись в одиночестве и поразмыслив над необычно резкими словами своей хозяйки, Шада всё поймёт и утешится сама. А её собственный дух окрепнет.
         
         Сианай подошла к шкафу и наугад вытащила одно из парадных платьев. Она даже не стала разворачивать его. Платье просто надо было взять с собой. Это была странная традиция, и любая алайка следовала ей неукоснительно, не особенно задумываясь о её происхождении.
         
         Уложив жемчужно поблёскивающий наряд в рюкзак, Аниаллу в последний раз застегнула тугие пряжки. Кажется, всё. Ничего не забыла. Алу в лёгком замешательстве поскребла себя за ухом: какого хвоста она так волнуется? Почему она ведёт себя так, словно отправляется в места, откуда ей не выбраться домой до самого завершения своей миссии, а возможно, ещё дольше, хотя прекрасно знает, что в любой момент сможет вернуться за тем, что ей понадобится через сверхнадёжный, драконьей работы портал. Каждая вещь казалась ей настолько важной, будто от того, что её вдруг не окажется под рукой, зависела судьба сианай. Всё её алайское чутье кричало об этом, хотя подобные чувства были просто нелепы, учитывая характер предстоящего Алу путешествия.
         
         Закончив сборы, она не смогла удержаться и вышла на балкон, чтобы ещё раз взглянуть на город. Бриаэллар по-прежнему лежал в густой тени. Только два здания смогли прорвать эту мглистую пелену: на востоке взмывала ввысь Башня Тысячи Драконов, стены которой были буквально сплетены из гибких чешуйчатых тел, мощных перепончатых крыльев, когтистых лап, замысловато изогнутых хвостов и лукавых длинных морд. В сиянии широко распахнутых Глаз Аласаис грандиозный барельеф переливался всеми оттенками серебра. Из-за этого ртутного блеска многие гости города принимали Башню за храм Веиндора. На деле же в ней располагалось посольство Драконьих Клыков, а также – «логова» драконов Изменчивого, по какой-либо причине живущих Бриаэлларе: огромные помещения с фресками на стенах и неуютно высокими потолками, где ступеньки гостевых лестниц и немногочисленная мебель – полки, столешницы, матрасы, сиденья и спинки стульев – неприкаянно парили в воздухе, ожидая, пока воля хозяев не прикажет им сбиться в стаю, сложившись в обеденный гарнитур, или, напротив, разлететься по сторонам, освобождая место для танцев.
         
         Башня была одним из высочайших зданий города. Поспорить с ней могли только лазурные шпили Дворца Аласаис. Яркую синеву его стен оттеняло пепельное кружево винтовых галерей, балконов, террас и мостиков, дымчатое стекло куполов, тёмные витражи на окнах. Фасад Дворца был подсвечен, но внутри него не горело ни одного светильника. Только высоко – там, где почти под крышей главной башни вырисовывался изящный балкон, жёлтым маяком сияла ярко освещённая арка.
         
         В минувшие годы время от времени на её фоне можно было разглядеть кажущуюся крошечной тёмную фигурку, и тогда взгляды всех, кто находился в Бриаэлларе, неумолимо притягивало к балкону, к той, что взирала на свой город с таким же восхищением, как часом раньше смотрела на него Аниаллу. В эти недолгие минуты каждый ощущал себя невероятно счастливым, и тоска по этому чувству всегда оставалась в сердце, кому бы оно ни принадлежало… Но Аласаис уже целую вечность не появлялась в Бриаэлларе.
         
         Аниаллу вздохнула и, ещё раз окинув взглядом город, недоумённо пожала плечами. Прежде, именно в такие минуты расставания, Бриаэллар представал перед ней во всей своей прелести. Он словно манил её остаться, предлагая её глазам всё лучшее, что в нём было. Благо, главная его достопримечательность располагалась буквально через дорогу. Там сияли янтарным светом высокие окна бального зала дома ан Камиан – дома-музея, дома-театра, дома-дегустационного зала, дома терпи... дома, обитатели которого были воплощённым желанием познать – пощупать, понюхать, услышать, увидеть и осмыслить – всё, что мог предложить им в своей неиссякаемой щедрости Бесконечный.
         
         Алу вспомнила, как в одно из таких прощаний с Бриаэлларом, заметила в одном из разбитых на крышах особняка садов странное дерево и не удержалась от соблазна сходить разведать, что же это такое. Чудесное дерево называлось тиэ – «ушки». Его треугольные, с чуть загнутыми вверх краями листья в точности повторяли форму алайских ушей. Нежно-розовые с одной стороны и тёмно-зелёные, почти чёрные – с другой, они были мягкими и пушистыми на ощупь. Дерево вывел какой-то романтичный фантазёр из дома ан Камиан в утешение своей подруге, обманутой неким бесчестным господином. Девушка оказалась не жадной и теперь любая дама могла прийти к тиэ и вставить серёжку в одно из его кошачьих «ушек». Оно запоминало свою хозяйку раз и навсегда, и если той удавалось заманить сюда избранника, «ушко» поворачивалось к ним и чутко прислушивалось к разговору. Если слова кавалера были неискренни, оно сворачивалось в трубочку и даже немного увядало, если ложь была совсем грубой. В тот раз Аниаллу буквально увязла в гостях у ан Камианов – бродила от одной диковинки к другой, забыв обо всём на свете… А сейчас что-то мешало ей найти не только «ушки», но и сам выставочный садик, где она их видела. Бриаэллар словно спрятал в карман свои диковинки, которые прежде лукаво протягивал ей на каменной ладони. Он отпускал её. И, как ни странно, Аниаллу тоже покидала его с лёгким сердцем.
         
         
         
         ***
         
         
         
         От этих мыслей Аниаллу отвлекло ощущение того, что она уже не одна. Это, несомненно, была не Шада – ходить столь бесшумно человеческая девушка никогда бы не научилась. Алу оглянулась и увидела свою сестру Иреру. Она уже рассталась с арфой и выражение лица её было теперь серьёзным и строгим, под стать её тёмному «мужскому» наряду. Из-за плеча выглядывала рукоять клинка. Несмотря на свой нежный облик, Ирера прекрасно владела оружием и делилась своим мастерством со всеми желающими в Бриаэлларской Академии.
         
         – Аниаллу, – коротко кивнула она, ступая на пол балкона.
         
         – Ирера, – откликнулась сианай.
         
         – Ты не представляешь, как я рада, что ты приехала домой, – напряжённым шёпотом быстро проговорила Ирера; уши её постоянно двигались, эалийка внимательно вслушивалась в звуки ночи. – С отцом что-то происходит. Он стал уже открыто заявлять о том, что нашему миру с Тиалианной и Веиндором конец. Гнев затуманивает ему разум, и он не видит последствий.
         
         – Ты знаешь не хуже меня цену его гнева, – пожала плечами Аниаллу.
         
         – Раньше он просто хорошо играл свою роль, вживаясь в неё для правдоподобности, но теперь… теперь он явно переигрывает. Я боюсь, что он начнёт мстить за тебя Тиалианне и за весь наш народ – Веиндору.
         
         – Он мудр, Ирера, – лукаво улыбнулась Аниаллу. – И если он даже свалится с ветки, ударится головой и резко поглупеет, то дух Кошки из него всё равно ничто не вышибет. Селорн всегда умел отличать голос своих чувств от гласа своей Кошачести. Интуиция не даст ему наделать глупостей.
         
         – Мне иногда кажется, что кошка во мне тоже требует начать резать их на части! – огонёк гнева вспыхнул и тут же погас в глазах Иреры. – Рвать когтями и медленно вонзать клыки им в горло, с хрустом проламывая серебряную чешую, – проговорила она со странным спокойствием и сладострастием. – Моё сердце велит мне собрать армию из моих братьев и заставить мозги в их мудрейших головах кипеть, как зелье в котле алхимика.
         
         Аниаллу подняла руку:
         
         – И-ре-ра! Не разыгрывай, пожалуйста, из себя какую-нибудь человеческую дурёху, которая из банальной ревности зарезала кухонным ножом соперницу и оправдывается на суде, что это-де ей интуиция подсказала. Мол предчувствовала она, что покойница сделает её любимому что-то ужасное. И не надо так на меня смотреть! Даже среди людей многих можно научить отличать голос интуиции от воплей разыгравшихся чувств. Что уж говорить об алаях – детях наэй Эмоций?
         
         – Я пытаюсь, пытаюсь, но не могу окончательно решить…
         
         – На такой случай у тебя есть анэис Меори – воплощённая интуиция.
         
         – Меори… – глухо повторила Ирера, стараясь усмирить гнев в своём сердце. – Наверно, ты права – я не все понимаю, но, на моё счастье, я в состоянии почувствовать, кому из моих близких по силам принять верное решение.
         
         – …и именно это делает тебя алайкой, – закончила за нее мысль Аниаллу.
         
         – Так же как и тебя? – невесело усмехнувшись, спросила Ирера, приобняв сестру за талию.
         
         – В происходящем со мной тоже есть какой-то смысл… наверняка, – вздохнула Аниаллу. – Знать бы, зачем Тиане и Аласаис всё это, Ирера.
         
         – Нам всё равно этого не понять! – недовольно фыркнула её собеседница, раздражённо дернув хвостом. – Но я тебя предупредила: с отцом что-то не так. Быть может, надо поставить в известность Совет?
         
         – Ты на самом деле считаешь, что все так серьёзно?
         
         – Более чем. Он ведёт себя как-то не по-алайски… Нет, правы владыки Великого леса и затворники Руала – чужеземцы только вредят нам. Нельзя пускать их в наши города!
         
         – Не стоит сообщать всему Совету, – сказала Аниаллу, проигнорировав гневную реплику Иреры, она знала, чем обычно заканчивались разговоры на подобные темы с её воинственной сестрой. – Расскажи всё Кеану или Кеаре, они всё поймут и, я уверена, найдут способ помочь.
         
         Ирера повернулась спиной к парапету, чтобы никто не смог увидеть то, что скажут Аниаллу её руки: «Мне кажется, что с ним происходит то же самое, что с людьми из Канирали».
         
         – Он алай. Это невозможно, – ответила Аниаллу на языке жестов. Никому не следовало быть свидетелем их разговора, а, учитывая, что дом ан Ал Эменаит был полон телепатов, спрятать здесь свои руки было куда проще, чем мысли.
         
         – Я надеюсь, что это именно так, – проговорила Ирера.
         
         – В любом случае, оттого что ты поговоришь с Верховным жрецом, ничего плохого не случится.
         
         – Я так и сделаю. Немедленно, – объявила эалийка и вдруг, не попрощавшись, спрыгнула с балкона. В невероятно мощном прыжке она пантерой пронеслась над виднеющимися далеко внизу постройками замка и приземлилась на одну из верхних веток клёна.
         
         Аниаллу проводила её взглядом. Но ни она сама, ни мчащаяся сейчас к особняку дома ан Темиар Ирера не подозревали, что за их доверительной беседой наблюдали ещё одни глаза – ярко-зелёные, презрительно прищуренные глаза патриарха Селорна. Его лицо исказила злорадная гримаса – точь-в-точь как у тех стариков из подвала на Солнечной улице. Сидя в своём заклинательном покое, он слышал каждое слово своих дочерей, но ни то, что они собирались поставить Верховного жреца Кеана в известность о переменах, произошедших с их отцом, ни то, что они вообще заметили это, не смогло стереть ехидную ухмылку с чёрного лица Селорна.
         
         Впрочем, к тому времени, когда патриарх добрался до комнат Аниаллу и вышел на балкон, где стояла задумавшаяся сианай, лицо его приняло уже совершенно иное выражение.
         
         
         
         ***
         
         
         
         – Я не думаю, что сейчас подходящее время для путешествий, Аниаллу, – раздался за спиной Алу голос Селорна, видимо, уладившего свои семейные дела и решившего уделить дочери ещё несколько минут своего драгоценного времени.
         
         – Я Тень Аласаис, что может угрожать мне, кроме моего собственного дурного характера? – улыбнулась та.
         
         – Надеюсь, что ничего, – мрачно ответил патриарх. – Но, даже если, покидая Бриаэллар, ты не подвергаешь опасности себя, это не значит, что ты не ставишь под удар других. Сейчас ты нужна мне здесь.
         
         – Селорн, матриарх Меори, Верховная Чувствующая, – Аниаллу сделала ударение на последнем слове, – сегодня говорила со мной. Она велела мне не отступать с избранного пути ни при каких обстоятельствах. Сомневаться в её словах не смею даже я – анеис не лгут и не ошибаются в своих… рекомендациях. Моё место сейчас не здесь, – покачала она головой и, небрежно махнув рукой, открыла портал, заливший балкон пурпурным сиянием.
         
         Аниаллу поправила лямку рюкзака и собралась войти в открывшиеся врата, как вдруг на неё обрушился шквал чужих эмоций, таких сильных, что сианай резко обернулась к дверному проему, откуда они исходили. Там никого не оказалось, но через минуту на балкон выскочил эал, видимо, и бывший источником волнения.
         
         – Патриарх! Принцесса! На сына анеис Меори напали. Прямо в наших стенах. Это сделал эльф Инлир… – он осёкся, не договорив.
         
         Лицо Селорна, который не отрываясь глядел ему прямо в глаза, стало страшным, хвост патриарха гневно хлестал по бокам, когти на ногах едва не вонзались в пол. Посланец резко дёрнул головой, словно взгляд владыки обжёг его, а на губах ухмыльнувшейся было Алу застыл возглас: «Что, опять?»
         
         – Кто?! – прорычал Селорн, но бедный гонец не решился ответить.
         
         Аниаллу недоумённо переводила взгляд с одного на другого. Энаора, великого мастера пакостить своим ближним, пытались убить и убивали регулярно, и очередное покушение на отпрыска Меори не должно было вызвать никаких эмоций – ну, кроме разве что сочувствия к мстителю-неудачнику, у которого, как у всякого, кто имел дело с этим поганцем, наверняка имелись все основания его проучить.
         
         – Энаор сумел отразить атаку, но он тяжело ранен. Сейчас им занимаются целители. – Эалу было всё ещё не по себе: взгляд Селорна был подобен кислоте, и испытавшие на себе его ярость ещё долгое время спустя чувствовали его всей шкурой.
         
         – Расскажи нам всё спокойно, – попросила Аниаллу, понимая, что без её чар здесь не обойтись – Селорн был слишком несдержан.
         
         Но вот с лица посланца исчезли последние следы волнения, словно нежный голос сианай смыл их.
         
         – Мы почти ничего не знаем, – проговорил он, придерживаясь за дверной косяк. – Инлир напал на Энаора и каким-то странным образом обездвижил его. Мы не имеем представления, почему принц не сумел защититься от какого-то даора, который, может быть, и очень умён, но силой особой никогда не отличался. И в тот момент, видимо, мимо проходил сказитель.
         
         – Наверное, меня искал, – мысленно предположила Аниаллу, вспомнив просьбу Теллириена рассказать ему о битве на Огненной реке.
         
         – Он зачем-то заглянул в комнату. И увидев, что там происходит, вонзил кинжал в спину своего тёмного собрата, – сказал эал, и Алу подумала: «Энаору повезло, что он не успел ещё ни разу… подшутить над Теллириеном – многие на месте сказителя и не подумали бы вмешаться. Предпочли бы насладиться зрелищем». – Он спас Энаору жизнь, заплатив за это своей: его кинжал не убил Инлира сразу, тот ещё успел обернуться и свалить Теллириена. Но исцелить себя убийца не успел…
         
         – Он мёртв? – спросил Селорн. – Это отродье тьмы спаслось от нас в смерти?!
         
         – Увы, да, патриарх, – ответил эал, прищурив глаза в знак недовольства. – Даже от его тела ничего не осталось – оно растаяло на наших глазах, обернувшись чёрным дымом. В это мгновение все почувствовали странный холод... У всех шерсть встала дыбом, – опустив глаза, признался кот. – Это было не простое покушение, патриарх, Инлир хотел сделать с Энаором что-то… особенное, действительно опасное, от чего его не спасло бы запасное тело из подвалов ан Камианов. Возможно, поэтому эльф не пытался убить Энаора на месте – он готовился перенестись куда-то вместе с ним. Но куда именно, всем нашим волшебникам выяснить не удалось. Быть может, знай мы конечную точку этого перемещения, мы смогли бы понять, почему этот случай… так напугал нас, что в нём такого из ряда вон выходящего, – озадаченно потёр переносицу сгибом пальца эал. – Так не послать ли нам за кем-нибудь из Драконьих Клыков, вдруг им удастся её определить?
         
         – Пошли. Только не за Крианом ан Саем, не хватает нам ещё обрадовать Амиалис рассказом, как один тощий эльф перепугал половину моего дома, – проворчал Селорн.
         
         – Скажи-ка, а не было ли на этом Инлире вышитого зелёной ниткой плаща, как тот, в котором Ирера в дождь ходит? – связав странные ощущения эалов с собственными, охватившими её, когда она подглядывала за хозяевами подвальчика, спросила Алу.
         
         – Да, госпожа. Видимо, Энаор отдал ему свой, – ответил посланец.
         
         – Видишь, что творится, Аниаллу? – рявкнул Селорн, когда эал, повинуясь неуловимому движению его хвоста, удалился. – Как мог этот даор… не понимаю. Но я узнаю это.
         
         Гнев исчез с его лица, сменившись холодной решимостью добраться до того, кто стоял за всем произошедшим. И зная нрав своего отца, не хотела бы Алу оказаться на месте этого кого-то!
         
         Она понимала, что если немедленно не отправится прочь отсюда, то уже не сможет сделать этого, хотя должна, просто обязана! Перед её мысленным взором стояли глаза матриарха Меори, слова анеис гулко раздавались в её голове. Аниаллу вздрогнула – она вдруг ясно увидела, что всё это было подстроено: и кошка на дереве, и старики в подвале, и Свечи Вопросов, и девочка-си’алай… и покушение на сына Чувствующей Меори. Всё, всё было только для того, чтобы она не покинула город. И, как казалось Алу, на этот раз ею играла, исподволь направляя на нужный путь, отнюдь не Тиалианна, а некто другой, куда менее добрый и милосердный.
         
         А больше всего ей не нравилось то, что Селорн тоже хотел, чтобы она осталась.
         
         Собравшись с силами, Аниаллу посмотрела прямо в глаза патриарху и твёрдо сказала:
         
         – Я не могу остаться. Я должна лететь.
         
         Она порывисто коснулась щекой щеки Селорна и решительно направилась к порталу.
         
         – Инлае мер т’арр, Аниаллу! – прорычал ей вслед одно из ритуальных напутствий Селорн. И это было единственное, что ему оставалось.
         
         – Истинно так! – резко обернувшись и гордо вскинув голову, воскликнула Аниаллу. – Да обовьёт тебя Аласаис своим хвостом и не оставит милостью, отец! – нежно добавила она, махнула на прощание рукой и скрылась в сиянии портала.
         
         – Да… вокруг шеи и потуже, дочка… – пробормотал Селорн и, бросив колкий взгляд на башню Аласаис, вернулся в дом.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         4. ПОДОЗРЕНИЯ
         
         
         
         Хелроты любят повторять, что кошки Аласаис – вероломные, самовлюблённые, хитрые и мстительные твари… м-м-да, вот видите, даже они не могут отрицать, что в нашем характере так много замечательных качеств!
         
         Энаор ан Ал Эменаит. «Эти страшные кошки»
         
         
         
         – …а теперь соблаговолите посмотреть налево. Это один из моих любимых экспонатов. Здесь, в колбе номер двадцать три, представлен результат воздействия на организм алая яда двурылых пиявок из озера Змеиный Супчик. Не правда ли – крайне интересное изменение пигментации?
         
         Мор Разноглаз нехотя повернул голову. В высокой, окованной металлом колбе с зеленоватой жидкостью покачивался на цепочках обнажённый труп эала. Яд разрисовал его чёрную кожу сотнями белёсых снежинок, в центре каждой из которых розовым пупком вздулся след пиявкиного поцелуя. Покойничек улыбался широко и не без самодовольства, словно смерть застала его любующимся своей дивной раскраской в зеркале.
         
         – Но укусы – это не так интересно. Супчик нужно навещать осенью, когда у этих очаровательных созданий начинается период спаривания. О! Если они никогда не заползали тебе под кожу, ты понятия не имеешь, что такое щекотка, а значит – не можешь считать себя полноценным алаем.
         
         – Всё-таки, Энаор, твой папаша явно был ан Камианом. Иначе в кого ты ещё такой урод… ился? – пробормотал Мор, снова растягиваясь во весь свой немалый рост на мешках с сушёными травами.
         
         Они уютно шуршали, когда он ворочался с боку на бок, чтобы отдать должное тому или иному «произведению искусства» – вокруг Разноглаза зеленел целый лес колб, начинённых обугленными, покусанными, искромсанными и свёрнутыми в поросячий хвостик тушками Энаора. Сбоку в стенку каждой из них было впаяно то, что на этот раз оборвало жизнь безумного сына анэис Меори: шнурок с бубенцами, чья-то рука, клешня или жало, горстка топазовой пыли, набор блестящих пыточных инструментов или баночка заплесневелого варенья из луррийского мха.
         
         – Ан Камианом? А откуда же тогда мой выдающийся дар волшебника? – живо поинтересовался Энаор.
         
         Мор не сразу отыскал его глазами: нынешнее вместилище мятежного Энаорова духа, запаянное в одну из колб, отличалось от прочих экспонатов коллекции лишь тем, что было относительно целым – если не считать удалённых когтей.
         
         – Тоже верно. Он мог быть и Ан Меанором – они достаточно чокнутые, – легко согласился Разноглаз. – Слушай, великий маг и чародей, тебе не надоело тут висеть?
         
         – Ну как же может надоесть общаться с таким замечательным собеседником, как ты?
         
         Мор воззрился на него, как на котлету из псины, но промолчал и устало прикрыл глаза. Уши Разноглаза непроизвольно шевелились: из-под пола доносились глухие удары, об источнике которых Энаор не пожелал распространяться. Было в них что-то неприятное и убаюкивающее одновременно…
         
         – О, сестрица Ирера! – вдруг воскликнул Энаор; на радостях он извернулся как угорь и теперь висел в своей колбе вниз головой, зацепившись длинным пальцем ноги за скобу в её крышке. – Ты пришла освободить меня?
         
         – Всё зависит от тебя, – сказала она, кидая Мору кожаный мешочек с ужином; быстро распустив тесёмки, голодный телепат с наслаждением втянул аромат маринованных улиток.
         
         – Молчит?
         
         – Молчит.
         
         – Как рыба, – пуская пузыри, поддакнул Энаор.
         
         – Чем ты там дышишь, ущербный? – глядя на него сверху вниз, ласково спросила Ирера.
         
         – Ничем. Твой папаша мне даже воздуха не оставил. Вот ведь скареда – во время линьки шерсти не допросишься, – затянул Энаор.
         
         – Что сказал Малаур? – перебил его Мор.
         
         – Ничего. Прочитал мне целую лекцию о том, что я не знаю собственного отца, – раздражённо пнула табуретку Ирера. – Что он уже не раз доказывал свою состоятельность как глава дома. Что мне не пристало уподобляться простакам, не способным увидеть за выходками нашего патриарха точный, холодный расчёт и... Что ты там булькаешь, а? – чуть не подпрыгнув, зашипела она на Энаора.
         
         – Не могу понять, чего ты ждала, дорогая сестрица? Любой творец будет горой стоять за своё творение.
         
         – Ты о чём?
         
         – О том, что это Малаур испортил Селорна. Когда твой папаша только приехал в Бри, он был такой душка. Сама сдержанность, я бы даже сказал – величавая сдержанность, да... А потом он связался с дурной ан Камианской компанией – и ты видишь результат.
         
         – Не знаю, что там в твоей колбе, но... – начала Ирера.
         
         – В моей колбе – чудесная травяная настойка на спирту, – елейным голосом подхватил Энаор. – И если ты, сестрица, соизволишь выпустить свой коготок и сделаешь в ней ма-аленькую дырочку, то сможешь насладиться нежнейшим букетом с дурманящей ноткой аланаи.
         
         – Не вздумай! – чуть не подавившись улиткой, рявкнул Мор. – Эта штука – из безднианского стекла. Только она не даёт ему колдовать.
         
         – И в мыслях не имела, – заверила его Ирера. – Так что ты там вещал насчёт Селорна и Малаура?
         
         – То, что именно Малаур создал того злобного психопата Селорна, которого ты знаешь. Он даже сплетню пустил, что твоего папашу турнули из Властителей Великого леса за некое стра-ашное преступление, о котором все молчат из опасений, что он сделает желе из их мозгов.
         
         – И про пожирание эльфийских младенцев – это тоже он? – неожиданно для самого себя спросил Мор.
         
         – Нет. Это – само, – авторитетно заявил Энаор. – Так вот, Малаур долго искал кого-нибудь на роль кровожадной твари из Ал Эменаит.
         
         – И зачем же ему это понадобилось?
         
         – Ирера, ты что, правда не понимаешь? Ты же его приёмная дочь как-никак! Селорн – сильнейший телепат, гроза всех врагов рода кошачьего…
         
         – Но не против каждого противника можно действовать открыто, – понимающе покивал Мор.
         
         – Да. Он не может просто так вломиться в разум какого-нибудь посла или там торговца и заставить его плясать под свою дудку – то есть, физически, он, конечно, может, но в большинстве стран такие выходки считаются преступлением против личности.
         
         – Разве воздействие Селорна можно обнаружить?
         
         – Нет, конечно. Наши телепаты в чужих головах не следят и лужиц не оставляют. Но сам факт, что господин З. вдруг ни с того ни с сего изменил своё отношение к вопросу Ж. сразу после того, как его вежливо попросил об этом господин С. ан А. А., наводит на мысли, верно?
         
         – Наводит.
         
         – А вот если этот господин С. пользуется славой пожирателя эльфийских младенцев, такая резкая смена мнения уже не кажется слишком подозрительной – ну сдали у З. нервишки, с кем не бывает?
         
         – Разве это не одно и то же? Я имею в виду, какая разница, запугал ли Селорн твоего З. или подчинил его с помощью телепатии – и то, и другое – преступление, – пожала плечами Ирера.
         
         – А кого Селорн запугивает? Из относительно законопослушных неалаев, я имею в виду? Ты знаешь хоть один реальный случай, чтобы он кого-нибудь загрыз? Или вынудил что-нибудь сделать под угрозой? Нет? Вот то-то. Ему не надо ничего делать, его слава всё сделает за него, – завистливо вздохнул Энаор. – Вот ради этого, простите, дети мои, за тавтологию, эффектного эффекта Малаур и уговорил Селорна «распуститься» до крайности.
         
         Ирера отвернулась, пряча растерянность. Она никогда не смотрела на своего отца с такой точки зрения.
         
         – Всё это очень интересно, Энаор. Но с чего это ты так разоткровенничался? – покончив с улитками, спросил Мор.
         
         – Думаешь, мне нравится изображать тут маринованный баклажан? – фыркнул Энаор.
         
         – Тебе достаточно рассказать Селорну, над чем вы здесь работали с Инлиром, и он тебя тут же отпустит. Не знаю, чего ты упираешься, его маги всё равно рано или поздно это разнюхают.
         
         – Да уж конечно. Они не могут понять даже то, как у меня получается разговаривать с вами через это стекло, – он выразительно постучал по колбе.
         
         – В любом случае ты Селорна не переупрямишь, – со знанием дела отметила Ирера. – Кстати, если ты так хорошо разбираешься в мотивах его поступков, может объяснишь, какие такие грандиозные замыслы он прячет за желанием отведать драконьего мясца?
         
         Энаор мигом посерьёзнел и даже вернулся в нормальное положение.
         
         – Не знаю. Но мне всё это очень не нравится. Да и матери тоже. А особенно ей не нравится, что Селорн пытается вытрясти из меня то, о чем я не имею не малейшего понятия, – помолчав, добавил он.
         
         – В смысле?
         
         – Я понятия не имею о том, чем мы тут занимались с Инлиром, – развёл руками Энаор.
         
         – Он что – стёр тебе память? Совсем? – недоверчиво поднял бровь Мор.
         
         – А вот это самое интересное: Инлир никогда не смог бы сработать так чисто, – почти прижимаясь губами к стеклу, проговорил Энаор. – Это сделал кто-то ещё. И чтоб мне мышью проснуться, если это был не эал.
         
         – Эал-предатель? Что-то не верится.
         
         – И как Селорн мог не почувствовать, что у тебя в голове пусто?
         
         – В том-то и дело… – булькнул Энаор. – Я совсем не уверен, что он этого не почувствовал. Думаю, я сижу здесь с какой-то другой целью.
         
         – Как приманка для твоего предателя? – предположила Ирера.
         
         – Например. Но мне не кажется, что всё так просто. Можете мне не верить, но я хвостом чую, что с Селорном происходит что-то не то. Что бы он ни задумал, я определённо не хочу в этом участвовать.
         
         – Честно говоря, мне тоже не кажется забавным, что он его тут запер, – глухо сказал Мор.
         
         – Так выпустите меня! Если не хотите сделать это для меня, сделайте хотя бы для собственной выгоды.
         
         – И чем же ты, рыбка, намереваешься нас подкупить?
         
         – Тем, от чего вы не сможете отказаться – я расскажу вам, как подсмотреть, что происходит в кабинете патриарха Селорна.
         
         Мор и Ирера изумлённо переглянулись.
         
         – Ты действительно знаешь, как это устроить? – одними губами спросила эалийка.
         
         – Угу.
         
         – Он почует, – с сомнением сказала Ирера, показав глазами наверх – туда, где за толщей древесины и камня прятались покои патриарха Селорна.
         
         Энаор вздохнул, окинул своих тюремщиков долгим, оценивающим взглядом и мысленно сказал Мору:
         
         – Если ты сместишь ногу ещё чуть-чуть влево, вон на тот шов между плитками, то тебя так шарахнет молнией, что ты отключишься секунд на десять и, соответственно, перестанешь блокировать мои телепатические способности. За это время я заставлю Иреру продырявить колбу.
         
         ;
         
         ***
         
         
         
         Зелёную равнину накрыл своим тёплым брюхом безветренный летний вечер. Проводив последнего посетителя, Ирсон Тримм закрыл «Логово» и перебрался в заднюю часть здания, где располагались его личные комнаты. Усевшись на подоконник, он закатал рукава и штанины и наслаждался долгожданной тишиной. Перед ним насколько хватало глаз расстилалась дремлющая лужайка, усыпанная тусклыми блёстками лунной кислицы, с редкими деревцами и красноватыми кляксами ползучих кустарников.
         
         В бытность студеном Линдоргской Академии он не смог отказать сокурсникам, вздумавшим сделать себе одинаковые светящиеся татуировки, но, испытывая отвращение к этим вычурным штукам, наколол свою в таком месте, где она будет не слишком заметна. И теперь на его свешенную за окно босую ногу, как на фонарь, слетались ночные бабочки, мухи и комары (которым, к счастью, танайская кровь была не по вкусу). Ирсон улыбнулся, вспомнив, как отец любил подтрунивать над матерью, говоря, что ему досталась настолько ядовитая жена, что ею и комары брезгуют.
         
         В дверь постучали. «Кстати о матери и отце», – пробурчал танай, нехотя спрыгнул на пол и коротким шипением включил свет. До чего же некоторые любят расковыривать старые раны! Его пальцы на пару секунд замерли на дверной ручке, прежде чем повернуть её. Ирсон посторонился, впуская в комнату гостя – человека лет пятидесяти.
         
         – Очень рад, что ты нашёл время поговорить со мной, Ирсон, – сказал тот, протягивая танаю крепкую загорелую руку.
         
         – Как я мог отказаться? – Ирсон не решался предложить гостю сесть – в некоторых странах это считалось бестактным со стороны бессмертного существа по отношению к существу смертному, эдаким намёком на его немощность.
         
         – Когда я узнал, что случилось с твоим отцом… Его жизнь не должна была закончиться так, – болезненно сжал кулаки гость.
         
         – Я долго не мог принять его выбор… его смерть, дядя Рестес. Понимаю, что вы чувствуете сейчас.
         
         Ирсон и сам пережил всё это много лет назад, когда, вернувшись домой после долгой учёбы в Линдоргской Академии Магии, не узнал своих родителей. Беззаботное счастье, как аромат духов, которые, уезжая, забыли закрыть, улетучилось, выветрилось из их дома. Отец больше не играл на смешной, завязанной узлом дудке, нахлобучив на свою огненно-рыжую шевелюру высокую шапку заклинателя змей – свадебный подарок какого-то старого друга; и мать не забиралась в широкую корзинку, чтобы, подхватив его затею, исполнить один из тех гипнотизирующих, экзотических танцев, которым она обучилась при храме Тиалианны. В детстве только эти представления напоминали Ирсону, что родители его принадлежат к разным расам, что Ирсон-старший – смертный человек, а Илшиаррис – высшая танайка, вечно юная дочь одного из древнейших жреческих родов Змеиного Глаза. Они выглядели ровесниками...
         
         Теперь же Илшиаррис с её нежной, цвета слоновой кости кожей и лёгкими, тонкими, как паучий шёлк, волосами, гибкую и подвижную, можно было принять за позднюю дочь своего мужа. Дочь, страстно любящую того, кто неизбежно её покинет…
         
         Ирсон едва различал бесконечно дорогие черты отца под сетью морщин. В первый момент он даже подумал, что тот подхватил какую-то иномировую заразу или перемудрил с новым заклятьем. А потом, поняв, в чём дело, проклял себя за то, что внял уговорам Ирсона-старшего поступить в Линдорг, исполнив его несбывшуюся детскую мечту. Как он мог не подумать о том, что эти тридцать лет могут оказаться для отца последними? Ирсон отдал бы всё на свете, чтобы исправить свою ошибку, прожить эти драгоценные годы здесь, в Северном Мосте, с теми, кого он действительно любил. А не в обществе тщеславных, бездушных колдунов! В порыве ярости он попытался сжечь, разломать, растолочь в труху свой злосчастный линдоргский посох, словно тот, как пиявка, высосал, выпил всё счастье из его жизни. Но, разумеется, не преуспел.
         
         Мать, такая бледная, что жемчужная чешуя на её лбе и скулах сливалась с кожей, постоянно говорила шёпотом, так что постороннему могло показаться, что она опасается потревожить кого-то или боится, что её подслушают. Ему было невыносимо жить в этой обители тихой грусти и медленно угасающей жизни. Он был бессмертным и никак не мог взять в толк, почему отец хочет покинуть этот мир так скоро, тем более что спастись от старости и смерти было легче лёгкого. Даже если бы семейных сбережений и связей Илшиаррис в Наэйриане[10] не хватило бы, чтобы уговорить кого-нибудь из изготовителей тел сделать ему, смертному, бессмертное тело вопреки воле Веиндора, никто не мешал найти такого умельца где-нибудь в отдалённых землях Энхиарга или вовсе за его пределами, где влияние Милосердного идёт на убыль. Но родители почему-то не делали этого…
         
         – Я смотрю, ты перевёз сюда почти всю их мебель, – сказал Рестес, проводя пальцем по ящику комода, покрытому инкрустацией в виде жемчужных змеек, обернувшихся вокруг оранжевых солнечных дисков, которых родители в шутку называли своим семейным гербом.
         
         – Да, – с трудом выдавил Ирсон; он и не ожидал, что воспоминания так навалятся на него – он словно нырнул в обманчиво мелкое озерцо за оброненным ключом и не заметил, как погрузился в сумрачную пучину, где водоросли так и норовят спутать тебе ноги и со всех сторон давит холодная толща воды. – Мама решила продать дом вместе со всей обстановкой. А я не мог ничего себе не оставить,
         
         – Узнаю танайскую манеру. Хорошо, что в этом ты пошёл не в мать, – не глядя на Ирсона, проговорил Рестес.
         
         – Узнаёте? – не сдержавшись, зашипел Ирсон. – Я думал, мама умрёт от горя, когда отца не стало!
         
         – Ирсон, Ирсон, я вовсе не хочу оскорбить её, – примирительно положил ему руку на плечо гость; танаю пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сбросить ей. – Юная госпожа Илши была прекрасной женой и замечательной матерью. Но те, кто хорошо её знал, всегда понимали, что рано или поздно её природа возьмёт своё. Или ты хочешь сказать, что жизнь с твоим отцом сейчас кажется высшей жрице Илшиаррис чем-то большим, нежели просто забавным эпизодом из прошлого?
         
         – Я не думаю, что всё это кажется ей забавным, – возразил Ирсон, но затем нехотя добавил: – Хотя душевные раны её, безусловно, затянулись.
         
         – О чём я и говорил. Она сошла со своего Пути, прожила несколько лет рядом с твоим отцом, и вернулась на него. Теперь, когда она снова отчётливо видит свою цель в служении Тиалианне, ей нет смысла оглядываться назад. И, наверняка, того же она хочет и для тебя. Как она отнеслась к тому, что ты обосновался здесь? – вдруг спросил Рестес.
         
         – Плохо. Она предпочла бы, чтобы я пошёл по её стопам. Возможно, она и права: в детстве я больше хотел быть жрецом, чем магом. И пока я учился в Линдорге, это желание только окрепло…
         
         – Но смерть отца изменила твоё отношение, – понимающе покивав, закончил за него Рестес.
         
         – Можно сказать и так, – уклончиво ответил Ирсон; он хотел поддержать Рестеса, узнавшего о кончине старого друга, но никак не собирался пускаться в откровения сам.
         
         – Можно. А можно сказать прямо: тебя уязвило, что твоя мать не помешала Ирсону совершить это нелепое самоубийство, что она не подняла всех нас, его друзей, чтобы мы удержали его, – шарахнул ладонью по столу Рестес и, не дав собеседнику возразить, продолжил: – Что она поступила, как и положено добропорядочной танайке. Не мудрено, если после этого ты решил, что стать жрецом Тиалианны – значит предать своего отца, как, сама того не понимая, предала его она.
         
         Ирсон с трудом сглотнул – Рестес, что называется, попал в яблочко. Сам он ни за что бы не отважился дать имя тому чувству, которое испытывал к служителям Хозяйки Пути с тех пор, как скончался его отец. Ему вдруг стало мучительно стыдно; он не мог бы сказать, перед кем – перед гостем, уличившим его в таких постыдных мыслях, перед оскорблённой ими матерью, Тиалианной или же самим собой.
         
         – Я очень, очень рад, мальчик, что ты не стал спорить со мной. Значит, твой ум ясен. Ты способен понять, что смерть твоего отца – трагедия, а не естественный ход вещей.
         
         Ирсон недоумённо воззрился на гостя, но тот явно истолковал его молчание как жадное внимание.
         
         – Да, ужасная трагедия. Именно так – мягко и гуманно – Тиалианна и Веиндор убирают всех тех, кто мешает их планам.
         
         – Чем мой отец мог им помешать?
         
         – А ты подумай, кем была твоя мать, пока находилась рядом с ним? – вкрадчиво спросил Рестес и сам же ответил: – Она была никем.
         
         – Для нас она была всем, – сам не зная зачем, прошептал Ирсон.
         
         – Для вас – да. Но не для Тиалианны. Для неё она была потеряна. Выйдя замуж за твоего отца, Илшиаррис забросила свою жреческую карьеру. Муж, вернее, её любовь к нему, мешала ей стать той, кем хотела её видеть Хозяйка Пути, поэтому от него избавились.
         
         Ирсон собрался было высмеять этот конспирологический бред, но память с подленькой услужливостью подкинула ему воспоминание об одном из разговоров с отцом. Тогда, не выдержав тягостного молчания, он решил разогнуть хвосты всем вопросам. Он нашел Ирсона-старшего в саду, у заросшего пруда, на любимой скамье из огненного мрамора. Старинный камень пылал так же ярко, как и в детстве, не в пример выцветшим отцовским прядям… Ирсон-старший поднялся навстречу сыну, словно давно ожидал его. Они сели, соприкасаясь плечами, как бы желая поддержать друг друга в этом непростом разговоре. Молчание длилось долго – Ирсон никак не мог подобрать слова, чтобы задать отцу терзающий его сердце вопрос.
         
         – Я простой человек, сынок, – тихо, но твердо сказал тот. – Обычный человек из обычного маленького городка. Всё, на что я был способен, уже сделано. Может быть, это не так много, но я сделал всё, что мог. И живи я дальше, моя жизнь была бы пустой и бесцельной.
         
         – Я не понимаю, разве…
         
         – Помнишь, в детстве мама читала тебе книжки энвирза Ниху? – не дал закончить Ирсону отец. – Первые две вы проглотили мигом и потом много раз перечитывали. Третью прочитали и забыли. Через четвёртую едва продрались. А начав мучить пятую, ты прибежал ко мне и страшным шёпотом сообщил, что всё понял: Ниху кто-то похитил, принял его облик и пишет от его имени всякую гадость. Помнишь?
         
         Ирсон кивнул.
         
         – Тогда я объяснил тебе, что с Ниху всё в порядке. Просто первые свои книги он написал по велению сердца, потому, что ему было о чём написать и хотелось сделать это, а все последующие – выдавливал из себя насильно, чтобы заработать деньги для своей семьи.
         
         – Но как это связано с?..
         
         – Напрямую. Я исписался, сынок. У меня нет вдохновения писать ещё одну книгу про Ирсона Тримма-старшего. Тянуть эту лямку – хуже смерти. Пришло время какого-то нового героя.
         
         – Разве обязательно писать книгу? Делать что-то выдающееся? Может, хватит «и они жили долго и очень счастливо»? – выпалил Ирсон.
         
         Отец замолчал надолго.
         
         – Может, я бы и поддался этому искушению, если бы мы с Илши оба были смертными, – сказал он, наконец. – Но это не так. Илшиаррис должна идти дальше. Бросить меня самой – во что бы я ни превратился, насилуя свою природу – у неё вряд ли хватит сил. Она будет мучиться из-за меня, страдать из-за того, что похоронила собственные таланты, но продолжать терпеть… Подумай, хочешь ли ты такой судьбы для нас обоих?
         
         Тогда Ирсон ничего не ответил…
         
         – Дядя Рестес, вы правы в одном: моим родителям было не суждено остаться вместе навсегда. Но, мне кажется, вы путаете причину со следствием: они должны были расстаться потому, что он был смертным, а она – нет, а не он стал смертным потому, что им следовало расстаться. Будь у моего отца… душа другой природы, он смог бы разделить с матерью её судьбу. Она была бы высшей жрицей, он – знаменитым магом. И они прекрасно жили бы в каком-нибудь Змеином Глазу.
         
         – Не все бессмертные существа каждый день совершают по подвигу, – покачал головой Рестес. – Кому-то из них по нраву выращивать зелень, учить детей считать или быть скромным магом городка Северный Мост, как твой отец. Ему нравилось жить так, как он жил, поэтому он и не рвался куда-то ещё. Душа бессмертного отличается от души смертного лишь тем, что ей не надоедает жить. Она потому и называется «неустающей», что, найдя своё призвание, не утомляется от будней, чем бы они ни были наполнены – починкой обуви или управлением государством.
         
         – «Чудеса Бесконечного не приедаются ей, она способна находить их и в большом, и в малом, и в изведанном, и в незнакомом. Всё, что она делает – творчество, а не рутина», – рассеянно процитировал Ирсон.
         
         – И более того, стараниями твоего отца не только твоя мать, но и ты сам оказался потерян для Тиалианны, – вдруг выдал Рестес.
         
         – Я?
         
         – Конечно. Кто уговорил тебя поступить в Линдорг, где ты чудом сохранил свою душу от тамошней магической гнили? А уж про то, как твой отец насолил Тиане под конец жизни, и говорить нечего.
         
         – Вы имеете в виду «Логово»?
         
         – Именно его.
         
         – Папа никому не хотел насолить. Он пытался отвлечь меня от мыслей о его неминуемой кончине.
         
         Старый мир, в котором Ирсон жил долгие годы, должен был скоро рухнуть, и отец, прежде чем отправиться в долгий путь к следующей жизни, хотел помочь ему создать новый. Ещё в молодости, до того как Ирсон-старший встретил свою будущую жену, ему пришла взбалмошная идея открыть особенную таверну. Он давно подметил, что, многие из его приятелей, обладающих врождённым иммунитетом к опьянению, были бы совсем не прочь иметь возможность время от времени расслабиться таким прозаическим образом. Ирсон убил кучу времени, изобретая составы, способные побороть их досадную устойчивость к дурманящим веществам. Пока, наконец, не преуспел.
         
         Идея отца не просто заинтересовала Ирсона-младшего – он вцепился в неё, как в спасительную соломинку. Уже на следующий день после того, как тот поделился с ним своими мыслями, они вместе принялись за работу. Ирсон с радостью в сердце наблюдал, как его отец с азартом спорит с поставщиками. Он надеялся, что к Ирсону-старшему вернётся любовь к жизни. Конечно, его надеждам не дано было сбыться – если любовь к леди Илшиаррис не вернула отца к жизни, то тем более какая-то куча камней и досок, скреплённых заклятиями, не могла стать якорем, удержавшим бы его в этом мире. Ирсон понимал это, но продолжал надеяться.
         
         В скором времени неподалёку от города Южный Мост появилось округлое двухэтажное здание с вывеской «Логово Змея». Ирсону понравилось его новое занятие. Пользуясь обширными знаниями в области составления всевозможных эликсиров и зелий, полученными в Линдорге, он в скором времени начал изобретать собственные рецепты приготовления напитков. Ему казалось, что жизнь налаживается и постепенно начинает походить на ту, которая была до его отъезда в Линдорг. Но... через год отца всё же не стало.
         
         – Послушайте, дядя Рестес, даже если бы вы были правы, Тиана всё равно не смогла бы ни от кого избавиться таким образом. Она и Веиндор выбирают для существа Путь, мир, воплощение и срок жизни исходя из природы его души. Если они заставят кого-то состариться раньше срока, это заметит множество существ. Когда чью-то неустающую душу запихивают в смертное тело – это сразу видно.
         
         – Посмотри на меня, – тихо попросил Рестес. – Как танай посмотри. Что ты видишь?
         
         – То, что у вас устающая душа. Вы должны были постареть… и, наверное, скончаться уже довольно давно.
         
         – Верно. Но я, как видишь, жив. И уверяю тебя, жить мне совсем не надоело, – заверил Ирсона гость, расправляя широкие плечи. – Дело в том, что сейчас ты смотришь на меня через призму своего духа Змеи. С одной стороны, благодаря ему ты вообще можешь составить представление о природе моей души, но с другой – Тиалианна через него же может исказить твоё восприятие так, как ей выгодно.
         
         – Но с папой было не так. Я видел, что он… что он выдохся, дядя Рестес, – нехотя сказал Ирсон.
         
         – Твой отец, Ирсон, при всём моём к нему уважении, всегда был довольно внушаемым человеком. Когда нам с ним было лет по пять-шесть, он услышал, как наш сосед, у которого минувшей ночью кто-то обглодал всю вишню, кричит, что воры ещё пожалеют о том, что сделали – он-де раскошелился на защитное заклинание: ягоды скоро начнут жечь им живот и не перестанут, пока те не сознаются. «Ждите-ждите, пока они не продырявят вам пуза и углями не посыпятся под ноги!», – завывал он, потрясая обломанной веткой.
         
         – А вишню, надо полагать, обобрали вы? – Ирсон не сдержал улыбки, представив своего отца рыжим сорванцом, прыгающим с ветки на ветку.
         
         – Разумеется. К утру у твоего отца живот болел так, что он умолял меня пойти и рассказать соседу как всё было. И это при том, что тот, разумеется, ни к какому магу не ходил.
         
         – Но ему было шесть.
         
         – Верно. С годами Ирсон стал гораздо мудрее. Но ведь и проповеди жрецов Тиалианны и Веиндора – это отнюдь не крики деревенского старика. На Ирсона со всех сторон обрушилась веками оттачиваемая пропаганда. И он не устоял.
         
         – А как же мама? Если, как вы говорите, судьбу отца неожиданно изменили, как она могла этого не заметить?
         
         – Она, как и ты, знала, что Ирсон – смертный. Но, видимо, не отваживалась посмотреть, какой именно срок ему отмерян – сто лет, двести, четыреста? Она была уверена, что времени им отпущено вдоволь: слишком жизнерадостным и активным существом был твой отец. Представляю, каким ударом стало для неё то, что это оказалось не так.
         
         – Вы правы. Она этого не ожидала, – согласился Ирсон; ему было не по себе – с одной стороны, в словах Рестеса всё было вроде бы вполне логично, но с другой – что-то явно не клеилось. В душе таная поднималась волна будоражащей силы – он не мог сказать, что это – облегчение, возмущение, гнев или радость, но оно вот-вот готово было выплеснуться наружу. «Стать танаем – значит предать своего отца»…
         
         – А представь себе, сколько других жён, отцов, сыновей и дочерей не ожидают, что их близких спалят, как шулер лишние карты в камине. Я хочу предложить тебе стать одним из тех, кто пытается положить этому конец. Тех, кто спас от смерти меня… и мог спасти твоего отца.
         
         – Это достойная цель, – выдержав паузу, сказал Ирсон. – Но ответь мне на один вопрос: зачем, по-вашему, Тиалианна и Веиндор всё это делают?
         
         – Чтобы никто не мешал им управлять нашими судьбами так, как им вздумается. Помыкать нами, – поморщился Рестес.
         
         – То есть, по-вашему, они добиваются…
         
         – Власти, – веско закончил Рестес и воззрился на Ирсона с таким видом, будто ожидал, что тот сейчас начнёт причитать, каким слепцом он был до сих пор, и благодарить гостя, что тот открыл ему глаза. Но случилось обратное – это слово, как мощное контрзаклинание, вмиг разрушило все чары красноречия Рестеса. Ирсон вздохнул полной грудью, стряхивая напряжение.
         
         – Тиалианна и Веиндор – власти? Дядя Рестес, вы сами-то в это верите?
         
         – Да.
         
         – А я – нет, – просто сказал Ирсон. – Когда наэй пришли в Бесконечный, они уже сами по себе были весьма и весьма могущественными сущностями. Не чета местным богам. Им ничто не мешало поработить тут всех направо и налево. А вместо этого они отдали значительную часть своего разума на службу Бесконечному – нам с вами и мириадам других существ. Они практически отказались от собственных личностей. Особенно – Веиндор. У него даже воплощения нет, чтобы, не приведи… кто-нибудь, он не стал пристрастным. А вы говорите – «власть»!
         
         «Стать танаем – значит предать своего отца», – фоном звучало в голове Ирсона. Поименованное вслух это потаённое, сокровенное, жгуче-стыдное чувство потеряло свою гипнотическую власть над ним. Ирсон вдруг вспомнил, как однажды в детстве не мог уснуть: ему всё мерещилось у окна какая-то мохнатая тень – порыкивает, почёсывается, скребёт когтями по полу. Собравшись с духом, он включил свет. Увы, тень оказалась отнюдь не корзиной для белья: в углу копошился дикий игшааг, тот самый, который загрыз соседскую козу и откусил дочери кузнеца палец. Тогда, вместо того чтобы продолжать дрожать или драпануть со всех ног из спальни, Ирсон вдруг испытал огромное облегчение, схватил со стола ножик и первым бросился на мерзкого хищника. Слабенькая, трясущаяся тушка испуганного ребёнка в мгновение ока превратилась в сильное, ловкое, гибкое тело молодого таная. Почти то же самое он чувствовал и сейчас.
         
         – И ты веришь в эти сказки про бескорыстных наэй? – уже понимая, что теряет власть над ним, спросил Рестес.
         
         – Верю. Я вижу, как выворачиваются наизнанку жрецы Веиндора, Тиалианны и даже Аласаис, чтобы жизнь в Бесконечном стала хотя бы чуть более сносной, – с жаром заявил Ирсон. – Ко мне заходит время от времени одна из Теней Аласаис, и я вижу, до какой степени самоотречения приходится доходить таким, как она, чтобы кто-то из нас смог найти себя, своё дело, свой дом. Не приведи наэй вам это испытать!
         
         Вспомнив про Аниаллу, Ирсон обошёл стол, опёрся на него и словно бы невзначай прикоснулся к одной из подаренных ему сианай запонок-носов. Так и есть – Рестес пытался воздействовать на его разум магией. «И потом он говорит, что это Тиалианна кем-то манипулирует и жаждет власти!» Танай проверил слова гостя на искренность и был удивлён тем, что запонка однозначно заявила: они шли от сердца.
         
         Рестес тем временем засобирался уходить.
         
         – Ну что ж, Ирсон. Я, наверное, вывалил на тебя всё это чересчур резко. Прости меня. Я думаю, тебе нужно о многом подумать. Возможно, твоё мнение изменится. Я почти уверен в этом, мальчик, – сказал он на пороге.
         
         Ирсон подождал, пока за Рестесом захлопнется портал, вернулся в дом и медленно притворил дверь.
         
         Но не прошло и получаса с ухода гостя, как танай принялся ругать себя на чём Энхиарг лежит: незачем было так кипятиться! В тот момент ему казалось, что он сражается с собственным заблуждением, многие годы отравлявшим ему жизнь. И Рестес из живого человека – из друга отца (возможно, также искренне запутавшегося) с одной стороны, и того, кто сможет вывести его на эту… компанию наэененавистников, с другой – превратился в зримое воплощение этих заблуждений. Едва ли не в их виновника! Дурень чешуйчатый! Нет чтобы вызнать хотя бы, где он подцепил эту заразу! Ведь Ирсон отчётливо чувствовал – за Рестесом стояло что-то действительно могущественное. И, кажется, весьма опасное.
         
         Но сказанное как отложенное яйцо – обратно не засунешь.
         
         
         
         ***
         
         
         
         – …а когда я потерял сознание, Энаор воспользовался моментом и подчинил себе разум Иреры. Вот, собственно, и всё.
         
         Мор Разноглаз закончил свой доклад и продолжил с флегматичным видом наблюдать за целительницей, возившейся с его обожжённой молнией ногой.
         
         За всё это время он так ни разу и не посмотрел на патриарха Селорна, расположившегося на одной из Энаоровых колб, завалившейся на бок и почерневшей от гари. А зачем, если и без того понятно, какое у него сейчас личико – только нервы себе портить. Ирера же, напротив, так и пожирала отца глазами, словно стремилась впитать всё его недовольство, всё его презрение до конца, чтобы никому другому ни капли не досталось. «Наверное, она всё-таки одна из тех, кому нравится, когда в них втыкают булавки. Какой-то пароксизм самоуничижения», – безучастно отметил Мор, скользнув взглядом по её судорожно напряжённым икрам. Вся эта сцена утомила его.
         
         Из всех четверых в хорошем настроении пребывала только целительница, сотрудница Дома Второго Рождения (в простонародье – «морга») по имени Пятое Ребро. Патриарх ан Ал Эменаит приводил её в благоговейный ужас. Эта романтичная дева – лысая как колено, со скуластым, безбровым лицом, искусно загримированным под череп – с восторгом находила, что Селорн сейчас донельзя похож на старого ворона, который, вдоволь наклевавшись глаз павших, расселся на чьей-то отрубленной голове и с ироничным видом обозревает поле брани. Её так и подмывало достать запоминающую пластинку и щёлкнуть пару картинок на память, но духу как-то не хватало.
         
         – Что ж, вы оба поработали на славу, – наконец изрёк патриарх. – Где был ваш дух Кошки?
         
         – Тел алаит – не панацея, каждого из нас он подводил… хотя бы раз, – осторожно возразила Ирера.
         
         – Да, но некоторых он подводит слишком уж часто. И в таких случаях, когда уж никак не должен бы, – процедил Селорн, выразительно похлопав себя по запястью.
         
         Ирера отпрянула как от удара, зажала рот рукой, на предплечье которой белел длинный шрам, и опрометью бросилась к дверям. Патриарх удостоил её только брезгливой гримасы.
         
         – А от тебя просто не ожидал, – бросил он Мору и в глубокой задумчивости удалился из лаборатории.
         
         – Слушай, а что за история с этим шрамом? Память о проигранном поединке? – тут же жадно спросила Ребро, разравнивая по ноге Мора слой пахучего бальзама.
         
         – Можно и так сказать, – поморщился телепат. – У нас, алаев, нет института брака как такового. Мы не регистрируем наши отношения, не приносим клятв верности и так далее. Однако, если некие кот и кошка настолько обожают друг друга, что чувствуют себя половинами одного целого, они могут совершить обряд, который, так сказать, наглядно подтвердит их идеальную совместимость – то есть продемонстрирует, что у них общий Путь.
         
         Закончив свою работу, Пятое Ребро поднялась и теперь слушала Мора, прохаживаясь среди колб.
         
         – Он очень простой: парочка становится друг против друга – вот как вы сейчас с Энаором номер… двенадцать – один из потенциальных супругов берёт другого за руку и проводит по ней когтями (четырьмя или одним, у кого как принято). Затем они меняются ролями.
         
         Мор едва сдержал смешок, когда Ребро, как зачарованная, потянулась было к тушке Энаора и коротко, досадливо вздохнула, наткнувшись на холодное стекло колбы.
         
         – Если царапины тут же затягиваются, – продолжал он, – значит эти двое рождены друг для друга. Если нет – значит нет.
         
         – Свадебный обряд с перерезанием вен? Как романтично! – очнувшись, преувеличенно громко восхитилась Ребро. – И у вас ещё хватает наглости говорить мне, что я странная?! И часто они ошибаются?
         
         – Крайне редко. За всю нашу историю – раз пять-шесть. Не считая «смотрин Энаора». Не слышала про такие? Его высоконагломордие однажды стянул у матриарха ан Элиатан какое-то снадобье, сделавшее его невидимым даже для алайских глаз, и пробежался по городу, когтя всех встречных кошек. Теням Аласаис в тот вечер пришлось потрудиться, залечивая все эти раны. Помню, мы тогда забрались на башню и смотрели, как то в одном, то в другом окне полыхает синим.
         
         – А я всегда думала, что такие раны ничем не лечатся.
         
         – Обычно – да. Но сианай могут убрать их, особенно если они нанесены по недомыслию.
         
         Ребро снова вернулась к ноге Мора, осторожно ощупывая её костлявыми выбеленными пальцами. Каждое её прикосновение отдавалось мучительным зудом в здоровой ноге, и телепат морщился, дёргая хвостом.
         
         – Интересно, и за кого же Ирера… – помолчав, задумчиво протянула девушка-скелет.
         
         – А вот это уже её личное дело, – сказал Мор так строго, что Ребро икнула от неожиданности.
         
         – Так, всё, я закончила. И… Ты не против, если я сделаю парочку картинок с колбами? Пожалуйста!
         
         – Да не здоровье, – махнул рукой Мор.
         
         – Спасибо огромное! – воскликнула целительница и в нетерпении провела взмокшими ладонями по своей впалой груди, обтянутой чёрной майкой с до жути искусно нарисованной грудной клеткой.
         
         Вдруг её рука нырнула в щель между рёбрами, раздвинула их и скрылась внутри едва ли не по локоть. Мор бы уже ничуть не удивился, достань она оттуда собственное сердце, однако Пятое Ребро ещё не достигла таких высот эпатажа. В пальцах её оказалась всего лишь запоминающая пластинка.
         
         Предоставив ей возможность вдоволь напрыгаться вокруг колб, Мор осторожно поднялся и прошёлся туда-сюда, разминая вылеченную ногу.
         
         – Благодарю, отлично слушается, – поклонился он донельзя довольной целительнице, когда та оторвалась, наконец, от Энаоров.
         
         – Ну так! Взяли бы меня иначе на эту работёнку, – заявила та, пряча пластину в свой жутковатый карман.
         
         Стоило дверям закрыться за ней, как их стеклянные створки вновь разлетелись в стороны, едва не впечатавшись в стену.
         
         – Вот же нечисть! – рыкнула показавшаяся на пороге Ирера. – И зачем он вообще позвал её? У нас что, своих целителей нет? Или он думает, что этот разнос будет унизительнее, если устроить его при неалаях?
         
         – Видимо, хочет, чтобы по городу пошли сплетни, – равнодушно пожал плечами Мор. – Может, так ему будет проще водворить Энаора обратно в маринад.
         
         – Знаешь, что он велел мне передать тебе? Нам с тобой приказано продолжить расследование кражи Свечей Вопросов.
         
         – Это нам-то – бездарям, упустившим Энаора? – поднял бровь телепат.
         
         – Нам. И скажи мне теперь, что Селорн в своём уме!
         
         – Не знаю, в своём ли он уме, но тут он вполне в своём репертуаре. Будем считать, что вся эта сцена должна была обеспечить нам дополнительную мотивацию.
         
         – А тебе не кажется, что он просто хочет, чтобы это расследование не увенчалось успехом? – с убитым видом спросила Ирера.
         
         – Да не принимай ты его… критику так близко к сердцу, – поморщился Мор. – Или ты уже забыла, что час назад сама хотела выпустить Энаора?
         
         – Не забыла, но всё равно – как он провёл нас! Заговорил зубы и… – она от души треснула кулаком по колбе.
         
         – Ничего он не заговорил. Я специально поставил ногу на этот шов, – языком жестов передал ей Мор.
         
         – Что?! – не удержалась Ирера.
         
         – Не кричи. Селорна не так просто водить за нос. Если бы я предупредил тебя, он бы мигом почувствовал, что ты врёшь ему.
         
         – А ты – другое дело, – недовольно пробормотала Ирера.
         
         – Не сочти за оскорбление, – развёл рукам и Мор.
         
         – Ладно. И что вы смогли узнать насчёт этого лиарова подвала?
         
         – Пока очень мало, – тут же заметно оживился телепат. – Там, в общем-то, и подвала никакого нет – у дома сплошной фундамент. Драконы вокруг него целый день едва хороводы не водили, но никаких следов порталов не нашли. Единственное, на том месте, где по описанию Алу было подвальное окно, сейчас видна отметина, подозрительно напоминающая здоровенный шрам.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Следующие несколько дней Ирсон провёл в напряжённом ожидании. Он полагал, что соратники дядюшки Рестеса подошлют к нему какого-нибудь клиента с душещипательной историей о несправедливости Милосердного или Тиалианны. Или как-то ещё попытаются наступить на любимую мозоль, чтобы расшевелить его. Но ничего не происходило. Совершенно ничего. Однако тревога не оставляла таная. Он прекрасно знал, что иногда подозрительное затишье предупреждает о близящейся буре даже красноречивее выползающих из-за горизонта туч.
         
         К вечеру четвёртого дня Ирсон решил, что ждать дальше не имеет смысла. Надо действовать самому. Рестес вербовал его в члены некоего тайного общества, а такая организация вряд ли ограничит свой аппетит одним скромным тавернщиком – должны быть и другие кандидаты в борцы с «наэйским произволом». Эта идея – найти своих «собратьев по несчастью» – так завладела Ирсоном, что он едва дотерпел до закрытия.
         
         Активировав защищавшие «Логово» магические щиты, Ирсон быстро прошёл в спальню, к тумбе, над которой был прибит десятком гвоздей огромный поднос, испещрённый множеством разводов и пятен. Отыскав среди них то, что отдалённо напоминало алайский профиль, он осторожно поскрёб его ногтем. Мутная поверхность подноса тут же прояснилась, засверкала, словно он наложил на неё очищающее заклятие, и чуть заметно завибрировала. Прошло несколько минут, прежде чем из её серебряной глади вынырнуло заспанное лицо Шады.
         
         – Извини, что разбудил, но Аниаллу сказала, что я могу обратиться к тебе, если что.
         
         – Чем я могу быть полезна? – пряча зевок, спросила та.
         
         – Тем, что расскажешь, у кого из известных тебе существ есть большой зуб на Веиндора. Или Тиалианну, но тоже в связи с чьей-то смертью. Я имею в виду, из неэалов, – добавил Ирсон, заметив иронически вздёрнувшуюся бровь своей собеседницы. – Может быть, у кого-то была история, похожая на историю моих родителей.
         
         – Похожая… надо подумать. На вскидку могу тебе назвать матриарха Мяфоршу ан Иналасс. Но она, как мне кажется, уже давно смирилась со своей потерей. Да и Веиндора в ней никогда не обвиняла.
         
         – Шада, ещё уточню: этот кто-то должен быть не слишком… мудрым и влиятельным. Кого в принципе есть шанс подбить на очень сомнительную авантюру.
         
         – Тогда могу предложить Талию ан Камиан, – тут же оживилась Шада. – Сомнительные авантюры как раз по её части. А жрецы Веиндора с радостью сделали бы из её шкуры половик, если бы могли.
         
         – Если бы могли? А она кто?
         
         – По происхождению – младшая дочь матриарха Аэллы. А по роду занятий – сложно сказать. Но её точно нельзя назвать влиятельной. Да и с мудростью там…
         
         – Отлично. Можешь меня с ней связать? Или передать, что я хочу поговорить с ней по поводу Веиндора и это очень важно?
         
         – Могу. Подожди пару минут.
         
         Поднос погас. Некоторое время Ирсон мерил коврик перед тумбой нетерпеливыми шагами. Наконец Шада вернулась:
         
         – Я заинтриговала её, как могла. Она будет жать тебя послезавтра вечером. Вот, – она прислонила к экрану листок с рядом цифр, – адрес ближайшей портальной будки – она в Наларском квартале, так что советую разуться или надеть что-нибудь непромокаемое. Тебе нужно будет пройти вдоль улицы до большого пузыря, повернуть налево и подняться по лестнице. Да, и ещё – она обмолвилась, что её уже недавно пытались зазвать воевать с Веиндором, так что если ты из той же шайки, то можешь не беспокоиться.
         
         – Спасибо, Шада.
         
         – Всегда к услугам вашей милости. Будите, если что, – хмыкнула царственная служанка и оборвала связь.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         5. КОГОТЬ КАРАЮЩИЙ
         
         
         
         …и придёт на зов твоих богомерзких деяний тал сианай, и падёшь ты в страхе ниц, ибо есть она Коготь Карающий гнева Аласаис. И освободит она милостиво дарованное тебе Богиней тело от гнусной души твоей.
         
         И отправит душу твою на муки вечные в Элаан – обитель всесжигающего, неугасимого света, где никогда не глядят с небес милостивые Глаза Её.
         
         Из проповеди жреца руалского храма Гнева
         
         
         
           …Что уж говорить – трудновато найти на карте Наэйриана лес, в котором путника не поджидала бы какая-нибудь особенная гадость. На востоке, в лесах Элленики, местные разумные «цветочки» с радостью наделают из вас удобрений или, если уж вы совсем ядовитый, постараются выколоть глаз сучком, подставят корень, дохнут в лицо едкой пыльцой. Тут не любят всех, кто не зеленеет и не колосится. Так что, ребята, едем в леса Элленики – берём напрокат тушку какой-нибудь гигантской бродячей морковки.
         
         Леса Ши, напротив, обожают гостей до такой степени, что всячески стараются завлечь их поглубже, развёртывая пред ними то роскошный ягодник, то гладь лесного озера, то грибную поляну, чтобы те, очарованные, одурманенные пряным духом природы, сбились с пути, заплутали среди паутины мелких тёплых проток, сплошь покрытых лилиями и мурмурником, утонувшими по самое горлышко крылянками, тюльпанами и колокольчиками. Чтобы долго брели по берегам, заросшим багульником и вереском, украшенным бахромчатыми бантами ирисов, зелёными игольницами росянок и гранатовыми звёздочками ни-ни; а потом, нагнувшись набрать черники, счастливо, полной грудью вдохнули споры господина и хранителя этих мест – сонного мха… и остались вечно почивать в его влажных объятьях. Резюме: готовим компас, непромокаемую обувь и, в первую очередь, фильтрующие воздух заклинания.
         
           На западе – не многим лучше: Зачарованный лес настолько отравлен магическими отходами из Линдорга, что тамошние озёра, прежде носившее романтичное имя Звёздных, теперь называют не иначе как Ползучими – за то, что они постоянно перетекают с места на место, «таская» за собой связывающие их в «созвездие» реки (также, кстати говоря, текущие в совершенно неестественных направлениях). Стоит такому озеру подтопить какую-нибудь часть леса, как та приобретает особые, часто весьма неприятные свойства – в зависимости от того, какими именно чарами отравлена водица. Там тебе то жгучих семян за шиворот выплюнут, то обовьют ветвями и примутся выпытывать, чего ты больше всего в детстве боялся, то придавят корнем, сорвут с себя губку-трутовик и примутся тереть спину, пока позвоночн… ну, не будем увлекаться. Единственное верное средство от всех этих прелестей – гид из местных мутантов жителей.
         
         Ал Эменаит сам по себе вполне мирный лес, но вот его «начинка» оставляет желать лучшего: вечно трясущиеся над неприкосновенностью своих границ эалы с одной стороны и почти спятившие от такого соседства полудикие эльфы с другой. Так что опять же – если у вас нет знакомого санитара, в этот дурдом лучше не соваться.
         
         Ниэссэдалаан, также известный как лес Рук, сначала лишит вас осязания, затем – обоняния и способности различать цвета, потом – слуха, и наконец – зрения вообще. Но это полбеды – где наша мажеская братия не пропадала? Беда целиком в том, что лес Рук с тем же успехом «выпьет» из вас все эмоции, всю жажду жить… и останетесь вы, любезный друг, лежать апатичной тушкой, пока вас не засосёт в его склизкий серый глинозём.
         
           Не отстают от коллег и Руалские леса. Вон они на карте – жирным зелёным слизняком растянулись на юго-западе, вдоль равнины Жёлтых Цветов, прижавшись боком к колючей гусенице гор Чёрного Пламени. Энхиаргцы недаром прозвали их «рассадником» – если вы поймаете у себя в огороде, скажем, эдакую помесь волка с шамппом и крабом, с жалом на хвосте и ядовитой шерстью, велика вероятность, что родиной этого «чуда природы» были Руалские леса. Причём эмигрировать в нору за вашей помидорной грядкой его, скорее всего, заставила отнюдь не жажда новых вкусовых ощущений, а страх – лютый страх перед тварями во много раз опасней его самого.
         
           «И кому же мы должны сказать спасибо за эту дивную достопримечательность? – спросите вы. – Наэй, бывшему в дурном настроении? Какому-нибудь звериному богу, которому надоело, что из его подопечных шьют меховые тапки? Или компании линдоргских магов, мерявшихся, у кого вывих мозга позаковыристее?» Ан нет. Руалскую фауну подарили нам дети Аласаис – господа руалские же алаи.
         
           Что-что говорите? «Сами-то они, небось, туда и носа больше не кажут. С котами всегда так: нагадят где-нибудь и смоются втихаря в свой Бриаэллар – пусть другие расхлёбывают»? Отнюдь. Руалцы и по сей день живут там, где жили. В самом сердце этой жуткой чащи возвышаются золотые стены их огромного города-государства – города-монумента, города-храма, города-клетки, совершенно непохожего на другие алайские города. Это царство симметрии, прямых линий и простых, геометрически правильных форм. Поля и водоёмы здесь идеально круглы, как Глаза Аласаис; каждому кусту и дереву приданы строгие очертания пирамид, цилиндров и конусов, а их изуродованные ножницами, стянутые проволокой кроны, если взглянуть сверху, образуют такие же скучные квадраты, круги и треугольники. Ничто здесь не растёт так, как ему хочется. Всё продумано, распланировано. Причём многое – давным-давно.
         
           В этом путеводителе вы не найдёте отдельной статьи, посвящённой Руалу – что толку писать о тамошних достопримечательностях, если у нас с вами нет ни единого шанса их увидеть? Дело в том, что Руал отделяют от внешнего мира не только стены, но и невероятной мощи магическая завеса – Великий Барьер, воздвигнутый царём Агиром Девятым Освободителем. Экстравагантный способ освобождения, не находите? Да-а, всё у этих руалцев не как у нормальных кошек!..
         
         Стоп. Извините. Куда-то не туда меня понесло. Пожалуй, тут, наоборот, нужно подбавить пафоса и благоговейных завываний. Итак…
         
         Заключённый в сферу Барьера, древний город живёт собственной, полной таинственных мистерий и древней магии жизнью, отрекшись от всего мира и мир этот презирая. Он никогда не спит. Он не знает покоя, ибо не знают покоя его обитатели. С утра до ночи, одержимые жаждой власти, одолеваемые страхом потерять отвоёванные привилегии, они не жалеют шкур своих, чтобы заслужить милость грозной богини Аласаис, улестить владык Руала и подняться чуть выше в его Священной Иерархии. Непрестанно читаются проповеди и совершаются обряды, испытываются яды и сочиняются оды, изобретаются новые заклинания, вынюхиваются тайны, распускаются сплетни, заключаются союзы, пишутся доносы, распределяются должности, рисуются фрески и придумываются новые лакомства для священных котов. В общем, без дела товарищи не сидят!.. В смысле, таков Руал – величайший храм Аласаис, где каждое четвёртое здание – её святилище, где каждый четвёртый житель – жрец Её Кошачести.
         
         Лишь над северо-западной частью города всегда висит тишина. Уже многие сотни лет никто не смахивает пыль с тамошних алтарей, ничьи глаза не любуются творениями искусных скульпторов прошлого. Никто не приходит почтить усопших предков, не произносит отпирающую спецзаклялку не возносит молитв Аласаис, испрашивая позволения спуститься в чрево Руала –гигантский лабиринт, сокрывший в себе залы Священных Текстов, стены которых хранят всю мудрость алайской расы; мрачные часовни и роскошные усыпальницы, где, не тронутые тленом, покоятся тела, некогда вмещавшие души величайших из алаев – Верховных жрецов, пророков, святых и прочих котоугодников, коим нет числа, а главное – царей и цариц Руала.
         
         Многие из владык города спустились сюда сами, окончив земные дела и ощутив себя достойными вознестись в Бриаэллар, к престолу Аласаис. Среди них и Агир Девятый Освободитель, перед кончиной повелевший наследнице своей, Амиалис Второй, наложить запрет на вход в эти подземелья. С тех пор ничья нога не ступала на лестницу Тысячи Ступеней. Проклятье жрецов и кара Аласаис грозят тому, кто дерзнёт вторгнуться в сии священные пределы.
         
         Так говорят, но правда ли это?..
         
         
         
         Талия Мурр ан Камиан. «Грибнику на заметку. Приложение к «Говорящему путеводителю «Четырёх Т» по Энхиаргу».
         
         
         
         
         
         
         
           Как изумились бы «всезнающие» жрецы и теперешний царь Руала Кор Второй, брат отрекшейся от трона владычицы Амиалис, если бы узнали, что в одном из залов Запретного Подземелья, не испытывая никакого страха, а наоборот, блаженствуя в тишине и покое древних катакомб, уютно расположился один из рабов наследника престола.
         
           Стоял месяц атнис, самая середина лета. В то время как солнце свирепствовало на поверхности, немилосердно опаляя бритые уши руалских жрецов, Кад наслаждался прохладой подземелья. Невысокий, чуть располневший полуэльф сидел на полу колоссальной залы, привалившись к витой колонне. По плитам струился ветерок, неизвестно как пробравшийся так глубоко под землю. Когда он особенно ощутимо пробегал по разгорячённой спине раба своими холодными лапками, тот не забывал вознести хвалу великой Аласаис, в милости своей позволившей ему родиться здесь, в Руале, под защитой целительной магии её благословенных детей. А не там, за пределами золотых стен, где, как рассказывала ему прабабка, малейшего сквозняка могло хватить, чтобы простудиться и умереть, кашляя кровью.
         
           Кад с отвращением передёрнул острыми, загоревшими до черноты плечами и вернулся к созерцанию колонны напротив, сплошь покрытой рисунками и письменами. Изображения алаев и неалаев – все разного размера, одни простые, контурные, с минимумом деталей, другие ярко раскрашенные, а третьи и вовсе обведённые золотом – располагались ярусами и соединялись великим множеством дуг, линий, скобок и стрелок. Сотни ролей, тысячи сложнейших связей – всё как в жизни. Разумеется, на этой колонне была начертана очень упрощённая схема руалского общества, но и в таком виде можно было понять её совершенство. Раб приходил в благоговейный трепет, думая о том, как мудро устроена жизнь в этом царстве восторжествовавшей Кошачести. Она вся – как лоснящаяся шкурка храмового кота: идеальная, шерстинка к шерстинке. Правила поведения на все случаи жизни были четко прописаны ещё в глубокой древности, и нынешним обитателям города не было надобности придумывать что-то новое. Все их поступки согласовывались со священным сводом законов, записанным прямо со слов богини. Всё, что совершалось и говорилось в Руале, – делалось по воле Её; Она, словно эта колонна с многоярусной росписью, являлась незыблемой основой руалского общества. Служение Ей – вот то, чем каждый алай дорожил более всего, ибо в этом заключалась цель его существования.
         
         Хозяин Анар читал (элео Аласаис!) запрещенные книги и однажды рассказал Каду, что за пределами Руала есть страны, которыми управляют властители, никак не связанные с исповедуемой там религией, а порой и враждующие со жрецами. Это казалось рабу бессмыслицей. Какой нелепо усложнённой, полной ненужных волнений и сомнений должна быть жизнь при таком странном устройстве государства! Сколько сил и времени расходовалось бы в нём впустую на бесконечные споры и склоки! И вообще – к чему хорошему может привести свой народ правитель, не приобщившийся к божественной мудрости?.. Глупость и ещё раз глупость.
         
         Впрочем, Кад слышал уже столько несуразиц из жизни неалаев, что, может быть, та книга и не лгала, и мир за благословенным Барьером и вправду был погружён в пучину хаоса, когда никто не знает своего места. Тем хуже для этого мира!
         
         Раб закрыл глаза и с шумом втянул прохладный воздух подземелья.
         
         В нескольких шагах от него возвышалась статуя, занавешенная потрёпанным холстом. Острые кончики алайских ушей оттягивали грубую ткань на макушке изваяния. Трудясь над ним, Кад был так счастлив, как не был даже тогда, когда узнал, что подарен самому наследнику престола. Он завершил работу уже два дня назад, но не спешил забывать дорогу в подземелье.
         
         И дело было отнюдь не в лени. Просто здесь, в пропитанном ароматом древности, запретном для остальных месте, он мог на несколько мгновений забыть о своём низком происхождении, вообразить себя одним из алаев – тех, чьи образы застыли на верхних ярусах этой колонны, связанные синими нитями святости, духовного родства с самой Аласаис. Спокойствие и уверенность окутывали его тёплым жреческим плащом…
         
           – Кад, Кад… Кто бы мог подумать, что я найду здесь именно тебя? Такого смиренного, такого богобоязненного, – вдруг раздался над ухом раба вкрадчивый, насмешливый голос. – Тебе же всегда так нравилось быть мухой в тенетах Её хвоста. Не надо ничего бояться, никому ничего доказывать, ни из чего выбирать. Даже думать не надо. Виси себе тихонько в том месте, где ей было угодно приклеить твой уютный кокон, и не трепыхайся слишком сильно… А то вдруг она решит, что ты вздумал вырваться, и откусит тебе голову!
         
           Кад сглотнул. Ему стало ничуть не легче от того, что поймавший его на месте преступления алай только что совершил не меньшее богохульство, сравнив Аласаис с мухоловкой (мелкой, уродливой птицей, что вечно прячется в листве, свесив наружу ловчую сеть из бледных, смазанных липкой слюной хвостовых перьев). Скорее наоборот. На секунду рабу показалось, что от возмущения и ужаса у него отнялись ноги. «Да как у тебя повернулся язык сравнить Её Священную Иерархию с этой… пакостью?! Разве Аласаис пожирает своих верных слуг?» – пронеслось где-то на задворках его сознания.
         
         Радовало одно – он хотя бы понял, кого именно ему сейчас придётся молить о пощаде. Кад заставил себя обернуться и привычно задрал голову. Угадывающаяся во тьме фигура была слишком высока для алая. Лица пришельца было не разглядеть – ровный свет, исходящий из его глаз, создавал иллюзию парящей в воздухе призрачной маски. Вслед за ними, она медленно поменяла цвет с язвительно-зелёного на задумчиво-фиолетовый. А потом стала пугающе голубой.
         
         Кад съёжился, как мог вдавив лопатки в колонну. Он помнил, каким бывает хозяин Анар, если его сильно разозлить (что, к счастью, случалось довольно редко, но если уж случалось…). Раб начал лепетать что-то нечленораздельное: что он здесь случайно, просто шёл и провалился в какую-то дырку в земле и, конечно, сделал это не нарочно и без чьего-либо ведома или приказа…
         
         Но наследника руалского трона было нелегко обмануть – от него не укрылось, что Кад оправдывался подозрительно вяло. Странной была и полная невозможность проникнуть в мысли раба – кто-то могущественный защитил его разум от постороннего вмешательства. Анар собрался учинить своей сдуревшей собственности допрос с пристрастием, но тут его взгляд привлекло зеленоватое сияние, струящееся из глубины зала.
         
         Бесшумно ступая, он двинулся на свет. Тот лился из высокого треугольного проёма в стене, ведущего в следующее помещение. Анар остановился и прислушался: было тихо, никакой, даже самый слабый, звук не выдавал присутствия кого-то другого. Алай чёрной тенью проскользнул в зал.
         
         Яркие магические огни выхватывали из мрака две из множества необъятных колонн, рядами уходивших вдаль. Прямо на полу перед ними валялись исписанные листки бумаги, какие-то книги, ощетинившиеся множеством закладок, свитки, перевязанные разноцветными ленточками, и разложенные на несколько аккуратных кучек светящиеся камни.
         
         Анар зашагал дальше. Третья колонна, четвёртая… За пятой обнаружился ещё один островок жизни: золотистый огонёк, робко притулившийся к древнему каменному столбу, едва освещал плетёный поднос, застланный измятым листом синей фольги, на котором угольками тлели четвертинки граната, белую лужицу молока, брошенную расчёску. Чуть дальше был расстелен спальный мешок – роскошный, из чёрного блестящего меха.
         
         От пушистой постели исходил нежный, тёплый, совершенно незнакомый аромат. Вдохнув его, Анар на секунду забыл, где находится. Он словно очутился в одном из тех укромных, обитых мягкими тканями и заваленных подушками альковов, в которые время от времени ускользали его соплеменники, устав от гнетущего величия своих спальных залов и постоянного чувства опасности, преследовавшего их на открытых пространствах. Сам Анар никогда не разделял этой слабости – в его понимании «пустой» и «просторный» отнюдь не значило «неуютный» и «внушающий опасения».
         
         Напротив, ему вечно не хватало вольного воздуха. Под открытым небом легче дышалось, лучше думалось и крепче спалось. Так что, к ужасу своих телохранителей, большую часть дня наследник престола проводил на крыше, подставляя спину всем желающим продвинуться в очереди к руалскому трону. Будь его воля, он так бы и сидел там, на тёплой кровле, куда не долетал шум города и завывания жрецов, где вокруг была только бескрайняя синева, и откуда алаи, люди, эльфы казались муравьями в золотом руалском муравейнике...
         
         Анар тряхнул головой, возвращаясь с небес на землю. Под землю.
         
         Присев на корточки, он заметил браслет, угнездившийся в чёрных складках спального мешка. Анар поднял его и стал внимательно разглядывать, пытаясь определить, кем мог быть хозяин этой безделушки. Уж точно не его рабом: браслет был небольшой, рассчитанный на тонкую, совсем детскую ручку, его украшала гравировка, изображающая неизвестные растения. «Неужто у кого-то из ювелиров проснулась фантазия?» – усмехнулся Анар и поднёс украшение к носу, но никакого запаха не ощутил. Из этого следовал прескверный вывод – тот, кто носил браслет, несомненно, был алаем.
         
         Анар задумчиво погладил мех. В этом мешке могли запросто поместиться даже двое алаев… или один алай и один полуэльф. «Уж не использует ли Кад подземелье как место для тайных свиданий? Не с рабыней – для этого в его распоряжении вся поверхность, а со знатной алайской дамой. То-то он спокоен как ручная мышь!» – подумал Анар, но тут же одёрнул себя. Это только в его собственную – неправильную, как считала его мать, – голову могла прийти такая кощунственная мысль, нормальной же кошке о подобном осквернении святыни и помыслить было бы страшно. Противно до дрожи в хвосте. И всё же…
         
         Анар огляделся: справа тянулась уходящая в тёмную высь, изрезанная письменами стена. Впереди и слева ничего нельзя было различить – всё терялось в пелене мрака. Он решил вернуться и всё же допросить раба, но тут откуда-то сверху донёсся резкий царапающий звук и, как ему показалось, шипение.
         
           Алай прыгнул к стене и задрал голову. Сначала ничего видно не было, но потом он разглядел крошечную искру зелёного огня. Анар следил за тем, как она медленно росла, словно приближаясь, как вдруг на него свалилось что-то тяжёлое и, несомненно, живое. Зашипев, алай отшвырнул существо прочь, привычно полоснув по нему когтями. Анар не рассчитывал, что ему удастся убить незнакомца этим ударом – важно было просто задеть его, оставить на теле следы, по которым его можно будет потом отыскать: раны от алайских когтей никогда не заживают полностью, оставляя после себя шрамы, которых не скроешь никаким гримом или чарами. Вокруг Анара замерцало голубоватое поле магической брони. Одной рукой он выхватил из-за спины меч, пальцы другой начали плести наступательное заклятие. Начали... и остановились.
         
           То, что свалилось на него со стены, безусловно, было алаем. Вернее – алайкой. На вид её кожа была холодна, как камень – поэтому Анару и не удалось заметить её сразу. Он застыл в нескольких шагах от незнакомки, выдерживая паузу мэи[11]. Но на этот раз тел алаит ничего не подсказал ему, словно перед ним стояла не живая кошка, а лишь её иллюзорная копия. Однако плечо алая, на которое ей было угодно приземлиться, ныло отнюдь не иллюзорно. «А потом ещё говорят, что алаи – воздушные создания, у которых в подушках лап спрятано по облаку», – вдруг пронеслось в голове Анара. Он мог бы дать хвост на отсечение, что никогда в жизни не слышал этого высказывания, но оно явно не было и мыслью, переданной ему этой… неловкой девицей.
         
           Алайка стояла у колонны, о которую ударилась, когда Анар отбросил её от себя, и рассеянно потирала ушибленный бок. Рваных ран на лице она, казалось, не замечала вовсе.
         
         Она была невысокого роста с такой же загорелой, как и у него, кожей, черноволосая и синеглазая. Ничто в облике незнакомки не выдавало её положения в обществе: никаких знаков или символов на одежде, никаких украшений, никакого оружия. На широком поясе покачивалась мягкая сумка, откуда высовывала свой длинный кольчатый хобот бутылка с освящённым молоком. На тёмных штанах красовались длинные полоски пыли, видимо, она вытирала о них запачканные пальцы. И кончик её носа тоже был в пыли…
         
         Причёска также мало что говорила о ней – часть волос была заплетена в две расходящиеся ото лба косички, пропущенные под ушами и сплетённые в толстую косу вместе с остальными, гладко зачёсанными на макушке прядями. Незнакомка небрежно заткнула её за ремень, но коса всё равно спускалась до колен, болтаясь сзади как второй хвост. Такую подчёркнуто простую причёску могла носить только самая младшая жрица, однако яркое сияние глаз выдавало в ней обладательницу чрезвычайно сильного духа Кошки. Вряд ли такая надолго засиделась бы в протирательщицах статуй или чесальщицах храмовых котов.
         
         А вот она его явно узнала и теперь с тревогой и, кажется, надеждой вглядывалась в его лицо, словно… словно спрашивала: действительно ли всё, что говорят про него – правда? Или же вся его жизнь, весь его образ вольнодумца и реформатора – лишь умело расставленная ловушка для инакомыслящих и сейчас, воспылав праведным гневом, он постарается прикончить нарушительницу местных табу? От этого взгляда у Анара ёкнуло сердце – он долгие годы точно так же искал в чертах своих соплеменников хотя бы тень неудовольствия, тайного, внутреннего возмущения руалскими порядками.
         
         Он страстно желал отыскать того, кому тоже опротивела эта бесконечная, бессмысленная возня вокруг грозно-равнодушных статуй Аласаис; обрыдли неподражаемые в своём занудстве проповеди о важности почитания ревнивой богини и верности раз и навсегда установленному ею порядку; осточертела зарегламентированная до последнего жеста жизнь, пронизанная преклонением перед жреческой верхушкой. Весь город – как придаток к храмам… и бесконечные интриги да пересказывание страшных сказок о внешнем мире – в качестве единственного развлечения. Неизбывная, затхлая, провонявшая лестью, завистью, ненавистью и тщеславием скука. Но, увы, за триста лет ни одного единомышленника найти ему так и не удалось.
         
         «И тут я совершенно случайно встречаю тебя, госпожа Пыльный Нос», – скептически подумал Анар.
         
         – Можешь передать Амиалис моё восхищение, – с расстановкой произнес он. – На этот раз ей удалось задеть меня за живое. Тебе сделали отличное лицо. И актриса ты отменная – так много сказать одним взглядом… ни разу не испытав того, что изображаешь. Если бы ты была первой, кого она подослала ко мне, я бы, наверное, попался.
         
         Брови незнакомки поползли вверх, однако этим её реакция и ограничилась.
         
         – И много у меня было предшественниц? – без тени страха, с каким-то сочувственным любопытством спросила она.
         
         – Почти десяток. Только раньше, выбирая среди твоих коллег, она делала акцент на их… соблазнительность.
         
         – А я, значит, недостаточно соблазнительная? Ну и зажрались же…
         
         – …а сейчас, очевидно, мать решила поставить на твой богатый внутренний мир – невостребованный в нашем жестоком Руале? – не обратив внимание на её шутливое возмущение, продолжал Анар. – Что ж, в моём случае это разумно. Странно только, что ей понадобилось столько времени, чтобы разобраться, в чём причина её неудач.
         
         – И в чём же?
         
         – Она слишком привыкла действовать по шаблону, думать, что у всех алаев одни и те же слабости, что все мы хотим одного и того же. И помощницы её – ей под стать. Слепые и глухие на оба уха. Если бы они были ещё и немые… Не спорю, с некоторыми было приятно, но ровно до тех пор, пока они не начинали свои неуклюжие маневры. «Мне больно видеть, как это ничтожество Кор восседает на твоём троне и помыкает тобой, как хочет», – проговорил Анар, мастерски пародируя одну из своих пассий. – Увы, гордость не моё уязвимое место. Приятно, что мать наконец-то это поняла.
         
         – Да не то слово, – досадливо поморщилась незнакомка; её спокойствие сбивало с толку. – И какой же, по-твоему, у меня план?
         
         – Ну, для начала ты расскажешь мне, как претят тебе руалские порядки. Например, какой ужасной несправедливостью ты считаешь рабство. Ведь Када ты за этим сюда заманила? Чтобы продемонстрировать, с каким уважением ты можешь обращаться с рабом? А та статуя возле него – неужто ты позволила ему заняться искусством? Красивый ход! Его придумала Амиалис или ты сама?
         
         – Я, – тихо ответила незнакомка. – У тебя очень талантливый друг.
         
         – Друг?! Великая Аласаис, какое слово! – расхохотался Анар. – Скажи, у тебя язык не болит, когда ты заставляешь себя говорить так о рабе?
         
         – Нет. Не болит. Но ты рассказывал мне о том, как я собиралась… охмурить тебя. Продолжай, пожалуйста, – попросила она, и Анар почему-то не смог отказать ей.
         
         – Мы будем говорить и говорить часами, поражаясь, как схожи наши взгляды, мечты и страхи. Постепенно наши встречи перерастут в свидания. В перерывах между ласками мы начнём мечтать о том, как бы изменился Руал, если бы им правили мы. Рабы получили бы свободу, городская стража подпалила бы хвосты бюрократам и взяточникам и начала по-настоящему расследовать убийства среди аристократии, влияние жрецов уменьшилось бы. Да… А потом…
         
         – …а потом мы, разумеется, пришли бы к тому же самому – что единственным, кто может помешать нашим благородным планам, является твой дядюшка Кор, – вдруг с азартом подхватила незнакомка, словно это она разоблачала кого-то, а не её саму припёрли к стенке. – И нам ничего не останется, как, скрепя сердце, устранить это препятствие на пути к всеобщему счастью. Ты займёшь трон, Амиалис станет царицей-матерью и… Только я не очень понимаю, как она рассчитывает помешать тебе править по своему усмотрению?
         
         – Тебе не хуже моего известны её методы, – пожал плечами Анар. – Объявит, что я одержим каким-нибудь демоном и начнёт распоряжаться от моего имени.
         
         – А я? – шутливо пискнула незнакомка.
         
         – А что ты? – смерил её взглядом Анар. – Скорее всего, тот самый демон нашепчет мне как-нибудь ночью, чтобы я перегрыз тебе – моей дорогой царице и супруге – горло, после чего меня и заточат в каком-нибудь храме. В целях излечения, разумеется.
         
         – Брр! Что-то мне не хочется быть твоей царицей и супругой! – поёжилась незнакомка и вдруг спросила: – А что если меня послала не Амиалис, а сам Кор? Пронюхал о её планах и захотел получить доказательства вашего заговора?
         
         – А кто сказал, что я дам тебе выйти отсюда? – вкрадчиво поинтересовался Анар. – Не стоит так полагаться на своё обаяние. Впрочем… должен признать – на этот раз вам с Амиалис удалось затронуть какие-то струны. Мне будет трудно убить тебя. Если я решу, что это нужно сделать.
         
         Анар не кривил душой. Он уже не помнил, сколько раз ему доводилось пускать в ход свои когти, но впервые ему было как-то… мучительно неловко из-за этого. Он еще раз скользнул взглядом по обезображенной щеке незнакомки и тут обнаружил, что раны её перестали кровоточить. Они наполнились синим сиянием и… и стали затягиваться по краям! Анар издал тихое, ошарашенное шипение. Такого же просто быть не могло! Кем она должна быть, чтобы Аласаис даровала ей способность исцелять то, что в принципе исцелить невозможно? Приближённой богини, её Ког… нет, об этом лучше было и не думать.
         
         Незнакомка осторожно прикоснулась к ранам пальцами, словно только что заметила их, взор её стал задумчивым, потом растерянным, щёки чуть заметно порозовели… Не прошло и минуты, как её медная кожа стала совершенно гладкой.
         
         Взгляд Анара упал на его собственную руку – ни крови, ни содранной кожи под ногтями не было. Оцепенение сразу же спало с него. Он мысленно выругал себя за наивность и посмотрел на незнакомку с новым интересом: так ловко надуть его! Созданные ею иллюзии были самим совершенством. Всего две: одна, чтобы заставить его поверить, будто он разодрал ей щёку, другая – чтобы вогнать его в столбняк от вида мгновенно заживающих ран. Вот только почему эта хитрая кошка не воспользовалась моментом, чтобы сбежать?
         
         Анар не успел отыскать ответ на этот вопрос: откуда-то из-за его спины выскочил Кад и, проехав пузом по гладким плитам, распластался перед незнакомкой.
         
         – Госпожа Аниаллу, не убивайте хозяина! – взмолился полуэльф, обхватив её лодыжки.
         
         – Убивать? – переспросила она, явно сбитая с толку его эффектным появлением.
         
         – Убивать? И как же, по-твоему, у неё это получится? – в один голос с нею полюбопытствовал Анар. Ему стало очень интересно, что же эта кошка наплела рабу, раз тот испугался за его жизнь. Кого, кроме своих царственных родственников, мог опасаться наследник руалского трона? Разве что – саму Аласаис?
         
         – Она – тал сианай! – с придыханием объяснил раб, оглянувшись на хозяина. – Стоит ей только пожелать и… всё! – Он сделал страшные глаза и тут же вернулся в исходное положение, уткнувшись носом в мягкую замшу. Но Анар успел заметить, что лицо у его слуги не слишком-то испуганное.
         
         – И не заколдовывайте его! – каким-то дерзко-капризным голосом уже не попросил, а потребовал полуэльф, но эта «падшая» тал сианай только и сделала, что нагнулась и слегка постучала его по спине согнутым пальцем.
         
         – Я и не собираюсь. Успокойся, будь добр, и отпусти мою лапу, наконец!
         
         В ответ раб что-то недоверчиво буркнул и поёрзал, поудобнее устраивая щёку в опасной близости от её когтей. Он донельзя походил на избалованного домашнего любимца, непоколебимо уверенного, что его очарование способно загладить любую наглую выходку. Насколько бы хорошо ни обращался с ним Анар, достичь подобных результатов ему не удалось. Чтобы так распустить раба за столь короткое время, требовался поистине выдающийся талант.
         
         – Клянусь усами Аласаис, я не трону твоего хозяина! – пообещала Аниаллу.
         
         Раб облегчённо вздохнул и даже разулыбался, отпустив её ногу.
         
         – И что же, Кад, заставило тебя поверить, что она – Коготь Карающий, Палач Вероотступников? – спросил Анар раба, глядя прямо в глаза Аниаллу. – Разве Тени Аласаис падают со стен, как спелые груши, или бродят по подземельям, болтая с рабами?
         
         – Но ты же видел, что произошло с ранами от твоих когтей! – ничуть не смутился полуэльф.
         
         – Это иллюзия.
         
         – Да? А почему же тогда… не видно следов магии?
         
         – Потому что это очень грамотно наложенная иллюзия. Моя мать приставила к твоей новой подружке отличных учителей.
         
         Раб не нашёл, что возразить. Он поднял лицо к Аниаллу, ища поддержки.
         
         – Спасибо, конечно, но я, увы, не большая мастерица плести иллюзии, – сказала та. – И с Амиалис я не в тех отношениях, чтобы ей хотелось приставить ко мне кого-нибудь кроме парочки наёмных убийц.
         
         – Так теперь ты – тал сианай? – насмешливо спросил Анар. – Ты же не думаешь, что я поверю в это? Даже если мой раб и проглотил эту сказочку не подавившись!
         
         – Я не теперь, я просто тал сианай. Извини, если своим неказистым видом я поколебала твою веру во всемогущую и грозную Аласаис, – хмыкнула Аниаллу; она помолчала, словно на что-то решаясь. – Думаю… думаю у нас есть только один надёжный способ установить истину. Дай мне руку.
         
         Анар понимал, что сейчас он совершит, может быть, одно из наиболее самоубийственных безрассудств в своей жизни, но ему вдруг стало нестерпимо любопытно, как этот «Коготь Карающий» собирается выкручиваться. Он шагнул к Аниаллу и протянул ей руку. Осторожно взяв его за запястье, алайка помедлила пару секунд, а затем резко выдохнула и от души пропахала когтями всё его предплечье – от локтя до тыльной стороны ладони.
         
         – Это ведь точно не иллюзия, верно? – тихо спросила она; Анар, стиснув зубы, кивнул.
         
         Они застыли друг против друга. У их ног, не решившись подняться с пола, Кад ёрзал и вытягивал шею, пытаясь не упустить ни одной детали этой странной сцены. Как и его господин, тал сианай напряжённо вглядывалась в длинные раны, словно сама не была уверена в том, что именно сейчас произойдёт.
         
         А произошло то, чего Анар никак не ожидал.
         
         Царапины перестали кровоточить почти мгновенно. Боль истаяла в волнах сладкой истомы, разлившейся по руке тёплым, целебным бальзамом. Анару нестерпимо захотелось найти какой-нибудь кусок меха и, как котёнок, урча перебирать, перебирать и перебирать его пальцами. Спальный мешок Аниаллу идеально подошёл бы для этой цели… как, впрочем, и её собственный бок, если бы она приняла свою кошачью форму. Надо только перевязать чем-нибудь руку… Окончательно забыв об опасности, Анар прикрыл глаза, смакуя это видение, а когда нехотя открыл их, увидел, что раны его стали затягиваться. На этот раз синего сияния не было – они просто закрывались, словно какие-то чудовищные цветы на ночь.
         
         Анар в растерянности посмотрел на Аниаллу. Она выглядела до смешного смущённой, словно смогла проникнуть в его планы насчёт собственного тёплого бока. Бросив на него быстрый, какой-то вороватый взгляд, она поджала губы и вдруг резко рассекла ладонью воздух над его рукой.
         
         Из ран хлынул синий свет… и тут Анар со всей оглушительной отчётливостью понял, что перед ним не безрассудная авантюристка, не шпионка его матери, с перепугу прикинувшаяся тал сианай, а подлинная Тень Аласаис. Ему не раз доводилось слышать от жрецов, какое небывалое чувство охватывало их во время таинств, если Аласаис бывало угодно обратить к ним свой взор, коснуться их трепещущих душ своей божественной силой. Никто не мог описать его сколько-нибудь внятно, рассказчики порой противоречили друг другу, но все сходились на том, что спутать это божественное дуновение ни с чем не возможно.
         
         И это действительно было так. Однако Анар отнюдь не «преисполнился праведной гордости за свою принадлежность к детям Её, благословенному роду кошачьему», не «растворился в Её сияющей мощи», не «ощутил силы повергать врагов Её в пыль». Анара охватило глубокое, щемящее чувство радости, словно он вновь обрёл старого друга или… возлюбленную, по которой тосковал уже целую вечность. Ту, что смотрела бы на мир теми же глазами. Она могла бы вместе с ним до упаду хохотать над очередными лизоблюдскими выдумками бритоухих жрецов и печалиться о том, что одарённая руалская молодёжь тратит свою жизнь на зазубривание молитв и подсиживание сверстников. Аласаис не снизошла к нему с небес, она вдруг проснулась, нашлась в его собственной душе, она была частью его самого и в то же время – чем-то бесконечно большим, важным, ценным, без чего жизнь теряет всякий вкус.
         
         А ведь ещё сегодня утром, уходя из дому, он, со словами «Пока, старушка!», фамильярно щёлкнул по носу её статую – тёмно-коричневую, хищно скрюченную, с лицом, застывшим в гримасе настолько жгучей злобы, что оно казалось сморщенным, как у древней карги. Анар не испытывал к богине ни капли почтения. Да что там говорить – он и вовсе сомневался в реальности её существования. Ещё сегодня утром… А сейчас? Как он мог почувствовать родство с этим одержимым подозрительностью, ревнивым чудовищем? Почему оно вдруг показалось ему столь прекрасным? А Аниаллу? Как у грозной Аласаис может быть такая Тень – Коготь Карающий с глазами искреннего, мудрого ребёнка? Цельный образ богини дал трещину, перед Анаром вдруг предстали две Аласаис. О реальности первой кричал каждый камень в Руале, о второй – его собственный дух Кошки. Уж не повредился ли он умом?
         
         Пауза затянулась. Сианай, заметив, что всё ещё держит его руку, разжала пальцы и, словно пряча смущение, пустилась в совершенно излишние уже объяснения:
         
         – А под когтями у тебя ничего не осталось потому, что на это тело наложено заклятие, которое тут же уничтожает всё, что он него отрывается – от откушенных рук до вылинявшей шерсти. Никто не должен узнать, что я тут была. А то разрежет меня на ленточки какая-нибудь ловушка… или зажарит, и будут потом ваши жрецы гадать, откуда тут эта котлета. Я, кстати, и со стены упала из-за одной такой штуковины – там, наверху. Она реагирует на повышение температуры и магию. Одновременно. Вот мне и пришлось с головы до ног обмазаться этой скользкой дрянью, которая прячет тепло. Пальцы поехали и…
         
         Анар уже почти не слышал её. Происходящее было настолько невероятным, неожиданным, небывалым, что мысли его безнадёжно смешались. Он очнулся только тогда, когда, оборвав свой монолог на полуслове и нахмурившись, Аниаллу спросила:
         
         – Анар, извини, конечно, но ты меня действительно не узнаёшь или по какой-то причине не хочешь узнавать? Ну, например, как часть своего позорного неруалского прошлого?
         
         – Я никогда не видел Твоё Могущество, – ещё больше озадаченный нотками обиды в её голосе, выдавил Анар. – Разве таких, как ты, такие, как я, видят не один раз в жизни – перед смертью?
         
         – Ну, коренные руалцы действительно так думают, – пожала плечами тал сианай. – Но ты-то должен понимать, откуда растут уши у этой басни.
         
         Увы, Анар не понимал, но спорить с Когтем Карающим как-то не хотелось.
         
         – Ты видела меня раньше? – вместо этого спросил он.
         
         – Да. Только очень давно – ты был подростком. Анар, ну что это за спектакль? Конечно, триста лет срок немалый, но забыть, как мы отвоёвывали тебя у твоей матери, ты вряд ли смог бы. Даже если бы у тебя было сито вместо памяти!
         
         – Моя мать чем-то прогневила тал сианай? Почему же она до сих пор жива? – ошарашенно прошептал Анар.
         
         – Очень смешно, – кисло пробормотала Алу. – Смотрю, ты отлично вжился в роль наследника руалского престола.
         
         – На то была воля Аласаис.
         
         – Анар, я что-то не понимаю – десять минут назад ты говорил мне, что терпеть не можешь руалские порядки, а теперь вдруг принялся изображать фанатичного болвана с Кодексом Правоверных между ушей!
         
         – Будто у меня есть выбор, – фыркнул Анар и, уже не в силах остановиться, очертя голову продолжал: – Можно подумать, я вправе решать, что мне говорить, где жить и что помнить!
         
         Аниаллу открыла было рот и снова закрыла его. Она побледнела, глаза её расширились от чудовищной догадки. Анару показалось, что она вот-вот грохнется в обморок и, забыв, кто перед ним, он шагнул к алайке, готовясь подхватить её.
         
         – Твоя мать… твою память?! – ухватившись за его руку, только и смогла пролепетать грозная Тень Аласаис.
         
         – Очевидно, да. Её Святейшество Амиалис была на удивление милостива к своему сыну и сделала всё, чтобы он стал достойным членом руалского общества, разум которого не искалечен ужасными призраками прошлого, – язвительно проговорил Анар, и Аниаллу содрогнулась от горечи, так и плескавшейся в каждом его слове. – Хотя мне она сказала, что жизнь моя за пределами Руала была так отвратительна, что мой дух Кошки душит все воспоминания об этих годах. Странно, что Твоему Могуществу это неизвестно, – с вызовом посмотрел он на Аниаллу.
         
         – Если бы моему могуществу это стало известно, твой отец овдовел бы, – выдержав его взгляд, очень серьёзно сказала та, и Анару почему-то стало неудобно за свою вспышку.
         
         Тал сианай опустила глаза, лицо её застыло, но он кожей ощущал, какую бурю эмоций – сочувствия, гнева, раскаяния – вызвал в ней его рассказ. Эмоции эти никак не могли принадлежать Когтю Карающему из древних легенд. Впрочем, не сама ли Аниаллу только что назвала предание о Когте Карающем басней? Происходящее всё больше напоминало Анару какой-то безумный сон. Но это было упоительное помешательство.
         
         – Анар, я не знаю, что и сказать, с чего начать, – нервно потерев лицо, пробормотала Аниаллу. – Я так понимаю, ты не был образцовым верующим и думаешь теперь, что я послана убить тебя?
         
         – Для этого Аласаис и нужны Когти Карающие. Я сейчас должен трястись от ужаса и молить о пощаде. Но у меня что-то не выходит, – признался Анар и неожиданно для себя разулыбался. – Наверное, я окончательно выжил из ума.
         
         – Да нет. Ты, похоже, здесь один в своём уме – из всех жителей этого городка под тазом, – хрюкнула Аниаллу и очень серьезно добавила: – Ты даже не представляешь, как я рада, что тебе удалось сохранить рассудок. Давай сядем?
         
         Анар медленно пустился на пол рядом с ней – ноги отказывались гнуться.
         
         – Кад, будь добр, принеси карту и мою книжную сумку. И можешь не торопиться.
         
         Она подождала, пока полуэльф скроется за колонной, и тихо сказала:
         
         – Анар, так получилось, что большая часть из того, что ты знаешь про Аласаис, её Теней, мир за Барьером и, наверное, про себя самого, имеет мало общего с действительностью. Если сказать прямо, то всё это бесстыжие выдумки ваших… местных жрецов.
         
         – То есть ты – тал сианай, Тень Аласаис, но при этом ты не Коготь Карающий, «освободительница душ, не заслуживающих этого мира», та, что наказывает алаев-отступников? Я всегда опасался прихода одной из вас, – признался Анар.
         
         – И зря. Я действительно освобождаю таких, как ты – тех, кого отторгает их родной мир, но… гораздо более гуманным способом. Я не убиваю их, а просто помогаю им переехать в более подходящее место. Ну и заодно – избавиться от чувства собственной ненормальности, никчемности, греховности и так далее. Наше, так сказать, кредо – помочь существу найти себя и своё место в Бесконечном. Вот и всё. Таково наше служение Аласаис.
         
         – Это совсем не похоже на Аласаис… На нашу Аласаис.
         
         – Ох уж мне эта ваша Аласаис! – откинувшись на колонну, закатила глаза Аниаллу. – Как натыкаюсь тут на какую-нибудь её статую, так хочется вырвать скульптору руки с корнем.
         
         – Так их действительно… две?
         
         – Да. Одна настоящая, а другая – произведение ваших жрецов. Настоящая Аласаис давно отвернулась от Руала. Жрецы воспользовались этим, исказив её образ до неузнаваемости – по сути, они создали свою, новую богиню, от имени которой правят городом. И, – она иронично усмехнулась, – и правят, что удивительно, так, что всем, кроме тебя и Аласаис, это нравится.
         
         – Если Руал попал в немилость к богине, то почему же она… не стёрла его с лица земли? Или хотя бы не поставила жрецов на место?
         
         – А зачем ей это? – просто спросила Аллу, и Анар не нашёл, что ответить…
         
         Вернулся Кад.
         
         – Давай, прежде чем говорить о высоких материях, я хотя бы расскажу тебе, кто ты, кем ты был… до? – забирая у раба сумку, предложила Анару Аниаллу.
         
         Алай кивнул.
         
         – Ты родился в Бриаэлларе триста с небольшим лет назад, – начала было сианай, но Анар тут же перебил её:
         
         – В Бриаэлларе?! Разве там может кто-то родиться? У нас считают, что туда возносятся после смерти, причём только те, кто…
         
         – …прожил жизнь воистину праведно, – закончила за него Аниаллу. – Я в курсе. Но это, к огорчению твоей матери и иже с ней, не так. Бриаэллар – такой же город, как любой другой. В нём можно родиться, умереть, в него можно переехать. И даже если ты – неалай.
         
         – В Бриаэлларе, святая святых кошачества, живут некошки? Амиалис чуть не отрезала Каду язык, когда услышала, как он доказывает одной из служанок, что хорошие рабы после смерти попадают в Бриаэллар – следом за своими хозяевами, чтобы вечно прислуживать им.
         
         – Неудивительно. Бриаэлларские неалаи – её пунктик. Её всё в них раздражает, а особенно, конечно, их количество – некошек в Бриаэлларе почти в семь раз больше, чем кошек.
         
         – Зачем вам столько рабов? – вырвалось у Анара.
         
         – У нас нет рабов. Все эти неалаи – свободные граждане. Ну или неграждане, но тоже свободные.
         
         – В это трудно поверить.
         
         – Я понимаю.
         
         Аниаллу достала из принесённой Кадом сумки сложенный в несколько раз лист пергамента. Он оказался таким большим, что Анару пришлось помочь Алу развернуть его, и когда они наконец справились с задачей, старинная карта как плед укрыла ноги им обоим.
         
         – Вот, смотри – это Бриаэллар, нанесён на карту точно так же, как и остальные города, – сказала Аниаллу, указывая в самый центр пергамента – туда, где отблёскивала синим крохотная звёздочка, нарисованная над тонкой жемчужной иглой. – Единственное его отличие в том, что он построен не на земле, а на летающем острове в форме кошачьего глаза. Тут ваши легенды не лгут.
         
         – Поймай меня кто-нибудь из наших с такой картой… – присвистнул Анар, выразительно проводя когтями поперёк горла; Аниаллу держалась так непринуждённо, что эта свобода в обращении исподволь передалась и ему.
         
         – Ага. Но не будем разрушать их уютные иллюзии, – подмигнула тал сианай. – С тех самых пор, как твоя мать была вынуждена отречься от руалского престола, она мечтала о том, как его займёт кто-нибудь из её детей. Тогда она сможет вернуться назад с триумфом и править как царица-мать. Ну, это ты и без меня знаешь. – Она сочувственно поджала губы. – Увы, её старшие отпрыски оказались непригодны для этой чести – они пошли в отца, были… чересчур неруалцами. А твоя единоутробная сестрица Накар, хоть и отличалась необходимыми амбициозностью, коварством и фанатичной преданностью Аласаис, в то же время с детства обладала таким крутым нравом, что с годами обещала стать и вовсе неуправляемой. Она ни за что не поделилась бы с Амиалис даже крохой своей власти.
         
         – Оставался я, – поморщился Анар.
         
         – Да. Тебя мало прельщала перспектива запереться от мира с кучкой фанатиков, ты хотел путешествовать, подумывал поступить на службу в «Крылья Заката» – компанию, которая занимается перевозками – чтобы объездить весь Бесконечный. Но, боясь расстроить мать, ты и не заикался об этом и вёл себя как примерный руалский принц: по вечерам читал священные книги, а по утрам прислуживал в храме.
         
         – И она обманулась? – недоверчиво спросил Анар.
         
         – Вряд ли. Думаю, она рассчитывала, что, сыграв на твоей сыновней любви и чувстве долга, сможет вылепить из тебя всё, что пожелает.
         
         – Я любил свою мать?! – Анар воззрился на Алу так, будто она обвинила его в поедании жертвоприношений.
         
         – Тебе было очень жаль её. Она ведь такая несчастная: из Руала её изгнали, короны лишили, возможность казнить всех, кто на неё не так посмотрел, отобрали – как тут не расчувствоваться? Не знаю, как сейчас, а тогда на тебя можно было клеить этикетку «добродей концентрированный, повышенной отзывчивости».
         
         – Добродей? – хмыкнул Анар, пробуя на вкус новое словечко.
         
         – Ага. Так наш патриарх Селорн называет всех, кто вдохновенно портит жизнь себе или окружающим во имя некоего Великого Добра, – патетично пропела Аниаллу. – В общем, тебе хотелось осчастливить каждого, кто под руку подвернётся, не разбираясь, достоин ли он этого. Чем Амиалис и собиралась воспользоваться.
         
         – И ей это удалось.
         
         – Нет. В один прекрасный день, ни с кем не посоветовавшись, ты вдруг взял и поступил учиться в Академию Магии Агадара. Сбежал, покинув благословенный Бриаэллар. Вот сюда, – Аниаллу постучала когтем по крохотному кружочку, примостившемуся около гор, почему-то изображённых в виде челюсти. – Амиалис пришла в ярость. Она была готова за хвост притащить тебя обратно, но твоему отцу каким-то чудом удалось убедить её отложить расправу, посмотреть, во что всё это выльется.
         
         Однако Академия оказалась именно таким рассадником вольнодумства, как Амиалис и ожидала. Чем дольше ты там учился, тем более критичным становился твой ум. Ты стал лучше разбираться в жизни, в окружающих, да и в себе самом, научился… корректно, но настойчиво отстаивать своё мнение, не боясь чьего-то недовольства. Это не значит, что ты напрочь перестал считаться с чужими чувствами, но твоё стремление во что бы то ни стало щадить их сошло на нет. И Амиалис с ужасом обнаружила, что лишилась ниточки, за которую собиралась дёргать. Ты всё меньше и меньше походил на удобный инструмент. Её, разумеется, это не устраивало, и она вознамерилась забрать тебя домой пока ещё не поздно.
         
         Тогда-то мы и познакомились. Тебе как раз сообщили о её приезде, ты мчался по коридору к ректору Агадару – просить, чтобы он не отпускал тебя. А я брела навстречу с вот такой стопкой книг. Ты сшиб меня с ног, стал помогать собирать бумажки и, оправдываясь, проболтался о планах Амиалис.
         
         – И ты вступилась за меня? Почему? Она ведь моя мать и имела право делать со мной всё, что пожелает.
         
         – По местному закону – возможно. Но не по бриаэлларскому. Ты был уже достаточно взрослым, чтобы самостоятельно решать, где тебе жить, чему и у кого учиться и с кем общаться. Я намекнула Амиалис, что если она не перестанет покушаться на это твоё право, ты можешь воспользоваться другим – перейти в другую семью. Например, к тому же патриарху Селорну в дом ан Ал Эменаит. Я блефовала, конечно, но она попалась. И убралась из Академии вон.
         
         – Блефовала? Он побоялся бы связываться с ней? Или дело во мне?
         
         – Да нет. Он, конечно, поворчал бы для приличия, что я вешаю на его шею очередного беспомощного добродея, но потом смилостивился. Сказал бы что-нибудь вроде: «Ну что делать, возьмём его подметать портальную залу, вряд ли он ещё на что-то сгодится». А сам был бы рад до умопомрачения – не каждый день в его ворота стучатся такие маги, как ты… тем более что лучший волшебник его дома – совершенно сумасшедший. Трупы свои коллекционирует. – На расстилавшихся перед Анаром просторах Энхиарга случилось землетрясение – его собеседница брезгливо потрясла ногой. – Нет, ты сам не согласился бы на подобное предательство своей семьи – так ты тогда смотрел на вещи.
         
         Потом я как-то потеряла тебя из виду. Я очень мало времени провожу в Энхиарге. Постоянно где-то… И вот, в один из таких наездов я узнаю, что ты уже два года как уехал в Руал! Я не поверила, что Амиалис удалось добиться этого одними уговорами, и пошла разбираться к твоему отцу. А он уверил меня, что это было твоё осмысленное решение.
         
         – Ему удалось обмануть тал сианай? Разве это возможно?
         
         – В том-то и дело, что Криан не умеет лгать! – с нотками отчаяния воскликнула Алу. – Совсем. Он совершенно искренне считал, что в тебе заговорила кровь предков твоей матери. И ты захотел пойти по их стопам. Он сам был ужасно раздосадован этим, но мешать тебе на стал… Вот и я не стала тоже. Я не сомневалась, что ты всегда сможешь вернуться в Бриаэллар. Но ты не сделал этого. А раз так, значит, твой отец не ошибся, ты действительно прижился там. Потом я, правда, слышала, что трое твоих друзей попытались пробраться в Руал, где, как они считали, тебя удерживали силой, но их схватили и изгнали из Энхиарга – что-то такое они там натворили...
         
         Но я и подумать не могла, что всё обстоит так, как ты рассказываешь! Я всегда знала, что Амиалис порядочная стерва, но проделать такое с собственным сыном… Между ушей не укладывается! Вот, значит, какой цепью она приковала тебя к этой дыре. Понимала, что, узнав Руал поближе, ты неизбежно захочешь сбежать, и все её планы посадить тебя на трон накроются пёсьим брюхом. Какой удар по честолюбию! А пока ты считаешь, что мир за Барьером ещё хуже, ты будешь пытаться увидеть положительные стороны в том, что у тебя есть.
         
         Анар кивнул.
         
         – Хотя дело здесь, наверное, не столько в «захочешь», сколько в «сможешь». Да, – продолжала рассуждать Аниаллу, – она понимала, что ты достаточно проницателен и рано или поздно узнаешь всю правду о внешнем мире. А если даже этого не случится, то просто из любопытства захочешь высунуть нос из родного леса. Другой вопрос, сможешь ли ты это сделать… Так что, думаю, в первую очередь она хотела избавить тебя от «противоестественной науки иноверцев».
         
         – Вряд ли. Мне кажется, что как раз эти воспоминания она оставила нетронутыми. Смешно – я не знал, как меня зовут, но прекрасно понимал, что нужно сделать, чтобы стать невидимым или превратить проныру в камень, – возвысил голос Анар, заметив притаившегося за колонной Када.
         
         – А если бы ты вдруг захотел переместиться в соседний зал, как бы ты это сделал? – вдруг спросила Аниаллу.
         
         Анар принялся описывать ей схему заклинания, но замолчал, когда она сокрушённо покачала головой.
         
         – Я знаю и другой вариант, – предложил он.
         
         – Дело не в этом. Раньше тебе вовсе не пришлось бы читать заклинания, чтобы сделать это. Ты смог бы прыгать с места на место или летать одной силой мысли, не прибегая к магии в обычном смысле этого слова. Это такая же… врождённая способность, как моё умение залечивать раны от алайских когтей. Лишить тебя её – редкостная жестокость. Как отрезать кошке когти и все вибриссы повыдёргивать.
         
         Анар слушал её затаив дыхание. Бывало, что он просыпался, зависнув под потолком в обнимку с тёплым плафоном люстры. Он не мог понять, какая сила удерживает его в воздухе, хотя всегда отличался способностью находить мельчайшие следы колдовства.
         
         – Когда я сдуру обмолвился об этом матери, она вся заледенела от ярости. Я думал, она меня загрызёт.
         
         – Она совсем ничего тебе не объяснила?
         
         – Сказала, что это большой позор, знак моего прошлого отступничества. Что я должен бороться с этой богомерзкой дрянью, не позволять злу завладеть моей душой. И ни в коем случае никому не говорить об этом.
         
         – Слышал бы это твой отец… – покачала головой Аниаллу, но тут же поспешила сменить тему, решив, что выворачивающих мозг сюрпризов с Анара на сегодня хватит. – Как же ты вообще смог здесь выжить?
         
         – Ну, выжить оказалось не так трудно. Другое дело – жить… – Анар характерным жестом взъерошил волосы между ушами, потёр затылок, словно у него разболелась голова. – Я проснулся в каком-то зале. Пустом. Было темно, холодно и как-то неприятно тихо. Надо мной склонилась Амиалис, разодетая как на праздник. Я смотрел на неё и никак не мог вспомнить, кто она, почему меня так мутит от её торжествующего взгляда. Сзади неё маячил кто-то в чёрном. То ли уши его были прижаты, то ли он вообще был неалаем. Он спросил, довольно ли Её Святейшество тем, как он позаботился о её сыне. Она ответила: «Чрезвычайно». И ушла. Помню, её хвост весь был в какой-то золотой пыли. Тогда я не знал, что золотить хвост – привилегия матери наследника… символ того, что она своего добилась. Но его вид всё равно разозлил меня до крайности, будто она плюнула мне в лицо; я постарался понять – почему, не смог и тут обнаружил, что не помню вообще ничего. Я даже имени своего вспомнить не мог! Запаниковал, рванулся куда-то, но в зале не оказалось дверей, и я несколько часов метался от стены к стене, царапал их когтями, не столько от страха, сколько от ярости…
         
         
         
         Посланный за Анаром Кад нашёл его скорчившимся на каменном карнизе под самым потолком. Выглядел его новый хозяин неважно: глаза Анара были тусклы, волосы спутаны, пальцы все в крови. Раб долго уговаривал отупевшего от усталости и бессмысленного сражения с собственным беспамятством Анара спуститься вниз. Никакие посулы, рассказы о роскоши его нового дома, ожидающих его почестях на юношу не действовали. Он походил на птицу, чудом вырвавшуюся из когтей хищника и в ужасе забившуюся под крышу.
         
         
         
         – Он-то и обрадовал меня, сообщив, что по нашему дурацкому закону, Кору должен наследовать я, а не один из детей его величества. Кад был в восторге от этого, а для меня его слова прозвучали как приговор.
         
         – Удивительно – Амиалис смогла отнять твои воспоминания, образы прошлого, но не связанные с ними чувства, – прошептала Аниаллу.
         
         – Да, тут у неё явно что-то пошло не так. Так же, как и с моим телом. Видимо, она решила привести мою внешность в соответствие местным стандартам. Когда я проснулся, я был ниже ростом, чем теперь, мои волосы и шерсть были чёрными. – Анар выразительно дёрнув своим «отвратительно неруалским» тёмно-золотым ухом. – А глаза не меняли цвет.
         
         – Дай угадаю – они были благородно-зелёными?
         
         – Разумеется. Как у неё самой, – оскалился Анар. – Но и года не прошло, как я вытянулся и…
         
         – Выцвел, – подсказала Алу.
         
         – Я вообще сильно изменился с тех пор, как ты меня видела? – с каким-то странным напряжением спросил Анар.
         
         – Очень. Но, думаю, тут дело не только в стараниях Амиалис. Тогда ты был типичным алайским подростком: тощим, нескладным, с выражением хочу-всё-знать на физиономии… очень жизнерадостным, открытым. У тебя была такая… такая добродушная улыбка, она сильно смягчала твоё лицо, хотя уже тогда было видно, что грозную морду ты унаследовал. Не знаю только, от кого больше – от матери или от отца, у них обоих черты довольно резкие, – добавила Аниаллу, рассматривая его с деловитым видом искусствоведа (Анар сказал бы даже – чересчур деловитым). – А сейчас, не будь я тал сианай, я бы тебя, наверное, испугалась. Ты стал такой… внушительный.
         
         – Я работал над собой, – кисло пробормотал Анар. – Если хочешь получить здесь хотя бы клочок личного пространства, нужно распугать целую армию назойливых котов – слуг, жрецов, наставников, родственников, якобы друзей…
         
         – И потенциальных цариц, это мы уже видели, – вставила Аниаллу, забавляясь конфузливым выражением, появившемся на его лице.
         
         – И их тоже. Я сразу понял, что бесполезно пытаться переубедить или переупрямить этих фанатиков. Гораздо выгоднее притвориться одним из них. И главное – не расстраивать маму, – жутковато осклабился Анар, и Алу сделала движение, словно собралась спрятаться под карту. – А я постоянно чувствовал, что она всё время опасается, как бы я не выкинул что-нибудь эдакое… как бы не подвёл её.
         
         
         
         Именно благодаря этим опасениям матери, составлявшим суть бесконечных нотаций и наставлений, Анар смог получить хоть какое-то представление о себе «доруалском». И, надо сказать, нарисовавшийся образ не слишком-то ему понравился. Послушать Амиалис – он был каким-то слабовольным, болезненно-любопытным оболтусом с ветром в голове, живущим без принципов, без цели и смысла. Конечно, Анар не считал мать истиной в последней инстанции, но, как говорится, не бывает котят без кота.
         
         В результате, преследуя две цели – обрести большее влияние, а значит большую свободу, и доказать самому себе, что он отнюдь не беспомощен – Анар преподносил Амиалис один приятный сюрприз за другим. Она боялась его наивности, недальновидности, доверчивости, а он раз за разом вылавливал среди своей (и даже её собственной!) свиты подосланных роднёй шпионов; ожидала от него идиотической прямоты и открытости, а Анар, быстро научившись скрывать свои чувства, исподтишка манипулировал нужными кошками. Стоило ему чего-то пожелать – магический предмет, дворец, жреческий сан – как он с восхитительной быстротой находил способ заполучить это. Его начали уважать и побаиваться. Восхищения заслуживала и неожиданно проснувшаяся в нём набожность – он мог часами просиживать перед статуями Аласаис, отрешившись от всего мира, погружённый в благоговейное созерцание богини. Амиалис было невдомёк, что в эти блаженные часы её хитромордый отпрыск размышляет отнюдь не о том, как преумножить славу Матери Всех Кошек…
         
         
         
         – Так что я совсем не «добродей», – заключил Анар.
         
         – Ну-у, если бы ты изложил всё это на бумаге, а я – прочитала, может, я бы с тобой и согласилась, – лукаво склонила голову к плечу сианай. – Но я-то слышала, каким тоном ты всё это рассказывал.
         
         – Каким?
         
         – Уны-ылым, – протянула она.
         
         – А здесь всё донельзя унылое. Даже интриги.
         
         – Да? А я думала, у вас тут что ни день, то фейерверк… с летальным исходом.
         
         – Нет. Фейерверки, конечно, тоже случаются, но устраивать их довольно рискованно. Здесь всё гораздо скучнее. Во-первых, у нас есть целая армия бюрократов под названием «Стражи Кошачести», которые денно и нощно следят за тем, чтобы поведение граждан соответствовало их социальному статусу. Тебя постоянно сравнивают с эталоном. Яркость рубашек оценивают и углы поклонов замеряют, мышь их сожри! И строчат бесконечные отчёты. А потом, на основании этого бреда, решается, достойна ли данная особь повышения или же, напротив, её стоит понизить. Или вообще сослать в какой-нибудь храм – для исправления изъянов души.
         
         – А на освободившееся место назначают кого-то более достойного.
         
         – Да. Взятки, фальсифицированные отчёты, компромат, доносы – вот самые смертоносные из местных ядов и заклинаний. Хотя можно и просто «помочь» своему сопернику провалить какое-нибудь задание. Опять же, идеальный подчинённый у нас – это тот, кто послушен руководителю как его собственный хвост, кто наизусть знает раздел Кодекса Правоверных Кошек, посвящённый занимаемой им должности. И не дай тебе Аласаис проявить какую-нибудь инициативу! Иногда мне кажется, что в Руале можно жить, вообще не думая. Достаточно зазубрить Кодекс и вести себя в каждой ситуации предписанным образом. Стимул – реакция. Чисто рефлекторно. И все тогда будут тобой чрезвычайно довольны… Со временем ты сможешь получить всё, что захочешь.
         
         – Беда в том, что тебе нечего было тут хотеть, – понимающе покивала Аниаллу.
         
         – Да. Местные годами могут лелеять мечту удостоиться чести подносить какому-нибудь жрецу какой-нибудь священный жезл. Или получить привилегию чесать уши в присутствии царицы. Или стать начальником того наглеца, кто встал на шаг впереди них на церемонии Первого Утра. Они из шкуры ради этого выпрыгнут. Я чувствовал себя каким-то ненормальным. И постепенно действительно начал с ума сходить от скуки.
         
         Амиалис поздно спохватилась – к тому моменту, как она поняла, что я не собираюсь сражаться с Кором за власть, у меня уже были довольно хорошие связи, в том числе и в царской семье. Дядя смекнул, что крайне выгодно иметь наследником такого неамбициозного дурачка, как я. Он милостиво закрывал глаза на мои выходки. Я мог закатить пирушку со своими рабами, проспать важную церемонию и даже попытаться протолкнуть какую-нибудь реформу… никому не нужную, как потом выяснялось. – Анар болезненно поморщился. – У меня постоянно дежурила его собственная стража, так что если бы Амиалис вздумалось ещё разок прополоть мне память, это неминуемо получило бы огласку и её снова выдворили бы из Руала. Так что планы её рухнули. Хотя она по-прежнему в силах удерживать меня здесь. Ничья, временное перемирие. Абсолютно безнадежное…
         
         И вот, когда я уже смирился со своей участью, появляешься ты, одной с нами расы, даже больше алайка, чем мы все, но при этом совершенно непохожая на нас… на них. Такая же неправильная, как я. Это, мягко говоря, обескураживает. Да что я говорю – если бы сама Аласаис спустилась ко мне с небес, я бы и то удивился меньше, чем когда ты заговорила со мной так… просто, по-дружески. Послушай, – вдруг спохватился он, глаза его полыхнули синим, – ты сказала, что помогаешь таким, как я, найти себе новый дом. Так ты здесь из-за меня?
         
         – Честно говоря, нет, – виновато прижала уши Аниаллу. – Я хочу прояснить один эпизод из прошлого Руала, никак с тобой не связанный. То есть – хотела прояснить, – поспешно поправилась она. – А сейчас я хочу разобраться в том, что случилось с тобой. Понять, как такое вообще могло произойти прямо у нас… у меня под носом! И, конечно, помочь тебе вернуться в Бриаэллар. И чтобы Амиалис получила по заслугам.
         
         – Если я сейчас проснусь, то вместо утреннего молока выпью яду, – пугающе серьезно сказал Анар.
         
         – Тебе не придётся, – заверила его Аниаллу. – Тут есть только вот какая проблема – если ты сейчас появишься в Бриаэлларе, моё пребывание здесь будет обнаружено и вся работа пойдёт насмарку. Это, конечно, не идёт ни в какое сравнение с тем, что ты вынес, но мне бы очень не хотелось никого подвести. Да и, если ты хочешь насолить Амиалис, лучшая возможность, чем помочь мне в моём… расследовании, тебе вряд ли когда-нибудь представится.
         
         По лицу Анара пробежала тень подозрения, и Алу тут же разгадала направление его мыслей.
         
         – Анар, я не пытаюсь тебя использовать! – воскликнула она. – Если ты не захочешь поучаствовать в моей возне с Барьером, я всё равно помогу тебе выбраться отсюда. Портал за той колонной, мы можем воспользоваться им прямо сейчас. Единственное, о чём я тебя попрошу по старой дружбе, это погостить пару недель у патриарха Селорна, не показываясь никому на глаза. Тогда и я не буду… разоблачена, и тебе это будет выгодно – Селорн великолепный телепат, и если кто-то и сможет вернуть тебе память, так это он.
         
         – Ты думаешь?! – Анар так резко, всем корпусом развернулся к сианай, что укрывавшая его карта обиженно зашуршала.
         
         – Селорн справлялся и не с такими задачами, – сказала сианай, гибко изогнувшись, чтобы ухватить дальний край пергамента, а то мало ли что – карта не щека, на ней дырки так просто не зарастают.
         
         – И какую цену он за это попросит?
         
         – Никакой. Кроме разве что права выступить обвинителем на процессе по делу твоей матери, – хитро прищурилась Аниаллу.
         
         – На процессе?
         
         – В суде. Он давно мечтает учинить над кем-нибудь показательную расправу. А тут такой простор для его язвительности!
         
         – Извини, что я сомневаюсь в твоих словах. Наверное, для тебя это прозвучит дико, но никто никогда не предлагал мне бескорыстную помощь. Вообще никогда. Здесь это не принято.
         
         – Перестань! – замахала на него сложенной картой Аниаллу. – Ещё тебе передо мной извиняться. Ты имеешь полное право возненавидеть меня за то, что я допустила, чтобы ты прозябал здесь триста лет. Я вот уже себя ненавижу со страшной силой.
         
         – А ещё у нас не принято признавать свои ошибки. Любой из моих старших родственников с радостью прикончил бы меня, лишь бы скрыть свой промах.
         
         – Особенно – промах такого масштаба, – подхватила Алу. – Ну, я, слава Аласаис, не твоя родственница, так что могу заниматься публичным самоедством сколько душе угодно.
         
         – Ты сказала «поучаствовать в возне с Барьером»?
         
         – Академия Агадара, та самая, где ты учился, наняла меня, чтобы я кое-что выяснила насчёт него.
         
         – Зачем? Зачем тебе изучать то, о чём ты и так знаешь заведомо больше любого другого?
         
         – В том-то и дело, что не знаю. Я не всеведущий Коготь Карающий, забыл?
         
         – И почему вообще они заинтересовались Барьером? Хотят узнать принцип его работы? Напасть на Руал? – насторожился Анар.
         
         – Да нет, конечно. Меня наняли вполне безобидные историки. Их давно мучит вопрос – было ли… изменение местной фауны неожиданным побочным действием магии Барьера, или его святейшество Агир Девятый так всё и задумывал. Особенно, конечно, в этом жаждут разобраться потомки тех, кому пришлось по его вине оставить свои дома.
         
         Анар навострил уши – прежде ему и в голову не приходило, что твари, непрестанно множащиеся, пожирающие друг друга под стенами его города, появились по милости Освободителя. И правда, любопытный момент.
         
         – Да, но если Агир действительно совершил… преступление перед существами окрестных земель, то он сделал это с попустительства Аласаис. А ты со своими «безобидными историками», придав всё гласности, предашь богиню, и кары тебе не избежать! – опомнившись, предостерёг Аниаллу Анар.
         
         – Опять ты со своей карой! Аласаис сама не в восторге от того, что здесь произошло. Она надеялась, что безумие жрецов не дойдёт до такого предела… Однако это не значит, что я намерена рассказать историкам всю правду. Не за чем расковыривать старую рану, уж лучше помочь ей затянуться. Тем более что дом ан Руал – твои соплеменники, которые живут в Бриаэлларе – давно выплатил компенсации всем пострадавшим.
         
         – Им есть дело до каких-то неалаев? – не поверил Анар.
         
         – Да. Хотя, думаю, в первую очередь они хотели отмежеваться от своих руалских собратьев.
         
         – Никто нас не любит! – он иронично прищёлкнул зубами.
         
         – Увы! – только и развела руками тал сианай.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Хотя, прощаясь, Анар попросил день на размышление, Алу ни секунды не сомневалась, что он согласится помочь ей. «Чтобы это ходячее любопытство упустило такой шанс!» – хмыкнула она, проводив его взглядом.
         
         Оставшись одна, Аниаллу первым делом обернулась пантерой и тщательно вылизалась. Напряжение постепенно отпускало её. Она растянулась на спальном мешке – чёрная на чёрном. Её гладкая шкура блестела куда ярче, чем драгоценный мех л’эрры.
         
         – Хорошо, что ещё никто не догадался шить спальные мешки из алаев. Или – шубы мёрзлым эльфкам.
         
         Аниаллу перевернулась на спину и капризно поиграла лапами, словно отмахиваясь от настойчиво лезущих в голову мыслей о недавней встрече. Лучше она будет думать… вон – об эльфках.
         
         – Эльфки – это совсем не то, что эльфийки, – лениво мурлыкал «Коготь Карающий», пытаясь отогнать видение с золотыми ушами, такое сладкое и такое горькое одновременно. – Эльфки водятся в Элаане и Лиддариане, все из себя такие высокомерные, утончённые до судорог, преданные Лайнаэн до кончиков ушей… Живые статуи. Холодные, как жабы в сумерках. Красота их столь идеальна, что… что извилины в мозгу выпрямляются. А магия Света! Она пропитывает их изнутри и сияет на их лицах так ярко, что слепит глаза, – (видение украсилось переливающимися тремя цветами глазами). Аниаллу сердито фыркнула: – Хоть на перекрёстках их вместо фонарей расставляй! – Она перевернулась на бок и продолжила свои этнопсихологические изыскания: – Эльфийки же – прежде всего, конечно, аглинор-р-р-ские – больше походят на неувядающие букеты, где в чашечке каждого цветка росой плещется солнечный и лунный свет. Одни – как небрежные, но страшно милые охапки полевых цветов, другие – как связки белых лилий, перевитых шелковой лентой. Кажется – пропустишь между пальцев прядь волос и ощутишь терпкий, свежий аромат, словно растёр листик мяты или веточку можжевельника… Вот странно: почти все они бессмертны, а смотришь на них и почему-то вспоминаешь о том, что цветам суждено засохнуть, листьям – осыпаться. И становится так светло, печально и покойно на сердце.
         
         Поток «отвлекательных» мыслей иссяк. Аниаллу повернулась на другой бок и из великолепной чёрной пантеры вновь превратилась в порядком растерянную девицу с кошачьими ушами. Чувство вины, недовольство собой мешало ей насладиться моментом. Хотя ей и было чем оправдать себя.
         
         
         
         Она отлично помнила вечер того дня, когда триста лет назад жизнь свела её с Анаром ан Саем. Она получила огромное удовольствие, выдворив Амиалис из Академии (хвост бывшей царицы извивался как разъярённая змея, пытающаяся цапнуть державшую её руку), и ещё большее – сообщая о своём успехе ректору Агадару и, конечно, самому Анару. Однако… однако не прошло и пары часов, как удовольствие это было отравлено. Готовясь ко сну, Аниаллу перебирала в памяти события этого удивительного дня, смакуя особенно приятные моменты… и вдруг с ужасом обнаружила, что всё сделанное ею для Анара донельзя похоже на её обычное, тал сианайское, вмешательство в чужую судьбу. Она появилась в его жизни как раз в тот момент, когда окружение было готово принудить его пойти против природы его души – конечно, без Тиалианны здесь не обошлось!
         
         Съёжившись под одеялом, Аниаллу вся оцепенела, приготовилась к тому, что вот-вот эйфория схлынет и она вновь провалится в глухую бездну, где есть только вязкий мрак, только чувство того, что не хватает воздуха, что сердце вот-вот зайдётся, как бывает от непереносимой жары или страха, даже чего-то более тяжкого, мучительного, после чего смерть – лишь сладкое избавление от мук. Так, как бывало с ней всегда, когда в очередной раз возвращаясь из сладкого альтруистического забытья, вызванного пробуждением её «змеиной» части, она медленно становилась сама собой и с отчаянием от собственного бессилия понимала, что эту «кошачью себя» она снова предала. Но особенно сильно боялась она увидеть Анара другими, трезвыми глазами и разочароваться в нём, ощутить его чуждость себе, какую ощущала во множестве спасённых ею созданий. Сейчас он казался ей живым воплощением всего, что она больше всего любила, ценила в алаях, к чему стремилась сама и чего никак не могла достичь, измученная внутренней борьбой. Аниаллу хотела во что бы то ни стало сохранить эту упоительную иллюзию, крушение которой, казалось, способно было раздавить её. Вот почему тогда, триста лет тому назад она поспешила покинуть Академию, опасаясь встречаться с Анаром.
         
         Она раз за разом вспоминала этот чудесный вечер, когда, сидя в кабинете Агадара, они с профессором, виновником торжества и двумя его лучшими друзьями отмечали свою маленькую победу. Тогда на Аниаллу снизошёл какой-то благостный покой. Она вдыхала сладковатый запах дров, смешанный с пряным ароматом ежевичного супа, и рассеянно поглаживала босой ногой дремавшего у камина шпаргалочного голема Плута. Его бумажные бока шелестели, щетинясь сотнями трубочек, ленточек, гармошек; глаза, в свете которых на его собачьей морде проступали ряды крошечных янтарных букв, умиротворяюще мерцали. От удовольствия он мурлыкал себе под нос ответы на билеты по магической гигиене. Но Алу пропускала бормотание голема мимо ушей, слушая рассказ трёх мальчишек о первом в их жизни Приключении с большой буквы. Перебивая друг друга, ошалев от оказанной им ректором чести, друзья описывали ей, как сумели вытащить своего любимого преподавателя из элаанской тюрьмы.
         
         Когда даже сам Агадар, несмотря на всю свою силу и связи, не отважился на резкие телодвижения, эта троица решила, что прекрасно справится со спасательной миссией. Они пробрались в его личную библиотеку и, миновав множество ловушек, стащили оттуда несколько книг – древних харнианских[12] томов, со звонкими стеклянными страницами и буквами, похожими на язычки пламени. Каким-то чудом друзья перевели их с мёртвого наречия хоа и узнали месторасположение подземного города Ихтерна, который исчез ещё во время войны Огня, видимо, окончательно поглощённый землёй. Дождавшись каникул, троица отправилась туда, чтобы найти древнее Око Огня – опасный артефакт, способный призывать лиар знает откуда самое мощное оружие харнианцев – ар’шант’тааша. Это разумное существо, созданное из живого пламени, было столь могущественно, что харнианцы, в безумии своём объявившие войну всему Наэйриану, сумели благодаря ему продержаться почти неделю в своей столице, хотя Хоа осаждала объединённая армия всех рас. Управлять им было можно, лишь обладая огромными познаниями в области огненной магии и чрезвычайно сильной волей в придачу.
         
         Студенты завладели камнем, и Анар ан Сай, всего-навсего пятикурсник Академии, сумел подчинить себе рождённую пламенем тварь и направить её на помощь учителю. Тааш разнёс в каменную крошку замок, где заточили неудачливого волшебника и, вобрав последнего в себя, в целости и сохранности перенёс его в танайский город Змеиный Глаз. После этого, послушный Оку, тааш явился в Академию Агадара (где Анар со товарищи уже успели предстать пред притворно гневными очами ректора), прошествовал ночью через двор, по самому зданию (мимоходом спалив несколько ковров и гобеленов) и вошёл в спальню сына Амиалис. В тот момент Анар пытался оторвать от пола Око Огня, ставшее вдруг невероятно тяжелым. Тааш обернулся струйкой пламени и втёк в камень, который вмиг рассыпался пеплом.
         
         Анар превзошёл все ожидания своих учителей, справившись с существом, рядом с которым сам был, что пламя свечи рядом с костром. Но с матерью, приехавшей забрать его из Академии, он справиться не смог – не было более с ним тааша, а своих сил одолеть могущественную Амиалис у Анара не хватило.
         
         «И тут пригодилась я», – холодея, думала тогда Аниаллу…
         
         
         
         Вот и сегодня, стоило ей понять, что Анар нуждается в ней, как застарелый страх ледяной волной обрушился на сианай. Но на этот раз – накатил и тут же схлынул. Она со всей отчётливостью увидела, что ничуть не обманулась в Анаре. Ей было ужасно стыдно за свои сомнения, за то, что, заманив сюда именно его раба, она так и не отважилась расспросить Када о хозяине.
         
         Аниаллу не терпелось исправить свою ошибку, как можно скорее загладить вину (если такую вину вообще можно чем-то загладить). Чтобы хоть как-то облегчить душу, она решила уже сегодня рассказать историю Анара Селорну, чтобы он начал думать о том, как лучше всего обставить возвращение сына Амиалис в Бриаэллар и изгнание её самой из того же Бриаэллара.
         
         Но, увы, на этот раз планам Алу не суждено было осуществиться…
         
         
         
         ***
         
         
         
         Стоило тал сианай ступить на ковёр в своей спальне, как портал за её спиной полыхнул алым и с подозрительным шелестом рассыпался крупными искрами, словно диск его был сделан из промасленной бумаги. Аниаллу отпрыгнула от кучки пепла и попробовала снова открыть его, но не сумела. Слова заклинания отзвучали и потонули в сумеречной тишине, как вспыхивает и гаснет огонёк спички, которой пытались поджечь отсыревший трут. «Вот тебе и сверхнадёжный драконий портал!» – в замешательстве пробормотала Алу.
         
         В комнате не было слышно ни звука, кроме тихого перешёптывания сквозняка с парочкой ароматных липовых метёлок, но сианай казалось, что где-то в её затылке вибрирует, звенит потревоженная струна. Знакомое ощущение – так всегда бывает, когда наткнёшься на ловушку, оповещающую хозяев о незваных гостях. Нет ни завывания сирены, ни топота стражи, но хвостом чуешь, что тебя обнаружили и пора уносить ноги. Скользя взглядам по знакомым предметам, Аниаллу никак не могла взять в толк, почему ей вдруг стало так тревожно на душе.
         
         Заметив какое-то движение у себя за спиной, Алу резко обернулась и нос к носу столкнулась с матриархом Меори. На осунувшемся лице анэис страх мешался с недовольством. Яростно прошипев что-то вроде: «Я так и знала, что она не послушает!» – Верховная Чувствующая схватила Аниаллу за руку и, не слушая возражений, потащила её вниз по лестнице – в кладовку. Отпихнув с дороги ящик с лентами, матриарх остановилась перед рамой с десятком костюмов и принялась срывать с неё вешалки, швыряя их на пол. Затем, бесцеремонно наступив на ворох одежды, она пнула одно из колёс рамы, и та, задрожав, вдруг превратилась в рамку живой абстрактной картины – пространство между стойками заполнили синевато-рыжие переливы. Меори собралась было втолкнуть Аниаллу в открывшийся портал, но сианай выпустила когти и что было силы упёрлась ногами в пол.
         
         – Скажи хоть, куда он ведёт?!
         
         – Назад в Руал. Прыгай скорее. Ты не должна больше появляться здесь, слышишь?! – гневно прошипела анэис.
         
         – Сначала объясни мне…
         
         – Не объясню, – мотнула головой Меори. – Покинь город и не возвращайся сюда, пока это будет в твоих силах. Делай своё дело и забудь про нас. Я говорю тебе это как анеис и как мать, сына которой чуть было не убили. Да, я знаю, кто за этим стоит. Не спрашивай меня – если я тебе отвечу, жертв будет куда больше… Скажу одно: он хочет, чтобы ты осталась в городе, поэтому тебя не должно быть здесь. Убирайся немедленно!
         
         Ловко извернувшись, она с неожиданной силой толкнула Аниаллу в плечо и не постеснялась подставить ей подножку, так что сианай рыбкой нырнула в портал, который мгновенно схлопнулся за её спиной.
         
         – М-да, иногда жалеешь, что ты не Коготь Карающий. Некоторые прямо напрашиваются на то, чтобы их хорошенько покарали! – поднимаясь с пола, в сердцах воскликнула ушибленная Тень Аласаис.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         6. ПОСОБНИЦА СМЕРТИ
         
         
         
         
         
         Вы – бодливая корова, а бог не дал вам рогов? Обращайтесь в ближайший храм Веиндора Милосердного. Вам – поможем. Бога – накажем.
         
         Надпись на майке Талии Мурр ан Камиан
         
         
         
         Выгнутая дверь портальной будки беззвучно отъехала в сторону, стряхнув под ноги Ирсону целое семейство лунных слизняков, прятавшихся от птиц за её розоватым стеклом. Влажный воздух благоухал свежими водорослями, чистым бельём и сваренными в сливках моллюсками. Вокруг не было ни души. Слева услужливо разгорался подробный план Наларского квартала. За планом темнели дома на высоких сваях, хаотично рассыпавшиеся по всей ширине канала; их просторные веранды связывали десятки лёгких деревянных мостиков. Прямо от будки начиналась кривая улочка. По правой её стороне тянулось серое двухэтажное здание, овальные окна и двери которого обрамляли распахнутые рыбьи челюсти, оправдывая название портальной точки[13] – «Зубастый тупик». Длинные зубы морских чудищ поблёскивали серебряным лаком, а в угловых комнатах второго этажа – где, видимо, помещались детские, – клыки покороче переливались яркими оттенками бирюзы, охры и лазури.
         
         Улочка была вымощена ноздреватым жёлтым камнем. Местами плитки разъехались, и между ними торчали клочья мха, похожие на пучки скрюченных птичьих лапок. Исходящий от них слабый цитрусовый запах показался Ирсону интересным. Он нагнулся, осторожно сорвал шершавый стебелёк, потёр его между пальцами… и чуть не слетел с дорожки – она вдруг затряслась крупной дрожью, а плитки начали подпрыгивать, с чавканьем шлёпаясь обратно. Ухватившись за фонарный столб, танай был вынужден ретироваться на выложенный ракушками откос. «Нос мой – враг мой», – поморщился он, с любопытством обнюхивая веточку мха. Дорожка продолжала дрожать.
         
         – Господин змей! – окликнул его кто-то. – Ты не волнуйся, он не придёт.
         
         – Кто? – спросил Ирсон, оглядываясь в поисках говорившей.
         
         – Гшрут. Ну гшрут – пупырчатый, зубы в три ряда. – Незнакомка перегнулась через перила террасы, опоясывавшей второй этаж ближайшего дома на сваях. – У куриного мха с ним симбиоз. Мох вкусный, все норовят его сожрать, вот он и выкручивается как может. В природе он селится в длинных таких пещерках с одним входом и, как только кто-нибудь забредает полакомиться им, устраивает эту тряску – зовёт товарища (гшрут же кроме вибрации ни на что больше не реагирует). Товарищ вылезает из своего логова, перегораживает вход в пещеру и подъедает всех мохоедов. Но сюда кто же разрешит его привезти? Зато мох у нас самый отборный – аж плитки подскакивают.
         
         – Спасибо за ликбез, – улыбнулся Ирсон извечной алайской страсти рассказывать приезжим о местных достопримечательностях (в список каковых в Бриаэлларе, казалось, был занесен каждый разбитый цветочный горшок и мышиная норка).
         
         Дорожка тем временем успокоилась, и танай смог перебраться поближе к своей собеседнице. Судя по всему, она принадлежала к дому ан Элиатан[14]. На шёлковой глади её рыжих – типичных для этих котов-сновидцев – волос прижатые к голове уши казались треугольными заплатками из чёрного бархата – их кончики стягивала продетая в серьги цепочка, обёрнутая вокруг небрежного пучка на затылке. Да и в её тоненькой, угловатой фигуре, с острыми локтями и торчащими ключицами, было что-то подростковое… или эльфийское – тоже характерный признак этой породы.
         
         – Прости, я ищу Талию ан Камиан, – спохватился Ирсон.
         
         – Прощаю! – донеслось в ответ. – Могу помочь, но это будет стоить пару сотен.
         
            – А что так круто? Ты меня на руках собралась до неё донести? – в тон незнакомке поинтересовался Ирсон.
         
            – Ага, – кивнула та. – За полтинник – на руках до Морга. А ещё за полтораста купишь себе там новые глаза. У них нынче распродажа. На непарные – двойная скидка.
         
            – Талия? – сощурился танай.
         
            – Она самая, – довольно кивнула ушастая нахалка. – Поднимайся! Меня никто никогда не узнаёт – я полукровка, к тому же крашеная. Приятно познакомиться. – Она на человечий манер протянула ему руку, обтянутую перчаткой какого-то защитного заклинания.
         
            – Взаимно. Извини, что опоздал…
         
            – Да ничего страшного. Я здесь работаю. – Она ткнула пальцем куда-то вправо.
         
            Ирсон пригляделся. Тусклые круглые фонари, рачьими глазками выраставшие из колонн и перил, едва освещали намазанную клеем панель в простенке между двумя окнами и рассыпанные по ней кусочки мозаики: две раздувшиеся хищные рыбины «улыбались» друг другу, скаля целые веера крючковатых зубов.
         
            – Смешные, правда? Будто каждая держит в пасти по ежу, – нежно улыбнулась Талия.
         
            – Наверное. Как же ты их при таком свете выкладываешь?
         
            – С трудом. Здесь больше сотни оттенков. Но в этом-то весь и смысл – и на мышиный паштет зарабатываю, и глаза тренирую. А то что-то я их запустила в последнее время. Скоро перестану отличать «кошачий нос» от «выгоревшего кирпича» и «тараканьей спинки», – пожаловалась алайка. – Присаживайся – вон туда, на тахту.
         
            «Тахта» представляла собой низкий стеклянный поддон, заполненный упругими голубоватыми шарами. Более мелкие с одной стороны и покрупнее с другой, они изображали икринки: внутри каждой сферы можно было разглядеть свернувшегося бубликом малька – длиннохвостого, полупрозрачного, с перламутровыми пуговицами глаз. Вся эта конструкция показалась Ирсону чересчур хрупкой.
         
            – Садись не бойся, – заметив его замешательство, похлопала по пузырям Талия. – На них даже Струноус валялся, еле согнала. Эта штука массажная: ты ложишься, а мальки о тебя трутся. Обмурлыкаться можно!
         
            Ирсон осторожно опустился на «тахту»; шары под ним мягко спружинили. Талия устроилась напротив, на перевёрнутом ящике из-под плитки.
         
            – Шада сказала, что ты влип в какую-то историю с жрецами Веиндора и хочешь, чтобы я поделилась опытом, как выбраться из этого супа, верно?
         
            – Не совсем. Несколько дней назад со мной связался один из старых друзей моего отца – моего покойного отца. Он заявил, что папа ни много ни мало пал жертвой заговора Тиалианны и Веиндора. Якобы они заставили его состариться и умереть, хотя душа его не была смертной.
         
            – Зачем? – подалась вперёд Талия.
         
            – Чтобы моя мать вернулась к служению Тиане. – Ирсон отвёл глаза; ему было неудобно даже пересказывать этот бред. – Она сейчас очень высокопоставленная священнослужительница. Можно сказать, одна из приближённых наэй.
         
            – Дивная сказочка! Но, я так понимаю, ты на неё не купился?
         
            – Нет, конечно. Я на неё настолько не купился, что выпроводил этого проповедника до того, как успел выведать у него хоть что-то об этой его… организации.
         
            – И теперь мучаешься любопытством и жалеешь? – Талия вопросительно подняла кончик хвоста.
         
            – Нечеловечески. Я подумал – может, кто-то ещё получил от него такое приглашение и сумел придержать свой язык? Спросил Шаду, и она сказала, что тебя тоже… зазывали воевать с Веиндором?
         
            – Вроде того. Изначально всё выглядело вполне благопристойно: за завтраком ко мне подсел такой серьёзный дядечка – узкие глазки, бородка поросячьим хвостиком, – мы поболтали о погоде, ценах на ношеную одежду и анлиморских куртизанках, а потом он как-то незаметно перевёл разговор на то, какой беспредел устраивают в других мирах Веиндор и его «Стражи Смерти»[15]. Мол, в Анлиморе одна дама нашептала ему это на ушко – представляю сию картину, – закатила глаза кошка. – Я люблю пощёлкать клювом на эту тему, но мне хронически не с кем. А тут вдруг мне в уши льются мои же собственные мысли, только другими словами! Поначалу я даже было решила, что он таким образом решил за мной приударить.
         
            – Ага, и именно для этого завёл разговор про анлиморских дамочек, – заметил Ирсон.
         
            Талия уставилась на него с неподдельным изумлением.
         
            – Увы и ах, но, по мнению кучи народа, одно другому не мешает. Скорее даже, наоборот. Он мог хотеть донести мысль, вроде: я был в Анлиморе и теперь знаю кучу всяких постельных штук. Не желаете попробовать? – она с каким-то грустным бесстыдством подёргала бровью. – Я же дочь Аэллы, а мама уже лет восемьсот развлекается, строя из себя безмозглую весеннюю кошку. Грудь себе эту вырастила неподъёмную… У меня чаще спрашивают, правда ли госпожа Х спит с господином Ы, чем – как пройти в библиотэку! А ведь я – профессиональный гид по Бриаэллару! – она возмущённо хлопнула ладонью по соседнему ящику, и кусочки мозаики брызнули во все стороны. – Ладно. Это к нашему делу не относится. Так вот, он пел о важности реформ в нашем «министерстве Смерти», и я внимательно слушала до тех пор, пока он вдруг не заявил, что в идеале было бы неплохо вообще избавиться от Веиндора как сущности. Я прямо икнула от удивления. Спросила его – а не слишком ли это радикально? Он ничуть не смутился, сказал, что Бесконечный прекрасно существовал до того, как в него пришли наши наэй, включая Милосердного, и дальше расчудесно без них обойдётся. Во всяком случае – без одного.
         
            – Так и сказал?
         
            – Да. Мы, главное, в этот момент сидели на Серебряной площади, в двух шагах от храма Веиндора. Я, вообще-то, девушка не слишком впечатлительная, но тут мне стало очень не по себе. Аж шерсть на хвосте дыбом встала. Странное чувство…
         
            – Он загнал тебя в тупик? Тебе было нечего ему возразить?
         
            – Нет. Он привёл довольно много аргументов, но ни один из них не был бесспорным, – изменившимся голосом пробормотала Талия. – Дело было не в том, что за его словами маячила истина, скорее… за ним самим чувствовалась сила. Что-то холодное, могущественное, разрушительное. Я вдруг почувствовала себя маленьким испуганным котёнком, захотелось со всех лап броситься к Инону – нашему местному главжрецу Веиндора – и наябедничать на этого дяденьку-бяку. Глупо… но рассказываю, как есть.
         
            – И что ты сделала? – затаил дыхание Ирсон.
         
            – Поподдакивала в нужных местах и обещала подумать. Он сказал, что сам найдёт меня через некоторое время.
         
            – Слава тебе, о дочь прекрасной Аэллы! – с облегчением воскликнул Ирсон.
         
         Алайка расхохоталась, передёрнула плечами, стряхивая напряжение.
         
         – Я такая!
         
         – Талия, не знаю, удобно ли задавать этот вопрос... Шада сказала, что у жрецов Веиндора на тебя зуб. Что именно вы там с ними не поделили?
         
            – Ирсон Тримм! Ты же всё время мотаешься в Бездну, неужели ты ничего об этом не слышал? – неподдельно возмутилась алайка.
         
            – Нет.
         
            – Значит, продолжим ликбез. Вся эта история началась лет шесть назад. Я тогда в Бездне обреталась, работала проводником и ещё – так, консультировала разных торговцев по мелочи. А в свободное время писала для газеты «Красная Бездна». У нас сложился чудесный творческий коллективчик: алай с аллергией на кошачью шерсть, помешанная на охоте эалийка и кот-долинник, возомнивший себя жабой. Волшебное время…
         
            Талия мечтательно уставилась куда-то вдаль. Проследив её взгляд, Ирсон увидел высокий дом, через этаж опоясанный широкими открытыми галереями. Хозяева квартир выгородили себе на них по балкону, обнеся свой клочок общей площади вычурной решёткой – спереди, с боков и даже сверху. Здание от этого стало до смешного похожим на стеллаж, заставленный птичьими клетками. Стеллаж птичника-параноика, забитый колючими, кое-где застеклёнными, зачарованными клетками – чтобы, не приведи наэй, никому не вздумалось просунуть через их прутья свой поганый палец. Типичное зрелище для Бездны.
         
            – И?.. – поторопил собеседницу Ирсон.
         
            – А потом в одном из номеров мы напечатали… давай я лучше дам тебе прочитать. – Она покопалась в припорошенной извёсткой сумке и протянула танаю свиток. – Статья называется «Неожиданные факты о “Справедливом перерождении”»[16].
         
            Ирсон принялся читать, время от времени бросая на Талию недоверчивые взгляды.
         
            – «Торговать душами, как картошкой» – шикарно! Не ожидал от вас такого радикализма, госпожа ан Камиан! – Он отвесил алайке шутливый полупоклон, возвращая свиток. – И что же случилось дальше?
         
            – Дальше был скандал, – блеснула зубами та. – А потом ещё одна статья. И мегаскандал. В результате «КБ» пришлось закрыть, а мне – вернуться в Бриаэллар и отсиживаться у мамы под юбкой. На моё счастье, помимо маменьки за меня вступился один высокопоставленный жрец – Инон. Теперь он бездомный, так что громкую фамилию его опустим. Я и не думала, что смогу наделать столько шума. Я ведь ничего принципиально нового не сказала.
         
         – Зато ты сказала это громко. Публично.
         
         – Жрецам Милосердного нашего пришлось попотеть, чтобы… успокоить массы – хотя, думаю, многие до сих пор не успокоились. Но это всё были ещё цветочки, – заговорщицки склонившись к Ирсону, прошептала Талия. – Ягодки начались, когда эти олухи додумались изгнать Ина – мол, я промыла ему мозги и он стал профнепригоден. Если бы я так умела! – присвистнула алайка. – А Совет Бриаэллара давно хотел избавиться от нашего тогдашнего главжреца Милосердного – это был такой мерзкий чванливый старый хрыч, так что мне не пришлось особо хлопотать, чтобы Ина пригласили на его место. С тех пор местный Серебряный Храм – величайший рассадник ереси… или животворящий источник обновления – это кому как больше нравится. – Она плутовато подмигнула танаю.
         
            – Например?
         
            – Ну-у, особенно нас любят, пожалуй, за поправки к закону «Об “одушевлённых предметах”». Веиндоровы жрецы как видят такие штуки, так буквально в истерику впадают, причём им не важно, что там у тебя – меч с заточённым в нём врагом или поваренная книжка с душой любимой бабушки, которая сама туда радостно заселилась. Всё это – мерзость, надругательство над естественным порядком вещей и подлежит немедленному уничтожению. Желательно – вместе с владельцем, – Талия выразительно выгнула бровь. – А мы с Ином убедили Совет Бриаэллара, что не стоит чесать всех под одну гребёнку. Надо проводить экспертизу, разбираться – как забравшаяся в рожок для обуви душа… дошла до жизни такой. Может, это был один из тех, кто приходит в экстаз от вида девичьих ножек. Или туфель. Вот он и получил от какого-то доброжелателя возможность вечно наслаждаться близостью предмета своего вожделения. Сам млеет, дамы, которым он расточает комплименты в какой-нибудь обувной лавке – тоже. И кому от этого плохо? – воинственно нахмурившись, вопросила Талия, и Ирсон икнул от сдерживаемого смеха. – Конечно, другое дело, когда душу засунули в табуретку насильно, или заманили туда обманом или шантажом, или удерживают там после того, как она осознала, что вечности можно найти лучшее применение...
         
            – Да уж. Вряд ли у кого-нибудь на душе написано «любитель ножек».
         
            – Конечно. Но, знаешь, танайские учёные выделяют группу существ, назовём их «созерцателями», которые получают наибольшее наслаждение, пассивно воспринимая что-либо. Что именно – на их душах, безусловно, не написано, но… общая направленность – налицо. Жить своей жизнью им не так интересно, как наблюдать за чужой. В результате собственное тело становится им в тягость – пока у тебя есть обычная тушка или хотя бы возможность говорить, тебя вечно будут тормошить, пытаться вовлечь в общую беседу, заставить участвовать в чём-то, соответствовать каким-то нормам – в общем, отвлекать от подглядывания самым беспардонным образом. Так не лучше ли избавиться от этого несносного куска мяса? Ладно, мы ушли от темы. Совет Бриаэллара внял нашим с Ином доводам, и вскоре при миграционной службе появился отдел в четыре котоморды, занимающийся выдачей сертификатов на «одушевлённые предметы».
         
            – Неужто бесплатно? – прищурился Ирсон.
         
            – За очень умеренную плату. Но ты в правильную сторону подумал – когда жрецы узнали, что тут ещё и деньги замешаны, они дошли до белого каления. Чего мы только не наслушались… Один раз их целый храм набилось – помолиться Милосердному о нашем наискорейшем успении.
         
            – И?
         
            – И ничего, – весело мотнула головой ан Камианка. – Попыхтели и угомонились. Веиндор их молитвам ни разу не внял. Судя по всему, ему до нас с Иноном дела мало. Иначе прилетел бы по наши души один из его призрачных драконов и… и заткнулись бы мы на веки вечные. Вот так-то. А поправки наши тем временем расползлись ещё по нескольким кодексам – анлиморскому и лар’эрт’эморийскому. Я слышала, что и ваш Змеиный Глаз подумывает их принять.
         
            – Странно, что я ничего об этом не слышал. Ни в Бездне, ни в Глазу, ни у себя в «Логове».
         
            – Просто мы очень скромные, – потупилась Талия.
         
            – Да уж я вижу.
         
            – Наши поправки – это, конечно, не «Записка Эллиса», но, мне кажется, мы сделали нужную вещь.
         
            Талия сказала всё это с той же игривой улыбкой на губах, но Ирсон почувствовал, что она всей душой болеет за своё, такое необычное для ан Камианки (как, в общем-то, и для любого другого) дело.
         
            – Ну, теперь, когда мы покончили с взаимной исповедью, может, подумаем, что будем делать дальше? – приглашающе улыбнулась Талия.
         
            – А мы будем?
         
            – В последнее время я просто умираю от скуки. Так что моё высочество не прочь протянуть тебе лапу помощи! Да что нам, обладателям влиятельный мамочек, вообще раздумывать? – пропела она, искоса поглядывая на Ирсона.
         
            – Моя – юбки не носит, – очень мрачно ответил тот.
         
            – Зато у моей они жу-утко широкие. Десять таких, как мы, поместятся. Юркай – не хочу!
         
            – Проверяешь меня, да? – хмыкнул танай.
         
            – Проверяю? – с деланным недоумением переспросила Талия.
         
            – А то вдруг я сейчас начну оскорблённо пучить глаза и хорохориться – я не такой, у меня посох на полметра длиннее? Да как у тебя язык повернулся мне, магу Линдоргскому, сказать такое? Спрятаться под юбку! Да испепелить тебя на месте!
         
            – Ладно, ладно, каюсь. Но ведь все же знают, что там, в Линдорге, студентам мозги, как бельё стираное, выкручивают. И всё чувство юмора из них выжимается. Напрочь. Вот я и…
         
            – Хотела проверить, насколько ранимо моё самолюбие, – вздохнул Ирсон. – Нет, Талия, я пока ещё в себе.
         
            – Ну, раз так… мне придётся тебя предупредить кой о чём. Будешь говорить с Иноном – никаких шуточек насчёт его способностей, компетентности, характера и так далее. У него, увы, весь букет элиданских заморочек насчёт защиты своих чести и достоинства.
         
            – Считаешь, стоит рассказать ему о нашем деле? – спросил Ирсон, несколько ошарашенный её неожиданной откровенностью. Ему показалось, что Талия хотела не столько предупредить его, сколько пожаловаться.
         
            – Да. Обязательно, Ирсон! Ты, конечно, очень сильный маг и всё такое, но мне… знаю, это дико звучит, мне как-то страшно за свою душу. Неплохо, если рядом будет кто-то, кто сможет о ней позаботиться.
         
            – Может, ты и права, – сказал танай, задумчиво пожевав губу.
         
            – Он здесь, неподалёку. Выступает на одном маловразумительном сборище, – она прыснула и прикоснулась коготком к виску, видимо, отправляя своему сообщнику телепатическое послание. – Не хочешь пойти размять ноги?
         
            Ирсон кивнул, и они вновь спустились на жёлтые плиты Зубастого тупика.
         
         – У нас два варианта: или ждать, пока заговорщики выйдут на тебя, или попытаться их как-то спровоцировать, – рассуждал Ирсон. – Второй нравится мне больше. Думаю, тебе будет достаточно всплакнуть где-нибудь под кустом по поводу какой-нибудь очередной выходки милосердников…
         
         – Всплакнуть? Мне? Вижу, общение с Её Святейшеством Аниаллу Унылой не прошло бесследно! – состроила рожицу Талия. – А что мы будем делать, когда их выманим?
         
         – Послушаем, что они тебе скажут. Может, пригласят тебя куда-нибудь или предложат в чём-то поучаствовать. Не знаю. Для начала нам было бы неплохо хоть что-то узнать о них.
         
         – Это точно…
         
         В ожидании жреца танай и алайка прогуливались вдоль ряда скелетообразных, хрупких на вид деревьев. Кисти мелких уродливых серо-зелёных цветов свисали с их ветвей, как клочья морской пены. Ирсон мог бы поклясться, что час назад никаких деревьев здесь и в помине не было. Он протянул руку – пальцы свободно прошли сквозь облезлую кору.
         
         – Да тут Швея знает что творится, – вздохнула Талия. – Бардак. Но оно и понятно – раньше вон под тем мостом был портал, ведущий на Синезубую улицу в Бездне. Отсюда имечко «Зубастый тупик» кстати говоря, и появилось. А местные архитекторы уже потом им вдохновились и обеспечили каждую дыру в стене вставной челюстью.
         
         У одного из окон Талия задержалась. По ту сторону толстого стекла, опершись на подоконник, стояла маленькая наларская девочка. Серебристые волосы парили вокруг её головки, колыхаясь в тёплой воде спальни. Под ночную рубашку как-то пробрался пузырь воздуха, и широкий подол вздымался за спиной девочки, как колокол медузы. В каждой из тоненьких ручек цвета морской волны малышка держала по живой рыбине, обряженной в платьице от человечьей куклы. Стальная чешуя соседствовала с шёлковыми бантиками, иглы примятых плавников вкривь и вкось торчали из кружевных оборок. Ирсон расплылся в улыбке, Талия же почему-то, напротив, досадливо поджала губы и потянула его за руку – пойдём отсюда.
         
         Ирсон не успел спросить свою спутницу, что могло её так расстроить в этом умильном зрелище – алайка снова прижала палец к виску, слушая ответ жреца Инона. Судя по всему, ответ этот ей чрезвычайно не понравился.
         
            – Упырём был, упырём и остался, – прошипела она, выбрав наиболее оскорбительное для милосердников (известных борцов с нежитью) ругательство.
         
            – Он отказался?
         
            – Хуже. Он заявил, что сам этим займётся. Сам! Интересно, как он собирается без нас выследить этих заговорщиков? Вурдалак несчастный!
         
            – Что за бред? С чего он взял, что может решать за нас? Он явно чего-то не понял. Свяжи меня с ним, Талия, я ему объясню. Подоходчивее.
         
            – Всё он прекрасно понял, – поморщилась алайка.
         
            – В любом случае я это так не оставлю. Где он сейчас? Я хочу с ним поговорить. Лично.
         
            – Ничего не выйдет…
         
         – Я не понимаю. – Ирсон начинал терять терпение. – Только что ты говорила о нём, как о старом надёжном друге, а теперь мы получаем вот это!
         
         – Ох, Ирсон, – Талия потёрла лицо руками. – Он и есть старый верный… ну не совсем друг, боевой товарищ. Мы через столько всего вместе прошли и на многие вещи смотрим на удивление одинаково. Просто он… с причудами. Подумай только – десять лет назад для него было немыслимо, чтобы кто-то осмелился критиковать решения Веиндора и его приближённых. Да что там – чтобы вообще какая-нибудь нелюдь вздумала претендовать на место в благородных рядах слуг Милосердного! А потом в его жизни случилась я. С одной стороны, он каждой печенько… тьфу! печёнкой чувствует, насколько всё, что мы с ним затеяли, может быть полезно Веиндору и компании, но с другой – я по-прежнему остаюсь в его глазах необразованной, невоздержанной на язык хвостатой интриганкой, растрёпой и чудачкой, дочерью главной распутницы Энхиарга. То есть существом в высшей мере недостойным, обсуждать с которым положения учения Милосердного – есть страшное веиндорохульство. А тут ещё ты – кабатчик ядовитый с дипломом Линдорга – появился. И туда же. Вот у него нервишки и расшалились.
         
         К Талии постепенно возвращалась прежняя ироничная интонация. Но Ирсону от её объяснения легче ничуть не стало.
         
         – Это глупо.
         
         – Ну, при желании каждому из нас можно налепить на лоб ярлык «идиот клинический». Не думаю, что в наших с тобой головах много меньше мыслемусора, – похлопала себя по макушке Талия.
         
         – И что ты предлагаешь? Дать ему делать, что он хочет, а самим… провести параллельное расследование?
         
         – Нет. Думаю, нам стоит постараться показать ему, что мы не такие мерзкогнусные подонки, какими сейчас нас рисует его больное воображение. И всё пойдёт на лад.
         
         – А по-моему, твоему дружку не мешает вправить мозги! Каким-нибудь радикальным способом. Я вообще танай неконфликтный, но от такого хамства, извини, яд из зубов так и прыскает. И ничего доказывать ему мне не хочется. Ещё унижаться перед всяким… – Ирсон раздражённо шаркнул ногой.
         
         – Я предпочитаю называть это «быть снисходительным к чужим слабостям», – демонстративно-лениво зевнула Талия. – Давай не будем уподобляться. Никто же не предлагает тебе перед ним танец ста колец[17] выплясывать. Я сама… попытаюсь реанимировать его здравый смысл. А потом уже ты сможешь поговорить с ним в более суровой манере. И до него, глядишь, что-нибудь дойдёт, наконец… – Она передёрнула плечами. – Да. Я бы сделала так, но это – твоё приключение, а не моё. И решать тебе.
         
         – Да уж… Как ты собираешься его «реанимировать»?
         
         – Слушай, Ирсон, у тебя, случаем, ничего не болит? – ни с того ни с сего спросила Талия.
         
         – Нет, – опешил Ирсон.
         
         – Жалко. Ладно, не смотри не меня так, колюсь: наш козырь в борьбе с ксенофобией, бытовыми предрассудками и религиозным догматизмом некоторых товарищей – это мой дух. Моя возня со всеми этими веиндороугодными штучками довольно сильно на нём отразилась.
         
         – В какую сторону?
         
         – У сторону родства с Милосердным. Как бы его жрецы от меня ни отпихивались, мы с ними служим общей цели. Наши идеалы во многом схожи, а значит, схож и дух. Если я сменю тело на человеческое, то вполне смогу обдурить какого-нибудь милосердника, выдав себя за старшую послушницу при одном из их храмов. Они чуют во мне свою.
         
         – И перестают чуять алайку?
         
         – В том-то и дело, что нет. Но «вонь» моей истинной кошачьей сути можно забить, если заставить «милосердниковскую» часть моей оболочки «благоухать» сильнее. А что нужно сделать с мятным листом, чтобы он хорошенько разблагоухался?
         
         – Растереть между пальцами?
         
         – Вот. Так и тут – её надо растревожить, то есть сделать что-нибудь веиндороугодное. Ну там – убить некроманта, принять роды, прочитать проповедь на тему «смерть – наше всё», вылечить насморк и так далее. И дело под лапой. На Инона такое благоухание действует гипнотически… хотя, нет, плохое слово – отрезвляюще оно на него действует. Он начинает видеть меня такой, какая я есть, а не такой, какой малюют гнусных кошек Аласаис ханжи из элиданской знати.
         
         – Разве… реакция твоего духа не зависит от того, с какой целью ты всё это проделываешь?
         
         – Зависит, ещё как. Но разве наша другая цель не связана всё с тем же служением идеалам Веиндора? – тонко улыбнулась Талия. – Мы как-никак помогаем одному из его жрецов снять шоры с глаз и послужить своему милосердному господину наиболее эффективным образом. Без нас он лиар знает сколько будет колупаться с этим расследованием. И ни когтя мышиного у него не выйдет.
         
         – А старый добрый алайский способ завивки мозгов по типу «раз – и всё» не срабатывает?
         
         – Нет. Ты что – у Инона такая духовная броня, что мне в жизни не прошибить, – возвела очи горе Талия.
         
         – И приходится тебе бедной прибегать ко всяким извращённым манипуляциям, – поддел её Ирсон.
         
            – Угу. У меня сейчас шерсть на хвосте покраснеет! – осклабилась ан Камианка и вдруг всплеснула руками. – О, прешипучая Тиалианна! Как нам нынче везёт!
         
         Заприметив что-то в воде, она бодро поскакала по ближайшему подвесному мостику. Ирсон с трудом поборол искушение поймать её за хвост и потребовать объяснений прежде, чем она преподнесёт ему очередной сюрприз. Следя глазами за каким-то бледным пятном тепла, влекомым медленными водами канала, алайка прыгала с террасы на террасу. Ирсон догнал её на широком пандусе, спускавшемся в воду от заднего двора одного их домов.
         
         – Нет, правда, тут явно без Тианы не обошлось. Такая удача! Сказывается присутствие в следственной группе таная! – хохотнула она, присаживаясь на корточки и нетерпеливо плеща пальцами по воде.
         
         Ирсон прищурился и наконец понял, что было предметом её восторгов: по каналу плыл труп. Свежий, ещё почти не остывший труп налара.
         
         – Поможешь мне? Если его ещё вправо снесёт, я не дотянусь, – попросила Талия, протягивая Ирсону багор.
         
         Опершись грудью о низкую оградку, танай подцепил крюком покойника и подтянул его поближе. Вытащить налара на помост не удалось – что-то мешало снизу. Талия прошлёпала по воде и ухватила мертвеца за шиворот.
         
         – У него наверняка в груди что-нибудь торчит. Забыла сказать.
         
         – Так, подержи-ка, – вернул ей багор Ирсон. – Я сейчас. – Он закатал рукава и пошевелил пальцами, разминая их.
         
         – Да давай его просто на спину перевернем.
         
         Ирсон ухмыльнулся:
         
         – Ты вымокнуть хочешь или есть ещё какая-то причина?
         
         – Вымокнуть, – честно призналась Талия.
         
         – Тогда пошла вон, ан Камианское отродье, – процедил Ирсон – о-очень сурово.
         
         Он взмахнул рукой, и покойник с громким плеском взмыл в воздух. В груди у налара действительно торчало нечто среднее между копьём и печным ухватом. На червленой рукояти висела бирка. «Удочку вернуть в замок ан Ал Эменаитов. На улов не претендую», – зачитала Талия.
         
         – Охотиться на разумную добычу? Вы уже перегибаете, ребята! – поморщился Ирсон.
         
         – Это ещё кто на кого охотится! – фыркнула Талия и резким движением вырвала двузубец из склизкой плоти покойника; Ирсон смог опустить его на влажные доски. – Это же Онел. Жертва неразделённой любви, мать его селёдка. Он так достал своими ухаживаниями одну эалийскую тётку, что она пообещала прибить его, если ещё раз увидит. И – как видишь.
         
         – Очень романтично. Ты собираешься его оживить?
         
         – Не-а.
         
         – А зачем он тогда нам? – страдальчески воззрился на неё Ирсон.
         
         – А ты разве не голоден? – нежным голоском пропела Талия (Ирсон негодующе зашипел). – Ладно, ладно, сворачиваю балаган. Перед тобой яркий пример того, как неподходящее тело может испохабить существу всю жизнь. Ты уверен, что твой мозг выдержит ещё одну из моих поучительных историй?
         
         – Уверен. Я хочу понять, как всё это работает.
         
         – Хорошо. Но ты сам напросился. Дело в том, что Его Мокрохвостие Владыка Вод Неллейн паршиво отбирает души для своих подданных. Я бы сказала, он их вообще не отбирает. Если в некоей душе есть определённый набор особенностей, которые можно трактовать как предрасположенность к единению с водной стихией, – отца моего за хвост, как же я это выговорила! – он хватает эту душу и засовывает в тело одного из синюшных нель-илейнских новорожденных.
         
         – И?
         
         – И чаще всего получается диссонанс. Большей частью эти «прирождённые водяные» – по природе же своей весьма сволочные товарищи. Сцеплено как-то одно с другим. Они навроде эалов – агрессивны, довольно примитивны в своих желаниях, чрезвычайно свободолюбивы и так далее. Не похоже не неллейновых трусоватых философов, верно? – Талия бесцеремонно потыкала покойника пальцем ноги.
         
         Ирсон кивнул.
         
         – Дело тут в том, что Неллейн попытался сконструировать их мозги так, чтобы нивелировать «негативные» в его понимании черты их душ. Это вместо того, чтобы просто отбраковать всех неподходящих под его пацифистскую мерку! Хочется взять его за шиворот и отволочь в Огненную пустыню.
         
         – Талия, давай без богохульств и эмоций, у меня уже правда голова трещит! – взмолился Ирсон.
         
         – Хорошо. Если «нормальные», то есть те, чьи тела «подходят» к их душам, налары просто осторожны по своей природе, то эти, над чьей природой надругались, страдают манией преследования. Неллейн пытался задушить их агрессию, но, разумеется, не преуспел. Она просто трансформировалась. Причём в нечто гораздо более нездоровое. Наларскае аристократы по сей день травят, усыпляют и испаряют ближних исключительно из страха, что ближние эти сделают заливное из них самих.
         
         – И куда смотрит Веиндор? Он ведь должен пресекать такие эксперименты.
         
         – Неллейн, вроде как, наэй, – поджала губы Талия. – Ладно, ты, кажется, просил по существу. Онел один из этих «ненормальных» наларов. Он давно понял, что с ним что-то не так. Куда не ткни – везде фобия забулькает. И почувствовал, что безумие его прогрессирует. Тогда он приехал в Бриаэллар, к ан Элиатанам, чтобы те помогли ему избавиться от страха. Они ему, конечно же, помочь отказались – сказали, что проблема его несколько глубже и если просто отучить его бояться их методами, то станет только хуже. Деликатно посоветовали заглянуть в Серебряный Храм. Но он почему-то не послушался. Вместо этого, он подловил на слове одну нажевавшуюся аланаи эалийскую даму, и она что-то там нахимичила у него в черепушке. Не знаю, помогло ли это вмешательство от его страхов, но он воспылал к дамочке безумной страстью. Едва открыв глаза, он начал петь, что любит её и будет любить с сего дня и до Великого Сушняка[18] включительно; что без неё ему море – мутная лужа, жизнь пресна и всё такое. И если её сердце не отзывается на его мольбы, значит, в венах её течёт не кровь, а талая водица, но он, Онел, непременно растопит её ледяное сердце… Мне один мой друг на листок записал – я прям обзавидовалась.
         
         – То есть ты собираешься исправить то, что натворила эалийка и сделать за жрецов Веиндора их работу, верно?
         
         – Именно. Недаром же я последний год штудировала учебники по анатомии, физиологии и душеведению, пока глаза не гасли. Пора переходить от теории к практике. Так что господину Инону повезло: такой аттракцион и совершенно бесплатно. О да! Это ведь такое большое удовольствие помочь страждущему, – промурлыкала она, и Ирсон отметил, что искренности в её голосе было всё-таки больше, чем иронии. – Особенно приятно выращивать нервы. Это просто ни с чем сравнить нельзя. Экстаз!
         
         Талия опустилась на кучу высохших водорослей и окинула покойника таким плотоядным взглядом, что Ирсон не удивился бы, вцепись она с голодным урчанием тому в бок.
         
         – Посмотри на него – человек человеком. Только синей краской выкрашенный и рожа малость поплоще. И это – гроза глубин?! Нет, ладно бы Аласаис над нашей двуногой формой так поиздевалась. У нас хотя бы есть кошачья. Перекинулся – и отводи душу сколько хочешь. А у этих бедняг? Всего одно тело, и в том маешься, как в кутузке. Из века в век… Начнём с десерта, – сказала она, перекладывая голову налара себе на колени.
         
         Её пальцы нырнули в белую шевелюру Онела, немного пошарили там, выискивая какие-то приметные точки, и замерли. Надолго. Всё тело Талии словно заледенело, живым осталось только лицо. Она то натужно морщилась, то фыркала, озадаченно поджимая губы, то расплывалась в улыбке. Перестроив свои глаза на улавливание магических излучений, Ирсон не увидел ни тени волшебства. Можно было подумать, что Талия делает покойнику что-то вроде акупунктуры с помощью своих когтей. Впрочем, так и должно было быть: то, что она делала с мозгом Онела, она делала благодаря своему духу, а такие тонкие манипуляции ни один инородец почуять не способен.
         
         – Ну вот, с капитальным ремонтом закончили. Теперь займёмся косметическим, – наконец протянула Талия, открывая глаза.
         
         Её радужка стала серой, она мерцала, как небо в грозу, когда за занавесом облаков щёлкают многохвостые плети молний. Щёки кошки разрумянились, между налившимися кровью губами влажно поблёскивали клыки. Талия расстегнула стягивающую уши цепочку, тряхнула волосами и с долей сладострастия почесала затылок. Издали её и Онела легко было бы принять за влюблённую парочку, особенно когда тонкие ловкие пальцы алайки принялись блуждать по телу налара, исправляя ей одной видимые дефекты. Глядя на неё, Ирсон подумал, что теперь понимает, почему, увидев его за работой, некоторые особо чувствительные девы буквально вешались ему на шею, постанывая: «Господин Тримм, я хочу быть вашим зельем»!..
         
         Пока он придавался приятным воспоминаниям, Талия успела пройтись по позвоночнику Онела, его локтям, коленям и бедренным суставам. А затем принялась за его пальцы.
         
         – И что ему, морскому хищнику, с этими граблями куцыми делать? – ворчала она, вытягивая, вылепливая кисти покойника, словно они были сделаны из жирной синей нель-илейнской глины.
         
         Ирсон подобрался поближе. Между пальцами налара распускались полупрозрачные почки. Талия растила перепонки до тех пор, пока рука налара не стала походить на экзотический веер. Она пару раз обмахнулась им и подмигнула:
         
         – И не ногти у него должны быть, а когти, чтобы ловить юрких рыб и свежевать их в тихих гротах, чтобы как орехи лущить моллюсков. И кожа нужна другая: плотная, скользкая, зеленоватая, как морская гладь, нечувствительная к яду подводных тварей. Захочет повязать волосы своей настоящей возлюбленной бантом из щупальца медузы, принести ей букет актиний или морского ежа – и сможет. Не уколется, не обстрекается. А сами волосы? Пародия одна! В первом же коралле запутаются, между чешуями застрянут. А должны струиться за ним, обтекая камни, щекоча брюха услужливым скатам; должны скользить, извиваться, каждая прядь – как тонкий, длинный, гибкий угорь. Это ведь его орган чувств, как-никак – вроде наших усов, только намного, намного лучше. У них один недостаток – от прозябания на суше они ссыхаются, живые волокна в них отмирают. Трупы волос какие-то получаются… Ужас. И глаза… я уж не говорю про шейные полосы, – бормотала она. – И зубы. Ну что это за плоские лопатки?! Много такими накусаешь?..
         
         Это продолжалось довольно долго. Ирсон вспомнил девочку-наларку, её обряженных в платья пучеглазых подружек – теперь эта картинка не казалась ему такой идиллической… Вспомнилась ему и Аниаллу. Жаль, что её проблему нельзя было решить на таком простом, физическом уровне.
         
         – Последний штрих, – объявила Талия и, шлёпнув ладонью по груди Онела, мигом залечила его раны.
         
         Ирсон не заметил момента, когда душа налара вернулась в его обновлённое тело. Талия осторожно похлопала его по щекам, подёргала за маленькие плавникообразные уши. Вдруг он заклокотал, схватился за грудь и смачно сплюнул в канал. Алайка хихикнула.
         
         – Ну что, Онел, мне кажется, твоя подружка обещала, что в следующий раз это будет китобойный гарпун? А тут – тю! – какая-то вилка. Не солидно как-то!
         
         – Её краса темна, глубока, как воды самой глубокой морской впадины… – пророкотал налар.
         
         – О! Голос прорезался! Таким уже ныть и причитать не получится, верно?
         
         Талия каким-то странным движением потрясла Онела за плечо, и того вырвало слизью и чем-то похожим на комки водорослей и ошмётки морской губки.
         
         – Я – это я, – откашлявшись, заявил он.
         
         – Да. Ты это ты. И чтобы эта мысль окончательно воссияла в твоих рыбьих мозгах, советую на денёк залечь на дно. Плавниками не шевелить. Жабрами не дрожать. Пузырей не пускать. А потом уже – во все тяжкие.
         
         Слово «тяжкие» произвело на преображённого Онела странный эффект. Он широко улыбнулся своей новой акульей улыбкой, подался вверх и вдруг легонько цапнул свою спасительницу за шею.
         
         – Пошёл вон! – возмущённо фыркнула Талия и спихнула его в воду.
         
         Налар поднял тучу брызг и тут же ушёл на глубину. Только его и видели.
         
         – Неллейн тебя за это за ушком не почешет, – пробормотал Ирсон.
         
         – Да и пёс с ним. В его обожаемой воде, знаешь, сколько котят по всем мирам перетопили? Он нам по гроб жизни должен! – безапелляционно заявила ан Камианка. – А вот и Ин!
         
            Ирсон обернулся. К ним направлялся высокий, немного сутулый мужчина лет сорока, одетый во всё серое. У него было спокойное, строгое лицо преподавателя одной из тех закрытых военных школ, где все разглаживают ножнами покрывала на идеально убранных постелях, обращаются друг к другу на «вы» и чопорно кланяются при встрече. Его серые глаза смотрели на таная с алайкой без улыбки, пристально, даже, как показалось Ирсону, с долей подозрительности.
         
            – Гадает, бедный, в какое непотребство мы собираемся его втянуть, – давясь смехом, прошептала Талия. – Прямо жалко его каждый раз.
         
            – А мне – нет, – буркнул Ирсон.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         7. ВЕЛИКИЙ БАРЬЕР
         
         
         
         
         
         Каждому самозваному благодетелю, каковому вздумалось перевернуть чей-то мир вверх лапами, неплохо было бы для начала поинтересоваться у его обитателей – а охота ли им жить с люстрой на полу и ванной на потолке?
         
         Из лекции Эллиса ан Темиара
         
         
         
         
         
         Короткая ночь миновала. Начинало светать, но тени были ещё достаточно густыми, чтобы укрыть алая, ищущего в них убежища от посторонних глаз. Анар серым призраком скользил от одной колонны к другой, прятался за статуями-инвалидами, потерявшими в битве со временем кто руку, кто хвост, кто раззолоченное ухо. Переводя дух после бешеной гонки, он приникал к стволам древних деревьев… таким тёплым, мощным и недобрым с виду, что казалось – под корой их бежит не сладковатый сок, а густая солёная кровь, высосанная ими из мириад благочестивых покойников. Анар улыбнулся этому жутковатому видению – чего только не рождалось на ниве его буйной фантазии, когда ей случалось быть удобренной чарами страха! А ими здесь был пропитан каждый камень – матушка постаралась во времена своей молодости…
         
         Он не позволял себе думать об Аниаллу: сейчас главным было выбраться с запретной территории незамеченным, а этому могла помешать любая мысль, на секунду ослабившая его бдительность. Анар крался вперёд, внимая голосу своих обострившихся чувств и сосредоточив все силы на поиске безопасного пути.
         
         Через несколько минут он успешно покинул пределы храмового комплекса и нырнул в густую зелень леса. Тут он знал каждую тропку, каждое дерево. Анар часто гулял здесь – это был единственный в Руале «неокультуренный» лес, дерзко-неопрятный, тёмный, густой и шумный. Забравшись поглубже во влажную чащу, Анар остановился и присел на замшелый ствол поваленного дерева. Ему никак не удавалось избавиться от ощущения, что от него ускользнуло нечто очень важное. Он раз за разом прокручивал в голове свой разговор с тал сианай и всё не мог истолковать некоторые эмоции, ясно читавшиеся тогда на её выразительном лице. В первую очередь её замешательство при виде заживающих ран – сначала своих, потом нанесённых ему. Анару казалось, что во всей этой сцене был какой-то скрытый смысл, но всего его воображения не хватало, чтобы уяснить, какой именно.
         
         Возможно, разгадать тайну её смущения Анару мешало смущение собственное – мысли его с мучительным стыдом возвращались к первым минутам их встречи, когда он так вдохновенно изобличал в Аниаллу пособницу своей матери: «… отличное лицо… актриса ты отменная – сказать так много одним взглядом, ни разу не испытав того, что изображаешь… встречи перерастут в свидания…». Олух! От стыда у Анара горел нос и подушки лап, он садился, вставал, переминался с лапы на лапу. А ведь она действительно тревожилась за него, он и в самом деле был ей дорог. Дорог тал сианай! Дорог… ей самой. Немыслимо… и до одури приятно.
         
         Анар просидел в лесу больше часа, прилизывая свою всклокоченную шерсть и растрёпанные мысли. А потом, надев на морду величественно-равнодушную маску, направился к дому.
         
         Он не спеша поднялся по ступеням прогулочной дорожки, длинным серым языком врезавшейся в лес. Охлаждаемые магией камни приятно остужали его пылающие лапы. Небо затянуло пеленой облаков, и волшебные огни фонарей таяли в бледном, рассеянном свете утра, как кусочки цветного сахара в молоке. Дорожка упёрлась в маленькую треугольную часовню. На её обращённой к лесу стене Аласаис, склонясь над колыбелью котёнка, как пушинку сдувала с ладони крошечный янтарный шарик. Это было собственное произведение Анара – «Аласаис умиляется рождению Освободителя и вдохновляет его на создание Барьера». Алай скользнул по нему взглядом, и тут неверное освещение сыграло с ним шутку: ему померещилось, что в величественных чертах богини есть что-то от Аниаллу.
         
         Возможно, это и действительно было так – иначе почему Амиалис настолько люто возненавидела именно эту фреску? Конечно, она была нарисована в нарушение всех правил, но этого всё-таки маловато, чтобы вызвать такую бурю негодования. Слава Аласаис, Анар догадался уговорить одного из жрецов освятить своё произведение до того, как показал его матери. Сколоть изображение Богини, на которое уже снизошёл дух Её, та не решилась. Единственное, что Амиалис смогла предпринять – это заставить магов повернуть часовню «испорченной» стеной к лесу, куда редко заглядывал кто-нибудь, кроме её богохульника-сына.
         
         Анар старался как можно реже выбираться в город. Руал был выстроен с поистине царским размахом, как гротескный монумент грозному величию Аласаис и возлюбленных детей её. Толстые стены храмов возносились на головокружительную высоту; исполинские статуи нависали над улицами, и негде было укрыться от их тяжёлых взглядов; необъятные колонны теснились в полутёмных дворах-колодцах, где никогда не рассеивался дым курильниц. Пропитавшиеся им бритоголовые и бритоухие жрецы плавали в этом красноватом мареве, как бледные ягоды гугу в томатном супе, но, несмотря на свой комичный облик, нагоняли на Анара ледяную, мертвящую тоску.
         
         Давящую эту атмосферу не могли разрядить ни барельефы, ни богатые вышивки, ни яркие росписи. Все они были выполнены в соответствии со священным каноном, в строго определённой палитре. Да и сюжеты из раза в раз повторялись: «Первое жертвоприношение», «Аласаис, повергающая в прах идолов», «Аласаис, скорбящая о Руале» и, конечно, Анарова любимая раскоряка – «Аласаис в облике Матери Всех Кошек, попирающая лапами Слабость, Безверие, Непослушание и Непочтительность». На его вкус, всей этой тщеславной выставке смерть как не хватало живости, выдумки, игры оттенков, не хватало полутонов… как, впрочем, и местной жизни в целом.
         
         Но сегодня Анар скользил взглядом по треугольным окнам храмов и чувствовал восхитительную отстранённость от кипевшей за ними кутерьмы. Он больше не был её частью. Она мало трогала его. Анару казалось, что он лениво перелистывает страницы зачитанной до дыр книги с множеством однообразных иллюстраций на руалские мотивы.
         
         Вот котёнок-подросток важно шествует на своих непропорционально длинных лапах, он высоко задрал острую мордочку с зажатым в зубах священным кольцом и презрительно косит глазом на менее удачливых сверстников. Вот какой-то расфуфыренный кот провожает свою даму к месту службы. Только что он расточал ей комплименты, а сейчас, стоило дверям очередного храма захлопнуться за ней, так и впился в них ненавидящим взглядом (впрочем, не забывая при этом бормотать положенные извинения Аласаис за то, что приблизился к «благословенному дому её», а поклониться не зашёл). Через окно того же храма виден бритоухий жрец, распластавшийся на зеркальных плитах. Непомерно длинный хвост его неестественно извивается, складываясь в священные символы…
         
         «Как червяк на крючке», – подумал Анар; его замутило, и он поспешил отвернуться.
         
         Здесь его ждала комическая сценка: горбоносый раб вопросительным знаком склонился над миской с молоком, в которой барахтался здоровенный усатый жук. Лицо раба застыло в маске мучительного напряжения мысли. Ещё бы – привыкший к бездумной жизни, он в кои-то веки должен принять самостоятельное решение. Заметив наблюдающего за ним Анара, раб окончательно перепугался. Он упал на колени, согнувшись до самой земли. Его лысая татуированная голова походила на булку, облитую сахарной глазурью.
         
         – И чем же тебя так расстроила эта миска? – приняв двуногий облик, полюбопытствовал Анар.
         
         – В ней жук, господин. А я не смею достать его. Мои пальцы осквернят молоко, и ложка, побывав в моих руках, тоже осквернит его. И никому не дозволено выливать молоко… – от волнения у раба начался нервный тик. Анар мог бы поклясться, что сейчас он мысленно стенает, как же это мудромордые создатели Кодекса забыли прописать, какое из двух зол он должен выбрать в данном случае.
         
         – Пренеприятная дилемма. Но ты же как-то наполняешь эти миски, верно?
         
         – Да, господин. Я удостоился чести прислуживать четвероногим котам этого храма.
         
         – А как именно ты наполняешь эти миски?
         
         – Я с молитвой беру священный кувшин, – раб указал на ряд сосудов с широким горлом, выстроившихся под навесом вдоль стены храма; одни были полны молока, другие – уже пусты. – В благоговении склоняюсь над миской, наполняю её…
         
         – То есть то, что ты держал в руках кувшин, не делает его осквернённым? – многозначительно спросил Анар. – Молоко в нём не теряет своей чистоты?
         
         – Нет, господин. Кувшины освящают особым образом, – с готовностью ответил раб.
         
         – Теперь подумай, как ты мог бы использовать это, чтобы справиться с жуком.
         
         – Господин? – жалобно переспросил раб.
         
         – Думай! – велел Анар. С тем же успехом он мог бы приказать табуретке взлететь…
         
         Жертва импровизированного экзамена покорно склонила голову. Не прошло и пары минут, как руки раба затряслись, а кадык заходил вверх-вниз. Анар решил смилостивиться.
         
         – А что если ты возьмёшь пустой кувшин и зачерпнёшь им жука?
         
         Раб подумал с минуту, потом лицо его осветилось подлинным счастьем.
         
         – Поистине, сама Аласаис вложила в твою голову эту мудрость, господин мой! – закудахтал он, восторженно кланяясь своему благодетелю.
         
         Анар скрипнул зубами. Отпущенный его кивком раб бросился за кувшином.
         
         «Безнадёжны», – в какой уже раз за триста лет своих руалских мытарств, пробормотал Анар.
         
         
         
         Неспособность рабов (да что там – и многих алаев) думать самостоятельно – даже под страхом наказания! – пугала его. Безусловно, среди рабов были тугодумы и откровенные глупцы. Но к таковым можно было отнести меньше четверти неалаев. А остальные?
         
         Долгое время Анара преследовала мысль, что здесь кроется какая-то гнусная тайна, что все эти господа «творцы-Кодекса-знали-как-лучше» намеренно искалечены, превращены в удобные инструменты, послушные руке власть имущих. Он повсюду искал следы заговора жрецов, наблюдал за жизнью рабов – с самого их рождения и до смерти, и нигде не находил ничего подозрительного.
         
         Никто не воздействовал на их разум – ни магически, ни используя преображающую силу духа Кошки. Никто не прикасался к их мозгу. Воспитание маленьких рабов тоже трудно было назвать жёстким. Родителям почти не приходилось наказывать их. Малыши с радостью выполняли свои нехитрые обязанности и как губки впитывали правила жизни в Руале – с готовностью… и даже с какой-то странной жадностью. Словно спешили заполнить пугавшую их пустоту в собственных головках. Другого способа сделать это, кроме как спросив у старших, они не знали. Или, вернее, не хотели знать.
         
         Постигать что-то самостоятельно, в чём-то разбираться, а уж тем более что-то придумывать – казалось им делом неприятным, ненужным, даже противоестественным. Когда Анар предлагал им включить фантазию, дети плакали, взрослые впадали в ступор. Вид у них был, как у кошек, которым приказали прыгнуть в холодный бассейн. Даже хуже – как у кошек, не умеющих плавать... И это притом, что Анар как мог поощрял в своих слугах инициативу и вовсе не наказывал их за промахи!
         
         Однажды он предпринял попытку обучить детей рабов математике. Попытку до определённой степени удачную – его подопечные быстро схватывали способы решения задач и накрепко их запоминали. Однако… однако, если поставленную задачу нельзя было решить по шаблону, они неминуемо терялись и бежали к Анару за советом.
         
         Точно также дело обстояло и с художественным творчеством. Дети обожали срисовывать, раскрашивать, но не могли придумать собственный узор. Анар знал только два исключения из этого правила – раба одной из своих прежних пассий, сочинявшего простенькие мелодии, которые потом насвистывала половина руалских слуг; и собственного раба Када, вырезавшего портреты своих подружек на осколках камней. Странно, что в остальном и один, и другой ничуть не отличались от своих собратьев, даже более того – были ревнителями строгого соблюдения правил и испытывали к Кодексу прямо-таки фетишистскую страсть.
         
         Но Анар не сдавался. Был случай, когда он предложил одной из служанок – женщине средних лет, смышлёной и живой – придумать, какой бы она хотела видеть свою свадьбу… Рабыня бухнулась на колени и залилась слезами, вопрошая, чем же она так прогневила его, раз он не считает её достойной традиционной церемонии. А когда он объяснил, что его предложение – награда, а не наказание, взмолилась не взваливать на её плечи эту непомерную ношу… Ношу… слишком много неопределённости, слишком много… свободы.
         
         Увы, её счастье было в другом. Анар годами ломал голову, как может неглупое существо получать массу удовольствия от самой тупой, нудной работы, где нет ни пяди места для самовыражения?! Разложив на хозяйской тарелке еду в точном соответствии с каноном, не прибавив от себя ни единого листика укропа, она испытывала не меньшее удовлетворение, чем он сам, успешно опробовав свежепридуманное заклинание.
         
         Неужели разгадка крылась в том, что у неё и вправду не было никакого «само», чтобы его выражать? Но как такое может быть?..
         
         
         
         Вдруг небо над Руалом озарила серия синих вспышек. Всё ярче, ярче и ярче. Анару не нужно было объяснять смысл этой иллюминации – душа кого-то из высших аристократов отлетела в Бриаэллар. Так и есть – тонкую кисею облаков прочертила вертикальная стежка кошачьих следов – чёрных, окружённых сапфирно-синим ореолом.
         
         – Зараза! – прошипел Анар, отступая в треугольную тень куста.
         
         Если кто-нибудь из родни заметит его, он будет обязан тащиться в храм Вознесения. И не известно, сколько там проторчит.
         
            Прокравшись вдоль стены беседки, Анар бросился бежать. Он нёсся по изнанке Руала, петлял старинными переулками, кривыми, как логика бюрократа, и узкими, как кругозор религиозного фанатика. Наконец впереди показался его собственный дом. Как и все дворцы руалских аристократов, его укутывали десятки магических щитов – точь-в-точь как капустные листья кочерыжку. Беспрепятственно миновав их, алай вбежал на задний двор и нырнул в крошечную часовню Аласаис, предназначенную для удовлетворения духовных нужд слуг. Тут никто не осмелится его побеспокоить – личное общение с богиней не менее важно, чем оплакивание усопших родственников.
         
            Он принял кошачью форму, почтительно растянулся у ног Матери Всех Кошек, смиренно опустил голову на лапы… и уснул крепким сном самодовольного, ускользнувшего от наказания богохульника.
         
         
         ***
         
         
         
         Вечером того же дня Анар без особых приключений добрался до «логова Когтя Карающего». Едва войдя в зал, он заметил какое-то движение – за колонной, у которой были сложены вещи и книги Аниаллу, мелькнула тень. Это явно была не тал сианай. Он принюхался – в воздухе отчётливо чувствовался чужой запах, но Анар не знал, что за существо могло его издавать. Не животное, не алай, не эльф, не человек. Это было нечто иное, с чем Анар никогда прежде не сталкивался, а значит, не знал, чего от него ожидать.
         
         Опустив капюшон и запахнув полы тёмного плаща, он бесшумно продвигался вперед в густой тени, отбрасываемой колонной. Подобравшись на достаточное расстояние, Анар сделал несколько шагов вбок и, рискуя обнаружить свое присутствие, вышел на свет, чтобы разглядеть неведомую тварь. Одетая во что-то серебристо поблёскивающее, она деловито рылась в бумагах Аниаллу. Существо так и не заметило Анара, который, вернувшись в тень колонны, крадучись приближался к нему. Запустив тонкую лапку в рюкзак тал сианай, оно извлекло на свет небольшой пузырёк и стало обнюхивать его, жадно втягивая воздух большими ноздрями.
         
         Эта тщедушная тварь с тонкими лапами, похожими на узловатые тёмные ветви, и длинными, несомненно сильными и ловкими пальцами, более всего походила на нгуу. О злобном и жестоком характере этих существ Анар читал в одной из контрабандных книг о забарьерной жизни. В ней говорилось о походе отряда искателей приключений по лесам Энхиарга в поисках одной древней реликвии.
         
         Нгуу ещё раз глубоко вдохнул исходящий из пузырька запах и блаженно прикрыл большие глаза. Воспользовавшись моментом, Анар резко оторвался от пола и одним стремительным прыжком оказался рядом с ним. Опасаясь забрызгать все вокруг кровью, которая, в его представлении, могла оказаться весьма зловонной, алай схватил нгуу за тонкое горло, собираясь задушить. Но не успел он сжать пальцы, как тот истошно завопил. Звук был таким резким, что Анар чуть было не выронил проклятую тварь.
         
         Аниаллу, мирно спящая тёплым клубком в меховых недрах спального мешка, пробудилась от этого душераздирающего крика. Мысленно выругав себя за непредусмотрительность, она чёрной молнией выскочила из уютной норки и, на ходу приняв двуногий облик, бросилась к Анару.
         
         – Жрецы лишили тебя последнего разума? Отпусти его! – приказала она, оказавшись рядом с оглушённым воплем алаем.
         
         – Но это же нгуу! – возмутился Анар, от удивления забывший, что спорить с тал сианай, пусть и необычайно милостивой, не стоит.
         
         – Сам ты нгуу, вон и уши у тебя тёмные при светлой морде, – по-кошачьи наморщив нос, фыркнула встрёпанная Аниаллу; она каким-то неуловимым движением разжала пальцы Анара и выхватила полузадушенное существо из его рук.
         
         – Какой же это нгуу, – пробормотала сианай, укладывая тщедушное создание на край своего спальника.
         
         Ощупав шею «нгуу» и, видимо, убедившись, что ничего особенно ужасного с ним не произошло, она заметно успокоилась.
         
         – А кто это тогда? – растерянно спросил Анар.
         
         Теперь он смог рассмотреть необычное одеяние «нгуу» – оно состояло из тысяч серебристых рыбёшек, скрепленных между собой совершенно непостижимым образом.
         
         – Это? Это игшааг, господин Ис;аншу;роимри. Он помогает мне с расшифровкой ваших священных текстов. Но пока, – Аниаллу широко зевнула, блеснув длинными клыками, – пока мы не нашли там ничего интересного о Барьере. Только сплошные восхваления в адрес Агира Девятого. О, какой он великий! О, какой он могучий! А одними восхвалениями сыт не будешь, – закончила она, многозначительно взглянув на Анара.
         
         – А я как раз пришёл сказать, что буду рад помочь тебе с Барьером, – выдавил он.
         
         Тал сианай явно ничего другого и не ожидала.
         
         – Вот и чудненько! Я только отнесу его домой и попытаюсь уладить весь этот… инцидент, – сказала она и убежала куда-то во тьму, оставив Анара конфузливо подёргивать ушами.
         
         Вернулась она довольно быстро.
         
         – Мне пришлось отдать ему весь запас невидимых чернил. Так что за тобой должок.
         
         – Служить тал сианай – великая честь, – церемонно поклонился Анар, его разбирал смех.
         
         – Так что слышно про Барьер у вас, в благословенном Руале? – спросила Аниаллу, усевшись на спальном мешке и вооружившись пластиной-самопиской.
         
         – Одни страшные сказки да суеверные россказни жрецов, – фыркнул Анар; скрестив ноги, он завис в паре пальцев от пола. – На мой взгляд, по крайней мере. Я с детства слышу о мерзостях того времени, о том, как ужасен был наш мир. «Ужасен» не в смысле опасен – ведь мы богоизбранная раса и бояться нам нечего – он был богопротивен, отвратителен, грязен. Жрецы называют этот период Великой Засухой, ибо… сейчас… ибо «благодать Аласаис, прежде дождём изливавшаяся на Руал, иссякла, лишь изредка слезами орошая скорбные лица немногих праведников».
         
         Аниаллу притворно всхлипнула.
         
         – Причину этого они видели в том, – продолжал Анар, – что при Агире Восьмом Беспечном, отце Агира Освободителя, наш город наводнили иноверцы. Трудно было найти хоть один дом, не осквернённый присутствием слуги или охранника неалая. Они трудились на наших полях, они заново мостили наши улицы, готовили еду… И всё бы ничего, если бы помимо всевозможной иностранной заразы, они не притащили в Руал заразу духовную – свою гнусную веру. Бесстыдно пользуясь всеми благами, ниспосланными руалцам Аласаис, эти неблагодарные продолжали поклоняться своим гадким божкам. Ходили слухи, что у некоторых в подвалах устроены святилища их идолов, где они глумятся над Аласаис, живьём сдирая шкуру с похищенных храмовых кошек. Более того, поговаривали, что им удавалось вовлечь во всю эту гнусность и некоторых алаев.
         
         Жрецы буквально сходили с ума, они до хрипоты орали о том, что Аласаис уже занесла свою наказующую лапу над городом и неотвратимо близится день, когда кара её падёт на головы богохульников и всех, кто попустил им творить своё зло. Но всё было тщетно, и царь, и сограждане оставались глухи к их мольбам и предостережениям.
         
         В это смутное время на руалский престол взошёл один из наиболее заметных в нашей истории правителей – Агир Девятый. Никто точно не знает, что случилось с его отцом – говорят, Восьмого покарала сама Аласаис. Он исчез, и траура по нему никто не носил. Напротив, сердца всех преданных Аласаис кошек возликовали, а полные надежды взоры устремились на новоиспечённого царя.
         
         В голосе Анара бурлило столько язвительности, что Алу начала всерьёз опасаться, как бы у него не началась изжога.
         
         – Во всех текстах, начиная со второго года его правления, Девятый упоминается не иначе как Агир Анвиритани, что значит «освободитель».
         
         – На мой взгляд, такую свободу можно сравнить только со свободой узника в камере… пусть и весьма комфортабельной, – прокомментировала Аниаллу.
         
         – Вместо того чтобы, как того ожидал от него Священный Совет Верховных жрецов Руала, смыть сотворенный иноверцами и богохульниками позор их же кровью, Агир просто окружил границы своих владений магической завесой – Великим Барьером. Он сказал так: «Алаям, чьи души и сердца преданы великой Матери Кошек, дозволено остаться здесь, под милостивой лапой её. Отступники же, соблазнившиеся и соблазнявшие, да изыдут прочь, во Внешние Земли, и страдают там вечно, лишённые благодати Её. Четырежды четыре раза прокляты они, неблагодарные! Пусть стенают и корчатся, прозябая во мраке вместе с некошками, ибо некошками они стали. – Вжившись в роль, Анар расправил плечи, вытянул шею и величественно взирал на Аниаллу сверху вниз. – То же говорю я и вам, неалаи: терпение наше истощилось, Руал ныне исторгает из себя иноверцев со всем скарбом их. Но если отыщется среди вас кто-либо, кто захочет отринуть ложных богов, то пусть знает – Аласаис повелела мне не отвергать его. Однако впредь, дабы искушение не ввергло его вновь в пучину мерзости, ему надлежит находиться в полном подчинении у благочестивого алая, который пожелает призреть сего ничтожного раба». И таких оказалось немало, – горестно вздохнул Анар. – Никогда этого не понимал.
         
         – Да… И про наших зверюшек – ни слова. Но вот это «стенают и корчатся» меня очень настораживает, – сказала Аниаллу, постучав когтем по пластине, где одно за другим проступали уловленные из воздуха слова Анарова рассказа. – Особенно если учесть, что зверюшки эти расплодились только с внешней стороны Барьера.
         
         – Ты будешь смеяться, но я ни разу не слышал о том, что звери стали… такими из-за Барьера, мне это даже в голову не приходило, – поскребя себя за ухом, признался Анар. – Я думал, они – кара Аласаис.
         
         – Как видишь – нет. У нас в Бриаэлларе даже есть чёрная шутка: Агира прозвали Освободителем за то, что он освободил от населения всю огромную равнину Жёлтых Цветов. Давай ты пока передохнёшь, а я расскажу тебе, как всё это выглядело с нашей, неруалской точки зрения, – предложила Алу; Анар кивнул и потянулся к бутыли с молоком. – Сейчас… Итак – кошки, изолированные от окружающего мира магией Агира, жили в полной безопасности. Чего нельзя сказать про неалаев, чьи поселения выросли за последние столетия у руалских границ. Большинство заклятий на исчадий Барьера не действовало, и пока жителям городов, осаждаемых ордами жаждущих крови чудищ, удавалось найти способ борьбы с одним из их видов, леса рождали на свет совершенно новых.
         
         Горожане несли огромные потери, – словно по невидимой книге читала сианай. – Многие из них, в первую очередь те, кто ранее переселился сюда с севера, вернулись на историческую родину. Они были наэйрианцами, а значит, обладали более мощным оружием, были лучше обучены, чем их собратья по несчастью. Некоторые были неплохими магами – бытовыми в основном, но в критической ситуации быстро понимаешь, как использовать навыки прочистки труб для потрошения чьего-нибудь брюха. Поэтому им и оказалось по силам пробиться через орды тварей, перекрывших путь к Долине Снов и прилежащим землям.
         
         – Неужели никто из них не умел открывать порталы? – удивился Анар.
         
         – Равнина – антизона линдоргского шенавена, – покачала головой Аниаллу.
         
         – Что?
         
         – Прости. Шенавен – это место, где порталы появляются сами собой. Как плесень в сыром подвале. А антизона – это как бы его противовес. Там невозможно открывать порталы, и, вообще, магия ведёт себя странно. Так что приходится ходить ножками, – вздохнула Аниаллу и продолжила уже в прежней «книжной» манере:
         
         – У тех же, кто пришёл на плодородную равнину Жёлтых Цветов через Лесные врата на юге, дела обстояли гораздо хуже. Они переселились в окрестности Руала отнюдь не от хорошей жизни и выполняли в нём самые простые работы – были слугами, ухаживали за скотом. Эти несчастные и подумать не могли о том, чтобы прорваться на север, так что неудивительно, что примерно три четверти из них приняли решение просить убежища в Руале, несмотря на опасности, ожидающие их в дороге, и рабство в конце пути. Потеряв множество товарищей, около полутора тысяч существ прорвалось к Барьеру. Стоило им ступить под сень деревьев руалского леса, как их встретили послы Агира. Они защитили беженцев от кишащих в лесах тварей и провели их внутрь стен. Что до алаев-отступников, то они отправились в Бриаэллар, где и остаются по сей день, основав дом ан Руал, один из Великих домов города.
         
         Алвиан Анлиморский, «Таинственные пределы нашей родины», Линдорг, пятнадцать тысяч какой-то год, – широко улыбнувшись, закончила Аниаллу – ну точь;в;точь ученица, успешно ответившая на билет выпускного экзамена. Она так увлеклась своим рассказом, что не заметила, как помрачнело, осунулось лицо её единственного слушателя.
         
         – Так значит, их всё-таки вынудили стать рабами… – едва слышно прошептал Анар. – А я уже было примирился… со всем этим. Решил, что просто не способен понять их счастье, хотя и пытался.
         
         – Я изложила тебе лишь одну из точек зрения, – поспешила сказать Аниаллу. – Она – самая популярная, это правда. Но… в Энхиарге всегда было модно не любить алаев, а она выставляет нас в наиболее неприглядном виде.
         
         – Модно?
         
         – Ну да. Мы слишком хорошо устроились. Как говорится, в Наэйриане нет тёплого местечка, где бы уже не угрелся алай. И многих хлебом не корми, только дай нас с этих местечек посковыривать. А история с Барьером, особенно то, что касается рабства, – главная наша лужа на паркете. Тыкай – не хочу.
         
         – То есть ты считаешь, всё было не так?
         
         – Не совсем так, – повела плечом Аниаллу. – Думаю, если бы эти полторы тысячи беженцев и добрались до ваших стен, внутрь пустили бы очень немногих.
         
         – Почему?
         
         – Смотри сам. Руал хотел избавиться от иноверцев. Чтобы в его стенах остались лишь те неалаи, которые были готовы в трезвом уме и твёрдой памяти пожертвовать свободой ради возможности остаться «под милостивой лапой» Аласаис, служить ей и её благословенным детям. Служить с восхищённой, влюблённой покорностью, с упоением и признательностью, а не из страха или алчности. Как служит тебе Кад, понимаешь?
         
         Анар кивнул.
         
         – Агир виноват, – с жаром продолжала Алу. – Да, он лишил крова десятки тысяч существ. Многие погибли. А он спокойно смотрел на это избиение сквозь свой треклятый таз (я Барьер имею в виду!), вместо того чтобы попытаться хоть что-то исправить. За одно это ему следовало бы поотрывать лапы. Но я не верю, что он посмел обречь на рабство тех, кто не хотели быть рабами! Оставить умирать – да. А это – нет.
         
         – Хотели быть рабами… До сих пор в голове не укладывается. Понимаешь, это моя больная тема… после того, как…
         
         Анар замолчал. Аниаллу не торопила его.
         
         – Много лет назад я придумал закон, позволяющий потомкам рабов выбирать свою судьбу. Положил его к стопам своего дяди…
         
         – И он, конечно, чуть не убил тебя?
         
         – Нет, – горько усмехнулся Анар, – он милостиво согласился принять моё предложение.
         
         – Ты шутишь?
         
         – Кор издал указ, что каждый, кто недоволен своей жизнью, волен беспрепятственно покинуть Руал…
         
         – Но это «беспрепятственно» было не указ для «милых» обитателей окружающих город лесов? – осторожно спросила Аниаллу.
         
         – Нет. Дяде и матери показалось мало просто казнить их, чтобы другим было неповадно. Их вообще мало заботили рабы. Урок следовало преподать мне… Десять рабов покинули Руал на следующей же неделе. Я снабдил их деньгами. Телохранители Кора проводили их до самых границ лесов. В целости и сохранности. Рабы успешно добрались до каких-то городов, а потом… Мать показывала мне кое-какие эпизоды, разъясняла… – Анар сжал пальцы так, что они побелели. – Один умер, весь покрывшись язвами – он был чужаком и никто не стал его лечить.
         
         Аниаллу нахмурилась – что-то непохоже это на энхиаргские порядки. Тем более, что раб был при деньгах.
         
         – Другого запытали до смерти какие-то фанатики. Остальные остались живы, но… не было и дня, чтобы они не проклинали меня. Я и вправду оказал им собачью услугу. Подсунул пирог с отравленной начинкой. Они не понимали, что ждёт их за руалскими стенами. Не понимали, что значит слово «свобода».
         
         – А что оно значило для них? – мягко спросила Алу; она осторожно взяла Анара за руку, и он благодарно пожал её пальцы.
         
         – Власть. Богатство. Праздность. И только. Им казалось – едва они престанут быть рабами, как тут же заживут с таким же великолепием, как их бывшие хозяева. Им было невдомёк, какую цену руалские кошки платят за эту роскошь, а свободные существа за Барьером – за свою свободу. И что им самим эта цена не по карману. Глупцы из глупцов. И я ничуть не лучше. Смутьян, опасный идеалист!.. Не разобравшись в их мотивах, не… не рассмотрев толком их души, я искренне радовался за них, думал, что свобода важна им сама по себе. Важна настолько, что все тяготы – ничто по сравнению с ней. Она окрылит их, и они без труда преодолеют… всё.
         
         – Как ты сам преодолел бы на их месте?
         
         – Мне так казалось... Но первые же трудности сломили их. Нищие, потерянные, отчаявшиеся, почти все они пристрастились к разным дурманящим веществам, кто-то был вынужден побираться, один сошёл с ума, другой покончил с собой, а ещё двое и вовсе пытались вернуться назад. Их не испугала даже возможность быть растерзанными. Дядя не пожелал помочь им. Они умерли страшной смертью… – Анар до боли стиснул руку Аниаллу.
         
         – В результате, как и всегда, мои действия только упрочили существующую систему. Мать надеялась, что вот тут-то я наконец не выдержу и расправлюсь с Кором. Я действительно подумывал об этом и даже нашёл способ обойти «правосудие души»[19]. Взойти на трон и поменять весь уклад жизни руалцев – это было так заманчиво. Но что-то удержало меня, я вовремя одумался.
         
         – Ты понял, что поступил бы со своим народом так же, как жрецы поступали с тобой – стал бы тираном, клыком и когтем насаждающим новые, чуждые им порядки и законы?
         
         – Да, я бы многое отдал за то, чтобы найти хоть один реальный повод, помимо моего личного недовольства жизнью, чтобы возненавидеть руалскую власть и начать с ней бороться. Я искал его, изучая рабов, думал, может их делает… такими воспитание или какое-то магическое воздействие? Но ничего не нашёл. Будто это какая-то особая порода существ, независимо от их расы. Такие и впрямь могли остаться в Руале по доброй воле. Мои реформы не были нужны никому, кроме меня самого. И, если вдуматься, даже мне, по-настоящему, не нужны. Нет, мне очень хотелось переделать этот, как ты говоришь, город под тазом, подогнать его под мои собственные представления о счастье. Но я всё больше убеждался, что многим, если не сказать всем, нравится так жить! Всем: и рабам, и их хозяевам. И если мне наша жизнь казалась бессмысленной, неправильной, уродливой, то остальным такой же показалась бы та жизнь, о которой я всегда мечтал. Та же свобода – отнюдь не абсолютная ценность. Есть те, для кого это слово – пустой звук… или даже ругательство. Синоним хаоса, разложения, опасности, порока, – поморщился Анар, он по-прежнему не выпускал руки Аниаллу – прикосновение её прохладных пальцев успокаивало его, придавало сил продолжать свою горькую исповедь.
         
         Алу долго молчала, задумчиво покалывая щёку острым ноготком, а затем подняла на Анара глаза и сказала:
         
         – Ты поступил очень мудро. Странно, что после этого ты спрашивал меня о том, почему «моя Аласаис» не расправилась с руалским жрецами и не навела здесь порядок. Свой порядок. Она не сделала этого по той же самой причине, по которой ты не убил Кора, не уселся на его трон и не начал перекраивать Руал по собственному вкусу. Ты вовремя понял, что все существа – разные. Многие проживают века, а так и не могут этого осознать. Легко сказать, что тебя окружают тупицы и негодяи, что все они не знают, как жить. И куда сложнее признать, что ты сам не лучше и не хуже, а просто-напросто другой, твоя душа отличается от их душ, и потому ты иначе смотришь на вещи.
         
         Аласаис действительно не пришёлся по сердцу её культ в Руале, она перестала считать местных кошек своими детьми, не чувствуя более духовного родства с ними. Но мало ли что кому не нравится – это не повод кого-то карать. Руалцы всего лишь следовали своей природе, их полностью устраивал установившийся за века порядок, образ жизни, и было бы жестоко и бессмысленно что-либо насильно менять. Разумеется, – Алу кивнула, словно соглашаясь с чем-то, – недовольные находились. Но их не устраивало отнюдь не то, что всё вокруг призывало их участвовать в бесконечной жестокой гонке за благосклонностью Аласаис, за титулами, почестями и так далее. Обман, лицемерие, интриги и убийства не претили им. Бесконечные церемонии не раздражали. Им казалось удобным, естественным жить в согласии с Кодексом Правоверных, когда ты всегда знаешь, что сказать или сделать. Они расстраивались только тогда, когда их собственные попытки возвыситься не увенчивались успехом. Иными словами, местные недовольные недовольны не самой системой, а исключительно своим местом в ней.
         
         – Но как тогда быть со мной? – подавшись вперёд, с болью воскликнул Анар. – Я не был доволен именно системой, моё место в ней было более чем завидным!
         
         – Ты оказался здесь по какой-то чудовищной ошибке, – вздохнула Алу. – Даже если говорить просто о твоём биологическом происхождении: ты не совсем руалский алай, ты – полукровка. Но куда важнее другое – анатомия твоей души такова, что дух этой земли и тех, кто сделал её такой, чужд тебе, как он чужд любому «нормальному» алаю. Ты ценишь свободу, искренность, естественность, возможность узнавать и создавать что-то новое. В общем, ты лучше меня всё про себя понимаешь.
         
         А твои соплеменники… Главное их отличие от остальных кошек – в непомерных гордыне, амбициозности и ранимости. Барьер – самое наглядное подтверждение этому. Жрецам было невыносимо слышать, что другие боги могут что-то, на что не способна Аласаис. Эта чудовищная зависть пополам со страхом потерять своё влияние жгла им сердца. Правители содрогались от рассказов о грандиозных размерах, великолепии и мощи неалайских городов. Магов ужасали успехи пришлых чародеев, которые того и гляди вытеснят их со всех завидных постов. Всех их до смерти пугала конкуренция с непонятными, неуправляемыми инородцами. Барьер стал лекарством от этого страха. Спрятавшись от остального мира, они смогли создать свой собственный, где царит иллюзия всемогущества Аласаис и превосходства алаев над всеми остальным расами. Жрецы вернули себе прежнюю власть. Все успокоились и были счастливы. Конец.
         
         Ты, конечно, можешь сейчас спросить меня – все ли? – устало потёрла лицо руками Алу. – Пусть первые рабы стали рабами по велению сердца, но как быть с их потомками? Есть ли гарантия, что среди них не родится… второй Анар?
         
         – Не спрошу. Уже не спрошу. После той катастрофы я очень много думал об этом, рылся в священных библиотеках. И пришёл к выводу, что никто никогда и не запрещал уходить из Руала. Такого указа не было! Если бы среди рабов родился второй я, никто бы его не держал – пожалуйста, иди! Кор и Алара с удовольствием избавились бы и от меня самого, если бы не мать. В конце-концов, это разумно – ты избавляешься от всех недовольных и при этом сохраняешь образ гуманного правителя. Никаких казней. Ничего. Идите, ребята! Половину съедят, а тем, кто выживет, никогда уже не придет в голову вернуться обратно, и мутить воду они будут где-нибудь в другом месте, но не в Руале!
         
         – Вот-вот. Но есть и более надёжная гарантия, Анар. Аласаис никогда бы не допустила, чтобы кто-то, кто ценит свободу так же, как ты, родился здесь рабом. Для таких случаев у нас есть наэй Смерти – Веиндор Милосердный. По просьбе Аласаис, он вкладывает в детей рабов только те души, которые по природе своей… рабские. Да, меня тоже передёргивает от мысли, что такие души есть, но они – есть! Ты и сам только что говорил об этом.
         
         Руал – мечта для таких, как они. Они упиваются простотой, стабильностью, размеренностью своей жизни. Тем, что всё в их судьбе предрешено мудрыми котами, которые всегда расскажут, что правильно, а что нет, и нет нужды самим разбираться в хитросплетениях жизни. Тем, что их сегодня – такое же, как вчера, а вчера – калька с того же дня прошлого года. У них есть уверенность в завтрашнем дне, достаток и спокойствие. А если прибавить к этому безопасность и красоту вашего города, чистые озера, в которых не переводится рыба, поля, приносящие не один урожай в год, то получится просто сказка! Да! Ведь, кажется, ваши маги лечат рабов, и для них построены отдельные храмы, в которых служат настоящие алайские жрецы? – добавила она, вспомнив благостные рассказы Када. – Выкинуть этих прирождённых рабов в вольную жизнь – всё равно что вышвырнуть на улицу изнеженную, привыкшую к ласке, к спокойной, здоровой, сытой жизни домашнюю зверюшку. Ты же сам видел – предоставленные самим себе, они часто оказываются на дне жизни, воруют, торгуют собой, попрошайничают и обычно заканчивают жизнь в какой-нибудь выгребной яме, – в голосе Аниаллу не было ни капли презрения, только глубокая, искренняя жалость. – Они просто не приспособлены для того, чтобы самостоятельно принимать решения, проявлять волю, сопротивляться трудностям и соблазнам, словом – отвечать за собственную жизнь. Они – как маленькие дети, которые никогда не вырастут, как ни пытайся их развивать.
         
         – Но, может быть, мы просто ещё не нашли способ? – всё же спросил Анар.
         
         – Боюсь, что нет. Нет, Анар, они такие, какие есть, – убеждённо сказала Аниаллу. – И мы должны уважать их природу, какой бы противоестественной она нам ни казалась. Я говорю тебе это как кошка, ненавидящая рабство как явление, которая каждый год перечисляет кучу денег «Разорванному ошейнику» – организации, которая борется с ним и помогает его жертвам стать на ноги.
         
         – Может быть, там смогли бы помочь и… моим жертвам?
         
         – В чём-то – да. Никто из твоих вольноотпущенников не умер бы от болезни, не был бы убит или ограблен. С ними много работали бы, пытаясь помочь адаптироваться к новым реалиям, но… но мало в чём преуспели бы. Изменить природу души невозможно. В лучшем случае им помогли бы найти работу – сродни той, которую они делали в Руале, с максимально подробной должностной инструкцией. Они стали бы слугами – в домах или при храмах, помощниками лекарей, ремесленников или фермеров и так далее. Но я не уверена, что такая жизнь пришлась бы им по сердцу. Опять же, никто, увы, не смог бы опекать их вечно. И тогда…
         
         – Но почему?! – взорвался Анар.
         
         – Такова их природа! При-ро-да, понимаешь? Здесь нет никакого умысла, ничьей злой воли. Это результат такой же случайности, как и то, что ты свободолюбив до умопомрачения. Так случилось, что у них напрочь отсутствует внутренний стержень. Выработать собственный взгляд хоть на что-то – для них непомерное бремя.
         
         – Пустые изнутри… – пробормотал Анар.
         
         Алу кивнула.
         
         – А ведь именно тогда, когда мы заглядываем внутрь себя и говорим: «об этом я думаю то-то и то-то», «к этому я отношусь вот так-то», а затем поступаем в соответствии с этими убеждениями, отстаиваем их, подкрепляя слово делом – именно тогда мы обретаем свой дух. Мы словно ткём для своей души эдакое магическое одеяние, которое защищает её от жизненных потрясений, помогает нам делать избранное дело и, со временем, наделяет нас рядом особых способностей – вроде моего дара видеть Пути существ или твоего – летать без магии. Конечно, первые нити в эту ткань вплетают наши родители и боги, однако дальнейшее – в наших руках. Но это мы. С прирождёнными рабами всё иначе. Их души настолько… никакие, что эти бедняги не могут сами сформировать свою духовную оболочку. Им попросту не на что опереться внутри себя. А обнажённая душа – уязвима и почти слепа.
         
         – Но они всё же могут перенять чужие взгляды, верно? Как мой Кад? И тогда их души... успокаиваются?
         
         – Да. Вот почему для многих из них их цепи приобретают сакральный смысл – они становятся символом внутренней гармонии и духовного роста. Став свободными, прирождённые рабы тут же, сами того не понимая, начинают искать себе образец для подражания – кумира, учителя… хозяина. Того, с кого они станут лепить самих себя. Из семян чьих идей они вырастят свой дух.
         
         – Но им может стать любой негодяй!
         
         – К несчастью – может. Но гораздо важнее другое – их духовная оболочка… нестабильна. Она нуждается в постоянной коррекции и подпитке.
         
         Анар недоуменно помотал головой.
         
         – Я о том же, о чём и ты, – сказала Аниаллу, – они легко перенимают чужие взгляды. Сразу – на веру, не осмысливая критически.
         
         – И если в их ближайшем окружении не все придерживаются одной точки зрения… – грустно хмыкнул Анар.
         
         – …духовная оболочка наших бедняг или не формируется вовсе, или лопается, как мыльный пузырь, снова обнажая их ранимые души. Это невероятно мучительно, вот они и заливают горе… чем придётся. Поэтому, даже если им удаётся выжить и как-то устроиться на воле, они не обретают счастья. Мир для них – слишком большой, слишком сложный, слишком… разнообразный. В нём слишком много острых углов. Он всё время пытается их переделать, он слишком многого требует от них. Это всё равно что винить добропорядочную бесплодную пару в её бесплодии. Такими, какие они есть, прирождённых рабов могут принять только относительно изолированные сообщества, где все думают в одну сторону – будь это Руал, храм или дом почтенного семейства.
         
         – Всё это звучит логично, но… понимаешь, когда существо само, свободно и сознательно, выбирает – извини за каламбур – несвободу, с этим я ещё могу смириться. Но когда, пусть даже для его блага, учтя особенности его души, его с рождения сажают на цепь – это претит мне!
         
         – Мне тоже. Я могу лишь озвучить тебе банальность, которой успокаиваю саму себя: полной свободы выбора нет и никогда не было ни у одного существа, ни в одном мире. Мы живём не в вакууме. Окружающие так или иначе влияют на нас, ограничивают наш выбор. В Руале неалай не может выбрать свободу. Вне Руала – он, как правило, не может выбрать абсолютное рабство.
         
         – Почему?
         
         – Потому что хотеть быть рабом – стыдно, – вкрадчиво протянула Аниаллу. – Это позор и ужас. Если ты хочешь этого – тебя надо лечить. Нужно иметь немалую смелость, чтобы крикнуть в лицо поборникам всеобщего равенства – да, мне нравится быть собственностью! Я получаю удовольствие от того, что мной помыкают! Единственная свобода, которая мне нужна – это свобода выбрать себе достойного господина и повелителя. Причём «достойного» – в моём понимании. Мало ли что мне нравится. Счастье – штука многоликая. Так что идите вы лесом со своей пропагандой!.. Вот так. Во множестве миров с нас с тобой содрали бы шкуру за то, что мы тут наговорили о праве существа на несвободу. Ну – постарались бы содрать.
         
         – Понятно. Значит, там, за Барьером, много «добродеев Анаров», – с печальным облегчением заключил добродей Анар.
         
         – В избытке. Только они скорее похожи не на тебя теперешнего, а на тебя доруалского. Ты перебрал все возможные причины поведения своих рабов – недостатки воспитания, телепатическое воздействие, особенности тел, и когда все эти варианты отпали, задумался о том, что, может быть, дело всё-таки в душах. А эти борцы за всеобщее типовое счастье всеми силами будут гнать от себя эту крамольную мысль, не признавая за окружающими права отличаться от них самих. Они не могут понять, что некоторые другие существа легко готовы променять свободу на сытую и бездумную жизнь. Или, напротив – на возможность отринуть себя, и следовать за хозяином, за этим Высшим Существом, как за персональным богом, трепеща и благоговея, быть сопричастным всем его деяниям – великим и малым. Да что там говорить, часто общество не прощает и гораздо меньших «грехов». Кое-где, если ты, например, решил не приобретать профессию, а сидеть дома и заботиться о любимых родных, тебя тут же начнут тормошить, всячески поднимая твою якобы заниженную самооценку. Твоему ближайшему окружению тоже достанется – кто, как не эти эгоисты, «задавил твою уникальную личность»?.. И всем этим незваным спасителям невдомёк, что они сами – своими упрёками в «нежелании расти», «сыграть достойную роль в обществе» и так далее – как раз и давят твою уникальную личность, обесценивают твой труд, высмеивают твой жизненный выбор – якобы священный для них. Та же песня, если ты ставишь интересы государства или религиозной общины выше своих собственных.
         
         – Но ведь наверняка есть те, кого действительно нужно спасать.
         
         – Конечно. Однако… – она выразительно посмотрела на Анара.
         
         – …однако перед тем как кого-то спасать, стоит присмотреться – действительно ли он нуждается в этом. Или всё дело в том, что тебе самому было бы плохо на его месте, – ответил сам себе алай.
         
         – Вот-вот. У нас есть две сказки о глупых котятах: в одной они спасают рыбок из дедова аквариума, а в другой – решают не спасать упавшего туда птенца, – вздохнула Аниаллу. – Увы, не всем в детстве читают такие сказки. Вот и доходит до абсурда, как в нашем наэйрианском городе Лар’эрт’эмори – там нежелание заниматься каким-либо художественным творчеством считают признаком душевной болезни. Какое уж добровольное рабство…
         
         Аниаллу помолчала.
         
         – Моя помощница и близкая подруга Шада – сама бывшая рабыня. Я увидела её на рынке в Дирхдааре, её перепродавали уже в четвёртый раз. Первый раз это сделали по приказу её отчима – он узнал, что супруга изменила ему с рабом и Шада – не его дочь. Точно так же он поступил и с женой, вот только она не вынесла позора и убила себя раньше, чем её успели купить. Она была волшебницей, хотя магии никогда не обучалась, и малых сил, доступных ей, хватило только на то, чтобы покинуть этот мир по своей воле. Шада покончить с собой не смогла, хотя и пыталась. Мне страшно подумать, что ей пришлось вынести. Её мучили такие кошмары, что нам пришлось обратиться к лекарям душ. Она выписывает себе редчайшие деликатесы, буквально набила комнату всякими драгоценными безделушками и даже наведалась в Дирхдаар, чтобы в полной мере насладиться тем, как расстилались перед ней потомки её прежних, давно умерших хозяев. Но прошлое всё равно давит на неё. Поэтому мне очень трудно защищать чьё-то право быть рабом даже тогда, когда его действительно необходимо защитить, – со слезами в голосе сказала Аниаллу.
         
         – Прости, я не знал, что всё это так расстроит тебя, – встревоженно заглянул ей в глаза Анар.
         
         – Это неважно, если тебе стало хоть чуть-чуть легче, – ткнула его носом в плечо тал сианай.
         
         Анар не удержался – он протянул руку и погладил её по мягким волосам, провёл пальцами по основанию тёплого, бархатного уха. Они долго сидели так – неподвижно, укрытые общей грустью, как тяжёлым крылом. Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем молчание стало тяготить их.
         
         – Всё это очень… душеспасительно, но мы отвлеклись от истории Барьера, – с деланным энтузиазмом спохватилась Аниаллу.
         
         – Эта история уже почти закончилась. Мы закрылись в своём городе, защищенные от окружающего мира. А его святейшество Агир Освободитель, прожив со своим народом еще долгие четыреста лет, покинул нас и вознёсся в Бриаэллар, дабы занять достойное такого великого алая, как он, место у подножия трона богини.
         
         – А как именно он вознёсся? – пряча вновь вернувшуюся на её лицо улыбку, спросила Алу.
         
         – Спустился в это самое подземелье, на нижние его уровни, где располагаются гробницы властителей прошлого, возлёг в свой гроб и оставил этот мир. По собственной воле, как и подобает мудрейшему и достойнейшему из алаев, – ответил Анар с присущим ему грустным сарказмом. – Это всё, что я знаю. Если хочешь услышать более полную версию – придётся спросить у Амиалис, отец призвал её перед смертью, дабы дать ей наставления.
         
         – Наставления? – навострила уши Алу.
         
         – Да. Никто в Руале точно не знает, сколько мудрости он вложил в её голову в тот день, но мать говорила, что самым главным его повелением было наложить запрет на посещение этого подземелья, – Анар обвёл широким жестом простирающийся вокруг мрак.
         
         – И больше ничего?
         
         Анар отрицательно покачал головой. Он уже и сам загорелся желанием разобраться в этой истории, но никакого способа сделать это не видел – жрецы и властители Руала были слишком умны, хитры и предусмотрительны, чтобы оставить хоть какие-то свидетельства своих действий, которые они не пожелали предать огласке.
         
         – Жаль, что я ничем не смог помочь тебе.
         
         – Ты пытался, – улыбнулась Алу. – Я так понимаю, что в головах очевидцев тех событий я тоже ничего не найду?
         
         – Вряд ли. Ты же знаешь, в честь чего мы отмечаем День очищения. «Все праведные кошки собрались в Большом зале царского дворца и, обрив головы и уши свои, предав огню одежды, пали на плиты его. И взмолились они Аласаис, чтобы избавила она их от скверны инородской, что запятнала души даже самых праведных. Но глуха была богиня к их мольбам». Так что пришлось им кастрир… отмывать свою память собственными силами. Но постарались они на славу. Мало кто хоть что-то помнит о своей жизни до Барьера – и о моменте его создания, соответственно, тоже… Вот скажи, Алу, они правда сделали это добровольно, или с ними было как со мной?
         
         – Добровольно, – вздохнула Аниаллу. – Но, насколько я знаю, царская семья и некоторые жрецы не участвовали в церемонии?
         
         – Да. Они должны были всё помнить, «дабы не допустить, чтобы история повторилась». Ты думаешь заглянуть в их память?
         
         – Пока нет. Это слишком резкий шаг, не хочется с ним спешить. Быть может, тебе удастся найти что-нибудь в библиотеках – там, наверху? – предложили Алу. – Ведь ты, как наследник престола, имеешь доступ к любой информации: и в архивах храмов, и в Царской библиотеке?
         
         – Имею, – подтвердил Анар и, хитро улыбнувшись, добавил: – Вот только не всегда потому, что я наследник престола…
         
         – …а потому, что ты наглая, пронырливая, богатая и магически одарённая золотоухая нечисть. Поскреби, пожалуйста, по этим мышиным норкам. Может, удастся найти хоть что-то ценное.
         
         – Я постараюсь, – ответил Анар без особой надежды в голосе. – В конце-концов, поводить жрецов за нос уже само по себе удовольствие.
         
         
         
         ***
         
         
         
           …В Царской библиотеке искать не имело смысла. Если какие-то из интересующих его документов и сохранились, то найти их можно было только в библиотеке храма Спящих – храма, возведённого в память о великих свершениях алаев прошлого. Там были собраны жизнеописания древних царей и цариц, святейших жрецов и прочих, чем-то отличившихся на религиозном поприще, деятелей Руала.
         
         Молодой привратник не смог скрыть изумления: он никак не ожидал, что принц-безбожник вдруг заявится сюда – в место, где концентрация святости была так высока, что, казалось, стоит вдохнуть слишком глубоко – и твоя очистившаяся душа стряхнёт с себя бренное тело и упорхнёт в Бриаэллар. Стражник замешкался и не сразу открыл тяжелую кованую дверь, забыв оказать Анару должные знаки почтения. Идя по галерее, Анар слышал, как старший напарник тихо выговаривает тому за непростительную дерзость: «Каким бы он ни был, ты обязан проявлять уважение к его сану».
         
         Стоило Анару приблизиться к дверям главного книгохранилища, как обитые чеканным золотом створки бесшумно распахнулись, явив его взору полутёмное прямоугольное помещение. Стены зала скрывались за массивными книжными полками, ячеистыми шкафами для хранения свитков и яркими нефритовыми подставками, на которых покоились наиболее ценные фолианты в обложках из шкурок преставившихся храмовых котов. По стенам взбиралась широкая галерея, угловатой спиралью уходящая на огромную высоту, к плоскому витражному потолку, откуда на Анара строго взирали основатель храма Спящих и нескольких его святейших сподвижников.
         
         Пока впервые попавший сюда Анар, задрав голову, осматривал грандиозный зал, из-за шкафов появился библиотекарь. Он ничем не отличался бы от других представителей этой профессии, если бы не особая вкрадчивость и быстрота движений, выдававшая в нём прирождённого воина. Анару не надо было выдерживать паузу мэи, чтобы увидеть, что в придачу этот седой кот весьма проницателен. И умён – слишком умён – это, скорее всего, и послужило причиной того, что он оказался здесь. Кто-то из его окружения, кому этот бедняга мог составить конкуренцию, постарался, чтобы потенциальный противник стал вечным пленником библиотеки. Анар слышал, что иногда в хранители попадают и таким путем, но, к счастью, библиотек в Руале было гораздо меньше, чем желающих рекомендовать своих знакомых на почётную должность.
         
         Соврав на голубом глазу, что он изучает Барьер как одно из мощнейших заклятий, Анар получил возможность покопаться в архивах храма Спящих. Он уныло бродил среди этого необозримого богатства и наконец, так и не придумав, с чего бы тут начать, попросил о помощи у почтительно следовавшего за ним хранителя.
         
         – Я сожалею, принц, но информации сохранилось очень мало – ничтожно мало, если мне позволено так сказать, – ответил тот, сделав ударение на слове «сохранилось».
         
         – Но ведь Барьер был создан не так давно, – деланно удивился Анар.
         
         Как он и предполагал, вся сколько-нибудь компрометирующая Агира информация была уничтожена. А раз так – значит, деду действительно было что прятать.
         
         – И больше нет никаких упоминаний? Может быть, какие;то молитвы, тексты или что;нибудь вроде того? Сплетни, наконец. Не могло же совсем ничего не сохраниться!
         
         – Увы, – склонил голову библиотекарь. – Нужные тебе сведения были уничтожены твоей святейшей матерью по приказу её отца. Что же до слухов… – он понизил голос. – Говорят, Освободитель, да пребывает он вечно в милости Аласаис, предвидел, что дети его дочери будут несколько иными, чем обыкновенные руалцы, что отцом их станет иноверец. В сохранении Барьера он видел гарантию того, что, несмотря на эти прискорбные факты, будущее Руала будет таким же прекрасным и совершенным, как и его прошлое.
         
         – И это не показалось странным?
         
         – Нет. Многим великим царям Аласаис ниспослала дар предвидения, дабы они предотвратили беды, нависшие над их подданными. Есть и другой слух, в высшей степени дикий: якобы Владыка Кор, да царствует он вечно, не сын супруги Агира Освободителя, а его незаконный отпрыск, рождённый рабыней-эльфийкой.
         
         – Что?!
         
         – То, что ты слышал, наследник, – отведя глаза, сказал библиотекарь. – И ничего более. Твой дядя действительно чрезвычайно похож на одну из прислужниц царицы Алары… ныне покойную. Сторонники этой версии утверждают, будто именно опасения, что Кор будет представлять угрозу существующему порядку вещей, и побудили Агира Освободителя уничтожить часть документов, относящихся к этому периоду.
         
         – Есть ли смысл искать в других архивах? – спросил Анар, тут же выкинув из головы эту нелепую историю.
         
         – Нет, – не раздумывая, ответил библиотекарь и, вздохнув, добавил: – Твоя мать – великая женщина. Она не проглядела бы и одной буквы.
         
         – Благодарю тебя, хранитель библиотеки Спящих, – Анар благодарно склонил голову.
         
         – Да послужат Руалу и богине обретённые в этих стенах знания, принц, – откликнулся библиотекарь. Он коротко поклонился и, продолжая смотреть в глаза наследника, отступил назад в темноту архивного зала.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Стоило дверям храма-библиотеки сомкнуться за спиной Анара, как ему стало не по себе. Не выдал ли он себя уже тем, что посетил библиотеку Спящих? Не привлекло ли это к нему лишнего внимания? Вдруг Амиалис велела докладывать ей, если кому вздумается интересоваться Барьером? Ведь она приложила столько усилий к тому, чтобы тайна этого величайшего из заклятий так и осталась тайной. Потерзавшись опасениями несколько минут, Анар решил, что мать наверняка спишет его интерес на очередную попытку выбраться из Руала. А это не грозило ему ничем, кроме очередной проповеди…
         
         Гораздо сильнее его печалило то, что он не сможет помочь Аниаллу. В пророческие способности Агира он не верил. И в том, что в жилах Кора нет ни капли эльфьей крови, – тоже не сомневался: во-первых, на всех рабынь, прислуживающих во дворце, накладывают заклятье, не позволяющее им зачинать от алаев, во-вторых, такого богохульства, как провозгласить правителем Руала отпрыска раба, жрецы никогда бы не допустили (да и, судя по нраву Агира, он сам задушил бы ребёнка в колыбели, чтобы избежать позора), а в-третьих, дядя Кор был воплощением того, что называют породой. Анар догадывался, откуда могли взять начало такие слухи. Их вполне могла распускать его мать, чтобы скрыть истинную причину уничтожения текстов о Барьере.
         
         Но зачем же, во имя Аласаис, их вообще было уничтожать?!
         
         
         
         ***
         
         
         
         – …Я побывал, где только можно, но Амиалис подчистила абсолютно все тексты. Ничего не пропустила, – Анар раздражённо шлёпнул себя по колену, выбив из толстой ткани облачко пыли.
         
         – М-да… Не нравится мне всё это, – пробормотала Аниаллу, каждой шерстинкой излучая, насколько вся эта головоломка ей на самом деле нравится. – Ну что ж, тогда Гробницы – последняя наша надежда.
         
         – Гробницы? – поморщившись, переспросил Анар. – Вряд ли это хорошая идея.
         
         – Почему? Ведь, если мне не изменяет память, твой дед провёл в собственной гробнице больше недели, прежде чем призвал Амиалис. И ещё: эти подземелья стали запретными сразу же после его смерти, и в это же самое время Амиалис уничтожила все сведения о Барьере. Мне кажется, эти две вещи были сделаны с одной и той же целью.
         
         – Думаешь, он написал что-то на своей Стене Жизни[20]? Нечто, что мать хотела скрыть?
         
         – Думаю, да. Или Амиалис дала народу иное объяснение?
         
         – Нет, – после некоторого раздумья ответил Анар. – Она ничего об этом не говорила – заявила, что такова последняя воля Агира Освободителя, – он посмотрел на Аниаллу с восхищением. – Что ж, быть может, ты и права.
         
         – Даже если это и не так, – пожала плечами сианай, – что мы теряем? Не съедят же нас в этом подземелье?!
         
         – Съесть не должны, но вряд ли это будет приятной прогулкой – дорога туда неблизкая, на всём пути расставлены ловушки, да и кара Аласаис обрушится на всякого, кто осмелится вторгнуться в Гробницы, – тут Аниаллу состроила такую издевательскую гримаску, что Анар разом вспомнил, с кем говорит. – Но ты же знаешь, какой я гнусный богохульник, так что я с удовольствием прогуляюсь туда с тобой, проведаю родственников. Только… – вдруг спохватился он. – Всё решилось так быстро, а у меня есть одно незаконченное дело на поверхности.
         
         – Надеюсь, ты не собираешься убить кого-нибудь особенно праведного? – мигом напряглась Алу; весь этот день, пока Анар дышал пылью руалских архивов, её не покидало чувство какой-то смутной тревоги. Ей ужасно не хотелось отпускать его.
         
         – Нет. Это куда более… гуманное дело, – успокаивающе улыбнулся ей Анар, донельзя довольный тем, что Аниаллу так волнуется за него. – Я хочу забрать с собой Када. Ты сможешь отправить его в этот… «Разорванный ошейник»?
         
         – Да, конечно.
         
         – Вот и отлично. Пусть разберётся, хочет он быть рабом или нет. Да и вещи нужно собрать. Я буду здесь меньше чем через час. Если меня не поймают, – подмигнул он.
         
         – Тогда – удачи. Не кажется мне, что идти туда – хорошая мысль… – махнула рукой Алу, но Анар уже не слышал её, в его голове было восхитительно пусто: ветер свободы вымел из неё все мысли.
         
         
         
         
         8. ЗЛОПАМЯТКИ
         
         
         
         Нет существа страшнее, чем наэйрианец, у которого пытаются украсть его Путь.
         
         Феллшиор Двуязыкий
         
         
         
         
         
         Зрительный зал погрузился во тьму. Ирсон Тримм поёрзал в кресле, устраиваясь поудобнее. С высоты его «режиссёрской ложи» овал сцены казался старинным серебряным блюдом, застланным по центру салфеткой из тёмно-серого элиданского кружева. Строгий, лаконичный узор, сплетённый из дуг и тонких, похожих на лезвия, стрелок, навевал мысли о паутине в углах древних склепов. Декорации отменно создавали настроение. Они изображали часть Серебряной площади города Бриаэллара. Слева, изваянная из дымчатого стекла и тусклого металла, холодно поблескивала статуя Веиндора Милосердного в облике призрачного дракона. Справа уходили во тьму кулис ступени его же храма, по традиции сложенные из могильных плит. На них уже расположились актрисы: Талия Мурр ан Камиан – рыжая звезда чердаков и подвалов (проездом из Бездны) – в роли Воинствующей Справедливости и скромная дебютантка по имени Твана Анот, представляющая очередную жертву жестокосердия слуг Милосердного (на элиданской границе у неё конфисковали брошь с душой любимой маменьки). Вокруг них, как мышки-вафи, подбирающие крошки после поминальной трапезы, сновали зрители. Некоторые заговаривали с Талией, но она только отмахивалась. Ей было не до того – спектакль вот-вот должен был начаться.
         
         – А вот и наша прима-балерина, – завидев Инона, буркнул Ирсон.
         
         
         
         Этот жрец выводил его из себя. Поначалу Инмелион вёл себя на удивление прилично – видимо, маневр с перекраиванием тела налара произвёл на него должный эффект. Он был суховато вежлив, очень внимателен и даже не заикался о том, что намерен украсть у Талии и Ирсона их приключение. Казалось, что он раскаивается в своей ксенофобской вспышке и хочет загладить вину. Но потом… потом мудрый, благовоспитанный, добродетельный и отважный жрец Милосердного наглядно продемонстрировал, что помимо достоинств, присущих его расе, обладает и всем букетом её недостатков.
         
         Идея спровоцировать веиндороненавистников нравилась Инону только до тех пор, пока он не понял, что одна из ролей в представлении отведена ему самому. Жрец поджал губы и заявил, что не намерен ломать комедию.
         
         – Почему же комедию? – пытаясь перевести всё в шутку, спросил Ирсон. – Мы же, вроде, трагедию решили ставить.
         
         Но жрец остался непрошибаемо серьёзен. Со спокойствием матёрого воспитателя детсада, он принялся втолковывать танаю, что существа разных рас имеют разные представления о достойном и недостойном поведении и долг наш, как добрых наэйрианцев, – уважать чужие ценности и не пытаться склонить ближнего к тому, что он считает неподходящим для себя любимого.
         
         В самой этой проповеди не было ничего крамольного. Ирсон был готов и «уважать», и «не пытаться», только вот… только вот готов ли был сам Инон? Как и любой танай, Ирсон обладал абсолютным слухом на чужие эмоции. И в голосе жреца ему всё отчётливее слышались презрение, высокомерие, нетерпимость. Особенно когда, приведя самого себя в качестве образца толерантности, Инон принялся в красках описывать «скверные манеры госпожи ан Камиан», которые он безмолвно сносит вот уже который год. «Однако всему есть предел. Одно дело – сходить в цирк, и совсем другое – самому рядиться в клоунский наряд. Это, простите, уже слишком!» – «пошутил» жрец.
         
         Ирсон скрипнул зубами, но на лице Талии не дрогнул и мускул.
         
         – Зачем же так грубить господину Тримму? – пропела она, безропотно проглотив свою половину оскорбления.
         
         – Увы, Талия, я не знаю, как иначе донести до нашего друга, что на мой, элиданский, вкус его предложение отдаёт…
         
         – Оно отдаёт горечью, которую чувствует каждое стоящее существо, когда, во имя высшей цели, ему приходится смирить свою гордость, – тихо и серьёзно сказала Талия.
         
         Разговаривая со жрецом, нахальная ан Камианка становилась предельно корректной и пронзительно кроткой. Она терпеливо сносила упрёки, всеми силами пытаясь вернуть разговор в конструктивное русло. Эта самоотверженная преданность делу трогала Ирсона до глубины души. Реакция же милосердника была прямо противоположной. Чем скромнее вела себя Талия – тем больше распалялся жрец. Он словно жаждал вывести её на чистую воду, продемонстрировать, что она отнюдь не такова, каковой хочет казаться. На языке у Ирсона вертелось столько ядовитых слов, что, вынужденный прикусить его, он почувствовал себя отравленным.
         
         Однако самоуничижительная тактика Талии снова принесла плоды. Жрец покорился судьбе и, так сказать, разрисовав лицо и приделав к туфлям помпоны, вышел на арену.
         
         
         
         Сейчас они с Талией показательно собачились, буравя друг друга взглядами под статуей Веиндора, на глазах у целой толпы бриаэлларцев. А Ирсон, сидя в гостях у ан Камианки и наблюдая за всем этим через зачарованную крышку стола, немного завидовал, что Талии представилась возможность выпустить пар таким безопасным способом.
         
         – Ин, я тебя не узнаю просто! – прокричала Талия; постановка приближалась к своей кульминации. – Сказал «м», говори и «яу». Милосердники должны прекратить издеваться над ни в чём не повинными существами! Сколько можно сидеть смирненько и только обсасывать, обсасывать и обсасывать всё это?! Надо сделать и посмотреть, что будет. Дадут нам по мозгам – значит дадут, тогда я хвост подожму, а ты… что-нибудь ещё подожмёшь! Ух-х! Я уже готова поехать в Скалы и проорать самому Веиндору в уши: пора кое-что менять!
         
         Инон что-то неразборчиво ответил, пытаясь придержать её за локоть. Талия вырвала руку.
         
         – Нет! С меня хватит! Вот – Веиндор, – она ткнула пальцем в сторону статуи, – а вот – его немытые уши!
         
         Талия вспрыгнула на постамент, откуда, по задумке, должна была продолжить свой обличительный монолог (за что Инон отчитал бы её в своей неподражаемой манере, и Талия, повесив хвост, удалилась бы «плакать под кустом» в ожидании вербовщика веиндороненавистников, который вряд ли упустил бы такой удачный момент). Но тут всё пошло не по сценарию.
         
         От чешуи Милосердного в бок Талии ударила длинная бледная искра. Алайка икнула от неожиданности, неловко взмахнула руками и, сложившись пополам, рухнула вниз, где так и осталась лежать, высунув язык и неестественно вывернув ступню. Её тело окутал густой, как сливки, туман – тёмно-серый, отливающий старым серебром.
         
         Инон бросился к ней и быстрыми движениями разогнал марево – оно разлеталось какими-то комками, словно с груди, лица, ног Талии поднялись тысячи металлических слепней. Жрец живо подхватил алайку на руки и унёс в храм.
         
         Ирсон не знал, что и думать. То ли взбалмошная ан Камианка решила усилить драматизм момента, то ли…
         
         Наконец в соседней комнате раздался тихий вздох открывшегося портала, послышались шаги и приглушённая ругань. На пороге показалась Талия – бледная, встрёпанная, но определённо живая.
         
         – Ну вы даёте! Ничего себе импровизация! Я уж было решил… – Ирсон хлопнул её по плечу, и она со стоном упала к его ногам.
         
         – Сам ты импровизация, – прошипела алайка, судорожным движением задирая майку.
         
         Торс Талии, как ствол трухлявого дерева – лишайниками, покрылся лохматыми серыми корками. Кожа вокруг них стала бледной и дряблой.
         
         – Карг меня разорви! Что же это такое? Где Инон? – глухо рычала алайка.
         
         – Не знаю. Наверное, решил, что ты вне опасности, и пытается разобраться, что к чему. – Ирсон присел на корточки рядом с ней.
         
         – С чего бы ему это решить? Он даже не пытался меня вылечить. Сразу сунул сюда.
         
         – Он что-то делал с туманом…
         
         – Туман – побочный эффект.
         
         – Ты можешь сменить форму?
         
         – В том то и дело, что нет. Моё кошкотело словно где-то застревает. И другие тела – я их не чувствую! Неужели это и вправду… Веиндор? – пролепетала она и отключилась.
         
         – Дом! – повелительно крикнул Ирсон. – Дом! В тебе есть универсальный справочник?
         
         – Есть. Сейчас принесу, – откликнулось с потолка.
         
         Через пару минут в комнату вошёл иллюзорный лис – в строгом костюме и при галстуке. Шествуя на двух лапах, он, как тележку, толкал перед собой летающий том, опутанный гибкими трубками щупов.
         
         – Вот, – сказал лис. – Только я не Дом. Я квартирант Талии. Один из. Что с ней?
         
         – Не знаю. Ты, случаем, не врач?
         
         – Нет. И не маг, – вздохнул лис.
         
         – Тогда ты бы сходил проверил, что там с её телами, – предложил Ирсон.
         
         Лис кивнул и растаял в воздухе. Ирсон похлопал по толстой обложке, пробуждая устройство ото сна.
         
         Воткнув в вену Талии один из анализаторов справочника, он осторожно провёл другим, похожим на проволочную вешалку, по корке на её боку. Книга пискнула, сообщая, что необходимый материал получен, и тихо запиликала какой-то заунывный мотивчик. В ожидании диагноза Ирсон нетерпеливо тарабанил пальцами по полу. Наконец энциклопедия разродилась:
         
         – Совпадений не обнаружено. Прогноз неутешительный.
         
         – То есть как – не обнаружено? Ты же, сволочь, универсальный справочник! – вознегодовал Ирсон. – И почему – неутешительный, раз – не обнаружено?!
         
         – Совпадений не обнаружено. Прогноз неутешительный, – невозмутимо повторила энциклопедия.
         
         – Может, ты устарела? Какого ты года выпуска?
         
         – Это не она устарела. Это болезнь слишком древняя, – вдруг промурлыкал кто-то за спиной Ирсона. – Когда жизнь собирается плести для Талии очередной венок из неприятностей, она неизменно отыскивает редчайшие цветы и травы. Можно только позавидовать. Какой раритет!
         
         Ирсон оглянулся. На краю стола восседал Энаор ан Ал Эменаит собственной мерзопакостной персоной. Эал то выпускал, то втягивал когти. Глаза его возбуждённо блестели.
         
         – Ты от этого уже умирал? – осторожно спросил Ирсон.
         
         – Нет. И этот недочёт нужно срочно исправить. – Энаор спрыгнул на пол и, оттеснив Ирсона, принялся кружить вокруг Талии, бодая её лоснящимся чёрным лбом. – Талия, ну давай поменяемся телами, ну давай, а? А? Это ведь такой случай, может, другого и не будет! Давай быстрее, пока твой треклятый иммунитет не расчихвостил эту прелесть!
         
         С трудом разлепив веки, Талия сгребла эала за шкирку, притянула к себе.
         
         – Энаор, где твои уши? Я не могу сменить форму, не говоря уже о теле. Ты понял?! – встряхнула она его. – Это не игра. Мне очень плохо. Больно. И страшно. Я не уверена, что выкарабкаюсь.
         
         Талия посмотрела на Энаора долгим, тоскливым взглядом и снова потеряла сознание; затылок её глухо стукнулся о ковёр.
         
         Энаор мгновенно угомонился. Он походил на пьяного дебошира, которому стража вкатила дозу нейтрализатора – и вот сидит он в участке и, стремительно трезвея, начинает осознавать, что прыгать по столам в голом виде было как-то не комильфо.
         
         Обойдя его высоконагломордие, Ирсон отклеил от руки Талии пластырь и, как заправский вампир, присосался к тонкой вене. Пульсирование едва ощущалось. Втянув немного крови в особую пазуху через полый канал в клыке, танай закинул голову и закрыл глаза.
         
         – Что ты делаешь? – спросил Энаор.
         
         – Пытаюсь понять, что это за штука. Что конкретно она нарушила в работе организма Талии. Потом попробую замедлить процесс.
         
         – Ничего у тебя не выйдет. Это – как раны от алайских когтей залечивать.
         
         Ирсон не шелохнулся.
         
         – Это не просто болезнь. Такую заразу милосердники насылают, чтобы вразумить грешников – некромантов и компанию. Пусть полежат, запертые в страдающем теле, авось одумаются. И делают они это, используя свой дух, так что пилюльками и наложением рук её не вылечишь.
         
         – А чем же тогда? Что ты там пел про «треклятый иммунитет»?
         
         – Дух Кошки. По идее, против существ с сильным духом, тем более – с частицей духа одного из наэй, эта штука не должна срабатывать. Если только… – Энаор сменил облик, схватил Талию за плечи и принялся трясти.
         
         – Если только – что? – не сдержавшись, дёрнул его за ухо Ирсон.
         
         – Если только она сама не верит, что это наказание – заслуженное.
         
         Ресницы Талии дрогнули.
         
         – Талия. Талия, слушай меня. Это не Веиндор, – затараторил Энаор. – Ты сама слышала – это кто-то из его жриц, кому ты – как репей под хвостом.
         
         Ирсон недоуменно посмотрел на эала, но тому было не до объяснений.
         
         – Может, она права? И я просто чокнутая кошка, которая… мнит о себе непонятно что. И вредит… всем, сама того не желая? – пролепетала Талия. – Иначе почему Веиндор позволил ей?..
         
         – Талия Аэлла Мурр ан Камиан! Веиндор не следит за всеми своими жрецами, – строго оборвал её Энаор. – Но мы постараемся, чтобы он узнал. О да! Мы постараемся. Ещё не известно, чем этой суке в фольге отольётся её выходка.
         
         – Это не Веиндор позволил ей, а ты сама, – неожиданно для себя сказал Ирсон. – Сомнения разъели твой дух… – Танай потёр похолодевшие ладони, собираясь с мыслями. – Ну-ка ответь мне, какого жала ты полезла в дела Веиндора?
         
         – А почему – нет? Я со скуки ещё и не такое вытворяла. Я же ан Камианка… чума с ушами… экспериментаторша… вся в мамашу… – без выражения проговорила Талия.
         
         – То есть для тебя всё это – блажь, забава, способ покрасоваться, эпатировать публику?
         
         – Ну-у… – протянула алайка, глядя куда-то в сторону.
         
         – Или тебе просто было любопытно поиграть в жрицу Милосердного? – не унимался Ирсон. – Запустить грязную лапку в их серебряную кастрюлю с супом, выудить оттуда сахарную косточку, полакомиться, и пёс с ним, что остальной суп стухнет?!
         
         – Что ты несёшь, подколодный? – угрожающе зашипел Энаор.
         
         – Свет осознания в тёмные закоулки разума, – огрызнулся Ирсон. – Так что, Талия? Я прав?
         
         Талия молчала, кусая потрескавшуюся губу.
         
         – Нет. Ладно. Хватит, – прошептала она наконец. – Это не блажь и не забава. Я полезла в этот суп потому, что – как это говорят скромные герои? – не могла поступить иначе… пройти мимо. По его запаху я поняла, что с ним что-то не так. И я захотела добавить кое-каких корешков и травок, чтобы вкус стал лучше. Но, может быть, я и вправду забыла помыть руки, и теперь Веиндор…
         
         – Это не Веиндор, – тут же встрял Энаор.
         
         Ирсон шикнул на него и снова повернулся к Талии.
         
         – Я не слышу! У змей маленькие уши. Говори громче!
         
         – Я. Не. Могла. Молчать. Так слышно? – сквозь зубы процедила ан Камианка. – Меня проняло, меня задело за живое. Я не могла смотреть на всех этих несчастных существ… и вот. Я полезла не в своё кошачье дело. И влюбилась в него по уши.
         
         Ирсон поколебался мгновение – принюхиваясь, выбирая, чего бы лучше подбросить в заваренную им кашу.
         
         – Несчастных… Ну, знаешь, Талия, убийцы и насильники, когда их запихивают в камеры, тоже выглядят бедненькими и несчастненькими. Давай и их пожалеем? Как тебе ребята из «Без решёток»[21]?
         
         – Сравнил тоже! Какая связь между убийцами и теми, кто хочет сменить тело из мяса на тело из камня?! – возмутилась Талия. – Мои подзащитные не нарушили ничьи права, не сделали ничего, что шло бы в разрез с фундаментальными законами Бесконечного. Они – нет, а вот милосердники – делали и делают! И это очень, очень скверно. Я… словно увидела в стене нашего расчудесного, разумного, гармоничного мироздания жуткую трещину.
         
         – И тебе стало страшно.
         
         – Да не то слово! А эти сволочи в фольге пытаются доказать, что это никакая не трещина. Нет! По их высокому мнению – это совершенно необходимое вентиляционное отверстие. Но я, слава Аласаис, не настолько плохо разбираюсь в архитектуре! – Талия погрозила пальцем полумраку комнаты. – У Бесконечного законов – мышь насикала, и когда один из них нарушают, это что же надо со своими глазами сделать, чтобы не заметить?!
         
         Ирсон молчал: он выбрал правильный катализатор – реакция была запущена, и теперь можно было передохнуть, наблюдая, как из котла валит пар и сыплются искры. Талия расходилась всё больше и больше, и с каждым словом в её тело возвращалась жизнь – медленно, по капле, но уже неостановимо.
         
         – И, даже если бы я была полной дурой, у меня же есть алайское чутьё, понимаешь? Я чую беду. Чую, что достаточно малейшего толчка и всё рухнет. Вот я и начинаю метаться, истошно орать и кусать дрыхнущих хозяев дома за пятки! Но они только раздражённо пинают меня!
         
         – Почему? По глупости? По злобности натуры? Им трудно поверить, что ты, безмозглая ан Камианка, можешь быть умнее Веиндора? – подбавил жару Ирсон.
         
         Талия молчала почти минуту, морща лоб, постукивая хвостом по ковру. Ирсон с удовольствием наблюдал за тем, как по её щекам разливается румянец.
         
         – Потому, что они не понимают, что работа Веиндора – сплошная штурмовщина. У него вон сколько миров неоприходованных стоят. Только подумай, Ирсон, сколько существ обречено на вечные страдания во всяких загробных мучилищах лишь потому, что их поступки не понравились тамошним богам! Кто-то показался слишком жестоким, кто-то – слишком милосердным – и пожалуйста! А сколько прозябает на всяких благословенных лугах, сияющих небесах и в благодатных болотах.
         
         – Прозябает?
         
         – Ну да, – кивнула Талия.
         
         Она огляделась по сторонам, словно недоумевая, почему лежит на полу, и села, опершись на плечо Энаора.
         
         – Все эти байки про лучший мир чешут за ухом только до тех пор, пока ты не найдёшь толкового мага-пространственника, не заявишься в один такой и не полюбуешься на его насельников. Тоска смертная! Вылизывать и плакать. Я не спорю, некоторые из них счастливы – как дебилы-сладкоежки, которым дали вечный леденец.
         
         Ирсон поморщился.
         
         – Ладно, ладно, это из меня попёрла гадкая, циничная безднианка! – замахала руками алайка. – Они просто счастливы. Висят себе и висят в потоках света или озере слизи, выделяемой их обожаемым божеством, и вкушают вечную благодать, воспевая ему славу. Не зная печали и страха. Но большинству существ мало просто потреблять нечто, пусть это нечто – верх наслаждения. Им хочется действовать – созидать, разрушать, изучать и так далее. Им нужно движение, изменение, многим – борьба и даже страдания, а не это бесконечное приторное… прозябание – да тут иначе не скажешь! Их судьба не многим лучше, чем у тех, кого насильно заточили в каком-нибудь драном бриллианте.
         
         Ирсон терпеливо слушал, хотя, проведя долгие годы в богоборческом Линдорге, он и сам мог бы читать лекции об ужасах посмертия.
         
         – Но я к чему всё это говорю? К тому, что у Веиндора дел по горло, – продолжала Талия. – И все эти дела – архиважные. Ему некогда разбираться в тонкостях, миндальничать со всякими там… противниками ношения тел. – Она указала подбородком на вернувшегося иллюзорного лиса.
         
         – И что же изменилось сейчас? Почему ты думаешь, что ему пора начинать миндальничать? – спросил Ирсон.
         
         – Потому что грядут те самые толчки. Раньше трещина была не опасна, а сейчас – опасна и ещё как! Она вот-вот расползётся, и… и я очень не хочу быть раздавленной крышей! – воскликнула ан Камианка, хватив ладонью по полу.
         
         Вид у Талии был вполне бодрый, но Ирсон, окрылённый успехом, не захотел останавливаться на достигнутом.
         
         – Прекрасно. Мы пришли к тому, что ты считаешь ваше с Иноном дело важным и нужным. Тогда я не очень понимаю, почему в начале нашей милой беседы ты отводила глаза и бурчала что-то про скучающих ан Камианок? – вкрадчиво спросил он.
         
         Талия повесила нос.
         
         – Давай, Талия, я не собираюсь сидеть здесь до ночи и тянуть из тебя каждое слово клещами.
         
         – Одно дело – вопить об опасности и тормошить хозяев. И совсем другое – пытаться заделать трещину своими силами. Это слишком нагло, даже для меня, – выдавила она наконец. – Инон прав: у меня не может быть такого Пути. Я не заделаю эту трещину, а только расковыряю. Я не подхожу для этого. Мой образ жизни трудно назвать аскетичным. При всём желании. Я – нахалка, чудачка, я… любопытная до одури. Я не могу долго усидеть на месте, а мои идеи часто пугают меня саму. Я амбициозная вечная выскочка. И самое ужасное – мне нравится быть такой! – Она в смятении подняла глаза на Ирсона. – Я всегда думала, что во всём этом есть положительные стороны. Но, может быть, я не права, и мой дивный характер, как ни крутись, нельзя сочетать со служением Веиндору? Может, я сыграла свою роль и должна… уйти?
         
         – Тебя пугает эта мысль?
         
         – Да, наверное, поэтому я и «бурчу про скучающих ан Камианок». Мне страшно, Ирсон. Страшно признать, насколько всё это важно для меня. Вот я признаю, прирасту к этому всем сердцем, а потом окажусь неподходящей… или… – Она нахмурилась.
         
         – Или? – поторопил Ирсон.
         
         – Или меня попросту сочтут таковой! Этот страх, он… опутывает меня, сковывает – словно меня засунули в тесный мешок. Мне плохо. Душно. Тесно. Он… он мешает мне расти.
         
         – Мешает расти, – многозначительно повторил Ирсон. – Мешает дорасти до того, кем ты хочешь быть?
         
         – Я словно становлюсь каким-то перекорёженным уродцем с кривыми костями… и кривыми мыслями. Я не знаю, как мне выбраться из всего этого.
         
         – Мне кажется, ты уже сделала самый важный шаг к свободе.
         
         – Какой?
         
         – Поймала свой страх за хвост, выволокла его из зарослей хиханек и хаханек и взглянула в его мерзкую морду. Со мной самим недавно случилось то же самое, будешь смеяться – во время разговора с тем самым веиндороненавистником. Я будто нашатыря нюхнул: р-раз – и всё в голове перевернулось!.. Ну да ладно.
         
         – И… что мне делать дальше?
         
         – Разобраться, откуда в действительности берётся твой страх – из того, что ты сама чувствуешь, что не подходишь для этой работы, не дозрела до неё, или… откуда-то ещё. Извне.
         
         Талия серьёзно кивнула.
         
         – Откуда-то ещё… – одними губами сказал Ирсон, ему не нужно было гадать, чтобы понять – откуда.
         
         – Ирсон… раз уж мы развели всю эту бодягу… Скажи мне, я выгляжу нелепо, когда корчу из себя одну из них? Чума чумой, ушки крендельком – и туда же? – выпалила Талия – горячо, без тени кокетства.
         
         – Нет, вовсе нет. Я видел тебя за работой всего один раз. Но, мне кажется, в тот момент ты ничего из себя не корчила. Ты была самой собой. Даже, если можно так выразиться, в большей степени собой, чем сейчас. Ты… ты просто вся светилась – вспомни, даже у твоего надутого индюка Инона наступило временное прояснение рассудка! А я так и вообще залюбовался.
         
         Что-то внутри Ирсона настойчиво шипело – закругляйся. Хватит. Но Талия смотрела на него такими измученными, полными тревоги и благодарности глазами, что он не удержался и добавил:
         
         – А Инон твой… Я не знаю, каким моральным уродом нужно быть, чтобы утверждать обратное, чтобы пытаться отнять у тебя то, что, безусловно, твоё! Плохи дела у Веиндора, если лучшие его жрецы таковы. Прибить его мало… не знаю, как и зачем ты всё это терпишь.
         
         Талия только покачала головой.
         
         – Спасибо Ирсон. Правда – спасибо. Я пойду прилягу пока…
         
         Пошатываясь, она забралась на диван и тут же уснула. Ирсон рухнул в кресло. Но не успел он перевести дух, как из соседней комнаты донеслись голоса и в гостиную вплыл Энаор (Ирсон и не заметил, когда эал тактично удалился), а за ним – Инон.
         
         – Что здесь делает эта тварь? – спросил Ирсона жрец, но тот, разумеется, только пожал плечами.
         
         – Эта тварь здесь живёт, – заявил Энаор, по-хозяйски потершись щекой о шкаф. – Скверная новость, да?
         
         – Чрезвычайно.
         
         Отворотив непроницаемо спокойное лицо от Энаора, Инон прошёл в комнату и остановился у изголовья дивана. Он долго смотрел на спящую Талию и когда, наконец, поднял голову, Ирсон с изумлением увидел, что глаза жреца увлажнились. Милосердник выглядел так, будто свалил с плеч непомерный груз. «Может, зря я про него… так? Я ничего не понимаю в людях», – подумал растроганный танай.
         
         – Удалось что-то узнать? – тихо спросил он жреца.
         
         – Что?
         
         – Хоть что-то. Кто это был, откуда он напал. Тебя долго не было, и мы подумали, что ты пытаешься в этом разобраться.
         
         – Разобраться? Нет. Я молился.
         
         – О! Разумеется. Но теперь, когда с ней всё в порядке…
         
         – В порядке? – недоуменно воззрился на Ирсона Инон. – Нет, друг мой, я так не думаю. И с ней, и со мной не всё в порядке. Я так и знал, что рано или поздно это случится. Веиндор испытывал нас! Он не спешил карать заблудших детей своих, он дал нам шанс одуматься. А мы, гордецы, спутали его снисходительность с благосклонностью.
         
         Громкий голос жреца разбудил Талию.
         
         – Кончай причитать, Инон. Это не Веиндор, – поморщилась она, приподнявшись на локте.
         
         – Что?
         
         Трудно было сказать, чему именно удивился Инон – словам Талии или тому, что она вообще в состоянии говорить.
         
         – То. Это кто-то из ваших – из жрецов, – буркнула ан Камианка, спустив ноги с дивана.
         
         – С чего ты взяла? – резко, даже как-то обиженно, спросил Инон.
         
         – Когда всё это случилось, я слышала голос. Женский. Эта тварь удивлялась, возмущалась, что я сопротивляюсь её заразе. «Она не может бороться сама! Это он её защищает! Если уже сейчас она отвоевала себе такую позицию, чего нам ждать в будущем?» – вот что я разобрала.
         
         – Талия, поразившая тебя молния ударила от статуи Веиндора, а никто в Энхиарге не посмеет выдать свои действия за действия Милосердного! Это… это больше, чем предательство, это – верх кощунства. Если ты действительно слышала эти слова, значит, та жрица выполняла волю своего наэй. Тебе придётся с этим смириться. И о многом задуматься, – назидательно сказал Инон и едва не улыбнулся – облегчённо, торжествующе.
         
         «Ну конечно, теперь всё встало на свои места, – подумал Ирсон. – Можно больше не терзаться выбором. Не гадать, кто прав – Талия или старые, мудрые, степенные жрецы. Искусительница повержена в прах. И там ей и место. Нечего смущать умы!»
         
         От Талии тоже не укрылось выражение лица Инона. Поджав губы, она медленно встала, выпрямилась и глухо спросила:
         
         – А кто же тогда этот «он», который меня защищает?
         
         – Я, – ответил жрец.
         
         – О, как же я не догадалась! Одурманенный ты. Несчастная жертва моего коварства. Только я что-то не заметила, чтобы ты помог мне избавиться от этого, – Талия ткнула пальцем в корку на своём боку, а потом резким движением отодрала её и сунула Энаору: – На, будешь на неё пиво ставить.
         
         Спрятав сувенир в карман, эал обнял пошатнувшуюся Талию за талию, и бережно поддержал её под локоть.
         
         – Талия, ты же не думаешь, что «он» – это Веиндор? – прищурился Инон.
         
         – Думаю. То есть я не считаю, что Веиндор помог мне одолеть заразу, но уверена, что эта тварь думает именно так.
         
         Жрец покачал головой, глядя на Талию, как муж – на жену-истеричку во время припадка: снисходительно-сочувственно и чуть брезгливо. И тут терпение у ан Камианки лопнуло.
         
         – Знаешь, Инон, на этот раз ты меня достал. Пронял до самых печёнок. Пёс с ним, что ты отказался от меня – в конце концов, я тот ещё подарочек, – но того, как легко ты отказался от нашего дела – я никогда забыть не смогу, – глядя в пол, проговорила она. – А это… это значит, что наши пути расходятся.
         
         – Талия, как друг твой, как старший товарищ я должен был сказать то, чего никто другой не скажет. Я всегда был снисходителен к твоим недостаткам – может быть, потому, что сам был не чужд многих из них, и, оправдывая тебя – оправдывал себя самого. Но сейчас, когда Веиндор явил мне истинную природу наших поступков, вразумить тебя – мой долг! – с прямо-таки отеческой теплотой сказал жрец, шагнув к алайке, но она отшатнулась, ткнувшись лопатками в грудь Энаора. – Это горькая обязанность, но с моей стороны было бы верхом малодушия пренебречь ею.
         
         – Инон, Инон. Мне даже не хочется с тобой спорить. Вот совсем не хочется, – не поднимая глаз, ответила Талия. – Когда меня выпотрошили тагарцы, я и то не чувствовала себя такой опустошённой… Снисходителен к недостаткам… Да я была пай-девочкой, носилась с твоей лиаровой гордостью, как с больным котёнком. Всё. С меня хватит. – Она погладила раненный бок. – Меня интересует только одно: как именно ты намерен искупать свою долю нашей общей ужасной вины – будешь биться лбом о Веиндоровы лапы или же займешься угодными Милосердному делами? В частности – поможешь-таки разобраться с этими веиндорохульниками?
         
         – Я ни от чего не отказывался… – проговорил жрец – видимо, он жалел, что дал волю своим чувствам, но было уже поздно.
         
         – Замётано, – отрезала Талия. – Я посплю ещё пару часов, а потом пойду окапывать репейники и плакать. Да! Что там с моими телами? – спросила она лиса.
         
         – Они разложились. Расползлись в кисель! Не завидую тому, кто будет всё это отмывать, – дёрнул носом тот.
         
         – Прекрасно! К моральному ущербу добавился материальный, – всплеснула руками ан Камианка. – О, ещё и дождь начался! Чудесный день! Побольше бы таких.
         
         
         
         ***
         
         
         
           Талия недаром остановила свой выбор на репейной поляне. Если остальная часть сада пряталась за густой живой изгородью, то здесь зелёный занавес расступался – ан Камианка гордилась своей колючей коллекцией. Меж неряшливых кулис громоздилась причудливая декорация – целый лабиринт из закрученных спиралями грядок. Пройти по нему не оцарапавшись было бы целым искусством, особенно в сумерках, как сейчас, но Талия не стала подвергать свою жертву подобному испытанию и расположилась на самом краю поляны, в свете садового фонаря.
         
           Прошло почти полтора часа, прежде чем Энаор гаденько хмыкнул:
         
           – Рыбка клюнула. Минут через десять будет у нас.
         
           – Он один? – спросил Ирсон.
         
           – Да. И за ним никто не следит. Насколько я могу судить. Удачи, Талия!
         
           Ан Камианка чуть заметно кивнула в ответ. Она подкармливала пожухший чёрно-белый куст собственной кровью, аккуратно насадив палец на один из его шипов. Стебли репейника – увенчанные ярко-красными цветами, гротескно толстые, с узорчатыми колючими листьями, растущими правильными ярусами, – походили на какие-то чудовищные маяки.
         
           Наконец послышались шаги, и из-за куста боярышника появился заговорщик – коренастый человек лет сорока, одетый в мягкий тёмный костюм и традиционные анлиморские сандалии из скатовой кожи. Узкие глазки и бородка поросячьим хвостиком присутствовали.
         
           – А, это вы, – завидев его, вздохнула Талия. – Пришли позлорадствовать? Ну что ж. Имеете полное право. Такого я не ожидала.
         
           – Что вы, я пришёл поддержать вас, Талия. И выразить вам своё восхищение, – прижав ладони к груди, сказал человек. – Мало кто осмеливается говорить в подобном тоне с этими поклонниками смерти.
         
           – Поверите, я и не думала, что чем-то рискую, – подняла брови Талия. – А тут… слов нет. Наслать на меня заразу! Это какая-то дремучая архаика, дикость какая-то.
         
           – Да! Да, дорогая госпожа ан Камиан. Именно об этом варварстве я пытался рассказать вам несколько дней назад. Но вы мне не поверили. И вас не в чем винить: пока я своими глазами не увидел города, страны – целые миры, выкошенные эпидемиями по указке этого якобы милосердного наэй, я тоже не верил.
         
           – Погасни мои глаза!.. – выдохнула Талия.
         
           – Ваши глаза, госпожа ан Камиан, и так чуть было не погасли навсегда, – назидательно сказал человек. – А ведь это был, в некотором роде, лишь предупредительный выстрел.
         
           – Зато с них слетели шоры. Я всегда думала, что только в отсталых мирах боги дрессируют своих подданных, используя всякую заразу. Поклоняйся только мне, живи по моим правилам, вылизывай ноги жрецам и будешь здоров. Нет – пеняй на себя. Шаг влево, шаг вправо, взгляд в сторону чужого храма – вот те язва во весь лоб. То есть я знала, конечно, что поначалу и Веиндор не брезговал такими средствами… вразумления. Но потом – потом он с омерзением отказался от этого гнусного шантажа!
         
           – Увы, госпожа моя, увы.
         
           – И что вы предлагаете со всем этим делать?
         
           – Бороться! – человек решительно сжал кулак.
         
           Ирсон прищурился. В жестах вербовщика было что-то подозрительно знакомое.
         
           – Срастись мой язык, если это не дядюшка Рестес в другом теле! – прошептал он наконец.
         
         Энаор не ответил. Оглянувшись, Ирсон обнаружил, что эал исчез.
         
         – Куда ж тебя… – пробормотал танай и только тут заметил, что Талия держит во рту проколотый палец: за своими размышлениями он пропустил условный сигнал «Внимание!». Талия почуяла опасность, и Энаор, видимо, не стал дожидаться, пока она позовёт на помощь.
         
         И точно! За спиной Рестеса уже распахнулась тусклая волшебная дверь – совершенно бесшумно и почти не исказив магический фон. С созданием порталов – как с прыжками в воду: чем меньше брызг и тише всплеск, тем выше мастерство.
         
         Ирсон цокнул языком, воздавая должное искусству Энаора, а тот, прижав уши, гадюкой зашипел на Рестеса, нанося ему телепатический удар. Талия метнулась к вербовщику и для верности всадила ему в руку иглу сонной ели. Рестес пошатнулся, неловко переступил с ноги на ногу, стал заваливаться вперёд, но вдруг резко выпрямился и направил на Энаора тёмный жезл – нет, какую-то трубку, рифлёную, словно вафля. Небрежно взмахнув рукой, эал вышиб из пальцев вербовщика странное оружие, открыл рот для нового заклинания… да так и замер, осоловело хлопая глазами.
         
         Ирсон поспешил на помощь. Выскочив из портала, он швырнул в Рестеса парализующее заклинание – синхронно с Талией, бросившей в «дядюшку» увесистым булыжником. И заклятие, и камень достигли своей цели, однако Рестес даже не пошатнулся. Он застыл истуканом, вытянув руки по швам, тараща глаза в сумрак сада. Из рассечённой скулы на грудь ему капала кровь.
         
         Из-за угла дома показался Инон. Зачем-то зажмурившись, он понёсся к товарищам что было мочи. С Энаором и вовсе творились странные вещи. Эал сменил форму и завертелся волчком, словно в хвост ему вцепился краб, потом поскрёб землю лапами, понюхал её и сиганул в кусты.
         
         В тот же миг Рестес вздрогнул и сорвался с места. Ирсон бросился следом, на ходу читая новое заклинание. Талия сцапала с земли трубку, быстро осмотрела её и вдруг оглушительно заорала:
         
           – Ирсон, стой! Стой! Это очень важно!
         
           Танай резко развернулся, едва не столкнувшись с Инмелионом.
         
           – Что это? – подбежав к Талии, спросил он.
         
           – «Селорнова вафля» – это такая штука… как портал для передачи телепатического удара. Долго объяснять! Ей нельзя дать самоубиться. Сохраним её – найдём хозяина.
         
           – Ты знаешь, как она уничтожается?
         
           – Там огненное заклинание... сейчас… арш-17 или 18 по линдоргской классификации. Хр-р-р! Энаор мне говорил, но я забыла номер. Оно срабатывает через две минуты, если трубку отнесли от хозяина на три хвоста.
         
           – Можно отменить?
         
           – Только если знаешь кодовый телепатический сигнал. Мы его в жизни не воспроизведём, надо придумать что-то другое. Ну, тебе придётся, – виновато добавила Талия, отдавая Ирсону жезл.
         
           – Плохо дело, – пробормотал танай, прочитав на него заклятие проницательного взгляда. – Этот твой арш тут везде… как сосуды под кожей. Его не выковырять.
         
           – Никак?
         
           – Никак.
         
           – Бедная «вафля». Мы теряем её. Ужасно жалко.
         
           Секунды стремительно таяли, и Ирсон решился:
         
           – Ладно. Попробуем её заморозить. Ты только отойди подальше – если рванёт, тут будет воронка с твою гостиную.
         
           Прекрасно понимая, что любое контрзаклинание спровоцирует взрыв, Ирсон решил воспользоваться одним из своих зелий. Очертив в воздухе большой прямоугольник, он сделал движение, будто открывал дверцу шкафа, и перед ним появились ряды полок, спрятанных внутри пространственного кармана. Схватив один из пузырьков, Ирсон зубами выдрал из него пробку. Лицо таная тут же покрылось инеем, губы посинели. Не обращая на это внимания, он вооружился пипеткой и, набрав в неё ядовито-голубой жидкости, склонился над трубкой. «Только бы не ошибиться с точками…», – прошептал Ирсон, всматриваясь в переплетение огненных нитей заклятья. Они набухали всё сильнее и сильнее, как тромбозные вены – вот-вот разорвутся. «В конце концов, я танай. А мы – зверски удачливые твари!» – подумал Ирсон и принялся капать зелье в ячейки «вафли». Жезл задрожал, издал оглушительное шипение и… застыл на ладони Ирсона еле тлеющей головешкой.
         
           – Ты гений, Ирсон Тримм! Я уже говорила тебе это? Нет? Значит, говорю – ты гений! – восторженно напрыгнула на таная Талия.
         
           – Кыш! – хохотнул тот, осторожно укладывая жезл на полку.
         
         
         
           – Будем надеяться, у Инона дела идут также хорошо! – крикнула Талия, ныряя в кусты.
         
           Её надежды оправдались где-то наполовину: жрецу удалось задержать вербовщика. Рестес скрючился на пороге беседки. Пальцы обеих его рук приросли к ноге, на месте рта была гадкого вида кожистая складка. Он пучил глаза, силясь перебороть жреческую «магию» Инона. Увы, сам милосердник выглядел немногим лучше. Его бледное лицо блестело от пота, заливавшего плотно сомкнутые веки.
         
           – Ин, что с тобой?! – спросила Талия; она протянула к жрецу руку, но не осмелилась коснуться его плеча.
         
           – Не знаю, – сквозь зубы процедил тот. – Я с трудом удерживаю его. И душу, и тело.
         
           – Так может, ты займёшься душой, а мы позаботимся о теле? – предложил Ирсон.
         
         – Нет. Ни в коем случае. Малейший толчок – и его душа ускользнёт. Мне нужно за что-то зацепиться. Лучше свяжи его чем-нибудь немагическим. Талия, возьми у меня в кармане иголки! Сначала – иголки, потом – всё остальное.
         
         – Ну что ж, поиграем в Швею, приметаем, так сказать, душонку к тушонке, – склоняясь над Рестесом, пропела ан Камианка.
         
         В её пальцах блеснули длинные заострённые кристаллы – один за другим Талия вонзала «иголки» в плоть Рестеса, прикалывая его душу к телу, как редкую бабочку – к картону.
         
           – Ему ведь помогает жрец Веиндора, так? – вдруг спросила она.
         
           – Я не уверен… – пробормотал Инон.
         
           – Ты не уверен или не хочешь верить? Брось, Ин. Куча религий прошла через раскол.
         
           Инон открыл глаза и посмотрел на неё усталым, тоскливым взглядом.
         
           – Он… этот жрец гораздо ближе меня к Милосердному, гораздо сильнее. Но он почему-то сдерживается...
         
           – Не он. Она! – подняла палец Талия.
         
           Ирсон сунул ей в руку конец антимагической верёвки и присел рядом, собираясь связать пленника.
         
           – Ну, здравствуйте, дядюшка Рестес… – Он осторожно приподнял человека и вдруг отпрянул, что было силы отпихнув Талию от вербовщика – на спине «дядюшки» набухла жирная чёрная шишка, похожая на осьминожью голову.
         
           – Инон? Талия? – вопросительно крикнул танай.
         
           – Я держу! – откликнулся жрец, Талия кивнула, и Ирсон ударил – в шишку врезались две зеленоватые молнии, перекрученные, как побеги плюща. Они породили целую волну ослепительного света, заставившую всех троих зажмуриться.
         
           Когда же «пособники Смерти» открыли глаза, то увидели, что Рестеса отшвырнуло вглубь беседки. Избавившись от своего аморфного «наездника», он лежал на боку и мелко дрожал – жалкий и смешной, как и положено поверженному врагу. Но длилась эта «идиллия» недолго. Подтянув к себе вторую ногу, Рестес рывком сел и, издав короткий смешок, упал на другой бок. Впрочем, упал – не самое подходящее слово. Он буквально нырнул в пол, словно ухнул с низкого мостка в тёмную воду.
         
           – Вот же совиная отрыжка! – выругался Ирсон, перепрыгивая через широкий порог.
         
           В беседке было темно, однако танай успел разглядеть пятно марка, живой тряпкой уползающее к стене – туда, где тьма становилась совсем уж непроглядной. Ирсон швырнул ему вслед заклинание-распорку, но не был уверен, что оно достигло цели. С магическим фоном что-то было не так.
         
           – Это что, какой-то портал? – спросила подоспевшая Талия.
         
           – Скорее – горловина пространственного мешка. Я попробовал помешать её закрыться. Сейчас узнаем, насколько успешно, – сказал Ирсон, зажигая волшебный огонёк.
         
           На секунду тьма отступила, и танай с алайкой обнаружили, что потолок беседки покрыт чем-то рыхлым, похожим на губку, основательно пропитанную дёгтем. Ошмётки этого чего-то парили вокруг, как кусочки мяса в студне. Один из них метнулся к огоньку и со свистом впитал его. Талия цокнула языком.
         
           – Я так понимаю, колдовать не получится?
         
           – Нет. Оно впитает всю нашу магию, переварит и, скорее всего, вернёт её нам с процентами. Зараза! И смотри – по окнам уже расползается! – прошипел Ирсон.
         
           – И к коже липнет! – Талия затанцевала на месте, тряся рукой, словно к каждому её пальцу присосалось по пиявке. – А если попробовать выжечь её чем-нибудь харнианским? У меня есть несколько огненных колец и ещё жезлы там, камни всякие. Жахнем из всего этого разом – пусть эта дрянь подавится!
         
           – Не успеем. Моя распорка долго не продержится. Рестес стянет горловину своего мешка, и вряд ли мы его тогда оттуда вылущим.
         
           – Ну а как его искать тогда?
         
           Ирсон огляделся. Весь пол беседки выглядел одинаково тёмным, только слева медленно угасала, остывая, цепочка следов Талии.
         
           – Видимо, эта штука умеет подстраиваться под температуру окружающей среды!
         
         – Ага. Ни пятки не видно! Не ощупью же его искать! – Ан Камианка покусала губу, и та засветилась ярче от прилива крови.
         
         Усилием воли танай перестроил глаза на распознавание магических излучений – тоже ничего. Ни плёнки системы подогрева или грязеотталкивающего заклинания, ни нитей сигнализации, на фоне которых стала бы заметна чёрная клякса горловины, не имеющей собственного магического излучения, а, напротив, поглощающей магию не многим хуже потолочной «губки».
         
           Талия выбежала из беседки и вернулась с верёвкой.
         
           – Инон нам не помощник – ему совсем погано, он с места не сдвинется. Может, попробуем провести верёвкой по полу – вдруг зацепится? Ведь эта горловина вполне материальная, да?
         
           Ирсон погрозил разыгравшейся ан Камианке пальцем.
         
           – Может, дашь своей фантазии отдохнуть и вместо неё включишь алайское чутьё?
         
            – Работает на полную мощность, – заверила его Талия. – Но без толку.
         
         Она плюхнулась на пол; Ирсон едва-едва различал в окружающем мраке бледные огоньки её глаз. Где-то за стенами беседки насмешливо стрекотали кузнечики…
         
           – Надо распылить тут что-нибудь магическое. Или разлить, – предложил наконец танай. – Вытягивать магию из жидкости гораздо сложнее, чем из воздуха. Может, у тебя есть какие-нибудь духи или вино?
         
           – В доме. Не успеем, – покачала головой Талия. – А тут ничего нет… Стоп! Покарауль, я мигом!
         
           Она снова выскочила на улицу. Послышался хруст веток, что-то мелодично звякнуло, и вдруг в дверь влетела давешняя тахта из гигантских икринок – она парила на ржавой транспортировочной платформе, которую Талия толкала перед собой.
         
           – Вот. Слава Аласаис, я ещё не придумала, куда её ставить, а то хвоста собачьего мы бы её сюда без магии дотащили! Ну что, приступим? – спросила ан Камианка, подбрасывая на ладони икринку.
         
           – А с ними ничего?.. – на мгновение засомневался Ирсон, с жалостью глядя на ничего не подозревающих мальков.
         
         – Да что им станется?! – отмахнулась Талия. – Они ненастоящие. Но диванчик жутко жалко, – всхлипнула она и пропорола когтем упругую оболочку.
         
         Ирсон достал нож и тоже принялся за дело. Через пару минут весь пол беседки покрылся тонкой плёнкой жидкости, слабо светящейся магией. Ошмётки заклинания-губки тут же слетелись на неё, как мухи на сгущёнку, но было уже поздно – Ирсон заметил горловину мешка. Она казалась прорехой в тонком голубом шёлке.
         
         – Вот она! – закричала Талия. – Надо подтащить основание от дивана – поддон этот! Посадим её в аквариум! Теперь не уползёт!
         
         Сделать это оказалось не так-то просто – «губка» уже успела высосать из транспортировочной платформы всю магию, так что толку от неё было, как от павшей лошади. Скрипя зубами от натуги, танай и алайка сдвинули с неё стеклянный ящик, протащили его по полу и накрыли злокозненную кляксу.
         
         – Смотри, она сжалась почти втрое, – отдуваясь, проговорил Ирсон. – Моя распорка еле держится. Нужно что-то…
         
         – Распорка! Точно! Ты гений два раза! – Талия кинулась к стене и вернулась со стеклянным стулом. Его спинка, в ладонь шириной, была, видимо, сделана в расчёте на чью-то крылатую спину.
         
         – Безднианское стекло?![22] – радостно воскликнул Ирсон.
         
         – Другого не держим! – гордо заявила Талия. – Поднимаем?
         
         Они отставили поддон, и ан Камианка резко пропихнула спинку стула в горловину мешка.
         
         – Ну, мы сегодня некоторым прямо как кость в горле! – хмыкнула она, потирая покрасневшие от натуги руки… и чуть не получила по носу ножкой подпрыгнувшего стула. Заворчав, Талия навалилась на сиденье, вцепившись в пол когтями ног.
         
         – Откатись! – крикнул Ирсон и рывком завалил поддон на ножки стула.
         
         Талия тут же вспрыгнула на верх конструкции.
         
         – Посиди здесь, а я всё-таки попробую что-нибудь сделать с этой «губкой».
         
         – Эх, жалко, что ты не умеешь сбрасывать кожу!
         
         Выскочив на улицу, Ирсон с раздражением оглядел свои пятнистые руки. Какой позор – попасться в такую примитивную ловушку! «Теряю квалификацию», – подумал танай и бросился к ближайшему фонарю. Словно в насмешку, светильник был сделан в форме вставшей на хвост змеи, которая, запрокинув пучеглазую голову и мучительно широко распахнув пасть, силилась проглотить огромное пупырчатое яйцо. Ирсон открутил плафон и, нащупав на лбу змеи ребристое колёсико, включил фонарь на максимальную яркость.
         
         Магическое пламя, как магнит – железные стружки, притягивало сгустки мрака, и с каждой секундой Ирсон всё меньше напоминал себе леопардового питона. Танай поворачивался и так и эдак, пока не «отмылся» от большинства пятен. Лишь несколько из них остались верны ему, точнее – имевшимся у Ирсона зачарованным предметам. Недолго думая, он избавился от ремня, медальона, пары колец и со звоном побросал их в плафон. Засунув его в развилку корней, Ирсон рванул обратно.
         
         Толстый ковёр опавших листьев пружинил под ногами таная, как подкидной мостик. Листья хлестали по лицу, словно приказывая собраться. Мало-помалу Ирсоном овладевал азарт. C залихватским шипением перемахнув кучу обрезанных сучьев, танай пробежал по шаткому костяному мосту, обогнул компостную яму, в которой что-то потягивалось и вздыхало, увернулся от грозди кроличьих лапок, зачем-то подвешенных к ветке рябины, и, продравшись сквозь куст акации, финишировал возле беседки.
         
         В траве, у его ног, лежал Инон. Жрец выглядел очень скверно – он весь как-то усох, кожа плотно обтянула кости его запрокинутого лица и судорожно сжатых в кулаки рук.
         
         – Как вы? – спросил Ирсон, нагнувшись, чтобы убрать из-под бока Инона острый камень.
         
         – Живой, – глухо ответил жрец. – Она отступила. Не знаю почему.
         
         – Может, она решила, что, если не перестанет бодаться с тобой, привлечёт внимание Милосердного, а ей его в-внимание на хвост собачий не надо? – донёсся из беседки прерывающийся голос Талии.
         
         – Скорее всего, – кивнул Инон.
         
         – Я могу чем-то помочь?
         
         – Ты мне лучше помоги! – рявкнула Талия. – Все бросили моё бедное изнеженное высочество. Ч-что ж там, у твоего поганого дядьки, кувалда, что ли? Давай уже делай что-нибудь!
         
         Ирсон резко выпрямился и воздел руки, собираясь продемонстрировать ворчунье кое-что из «скромного» арсенала линдоргских магов. Но опять не угодил.
         
         – Ты только не вздумай выпендриваться, а то сюда мазабры[23] со всего города сбегутся! – словно прочитав его мысли, скрипучим голосом предостерегла Талия.
         
         – Брюзга! – хохотнул Ирсон. – И кто мне только что предлагал жахнуть по этой штуке чем-нибудь харнианским?!
         
         – Ну не подумала, не подумала. Кошка молодая, глупая. Головёнка пустая, хвостик – бараночкой и ушки – крендельком.
         
         Скособочившись на своём хрустальном насесте, она ещё долго бурчала что-то себе под нос, но Ирсон уже не слышал её. Он «пёк восьмёрки» – в его сложенных, как для умывания, ладонях один за другим нарождались сдвоенные сгустки бледного света. Доведя восьмёрку до полуготовности, танай быстро осматривал её, а затем, сложив пальцы «козой», тыкал ими в обе её половинки. После этой манипуляции восьмёрка начинала тускнеть, округляться, внутри неё загорались слабые алые огоньки. В результате она превращалась в подобие песочных часов, в колбах которых копошился светящийся мотыль. Наделав с десяток таких штуковин, Ирсон послал их внутрь беседки. Одна за другой они врезались в потолок, и «губка» тут же всосала их. Заглотала – и приманку, и крючок.
         
         Ирсон стал ждать. В нетерпении он то и дело облизывал губы суетливым змеиным движением, от которого приличные родители-танаи с детства отучают своих отпрысков. Наконец, кое-где на потолке беседки зажглись алые огоньки. Крошечные карминные червячки вгрызались в чёрную «губку», как цепни – в бычью печёнку.
         
         Ирсон занялся изготовлением второй порции восьмёрок.
         
         – Ирсон! Ирсон, слушай, по-моему, эта штука сейчас развалится!
         
         – Я не могу тебе сейчас помочь, – раздельно проговорил Ирсон, стараясь сохранять концентрацию на заклятии.
         
         – Червеед! – ругнулась Талия. Её мотнуло вперёд, и она вытянула руки для равновесия – с каждым ударом толчки становились всё сильнее. Талия лихорадочно соображала. В отличие от Ирсона, колдовать она не могла. Из оружия же при ней были лишь садовый секатор, иглы сонной ели и… ещё одно нехитрое средство самообороны – короткий жезл, обладавший способностью многократно увеличивать вес цели. Защищенный специальным карманом, он мог ещё сохранить свои свойства. Вот только на что его применить? С поддона заклятие просто соскользнёт. Оставалась лишь… Талия тоскливо вздохнула.
         
         Прижав локти к бокам и изогнув шею, она распласталась на поддоне и резко ткнула жезлом себя в бок. В ту же секунду её буквально размазало по стеклу – точно ломтик сыра по горячим овощам. Глаза её выпучились, уши прильнули к голове, а вены вздулись, зато удары незнакомца теперь лишь слегка сотрясали стул. Талия вымученно улыбнулась вопросительно взглянувшему на неё Ирсону. Успокоив себя тем, что в её жизни явно бывали деньки и похуже, танай выпустил в беседку новую стайку восьмёрок.
         
         Он уже почти расправился с заклинанием-губкой, когда услышал шаги. Из кустов вышла невзрачная, среднего роста женщина неопределённой расы, одетая в кое-как застёгнутую мокрую пижаму и разные сланцы.
         
         – Да я это, я, Талия, Аэллина дочь, – беспечно пояснила она, прошлёпав к Ирсону.
         
         – Разве твои тела не разложились?
         
         – А это не моё тело. Это – униформа «Благородных мародёров»[24]. Туда уже можно? – кивнула она в сторону беседки.
         
         – Думаю, да.
         
         – Здорово. Я, кажется, знаю, как нам вылущить оттуда нашего красавца. У меня есть отличные живые верёвки и… – она вытащила из-за спины ярко-лиловую присоску, насаженную на деревянную ручку, – великий и ужасный драконий вантуз!
         
         – Что это?
         
         – Вообще это такая штука, которую используют для прочистки труб. Но в нашем случае она может взламывать порталы и выворачивать пространственные мешки. Ты не мог бы убрать поддон… и ту меня? Можешь особо не осторожничать – мне и так половину костей сращивать придётся.
         
         Ирсон кивнул. Подняв в воздух транспортировочную платформу, он с разлёту шарахнул ею по стеклянной баррикаде. Спинка стула вылетела из зева мешка, как пробка из бутылки, но Талия уже была тут как тут. Она мигом затолкала в горловину моток толстого шнура, выждала три секунды и ткнула в неё вантузом. Мешок стошнило. С омерзительным рыгающе-булькающим звуком он выплюнул Рестеса, обдав пол волной жидкого мрака.
         
         – С днём рождения, милый! – улыбнулась Талия и залепила ему звонкую пощёчину, от которой вербовщик потерял сознание.
         
         – Что ты сделала?
         
         – Отключила все его органы чувств, обрубила каналы телепатической связи и всё такое. Незачем ему знать, куда мы его несём. И друзьям его тоже незачем, – добавила она, расстилая на земле скромную полотняную наволочку. – В этом мешке к одному святейшему жрецу проносили шл… юных дев, желающих припасть к его источнику мудрости. Думаю, нашему другу будет уютно.
         
         Талия гостеприимно похлопала по наволочке, и обвивавшие Рестеса верёвки дрессированными змеями поползли внутрь, увлекая за собой слабо подёргивающегося человека.
         
         – Уф! Ну и вечерок выдался! – присвистнула ан Камианка, сворачивая бездонный мешок.
         
         – Не то слово, – похлопал её по плечу Ирсон.
         
         Инон всё так же лежал в траве.
         
         – Видок у тебя – краше эксгумируют, – прокомментировала Талия.
         
         – Вы поймали его?
         
         – О да! Теперь он в наших лапах.
         
         – Помогите мне встать.
         
           Опираясь на плечи таная и алайки, он с трудом поднялся на ноги, и измученная троица кое-как поковыляла к дому.
         
         – Теперь бы ещё Энаора найти и... Ой! – Талия остановилась – прямо по курсу один из кустов выплясывал какой-то невообразимый танец. – Нашлась пропажа.
         
         – Я не уверен, что хочу знать, что он там творит, – отведя глаза, пробормотал Инон.
         
         – Тогда тебе пока придётся покуковать здесь, на травке.
         
         Талия решительно направилась к кустам, давя пятками осыпавшиеся с них ягоды. Ирсон не удержался от соблазна последовать за ней.
         
         – Так-так, вижу, кому-то внушили желание вырыть себе могилку? – уперев руки в бока, спросила ан Камианка. – Во что ж ты тут всё превратил? Бедные мои злопамятки! Элленики[25] на тебя, паразита, нет!
         
         За кустом пряталась лужайка, усыпанная чёрными незабудками. И сегодня явно была не лучшая ночь в её растительной жизни: на нежную белёсую траву обрушивался целый водопад земли, камней, веток, ошмётков корней и листьев, летящий из-под лап Энаора. Остервенело, с утробным урчанием, его высоконагломордие вгрызался в землю, как пёс, потерявший любимую кость. Хвост его хлестал по бокам, когти широко расставленных задних лап уродовали дёрн.
         
         – Что же ты там потерял, чумичко? – подойдя поближе, заботливо спросила Талия; Энаор и ухом не повёл.
         
         – Совесть он там потерял, – борясь со смехом, буркнул Ирсон.
         
         – Ну, если совесть, то это надолго. С тех пор как это случилось, здесь уже такие геологические пласты успели нарасти… – присвистнула Талия. – Энаор, душа моя, что ты там ищешь?
         
         – Я. Пророю. Этот остров. Насквозь, – пропыхтел Энаор. – И вывалюсь снизу. Вывалюсь снизу – и нанижусь прямо на шпиль Тиалинхеаля[26]. Да. Да! Так я ещё не умирал!
         
         Талия сочувственно похлопала его по боку.
         
         – Неспроста ему это приспичило. Это «вафля», к гадалке не ходи. Можешь вколоть ему какое-нибудь успокоительное?
         
         – Ему?
         
         – Мне тоже можешь. Но сначала – ему. Не бойтесь, доктор, киска не укусит.
         
         Талия решительно уселась на Энаора верхом и оттянула складку шкуры на его загривке.
         
         – Сегодня у меня просто день верховой езды какой-то!
         
         Эал не обратил на всадницу никакого внимания. Не среагировал он и на Ирсона, когда тот, пряча за спиной шприц, бочком подобрался к своему буйному «пациенту» и резко всадил иглу в его толстую шкуру. Через несколько минут движения эала замедлились. Казалось, что он уже не роет землю, а пытается плыть сквозь неё, неловко загребая вялыми лапами. Наконец он затих.
         
         – Так. Как говорим мы, мародёры – хватаем и валим, – скомандовала Талия.
         
         Ирсон поднял Энаора в воздух. Окликнув Инона, Талия быстро зашагала к дому.
         
         Спустившись в подвал, ан Камианка открыла потайной люк в полу и бодро запрыгала по ступеням. Поддерживая Инона, Ирсон последовал за ней. Лестница уводила их всё ниже и ниже, пока, наконец, не окончилась тупиком. Талия ткнула стену растопыренными пальцами, и камень расступился, открыв товарищам просторный зал со светящимся потолком.
         
         Почти всю его площадь занимал куб из тонкого стекла – искристо-прозрачный, с плавно скруглёнными углами, упирающийся в стены, пол и потолок сотнями кривых стеклянных ножек. Кое-где к его граням были приклеены куски ткани, засушенные цветы, рисунки и множество разнообразной блестящей ерунды – от ржавых шумовок и шурупов до позолоченных лепных розеток, хрусталиков от люстры и отливающих металлом спиралей, выложенных из сотен жуков. Внутри угадывались очертания мебели и каких-то устройств – скорее всего, обеспечивающих помещение воздухом и водой.
         
         – Зачем он тебе? – спросил Ирсон, спускаясь следом за хозяйкой дома на крышу куба.
         
         – У меня были неприятности, – махнула хвостом та.
         
         За их спинами медленно зарастал проход на поверхность. Никакого магического излучения – словно рана в камне исцелялась сама собой. Ирсон прикинул – установка такого заклинания должна была обойтись ан Камианке дороже всего её дома. Если, конечно, у неё нет друзей среди адорских мастеров. Впрочем, на фоне стоимости куба из бекла эта сумма была ничтожной…
         
         Талия присела на корточки у дальнего края куба, над массивным буфетом из чёрного дерева, и принялась делать руками хитрые движения, словно плела венок из невидимых одуванчиков. Разложив его на стекле (во всяком случае, именно так это выглядело), ан Камианка что-то ласково прошептала. Стоило её словам отзвучать, как на поверхности куба появился изящный узор – наивные кисточки полураспустившихся одуванчиков рядом с жуткими шипами. Талия ткнула пальцем в центр круга, и по стеклу пошла рябь, будто оно было не прочнейшим материалом в Бесконечном, а куском плохо застывшего желе.
         
         – Это какой-то портал?.. – ошарашенно спросил Ирсон; ему не доводилось слышать, чтобы кому-то удалось переместиться в замкнутый сосуд из бекла.
         
         – Нет, я просто прошу стекло пропустить нас, – пробормотала Талия.
         
         – Просишь стекло?
         
         – Господин змей, я ведь не выпытываю у тебя твои рецепты, верно? – лукаво склонила голову Талия. – Давай и мои оставим в покое. Тем более что они не очень-то и мои. – Она подмигнула танаю, хрустнула позвонками и, по-балетному вытянув носок, шагнула в венок. – Тут всё просто: главное –задержать дыхание и не дёргаться.
         
         Бекло под её ногами стало прогибаться, выпячиваясь внутрь куба огромной смоляной каплей. «Ножка» этой капли вытягивалась, становилась всё тоньше, пока стекло не сомкнулось над головой Талии. Замерев, она несколько секунд висела под потолком, как муха в янтарном медальоне. Ирсон не смог рассмотреть, что произошло потом – ан Камианка вдруг выскользнула из прозрачного кокона, мягко приземлилась на буфет и приглашающе замахала руками.
         
         – Ничего себе шлюз, – хмыкнул Ирсон.
         
         – Да, она полна сюрпризов. Вот только они далеко не всегда приятные, – почему-то нахмурился Инмелион.
         
         – Давай я следующий – помогу ей подхватить Энаора? – предложил ему Ирсон.
         
         Жрец кивнул.
         
         Ирсон задержал дыхание и вскоре очутился рядом с Талией. Она успела затащить на буфет целую груду подушек и теперь взбивала их, готовясь встречать Энаора. Глядя на него, висящего в капле в позе эмбриона, Ирсон вспомнил о мальках, так и оставшихся лежать на полу беседки. Ему ясно представились их фарфоровые глаза, смотрящие с немой укоризной. Танаю стало мучительно стыдно...
         
         Он вздрогнул, когда Талия вдруг запустила пальцы в его волосы, пробежав острыми коготками по затылку.
         
         – Тебя задело заклинанием от вандалов – его наложили на мою покойную тахту, когда она в одном музейчике выставлялась. Я убрала его остатки… музейчика, а не заклинания! – «пояснила» Талия, заметив ухмылку Ирсона (танай разулыбался ещё шире). – Тьфу на тебя!
         
         – Как бы он там не задохнулся, – пробормотала она и что было силы провела когтем по стеклу, намереваясь помочь Энаору «родиться» поскорее.
         
         Ирсон зажмурился было, предвкушая жуткий звук, но бекло разошлось в стороны с тихим электрическим треском, аккуратно выплюнув эала на подушки.
         
         – Давай перетащим его вон в тот угол, где матрас кожаный. Помоги мне, пожалуйста, я, после всех этих треволнений, боюсь его левитировать. Слишком перевозбудилась. Такое чувство, будто у меня не только пальцы – мозги дрожат. И между ушами искры щёлкают. Брр!..
         
         Устроившись вокруг мирно посапывающего Энаора, танай, человек и алайка смогли наконец перевести дух. Талия положила лапу своего безумного приятеля в миску с тёплой водой – отмачивать глину, налипшую между пальцами, – и осторожно протирала его морду влажной салфеткой.
         
         – Талия, расскажи всё-таки поподробнее, что это за «вафля», – нарушил идиллию Ирсон, доставая из кармана ребристую трубку.
         
         – Расскажу. Но учтите – вы её никогда в глаза не видели. А то с меня спустят шкуру, в прямом смысле, – предупредила Талия и не продолжала до тех пор, пока оба её слушателя не кивнули, подтверждая, что отнеслись к её словам со всей серьёзностью. – Это «Селорнова вафля» – своего рода транслятор для телепатического удара. Если нужно что-нибудь «подправить» в голове у того, к кому мозголазов и близко не подпустят, эал может завербовать, например, горничную. Та, незаметненько так, направит его «вафлю» на свою госпожу и повелительницу, и, проснувшись наутро, благородная дама поймёт, что больше не может противиться своей порочной страсти к… к конюху, скажем. Через неделю парочка сбежит из дворца. И место придворной колдуньи освободится для некоей приближённой к телепату леди.
         
         – Какая гнусность, – не сдержал отвращения Инмелион.
         
         – Недостатки «вафли» в том, – как ни в чём не бывало продолжала Талия, – что, во-первых, она может внушить только строго определённое желание или чувство строго определённому лицу. Таких адресатов у неё может быть до четырёх. Во-вторых, бить надо только в уязвимое место: если бы у Энаора не было страсти к самоубийствам, то ничего рыть он бы не кинулся. А в-третьих, создание «вафли» настолько выматывает кота, что он должен восстанавливаться почти неделю.
         
         – Думаю, алаев-суицидников не так много. Значит, скорее всего, автор «вафли» имеет зуб на Энаора лично, – проговорил Ирсон.
         
         – Трудно поверить, чтобы кто-то из телепатов настолько потерял чувство реальности, что дал этим… отщепенцам завербовать себя, – покачал головой Инмелион.
         
         – А чему тут удивляться, если главтелепат Селорн сам в полупрыжке от этого? – пожала плечами Талия. – Я вот…
         
         Она не договорила: не открывая глаз, Энаор вдруг вытащил лапу из миски и брезгливо затряс ею, обдав всю троицу грязными брызгами. Талия тут же водворила непослушную конечность на место и цапнула безответного друга за ухо.
         
         – Ты бы заканчивала уже с этим… маникюрным салоном. У нас серьёзный разговор, – пожурил её Инон.
         
         – Ты ещё скажи «серьёзный взрослый разговор», – зевнула ан Камианка. – Знал бы ты, какой вой поднимет это усатое недоразумение, если очнётся с такими лапами!? Ты когда-нибудь коту консервную банку к хвосту привязывал? Так вот, это – раз в сто хуже. Ладно, вы тут пока серьёзно поговорите, а я всё-таки попытаюсь выполоть у него из мозгов эту кротовую дребедень.
         
         Талия зажмурилась, опустив подбородок на переносицу Энаора.
         
         – Ничего не выйдет – это не мой уровень, – сказала она, наконец открывая глаза. – Нам придётся искать другого телепата. И не абы какого – тут поработал очень одарённый товарищ.
         
         – У тебя есть кто-нибудь на примете? – спросил Инон.
         
         – Ну… – задумчиво протянула Талия. – Больше друзей-приятелей среди эалийских шишек у меня нет, но Энаор рассказывал мне про одного телепата, которого очень тревожат антивеиндорские настроения Селорна и компании. Это он помог его высоконагломордию сбежать от патриарха. Думаю, лучшей кандидатуры в сообщники нам не найти.
         
         – Как его имя? – спросил Инон; слово «сообщники» ему явно не понравилось.
         
         – Мор Разноглаз. Он из свиты патриарха, очень уравновешенный, рассудительный кот, такой… внушающий доверие – вроде Ирсона, – улыбнулась Талия. – Я могу связаться с ним через лакалку[27] хоть сейчас.
         
         – Ирсон? – Инон выжидающе посмотрел на таная.
         
         Тот только пожал плечами – предложить ему было нечего.
         
         – Значит, выбора у нас нет, – подытожил жрец.
         
         – Тогда я побежала. Надеюсь, молоко у меня осталось… Только кису мне не обижайте, ладно? – попросила Талия, осторожно опуская голову Энаора на подушку; эал глухо заворчал, подгребая под себя думку когтистой лапой.
         
         «Сиделки» обречённо переглянулись .
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         9. ПАЛЁНЫЕ КОШКИ
         
         
         
         Дорогу охраняли лежащие по обеим сторонам каменные пантеры. Сияние Глаз сединой серебрило их чёрные спины. Было тихо, лишь изредка покой нарушали крики птиц, свивших свои гнёзда под сводами заброшенных храмов. Анар скользил вдоль строя статуй, прячась в тени массивных постаментов. Его лапы кололо от предвкушения побега, загривок возбуждённо подрагивал.
         
         Вдруг он замер, отчетливо ощутив чьё-то присутствие.
         
         Она восседала на постаменте, гордо выпрямившись и не сводя с Анара ярких зелёных глаз. Запретная часть города была запретной и для неё, но она и не думала скрываться. Анар криво усмехнулся – кто бы посмел хоть в чём-нибудь укорить владычицу Руала, богинеподобную царицу Алару? Даже в простом тёмном платье, без украшений и короны она оставалась собой – величественной женщиной, перед которой хотелось пасть ниц и покорно внимать её воле. Анар вышел из тени и принял двуногий облик.
         
         – Ты растерял остатки здравого смысла, племянничек. И это тот, кто сменит на троне моего мужа и лишит моего сына права занять место отца, – вздохнула Алара.
         
         – Ты вправе гневаться, царица, – Анар опустился перед ней на колени и склонил голову.
         
         Всем своим видом выражая раскаяние, он в то же время готовился ответить на любой выпад Алары.
         
         – Теперь не вправе, – странно смиренно ответила та.
         
         Анара так потрясли эти слова, что он вскинул голову и взглянул в глаза Алары, ожидая увидеть в них насмешку. Но её не было. Зато была опустошённость. И усталость. Чувства невиданные, невероятные для царицы.
         
         – В отличие от тебя, дерзкий глупец, я всегда знала и знаю своё место – в этом моя мудрость, – проговорила Алара. – Тебе покровительствует тал сианай, и я не смею противиться её воле. Я не убью тебя и даже не расскажу о твоём святотатстве своему супругу.
         
         – Откуда…
         
         – Как быстро ты забыл всё, чему тебя учили! Ты уже смеешь задавать мне вопросы, не испросив разрешения? Бедная Амиалис! Столько лет потрачено впустую, – неожиданно рассмеялась Алара, и Анар подумал, что впервые видит эту невозмутимую женщину такой живой и естественной.
         
         – Ты всё помнишь! Ты знаешь правду про Бриаэллар и Аласаис! – вырвалось вдруг у него. Лишь на краткое мгновение на лице его тётки промелькнуло нечто… как отблеск иной жизни, и это нечто выдало её с головой.
         
         – И бесконечно скорблю об этом, – склонила голову Алара. – Я помню много такого, что хотела бы забыть. И ты, мой наивный племянник, скоро поймёшь почему. – Она сказала это искренне, почти ласково, что было ещё удивительней, чем её заливистый смех. – Мне жаль тебя. Ты и не представляешь, в какие помои собираешься окунуться. И что за крысы будут в них барахтаться вместе с тобой. Назойливые, тупые, распущенные твари, вырожденцы, чьи души так же зловонны, как их тела. А тебя, мой мальчик, заставят считать этих подёнок – ничтожных смертных, без капли алайской крови, без тени магического дара! – равными себе. Да-а, таковы извращённые законы в царстве хаоса, из которого тебе уже не будет возврата. Там, за Барьером, ты уже не сможешь просто прихлопнуть одно из этих мерзких насекомых. Ты будешь терпеть их и узнаешь… – Алара посмотрела в глаза Анара долгим взглядом, – что даже Аласаис вынуждена делать это.
         
         А ведь помимо этих презренных существ, там есть ещё и иные – те, кто бесконечно сильнее тебя. Подумай, за пределами Барьера ты уже не будешь могущественным наследником трона, которого уважают и боятся все… даже правитель.
         
         Анар не знал, что ответить, да и стоило ли отвечать? Как было объяснить ей, добровольно заточившей себя в Руале, что ему не по сердцу быть коронованным рабом, прикованным к трону?
         
         – Я позабочусь о твоём рабе, – неожиданно сказала Алара. – А теперь уходи, и не приведи тебе богиня попасться мне на глаза до твоего отбытия!
         
         Анар благодарно склонился перед царицей и отступил во мрак...
         
         А она ещё долго смотрела ему вслед, радуясь тому, какой неожиданный подарок сделала ей судьба, – она наконец-то избавится от ненавистного племянника! Однако Алара ликовала лишь в мыслях, на лице её лежала печать глубокой материнской печали: уж как жаль ей было этого глупого мальчика, как жаль, но не могла же она, в самом деле, пойти вопреки желанию тал сианай!
         
         Не иначе как из этой же «жалости», чтобы хоть как-то обойти запрет Когтя Карающего, Алара позволила одному из шпионов Амиалис проследить за собой и подслушать разговор с наследником – бывшим наследником! – престола.
         
         – Теперь ты примчишься сюда, дорогая сестрица. Примчишься так, будто тебе подпалили твой царственный хвост. Импульсивность всегда была твоей слабостью. Ты даже не посмотришь, что перед тобой тал сианай… Бедная, безумная Амиалис. Ты собственными когтями выроешь себе могилу.
         
         Алара задумчиво выпустила и втянула вызолоченные когти.
         
         – Будь твой щенок истинным руалцем, можно было бы дать ему уйти. Но, оказавшись там, это убожество размякнет и погрязнет в удовольствиях, вместо того чтобы искать способ содрать с тебя шкуру – как следовало бы. Он не станет мстить, а просто вычеркнет тебя из жизни. И уговорит сделать то же самое тал сианай. Тал сианай! Эта размазня, сюсюкающая с рабами! Два дегенерата нашли друг друга. – Она не сдержалась и презрительно фыркнула. – Тогда ты переключишься на Накар, отзовёшь её от служения богине в Бриаэлларе и заменишь ею братца. И вместо горе-наследника престола мы получим достойную наследницу… которая куда больше брата умеет ценить власть и куда лучше умеет её добиваться. А это нам не нужно.
         
         Но если ты открыто нападёшь на Тень Аласаис, твои делишки уже никто не сможет замять. Тебя изгонят. А без тебя Накар не вернётся в Руал – ей не хочется быть царицей, она метит на пост повыше. И мои дети наконец-то займут достойное их положение.
         
         Алара с гордостью думала о том, как верно она поступила, давным-давно взяв за правило заглядывать в мысли слуг своих приближённых. Какие сокровища подчас таятся в этих глупых, безухих головках! Тал сианай в Руале! Ей и вправду есть за что наградить этого Када! О да, она будет холить и лелеять его. Пусть она и не смогла проломить ментальную защиту, которой Тень Аласаис оградила разум полуэльфа, но вот природу самого заклятья, а значит, и руку того, кто его наложил, узнала без труда. Остальное было делом техники – стоило ей благосклонно заговорить с рабом и упомянуть, что она тоже общалась с тал сианай, как Кад, ошалев от такой милости и возможности разделить опасную тайну со своей мудрой правительницей, тут же выболтал ей всё, что знал. Хороший раб. Из него и то получился бы лучший наследник престола, чем из жалкого ублюдка Анара.
         
         Царица Руала, Её Святейшество Алара праздновала самую грандиозную в своей жизни победу. Мир вокруг неё стал идеальным, и она была счастлива.
         
         
         ***
         
         
         
         Анар мчался по Руалу. Вокруг мелькало и уносилось во мрак множество теней – его сородичи обделывали свои делишки, которым не было места при обличающем свете дня. Следя за ними какой-то частью своего сознания, Анар при этом был сосредоточен на одной единственной мысли, одном пьянящем слове – свобода.
         
         «Свободен! Свободен!» – кричало всё у него внутри. Все наставления своей царственной тётки он пропустил мимо ушей, ничто в её словах не изменило его решимости как можно скорее покинуть Руал.
         
         Он едва ли не вприпрыжку взлетел по ступеням своего дворца. Лица стражников не выразили ни тени изумления – они были слишком хорошо вышколены, чтобы позволить себе не то что демонстрировать, а даже иметь собственное мнение. У дверей Анар чуть не наступил на ленивого священного кота. Осторожно поддев Поблу мыском, он перевернул его кверху лапами и погладил по животу – прощай, скотинка! Полосатая Благодать уставился на хозяина сонными глазами и сладко зевнул.
         
         – Хоть бы поурчал на прощание, – вздохнул Анар… и тут вдруг широкая улыбка сползла с его лица.
         
         Ему стало тревожно, муторно на душе. На секунду подумалось: нет, его надеждам не суждено сбыться – что-то, кто-то помешает ему выбраться из Руала, и все события последних дней превратятся в ещё один дивный, несбыточный сон…
         
         Анар решительно отмахнулся от этого мерзкого чувства.
         
         Подчёркнуто бодро насвистывая, он поднялся в свои покои, тщательно запер дверь и достал из потайного шкафа два самых больших своих сокровища. Первым был рюкзак – почти такой же, как у Аниаллу, только коричневый и побольше. Сшитый из кожи неизвестного Анару животного, он не пропускал магию, был водо– и огнестойким. С внутренней стороны в некоторых местах стенки его были аккуратно разрезаны, видимо, там некогда располагались потайные кармашки, но чьи-то «заботливые» руки уже давно выпотрошили их. Один из боковых карманов рюкзака, как зрелая слива восьмёрками муравьиных спин, был испещрён мелкими, почти схематичными изображениями людей, всячески истязающих кошек – тощих и карикатурно лупоглазых. Забавно, но именно эти котохульные рисунки спасли рюкзаку жизнь. В отличие от остальных доруалских вещей Анара, Амиалис сохранила его – в качестве иллюстрации своих россказней о «той жизни».
         
         – Посмотри. Посмотри! – рычала она, схватив Анара за шкирку и тыкая его носом в рюкзак. – Так тебя приучали ненавидеть всё алайское, призывали задушить, искромсать, выжечь всё кошачье в себе!
         
         Анар покорно таращился на рисунки и изо всех сил пытался разозлиться. Получалось из лап вон плохо. В его мозгу назойливо зудела мысль, что всё это – лишь чья-то шалость, шутка, а никак не хитроумное средство пропаганды. Увы, на рюкзаке не осталось никаких эмоциональных следов, и алай не мог ни подтвердить, ни опровергнуть свою догадку.
         
         Зато остался запах. Впоследствии, спрятавшись в какой-нибудь укромный угол, Анар часто принимал кошачий облик, растягивался на полу, засунув голову в мягкую горловину, и… дышал. Его бока раздувались, словно два золотистых меха, и алаю казалось, что он вот-вот взлетит, наполненный этим волшебным ароматом – манящим, запретным. Запахом надежды, свободы и перемен. Путешествий и приключений. Каждый раз, стоило Анару вдохнуть его, как сердце его начинала грызть странная тоска. Но, видимо, сердце оказалось слишком большим, раз и по сей день от него ещё много чего осталось…
         
         Вторым сокровищем была книга. Тонкая книжица в жёстком кожаном переплёте, с выдавленным на обложке рисунком – зубастый крылатый ящер по-кошачьи чесал себя за ухом. Прежде он, наверное, был сплошь покрыт золотой краской, но она успела вытереться, и теперь лишь кое-где вспыхивали яркие искорки. Книжка вообще выглядела уж слишком потёртой – видно, ею постоянно пользовались и делали это чрезвычайно небрежно. Её страницы были исписаны от руки, причём некоторые строчки шли вкривь и вкось, словно их писали в спешке или в неудобном положении.
         
         Анар был очень привязан к ней. В его тайнике прятались от страшной смерти около двух десятков томов неруалского происхождения – от руководства по разведению белоногой сельди до слезливого романа о запретной любви жреца и царского сына, но только эту историю его тянуло перечитывать снова и снова. Ему нравился сюжет, нравились персонажи, особенно – главный герой, от имени которого и велось повествование.
         
         Однажды он застал со своей любимицей Када. Полуэльф, видимо, уронил книгу, когда перестилал хозяйскую постель, и теперь лихорадочно перебирал страницы, проверяя, не измялись ли они. К счастью, ни одна не порвалась. Однако… к изумлению Анара, все они оказались пустыми: ни строчки, ни единой буковки! И бумага глянцево поблёскивала, так и светясь новизной. Перегнувшись через плечо Када, Анар быстро пролистал книгу – по-прежнему, лишь чистые страницы.
         
         Он выхватил её у остолбеневшего раба, захлопнул, впился взглядом в обложку – та ничуть не изменилась, даже давнишний след от его когтя и вмятина от каблука Амиалис присутствовали, открыл – и текст снова на месте, и страницы вновь потемневшие и потрёпанные. Так Анар понял, почему, застукав его за чтением «этой забарьерной дряни», мать ничуть не разгневалась – видимо, для всех, кроме её законного владельца, страницы книги были девственно чисты…
         
         Алай ласково погладил переплёт, словно пожал руку старому верному другу, и аккуратно положил книгу в одно из отделений рюкзака.
         
         С остальными вещами он ни мало не церемонился, поэтому сборы заняли меньше получаса. Последний предмет, моток «усов Аласаис» – прочнейшей верёвки, занял своё место и Анар отправил рюкзак в пространственный карман – не таскать же такую тяжесть за спиной! Плюс – любая вещь будет появляться в руке по первому требованию. Наложив соответствующее заклятие, Анар проверил его на надёжность: по мысленному приказу в ладонь ему послушно прыгнул пузырёк с хатти[28]. Алай довольно улыбнулся и окинул комнату прощальным взглядом. Всё. Теперь нужно найти Када и можно убираться восвояси.
         
         Раба не пришлось звать дважды. Почтительно замерший на пороге, он походил на яркую лампу с изъеденным молью абажуром – переполнявшая его радость так и сквозила через ветхую ткань печали. «Не иначе, Алара уже с ним поговорила», – подумал Анар.
         
         – Как жаль, что ты покидаешь нас, хозяин! – с порога затянул Кад.
         
         – Покидаю? – на всякий случай переспросил алай.
         
         – Да. Так сказала царица Алара. Моя хозяйка царица Алара, – поправился раб.
         
         – Вот как.
         
         – Да, хозяин. Теперь я – личный раб владычицы Руала, – выпятил грудь Кад.
         
         – А я хотел позвать тебя с собой, – сказал Анар, уже предчувствуя, какой будет реакция.
         
         – Туда?! За… за Барьер? – Кад побледнел и отшатнулся. – О нет, хозяин, сжалься надо мной!
         
         – Послушай, Кад, ты не хуже меня знаешь, что мир за Барьером совсем не так плох, как нам его малюют, – Анар дружески похлопал раба по плечу, чем привёл его в ещё больший ужас. – И ты не окажешься с ним один на один. Я буду заботиться о тебе, защищать, но при этом ты будешь свободен.
         
         – Нет, господин. Может быть для тебя тот мир и не так плох, но… но не для меня! – голос Када сорвался. – Я очень люблю тебя, хозяин Анар. Но Руал я люблю больше. Он преисполнен спокойствия, величия, благодати. Он… совершенен. И, если мне позволено выбирать, я останусь здесь. Особенно теперь, когда царица в щедрости своей вознесла меня так высоко.
         
         Раб смиренно склонил голову. От досады и чувства собственного бессилия Анару хотелось рычать и драть гобелены.
         
         – Это… наверное, это мудрое решение, – выдавил он наконец, и от этих слов на языке у него стало горько, словно он хлебнул полынной настойки. – Я уважаю твой выбор. Удачи, Кад. Надеюсь, ты не разочаруешься в своей новой хозяйке. А теперь оставь меня.
         
         Раб молча поднялся с пола, низко поклонился и, не поднимая глаз, вышел вон.
         
         Анар передёрнул плечами… и тут по его спине вновь потекли холодные струйки страха. Предчувствие беды, от которого он так беспечно отмахнулся, всё нарастало где-то в тёмном углу его разума и вот, достигнув критической массы, прорвалось в сознание. Ощущение опасности стало таким сильным, что прозвучало для чуткого к своей интуиции Анара приказом к действию.
         
         И вот он уже нёсся по тайному проходу, проложенному в толстых стенах дворца. Изнутри они выглядели прозрачными, и мимо бегущего алая призраками прошлого проносились, точно висящие в воздухе, светильники, гобелены, куски лепнины. Некоторые, оставшиеся видимыми, гвозди казались застывшими в полёте дротиками.
         
         Лишь однажды Анар задержался, чтобы полюбоваться забавным зрелищем. В тянущемся параллельно коридоре сработала ловушка: на рыскавших здесь вынюхивателей Алары в долю секунды обрушился поток вязкой массы, источающей одуряющее зловоние. Каким-то чудом они успели почувствовать западню и как могли защитились: окружившие их сферы, не пропускающие сотворенную вражеской магией субстанцию, торчали над ней, как огромные пузыри посреди болота. Анар пошевелил пальцами, раздумывая, не угостить ли ему гостей десертом, обрушив ещё и потолок, но решил не выдавать себя.
         
         Он побежал дальше, гадая, что же заставило Алару изменить своё решение? Как она посмела пойти против воли Когтя Карающего? Пусть Аниаллу и не была божественным палачом из легенд, но она оставалась голосом Аласаис… Чем больше Анар думал об этом, тем беспокойнее ему становилось. Что-то туманило разум, и вскоре алай был вынужден остановиться и опереться на стену – на него накатила волна видения. Такое уже случалось, и он знал – сопротивляться бесполезно.
         
         
         
         Перед ним развернулся приёмный зал Алары. Он увидел её любимые вазы на кошачьих лапах. Её телохранителей, чьи нагрудные латы были покрыты такой богатой гравировкой, что походили на диковинные украшения. Её помощников, которые были настолько густо увешаны драгоценностями, что казались облачёнными в доспехи. Царица всегда любила оттенять простоту и элегантность своего облика подчёркнуто роскошным фоном.
         
         Вдруг двери приёмной распахнулись. На пороге стояла Амиалис. Сощурив глаза, выпятив вперёд подбородок, она дрожала от гнева и напряжения.
         
         – Каждый, кто шевельнётся, увидит Аласаис ещё до заката, – прокричала она. – Алара! Выходи! Выходи, или войду я!
         
         Царица вышла. Она казалась спокойной, уверенной в своих силах, но Анар чувствовал – его тётке пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы не выгнуть спину и не зашипеть как затравленный зверь. Не потрудившись принять двуногий облик, она кошкой вспрыгнула на полуколонну напротив Амиалис.
         
         Две женщины впились друг в друга глазами. Они общались мысленно, и Анар понятия не имел, что его мать сказала тётке, а тётка – матери. Но результат был налицо: царственно-спокойное выражение сползло с морды Алары, она спрыгнула на пол, сменила форму, пошатнувшись, схватилась за полуколонну и срывающимся голосом приказала:
         
         – Я хочу, чтобы ко мне доставили принца Анара. Немедленно!
         
         
         
         Этот крик вернул Анара к реальности. Приёмная исчезла, растворилась во мгле. «Значит, мать в Руале», – прошептал он и решительно сжал челюсти – или он прорвётся к входу в подземелья, или погибнет.
         
         Потайной коридор уводил его всё ниже. Наконец, спустившись на уровень подвалов, Анар отпер дверь крохотной каморки. На полу её белели несколько скелетов. В давние времена, когда у этого дворца был другой хозяин, один из узников его потайной темницы нашёл способ улизнуть. Портал, созданный беглецом, вёл в рощу позади дворца и был сотворен с таким мастерством, что даже Анар, отлично разбираясь в магии пространственных перемещений, нашёл его совершенно случайно: он с отвращением пнул один из кандальных браслетов, но, вместо того чтобы с лязгом удариться о стену ниши, тот просто исчез. Удостоверившись, что эта волшебная дверь работает только на выход и незваных гостей через неё не пожалует, Анар сохранил её и при перепланировке дома тщательно спрятал камеру.
         
         Проверив свои ментальные щиты – не хватало только, чтобы его выследил какой-нибудь жалкий телепатишка! – Анар сменил форму и шагнул в невидимое поле портала.
         
         Воздух рощи был пропитан ароматами цветов и курящихся в соседних храмах благовоний. Алай посмотрел на свою лапу – покрытая особым камуфляжным составом, она выглядела такой же прохладной, как и земля под ней. Анар запоздало позавидовал Аниаллу, способной проделать то же самое и со своим двуногим телом – руалский аналог её маскировочного зелья, увы, годился только для кошачьей «тушки».
         
         Стремительной тенью Анар промчался сквозь рощу и, перепрыгнув ручей, очутился в густом «неприрученном» лесу. Ни одна ветка не шелохнулась, задетая им. Шаги его были не слышны даже для чутких звериных ушей. Время от времени он замирал, чтобы вчувствоваться в сердцебиение ночи, и тогда очертания его гибкой спины, длинной морды, мощных лап мгновенно растворялись в мельтешении влажной листвы. Шкура Анара, золотистая при дневном свете, перестала вспыхивать весёлыми искрами, словно насквозь пропиталась царившим вокруг мраком. Близость опасности пробудила инстинкты звериного тела алая, и он вжимал подушки лап в почву, пряча запах потовых желёз, хотя никаких желёз у него отродясь не было и никакого запаха от него не исходило. Сейчас он был лесным котом, четвероногим хищником, грозой больших и малых тварей. Лес был родной стихией Анара, здесь он чувствовал себя в безопасности, и тем неприятнее было сознавать, что ему не удастся проделать весь путь до Подземелий под дружеским прикрытием густых ветвей.
         
         Кольцо леса, некогда окаймлявшее Руал, теперь разрывали на части несколько грандиозных построек. Даже в тот его клочок, который зелёным коридором соединял дом Анара и храмовый комплекс вокруг Запретного Подземелья, вклинилось здание младшей жреческой школы. Этот «дворец знаний» всё разрастался, пока почти не упёрся своим массивным задом в Барьер.
         
         Кратчайший путь из одной части леса в другую пролегал через огромный овраг, по дну которого тянулась дорога, ведущая к воротам школы. Отбросив шальную мысль перелететь через него, Анар подкрался к самому его краю. Дно расселины устилала борода густого тумана. Его подвижные «пряди» путались в ветвях деревьев, плющом обвивали торсы статуй. Он явно имел магическую природу, но Анар не чувствовал в нём угрозы. Скорее всего, это был побочный эффект какого-то заклятья. «Опять наши кодексоголовые праведнички что-то напортачили», – усмехнулся он и, прижавшись к земле, стал спускаться.
         
         Ему пришлось выпустить когти, чтобы лапы не скользили на гладком камне, укреплявшем верхнюю часть оврага. Через несколько томительных минут он покинул открытое пространство и вполз под сень деревьев сада Чар. Плоды, корни, листья, кора и сок здешних растений использовались как компоненты для зелий лучшими волшебниками Руала. Не приведи богиня оцарапаться ненароком о какой-нибудь шип! Кто знает, что может с тобой случиться…
         
         Внезапно Анар замер, затаился в тени. Впереди, у толстого дерева, прикрывшись плащом-хамелеоном, стоял некто. Кто бы это ни был – шпион матери или просто праздношатающийся алай, Анар не хотел рисковать, оставляя его в тылу. Описав широкую дугу, золотой кот оказался всего в паре шагов от незнакомца, по другую сторону дерева. Не издав ни единого звука, Анар вернул двуногий облик.
         
         Свой выбор он остановил на миниатюрном кинжале, спрятанном под широкий браслет. Покрывавший узкое лезвие яд обладал парализующим эффектом – Анар не хотел лишних смертей.
         
         Незаметно обогнув ствол, он скользнул к тёмной фигуре. Смазанное ядом лезвие рассекло кожу на кулаке шпиона, в котором тот сжимал магический жезл, одновременно придерживая и полу плаща. Соглядатай плашмя повалился на землю. «И мяукнуть не успел», – хмыкнул Анар.
         
         Он огляделся, отыскивая растение, чьи листья пошли на яд, которым был смазан его кинжал. Если память ему не изменяет… да, вот оно! Дерево с чёрной листвой и колючками, похожими на розовые птичьи клювы. Зеленоватая жидкость, сочившаяся из их «ноздрей», капельками повисала на острых кончиках. Анар подтащил поверженного врага и прислонил к стволу, клюнув его в раненую руку одним из шипов: мол, сам, дурень, напоролся.
         
         Сменив форму, Анар немного потоптался на месте, заметая следы, а затем двинулся дальше.
         
         Вдруг кто-то спрыгнул на него с дерева, придавил к земле. Блеснули клыки – челюсти нападавшего метнулись к Анарову горлу. Он увернулся, успев оцарапать врага передней лапой, и, перекатившись на спину и подтянув к животу задние, выпустил когти, намереваясь пропороть ему брюхо. Но тот вовремя разгадал его намерения и отскочил в сторону.
         
         Анар поднялся. Хвост его разъярённо хлестал по бокам. Не став дожидаться, пока противник сообразит, что дичь ему не по зубам, Анар резко оттолкнулся от земли и сам бросился на него. Коты покатились по траве. Они кусали и когтили друг друга, производя при этом не больше шума, чем ветер, играющий опавшей листвой. Наконец Анар почувствовал, что силы начали оставлять нападавшего – он потерял много крови. Извернувшись ужом, Анар сдавил горло врага мощными челюстями, и вскоре тот затих. Собравшись с силами, Анар свалил с себя тяжёлое тело. Противник был мёртв.
         
         Анар тщательно осмотрел прокушенную переднюю лапу. Кость осталась цела. Не рискнув применять магию, он разжевал несколько целебных листьев и затолкал их в рану. Кровотечение тут же прекратилось, но лапа болела и плохо слушалась. Прополоскав пасть особым клейким составом, Анар зализал царапины на боках и груди – раны затянула тонкая глянцевая плёнка. Он попробовал её на прочность кончиком языка и довольно причмокнул.
         
         Окинув взглядом лужайку, Анар решил, что замести следы ему не удастся, слишком уж сильно они напачкали: перед смертью покойник от души нализался какого-то зелья, и теперь, для чувствительных к волшебству глаз, его кровь лучилась, как самые дорогие светящиеся чернила.
         
         Анар побрёл дальше. Добравшись до дна расселины, он затрусил по направлению к школе, потихоньку забирая вправо. Раны на боках саднило. Анар чувствовал себя разнесчастной лошадью, которую постоянно пришпоривает всадник-живодёр. Утешало лишь то, что в Подземельях его поджидала чудо-аптечка в лице тал сианай Аниаллу. «Она потреплет меня по гриве и даст кусок сахару», – блаженно щурясь, подумал он.
         
         Однако, как бы далеко ни были его мысли, Анар не терял бдительности. Он не сводил глаз с ярко освещенных построек, примостившихся на рассекающей склон платформе. Из распахнутых окон и дверей доносились громкие голоса и резкие запахи травяных отваров. Избегая запятнанной светом земли, Анар проскользнул мимо строений и стал подниматься по склону оврага.
         
         Впереди темнели дома рабов, обслуживающих школу. Редкие огоньки мерцали за стёклами. Пахло хлебом, сеном, недорогими благовониями и людьми. Кто-то тихо наигрывал на каком-то струнном инструменте, аккомпанируя высокому женскому голосу. Под лёгким ветерком шелестели кусты, растущие между домами. Усыпавшие их цветки медленно раскрывали лепестки навстречу ночной прохладе. Они казались неестественно яркими в серебристом свете лун, словно сами испускали молочное сияние. Неожиданно прямо перед Анаром возникла тёмная фигура. Он подобрался, готовясь к прыжку, но это была всего лишь рабыня-эльфийка, несущая кувшин с вином. Её поступь, необычайно лёгкая для неалайки, и смутила Анара. Девушка прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, и, встреченная радостными криками, скрылась в одном из домов.
         
         Всё стихло.               
         
         Анар перемахнул через стену подстриженного кустарника, мягко приземлился на лужайку, устланную опавшими от жары листьями, и скользнул в подлесок.
         
         Древняя чаща что-то напутственно шелестела Анару. Верхушки деревьев гнулись к земле, отвешивая ему прощальные поклоны. Широкие листья влажными ладонями печально гладили по спине. На мгновение Анару стало как-то муторно, тоскливо на душе – этот лес был единственной вещью в Руале, по которой он будет скучать…
         
         
         
         ***
         
         
         
         Проделав длинный путь вдоль границы Руала, Анар наконец достиг опушки, за которой начиналась запретная часть города. Её отделяла от леса широкая полоса земли, кое-где поросшей травой и цветущими кустиками тамеи.
         
         – Что ещё за дрянь? – раздвинув носом листья, пробормотал Анар.
         
         В пяти прыжках от кромки леса парило нечто вытянутое, желеобразное, больше всего походившее на часть толстого кольца из светящегося малинового мармелада. Оно тянулось и вправо, и влево – насколько хватало глаз, и заливало окрестности тревожным багровым сиянием. Кровавые пятна дрожали на обломках колонн, остатках древней кладки, осколках статуй, превращая пустырь в улицу разграбленного города – обращённого в руины и заваленного телами недавних защитников.
         
         Подметая брюхом влажную землю, Анар скользнул к ближайшим кустам. Неподалёку темнели фигуры пятерых алаев. Магов, судя по длинным одеяниям. Один из них наблюдал за окрестностями, остальные склонились над «мармеладиной». Тихо напевая, они погружали в неё какие-то серебряные предметы – будто ложки в гигантскую розетку с вареньем. Оставалось только гадать, для какого заклинания этой хвостатой братии могла понадобиться такая прорва энергии Огня… вряд ли для сушки грибов и копчения сосисок. Скорее всего, они собирались окружить Подземелья каким-то препакостным щитом.
         
         Анар прищурился. Как он и ожидал, вдалеке виднелась ещё одна группа алаев – наверняка Амиалис и Алара понатыкали своих прихвостней по всему периметру запретных земель. И снарядили каждого из этих «межевых столбиков» наилучшим, выпади их усы, образом – как для прогулки за Барьер!
         
         Но хуже всего было то, что главарём ближайшей банды оказался Эр, лучший волшебник Амиалис собственной персоной. Коварный, высокомерный и жутко талантливый сукин сын.
         
         Отблески пламени алыми червячками извивались на его золотых украшениях, на богатой вышивке тяжёлого одеяния… Эр повелительно взмахнул рукой, и пение смолкло. Четверо магов – включая разиню-наблюдателя – выжидающе уставились на него. Он картинно прокашлялся, закатал рукава и принялся загребать воздух обеими руками, как раб, вытаскивающий сеть, полную селёдки.
         
         Странно знакомые движения…
         
         
         
         Анар уже видел всё это – лица, точно вымазанные красным маслом, пальцы, перебирающие невидимые нити. Это были его собственные пальцы – побелевшие от усилий, выпачканные в золе, покрытые тонкой магической оболочкой. Её создал его приятель Заан по прозвищу Пилка. Создал и картинно растянулся среди колец усыплённого харнианского чудища. Лежит, защитившись от жара огненного озера листом зачарованного стекла, и меланхолично чистит чешуйкой длинные – любой алай позавидует – ногти. Ногти он, понимаешь, чистит! Пока Анар тут отдувается за всю компанию, в одиночку призывая из глубин ар’шант’тааша!
         
         – Эноши хашшерхи раарн аарш, – завывал он утробным голосом, время от времени переходя на рык и шипение. Перед лицом его парила «приманка» – Око Огня, невзрачный чёрно-красный шарик. – Эброор нишу-шоо. Раринхашру аршшанттааш!..
         
         
         
         Анар вздрогнул. Оказавшись во власти видения, незаметно для себя, он сменил форму и проорал последние слова вслух. От души, во всю мощь лёгких.
         
         Пятеро магов синхронно обернулись. На лице Эра заиграла гаденькая улыбка. Он отвесил Анару издевательски почтительный поклон, и тут же на беглого принца обрушился град волшебных снарядов – разноцветных и разнокалиберных. Анар прыгнул в сторону, уклонившись от самых примитивных, и быстрыми взмахами рук рассеял остальные. Ладони тут же заныли.
         
         Анар выхватил меч и подбросил его в воздух. Играя багровыми бликами, лезвие зависло над его головой. Анар терпеть не мог аккумулировать энергию для своих заклинаний в собственном теле, а меч отлично подходил для этой цели – эдакое полуразумное золотое веретено.
         
         «Посмотрим, есть ли среди вас идиоты», – подумал Анар и перешёл к следующему номеру программы. Повинуясь его чарам, в воздух взлетела целая туча сухой земли. Спрятавшись в этом пыльном колодце, Анар вынул из кармана маленькое зеркальце и стал ждать. Не прошло и десяти секунд, как из земляной стены кротовьим рылом высунулся матово-розовый сгусток энергии – высунулся и тут же нырнул обратно, получив отменный магический пинок. Кто-то вскрикнул. Раздался взрыв.
         
         – Идиоты – есть, – констатировал Анар.
         
         – Прекратить! У него – там зеркало! – рыкнул на подчинённых Эр.
         
         В следующее мгновение, ловко проскользнув между комьями земли, к зеркалу Анара метнулась струя густой тьмы. Алай едва успел отшвырнуть амулет – струя настигла зеркальце, и они оба исчезли, оставив после себя лишь облачко блёсток.
         
         В стене больше не было надобности, и Анар недолго думая обрушил её на магов. Не давая им опомниться, он сложил руки коробочкой, прошептал несколько слов, а затем раскрыл ладони, словно выпуская на свободу крупную бабочку. Мага-наблюдателя разорвало на куски, буквально размазав по его собственной защитной сфере. Чародей из безвременно усопшего был не лучше, чем дозорный…
         
         Одному из его товарищей повезло чуть больше. Найдя лазейку в его обороне, Анар открыл маленький портал над головой бедняги как раз в тот момент, когда тот начал поднимать руки, завершая чтение заклинания. Подавленный магией Барьера, портал тут же захлопнулся, аккуратно срезав магу кисти. Он дико завопил, сложился в три погибели, прижав культи к груди, и, сменив форму, бросился наутёк. Анар жалостливо поморщился.
         
         А вот Эр полностью оправдал своё звание лучшего мага Амиалис. Натужно хэкнув, он широко взмахнул рукой, и Анар с ужасом обнаружил, что с него слетели все защитные оболочки. Он даже не успел понять, как это произошло. Хорошо ещё, что меч его тут же исторг волну бурого тумана, мешавшего наводить заклятья. Под этим зыбким прикрытием Анар отбежал в сторону и принялся плести новую защитную сферу. Помня урок, маги не спешили атаковать.
         
         За их спинами тем временем происходило странное. «Мармеладина» стала вспучиваться, из неё выпятился червеобразный отросток. Он рос, опускаясь всё ниже и ниже. Вот он коснулся земли, послышалось шипение и его окутало облако пара. С минуту он полежал, мерно пульсируя, свисая с кольца чудовищным воспалённым аппендиксом, а потом начал стремительно загибаться вверх. Его поверхность покрылась перетяжками. На верхней части наметились два тёмных диска. «Глаза?» – подумал Анар.
         
         Покачавшись из стороны в сторону, «свежевылепившаяся» тварь вдруг всей массой обрушилась на одного из магов, погребла его под своей огненной тушей, не оставив бедняге ни единого шанса…
         
         К команде Эра подоспело подкрепление. Маги замерли на почтительном расстоянии – то ли выдерживали паузу мэи, то ли не могли решить, кого именно атаковать. То ли попросту не знали, что делать с этим жутким огненным выползнем.
         
         – Что застыли? Эта штука гораздо опасней меня! Не утихомирите её – она разнесёт половину Руала! – мрачно посулил им Анар.
         
         Впрочем, сам он был ошарашен не меньше. Перед ним был ар’шант’тааш! Мифическое чудище из его любимой книги, неизвестно как пролезшее из видения в реальность! Мошки ярко вспыхивали и алыми искрами падали – к ногам?.. щупальцам?.. хвостовым отросткам? – тааша. Теперь он походил на полупрозрачную гусеницу, приподнявшуюся на хвосте посреди огненной лилии, чьи длинные, узкие лепестки жгучими языками лизали землю, сжигая траву, оплавляя камни.
         
         – Не слушайте его! У вас есть приказ царицы! – с трудом перекрикивая рёв пламени, проорал Эр.
         
         Анар выбросил вперёд руки – мощный порыв ветра тараном ударил Эра в живот, отшвырнув его к таашу. Защитная сфера колдуна окрасилась красным и, мигнув, пропала. Скрипнув зубами, Анар сжал кулак, превращая шейные позвонки своего противника в белёсую труху.
         
         Тааш не обратил на возню кошачьих колдунов никакого внимания. Он претерпевал упоительную метаморфозу. На его теле появлялись всё новые сегменты, бока ходили ходуном, словно внутри копошился выводок личинок. С тихим шипением оболочка лопнула. Извиваясь в тягучем змеином танце тааш выпростал наружу лапы – восемь изящных смертоносных конечностей. Гибких и прочных. Тёмные у основания, к концам они превращались в ослепительно сияющие янтарные иглы.
         
         Двое магов наконец определились с целью. Подскочив к таашу, они обрушили на него целый водопад острых ледяных кристаллов. Плоть чудовища помутнела, кое-где даже покрылась тёмной коркой, но уже в следующее мгновение тааш встряхнулся, раззявил овальную пасть и дохнул на магов таким нестерпимым жаром, что плоть их тут же обуглилась, посерела. Уши и хвосты отгорели начисто. Страшная, позорная смерть, самый большой кошмар любого руалца – быть похороненным без главных символов Кошачести...
         
         Остальные колдуны, сбившись в кучу, принялись хором читать какое-то заклятие. Но тааш не дал им закончить. Он резко взмахнул лапами – концы его янтарных когтей с треском отломились и устремились к котам. Спасения не было – один, другой, третий маги вспыхнули, словно тряпичные куклы. Завоняло палёной шерстью. В тааша полетели новые ледяные снаряды, но он, казалось, и не замечал их, продолжая кидаться крошечными сгустками огня, превращавшими зазевавшихся врагов в статуи из спрессованного пепла. Порывы ветра отрывали от них серые хлопья, как клочья сена от стога…
         
         Забыв про Анара, колдуны были вынуждены отступить под защиту ближайшей колоннады. Тааш почему-то не стал преследовать их.
         
         Анар понимал, что не пройдёт и нескольких минут, как маги опомнятся и, вполне возможно, сообща прикончат тааша. Нельзя было упускать момент. Он подобрался, готовясь выложиться целиком на своей короткой дистанции. Его задние лапы переступали с места на место, выбирая положение, удобное для толчка. Вокруг воцарилась напряжённая тишина. Догорая, тихо потрескивали ветки тамеи. Стонал кто-то из недожаренных магов. Анару чудилось, что он слышит, как поворачиваются его собственные уши. Он с силой оттолкнулся от земли, пронёсся над кустом и побежал. Время немилосердно растянулось, слово Анар попал под влияние заклятья Вязкого Воздуха. Казалось, что между тем, как одна его лапа отрывается от земли, и тем, как другая её касается, проходит целая вечность…
         
         Внезапно тааш ожил. Он стремительно скользнул к Анару и, поравнявшись с ним, издал громкий, низкий, вибрирующий звук. Поляна содрогнулась, что-то обрушилось, труп ближайшего мага рассыпался пеплом. Анар затормозил так резко, что его задние лапы на миг обогнали передние. Его занесло вправо, и он что было мочи вцепился когтями в дёрн. Тааш нависал над ним, приоткрыв топку пасти – огромный, устрашающе спокойный. А Анар, загипнотизированный переливами пламени, не мог шелохнуться. Среди бушующего, ревущего огня ему вдруг привиделось лицо темнокожего старика, лукаво ухмыляющегося и подмигивающего. Анар уже видел это лицо – там же, где и тааша, на книжной иллюстрации. Старик был учителем главных героев, похищенным из Академии Агадара «злобными светлюками» и вызволенным из их логова ар’шант’таашем…
         
         Анар моргнул, и виденье пропало. Стряхнув оцепенение, он отпрыгнул от тааша, который вновь угрожающе поднял конечности, и стал медленно отступать вбок, скрещивая напружиненные лапы, не сводя скошенных глаз с противника. Тааш не шелохнулся.
         
         Вдруг в спину Анара ударила молния. Он перекатился через голову, рывком послав тело вправо, мимо тааша, и, обернувшись, увидел, что тот снова метнул свои жуткие снаряды. Но – не в него. Один сгусток огня столкнулся с новой молнией, пущенной в Анара, а второй опалил хвост сотворившему её магу.
         
         Не став дальше испытывать судьбу и гадать, за какие это подвиги она к нему столь благосклонна, Анар со всех лап бросился к входу в подземелье. Он был уже совсем близко… как вдруг неведомая сила могильной плитой придавила его к земле.
         
         Не понимая, что происходит, Анар отчаянным усилием воли сменил форму и, цепляясь за выщерблины в колонне, поднялся на ноги. Он тяжело дышал, колени его дрожали. Глаза Анара метнулись туда-сюда и остановились на башне Еретиков. Её чёрная громада, казалось, приблизилась, нависла над Анаром, будто между ними соткалась из воздуха огромная увеличительная линза. Взгляд Анара скользнул вверх, по кривым стенам, изрезанным глубокими бороздами. Вершина башни сверкала в свете Глаз, как фиал из тёмного стекла. Чуть ниже, на белоснежном кольце балкона, корчились в вечных муках статуи еретиков. Раны на месте их когтей, ушей и глаз испускали тусклое кровавое сияние.
         
         Вдруг Анар заметил, что одно из изваяний не было обезображено. Оно… она распахнула глаза – ядовито-зелёные, пылающие гневом.
         
         – Амиалис… – выдохнул Анар, в бессильной ярости вонзив когти в колонну позади себя.
         
         Он не мог колдовать. Ему попросту не из чего было плести заклинания. Повинуясь чарам Амиалис, потоки рассеянной в воздухе «сырой» магии, всегда ласково обтекавшие его тело, вдруг отхлынули, раздались в стороны. Анар шептал привычные слова заклинаний, но ничего не происходило. Он словно щёлкал и щёлкал кресалом, пытаясь зажечь свечу в комнате, лишённой воздуха. Нужно было попробовать что-то другое.
         
         Анар мысленно воззвал к своему рюкзаку. Тут же в его пальцах появился короткий алый жезл. Жезлу не нужно было черпать энергию извне, он сам был полон ею до краёв. Анар потратил немало времени, «консервируя» любимые заклинания в различных предметах – на чёрный день. Он активировал жезл… но и тут его ждала неудача. Вместо огненной ленты, дурацкая палка исторгла лишь облачко розового тумана.
         
         – Как же ты это делаешь, пёс тебя разорви? – прошипел Анар.
         
         Амиалис злорадно ухмылялась. Она готовилась пустить в ход очередное заклятье: призываемая ею магическая энергия светящимися призраками носилась вокруг бывшей царицы. Вот она выбросила руку, и за спиной Анара прогремел взрыв. Окрестности озарила голубая вспышка, снова заревел тааш, но на этот раз его рык – глухой и какой-то надтреснутый – больше походил на предсмертный вопль. Резко похолодало. Плечо Анара покрылось инеем.
         
         Он снова посмотрел на мать – выгнув спину, она вцепилась в низкий золотой парапет. Губы её что-то шептали. Ниже талии её фигура терялась во тьме. Там, позади, что-то шевелилось – возможно, это был всего-навсего хвост Амиалис, но Анару вдруг почудилось, что его мать – кукла из детского театра, надетая на палец чьей-то огромной чёрной руки. Нет, не просто надетая – сращенная с ним. Соки этой твари питали её, наделяли невиданной мощью, которой так и лучилась вся её кровожадно скрюченная фигура…
         
         Вдруг Амиалис выпрямилась – резким, судорожным движением, растерянный взгляд её заметался по сторонам. Она шагнула назад… и исчезла. Просто пропала. Мгновенно. Совсем. Казалось, тот чёрный кукловод решил прекратить представление и убрал руку – разумеется, не поинтересовавшись мнением своей марионетки.
         
         Вместе с Амиалис исчезли и её чары. Неожиданно «помилованный» Анар осторожно отлепил лопатки от колонны. Доковыляв до входа в Подземелья, он обернулся. Поляна, где он оставил тааша и магов, спряталась под шапкой густого ледяного тумана. А над ней, над чёрной кромкой леса сияли круглые Глаза Аласаис, перечёркнутые, будто зрачками, голыми макушками двух высоких деревьев. Это было добрым знаком – одной из примет его суеверного племени.
         
         
         ***
         
         
         
         Аниаллу подошла к одной из колонн и превратила её поверхность в зеркало. Придирчиво оглядев себя от кончиков ушей до кончика хвоста и не найдя никаких изъянов, она довольно улыбнулась своему отражению, уселась рядом с собранным рюкзаком и, ожидая прихода Анара, открыла книгу.
         
         Как Алу и предполагала, ждать пришлось долго. Она дочитывала уже последние страницы «Музыки листьев», когда Анар появился из темноты. Вид у него был встрёпанный и растерянный.
         
         – Что случилось? С тобой всё в порядке? – вскочив на ноги, спросила Алу.
         
         – Да. Я чувствую себя замечательно. Превосходно! Чудесно! – заявил Анар; он уселся на пол и нервно лизнул лапу. – Она пыталась меня убить!
         
         – Она? Амиалис? Да что произошло?
         
         – Ничего. Уже все хорошо, – приняв двуногий облик, пропыхтел Анар. – Моя мать и тётка очень не хотели отпускать меня. Еще там были… жрецы… маги и… и огненная тварь из книги! Из той же, в которой я читал про нгуу.
         
         – А где Кад? – спохватилась Аниаллу.
         
         – На вершине блаженства, – поморщился Анар.
         
         – Он… погиб?
         
         – Да нет. Он теперь личный раб царицы Алары. Почему ты не сказала, что говорила с ней?
         
         – Потому что я не говорила. Я в глаза её не видела. Откуда она вообще узнала, что я здесь!? Расскажи-ка мне всё, – попросила она.
         
         И Анар рассказал – и о разговоре с царицей Аларой, и о рабе, и о побеге из собственного дома. Когда он заговорил об ар'шант'тааше, Аниаллу расплылась в широкой улыбке:
         
         – Это в какой же такой книге ты про него прочёл?
         
         Вместо ответа Анар достал книгу, раскрыл её и протянул сианай. Улыбка Алу стала ещё шире.
         
         – Это не книга.
         
         – А что же это тогда такое? – Анар обошёл её со спины и через плечо Аниаллу взглянул на страницы книги – не стали ли они вновь пустыми? Но строчки оставались на своих местах.
         
         – Это дневник, – обернулась Алу, но Анар только вопросительно поднял на нее глаза. – Это такая тетрадь, куда записывают свои впечатления о прожитом дне – то, что произошло, и то, что ты об этом в тот момент думал.
         
         – Что-то вроде Стен Жизни у наших царей, – заключил Анар. – Но они спрятаны глубоко в подземельях… запретных. А этот твой дневник… Это глупо – доверять свои тайны бумаге!
         
         – Поэтому буквы и прячутся внутрь страниц. И никто, кроме хозяина, не может заставить их выбраться из своего убежища.
         
         – Но у меня же это получилось, причём без всякого труда.
         
         – Ещё бы, ведь это твой дневник, – усмехнулась Аниаллу, шлёпнув тетрадью по рукам остолбеневшего Анара. – Твой доруалский дневник. Да, да, главный герой – ты сам. Но обсуждать твои подвиги мы сейчас не будем – надо убираться отсюда. Видеть Амиалис мне не особо хочется…
         
         – Тогда вперёд! – скомандовал Анар.
         
         Аниаллу бодро подхватила рюкзак.
         
         Она зажгла маленький жёлтый огонёк в локте над своей головой, и алаи покинули зал, помахав на прощание статуе Када. Анар впервые увидел её без чехла. Это была Алу – с хищным руалским носом, длинными глазами и ушами в полтора раза больше настоящих.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         10. ЕГО ВЫСОЧЕСТВО И ЕЁ БОГОПОДОБИЕ
         
         
         
         Чем сильнее наступаешь природе на хвост, тем громче она вопит. И тем сильнее рано или поздно тебя цапнет – не в отместку, а просто чтобы ты, олух несчастный, наконец, убрал ногу.
         
         Правда жизни
         
         
         
         «…но бывают ночи, когда ветви древних деревьев Великого леса расступаются и на мир тёмных алаев проливается серебристое сияние лун. Это ночи грандиозных празднеств, когда все эалы Ал Эменаит собираются на берегах подземного озера Дар и поют «Шэамиэ» – великую песнь жизни. Воздев морды к небу, они прославляют Бесконечный и свою прекрасную наэй, а Аласаис благосклонно взирает на них. Свет Глаз Её пронизывает землю, делая каменную толщу прозрачной, как плоть стеклянной лягушки.
         
         Эта гигантская линза, припорошенная слюдяными пластинками палой листвы, изрезанная корнями и звериными норами, рассыпает по глади озера тысячи радужных бликов. И Дар оживает. Из глубин его поднимаются мириады прозрачных рыб. Чешуя их разгорается цветным пламенем – всё ярче и ярче,– веера плавников раскрываются, и, кружась в неистовом танце, рыбы одна за другой начинают взлета…»
         
         
         
         На этом патетичном моменте литературному путешествию Анара в «таинственные недра Великого леса» суждено было закончиться. Алай потёр ушибленное место. В последние дни лоб Его Высочества страдал удручающе часто. Видимо, интуиция Анара решила взять долгожданный отпуск – за компанию с его внутренним цензором и царственными манерами.
         
         Всем нормальным героям, по мере продвижения к цели похода, положено матереть, превращаясь из бесшабашных искателей приключений в Героев с большой буквы – солидных господ, раздувшихся от осознания своего могущества и важности избранного пути. Но Анар и Аниаллу явно были не из числа этих нормальных. Чем глубже уводили их коридоры Запретного Подземелья, тем больше мудрая Тень Аласаис походила на одну из тех «шерстноухих вертихвосток», которые только и знают, что сплетничать по углам да лакомиться свиснутыми из чужих карманов мышиными ушками. И спутник её ни в чём не уступал госпоже сианай, засыпая её вопросами (один другого крамольнее), носясь по туннелям «с неподобающей резвостью» и строя бесконечные планы на будущее.
         
         Вскоре тетрадка, заведённая им для вышеозначенных планов, стала походить на бальную книжку богатого анлиморского холостяка, где даже поля исписаны именами, адресами, датами и названиями мероприятий. Он собрался объездить весь Наэйриан: от парящего в облаках Бриаэллара – до подводного И’нель’ора; от распутного, богемного Лар’эрт’эмори – до чопорного Элидана; от Академии Агадара, где ещё можно было отыскать следы его украденного детства, где он впервые сказал решительное «нет» своей безумной матери, обрёл лучших друзей и познакомился с Аниаллу, – до загадочной Долины Снов, царства дурманящих туманов, накрепко связавших его родителей... Дракона Повелителя Ветров и кошку Аласаис.
         
           Анар не мог без улыбки вспоминать о случае, натолкнувшем их с Аниаллу на разговор о весьма и весьма своеобразной родословной его якобы чистокровного высочества. Всё началось с очередного приступа Анарова «летучего лунатизма».
         
         Он проснулся от удара. Что-то холодное и шершавое проскребло по его виску, едва не ободрав кожу. Анар открыл глаза – сталактит… или сталагмит? Не угадаешь. Земное притяжение утратило власть над алаем, и он не мог с уверенностью сказать, куда занесло его спящую тушку – парит ли она под потолком пещеры, или же зависла над её дном. Недовольно заворчав, Анар схватился за неопознанную каменную сосульку и, выкрутив руку, повернулся к ней спиной. Перед алаем разверзлась пропасть. Отвесные стены колоссальной расщелины тонкой оливковой лентой соединял подвесной мост. Он начинался у подножия широкой каменной лестницы, на нижней площадке которой, свернувшись клубком в чаше высохшего фонтана, спала Аниаллу – эдакий шарик мороженого в креманке. Неподалёку медленно остывала постель Анара…
         
         Он досадливо поморщился – более глупое положение трудно было представить. Анар не мог прибегнуть к «нормальному» заклинанию левитации – окружающее пространство так и кишело ловушками, срабатывавшими в ответ на чары подобного рода. Управлять же странной силой, незнамо за какие грехи превращавшей его в воздушного змея, Анар не умел. Оставалось надеяться, что ему удастся спикировать на мост, оттолкнувшись от потолка. Анар немного покрутился на месте, выбирая правильный угол, отпихнул сталактит и полетел… но не по плавной дуге в направлении лестницы, а камнем вниз.
         
         Ветер засвистел в его ушах, выжимая из глаз слёзы, размазывая по спине трепещущие внутренности. Собственная рубашка, вздувшись пузырём, казалось, вознамерилась удушить Анара петлей воротника, верхняя пуговица так и впилась в горло. Алай сменил форму. Выровняв положение тела мощными взмахами хвоста, он вытянулся, раскинул лапы и растопырил пальцы. Воздух скользил между ними плотной шёлковой тканью, немилосердно трепля перепонки.
         
         Хотя Анар мучился молча, Аниаллу всё же почуяла, что что-то не так. Выпрыгнув из своей «креманки», она пронеслась по мосту и, растянувшись поперёк него, оглушительно рявкнула:
         
         – Прекрати падать сейчас же!
         
         Этот раздражённый окрик кнутом хлестнул Анара. Он так удивился, что не сразу сообразил… что больше не падает. Воздух снова подхватил его незримым сачком.
         
         – Вот так-то лучше, – промурлыкала Аниаллу. – Как ты там оказался?
         
         Анару ничего не оставалось, кроме как поведать ей о своём несчастье.
         
         – Ты не могла бы сходить за верёвкой? – попросил он.
         
         – Не-а. Я считаю, что грех не воспользоваться этой ситуацией в образовательных целях.
         
         – Ты издеваешься? – обиженно буркнул Анар.
         
         Неловко дёргая лапами, он забарахтался в воздухе, пытаясь посмотреть в глаза этой усатой ехидне. Глаза смеялись.
         
         – Как можно?
         
         – И что же, госпожа наставница, мне делать?
         
         – Лети сюда!
         
         – Как?
         
         – Хоти и лети.
         
         Анар очень хотел, но сколько бы он ни буравил взглядом Аниаллу, представляя себя стоящим рядом с ней, это не помогло ему сдвинуться ни на пядь. Он уже начинал терять терпение, когда госпожа сианай лукаво прищурилась и, сделав ему знак подождать, скрылась за краем моста. Через пару минут она вернулась, но вместо вожделенной верёвки в руке её розовел здоровенный шмат лососины. Помавая им в воздухе, она стала приманивать Анара, как избалованного домашнего кота:
         
           – Киса-киса! Ну, лети сюда, котенька. Ах, какая у нас сегодня рыбка. Свеженькая, жирненькая, с языком проглотишь! Кис-кис-кис!
         
           Лососина и правда пахла одуряюще прекрасно. Анар подумал, что в жизни не обонял ничего лучше. Усы его недвусмысленно обратились вперёд, желудок требовательно заурчал.
         
           – У-у, так бы сама и съела, – продолжала сианай, разделяя ломоть на две половинки, соединённые тонкой серебристой шкуркой и жадно обнюхивая его, – слюной захлебнуться можно. Давай же, иди сюда, а то вдруг заветреет.
         
         Анар сглотнул. Лосось завладел всем его вниманием. Он притягивал его, завораживал, казался всё больше, и больше, и больше… пока Анар не уткнулся в него носом.
         
         Аниаллу тут же отбросила шмат и, ухватив Анара за шиворот, затащила его на мост.
         
         – Вот. Нужно так же, но без рыбы.
         
         Не до конца уразумев смысл её слов, золотой кот возмущённо зарычал.
         
         – Да не отнимаю я её у тебя, не отнимаю. Кушай не здоровье. Это я так, на будущее.
         
         Анар набросился не угощение с приличествующим случаю голодным урчанием. Рыба кончилась неожиданно быстро, и он с досады пару раз лизнул пол, подбирая последние капельки.
         
         – Вот. Кому-то хорошо, а кто-то теперь целый день будет благоухать рыбой и хотеть сам себя съесть, – пробормотала Аниаллу, брезгливо подёргивая пальцами.
         
         Анар устыдился своего эгоизма. Как истинный рыцарь, он решил не бросать прекрасную даму в беде и, оставив в покое пол, принялся за её руки. Он был сама серьёзность, а она, поворачивая порозовевшие кисти так и эдак, с очаровательной беззастенчивостью жмурилась от удовольствия…
         
           – Эх, хочешь не хочешь, а придётся тебя на ночь за лапу привязывать, – сказала Алу наконец.
         
         – Не надо. У тебя будет повод ещё раз угостить меня этой вкуснятиной, – блаженно вздохнул Анар, нехотя выпуская свою жертву. – Или… Или дело было не в рыбе? Ты что-то сделала с моей головой, верно?
         
           Аниаллу кивнула. Она выглядела сконфуженной и явно удивилась, когда Анар заявил:
         
         – Отличная приправа! Надо пользоваться ею почаще.
         
         – И тебя не смущает, что я влезла в твою голову?
         
         – Нет. Ты же не носок меня уговорила сжевать. И потом, моя драгоценная царственная шкура была в опасности.
         
         – В старые добрые времена это не показалось бы тебе достойным оправданием, – заметила Аниаллу.
         
         – Старые времена… Насколько я понял, мои спонтанные полёты – привет из прошлого? Ты можешь объяснить, как я это делаю?
         
         – Нет, конечно. Я же так не умею, – пожала плечами Аниаллу.
         
         – Как я могу уметь что-то, чего не умеет тал сианай? – не отставал Анар.
         
         – Обыкновенно. Тал сианай Аниаллу – чистокровная алайка, истинная дочь Аласаис. А наследник руалского трона – полукровка, иноверцев сын, – припечатала Алу.
         
         – Ты хочешь сказать, что эти фокусы – наследство моего отца? Но неужели дар чужого бога может передаваться по наследству? И почему ты уже второй раз называешь меня полукровкой? Или... мой папаша был эльфом? Или человеком?
         
         – Нет. Всё ещё хуже, – состроила скорбную гримасу Аниаллу. – Он драко;он! Дракон Изменчивого, шилозадое дитя нашего Повелителя Ветров[29].
         
         – Но дракон… он же большо-о-й… – Анар оторопело попятился назад и замер, подняв в изумлении переднюю лапу – точь-в-точь котёнок, впервые увидевший своё отражение в зеркале. В сочетании с его грозной мордой, это выглядело презабавно.
         
         Чтобы не расхохотаться, Аниаллу тоже сменила форму.
         
         – Да, драконы высокие, но… – Она икнула от смеха. – В общем, у них, как и у нас, есть несколько форм.
         
         – Но такого быть не может! – Анар стукнул напряжённым хвостом по полу. – У меня нет чешуи, и крыльев тоже нет… – Он непроизвольно заглянул себе за плечо и тут же устыдился этого: нос его вспыхнул.
         
         Аниаллу опустила глаза, делая вид, что ничего не заметила.
         
         – Мы же слишком… разные! – продолжал Анар. – На этот раз ты уж точно смеёшься надо мной, да?
         
         – Не;е;ет, – не оставила ему надежды Аниаллу. – Во имя Великой и Пушистой! Да неужели ты совсем ничего не знаешь о себе? Амиалис никогда не рассказывала тебе ни о Криане, ни о Драконьих Клыках и Долине Снов?
         
         – Два последних названия мне знакомы. Это те места, куда однажды по воле богини отправилась моя мать. В Долине Снов она встретила отца – алая, как я всегда считал, – страдающего в изоляции от кошачества, – чёткими, рублеными фразами заговорил Анар. – Мать спасла его из этого гнилого болота, лишающего существ разума и, к несчастью своему, ещё и полюбила… привезла в Руал…
         
         – Ну а дальше, дальше что было? – нетерпеливо спросила Аниаллу. – Ты говори, говори, – махнула она лапой, – а потом я тебе тоже кое-что расскажу. – Лапа легла на землю, за ней последовала другая, и Аниаллу растянулась во всю длину, положив на них голову и навострив уши.
         
         – Но он, мой отец, – продолжал Анар, – как оказалось, принёс в наш благословенный город гнилостный дух иной веры, уже отравившей его изнутри, уже неискоренимой… Совет жрецов постановил изгнать его из города, а мать… мать последовала за ним, желая исцелить его от этой чудовищной болезни и вернуть назад истинным служителем Аласаис. Тогда жрецы посчитали, что и она поддалась искушению чужого, злобного божка, и, когда Амиалис не пожелала по их приказу убить своего мужа и вернуться, заставили её подписать отречение. Это всё… кажется. А имя «Криан» я впервые услышал от тебя. Мать никогда не говорила мне, как зовут… отца.
         
         – Криан, Криан ан Сай, – помолчав, проговорила Аниаллу. – Он не был чистокровным драконом – в Долине Снов Криан гостил у своей бабки-долинницы, той самой женщины, от которой ты унаследовал свой дар видений. Там он встретил твою мать. Они полюбили друг друга, поженились, и она вознамерилась привести его в Руал, чтобы посадить на трон рядом с собой. Но это было не под силу даже твоей всесильной мамаше – жрецы ощетинились и заявили, что не потерпят неалая над собой. Амиалис вспылила и принародно отреклась от престола. Потом очень об этом жалела, но было поздно. Вот и вся басня – никого она не спасала, да и Аласаис ничего ей не приказывала. В молодости Амиалис была не та, что сейчас: она самовольно, нарушив запреты жрецов, отправилась посмотреть на внешний мир, а что было дальше, я тебе уже рассказала. И летаешь ты, не творя заклятий, именно потому, что вы с воздухом и ветрами некоторым образом родственники.
         
         – Невероятно…
         
         – Драконы Изменчивого – существа чрезвычайно свободолюбивые. Мой маневр с лососем любой из них счёл бы величайшей бесцеремонностью. В лучшем случае. Да, в самом лучшем…
         
         – А в худшем? – полюбопытствовал Анар.
         
         – Чем-то вроде изнасилования. Только хуже. Внушить дракону мысль или желание – гнуснейшее из преступлений, достойная кара за которое – смерть.
         
         Анар присвистнул.
         
         – Остаётся порадоваться, что я полукровка… И много нас, гремучих помесей, водится в Энхиарге?
         
         – Десятка три-четыре наберётся. Мы, алаи, славимся своей способностью иметь потомство практически от любого разумного существа, подходящего нам… хм… по размерам, что ли.
         
         – И полукровок не считают… выродками?
         
         – Нет. Их считают большими счастливцами, – завистливо вздохнула Аниаллу.
         
         – С чего бы это?
         
         – Алайская кровь значительно увеличивает природные способности, унаследованные отпрыском от второго родителя. Допустим, отец такого ребёнка был светлюком (в смысле, элаанцем), а мать – алайкой. Так вот, созданная их сынком или дочуркой молния будет лететь намного дальше, наносить большее повреждение и легче преодолевать всевозможные защитные барьеры, чем папашина. А это, согласись, приятно и достойно зависти.
         
         – А как все эти способности передаются? На уровне тела или души? Или духа?
         
         – Духа.
         
         – А как именно это происходит?..
         
         Сианай издала неслышный миру стон – поток вопросов у этого ходячего любопытства явно не думал иссякать.
         
         Нет, она была не прочь поболтать, но временами Анар набрасывался на её память с такой жадностью, что сианай чувствовала себя матерью-кошкой, осаждаемой ватагой прожорливых котят-переростков (исхудавшая бедняга выгнулась мостиком, едва касаясь лапами земли, и смотрит на мир жалобно-жалобно, поминутно подпрыгивая, когда чей-то нос особенно сильно тыкается в её многострадальное брюшко). Анар хотел знать решительно всё и скакал с темы на тему как безумный. Пытаясь не отставать от него, Аниаллу заработала себе настоящую, добротную мигрень, от которой не помогли ни снадобья, ни чары.
         
         Единственным, что хоть как-то облегчало Алу жизнь, позволяя немного передохнуть, были многочисленные ловушки. Большинство их сохранилось с тех древних времён, когда паломничество в Подземелья (тогда ещё, разумеется, не запретные) служило своего рода экзаменом на знание обрядов, каковой каждый благородный руалец обязан был сдавать раз в шестнадцать лет. Взыскательные заклятия-стражи не реагировали на путников, исполнявших нужные гимны, и жестоко обрушивались на всякого, кому непосчастливилось перепутать слова молитвы. Ловушки этого типа не доставили алаям особых хлопот, благо Аниаллу загодя запаслась копией воспоминаний жреца, некогда успешно добравшегося до Гробниц. Но были и другие ловушки – гораздо более юные и зубастые. «Не иначе, мать постаралась», – ворчал Анар, обезвреживая очередную смертоносную пакость… ворчал, а затем продолжал свой допрос с пристрастием.
         
         Впрочем, Анару тоже доставалось – подчас, когда он «выстреливал» в Алу очередным вопросом, «отдача» была так сильна, что он несколько часов ходил под впечатлением от услышанного. Его ждало одно потрясение за другим, самым большим из которых, пожалуй, оказалось то, что Великая Мать Всех Кошек Аласаис не была создательницей Бесконечного. Отнюдь. Он существовал задолго до того, как она пришла сюда из-за Ребра Миров – преграды, разделяющей Вселенную на две бесконечно огромные части.
         
         – А что там, на той стороне? – тут же стал допытываться Анар.
         
         – Никто не знает, – ответила Аниаллу. – Великий Переход отнял у Аласаис и её спутников (мы называем их «наэй» – пришедшими) память.
         
         – Полностью?
         
         – Ну, кое-что уцелело, но по этим жалким крохам, увы, весь пирог не восстановишь. Нашей Аласаис, правда, повезло больше, чем другим наэй – она хотя бы помнит, что было в первые часы после Перехода. – Аниаллу поскребла когтем нос, вспоминая, и процитировала: – «Нас раскидало по склону одной из Серебряных скал, неподалёку от озера Скорби. Несколько минут мы растерянно озирались, глядели, как разрушаются наши оболочки и всё то, что мы взяли с собой из-за Ребра. Пока у меня ещё были ноги, я встала и от души пнула кого-то из них – уже не помню кого. Наверное, мы не слишком ладили в прошлой жизни… А потом…», – Алу широко раскрыла глаза. – А потом Бесконечный вдруг взял и распахнул перед наэй свою Память – как какое-то небывалое меню, из которого каждый из них мог выбрать блюдо себе по вкусу. Наэй получили возможность слиться с определённой стихией (если только сны, смерть или эмоции можно так назвать), обрести над ней власть, несравнимо большую, чем власть любого бога.
         
         Анар дёрнул уголком рта, пряча улыбку, – приятно было сознавать, что покровительница его народа всё-таки оказалась весьма и весьма влиятельной персоной.
         
         – Некоторые из наэй, собственно, перед выбором не стояли, – продолжала Алу. – Лайнаэн, к примеру, не могла стать ничем, кроме Света (в некотором роде она была им и в допереходные времена). У других же он был относительно широк. И всем им – Неллейну, Элленике и Изменчивому, Веиндору, Тиалианне и Аласаис – пришлось в спешном порядке сделать его, исходя своих целей и… склонностей.
         
         – И из всего этого многообразия Аласаис выбрала эмоции и чувства, – усмехнулся Анар.
         
         – Да. А что бы выбрал ты?
         
         Он задумался на мгновение.
         
         – Магию, наверное. Или знания, или… нет, так быстро не сообразишь. Но уж точно не что-то настолько… зыбкое. Это бы мне даже в голову не пришло.
         
         – А ей, как видишь, пришло, – пожала плечами Алу. – Она не думала о могуществе или о том, как сможет послужить общественному благу. Аласаис просто хотела облегчить себе жизнь и попросила у Бесконечного то, чего ей самой, как ей тогда казалось, недоставало – власть над эмоциями и дар понимать природу чужих душ.
         
         – И она не пожалела?
         
         – Нет. Насколько мне известно, никто из наэй не пожалел, хотя некоторые из них в придачу к новым возможностям получили и массу обязанностей. Бесконечный призвал их к себе на службу, вверив им судьбы триллионов населяющих его существ.
         
         – Вот, какая-то изнанка всё-таки была. Я только хотел спросить тебя, с чего это он так расщедрился?
         
         – Бесконечный хотел измениться. В нём царил полнейший хаос, ничто не имело места и смысла. – Алу поморщилась. – Одна из наших жриц-наставниц очень красочно описывает этот… вселенский бардак. У высших жрецов Веиндора (это наэй Смерти) есть примечательная способность – даже если взять и прокрутить одного из них через мясорубку, душа его останется в теле и примется восстанавливать изрубленную тушку. Бесконечный, когда наэй только пришли в него, очень напоминал такого жреца, хотя и с рядом оговорок. Во-первых, несмотря на то что «тело» Бесконечного представляло собой подобие фарша, «клетки» его сохранили жизнеспособность. Они медленно хирели в окружении чуждых им «клеток», с которыми в силу своих различий не могли нормально взаимодействовать, но продолжали… влачить своё жалкое существование. Во-вторых, Бесконечный представления не имел о том, какое строение должно иметь его новое тело – старого-то у него на самом деле не было. В-третьих, каждая его «клетка» была невыразимо ценна: она была отдельным разумным существом, со своей особенной душой, своими склонностями, желаниями, возможностями, чувствами наконец, и Бесконечный, в отличие от Веиндорова жреца, не мог позволить одним из этих «клеток» отмереть, другим – велеть делиться, а третьим – изменить строение и функции. Наоборот, своё собственное устройство он должен был продумать таким образом, чтобы каждому существу, какова бы ни была его природа, нашлось место, причём место такое, где его таланты смогут раскрыться наиболее полно, где оно сможет быть собой, не мешая быть собой окружающим. Именно это позволило бы Бесконечному развиваться, сделало бы его более гармоничным, и для того чтобы решить эту сложнейшую головоломку, ему, способному скорее чувствовать, нежели мыслить, и потребовались дополнительные мозги – мозги Аласаис, Тианы и Веиндора, которыми он придумал Пути и многое другое. Мозги, конечно, в переносном смысле. Уф.
         
         – Как это – он придумал их мозгами? – не дав ей перевести дыхание, спросил Анар.
         
         – Каждый из наэй отдал большую часть своего разума на службу Бесконечному. Например, Тиалианна как личность не может повлиять на решение Тиалианны как Силы, создав чей-то Путь исходя из своих прихотей, а не интересов существа.
         
         – Всё это выглядит как-то… перевёрнуто. Что первично, что вторично… – потряс головой Анар. – Я всегда думал, что Аласаис создала каждого из нас с какой-то определённой целью, для наискорейшего достижения которой нам и даны все наши способности… особенности души.
         
         – Существа вечно так думают, глядя на своих правителей, – развела руками Аниаллу. – Им и в голову не приходит, что это не они должны трудиться на благо своих царей с королевами, а, наоборот, те должны работать для их счастья или благополучия.
         
         – Аласаис работает на нас? Что-то я не припомню, чтобы работник обращался с работодателем так, как она с нами!
         
         – Ты просто не видел мою служанку Шаду, – проворчала Аниаллу. – Чуть что не по ней… хвост открутит.
         
         – То есть – всё было с точностью до наоборот?            
         
         – Да. Не наши души создаются под какой-то Путь, а наш Путь создаётся с учётом природы нашей души. Именно поэтому говорят, что, идя против своего Пути, ты идёшь против собственной души. Всё это сделано для нас, чтобы нам хорошо жилось. Тиалианна – она как служба профориентации и клуб знакомств в одном лице.
         
           – Но если Аласаис не создаёт наши души, как же тогда получается, что все алаи похожи друг на друга?
         
           – В Бесконечном из мира в мир циркулируют миллиарды миллиардов душ, народившихся где-то за Ребром Миров, Аласаис присматривается к ним и прикарманивает подходящие.
         
           – И так происходит не только у кошек?
         
           – Нет. Каждый наэй постоянно ведёт охоту за новыми душами. Тем, кто менее разборчив, везёт чаще, и они становятся многодетными родителями, а привередам, вроде Аласаис и Веиндора, приходится довольствоваться жалкой горсткой «отпрысков».
         
         – Когда ты говоришь обо всех этих… Силах вот так, запросто, мне становится не по себе, – поскрёб себя за ухом Анар.
         
         – Ты привыкнешь. Гораздо быстрее, чем тебе сейчас кажется. Ведь всё, о чём я тебе рассказываю, это не красивые мифы или священные легенды – это то, среди чего мы живём. Каждый день. Хотим мы того или нет…
         
         – А если мы не хотим? – подхватил Анар. – Если я, например, не хочу идти по своему Пути, каким бы распрекрасным он ни был?
         
         – Можешь не ходить, – немного грустно пожала плечами Аниаллу. – Никто не заставляет. Тиана лишь расставляет дорожные знаки: поедешь направо – будет тебе счастье, поедешь налево… сейчас, как это… попадёшь «в тупик отчаяния и вечного сожаления». А уж куда свернуть – решать тебе. Хочешь саморазрушаться? Саморазрушайся на здоровье. Путь не лишает нас свободы, но знание о нём помогает избежать ошибок и не потратить жизнь зря.
         
         – Ослушников не карают?
         
         – Нет, конечно. Их жалеют – ведь они добровольно отказались от собственного счастья – но уважают их выбор.
         
         – И эти… танаи, дети Тиалианны – тоже?
         
         – Танаи – делают вид, – вздохнула Аниаллу. – И выходит у них из лап вон плохо.
         
         – За неимением у змей лап, – вставил Анар.
         
         – Да. Тут мы с ними расходимся. Танаи недолюбливают «добровольно неПутёвых» существ. Ведь те, не желая идти по своему Пути, вредят не только себе, но и всем тем, чьи судьбы на их Путь «завязаны». А так как все наши Пути переплетены между собой... В общем, танаи считают такое существо злостным вредителем. «Путёвый» поступок, в их понимании, каким бы он ни был – это добро, «неПутёвый» – несомненное зло.
         
         – А сама ты как думаешь?               
         
         – Я… я где-то посередине. Я не могу мыслить ни так широко, как высшие танаи, ни так узко, как некоторые из моих соплеменников. Мне не дано в полной мере постичь, какой вред «неПутёвые» наносят Бесконечному, но я ясно вижу, насколько тяжело живётся близким большинства из этих добровольных страдальцев. Я даже не говорю сейчас о противниках самой идеи Пути – тех, кто, борясь за право иметь собственное мнение (которое у них якобы пытается отобрать Тиана), как раз и теряет свою личность, так как всё их существование превращается в один большой протест. Я говорю о тех, кто принёс себя в жертву какой-то высшей цели. Мы часто оправдываем надругательства над собой тем, что делаем это ради счастья и спокойствия своих близких, не задумываясь о том, каково им жить рядом с разнесчастным обладателем придушенной души…
         
         Помню, помощница нашего посла в человеческом городе Элидан всё поражалась на одну такую мученицу за идею.
         
         Некий мелкий элиданский аристократ вернулся из миссионерской поездки по дальним мирам с юной супругой, которую спас от банды разбойников-людоедов – свирепых, иглокожих и кошкоглазых.
         
         Анар расхохотался.
         
         – Красиво? Красиво, как в романе, – продолжала Аниаллу. – Беда в том, что за первым томом этого романа, закончившимся пышной свадебной церемонией, последовал второй, и он уже мало походил на лёгкое развлекательное чтиво. Наши герои жили долго, но отнюдь не счастливо – как, увы, и все прочие бедняги, не удосужившиеся разобраться в природе души тех, кого они решили взять в супруги. Спасённая «принцесса», назовём её Т., была натурой пылкой, романтической, она жаждала приключений, чудес и всевозможных… сладких страстей. В своём женихе она видела героя-освободителя – того, кто вырвет её из опостылевшей глуши и распахнёт перед нею двери в эту взрослую сказку.
         
         – А он, надо понимать, надежд не оправдал.
         
         – Нет. По природе своей он был большим домоседом.
         Эта маленькая история с «иглокожими и кошкоглазыми» полностью удовлетворила его более чем скромную потребность в острых ощущениях. Отметившись на героическом поприще, как и положено всякому благородному молодому человеку, он с чистой совестью удалился от городской суеты в своё загородное поместье – гонять чаи с соседями, воспитывать детишек, обучать арендаторов выращивать капусту и отращивать уютное брюшко. В результате его жена почувствовала себя так, будто её обокрали.
         
         – Бесконечная, уютная, ватная скука, – со знанием дела прокомментировал Анар.
         
         – Именно, – вздохнула Аниаллу.
         
         – И что, в округе не было совсем никаких… развлечений? – выразительно подёргал бровью алай.
         
         – Были, конечно. Но Т. была особой порядочной, и ей даже в голову не пришло расплачиваться за собственную ошибку спокойствием и добрым именем своего мужа. Она решительно пресекала все ухаживания и пыталась проникнуться прелестью бесцельных прогулок по лугам, вышивания крестом и воскресных игр в лото с соседками. Но, разумеется, перекроить свою душу у неё не вышло. Вся её натура восставала против этого.
         
         Супругу Т. приходилось ничуть не слаще. Она была так же мало способна сделать его счастливым, как и он – её. Ни о какой общности интересов, сходстве характеров и духовной близости здесь и речи не могло идти. И хотя формально упрекнуть нашу героиню ему было не в чем, видеть её потухшие глаза, чувствовать неискренность в каждом её слове и жесте, ему было совсем не в радость. Он день за днём досадовал на своё легкомыслие, но сделанного уже было не изменить. Хорошо хоть Веиндор не послал им детей…
         
         – Не понимаю, что же тогда держало их вместе?
         
         – Вот тут мы и добрались до самого интересного. Элиданская мораль осуждает разводы. Супружеские клятвы святы. За семью нужно бороться до последнего. Если ты не можешь ужиться с супругом, значит, кто-то из вас погряз в грехе, и тебе надо либо исправляться самому, либо вразумлять свою заблудшую половину.
         
         – По-моему, это бред какой-то. Зачем выстраивать такую сложную систему вокруг того, что двое просто не сошлись характерами?
         
         – Это – по-твоему… и по-моему, но не по-ихнему, – улыбнулась Алу. – У элиданцев специфические души, для них эта формула работает на ура. Они предъявляют к себе довольно строгие и необычные требования, но от этого их дух только крепнет, и их возвышенные души, омывшись слезами, очищаются от скверны (каковая налипает на них благодаря общению с эгоистичными тварями вроде нас с тобой) и познают истинное блаженство.
         
         – И чем всё закончилось? – поморщившись, спросил Анар. – Насколько я понимаю, наша героиня не была одним из этих возвышенных созданий и издевательства над собой не пошли ей впрок?
         
         – Да. Всё это оказалось для неё, прямо скажем, не душеполезно. Но она не понимала этого – не понимала, что анатомия её души совсем другая, что качества характера, не позволявшие ей ужиться с мужем – глубинные, неотъемлемые свойства её натуры, а не следствие скверного воспитания. Невозможно вылечить то, что не является болезнью. Мы все разные. То, что ведёт одного к духовному росту, убивает дух другого. Природу души невозможно изменить, так же как нельзя её надёжно спрятать. Рано или поздно она возьмёт своё… Так или иначе… Увы, до некоторых существ донести эти простые истины чрезвычайно сложно – уж очень им нравится «всёкать» – спешно объявлять духовной панацеей то, что помогло пока лишь горстке созданий. Живя среди таких вот «всёкальщиков», наша героиня не знала, что ей делать. Уйти от мужа? То есть совершить величайшую подлость, предательство, дать возобладать над собой худшему из зол, растоптать, как ей тогда казалось, свою душу. Или же продолжать этот освящённый моралью фарс, обескровливавший их обоих? И то и другое было настолько ужасно, что она не нашла ничего лучше, чем покончить с собой.
         
         К счастью, перед тем как привести приговор в исполнение, она проболталась о своём плане единственной подруге – той самой помощнице посла. И та, воспользовавшись тем, что Т. не совсем в себе, заманила её в Анлимор во время Больших купаний и постаралась, чтобы подруга себя хорошенько скомпрометировала. Неделя разврата и парочка обращений к лекарям душ подействовали на нашу «принцессу» очень отрезвляюще. Она обнаружила, что душа её ликует… и жаждет продолжения пикантных приключений. О! Сначала ей, конечно, было очень стыдно признать, что она такая плохая девочка. Но тут её ждал новый сюрприз – оказалось, что в Анлиморе на её поступки смотрят под несколько иным углом. Местная мораль не осуждала ни её решение уйти от супруга, ни одно из её чувственных желаний. А вот то, что она долгие годы ломала комедию, разыгрывая из себя подвижницу благочестия, издеваясь над собой и мороча голову бедняге-мужу – это как раз встретило всеобщее порицание… Сейчас госпожа Т. – куртизанка в Анлиморе, входит, между прочим, в их золотую тысячу и безмерно счастлива. А муж её, «овдовев», женился на прекрасной элиданской леди, благовоспитанной, скромной и очень религиозной. Оба души друг в друге не чают.
         
         – Люблю счастливые концы, – осклабился Анар. – Но что бы случилось со всеми ними, если бы никакого Анлимора не было? Если бы ей некуда было уехать? Мне кажется, залог счастливого конца кроется именно в этом.
         
         – Так и есть, – кивнула Аниаллу. – Именно поэтому Бесконечный упорно стремится к многообразию – чтобы у каждого была альтернатива. Мы чаще всего не принимаем, не любим себя вовсе не потому, что действительно считаем какие-то свои качества отвратительными, а потому, что не можем понять, куда мы такие, какие есть, можем приткнуться. Кто полюбит нас? Сможем ли мы где-нибудь обрести дом? Нам кажется (и всякие божки этому способствуют), что везде одно и то же – одна мораль, одни идеалы... Бежать некуда. А это не так. Бесконечный позаботился, чтобы каждому было куда бежать. Мы называем этот принцип «право на дом». Я могу жить расслабленно, открыто, не скрывая своей натуры, не пытаясь… надуться шире шкуры, именно потому, что твёрдо уверена – если я возьму на себя труд поискать хорошенько, я всегда смогу найти существ, которые полюбят меня такой, какая я есть, без прикрас. Это не значит, что я не хочу стать лучше. Но я хочу именно стать лучше, а не пустить кому-то пыль в глаза, чтобы меня посчитали такой. И это самое «лучше» – тоже моё, персональное, а не взятое из чьей-то чужой системы моральных ориентиров.
         
         – Насчёт существ я понял, – улыбнулся её горячности Анар. – Но как быть собственно с домом? Как с… местом, территорией?
         
         – Так и быть. Бесконечный всемерно способствует тому, чтобы у каждого из множества составляющих его миров, стран, городов было своё лицо – свои порядки, традиции, культура, своё доминирующее мировоззрение, свой… дух. Для достижения этой цели он в первую очередь использует отбор и сортировку душ.
         
         – Кругом – одни сплошные Руалы? – ужаснулся Анар.
         
         Бесконечный вдруг представился ему жирной пупырчатой жабой, в каждой из бородавок которой сокрыто по чьему-то «городу под тазом».
         
         – Нет, конечно! Никакие не Руалы, – недовольно наморщила нос Аниаллу. – Руал – город жёстко изолированный. А подавляющее большинство других стран – нет. Они представляют собой сообщества единомышленников, душевной и духовной родни, существ, которые смотрят на мир сходным образом, но и не думают прятаться от этого самого мира. Некоторые из этих сообществ, в основном крупные торговые города, и вовсе приветстуют разные культуры – они рады любому существу, каких бы взглядов оно ни придерживалось, лишь бы оно было способно ответить на терпимость к нему точно такой же искренней терпимостью к окружающим. – Алу помолчала. – Однако открытости есть предел. Везде есть свои правила игры, свои представления насчёт приемлемого и неприемлемого, вежливого и невежливого, и нарушать их не стоит. Ты можешь путешествовать из одной страны в другую, знакомиться с чужой культурой, но всегда должен помнить, что приехал в гости. У этой земли есть свои хозяева, это их дом, и ты обязан уважать их право жить так, как им нравится. Есть только две оговорки, два повода, чтобы вмешаться в чьи-то внутренние дела. Каждое правительство обязано, во-первых, предоставлять несогласным с местными порядками возможность беспрепятственно выехать и вывезти своё имущество. А во-вторых – уведомлять въезжающих о действующих на данной территории законах и нормах, которые они отныне должны соблюдать, или будут наказаны по всей строгости. В Энхиарге всё, о чём я тебе сейчас рассказала, нашло отражение в так называемой «Записке Эллиса», которую подписал весь Наэйриан и множество государств за его пределами.
         
         – И она соблюдается?
         
         – Ещё как. Она… очень оздоровила Энхиарг. До этого все вечно пытались друг друга перевоспитывать, лезли в дела друг друга, а тут... угомонились – иного слова не подберёшь. Когда у тебя есть свой клочок пространства, свой дом, где ты найдёшь понимание и поддержку, где всё так, как тебе нравится, на порядки в котором никто и не думает покушаться – это действует расслабляющее. Сознавая, что среди моря порока есть островок добродетели, куда ты всегда можешь вернуться, чтобы вдоволь отплеваться после общения со всяким беззаконным сбродом, ты становишься заметно толерантнее к чужим особенностям. Главное – понять, кто ты и, соответственно, где твой островок.
         
         – Честность с собой, честность с окружающими и ясные правила игры, – задумчиво пробормотал Анар. – И… где можно прикупить лупу для рассматривания прыщиков на своей душе?
         
         – О! Вариантов масса! Было бы желание.
         
         – А что, у кого-то его может не быть?
         
         – Ещё как. Существа вечно бегают с лупами за чем угодно, а про себя любимых забывают. Копаться в собственной душе часто довольно болезненно, вдобавок бытует мнение, что это занятие – удел слабаков. Удел изнеженных, зажравшихся тварей – вроде, опять же не к ночи помянутых, нас с тобой. Размышлять о природе, о Пути и прочей возвышенной чуши – как можно интересоваться материями столь отвлечёнными, когда ты богатства не нажил, имя не прославил, в пол тебе никто не кланяется, да и вообще вокруг бардак!? Им не приходит в голову, что, возможно, это они подходят к решению своих жизненных проблем не с того конца и бардак вокруг именно потому, что никто не интересуется всеми этими «отвлечёнными материями». Всё начинается вот здесь. – Она постучала когтем по лбу. – Невозможно ответить на вопрос: «Какой должна быть моя страна?», не ответив на вопрос: «Кто я? Каковы мои ценности и цели?» А ведь помощь – вот она, у них перед носом. Во множестве миров существуют учения – религиозные или нет, которые призваны помочь существу максимально безболезненно взглянуть в глаза самому себе. Пользуйся не хочу.
         
         – И… это не похоже на насилие? Ну, как… когда тебя тыкают носом в собственную лужу? Или пытаются взнуздать, чтобы погнать в нужном направлении?
         
         – Нет. Совсем не похоже. Даже наши танаи и те ведут себя прилично. Если ты когда-нибудь надумаешь заглянуть в храм Тианы, её жрецы мило побеседуют с тобой, ни на чём не настаивая, ничего не предсказывая, помогут тебе лучше понять особенности твоего характера, предрасположенности и слабости, расспросят о нынешних целях, ненавязчиво укажут на их достоинства и недостатки, на то, соответствуют ли они твоему нраву и способностям. И потом уже ты сам, очистившись от всего наносного, со свежим, открытым взглядом на мир и себя, выберешь свой дальнейший путь – и он, как показывает статистика, скорее всего совпадёт с твоим Путём с большой буквы, о котором, заметь, танаи в разговоре даже не обмолвились. Об этом забавно говорит Феллшиор, Верховный жрец Тианы в Бриаэлларе: «Тиалианна – она всё-таки кое-что смыслит. Она понимает, что для вас лучше. Вы тоже чувствуете, что для вас хорошо. И что тут удивительного, если взгляды двух мудрых существ совпадают?!»
         
         – Мне нравится твой мир. Но всё это звучит немного…
         
         – Утопично? Похоже не сладкую несбыточную мечту?
         
         – Да.
         
         – Всё это и было мечтой долгие, долгие годы. В разные эпохи во множестве миров миллионы незнакомых между собой существ грезили о мире, где каждый сможет жить в согласии с собственной душой, где для каждого найдётся место. Они создавали научные теории и философские трактаты, писали стихи и песни, накрепко впечатавшиеся в память Бесконечного. Это им – идеалистам, фантазёрам – мы в первую очередь должны быть признательны за мир, в котором живём. Это их услышал Бесконечный. Это их замыслы он воплощает, используя наэй как инструменты.
         
         – Без наэй мечта так и осталась бы мечтой?
         
         – Не знаю. Не знаю, Анар. Может быть, со временем ему и удалось бы создать некий коллективный разум для управления собой… из местного сырья… Не знаю.
         
         – Так ли важно, благодаря чему мечта сбылась? Главное, что она сбылась, – блаженно потянулся Анар.
         
         – Мру-у, если уж на чистоту, я бы не сказала, что она уже сбылась. Она ещё в процессе… сбытия. И сбытие это идёт черепашьим шагом. Так что, уверяю тебя, в этом сочном куске мяса пока полным-полно острых косточек. Стоит расслабиться, и одна из них не преминет вонзиться тебе в нёбо.
         
         – Ты говоришь так, будто в твоём до сих пор торчит парочка, – заметил Анар.
         
         – Так и есть. Один из наших правителей, лап, так сказать, нашего мохнатого общества, изволил начихать на все эти распрекрасные принципы. Его стараниями мы все сейчас оказались в большой опасности.
         
         – И кто же нам угрожает?
         
         – Смерть, – просто ответила Аниаллу.
         
         Радужка её вспыхнула, Анар моргнул, а когда открыл глаза, сианай перед ним не было. Он мотнул головой, пытаясь отогнать, развеять затопившее его разум видение, но безуспешно.
         
         
         
         Анар оказался лицом к лицу с незнакомой алайкой, темнокожей и голубоглазой. На ней было строгое светлое платье с широкой юбкой, по подолу украшенной ярко-рыжими отпечатками кошачьих лап. Рядом с ней, в таком же округлом плетёном кресле, сидел худощавый алай «породистого» вида, одетый с нарочитой аккуратностью. Оба они смотрели куда-то за спину Анара, она – с глубокой печалью, он – с чуть заметной досадой.
         
         Усилием воли Анар заставил себя «обернуться». Мимо него проплыла вогнутая золотистая стена, изрезанная множеством разнокалиберных ниш, забитых высохшими трупиками кошек. Вдоль неё на тумбах из чёрного и белого камня расселось на редкость пёстрое общество. Анару, привыкшему к единообразной, скульптурной красоте своих соплеменников, предстали алаи с кожей цвета священного молока и цвета хатти; алаи рослые, сухопарые и пучеглазые, как рыбки-неужели; алаи-атлеты с приплюснутыми носами и мощными шеями и алаи-статуэтки, пугающе тонкие в кости, с оранжевыми волосами и пушистыми кисточками на полупрозрачных ушах. Хвосты у одних были гладко выбриты, другие, напротив, щеголяли длинной, свивавшейся кольцами шерстью, а третьи выстригли на своих «пятых конечностях» узоры, превратив мех в двоеморхий бархат. Пышногрудая дама в первом ряду вывернула свои уши наизнанку, так что вибриссы торчали из них, как тычинки из кремовых калл (ну, если бы у калл были тычинки). В этом было что-то обольстительно-бесстыжее, Анар залюбовался. Её полненькая соседка загнула кончики богато опушённых ушей вперёд, повесив на них по медному рыбьему скелету. Она куталась в пальто из мышиных шкурок и подозрительно щурила зеленоватые глазищи, удлинённые стрелками тонких морщинок.
         
         Всё это разношерстное собрание с совершенно одинаковым недовольством взирало на пожилого, богато одетого человека, который, потрясая массивным жезлом, что-то гневно кричал восседавшей в креслах паре. Он явно говорил не по-алайски, но через несколько минут Анар с удивлением обнаружил, что понимает его.
         
         – Вам всем было бы лучше распродать своё имущество и покинуть Канирали уже сегодня!
         
         – С какой это стати? – возмутился кто-то «на галёрке».
         
         – С той, что завтра оно может быть конфисковано, – отчеканил человек. – В качестве компенсации за всё зло, которое вы принесли Канирали.
         
         – Зло? – округлила глаза дама с ушами-каллами.
         
         – Господин посол, думаю, в данной ситуации не будет нескромным напомнить вам о роли, сыгранной нашим народом в образовании вашего государства. Мы спасли вас от гнева Хеллина, мы долгие годы были гарантами вашего… суверенитета, и вот теперь, когда вы более-менее встали на ноги, мы вдруг превратились в злодеев и оккупантов? Я так должен вас понимать? – поднявшись с кресла, спросил «шибко породистый» алай. Он говорил мягким, чуть утомлённым тоном жреца-ветеринара, день за днём вынужденного извлекать из желудков храмовых котов проглоченные подвески от кадильниц.
         
         – Именно так, – взяв себя руки, кивнул посол. – И уверяю вас, без вашей так называемой помощи мы встали бы на ноги намного, намного раньше. Нет, никто не умаляет заслуг алаев в организации Исхода, но ваши дальнейшие действия, то, насколько бесстыже вы воспользовались нашим бедственным положением, перечёркивает всё сделанное ранее добро. Нам чужда ваша культура вседозволенности, ваша… идеология. Мы отдельная, самобытная нация, кровью заплатившая за свою свободу, и «Записка Эллиса» гарантирует нам право оставаться таковой. Мы никому не позволим превратить себя в жалкую колонию!
         
         – Колонию? Господин посол, я не помню ни одного случая, чтобы Бриаэллар вмешался во внутренние дела Канирали или пытался влиять на её внешнюю политику.
         
         – Тогда позвольте мне, господа Верховные жрецы, сказать всего два слова, которые мгновенно прояснят картину, – поклонился посол. – Ар-Диреллейт. Одна из крупнейших межмировых высших школ магии процветает на землях народа, которому ведьмовство внушает глубокое, праведное отвращение. Благодаря вам мы вынуждены мириться с этим рассадником заразы. Мы не можем не то что избавиться от Ар-Диреллейт, но даже запретить им пропагандировать свой греховный – во всех смыслах этого слова – образ жизни на улицах наших городов!
         
         – Насколько мне известно, у Ар-Диреллейт немало защитников среди жителей Канирали, в том числе и облечённых властью, – заметила Верховная жрица.
         
         – Это и не удивительно, учитывая, какую долю в бюджете Канирали составляют налоговые отчисления школы, – поддержал её кто-то из зала.
         
         – Никакими отчислениями нельзя искупить вред, наносимый духу наших граждан! – тут же отреагировал посол.
         
         – Так убедите в этом собственное правительство. При чём здесь мы? – возмутился тот же голос.
         
         – При том, что именно благодаря вам мы не можем убедить в этом часть собственного правительства, – процедил человек.
         
         – Я не понимаю вас, господин посол, – всё так же спокойно проговорила Верховная жрица.
         
         – Прекрасно понимаете. Ни один патриот Канирали, находясь в ясном уме, не станет защищать эту язву на теле нашей родины. Но вы большие мастера затуманивать чужой рассудок.
         
         – И каковы доказательства того, что на ваше правительство оказывалось давление? – полюбопытствовал Верховный жрец.
         
         – Доказательства? Всем прекрасно известно, что ваши телепаты не оставляют следов своей… деятельности. Но если раньше вы действовали тонко, и мы действительно ни в чём не могли вас обвинить, то сейчас, почувствовав, что настроения в Канирали изменились и над вашей драгоценной школой нависла реальная опасность, вы потеряли всякую осторожность. Вы испугались и грубо перетянули на свою сторону младших принцев. Если поддержку части знати можно списать на её алчность, то чем вы объясните такую неожиданную перемену в поведении Их Высочеств? Прежде они никогда не выказывали особой любви ни к вам самим, ни к вашим прихвостням-колдунам. Воистину, когда кто-то облечённый властью начинает вести себя непоследовательно – ищи алая.
         
         – С тем же успехом я могла бы сказать, что ваши нынешние заявления являются результатом чьего-то внушения. Перемена в вашем… политическом курсе более чем неожиданна. – Верховная жрица пождала губы и сокрушённо покачала головой. – Подумайте над этим, господин посол. Хорошенько подумайте и примите меры.
         
         В зале повисло молчание. Посол сглотнул. Плечи его вдруг как-то поникли, лицо приняло растерянное выражение.
         
         – Что… вы?.. Что вы сделали со мной? – выдохнул он, пошатнувшись.
         
         – Ничего. Однако вы не можете не знать, что в присутствии Верховной жрицы Аласаис любые влияющие на разум чары слабеют. Они тают, как нити сахара в горячем супе, и к их жертве возвращается способность самостоятельно мыслить, – тихо проговорила алайка. – Воспользуйтесь моим даром, посмотрите трезвым взглядом на события последних недель, о большем я не прошу.
         
         – Всё это действительно выглядит… странным. Вы готовы поклясться, что ваши телепаты невиновны? – с видимым усилием выдавил посол.
         
         – Да, – ни секунды не сомневаясь, ответила кошка.
         
         Посол снова погрузился в раздумья. Никто не мешал ему. Алаи терпеливо ждали.
         
         – Все знают, что у Верховной жрицы Гвелиарин благородное сердце. Она – одна из немногих детей Аласаис, чьему слову можно верить, и мы прислушаемся к её голосу, – сказал он наконец.
         
         Жрица кивнула, удовлетворённо прикрыв глаза. Все трое каниралийцев поклонились и поспешили к выходу.
         
         На этом видение закончилось.
         
         
         
         Анар обнаружил себя лежащим на заботливо расстеленном спальнике. Аниаллу сидела рядом, от нечего делать перечерчивая себе на ногу хитроумный узор с ближайшего барельефа.
         
         – Ну что ж, скажем спасибо твоей бабушке, да пребудет разум её в блаженном тумане, за дивную иллюстрацию, – хмыкнула сианай, выводя последний завиток. – В детстве твои родители могли бы неплохо сэкономить на книжках с картинками. Был бы текст, а об остальном позаботится твоя… долинность.
         
         – Это… было? – спросил Анар, потирая затылок.
         
         – Да. С этого странного визита начались события, о которых я собиралась тебе рассказать. Как ты видел, каниралийские послы уехали от нас ни с чем, устыдившись своих претензий. Но что толку? Гвелиарин, наша Верховная жрица, смогла вернуть чувство реальности этим троим, но до их начальства ей было не дотянуться.
         
         – А над начальством действительно поработал телепат?
         
         – И телепат отменный. Всего за пару месяцев ему удалось завладеть умами всех членов королевской семьи. Причём интересно, что науськивая одних подпалить нам хвосты, он в то же время пестовал в других любовь ко всему алайскому. В результате, когда король стал настаивать на аресте имущества школы Ар-Диреллейт и начале репрессий против алаев, живущих в Канирали, он столкнулся с сопротивлением. Его брат и двое младших принцев встали на защиту кошачества – о чём и говорил посол.
         
         – И мы тут действительно ни при чём?
         
         – На тот момент были ни при чём, а потом один из наших правителей, властитель Великого Леса Инаан, решил вмешаться. Он… Анар? Ты ещё тут? – спросила Алу, заметив, что взгляд её собеседника стал отстранённым.
         
         – Не совсем. Опять…
         
         
         
         – Таемасс, – прозвучал в сознании Анара исполненный силы глубокий, низкий голос.
         
         Следом за звуком пришло и изображение – Анару явился огромный чёрный леопард. Шкура его лоснилась, усы отливали старым серебром. Он попирал лапами чей-то плоский, как крабий панцирь, череп, весь будто изъеденный ходами жуков-короедов.
         
         – Гнев. Ярость. Зло проникает в наш мир, струится сквозь пространство и вливается в живущих. Отправляйтесь к людям в Канирали, – раскатисто прогудел кот кому-то невидимому для Анара. – Вы станете щитом на пути зла. Если не остановить эту болезнь сейчас, когда ей заражены единицы, то потом, когда она превратится в эпидемию, не в наших силах будет с ней совладать. Она поглотит и тех, кто подчинился ей добровольно, и тех, кто проявил равнодушие, и даже тех, кто противостоял ей. Бездействие – преступно…
         
         
         
         – Это… был… он? – выдохнул Анар, открыв глаза.
         
         – Да. Властитель Инаан собственной персоной, – хмыкнула Аниаллу, щёлкнув колпачком вечного пера; на этот раз она успела разукрасить только один палец. – Так мы тут до вечера просидим. Предлагаю запустить самоходку и продолжить разговор уже на лапах. Я проверила коридор на магию, вроде бы ничего опасного там нет.
         
         Анар нехотя поднялся. Ему ужасно не нравилось пользоваться самоходными чарами, хотя они и избавляли от множества неприятных обязанностей. Это заклятие позволяло написать для своего тела сценарий, согласно которому оно в течение нескольких часов могло ходить, бить поклоны, полировать статуи и петь гимны совершенно самостоятельно, без участия сознания. В это время алаям ничто не мешало мысленно болтать о чём душе угодно.
         
         Вот и сейчас, пока их заколдованные тела, бормоча молитвы, впихивали кусочки мяса в глотки десятков котов, рассевшихся вдоль стен, наши герои вернулись к прежнему разговору.
         
         – Итак, насколько я понял, этот Инаан решил отправить своих подчинённых в Канирали, чтобы они вычислили вражеского телепата?
         
         – Да. И это было огромной ошибкой.
         
         – Люди поймали их? И сочли их присутствие доказательством своих подозрений?
         
         – Нет. Каниралийцам такое вряд ли под силу. Мы и представить не могли, откуда придёт беда… но была та, которая сумела почувствовать её приближение – Властительница Тимела, соправительница Инаана. Она попробовала воспользоваться своим правом вето, но Инаан, нарушив древнейший из законов, не послушал её…
         
         
         
         …Высокая эалийка прижалась спиной к мощному стволу. Её чёрная кожа сливалась с тёмной корой, длинный гибкий хвост затерялся среди воздушных корней. Пальцы кошки вцепились в измочаленную ветку, глаза горели, рельефные мышцы подрагивали от сдерживаемого гнева. Её уши были вывернуты назад – туда, откуда, едва пробиваясь через чёрную стену деревьев, струилось ровное мягкое сияние.
         
         – Это Тимела, – донёсся до Анара голос Аниаллу. – Сразу после.
         
         – Мы в Ал Эменаит?
         
         – Да. Думаю, ты первый мужчина, побывавший в этой части леса. Мы возле Льен те анеис, Чаши Чувствующих, их святая святых. Слышишь? Они поют.
         
         Анар навострил уши. Лес заполнили звуки – манящие, чарующие, таинственные, какие-то… совершенно потусторонние – трудно было поверить, что они родились в кошачьей гортани. Анару вдруг жгуче захотелось присоединить свой голос к их голосам, почувствовать себя частью этого восхитительного целого.
         
         – Гимн единения чувств. Анеис исполняют его каждый раз перед тем, как разойтись с Совета, – прошептала Аниаллу. – Однажды я пела с ними. Этого не забыть.
         
         Тимела не двигалась с места. Видимо, она не хотела появляться на Совете. Лишь когда голоса стихли, она медленно двинулась на свет. Анар последовал за ней.
         
         Лес обрывался у обширной котловины. Воздушные корни крайних деревьев, переплетаясь и змеями сползая на дно, сплошь покрывали земляную чашу. В центре её белел небольшой водоём. Как диск полной луны, он переливался нежными оттенками золота. Примерно в хвосте над молочной гладью (параллельно ей) парил чёрный, веретенообразный камень.
         
         – Что это за… зрачок? – мысленно спросил Анар.
         
         – Самая лучшая «недумка», какую только можно достать. Она мешает смотрящему на неё думать – даёт логике пинка и освобождает дорогу интуиции, – хихикнула Аниаллу.
         
         Среди тёмной листвы окаймлявших чашу деревьев попарно пылали десятки разноцветных огоньков – зелёных, бирюзовых, оранжевых. Их свет мягкими бликами обрисовывал морды пантер, обладательниц этих лучистых глаз. Огоньки гасли один за другим. Совет закончился, и анеис расходились по своим делам. Тимела терпеливо ждала, по-прежнему не выдавая своего присутствия.
         
         Наконец лишь одна пантера осталась в Льен те анеис. Она лежала на свисающей над котловиной ветви, изящно скрестив передние лапы, и задумчиво смотрела на купающийся в молочном сиянии камень.
         
         – Это Ларе. Она к'элене – наставница Чувствующих. Их вторая мать, – пояснила Аниаллу.
         
         – Тимела пришла к ней за советом?
         
         – Нет. Она уже приняла решение. И пришла проститься, – глухо, с болью в голосе ответила Аниаллу.
         
         Сменив форму, Тимела спустилась на стенку чаши. В то же мгновение Ларе, резко оттолкнувшись лапами, взметнулась со своей ветви, одним прыжком перелетела через котловину и приземлилась на корень рядом с бывшей ученицей. Их морды были так близко, что длинные усы соприкасались. Тимела безропотно стерпела эту вопиющую фамильярность.
         
         – Клыки и когти, Тимела! – прошипела Ларе. – Сын Инаана и его телепаты все-таки отбыли в Канирали? Еще вчера вечером ты была вне себя от беспокойства и доказывала, хотя мне и не надо ничего доказывать, что вмешиваться в дела Канирали – подобно самоубийству! Ты обещала еще раз поговорить с Инааном… И что же?
         
         – Он сказал, что это мой гнев ослепляет меня, а ненависть к людям лишает меня права называться Чувствующей. «Быть может, тебе, Властительница, стоит примириться с прошлым? Ты анэис, и личные симпатии и антипатии не должны затуманивать твой внутренний взгляд», – передразнила соправителя Тимела.
         
         – А они затуманивают?
         
         – Нет. Я сказала ему об этом и предложила, если он не доверяет мне, выслушать других анэис.
         
         – Твоё смирение восхищает… – скривилась Ларе.
         
         – Он отказался. Сказал, что на этот раз ситуация слишком серьёзна, чтобы полагаться на предчувствия. Ни у меня, ни у тебя, Ларе, нет сколько-нибудь весомых доказательств…
         
         – Тимела! – Ларе хлестнула хвостом по боку. – Ты ходишь по кругу. Вчера ты полна решимости не допустить трагедии, а сегодня ты напоминаешь домашнюю кошку, которой рачительный хозяин подрезал когти, чтобы не причиняла хлопот.
         
         – «Обрезая мне когти», он был очень убедителен, Ларе. Он всегда убедителен: он – из первокошек, один из праотцов нашей расы, первый Властитель Ал Эменаит, давший имя нашему лесу, правивший им на протяжении тридцати веков… И заметь – правивший мудро.
         
         – Даже лучшие охотники порой промахиваются, – возразила Ларе. – Я понимаю, что смущает тебя. Мне ли не знать, насколько хорошо Инаан умеет аргументировать свою позицию и как ловко он умеет бить по чужим больным места. Но ты – анэис, ты должна быть выше всего этого. Великая Аласаис! Что за блохи завелись в шкуре этого мира? С каких пор телепаты взялись спорить с Чувствующими?!
         
         – А он и не спорит, – отозвалась опустившая голову Тимела, – он просто делает, как считает нужным, и, согласись, он заслужил это право.
         
         – Что ты говоришь! – воскликнула Ларе, ткнувшись мордой в подбородок Тимелы, чтобы заставить ту поднять голову. – Какое право он заслужил? Разрушить веками существовавший баланс? Мы процветали и процветаем лишь потому, что уважали и уважаем свой дух Кошки во всех его проявлениях, потому, что правители наши издревле в равной мере опирались на разум и интуицию. Мы помним, что у каждого и каждой из нас своя партия в великой песне жизни – и тем сильны. Телепаты думают, анализируют, мыслят холодно и рационально, анэис – чувствуют и вносят коррективы в их планы, когда это потребуется. Мир сложен. Жизнь сложна. Не до всего в ней можно додуматься, некоторые вещи можно лишь почуять. И ты, моя ученица и Властительница, должна была клыками и когтями отстаивать право решающего слова! Кому, как не тебе, знать, сколько раз советы анэис, наложенное ими вето спасало наш народ от ошибок. Вспомни, что я мурлыкала тебе в детстве: «Когда мы доверяем своей интуиции, наши глаза становятся подобными Глазам Аласаис, что смотрят на мир с высоты ночных небес. Ничто не может затуманить их взор – они выше личных чувств, выше разума и знаний. Они просто видят». В этом и есть суть нашего «неразумного» дара. Поведение Инаана противоестественно. Подозрительно противоестественно. Если бы речь шла о каком-нибудь человечишке, я списала бы эту выходку на невежество или острый приступ гордыни. Но Инаан – не человек. Он не может не понимать, что творит.
         
         – Я во всем с тобой согласна, – кивнула Тимела. – Возможно, я проявила слабость, была недостаточно настойчива. Этого уже не исправить.
         
         – Но это не повод лишать Ал Эменаит властительницы! – прошипела Ларе. – Уйдя к Дереву, ты вряд ли сможешь вернуться.
         
         – Пусть так. Я устала быть пленницей своих сомнений. Я хочу знать наверняка. Хочу, чтобы мои глаза и впрямь стали подобными Глазам Аласаис.
         
         – Тогда сама ты станешь подобной ночному небу – тёмной, холодной, далёкой от всего, что дорого тебе сейчас.
         
         – Возможно, я просто стану собой?
         
         – Я отдала бы лапу, чтобы это оказалось правдой, – вздохнула Ларе.
         
         
         
         Дикая кошка Тимела летела сквозь ночную тьму. Она прыгала с ветки на ветку, взбираясь всё выше и выше, на верхние ярусы леса. Мимо проносились стайки радужных льетри, поспешно упорхнули с её дороги мохнатые бабочки. Бегущая Тимела приводила мир вокруг себя в такое же смятение, какое царило в её душе. Она жаждала успокоения, искала ответов, подтверждений своим чувствам, и инстинкт, более древний, чем Инаан, более мудрый, чем все его слова и увещевания подруг, указывал ей тропу.
         
         На границе территории Совета анеис она остановилась, чтобы унять рвущееся из груди сердце. Выбрав дерево с жёсткой корой, Тимела принялась точить когти. С наслаждением изогнув спину, она сконцентрировалась на ощущениях в кончиках лап… и тут внезапно почувствовала, что кто-то недвусмысленно прихватил её за загривок. Разъярённая кошка развернулась и с размаху огрела незадачливого ухажера тяжёлой лапой по морде. Того буквально сдуло с ветки. Послышался треск ломающихся сучьев и шум листвы, сопровождающие жалобный мяв. Тимела не удосужилась даже проследить взглядом за падением своей жертвы. Благо, жертва была не только четверонога, но и наделена богиней даром всегда падать на эти самые четыре ноги.
         
         Сделав несколько прыжков, Тимела вдруг остановилась и с тоской оглянулась через плечо. А ведь Ларе права. Визит к Дереву изменит… всё, и в той новой жизни, уже не будет места ни ночному пению с сёстрами-анэис, ни ловле лягушек в роще Зелёных Воронок, ни солнечным ваннам в День кусачего светила, от которых шкура покрывается смешными дымчатыми кольцами… ни бесцеремонным поклонникам, подстерегающим тебя на любимых тропах.
         
         Тимела глухо заворчала. Сейчас не время поддаваться малодушным сомнениям. Властительница раздражённо дёрнула кончиком хвоста и продолжила свой путь...
         
         
         
         Видимо, Анару не положено было узнать путь к сердцу Ал Эменаит: видение его поблёкло, образ Тимелы растворился в ставшей единым зелёным пятном листве.
         
         – Так она ушла к Дереву, величайшей тайне Великого леса, ветви которого подобны корням, ибо из всего Бесконечного черпает оно свою силу и мудрость, – произнесла Аниаллу. – Не говори вслух, мы добрались до залов Мрака Безвременья, здесь нужно соблюдать полную тишину.
         
         Анар огляделся – вокруг царила тьма, густая, плотная, хоть когти об неё точи. Он не видел даже глаз Алу, хотя она шла рядом, держа его за руку.
         
         – И… что случилось дальше?
         
         – Тимела не вернулась от Дерева, а телепаты не вернулись из Канирали. Пока они разбирались что к чему, брат короля и младшие принцы устроили переворот. Множество людей погибло, в том числе и наследник престола. Король был свергнут, после чего на трон взошёл его второй сын. О принёс извинения Бриаэллару… И тут началось самое страшное – в Канирали прилетели драконы. Верные слуги наэй Смерти. Они обвинили наших телепатов в организации переворота и забрали их в свой дом, в Серебряные скалы, где семеро эалов и находятся по сей день. Мы понятия не имеем, что с ними стало, не знаем, каким образом Веиндор собирается расследовать события в Канирали, и собирается ли вообще. Нет вестей и от моей сестры Эталианны. Она прибыла в Серебряные скалы ещё до начала всего этого безумия… и как в воду канула.
         
         – Почему вы не попытались освободить их? Как Аласаис могла позволить кому-то судить своих детей?
         
         – Она не в силах им помочь. С Веиндором спорить бессмысленно и сражаться с ним невозможно.
         
         – Он что, прилетел бы и спалил Великий лес?
         
         – Спалил? Огнём? – усмехнулась Аниаллу, хотя в голосе её не было ни капли веселья. – Нет, Анар. Веиндор есть Смерть. Как наэй Перехода, он решает, кому когда умереть и кем возродиться, он может убить тебя, не прибегая к оружию. Ему – или любому из его драконов – было бы достаточно пролететь на своих призрачных крыльях сквозь лес, сквозь деревья, сквозь птиц, зверей и эалов. Забирая души последних. А лес… лес и его неразумные обитатели ничего бы и не заметили. Веиндор не карает невинных. Раньше он вообще никого не карал, не брался быть судьёй в мирских делах, не лез в политику.
         
         – Этого не может быть! – прошептал, почти прошипел, Анар, невольно опустив уши. – Если в Энхиарге существует раса, наделённая такой силой, то она должна уже многие тысячелетия диктовать свои правила всем остальным его обитателям. Или, быть может, так уже и происходит?
         
         – Нет, конечно, нет, – нервно рассмеялась Аниаллу, – у драконов нет иных целей, кроме служения гармонии в Бесконечном, добру, хотя и в непонятной большинству существ форме. Они во всём подобны своему владыке, а его не интересуют ни власть, ни богатство. У них нет ни амбиций, ни страхов, ни привязанностей… в общем – никакой личной жизни. Вот такой у нас выдался весёленький год. Раньше, оказавшись в опасной ситуации, я говорила, что нас вот-вот накроет пёсьим брюхом, а теперь – теперь это брюхо превратилось в драконье. Чести, конечно, больше, но удовольствие – то ещё. Впрочем, насколько я понимаю, раз уж ты отказался от редкой возможности быть всесильным владыкой в безопасном и неизменном Руале, в скорости это будут и твои проблемы.
         
         – Жду не дождусь, – с чувством вслух заявил Анар.
         
         Аниаллу предостерегающе зашипела, но было уже поздно. Справа полыхнуло багровым огнём. Падая на пол, Анар подумал, что теперь он знает, каково приходится яйцу, когда кухарка разбивает его о край миски и начинает растаскивать пальцами края скорлупы… Слава Аласаис, её Тень вовремя прикончила «кухарку». Ледяные пальцы заклятия разжались, и Анар снова смог дышать.
         
         – Что-то многовато со мной в последнее время неприятностей, – мысленно прохрипел он.
         
         – Да уж, расслабился, мышей не ловишь. Мы, определённо, дурно друг на друга влияем, – хмыкнула Аниаллу. – Встать сможешь? Хорошо бы нам убраться отсюда поскорее. Давай помогу.
         
         Опираясь на плечо сианай, Анар с трудом поднялся на ноги и заковылял по коридору. Через несколько сотен шагов впереди забрезжил свет. Алаи вышли в следующий зал, и Анар с тяжёлым вздохом опустился на постамент одной из статуй.
         
         – И зачем только прекрасной госпоже сианай такая обуза? – пропыхтел он, ощупывая макушку; вроде бы череп был цел.
         
         – Как зачем? – округлила глаза Аниаллу, убирая за уши растрепавшиеся пряди. – А, ты же не знаешь! Чтобы срезать путь через залы Возмездия, необходимо принести в жертву алая-еретика королевской крови. Ты алай? Алай. Высокородный? Высокородный. Про еретика даже не спрашиваю. Вот и оправдание твоего здесь присутствия. Тебе легче? Уже не чувствуешь себя бесталанным дармоедом? – тепло улыбнулась госпожа ан Бриаэллар.
         
         – О нет! Моя жизнь обрела смысл! Униженно благодарю и лобызаю твои божественные лапы. – Анар качнулся вперёд, но не рассчитал силу и едва не свалился с постамента.
         
         – Тебе только дай повод, – давясь смехом, дёрнула его за воротник сианай.
         
         – Каюсь, грешен. Гр-решен, каюсь, – раскатисто замурлыкал Анар.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Анар не переставал удивляться себе. Как быстро он «оттаял», с какой лёгкостью воспринял перемены в жизни.
         
         Трудно представить, сколько любому из его соплеменников-руалцев пришлось бы «переваривать», например, известие о том, что в Бесконечном существует сила, превосходящая Аласаис. Грозная Мать Всех Кошек вынуждена склонять голову, увенчанную короной владычицы всего сущего, перед каким-то крылатым гадом? Немыслимо. Ужасно! Лучше и вовсе не жить на свете, чем жить с грузом такого знания. А Анар? Нет, это «разоблачение», конечно, ранило его самолюбие, но отнюдь не выбило почву из-под ног... как и другие «открытия». Многое в рассказах Аниаллу изумляло, даже потрясало его, однако потрясение это проходило подозрительно быстро. Больше того – с каждым днём он чувствовал себя всё более уверенными и… счастливым. Былое отчаяние истаяло, как синяк, обработанный целебной настойкой. Мир Анара не перевернулся кверху лапами, он наконец-то встал на эти самые лапы. Дела шли именно так, как им следовало идти. Анар был там, где ему следовало быть… причём в самой что ни на есть подходящей компании.
         
         И всё же кое-что портило эту радужную картинку. Временами его обожаемая «госпожа Пыльный Нос» уподоблялась… царице Амиалис. «Призрак» доруалского Анара тоже не давал ей покоя. Если мать видела в Анаре наивного растяпу, то Аниаллу – дракона в кошачьей шкуре, день и ночь трясущегося, не покусился ли кто на его Священную Свободу. Алу всё время осторожничала, перестраховывалась, переспрашивала – не задела ли его тем или иным высказыванием или поступком? Поначалу эта забота льстила Анару, потом начала утомлять. Всё это было донельзя странно. Если верить легендам, Тень Аласаис должна была видеть его насквозь, со всеми потрохами, как одну из тех прозрачных рыбёшек из Ал Эменаит. Но она явно не видела...
         
         Один случай поразил Анара до глубины души. Они с Аниаллу как раз миновали залы Правоверных, место хранения одноимённого Кодекса, и, свернув из основного коридора под тёмную клыкастую арку, вышли в какой-то узкий сырой туннель. Засунув в нос пару губчатых шариков, Алу извлекла пучок пантерьих усов, перевитых серебряной нитью, и, запалив его заклинанием, принялась зажигать лампады в нишах. Отбивая поклоны на каждой ступени, она поднялась по широкой лестнице и, словно в нерешительности, остановилась перед медной чашей, опирающейся на головы четырёх кроваво-красных котов.
         
         – Ну вот, мы и добрались, – промурлыкала Алу, бросая остатки усов в чашу.
         
         – Это место не похоже на Гробницы, – оглядевшись, нахмурился Анар.
         
         – О да. Это не Гробницы, – с какой-то недоброй многозначительностью согласилась Аниаллу. – Это залы Возмездия. Цель твоей жизни. Короткой и жалкой.
         
         Она резко обернулась к Анару, и он отшатнулся. Перед ним стояла грозная тал сианай – настоящая, руалская, с кривым кинжалом-когтем в высоко поднятой руке. Презрение и жажда крови не обезобразили её черт, а напротив, придали им будоражащую хищную прелесть. От неё так и веяло силой, уверенностью в своём могуществе, а, как всякий руалец, Анар считал силу и уверенность весьма привлекательными.
         
         Он решил подыграть ей… но тут его деланное изумление сменилось изумлением вполне натуральным. Аниаллу купилась – поверила в то, что он поверил ей. Она оцепенела от стыда. Решив, что её шутка, мягко говоря, не удалась, ошеломлённая собственной тупостью и чёрствостью, Аниаллу застыла, безвольно повесив руки и почти не дыша…
         
         Несколькими минутами позже две кошки – золотая и чёрная – лежали, свернувшись одним клубком. Прилизывая вздыбившуюся шерсть на загривке Анара, Алу не переставала бормотать извинения ему в затылок – что шутка её дурацкая и крови-то требовалась всего капелька. У Анара же глаза лезли на лоб от нереальности происходящего. Взяв себя в руки (и, что уж греха таить, вдоволь насладившись прикосновениями её шершавого языка), Анар, вывернув голову, посмотрел на сианай долгим обиженным взглядом и, вздохнув, примирительно пробурчал:
         
         – Ладно. Откуда брать будем?
         
         – Откуда тебе будет угодно, – улыбнулась «прощённая» Аниаллу.
         
         – И, может, обойдёмся без ножей? Своими средствами? – подумав секунду, добавил Анар.
         
         Ему страсть как хотелось проверить одну гипотезу, но Аниаллу, увы, пришлось на сей раз воспользоваться кинжалом-когтем, а не собственными когтями – того требовал ритуал. Эксперимент пришлось отложить. Ненадолго.
         
         
         
         ***
         
         
         
         На следующий день алаи добрались до входа в Гробницы. И… забуксовали. Массивные створки оказались на диво прочно запечатаны. Трое суток посменно Анар и Алу колдовали над хитроумными запорами, не разговаривая ни о чём, кроме магических ухищрений. Утром четвёртого дня, когда конец мучениям был уже близок, Аниаллу вернулась со «смены» в их импровизированный лагерь и застала Анара за весьма странным занятием. Привалившись к колонне, его экс-Высочество методично расцарапывал себе предплечье. Раз за разом он наносил себе длинные порезы и наблюдал, как они медленно закрывались, исчезая без следа.
         
         – Я запустила «взломщика». Если повезёт, он добьёт последние заклятья. Что ты делаешь?
         
         – Готовлюсь к проведению опытов.
         
         – Анар, если твоя кровь и помогла открыть одну дверь, это не значит… – устало потёрла лоб Аниаллу.
         
         – Я ничего не говорил про дверь, – перебил её алай.
         
         – Вот как? И что же ты… О, я поняла. Это такая психическая декомпрессия. Ты слишком быстро перешёл из среды с повышенным давлением догм и стереотипов в зону с пониженным их давлением – и повредил мозг. Как я раньше не догадалась? Нарушение координации, эйфория, а теперь вот ещё и… это.
         
         – Ты патологически несерьёзна, – по-прежнему не глядя на неё, буркнул Анар.
         
         – Так чем же ты всё-таки занимаешься? – усевшись рядом, спросила Аниаллу.
         
         – Решаю головоломку. Пытаюсь понять, что может вогнать в краску Тень Аласаис?
         
         – С энвирзийской бранью ты не знаком, так что вряд ли тебе удастся нацарапать на себе нечто, способное смутить мою всесторонне образованную персону, – усмехнулась Аниаллу.
         
         – Не думаю, что дело здесь в тексте. В прошлый раз текста вообще не было, а эффект был достигнут.
         
         – Какой такой прошлый раз? Я что, уже была жертвой изуверских опытов?
         
         – Нет. Пока я только наблюдал. Под «тем разом» я имею в виду момент нашего знакомства, когда Твоё Богоподобие изволило располосовать мне руку, доказывая, что оно, то есть ты – тал сианай. Ты оцарапала меня и покраснела. Что же могло быть тому причиной? – спросил Анар, и от его пытливого взгляда Алу стало не по себе. – Из моих более поздних наблюдений следует, что ты смущаешься и, я бы сказал, пугаешься каждый раз, когда тебе кажется, что ты вторглась в моё личное пространство, покусилась на мою свободу. Свободу воли в первую очередь. Помнишь тот случай с рыбой – яркий образец!
         
         – Уважать чужую свободу – вполне естественно, – пожала плечами Аниаллу.
         
         – Не будем спорить, – поднял руку Анар. – Но в вышеупомянутый день нашего знакомства ты не прибегала к телепатии, предпочтя наглядно продемонстрировать мне, что ты тал сианай, вместо того чтобы просто внушить мне веру в это.
         
         Аниаллу кивнула.
         
         – Отсюда вопрос – что могло тебя так смутить? Возможно, в тот момент ты поняла, что кто-то другой оказал на меня некое влияние.
         
         – Можно придумать тысячу причин… – быстро проговорила Алу.
         
         – Но верна-то только эта, не так ли? – довольно улыбнулся Анар.
         
         Сианай промолчала.
         
         – Прекрасно. Осталось только установить, что именно это было за вмешательство. Что мы имеем? Раны, нанесённые мне твоими когтями, заживали в два этапа. Сначала они затягивались так, будто я сам оцарапал себя, без всяких световых эффектов и сверхъестественных ощущений, если не считать эдакой блаженной истомы, будто ты не оцарапала меня, а поцеловала. Моё излечение вогнало тебя в краску, и ты поспешила воспользоваться своими чарами тал сианай. На этот раз синий свет и ощущение снисхождения божественной благодати присутствовали.
         
         – Ты очень наблюдателен, – вздохнула Алу.
         
         – И я спрашиваю себя, свидетельством чего может быть способность исцеляться от ран, нанесённых Когтем Карающим? – воодушевлённо продолжал Анар. – Вероятно, какого-то особого Пути.
         
         – Анализ крови на Путь? Забавно, – выдавила Аниаллу.
         
         – Забавно, – кивнул Анар. – Это вообще всё охвостеть как забавно. Но только не для тебя. Ты терзаешься, а значит, в этом особом Пути есть какой-то подвох. Причём подвох этот тебе таковым не кажется – иначе ты не смутилась бы, а преисполнилась негодования, как тогда, когда узнала о том, что мать украла мою память. Но ты уверена, что я, в силу болезненного драконьего свободолюбия, выгоды своей от этого предопределения уразуметь не смогу.
         
         – Думаю, слово «выгода» тут не совсем подходящее… – попыталась вставить слово Алу.
         
         – И последний момент, – «добил» её Анар. – Моя вышеупомянутая истома и степень твоего вышеозначенного же смущения наводят на мысль, что это предопределение касается нас обоих.
         
         – Какая вопиющая, бесстыжая, возмутительная наглость, – отведя глаза, пробормотала Аниаллу, и Анар вдруг почувствовал себя странно взрослым рядом с этим… священным котёнком.
         
         Да, именно священным котёнком, который внушает благоговение своей богоизбранностью, способностью проводить в мир благодать Аласаис, но в то же время остаётся котёнком, сующим лапы в жаровни с благовониями и боящимся уборщиков-рабов.
         
         – Ты и вправду думаешь, что я впаду в истерику, узнав, что у нас с тобой общий Путь?
         
         – Не в истерику, а в ярость, – вздохнула Аниаллу.
         
         – Поразительно. Скажи, это моя… драконовость не позволила тебе заглянуть в мою душу – увидеть, что я хоть и полудракон, но всё-таки не полудурок?
         
         – Нет. Будь я простой алайкой, она, конечно, помешала бы… но я не простая алайка.
         
         – Это уж точно, – многозначительно сказал Анар. – И что же тогда не даёт Твоему Богоподобию развеять тяжкие сомнения? Тем более что я совсем не возражаю.
         
         – Драконы – существа непредсказуемые. Хотя сейчас ты кажешься мне даже большим алаем, чем я сама, я не могу…
         
         – Считать себя застрахованной от обвинения в ментальном изнасиловании, – буркнул Анар.
         
         – Мне по силам заглянуть в твои мысли, но, при всём моём сианайстве, высока вероятность, что ты это заметишь. И как это будет выглядеть? Мало того, что я ни с того ни с сего свалилась тебе на голову, так ещё тут же принялась в твоей голове копаться.
         
         – Своими маленькими грязными лапками, – подсказал Анар, глядя на Алу так, будто у неё выросло третье ухо.
         
         – Я дорожу тобой, – проигнорировав его шутливый тон, с чувством сказала сианай.
         
         – Я тоже дорожу тобой. И именно поэтому я не против такого Пути и того, чтобы ты лезла мне в голову…
         
         – Грязными лапками, – в свой черёд вставила Аниаллу; она наконец улыбнулась, и от этой улыбки им обоим стало значительно легче.
         
         – Ну, лапки лучше предварительно продезинфицировать. А то мало ли что. – Анар помолчал и, посерьёзнев, добавил: – Я люблю тебя, доверяю тебе и хочу, чтобы ты видела меня так же ясно, как я вижу тебя.
         
         – И… тебя не пугает, что это – навсегда?
         
         – Есть вещи, которыми невозможно пресытиться. Посмотри и сама увидишь.
         
         Аниаллу прикрыла глаза и посмотрела. Он не лгал ни ей… ни себе. Он почувствовал связь между ними задолго до того, как она впервые произнесла слово «Путь», говоря о любви между существами. Ощущение прочности этой связи ничуть не пугало Анара, оно лишь несколько притупляло остроту его чувств, превращая страсть в блаженную, безмятежную нежность – спокойную и немного горделивую.
         
         – Вот как всё славно устроилось, – сказал Анар, когда Алу медленно, словно пробудившись от глубокого, сладкого сна, подняла увлажнившиеся ресницы. – А я-то уж было начал жалеть, что ты оказалась тал сианай, а не служанкой моей матери.
         
         Аниаллу недоумённо дёрнула ухом, а потом, вспомнив, с какой целью Амиалис подсылала к Анару своих помощниц, рассмеялась:
         
         – Помнится, ты напророчил нашему царственному союзу не самое радужное будущее: я – в могиле, ты – в дурдоме.
         
         – Дурхраме, – поправил Анар. – Думаю, трагический финал только придал бы нашей истории очарования. Какой был бы роман! Эх, Амиалис, Амиалис… Приятно было обнаружить, что, хотя мать и подвела, о наших судьбах позаботилась гораздо более опытная сводня. Вот. Я сознался. Теперь можешь считать меня мерзким приспособленцем.
         
         – Ты и вправду можешь быть очень мерзким, – сказала Аниаллу и, склонив голову набок, посмотрела на Анара с такой нежностью, что у него закружилась голова.
         
         Нагнувшись, он ласково потёрся кончиком носа об её переносицу.
         
         – А ещё я могу быть въедливым, занудным, рассеянным и… склонным к самокопанию. Клещом-меланхоликом.
         
         Аниаллу провела щекой по его щеке и, касаясь губами кромки уха, промурлыкала:
         
         – Летающий клещ-меланхолик и философствующая мокрица с раздвоением личности. Мы с тобой определённо друг друга стоим.
         
         Хрюкнув от смеха, Анар легонько цапнул её за порозовевшую шею и прижал к груди свой ненаглядный Коготь Карающий.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         11. БЕЗДНА
         
         
         
         Душа каждого из нас – глубокий тёмный колодец. И что бы ни дремало на дне его, призыв Бездны заставит это пробудиться.
         
         Нимиол Близкий-к-Источнику
         
         
         
         Если отправиться из Руала на юг, преодолеть Энайские горы Наэйриана, а потом, изнывая под палящим солнцем, пересечь пески Приина, то можно оказаться на вымершей серой равнине. Имя ей – пустыня Оскаленных Клыков, ибо вся она утыкана скалами – тонкими, острыми и загнутыми, как зубы дракона. Редко расходятся над нею тяжёлые чёрные тучи, а если это и случается, то на потрескавшуюся землю проливается мертвенный свет лун или багровые лучи солнца – что делает картину ещё более мрачной.
         
         Посреди пустыни зияет колоссальная воронка. Окружённая клыками скал, она походит на распахнутую пасть исполинского зверя, готовую проглотить, засосать в себя само хмурое небо. Неровные склоны её сплошь выложены древними черепами – в глазнице каждого могут стоять на плечах друг у друга по двое, а то и по трое алаев.
         
         Края воронки кажутся живыми: мириады существ покрывают скалы шевелящимся слоем своих тёмных тел, словно пчёлы – спелые соты. Твари эти гибки, жилисты, крылаты. Голоса их наполняют воздух громким гулом. Они вечно ждут добычи и вечно сражаются за неё. Заприметив путника, дерзнувшего приблизиться к воронке, они с алчным клёкотом срываются со скал и мчатся к нему, сверкая глазами, раздирая когтями перепонки конкурентов…
         
         Те из них, что покрупнее, доставляют пассажиров и грузы до ближайших поселений, другие помогают всем желающим спуститься к черепам – в город, лежащий за призывно пылающими глазницами. Спуститься в Лэннэс, в Бездну, в Город Черепов – в гигантский каменный муравейник, отделанный тусклой мозаикой из костей и обломков оружия, выстланный колючей сетью подземных одуванчиков, наполненный пьяным мёдом их золотого света.
         
         Света, что пронизывает тебя насквозь, от пальцев ног до макушки, кружа голову, будоража кровь. Тебе кажется, что тело твоё расправляется, точно скукоженая, иссохшая губка, которую окунули в благовонную ванну. Мышцы сладко ноют. Тебя одолевают желания. Тебе хочется всего и сразу – попробовать жареных гусениц, станцевать на столе, затеять драку, зарисовать в блокнот диковинного ящера, узнать, каково это – провести ночь с многорукой куртизанкой. Сияние «солнц Бездны», мешаясь с багровым светом её знаменитых огненных озёр, струится в твою душу, подмывая фундамент морали, подтапливая ледяные оковы осторожности. И вот ты уже готов броситься во все тяжкие, упасть в жаркие объятия этого города-хищника, где приключения и тайны прячутся в каждой щели, под каждой ржавой банкой – как тараканы, как ядовитые тараканы-убийцы. О да! Кажется, что сам воздух здесь трепещет в предвкушении чего-то неизведанного, захватывающего, сладостного и ужасного.
         
         Сладостно ужасного…
         
         Лэннэс, подобно росянке, заманивает гостей своим порочным, волнующим ароматом, обещанием невиданных чудес и безжалостно пожирает их. Никто не считает убитых, мало кто ищет пропавших – уже через считанные дни про них говорят, что они «канули в Бездну». Она ненасытна – её необъятные недра могут вместить в себя в тысячи раз больше крови, чем уже всосали трещины на дне её пещер…
         
         Но находятся и такие субъекты, которых Лэннэс так и не удаётся переварить. Купание в её едком соке для них – священное омовение: бодрящее, воодушевляющее, исцеляющее душевные раны. Они ныряют, пускают пузыри, брызгают друг на друга кислотой и насмехаются над теми, чьи жалкие останки рваными тряпками медленно опускаются на дно. Этих «бездностойких» товарищей здесь зовут «матёрыми черепами».
         
         Они – не просто мастера выживания, они – фанатики Бездны, смакующие её изысканные, отборные ужасы, как редкое лакомство. На улицу нельзя выйти без оружия? Чудесно! Земля так и норовит треснуть у тебя под ногами? Прекрасно! Городом «заправляет» парочка маньяков, один из которых обожает топить неугодных в лавовых озёрах, а вторая – пришивать их к стенам пёстрой шерстью? Великолепно! В результате даже витрина кондитерской в Бездне походит на выставку в магазинчике ужасов. Прилавки усыпаны пастилой в форме костей, зубов и оторванных языков, шейки сахарных голубок венчают сахарные же черепа, а безобидное пирожное с кремом, кажется, так и буравит тебя красными глазками вишен, плотоядно ухмыляясь кривой прослойкой, будто говорит: «Это мы ещё посмотрим, кто кем пообедает…»
         
         Главный кошмар каждого матёрого черепа – это Бездна, в которой воцарились закон, порядок и единообразие, как в каком-нибудь унылом городишке на поверхности. Старожилы Лэннэс всячески подчёркивают своё отличие от разжиревших, изнеженных и зашоренных «вершков», всего этого «наивного мяса», не знающего, какого цвета их собственные кишки и уверенного, что их местечковый божок Фырхыва Прекрасноликий – творец всего Бесконечного.
         
         Чувствовать себя царём горы весьма и весьма приятно, однако… однако это может приесться. В Лэннэс же никогда не бывает скучно. Она – многоглавый дракон-лицедей, постоянно меняющий маски. Она кипит, клокочет, переливается, словно зелье в котле алхимика, куда чокнутый маг без разбора всыпает, вливает, выдавливает опасное содержимое своих банок и бутылок. Через тысячи порталов-медуз в Бездну стекаются торговцы, искатели приключений, философы, художники, убийцы наёмные и убийцы по призванию, полубезумные учёные и безумные проповедники. Все те, чьим идеям, мечтам, пристрастиям не нашлось места на поверхности. Те, кто жаждет новых острых впечатлений, мечтает приправить свою жизнь… пусть даже собственной же кровью.
         
         
         
         Как ни странно, но есть в Бездне и относительно безопасные уголки, где искусственно расширенные коридоры превратились в улицы, лавовые озёра обнесены надёжными решётками, а через дымящиеся разломы перекинуты мостики. Тут даже можно встретить кое-какую живность, которую в других районах давно отловила и съела городская беднота.
         
         Вот через дорогу скачет на двух лапах кимм – обитатель сырых и тёмных мест, гроза свалок, разоритель мусорных бачков. Болезненно-белая кожа, перечёркнутая оранжевыми полосами, висит складками под подбородком, усы на длинной тонкой мордочке постоянно подёргиваются в такт настороженно принюхивающемуся носу, взгляд узких глазок рыскает по сторонам…
         
         Кимму осталось сделать пару прыжков, прошмыгнуть мимо округлого булыжника, заляпанного зеленоватыми пятнами плесени, и юркнуть в подвал, когда ноздри его уловили подозрительный запах – опасность! Опасность оказалась быстрее. Шероховатая поверхность «камня» зашевелилась, сморщилась, и он прыгнул на заверещавшего кимма. Короткие пенькообразные зубы сомкнулись на трепещущем тельце, заглушая пронзительный вопль.
         
         Шампп, жабообразная тварь с коротким хвостом, в считанные мгновения натянулся на свою ещё живую жертву. Его пятнистый живот раздулся почти вдвое, заставив лапки смешно торчать в стороны.
         
         Послышался стук колёс по щербатому камню мостовой. Шампп с трудом поднял голову – к нему приближалась громоздкая телега, запряженная парой двуглавых ящеров. Звери недовольно взревели, когда возница рванул на себя толстые поводья. Спрыгнув с телеги, он оправил свои пегие лохмотья и прыгающим шагом направился к двери дома неподалёку. Шампп рыгнул и, волоча брюхо, пополз к телеге. Он протащил его мимо переминающихся с ноги на ногу «коней», держась подальше от их мощных лап, мимо украшенных стеклянными дисками колёс и, наконец, оказался под дощатым днищем телеги. Перевернувшись на спину, шампп оттолкнулся тыльными сторонами лап и прилип ко дну повозки.
         
         Так он будет висеть неподвижно несколько счастливых часов и переваривать… Если его не заметит кто-нибудь из городских обитателей. Свеженькая шамппятина, фаршированная сочной, чуток переваренной киммятиной – вкуснотища!
         
         
         
         Едва различимая тень метнулась из-под тента, прикрывающего телегу. Она протанцевала по крыше, скрытая от глаз прохожих кованым парапетом, покрытым алыми шипами со шкуры стахха – страшноватым украшением какого-то богатого дома, перемахнула через конёк, спрыгнула на площадку перед дверью трёхэтажного дома и, шарахнувшись от света фонаря, стекла вниз по лестнице. Перебежав к нагроможденью ящиков, бочек и ещё какого-то хлама, сваленного в углу двора, серый призрак затаился там, скрытый более густой тенью, чем та, что была его плотью.
         
         Тянулись минуты, и вот наверху здания напротив стены, около которой располагалась засада, вырисовался округлый силуэт большого кота. Коротковатый хвост задумчиво изогнулся – его хозяин озирал окрестности. Ярко-зелёные глаза исследовали двор, скользнули по тому месту, где затаилась тень, но явно не заметили её. Серый призрак довольно усмехнулся в усы.
         
         Между тем кот мягко спрыгнул с крыши и стал спускаться по лестнице. Тень пристально следила за тем, как пушистые лапы с неряшливого вида клочками шерсти между пальцами неспешно переступали со ступеньки на ступеньку. Наконец толстяк закончил спуск и в нерешительности уселся на замызганный половик. Втянув носом воздух и, очевидно, не почуяв ничего угрожающего, он начал умывать мордочку. Надолго кота не хватило. Он всего пару раз лениво мазнул лапой по блудливой физиономии, чихнул, зевнул и вразвалочку направился прямиком к куче мусора. Подпустив его поближе, серый призрак тихо заворчал и бросился на толстяка.
         
         Опустившись на землю рядом с остолбеневшим котом, тень обрела очертания стройной кошки, одетой в короткий гладкий мех ровного пепельного окраса. Её зелёные глаза были недовольно прищурены.
         
         – И долго я должна тебя ждать? – прозвучал в голове кота холодный голос кошки-тени.
         
         – О, шаами Нела, – замурлыкал обладатель выступающих полосатых боков, пытаясь фамильярно обнюхать нос и шею отстранившейся кошки, – я совсем пор;растерял гор;родские ма;нер;ры, гоняясь здесь за кр;рысами… Моя хозяйка, знаешь ли, не кормит меня даром – вот положи ей каждый день на крыльцо по крысе из её складов, тогда и угощайся сколько влезет.
         
         – Скоро перестанет влезать, Номарр, – грустно сказала кошка.
         
         Проходя мимо своего собеседника, она провела кончиком хвоста по его усам, и кот загудел как расстроенная арфа. Он подобрался, готовясь оскорблённо отпрыгнуть в сторону, но потом решил, что ему лень это делать, и остался стоять, где стоял.
         
         – А знаешь, мне сказали, что ты должен был охотиться здесь вовсе не на крыс, а на… более крупную дичь, – лукаво протянула Нела.
         
         – О да! – согласился кот и блаженно прикрыл глаза. – Я нашёл нашего героического дружка.
         
         Нела не смогла сдержать радостного мяуканья, хвост её возбуждённо дёрнулся – кошка-тень предвкушала интересную охоту.
         
         – Тогда ты должен проводить меня к его… логову, – не говоря вслух ни слова, сказала она, – и можешь отправляться с донесением о своей находке к Старшим.
         
         – Так я свободен? – кот едва не подпрыгнул от радости; пушистая кисточка его хвоста взметнулась вверх, уши стали торчком.
         
         – Да;а;а, – протянула Нела, – но только если твой дружок – это наш дружок.
         
         – Это Энбри, – резко тряхнул головой Номарр, а длинная шерсть на его брюхе метлой прошлась по пыльной земле. – И подружка его с ним, как и говорили.
         
         – Хорошо, тогда пошли, покажешь мне его дом и…
         
         Нела не успела договорить. Сверху, из неосвещённого окна третьего этажа, на кучу мусора, где они с Номарром только что прятались, полетел очередной ящик. Упав на землю чуть в стороне от остального хлама, он разлетелся на куски. Кошки едва успели отпрыгнуть от потока мелких острых щепок.
         
         – Двуногие… – наморщил нос кот и засеменил прочь.
         
         Нела напоследок окинула двор быстрым взглядом и догнала его.
         
         Свернув за угол, Номарр остановился около облупившейся двери – видимо, она вела в дом подлого метателя ящиков, – поднял хвост и от души поставил на двери обидчика свою пахучую метку. Покончив с этим жестом благородной мести, Номарр полюбовался на дело хм… «рук» своих и, довольно хмыкнув, вспрыгнул на подоконник, откуда перелетел на крышу. Нела взметнулась следом.
         
         Под лапами кошек потянулись пёстрые безднианские улочки. Номарр то и дело останавливался, принюхиваясь к подозрительным запахам, прислушиваясь к голосу Лэннэс. Кошка-тень тенью следовала за ним, едва касаясь крыш своими аристократическими лапками. Её озадачил резкий контраст: на одних улицах так и кишел народ, другие, по виду точно такие же, были пусты. «Как желудок Номарра, если он не принесёт крысу», – усмехнулась Нела. – «Интересно, что там?..» Впрочем, она не была уверена, что хочет знать ответ на этот вопрос…
         
         – Нела, а могу я узнать, с чего это Старшие послали нас с тобой выслеживать этого психованного полуэльфа? – нарушил молчание Номарр.
         
         – Вроде бы какие-то шишки из Анлимора захотели быть в курсе его ближайших планов и предложили Старшим выгодный контракт, – на бегу ответила Нела. – Не знаю точно. Да и знать не желаю.
         
         – Может, хотят отблагодарить его за очередной подвиг?
         
         – Может быть, и так. Я бы ничего не имела против!
         
         
         
         «Подвиги» благородного рыцаря Энбри давно стали притчей во языцех. Они походили один на другой как кукушечьи яйца, и пользы от них «осчастливленным» гражданам было ровно столько же, сколько хозяевам разорённых гнёзд.
         
         Сценарий был примерно таким: Энбри появлялся в каком-нибудь мелком, глубоко провинциальном государстве, куда слухи о его деяниях ещё не успели докатиться, и начинал уничтожать чужую кладку... Простите – начинал бороться с законами и традициями, в коих видел причину всех несчастий местных жителей, и подбрасывать взамен свежевыдуманные альтернативы.
         
         Как и положено кукушке, Энбри до времени держался в тени, вкладывая свои реформаторские идеи в уста влиятельных друзей, каковыми обзаводился с поражающей воображение лёгкостью. Энбри был прекрасным оратором, одним из тех, кто способен уговорить харнианца купить водяной матрас. Его бескорыстие подкупало, энтузиазм заражал, речи казались на редкость разумными, проекты – просчитанными до мелочей, так что высокопоставленные жертвы полуэльфа некоторое время оставались в полной уверенности, что обрели в нём неоценимого помощника.
         
         Бедняги! Они слишком поздно понимали, что идеи Энбри да и сам он – с гнильцой. Последствия его прожектов с каждым разом становились всё плачевнее. Энбри искренне расстраивался, но это не спасало его от гнева соратников, прозревших, к чему ведут втюханные им реформы. Полуэльфа изгоняли…
         
         Но наш рыцарь без совести и чести всегда возвращался. Теперь он принимался ругать власть, обвиняя бывших товарищей в вероломстве, в циничном надругательстве над его блестящими идеями, в искажении их подлинного смысла, приведшем к ужасным последствиям. Число его единомышленников росло день ото дня… В разнесчастном государстве вспыхивала гражданская война.
         
         Слава Бесконечному, сторонникам Энбри ни разу не удалось одержать победу. Война заканчивалась так же стремительно, как и начиналась: либо властям удавалось объяснить подданным, что кажущиеся им такими привлекательными идеи полуэльфа ведут страну к краху, либо они просто убирали всех бунтовщиков. Затем Энбри начинали ловить: в первом случае всем скопом, во втором – только силами правительственных войск.
         
         Энбри неизменно везло, он ускользал от погони или чудесным образом совершал побег уже из тюрьмы. Израненный, с разбитым сердцем полуэльф приползал к очередному, ещё не успевшему в нём разочароваться другу. Там «доблестный» рыцарь зализывал раны, потчуя восторженного слушателя историями о несправедливости, жестокосердии и предательстве.
         
         Был случай, когда один из друзей Энбри, глубоко тронутый его рассказом, собрал армию и двинул войска на владения нанесшего ему обиду правителя. Добравшись до места, полные праведного гнева и решимости отомстить за благородного товарища своего господина воины услышали подлинную историю произошедшего конфликта. Их наивный командир места себе не находил от досады. Принеся извинения несостоявшемуся противнику, он повернул своё войско обратно, вознамерившись преподать Энбри последний в его жизни урок. Увы, изворотливый полуэльф прознал об этом и пустился в бега. В который раз…
         
         Последняя жертва Энбри, царь Аншог, больше других преуспел в деле избавления Бесконечного от сей остроухой персоны, но и ему не довелось испить чашу триумфа. Полуэльф улизнул чуть ли не из-под топора палача и добрался до храма Тиалианны.
         
         
         
         – И с чего это танаи приняли его? Вот же скользкие гады! – возмутилась Нела. – Попался бы этот к’тшансс мне, я бы его из когтей не выпустила да ещё зубами придержала, чтоб не дёргался!
         
         – Думаю, жрецы попросту не захотели лишиться одного из любимых наглядных пособий, – пробормотал Номарр, с трудом затащив свой роскошный филей на темя змееголовой кариатиды. – «Вредно ли отказываться идти своим Путём? Послушайте историю Энбри и сами ответьте на этот вопрос!»
         
         – При чём здесь Путь? – обернулась через плечо Нела; она тоже запыхалась и, положив серебристую лапку на выпуклый глаз кариатиды, прилегла перевести дух.
         
         – Ну как же! – щёлкнул челюстями Номарр. – Энбри – превосходный образец добровольно-неПутёвого создания, радостно подтёршего свой гладкий эльфийский зад своим же блестящим политическим будущим. У Энбри дар агитировать, в его голову иногда забредают необычные мысли, но он взбалмошный, непоследовательный, недисциплинированный обормот. Критичность к себе и своим выдумкам между его острыми ушами и не ночевала. Вот душка Бесконечный и свёл его с идеальным деловым партнёром – тем, кто смог бы компенсировать все эти недостатки. У танайских жрецов он проходит под кодовым именем «Ирбнэ», оригинально, правда?
         
         – Очень, – скривилась Нела.
         
         – Дополняя друг друга, эти двое смогли бы многого добиться. – Номарр попытался потереться о бок спутницы, но она с шипением отстранилась. – Увы, тандем не сложился, – вздохнул кот. – Идеи Энбри были всего лишь нестандартными, а идеи его приятеля – нестандартными и осуществимыми. Ирбнэ без труда разносил умопостроения Энбри в прах.
         
         – Нашего полуэльфика обижали? – проворковала Нела.
         
         – Не сказал бы. Ирбнэ дорожил их отношениями и, если верить жрецам, искренне пытался найти рациональное зерно в замыслах Энбри, дабы вырастить из этого зерна нечто удобоваримое. Но это, сама понимаешь, удавалось сделать далеко не всегда. Вместо того чтобы расширять кругозор и бороться со своим дремучим дилетантством, Энбри пух от злости. Он был уверен – если бы они попытались осуществить любой из его замыслов, всё непременно сложилось бы и заработало. Как по волшебству.
         
         – Так Энбри – идеот?
         
         – Не думаю, – тряхнул мохнатыми ушами Номарр. – Идеот фанатично предан какой-то одной высокой идее, причём не обязательно своей. Он последовательно и самоотверженно воплощает мечту в жизнь, служит ей как влюблённый раб, не видя никого и ничего по сторонам, ибо верит – она ключ к торжеству справедливости… или чему-то в том же духе. Таков ли наш Энбри?
         
         – Риторический вопрос.
         
         – Таким, как Энбри, важен процесс, а не результат. Важна собственная роль, а не успех всего дела. Они в жизни не сознаются себе, что их подлинная, глубинная цель – не облагодетельствовать страждущих, а хоть какое-то время побыть в шкуре благодетеля. Искупаться в любви и почитании, а там хоть трава не расти… Нет, дело тут не только в импульсивности и отсутствии самокритики. Энбри так сильно хотелось нести перемены, воспламенять сердца, вариться в гуще событий, восхищать и обращать, что он боялся задуматься над тем, какими могут оказаться последствия его прожектов. Вдруг в них найдётся изъян, и всё веселье придётся отложить на неопределённый срок?
         
         – А дружок его не боялся…
         
         – О да, о да. Энбри пытался заболтать его, но все его манипуляции ни к чему не привели. Ирбнэ раз за разом выскальзывал из сетей полуэльфийского красноречия.
         
         – И чем всё закончилось?
         
         – Энбри не захотел довольствоваться ролью проводника чужих идей и в клочки разругался со своим приятелем.
         
         – Но ведь проводник как раз и варится в самой гуще событий, – заметила Нела.
         
         – Но делит славу с автором идеи. И, очевидно, по мнению Энбри, авторская часть этого пирога намного вкуснее, чем проводниковская.
         
         – А может, это Ирбнэ хотел забрать весь пирог себе? – приоткрыла зелёный глаз Нела.
         
         – Нет. Он вообще был довольно замкнутый, необщительный товарищ. Слава мало его волновала. Так что если тут кто и хотел захапать весь пирог, то это Энбри, а не Ирбнэ.
         
         – Вечно все хотят спать на верхней ветке! – нехотя поднимаясь с насиженного местечка, возмутилась Нела.
         
         – И не говори. То ли дело я – сама скромность и воплощённое благонравие. Хвостами ни с кем не меряюсь… – промурлыкал Номарр.
         
         Нела с уважением посмотрела на кота – этот полосатый блохосборник изучил их общий «объект» гораздо глубже, чем она сама.
         
         – И где теперь Энбрина… «половина»? – напоследок спросила кошка.
         
         – Понятия не имею. Танаи берегут его инкогнито, – загадочно сверкнул глазами Номарр. –А вот в том, что они будут оберегать Энбри, я сильно сомневаюсь. Если мой источник не врёт, скрываясь в храме, Энбри чем-то крепко нагадил их настоятелю, после чего и был вынужден сбежать сначала в Анлимор, а потом – сюда, в Лэннэс.
         
         Кошки продолжили путь.
         
         Неле нечасто доводилось бывать в Бездне и, положившись на чутьё Номарра, она вовсю глазела по сторонам.
         
         А посмотреть было на что.
         
         Нела проводила взглядом развесёлую компанию энвирзов, катавшихся по огненному озеру в стеклянной лодке. Нос судёнышка загибался над головами пассажиров сверкающей шипастой спиралью, а борта щетинились шампурами с шашлыком и ковшиками с расплавленным сыром. Затем взгляд кошки зацепился за криволапую медную ванну, к сливному отверстию которой присосался грязно-серый хобот водяного вихря. Плавно расширяясь, он уходил в тёмный пролом в потолке пещеры. Огромные массы грязно-серой воды вращались в нём с гнетущей бесшумностью. Всё впечатление испортил испитого вида мужичонка, вывалившийся из подворотни с мусорным ведёрком в руке. Выписав по камням площади замысловатую кривую, он бесстрашно приблизился к ванне и опорожнил ведро. Вихрь заискрился от множества всосанных стеклянных осколков. «Вознеслись», – прохрипел пьянчужка и, запутавшись в собственных ногах, пал ванне в лапы.
         
         «Можно мозг сломать, разбираясь, что к чему в этой Бездне!», – фыркнула Нела. Вот мускулистый человек в белом фартуке неспешно катит стеллаж, полный румяной выпечки. Он то и дело останавливается, нагибается к батонам, указывает им на то или иное здание и что-то бормочет. Безумный пекарь? Ан нет. Приглядевшись, Нела заметила на его плече эмблему безднианских гидов. Не иначе проводит экскурсию для чьих-то личинок. А вот и родитель выводка нарисовался – из дверей таверны выплыл батон размером с лошадь, в пяти местах перетянутый медными лентами левитационных обручей. Уперев руки в бока, гид начал что-то выговаривать ему, тыча пальцем в одну из личинок – пыльную и какую-то помятую. Огромный батон заколыхался, качнулся вперёд и, выпростав из разверзшейся пасти длинный белый язык, сожрал провинившегося отпрыска. Нела поморщилась, посмотрела налево… и поморщилась снова.
         
         В отходящем от улице тупике торговца косметикой окружили девицы лёгкого поведения. Они щебетали без умолку, пританцовывая на выпуклых камнях мостовой, каждый из которых казался обтянутым блестящим малиновым шёлком. На высоких, утопленных в стены окнах покачивались гардины из сотен тонких бирюзовых щупалец. Одно из них, непомерно растянувшись, захлестнулось вокруг шеи притулившегося к колонне скелета. «Неудачливый вор», – мигом определила Нела. Две путаны-близняшки, присев на корточки, пробовали на черепе бедняги разные сорта помады. Прелестная картина…
         
         Была бы, если бы девицы не пытались изображать из себя соплеменниц Нелы. Все они, кроме разве что желтоглазой крылатой илтейки, были одеты в платья, слизанные с любимых одеяний Аэллы ан Камиан, а их причёски с разделёнными надвое и закрученными конусами волосами, напоминали алайские уши. «Жрицы любви» говорили измененными – в подражание алайским – голосами, но разве возможно было сымитировать чарующий говор кошек Аласаис?
         
         Нела невольно потрясла лапами, словно стряхивая приставшую грязь. Недовольно фыркнув, она поспешила догнать своего косматого проводника.
         
         Наконец путешествие закончилось.
         
         – Здесь, – сказал Номарр, когда, перепрыгнув через улицу, кошки оказались на крыше пристройки ничем не примечательного жилища. В подтверждение своих слов кот шлёпнул лапой по крыше и уселся на хвост. Его пушистый живот покоился на кровле, белея между толстыми полосатыми лапами.
         
         Нела расположилась рядом. Её морда приобрела хищное выражение – орган-анализатор в нёбе принялся за дело. Затем Нела плавно поднялась, прошлась по туда-сюда и остановилась около маленького окошка.
         
         – Заперто и зачаровано, – мысленно отметила кошка, задумчиво приподняв расслабленную переднюю лапку.
         
         Ответом ей было недовольное ворчание Номарра. С трудом оторвав своё тело от крыши, он начал ходить по ней, словно ища что-то у себя под ногами. Потом остановился и принялся царапать покрытую мхом поверхность. Бурые ошмётки летели во все стороны вместе с кусочками отсыревшей древесины. Наконец, сунув морду в образовавшуюся ямку, кот извлёк оттуда склянку тёмно-зелёного стекла с большой выступающей пробкой. Взяв флакончик зубами, он положил его около лап Нелы.
         
         Разглядев и как следует обнюхав склянку, кошка с благодарностью посмотрела на Номарра. Распушившийся от удовольствия кот стал казаться ещё больше. Не говоря ни слова, Нела зажала флакончик между передними лапами и зубами вытащила пробку. Из горлышка склянки повалил зеленоватый дым.
         
         Изогнувшись и помогая себе лапами, Нела поспешно вылакала её содержимое. Потом, широко распахнув рот, дохнула на окно. Из её пасти вырвалась струя дыма. Он осел на стекле крупными каплями и стал расползаться по нему, пока не затянул его целиком прозрачной зеленоватой плёнкой. Нела не отрываясь наблюдала за этим зрелищем, в то время как Номарр с громким щёлканьем отдирал мох от когтей.
         
         Решив, что время пришло, кошка вплотную приблизилась к окну и осторожно вытянула изящную лапку. Она исчезла за зелёной плёнкой, словно рама была не застеклена.
         
         – Ну всё, старый хитрец, ты честно заработал свою крынку со сметаной! – повернувшись к Номарру, довольно хмыкнула Нела. – Дома будут рады услышать о твоей остроухой находке!
         
         – Надеюсь, – кивнул кот. Он вернулся к ямке, из которой только что вытащил флакон, и извлёк оттуда тусклую золотую монетку.
         
         – Быстрых лап тебе, Номарр, – пожелала ему Нела.
         
         – Густых теней тебе, Нела, – зажав монету в пасти, отозвался кот, и через несколько мгновений мрак, обитающий на соседней крыше, с явным трудом поглотил меховой шар его тела.
         
         
         ***
         
         
         
         Благодаря зелью Номарра, Нела смогла пройти сквозь стекло, не потревожив сигнализирующих заклятий. Притаившись за толстой бархатной портьерой, так удачно скрывшей зачарованный ею участок окна, кошка прислушалась. Где-то в глубине дома разговаривали трое. Просунув мордочку между шторами, Нела едва не чихнула – казалось, они впитали пыль всех эпох Энхиарга!
         
         У противоположной стены что-то шевельнулось. Мышь. Нет – крыса. Сытая, довольная тварь не таилась, а восседала за ножкой комода, как матрона у фонтана. Рядом с ней на полу лежал кусочек чего-то съестного, запылённого до неузнаваемого состояния. Судя по ошейнику, крыса была ручной. А это означало проблему. Многие существа любят на досуге копаться в памяти своих питомцев – это так расслабляет! Может, Энбри или его подружка как раз из их числа. Кошка пребывала в задумчивости: пройти мимо крысы незамеченной у неё, может быть, и получится, но оставлять глазастую тварь у себя за спиной Неле не хотелось.
         
         Бесшумно спрыгнув на пол, кошка пробралась под комод. Изготовившись к прыжку, Нела сжалась, как пружина. Стоило крысе чуть отвернуть морду, как кошка бросилась вперёд и закогтила добычу. Острые клыки сомкнулись на шее жертвы, и через мгновение крыса, не успев и пискнуть, отдала Бесконечному душу.
         
         Сжимая зубами щетинистый загривок, Нела оттащила крысу поближе к стене – она вернётся сюда на обратном пути и захватит её с собой, чтобы выбросить где-нибудь по дороге. Брезгливо кривясь, кошка пошла на голоса.
         
         Энбри с гостями – братом Орином и очередной дамой сердца, леди Домерой, – расположился на кухне, за большим, уставленным свечами столом. Выждав момент, Нела прошмыгнула под диван и вся обратилась в слух.
         
         – Посиди, ты и так устала сегодня, – ласково сказал Энбри, видимо, забирая что-то у Домеры. – Хотела послушать запись, вот и послушай спокойно.
         
         
         
         – Я могу лишь ещё раз выразить восхищение работой ваших подчинённых, патриарх, – проговорил Орин; голос его теперь звучал как-то глухо – наверно, Домера включила запись. – Жаль только, что трагедия в Канирали произошла до того, как они успели закончить свой труд. Многих жертв удалось бы избежать…
         
         – Да. Удалось бы. Увы, разработка систем защиты от телепатических вмешательств – длительный и трудоёмкий процесс. Особенно – когда ты не до конца понимаешь, что именно представляет собой твой противник, – пробормотал собеседник Орина. (Нела вытаращила глаза от изумления – это был голос патриарха Селорна!) – Вмешательство Веиндора не позволило телепатам Инаана разнюхать всё как следует, и это сильно усложнило нам задачу.
         
         – Но не сделало её невыполнимой, – подобострастно возразил братец Энбри. – Приятно сознавать, что теперь жителям Наэйриана есть что противопоставить чарам этого каниралийского стравливателя.
         
         – Нет. Им нечего противопоставить его чарам, – мрачно отрезал Селорн. –Совет закопает наш план в отхожем месте.
         
         – Что?
         
         – Наш план никто не увидит.
         
         – Почему?
         
         – Этот руалский выползок Амер намерен наложить на наш проект… вето. Он считает, что пришло время реванша. Нужно выждать, пока весь Энхиарг не приползёт к нам на коленях за помощью, и лишь тогда снизойти. Клыки Аласаис! Как объяснить этому идиоту, что, не вмешайся мы сегодня, завтра, скорее всего, приползать уже будет некому.
         
         Повисло молчание. Нела недоуменно пошевелила ушами.
         
         – Я… я могу чем-то помочь? – выдавил наконец Орин.
         
         – Можешь, – тут же ответил Селорн. – Для этого я и позвал тебя, мальчик. Я хочу, чтобы ты отвёз копию нашего плана в Элидан – они смогут нанять телепатов-неалаев и осуществить его их силами.
         
         – Вы хотите сделать это в обход вашего Совета?
         
         – Да. Более того, я хочу, чтобы ты сказал элиданцам, что выкрал у меня эти документы.
         
         – А если… А если они не примут всё это всерьёз – ну посчитают, что таким образом вы просто хотите реабилитироваться в их глазах? – сбивчиво прошептал Орин. – Мол, не будете же вы разрабатывать план против самих себя. Простите за дерзость, патриарх, но это предположение напрашивается.
         
         – Мне нет нужды реабилитироваться в их глазах! – рыкнул Селорн. – Мне плевать на мнение элиданцев. Моих котов захватили не они, а сам Веиндор. Чуешь разницу?..
         
         Ответа не было.
         
         
         
         – Это всё? – спросила Домера. – Ну что ж, всё именно так, как и рассказывал мне Энбри. Тебе, Орин, выпала величайшая честь!
         
         – Видят наэй, я её не искал, – просипел Орин-не-из-записи. – А вы предлагаете мне всё… ещё и… усугубить. И зачем я только сюда приехал?
         
         – Ты приехал, чтобы спасти мою жизнь! Если бы не ты, те охотники за головами уже презентовали бы шкуру бедного Энбри царю Аншогу! – возмущённо закудахтал Энбри. – Но я скажу больше, дорогой брат. Я считаю, что сама Тиалианна свела нас в этот поистине исторический момент. Сообща мы… мы можем превратить твою миссию в нечто действительно грандиозное! Разве только Элидан заслуживает защиты? Нет, нет и нет! Кто знает, может, элиданские лорды и вправду сочтут твой бесценный подарок провокацией и уничтожат документы? Что тогда? Нет, этого нельзя допустить! Мы должны позаботиться обо всех без исключения. Нужно разослать копии, много копий! Начать предлагаю с Элаана и Нель-Илейна. В Нель-Илейне у меня есть влиятельные друзья, а тётка леди Домеры – фрейлина леди Лаэтрилелл, одной из Светлейших Элаана.
         
         – Нель-Илейн меня не смущает, а вот Элаан… Элаан – совсем другое дело, Энбри. Связываться с ними… опасно сверх всякой меры, – тяжело вздохнул Орин.
         
         – Элаанцы опасны, они жестоки и высокомерны – я согласен с тобой, брат, – веско сказал Энбри. – Дети Света – угроза для всех, отбрасывающих тени. Однако вообрази себе, насколько опаснее они могут стать, завладей их умами этот – как Селорн назвал его? – каниралийский манипулятор. Что ждёт их соседей? Страшно подумать! Вот леди Домера отлично представляет себе масштаб угрозы, именно поэтому она и просит тебя дать ей копию плана Селорна.
         
         – Вы готовы рискнуть, миледи? – с очередным вздохом спросил Орин. – Вы ведь знаете, чем обычно заканчиваются затеи моего брата.
         
         – Это не только его затея. Идею насчёт копий первой высказала я.
         
         – Вот как…
         
         – Леди Домера – дама не только редкостной красоты, но и выдающегося ума! – с жаром воскликнул Энбри; Нела услышала звук поцелуя.
         
         – Энбри, всё это, конечно, хорошо, – проговорил Орин, – но ты хотя бы представляешь себе нашу судьбу, да и судьбы многих других, если Элаан среагирует иначе, если что-то пойдёт не так, как ты думаешь?
         
         – Не сомневайся, брат! Что здесь может пойти не так? Ты ведь не совершаешь ничего дурного! Разве не должны все мыслящие существа объединиться перед лицом такой страшной опасности?
         
         Энбри вскочил с дивана и принялся ходить по комнате. Через несколько секунд чуткие ноздри Нелы уловили запах блюда, которое, видимо, готовил полуэльф. Это был знаменитый салат Энбри из помидоров и очень кислых плодов яру, щедро посыпанных жгучим перцем и заправленных маслом и уксусом. В общем – смерть желудку. Подавать гостям такое блюдо было как раз в духе Энбри: с одной стороны – весьма вкусно, с другой – дёшево, и много такого не съешь…
         
         Орин молчал, и кошка знала почему. Он сейчас зачарованно наблюдал, как его брат танцует по кухне. Она и сама умела двигаться так же изящно, ловко и завораживающе мягко, убаюкивая, гипнотизируя собеседника, внушая ему чувство спокойствия и доверия к своей среброхвостой персоне.
         
         – Я понимаю, – протянул Орин. – Но и ты пойми меня. Рано или поздно Селорн узнает о том, что его планы попали в Элаан, и ему не трудно будет вычислить виновника утечки.
         
         – И пусть. К тому времени ты уже спасёшь мир, и мир этот не даст тебя в обиду, – уверенно заявил Энбри, как бы ставя последнюю точку на сомнениях брата.
         
         Орин долго молчал. Даже через диван Нела чувствовала, что он всем телом излучает нерешительность, его терзали сомнения… Но прошло время, и, до этого еще слабо барахтавшийся в океане очарования Энбри, Орин пошел ко дну:
         
         – Хорошо. Пусть будет по-вашему.
         
         
         ***
         
         
         
         Нервно подёргивая усами, Нела из дома Теней поспешила восвояси.
         
         Нужно было срочно предупредить патриарха Селорна. Так вот, значит, с какой целью он нанял её! А она всё ломала голову, зачем ему этот Энбри.
         
         Нела с котячества была чрезвычайно хваткой особой. Ей было не впервой работать одновременно на нескольких заказчиков, поэтому, получив от Селорна заказ на слежку за Энбри, она тут же вызвалась быть сменщицей Номарра, выполнявшего ту же самую миссию, только по поручению глав дома Теней. Как всё чудно сложилось! И как дурно могло закончиться…
         
         Кошка заскочила под шкаф – забрать убитую крысу. Та была тяжёлой и такой большой, что Неле приходилось высоко задирать голову, чтобы хвост её жертвы и… то место, где он начинался, не волочились по полу, оставляя следы в пыли. Кошка едва не вывихнула челюсть, вспрыгивая со своей ношей на подоконник. Пробравшись через стекло, зелёная плёнка на котором уже начала блекнуть, Нела поудобнее перехватила крысу и двинулась дальше. Через три крыши они расстались. Серая тушка глухо шлёпнулась о камни мостовой далеко внизу, и тут же со всех сторон к ней хлынули вездесущие безднианские падальщики – жуки, многоножки, мелкие грызуны…
         
         Нела настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила двух существ, притаившихся во тьме подворотни. Одно из них, едва заприметив алайку, направило на неё щипцы для колки сахара. Нела протестующе взвыла – незримые пальцы ухватили её за шкирку, вздёрнули в воздух. Они держали её пугающе плотно и в то же время бережно, как зубы матери-кошки, несущей своего котёнка.
         
         Рискуя вывихнуть шею, Нела что было сил мотнула головой. Глаза заволокло кровавой пеленой, но даже сквозь неё кошка смогла проследить, откуда тянутся к ней ниточки вражеской магии. Нела раскачалась как язык колокола и резко извернулась, немилосердно скрутив своё гибкое, сильное тело. Незримые пальцы выдрали клок шерсти с её загривка, но удержать вёрткую дочь Аласаис не смогли.
         
         Кошка отпрыгнула от края крыши, выгнула спину и зашипела.
         
         Вот они на другой стороне улочки – её враги. Двое. Один – огромный, в тяжёлых доспехах, в плаще с капюшоном. Лицо безо всякого выражения. Тупая гора мышц, телохранитель, живой щит от стрел для второго – невысокого тщедушного существа с физиономией, похожей на оплывшую свечу. Оно выглядело ещё более жалко на фоне своей роскошной чёрной мантии, так и переливающейся в скудном свете фонаря, но, несмотря на свой нелепый вид, внушало кошке непередаваемый ужас.
         
         Бока Нелы тяжело поднимались и опускались от сбивчивого дыхания, потерявшего свою бесшумность. Чародей быстро взмахнул каким-то белёсым корнем, и кошка увидела, что оказалась в западне: через магическую сферу, заключившую в себя и саму Нелу, и её преследователей, ей было не прорваться.
         
         От ужаса ситуации Нела впала в оцепенение, замерла, словно на неё наложили парализующее заклятье. Она не могла колдовать: тело кошки, отлично выполнившее свою миссию – спрятать сияние глаз и многое другое, способное выдать в ней алайку, – накладывало на свою хозяйку сотни ограничений. И принять двуногий облик Нела была не в состоянии – на перевоплощение из такой формы ушло бы более получаса…
         
         Маг снова поднял свой жезл. «Помешать!» – вспыхнуло в мозгу Нелы, она подобралась и прыгнула.
         
         – Гадина! – от боли голос волшебника стал похожим на визг.
         
         Задние ноги серой охотницы, метнувшейся ему в лицо, оставили на горле глубокие кровоточащие царапины. Плоть колдуна оказалась странно мягкой, словно воск. Оттолкнувшись от этого мерзостного блина, Нела снова взлетела на крышу, прижала уши и зашипела – гадюка и есть. Глаза её горели яростным безумием, а хвост серой плетью хлестал по напрягшимся бокам. Она порывисто оглянулась, и в этот момент сфера загудела и резко, судорожно сжалась, наподдав кошке по поджарым ягодицам.
         
         Гневно заверещав, Нела попыталась уцепиться за край кровли, но трухлявые доски расщепились под её когтями, и она полетела вниз. Силясь найти опору, когти мерзко проскребли по стёклам в запертых рамах. Искрами блеснул влажный мох, разросшийся под выступающим козырьком. Нела приземлилась на мостовую как положено – на все четыре лапы, и тут её снова схватили за шиворот. Только на этот раз рука была вполне материальной – на помощь колдуну подоспел воин.
         
         Чувство мэи подсказывало Неле, что ей не победить, но она продолжала выдираться, извиваться всем телом, рычать, размахивая в воздухе лапами и хвостом, пока чары волшебника не настигли её, и кошка не погрузилась в сон…
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         12. ОБРЕЧЁННЫЙ НА ЖИЗНЬ
         
         
         
         – Агир Девятый Освободитель. Творец Барьера, – громко прочитала Аниаллу.
         
         – Можно было не подписывать – и так понятно, – заметил Анар.
         
         В то время как остальные цари и царицы довольствовались одинаковыми дверьми из резного камня, вход в гробницу Освободителя перекрывала магическая стена – медово-золотистая, как и сотворённый им Великий Барьер.
         
         – Будем надеяться, что эта штука только мимикрирует под Барьер. Иначе надолго мы тут застрянем. – Аниаллу припала к стене щекой, словно хотела послушать, не разговаривает ли Агир в своём вечном сне.
         
         Не прошло и пары минут, как защитное поле мигнуло и пропало.
         
         – И всё? – почти разочарованно спросил Анар.
         
         – Да. Я и сама не ожидала. Она была настроена на то, чтобы пропускать только твою мать. Я выдала себя за Амиалис, и ларчик открылся. Всё просто, – улыбнулась Аниаллу и, задумчиво пошевелив ушами, добавила: – Только вот мне что-то не по себе.
         
         – Мне тоже, – прислушавшись к своим чувствам, кивнул Анар. – Ты уверена, что Аласаис не против, чтобы мы проведали дедушку?
         
         – Уверена. Здесь что-то другое.
         
         – Какая-то ловушка?
         
         Алу пожала плечами.
         
         Подозрительно осматриваясь, алаи ступили на священные плиты усыпальницы великого Агира Освободителя, защитника веры и грозы некошек. Беспокойство не покидало их, однако неприятных сюрпризов не обнаружилось, и вскоре тёмный коридор благополучно вывел хвостатых паломников в просторное помещение погребальной камеры.
         
         Её стены, пол и высокий потолок прятались под цельными плитами из чёрного дарларонского мрамора. В центре, на возвышении, окружённом пологой каменной лестницей, сиял тусклым золотом саркофаг Освободителя. Он был непривычной прямоугольной формы – очевидно, в великом смирении Агир пожелал быть похороненным в двуногом теле. Позади гроба на некотором расстоянии один от другого глянцево поблёскивали два треугольника из прозрачного зелёного камня, обращённые друг к другу прямыми углами. То было стилизованное изображение кошачьих глаз, символизирующее всезнание богини, её постоянное присутствие среди народа Руала. Проход между ними служил незримой дверью, через которую душа усопшего праведника должна была вознестись в Бриаэллар...
         
         – Всё в точном соответствии с канонами, – похвалила Аниаллу.
         
         – Не всё, – ошарашенно выдохнул Анар. – Посмотри на стены!
         
         Алу медленно огляделась. Из чёрных зеркал стен на неё смотрели только собственные растерянные отражения. Ни рисунков, ни текстов...
         
         – Ни одна из них не является Стеной Жизни?! – По спине Алу отчего-то побежали мурашки.
         
         – Именно. Это вопиющее нарушение всех правил. И после этого они обвиняют меня в непочтительности к традициям! – фыркнул Анар.
         
         – Может, кто-то уничтожил его записи? Та же Амиалис?
         
         – Возможно… Только зачем ей это?
         
         – Не знаю. Надо заглянуть в гроб, может быть, там…
         
         – Не думаю, что это хорошая мысль, – не дал ей договорить Анар. – Здесь что-то не так. Ты же сама чувствуешь!
         
         – Чувствую. И тем сильнее мне хочется в этом разобраться. Ну что мы, правда, хвосты поджали?
         
         – Не знаю, Алу. Мне не часто доводилось поджимать хвост, но сейчас я бы с радостью унёс отсюда лапы. И если бы твои лапы последовали за моими, было бы совсем хорошо.
         
         – Ну уж нет! Я потом спать не смогу – всё буду гадать, что могло так меня напугать.
         
         – И я тоже… – с тяжким вздохом, сдался Анар.
         
         – Вот! – многозначительно подняла палец Аниаллу.
         
         Досадливо передёрнув плечами, она взбежала по ступеням и толкнула крышку саркофага.
         
         Гром не грянул с небес, и молнии не испепелили её. Массивная плита бесшумно отъехала в сторону, явив неподвластное тлену тело Агира Освободителя. Как саван из тончайшего газа, его окутывало нежное сияние бальзамирующих чар. Глаза древнего властителя были открыты. От этого застывшего взора Аниаллу пробрал озноб. Она словно заглянула в собственную могилу – в могилу, где её собирались похоронить заживо.
         
         – Что с тобой? – встревожился Анар.
         
         Алу не нашла, что ответить.
         
         Вместо этого она наклонилась, прижала ладони к вискам Агира и замерла. Лишь хвост её задумчиво покачивался из стороны в сторону. Вправо-влево, вправо-влево… Вдруг Алу резко выпрямилась. Руки сианай запорхали над лицом Агира. Движения их были беспорядочными, ломаными, порывистыми – как у безумной пианистки. Прежде чем Анар успел что-то спросить, Аниаллу сложилась пополам, выхватила из-за голенища сапога тонкий кинжал и коротким взмахом рассекла кожу на лбу трупа.
         
         – Аридолен! – прошипела она, отшатнувшись.
         
         Аниаллу попятилась, натолкнулась на Анара и, прижавшись спиной к его груди, шумно выдохнула.
         
         – Алу, что там? Давай, скажи мне.
         
         Сианай молчала. Её уши так и льнули к голове.
         
         – Я не знаю, как и сказать. Это… Ужас. Когда я вижу такое, мне кажется, что весь Бесконечный сейчас рухнет мне на голову. Кто же посмел?.. – Она подняла к Анару посеревшее, осунувшееся лицо; глаза её не светились – не светились совсем, как у какой-нибудь эльфки!
         
         Осторожно, как к спящему хищнику, алаи приблизились к саркофагу. Во внешности Агира ничего не изменилось. Только в глубоком порезе на лбу поблёскивало что-то серебристое, словно череп Освободителя был отлит из тусклого металла.
         
         – Это аридолен – «пленитель душ», – облизнув губы, проговорила Аниаллу. – Это металл, который есть только в Тир-Веинлон, в Серебряных скалах, обители Смерти, и только серебряные драконы, дети и слуги Веиндора, владеют им. Он обладает чудовищными свойствами. Душа твоего деда никогда не сможет покинуть этот мир и обрести новое воплощение. Она навеки заключена в костяную тюрьму его черепа. Кто-то… Кто-то сковал Агира магией, волшебством же нанёс тонкий слой аридолена на его череп, а затем заставил его сердце остановиться.
         
         – Душу можно держать в плену?! – поразился Анар и подумал о том, насколько длиннее был бы коридор с дверями, ведущими в гробницы руалских владык, если бы его алчные до власти соплеменники прознали о подобном способе заставить души убитых ими царей и цариц молчать!
         
         – Да. Многие маги это умеют. Даже я. Но не так. Не… навсегда. – Она вздрогнула. – На это способны только призрачные драконы… я даже не знаю… неужто и раньше Веиндор брался судить алаев? Нет… Аласаис бы знала… Мы бы знали…
         
         Её голос звучал всё тише и тише.
         
         – Стоп. Ты же сам как-то обмолвился, что сумел бы обойти «правосудие души», – вдруг спохватилась Аниаллу. – Разве ты говорил не о подобном способе?
         
         – Нет, такое мне и в голову не приходило. Я придумал, как можно скрыться от якобы «всепроникающего взора» души убитого царя… или царицы, чтобы она не смогла узнать своего истинного убийцу и указать на него, – покачал головой Анар.
         
         Аниаллу, казалось, уже не слышала его. Лицо её выражало безграничное сочувствие. На мгновение оно почти оскорбило Анара – как могла она сострадать Агиру, этому чудовищу в кошачьей шкуре, воздвигшему тюрьму, в которой Анар томился долгих триста лет? Он ревниво вслушался в эмоции Аниаллу. Нет, она не забыла о «заслугах» Агира, страдания ничуть не подняли его в её глазах. Но она была Тенью Аласаис – Тенью той, кого Агир называл своей Божественной Матерью, той, что веками стояла на страже фундаментальных, глубинных прав обитателей Бесконечного, и Аниаллу не могла смотреть, как права эти попираются, кем бы ни был Агир… какую бы боль он ни причинил её близким. Это было сострадание без прощения – чувство донельзя странное и… взрослое. Зрелое, достойное. Правильное. Угодное Бесконечному и собственной душе Анара. Возмущение алая улеглось. Он осторожно взял Аниаллу за руку. Она благодарно сжала его пальцы.
         
         – Я и не подозревал, что есть способ держать душу в плену, – повторил Анар. – Но зато я знаю одну женщину, которая наверняка в курсе всего этого. Жестокосердная, холодная, беспринципная – она как никто подходит на роль убийцы Агира. Кто, как не она? Моя мать – жрица Аласаис, но на самом деле служит только самой себе… своей неуёмной жажде власти! И на алтарь этого идола она вполне могла принести жизнь своего отца. Если убить царя таким способом, то можно не опасаться разоблачения – его душа не сможет покинуть тело и указать на убийцу. А тело не найдут – ведь подземелья отныне под запретом. О Аласаис! Как же я ненавижу всё это! Как я устал от их бесконечной гнусной возни. Устал думать, как они…
         
           Он раздражённо взъерошил волосы, поскрёб себя за ушами. Аниаллу ласково обвила хвостом его ногу.
         
           – Это она, не сомневайся, – взяв себя в руки, с горечью повторил Анар.
         
           – Если Амиалис не пожалела тебя, то и его могла не пожалеть, – кивнула Алу. – Это ужасно. Немыслимо. Ни у одного алая не поднимется рука сделать такое… Особенно – со своим соплеменником. Свободолюбивым, деятельным, жадным до жизни. И я никогда не думала, что в силах алайки совершить нечто подобное. Как… как она посмела, как… смогла? Выкрасть аридолен – уму непостижимо!.. Нет, как ни крути, Амиалис не могла сделать это сама. Кто-то должен был помогать ей. Кто-то из приближённых Веиндора…
         
         Аниаллу уселась на пол, опустошённо опустив голову на согнутые колени. Зелёные отблески лаково мерцали на её гладко зачёсанных волосах. Анар стоял, скрестив руки на груди, и смотрел за спину сианай, на саркофаг, в котором покоился вечно живой… или вечно мёртвый Освободитель. От мысли о подобной судьбе шерсть вставала дыбом.
         
         – Он видит нас сейчас?
         
         – Да. Нет. Он нас не видит, но… чувствует, – пробормотала Аниаллу. – У него нет ни зрения, ни слуха, ни обоняния. Сохранились лишь крохи телепатических способностей – его единственная связь с миром. Благодаря ей он ощущает наше присутствие. А мы – можем заглянуть в его разум.
         
         – И…
         
         – Он давно утратил рассудок. В его мыслях – один лишь страх. Разум Агира умер, но ужас живёт. И это вовсе не предсмертный страх.
         
         – А что же тогда?
         
         – Я не знаю. Он… он долго плутал по подземельям – не тем, где были мы, а другим, которые лежат ниже… много ниже… – Взгляд Аниаллу блуждал по зале, словно она разглядывала нечто невидимое Анару. – Там лабиринт… огромный… царь не знал, что есть ещё туннели под землёй, но когда обнаружил их, решил разобраться. Я вижу только какие-то врата… он вошёл в них, а дальше… я не знаю, что было дальше. Ужас стёр его воспоминания о том, что скрывалось за ними. Вот так.
         
         Алу тряхнула головой. Её глаза постепенно обретали осмысленное выражение.
         
         – Странно, – сказал Анар, задумчиво царапая пол когтями ноги. – Я думал, мы находимся на самом нижнем ярусе подземелий. Глубже – только земля и камни.
         
         – Видимо, нет. Там, под нами, огромный лабиринт.
         
         – И откуда он мог взяться?
         
         – Если ты не знаешь, то я и подавно.
         
         – Значит, нужно спуститься и узнать, – оживился заинтригованный Анар. – Или у нас другие планы?
         
         Аниаллу отрицательно покачала головой. Она не разделяла Анарова энтузиазма, но и оставить всё так, как есть, не могла.
         
         – Каким бы собачьим сыном ни был Агир, он не заслужил такой пытки. Мы должны разобраться. Это будет опасно, но у кошки всегда найдётся лишняя жизнь, верно?..
         
         – Верно, – с чувством кивнул Анар. – А как быть с… дедом? Ты не сможешь освободить его?
         
         – Нет. Это под силу только самому Веиндору. Я могу лишь унять страх Агира и помочь ему видеть сны… Приятные – насколько это возможно.
         
         
         
         Протяжный рёв разорвал тишину подземелья, гулким эхом пронесся по сводчатому коридору и, разбившись в конце его о толстую каменную стену, затих – двери Гробниц простились с посетителями в своей оглушительной манере.
         
         – Алу, мы забыли, зачем пришли! Мы так и не спросили его про Барьер и зверинец! – уже запечатав створки, шлёпнул себя по лбу Анар.
         
         – Спросили, – через силу улыбнулась Алу. – Я подумала – не была ли смерть… вечная пытка Агира карой за Барьер, за умышленное уничтожение тысяч существ? Вдруг Веиндор и раньше отходил от своего правила не вмешиваться в мирские, не связанные с циркуляцией душ, дела. Но нет. Агира не за что было так страшно карать. Твой дед не знал, что так получится. У него не было умысла навредить неалаям. Он просто хотел защитить свой народ.
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         13. ДУХ, ДУША И ТЕЛО
         
         
         
           – …так что, если резюмировать вышесказанное, мы столкнулись со странной компашкой из предавший Веиндора жрицы, эалийского мозголаза и как минимум одного тёмного мага. Причём тёмный этот явно дарларонец – слишком уж он крут. И пришлось нам тяжко. – Талия поправила на носу деревянные очки без стёкол и выжидающе уставилась на гостей – Мора Разноглаза и Иреру.
         
           Помимо хмурой парочки эалов за большим овальным столом в гостиной госпожи ан Камиан сидели Ирсон и лоснящаяся усатая выдра – новое «воплощение» давешнего иллюзорного лиса. Энаор и Инон остались внизу, в стеклянном кубе. Его высоконагломордие по-прежнему не покидала мысль прорыть насквозь Бриаэлларский остров, и Ирсону пришлось вколоть ему новую дозу снотворного. Инона же, напротив, никак не удавалось разбудить.
         
         – Вы столкнулись… и пришлось вам тяжко, – задумчиво повторил Мор. – Вы – это линдоргский маг, главный колдун ан Ал Эменаитов, он же один из лучших их телепатов, и жрец Веиндора, тоже, насколько я понимаю, не из последних.
         
           – Ага, и все мы выглядели на фоне наших уважаемых оппонентов, мягко говоря, блэдно, – поморщилась Талия. – Однако нам всё же удалось заполучить и «вафлю», и языка. Так что, думаю, мы всё-таки небезнадёжны.
         
           – Всё это действительно донельзя странно – сначала чёрные старики в подвале, Свечи Вопросов, покушение на Энаора, теперь эти ваши… веиндороненавистники, – обхватив голову руками, проговорила Ирера.
         
           – Вот-вот. Поэтому мне ужасно не терпится узнать, что Мор нароет в голове этого пройдохи Рестеса! Может, уже переберёмся вниз и… приступим? – предложила Талия, едва не подпрыгивая на стуле.
         
           – Непременно. Но перед тем как тратить силы на веиндороненавистников, нам было бы неплохо узнать, что делается в стане ненавистников кошек.         
         
           – В смысле? – хором спросили Талия и Ирсон.
         
           Ирера осуждающе покачала головой:
         
           – Вижу, чувство реальности утратил не один Энаор. Ректор Линдорга объявил, что сегодня в Зале Многоголосья будут обнародованы результаты расследования по «Каниралийской трагедии».
         
           – То есть нас будут публично пороть, – втянула голову в плечи Талия.
         
           – Вот именно, – сверху вниз глянула на неё эалийка. – Уж Кошкодав постарается.
         
           – Эх, надо было туда, вместо посла нашего бедного, Энаора заслать. Ему бы понравилось… – грустно проговорила Талия.
         
           – Посол тоже был бы счастлив, – заверил её Мор и, перегнувшись через стол, принялся делать резкие пассы руками. – Вам лучше пересесть, иначе мало что увидите.
         
           – А на что там смотреть? Интриги никакой. И так понятно, с кого сдирать шкуру.
         
           Сдвинув стулья, алаи, танай и выдра сгрудились с одного края стола. Талия обнесла всех киали, с улыбкой разливая ароматный багровый напиток из медного чайника – пузатого, четвероногого, с ручкой-хвостом и ушастой крышкой. Мор посмотрел на часы и щёлкнул пальцами. В тот же миг перед товарищами развернулась панорама Зала Многоголосья – огромной каменной чаши, разбитой на соты невысокими перегородками.
         
         Каждый из этих секторов принадлежал одному из «Голосов» – послов различных государств, представителей всевозможных торговых гильдий, союзов транспортников и, конечно же, объединений магов. Трансляция велась с двух точек: из ячейки Голоса Бриаэллара, откуда открывался отличный вид на центральное возвышение, и из ложи напротив неё.
         
         – А вот и герои дня, – пробормотала Ирера: на обитом светлой кожей центральном помосте появились Ректор Линдорга и Них’наз Мабраг, по прозвищу Кошкодав.
         
         Из-за простых кипельно-белых одеяний их можно было бы принять за жрецов Леди Света Лайнаэн, если бы картину не портили тёмные волосы Ректора и вязь татуировки на лбу Мабрага. Также на обоих господах магах отсутствовали непременные для светлых сияющие побрякушки… Впрочем, нет, одна на двоих всё-таки была. Стоячий воротник Ректоровой робы оставлял открытой переднюю часть его длинной бледной шеи, и на месте удалённого кадыка кожу, собранную в несколько вертикальных складок, скрепляла изогнутая алмазная булавка. Её крохотный камень пылал нестерпимо ярко.
         
         Как и три четверти линдоргских магов, и Них’наз, и господин Ректор были людьми. На этом сходство между ними заканчивалось. Высокий, статный владыка Линдорга выглядел ещё внушительнее на фоне коренастого, большеголового Мабрага, чьи толстые пальцы, казалось, были созданы для того, чтобы тянуть из моря тяжёлые просоленные сети, а не сплетать тончайшие нити заклятий. Отличалось и выражение их лиц – если Ректор был спокоен, то Них’наз явно нервничал.
         
         – Что-то он совсем не кажется довольным, – заметил Ирсон.
         
         Его реплика прозвучала неожиданно громко. Стоило Ректору появиться на помосте, как все разговоры мгновенно смолкли. В гостиной Талии тоже повисла напряжённая тишина, лишь чья-то ложка позвякивала о край чашки. Тем временем два могущественных чародея деловито раскланялись с коллегами и остановились в центре возвышения.
         
           – Полагаю, не требуется объяснять, по какому поводу я собрал вас здесь, – как всегда без предисловия начал Ректор. – Них’наз Мабраг вернулся из Канирали, успешно завершив порученное ему расследование. Я прошу вас, уважаемый коллега, изложить нам только проверенные факты. Будьте максимально точны и беспристрастны. Помните, Линдорг обладает достаточными ресурсами, чтобы защитить вас и ваших сотрудников от недовольства тех, кому собранная вами информация покажется нелицеприятной. – Ректор решительно поджал тонкие губы и, сделав широкий жест рукой, пропустил Них’наза вперёд.
         
           Кошкодав неловко поклонился и оглянулся на Ректора с видом хелраадского ребёнка, бросающего последний умоляющий взгляд на мать с порога зубоврачебного кабинета[30]. Но владыка Линдорга, как и всякая добропорядочная хелраадская мать, остался непроницаемо спокоен.
         
           – Как вы знаете, мне вып… выпала честь возглавить расследование Каниралийских бесп… беспорядков.
         
         Прокашлявшись, Мабраг пошлёпал пальцами по шее, обновляя заклинание-громкоговоритель, но алаи прекрасно видели – дело тут отнюдь не в магии.
         
         – Господин Мабраг, прежде всего нам хотелось бы понять, как вообще стало возможным подобное расследование? – воспользовавшись паузой, спросил Голос торгового союза Анлимора. – Обнаружить следы деятельности большинства телепатов, особенно спустя столько времени, крайне сложно, а алайских телепатов – нереально в принципе!
         
         – Было нереально, – тихо сказал Ректор. – Было. Но наука, господин Голос, не стоит на месте.
         
         По залу пошёл шепоток сомнения, но Ректор тут же поднял руку, пресекая разговоры.
         
         – Уже довольно долгое время Линдорг обладает инструментом, позволяющим нам с уверенностью говорить о том, подвергалась ли некая особь телепатическому воздействию и, что в случае с Канирали несравнимо важнее, к какой расе принадлежало существо, это воздействие оказавшее. Данное изобретение и было задействовано командой господина Мабрага. Продолжайте, Них’наз.
         
         – Я не стану утомлять вас подробностями – перечень собранных улик и их анализ без каких-либо купюр представлен в нашем отчёте, с которым каждый из вас может ознакомиться у моего помощника. Скажу о главном. Все они указывают на строго определённую группу лиц, определённый народ. На тех, кого трудно было заподозрить в действиях подобного характера.
         
         – Уж конечно, – хмыкнул Ирсон; Ирера раздражённо шикнула на него.
         
         – Это Элаан, господа! – провозгласил Мабраг. – Не телепаты неведомой нам расы, не маги Чёрных Башен, и… и отнюдь не эалы. Я вынужден полностью исключить возможность их причастности к вышеозначенным событиям. Потому мне не остаётся ничего, кроме как принести господину Голосу Бриаэллара извинения за неосторожные высказывания и преждевременные выводы некоторых своих коллег.
         
         К концу своего душераздирающего монолога Кошкодав совсем скис. Он походил на верного пса, которого ни с того ни с сего отколотили палкой. Голос Бриаэллара – носатый ан Меанор неопределённого возраста – выглядел не менее комично. Он точно держал во рту выводок мышат, щекотавших ему язык и нёбо, – губы и щёки его подрагивали от сдерживаемого нервного хохота, когда он величественно кивнул, принимая извинения.
         
         Тут взгляд волшебного глаза, благодаря которому гости Талии наблюдали за ячейкой бриаэлларского посла, метнулся к более интересной цели – ложе Голоса Элаана. Но в ней, увы, уже никого не было. Хозяева соседних ячеек вскочили на ноги и, с вытянувшимися от изумления лицами, таращились друг на друга…
         
         В этот момент иллюзорное изображение мигнуло и погасло, и гостиная Талии погрузилась в полумрак.
         
         – Вот те раз, – сказала ан Камианка, но никто не ответил ей; все переваривали.
         
         Из руки Иреры мерно падали орехи – словно бусины из разорванных в тревоге чёток. Мор гипнотизировал взглядом осадок в своей чашке. Выдра превратилась в кучку замшелых кирпичей, а Ирсон, закинув голову, любовался абажуром из мышиных скелетов.
         
         (Каждая мышь была нагружена пучком злопамяток, из которого на бечёвке свисала медная бирка – видимо, с именем одного из недругов Талии. Скелеты выглядели очень старыми. Некоторых косточек в них недоставало, остальные пожелтели от времени и потрескались, так что их пришлось скрепить клёпками и проволочками. Зато глаза, уши и хвостики грызунов, сделанные из расписного фарфора, блестели как новые – любо-дорого посмотреть… и ещё раз посмотреть, и ещё…)
         
         Талия взяла со стола вилку, задумчиво повертела её перед носом и вдруг резко ткнула себя в ничего не подозревающий хвост.
         
         – Я явно не сплю! – морщась, констатировала она, и тут почтенное собрание прорвало.
         
         – Это просто немыслимо! – вскричала Ирера.
         
         – Ничего не понимаю! С чего бы это Линдорг взялся играть с нами в поддавки? – более спокойно вторил ей Мор. – Особенно сейчас, когда мы были практически в их руках. Элаанцы! У элаанцев нет ни одного приличного телепата. Дилетант на дилетанте.
         
         – А что если теперь есть? – всполошился Ирсон. – Представьте только, во сколько раз возрастёт мощь Элаана, если ко всему тому, чем они обладают, прибавится ещё и телепатия!
         
         – Страшно подумать! – передёрнула плечами Талия.
         
         – Тут и Линдоргу есть чего испугаться, – кивнул Мор. – Если ты прав, то мы все в настолько большой опасности, что и Кошкодаву впору с нами, котами, подружиться, и нам, котам, – с хелраадскими псами. Но я не думаю, что ты прав.
         
         
         
         ***
         
         
         
         Мучительно тянулись минуты. Амиалис страдала от тягостного ожидания, словно её тащили за усы, придерживая при этом за хвост. Бывшая царица Руала была одна в просторных тёмных покоях. Она стояла неподвижно, словно впала в оцепенение, зачарованная игрой огненных язычков в закопчённой чаше светильника.
         
         На душе её скребли крысы. Она получила, что хотела… а затем потеряла так же быстро, как и обрела… И вот теперь она здесь, в месте, где всё началось. Здесь, чтобы расплатиться, вернуть долг, выполнить свою часть давнего договора. Впервые за долгие годы Амиалис было страшно.
         
         Послышались голоса. Они доносились из прохода, чернеющего в дальнем конце стены слева от Амиалис. Она настороженно прислушивалась: от каждой самой незначительной детали, от каждой мелочи могла зависеть её судьба. Первый голос – звучный, сильный, голос существа, привыкшего повелевать и умеющего это делать, – говорил на непонятном Амиалис языке.
         
         Его собеседник… у него был мерзкий, гнилой голос. Так мог бы говорить могильный червь, которому вдруг вздумалось изменить любимому занятию – поеданию мертвецов – и поступить на службу. Как выяснилось, он и внешне походил на червя: его кожа была нездорового бледного цвета, казалось, что её слишком много, отчего она лежала тонкими дряблыми складками. Будто он выел изнутри труп какого-то хвостатого толстяка и теперь неловко ковылял в своём чудовищном, источающем сладковатое зловоние, коконе. Бег в мешке по некрофагски.
         
         Несмотря на отменную выдержку, Амиалис не смогла сдержать отвращения к этому тошнотворному существу, а оно, заметив её брезгливую гримасу, так и заколыхалось от удовольствия – чем, разумеется, разозлило алайку ещё сильнее.
         
         – Твоя работа закончена. А для остального ещё не время, – отрезал его спутник – худощавый, сутулый человек в тёплом тёмном свитере и скверно сшитых брюках. Он жестом отослал «червя» и с неприятным радушием поклонился Амиалис.
         
         – Итак, царица Амиалис, владычица Руала собственной персоной. Ну что ж, надеюсь, ты тоже не забыла Хозяина Шилора.
         
         Амиалис не забыла. Она кивнула в ответ, так и не найдя, что сказать.
         
         – Тебя, царица, я думаю, интересует вопрос, почему ты здесь? Почему мы оторвали любящую мать от воспитания сына, пошедшего дурным путём? – Он покачал головой, словно осуждая собственное деяние. – Поверь, мне тоже жаль, но каким бы дурным ни был его путь, он ведёт в весьма выгодную нам сторону. Твоему сыну суждено сыграть значительную роль в наших планах в отношении небезызвестной тебе сианай.
         
         – Планах? Ещё декаду назад вы хотели, чтобы эта Аниаллу ни в коем случае не попала в Руал, а сейчас радуетесь тому, что она свободно разгуливает под Руалом?
         
         – Да. Планы изменились. Скажем так, они эволюционировали. Но это не единственная причина, заставившая нас вмешаться. Нам, дорогая Амиалис, не хотелось потерять тебя до того, как ты выполнишь свою часть нашей маленькой сделки. А ведь мы неминуемо лишились бы твоего общества, если бы ты сделала то, что собиралась – тут уж можешь мне поверить. Я понимаю – это слишком… решительный шаг, но иначе было просто нельзя.
         
         – Так значит, я здесь, чтобы выполнить свою часть нашей сделки? – с напускной холодностью спросила Амиалис. Страх отступал, пусть и мелкими, детскими шагами, и к алайке возвращалась ее всегдашняя самоуверенность.
         
         – Да, именно за этим. Мне нужен твой тел алаит, – твёрдо заявил Шилор.
         
         – Тел алаит? – в замешательстве повторила Амиалис. – Но как я смогу отдать его тебе?
         
         – Точно так же, как боги делятся своим духом с верующими. Ниспошлёшь мне благодать. Выжмешь из себя кошку до капли.
         
         – Зачем?! – не выдержала Амиалис.
         
         – Вот это оставь на моё усмотрение. Мы же не спрашивали тебя, что ты собираешься делать с короной Руала! У нас много… проектов, и тебе посчастливилось стать частью одного из них. Заметь – одного из самых перспективных.
         
         – Что ждёт меня… после? – с трудом сохраняя самообладание, выдавила Амиалис.
         
         – Тебе известно о завоеваниях д'ал? – вместо ответа спросил Хозяин.
         
         – Да, – недоуменно кивнула алайка, – я читала летопись в их городе и видела портал.
         
         – Верно, кошка, – похвалил Хозяин; он произнёс последнее слово каким-то особым тоном, и Амиалис невольно вздрогнула. – Я хочу, чтобы ты отправилась к ним. Я не совсем доволен их нынешним наместником, тем более – он не алай, хотя и успешно играет его роль. Мы подумали, что стоит перенять вашу традицию и поставить у власти в этом мире двоих – мужчину и женщину. Впрочем, – доверительно шепнул Шилор, – впрочем, мы не будем жалеть, если у д'ал вновь будет лишь один властитель… или властительница.
         
         Амиалис, уловив смысл его слов, не смогла сдержаться и расплылась в острозубой улыбке. Раз Шилор говорил ей всё это, значит, убивать её он и вправду не собирался… и все же, когда Хозяин направился к выходу из зала, жестом пригласив её следовать за собой, у Амиалис перехватило дыхание. Она переступала последнюю черту.
         
         Они вошли в полутёмный коридор, вырубленный в скальной породе – видимо, дворец Хозяев располагался где-то под землёй. Из многочисленных ответвлений – не то боковых проходов, не то просто трещин – тянуло холодом. Под высоким потолком, в алом свете факелов метались неясные тени. Они вызывали у Амиалис чувство необъяснимой тревоги, ей ужасно хотелось идти пригнувшись, закрыв голову руками, но бывшая царица не поддавалась этому постыдному желанию и шествовала вперёд, гордо выпрямив спину.
         
         Откуда-то справа появилось огромное человекоподобное существо и что-то прорычало Шилору. Тот кивнул ему и ответил всё на том же непонятном наречии, видимо, соглашаясь. В итоге широкие лапы Шога, как называл эту тварь Хозяин, зашаркали следом. Алайке была неприятна эта свита, глухо сопящая ей в затылок, но она не осмелилась поинтересоваться ни тем, кто это, ни тем, зачем он идёт за ними. Коридор пошёл вниз. Стало значительно теплее, в воздухе запахло стерилизующими снадобьями.
         
         Шилор толкнул стеклянную дверь. Амиалис вступила в комнату, посреди которой на высокой витой подставке мягко сиял каплеобразный сосуд.
         
         – А я ведь хорошо помню нашу прошлую встречу, – задумчиво проговорил Шилор. – Помню, как блестели глаза у юной принцессы Руала… в предвкушении кончины её отца. Вот только одно так и осталось для меня секретом – что именно подтолкнуло тебя к такому решению: любовь к мужу или желание заполучить власть над страной?
         
         Хозяин ждал. Амиалис с удовольствием вогнала бы когти в его наглые глаза, превратила глазницы в незаживающие раны. Но она стерпела и всерьёз задумалась над ответом. Она пыталась вернуться в прошлое, вспомнить, отыскать в нём себя такую, какой она была в те дни…
         
         Конечно, она любила Криана, и любовь эта не была мимолетной прихотью принцессы, сбежавшей из дома в поисках приключений. Её сердце принадлежало ему и по сей день, хотя любовь мужа из свежего ветра давно превратилась для Амиалис в липучую патоку, крепко держащую её за все четыре лапы – прежде такие проворные и сильные...
         
         Да, Амиалис любила Криана. Но власть она любила не меньше. Она могла остаться с возлюбленным в Долине Снов, но не сделала этого. Трон манил её, и Амиалис вернулась в Руал, на поле боя. Понимая, что одной отца ей не одолеть, она прибегла к помощи Хозяев – Шилора, явившегося пред ней, как злой колдун из детской сказки. В лучших традициях жанра, он предложил ей помощь в обмен на некую услугу в далёком будущем. Сделка была заключена, Агир – повержен, Амиалис – коронована. Однако торжество её было не полным – даже в момент триумфа ей недоставало Криана.
         
         Амиалис знала, чем рискует, отправляясь за мужем… и всё же пошла на риск. Ей стоило огромного труда организовать, оправдать в глазах жрецов свою вылазку за Барьер. Ничуть не легче было уговорить Криана поменять драконье тело на алайское. Но она справилась. Справилась со всем, кроме мятежного духа своего обожаемого супруга. Как ни старайся, дракона не втиснешь в кошачью шкуру. Особенно – в шкуру набожного руалского кота.
         
         Иногда Амиалис хотелось переломать благоверному все кости, чтобы достигнуть желаемого, но это не мешало ей пылко любить его. Царица не смогла побороть это вредоносное чувство даже после того, как по милости Криана её положение в Руале пошатнулось. Именно в этот момент, а отнюдь не в тот, когда она решала, жить её отцу или нет, Амиалис встала перед сложнейшим выбором в своей жизни. Криан или трон, трон или Криан? Власть или любовь? Со стороны могло показаться, что, отрекшись от престола, Амиалис выбрала последнее, но сама царица думала иначе.
         
         Она пожертвовала властью над Руалом не столько ради любви, сколько ради власти над собственной судьбой. Она вдруг отчётливо увидела: если сейчас оставит Криана, покорится решению жрецов, воспоминания об этом вечно будут отравлять ей жизнь. Она не забудет… и жрецы – тоже. Нет, такие уступки – не для неё. Власть всегда была для Амиалис синонимом полной, безграничной свободы, возможности контролировать всё и вся, не подчиняясь никому, возможности быть высшим законом, истиной в последней инстанции – пусть даже в крошечном Руале. Разве такую власть ей предлагали купить ценой разрыва с Крианом? О нет!.. А именно она была целью жизни Амиалис.
         
         – Мне была нужна власть, – твёрдо ответила Амиалис, радуясь, что искренний ответ, как ей казалось, совпадает с тем, какой хотел услышать Шилор.
         
         Хозяин медленно кивнул.
         
         – Ну что ж, моё любопытство удовлетворено. Теперь мы можем приступать… если ты, Амиалис, конечно, не предпочтёшь умереть и отдать себя на волю милостивой Аласаис… или Веиндора? – он в упор посмотрел на алайку, но та, не колеблясь ни мгновения, отрицательно покачала головой.
         
         И тут, без предупреждения, Хозяин вскинул руки, выставил их вперёд, словно хотел схватить Амиалис. Она с трудом сдержала себя, чтобы не отшатнуться. Шилор сжал пальцы и медленно, с усилием, будто растягивая толстый резиновый жгут, стал разводить руки в стороны…
         
         …Боли не было. Стены комнаты раздвинулись, отдалились от Амиалис. В глазах у неё потемнело. Она почти не чувствовала своего тела, оно стало каким-то чужим, нескладным, неудобным. Амиалис стоило огромных трудов не дать онемевшим ногам подогнуться, но вскоре она окончательно утратила над ними контроль. Осязание, слух и обоняние тоже угасли. Дождавшись, когда его добыча достаточно обессилила, окружающий мрак перешёл в наступление. Он водоворотом закружился вокруг Амиалис, стискивая, скручивая её безвольное тело… или самую душу? – алайка уже не знала. Она казалась себе куском желе, угодившим в кухонный сток. Струи мрака обвивали, облизывали её, унося частицы Амиалис в ледяные глубины воронки. Амиалис таяла, становилась всё меньше и меньше… Лишь малая толика её естества, как черенок от вишни, застрявший поперёк трубы, оставалась на месте. Алайка попыталась сконцентрироваться на ней, стать ею и только ею, отринув всё остальное – всё то, что жаждал пожрать водоворот, то, что камнем тянуло Амиалис в его чёрную гибельную пасть – свою тел алаит. Отдать дух, чтобы сохранить душу. Неимоверным усилием Амиалис сумела удержаться, найти устойчивое положение, но тут сознание покинуло бывшую царицу, и она упала на пол. Потускневшая шерсть осыпалась с её хвоста, как хвоя с высохшей еловой лапы.
         
         
         
         ***
         
         
         
           – Вас не хватятся? – спросила Талия Мора и Иреру, прежде чем спустить их в куб.
         
           – Нет. Селорн поручил нам расследовать кражу Свеч Вопросов. И велел не попадаться на глаза, пока вор не будет найден, – ответил Мор.
         
           – И как ваши успехи?
         
           – Никак. Изначально было ясно, что дело это гиблое. Ни одной улики, ни намёка на след... – поморщился Мор.
         
           – С чего это Селорн стал так разбрасываться лучшими кадрами?
         
           – Если ты пойдёшь и спросишь у него, мы будем тебе очень признательны, – прижала к сердцу чёрную ладонь Ирера.
         
           – Замётано! – вежливо присела Талия, и, обернувшись к Ирсону, попросила: – Ты им там всё покажешь, ладно?
         
           – А ты куда намываешься?
         
           – Ну, ты ведь знаешь – мы, ан Камианы, коллекционируем всякое разное, в том числе и образцы голосов. А я хорошо запомнила голос этой Веиндоровой жрицы-ренегатки, вот и хочу попробовать сличить его с ними. Вдруг повезёт. Ты не волнуйся, такие запросы у нас обычное дело, никто внимания не обратит.
         
           – В её голосе было что-то настолько примечательное, что ваши могли включить его в своё собрание?
         
           – Можно подумать, у нас там строгий отбор, – фыркнула Талия. – Как вы, танаи, говорите: «Каждое существо – избранное. Каждый Путь – архиважный». Вот так и мы – не делим всё – ну, всё, что не занимает места, – на обычное и необычное. А просто тащим! И складируем. Сороки мы, в общем, те ещё.
         
           – Удачно покопаться в гнезде! – хлопнул её по плечу Ирсон.
         
           Талия опустилась на корточки и занялась созданием «шлюза».
         
           Наблюдая за этим странным процессом, Ирера искоса посматривала на Мора. Телепат досадливо хмурился, не выказывая ни малейшего желания поскорее приступить к допросу.
         
           – Тебя что-то тревожит? – мысленно спросил он Иреру, поймав её настороженный взгляд.
         
           – Это я тебя хотела спросить. Обычно тебе не терпится докопаться до истины, а тут – никакого энтузиазма.
         
           – Мне не нужно быть анэис, чтобы догадаться, чья это «вафля». Все нити сходятся на одной персоне.
         
           – Я бы не спешила с выводами, – выдавила Ирера. – Тот его разговор с братом Энбри ещё ничего не доказывает. А больше ничего подозрительного мы не узнали, хотя прослушивали его покои, согласись, довольно долго.
         
           – Не доказывает? – холодно ощерился Мор. – А если я скажу тебе, что, убеждая Орина, будто наш Совет собрался засунуть планы по антителепатической обороне под блохастую лежанку, патриарх Селорн лгал? Лгал цинично, целенаправленно, от первого слова и до последнего.
         
         – Но тогда – зачем? – опешила Ирера. – Зачем он всё это сделал?
         
         – Вот это нам и предстоит выяснить, – решительно дёрнул ухом Мор. – Насколько бы больно нам ни было.
         
         
         ***
         
         
         
         – Это и есть дух Кошки царицы Амиалис? – спросил Шог, уткнувшись плоским носом в бутыль на подставке.
         
         – Конечно, нет. Дух так просто не увидишь. Это… своего рода суррогат души, питательный раствор, носитель для духа. Надо же нам как-то его сохранить.
         
         – Чудеса, Хозяин! – подобострастно пробасил Шог.
         
         – Ничего чудесного. Это чистая наука, – отмахнулся Шилор. – По сути дух – это сгусток энергии. Да-да, только он подчиняется весьма специфическим законам, и с ним надо работать особыми методами. Всё тоньше, сложнее, ненадёжнее, но… Но мы тем не менее смогли забрать дух у этой прекрасной отцеубийцы. – Он тонко улыбнулся, вглядываясь в застывшие черты Амиалис. – Причём оба они чувствуют себя превосходно. Их ждёт славное будущее! Дух Кошки, как и подобает зверю, отправится охотиться. Мы привьём на это деревце пару новых ветвей, наделим его новым телом и подобием разума, и… и укажем дичь. А царица – царица будет править… Нужен же мне кто-то, кто сможет держать за хвосты всю эту мяукающую толпу!
         
         Чудо не то, что нам это удалось. Чудо – что никто не решился провернуть нечто подобное раньше. Не понимаю их пиетета перед всеми этими духовными штучками! Никаких исследований, никаких попыток оптимизировать процессы формирования духовной оболочки, повысить скорость, эффективность… – ничего! Всё – на самотёк! Всё – под священным запретом! Всё – черепашьим шагом, и не важно, сколько существ пострадает из-за их щепетильности и лени. Знаешь, все эти просвещённые энхиаргцы напоминаю мне варваров, сжигающих врачей за то, что те якобы вмешиваются в промысел божий. Самодовольные дикари! И наши хвостатые друзья алаи – не исключение. Смешно: раса, способная видеть дальше и глубже всех, добровольно завязывает себе глаза. А ещё говорят, что они презирают все условности! Танаи и то пошли дальше – посмотри хотя бы, что их богиня проделала с нашей синеглазой плаксой…
         
         Хозяин кивнул слугам, и те втроём, осторожно подняв Амиалис, унесли её из лаборатории. Шилор покачал головой, глядя вслед этой «траурной процессии». Видимо, образ бесчувственной женщины, повисшей на руках у слуг, навевал ему неприятные воспоминания. На молодом лице Хозяина внезапно проступили морщины – не легкие следы эмоций, а те глубокие борозды, какие могут оставить только прожитые годы, годы страданий и сомнений. Шог в недоумении смотрел на Шилора.
         
         Но замешательство Хозяина длилось недолго – он чуть заметно тряхнул темноволосой головой и зашагал к стене, на которой, почти сливаясь с ней, висел плотный занавес. Сильная рука с тонкими белыми пальцами отдёрнула ткань, и Хозяин, а вслед за ним и верный Шог, прошли в смежную комнату. Шилор склонился над распростёртой на плите серой кошкой.
         
         – Разве это то, что было вам нужно, Хозяин? – спросил Шог, разглядывая неподвижного зверька; бока кошки едва заметно вздымались, и это было единственным признаком того, что она жива. – Я думал, что вам нужна двуногая алайка, а не домашняя кошка, – проговорил он, потирая шершавые пальцы.
         
         – Видишь, – Хозяин указал пальцем на мордочку Нелы, – её глаза начинают светиться, она становится самой собой. После нехитрых манипуляций мне удалось заставить её тело начать преобразовываться в алайское. Нам надо лишь немного помочь ей со строительным материалом, и будет у нас настоящая, двуногая, голокожая кошка. Мы чуть-чуть поколдуем над строением её мозга, химией тела – и всё. Мы готовы.
         
         – А зачем вам понадобилось захватывать эту самку живьём? Не проще ли было выкрасть чьё-нибудь запасное тело? Или вовсе – одолжить одно у той же Амиалис? – продолжал допытываться Шог – его начальник любил внимание.
         
         – Её душа должна быть здесь до последнего. Так сказать, греть постельку для нашей дорогой гостьи. И потом, я хочу посмотреть, как поведёт себя госпожа Нела, оказавшись в перекроенном теле, как оно повлияет на её душу – на её образ мыслей, поведение, способности и так далее.
         
         Шог криво усмехнулся.
         
         – Дух, тело и душа… У нас есть две части ключа к вратам победы, –пробормотал Шилор, поглаживая короткий серый мех, – недостаёт третьей. Но она скоро будет в наших руках. И быть может, всё пройдёт настолько гладко, что первые две нам и вовсе не понадобятся. Я предвижу, что в самом недалёком будущем она будет… есть с моих рук.
         
         
         
         ***
         
         
         
           Бой подходил к концу. Отряд Инона железной метлой прошёлся по коридорам древнего лабиринта, вычистив из его промозглых закоулков тучу всевозможной нежити. Нежити прыгающей, ползающей и летающей, кусающейся, жалящей и плюющейся зловонным ядом. Нежити бездушной и одушевлённой…
         
           Предоставив своим спутникам расправляться с полуразумными порождениями магии смерти, Инон занимался теми, под чьей мёртвой плотью трепетали тусклые огни пленённых душ. В отличие от простых жрецов на Иноне не было ни доспехов, ни символов Милосердного, защищавших своих носителей незримым щитом. Не было при нём и оружия – он сам был оружием, «мечом животворящим в деснице Веиндора». Повелительными взмахами рук Инон вырывал души из тел нежити с той же лёгкостью, с какой сноровистый крестьянин выдёргивает морковь из жирного чернозёма. Дыхание жреца было ровным, сердце билось медленно, размеренно, и в такт этому внутреннему метроному он шагал и шагал вперёд, к центру лабиринта, где полусгнившей слоновьей тушей лежал Дом Вечного Бытия. Их цель. Живое логово их сегодняшнего Врага.
         
           То, что издалека походило на сваленные кучей остовы кораблей, увитые толстыми пожухшими розовыми лианами и укрытые драными полотнищами тёмных парусов, вблизи оказалось аморфным, лишённым кожи созданием, вроде тех кошмарно перекрученных, пронзённых собственными костями уродов, в которых превращают группы желающих сэкономить на дороге туристов неисправные порталы.
         
         Инону уже не раз доводилось видеть подобное «торжество плоти», любовно вылепленное некромантами из трупов тысяч своих жертв, и всё же сердце его сжалось от жалости и омерзения. Как в самый первый раз, когда…
         
         Он остановился, чтобы вознести краткую молитву Веиндору – не подобает вершить правосудие, преисполнившись ненависти. Милосердный услышал, и спокойствие вновь снизошло на его верного слугу. Подходя к неестественно маленьким воротам, похожим на стянутую горловину розового мешка, Инон даже усмехнулся, подумав: «Интересно, местные называют их просто «дверьми» или же используют какой-нибудь анатомический термин, вроде «сфинктера»?»
         
         Внутри было влажно и жарко. Подошвы Инона с треском отклеивались от пола – липкого, в тёмных потёках, как на скотобойне. За бугристыми живыми стенами что-то ревело, булькало, урчаще гудело, стонало, бормотало – глухо и гнусаво. Время от времени доносились хлюпающие хлопки, словно шматы сырого мяса шлёпались и шлёпались на металлический лист.
         
         Почти не встречая сопротивления, жрецы Милосердного добрались до центрального зала. Сквозь стекло его плоской крыши были видны разноцветные брюшки огромных жуков, пожиравших друг друга в мертвенном свете луны. Их бесчисленные ножки скользили по гладкой поверхности, среди осколков хрусталя, ржавых гаек, пучков сена, головок одуванчиков, обрывков афиш и обломков позолоченной мебели.
         
         По стенам тянулись чудовищные барельефы, сплетённые их светящихся внутренностей. По ним метались кошачьи тени – угловатые, изломанные, угольно-чёрные. Их бешеный танец гипнотизировал, а вибрирующие, истеричные, голодные крики заставляли жрецов скрежетать зубами. Инон посмотрел под ноги. Теперь они шли по ковру из грязной, свалявшейся чёрной шерсти. Словно кто-то откопал труп гигантского кота и содрал с него полуистлевшую шкуру. Кое-где к ней даже пристали мелкие кладбищенские цветочки.
         
         В центре зала, на залитом кровью чешуйчатом пеньке, похожем на обрубок драконьей шеи, сидел хозяин дома. Высокий, сутулый, он плотно закутался в традиционный для представителей его профессии грязно-коричневый кожаный балахон. Перед некромантом, закрывая своего владыку спинами, стояли три костяных голема. У ног первого, длинношеего, с плоской головой питона, лежала груда тощих кошельков с застёжками из змеиных зубов. Второй, чёрный, как головешка, походил на кота с непомерно длинными клыками. В руках он держал корзинку с тёмными, свёрнутыми в трубку вафлями. Третий скелет, тоже котоподобный, поблёскивал облупившейся позолотой. Он сидел на полу, скрестив тонкие кости лодыжек, на которых покоилась стеклянная миска, полная костяной муки.
         
         Завидев пятёрку Инона, големы тут же пришли в движение. Чёрный выхватил вафлю и направил её на ближайшего жреца. Золотой – выставил перед собой миску и исхитрился дунуть в неё, не имея лёгких. Змееголовый же скелет прыснул на «кошельки» собственным ядом, и те тут же взметнулись в воздух. Один за другим они распахнулись, демонстрируя бледно-розовый шёлк подкладки, и Инон понял – то были раздавленные, иссохшие, безглазые змеиные головы. Они набросились на двух жрецов помоложе, заставив их встать спина к спине и уйти в глухую оборону. Оставшимся двоим пришлось и того хуже: один, словно испугавшись големовой вафли, бросился бежать, вокруг же другого из костяной муки соткалась игольчатая сфера – словно стрелки инея разбежались по незримому шару, разве что иней не ложится столь правильным кружевом колючих спиралей. Сжав зубы, пленённый позолоченным големом жрец, что было силы рубил сферу мечом, но клинок бессильно лязгал по кости, не оставляя на ней даже царапин.
         
         Инон не вмешивался – благодаря его присутствию, исход битвы был предрешён изначально, и жрец хотел, чтобы этот эпизод стал уроком для его подчинённых. Он смотрел на своих младших товарищей и думал о том, что они слишком полагаются на оружие и слишком мало – на силу своего духа, свои жреческие способности. Неужели никто не сообразит?.. Нет.
         
         Результат не заставил себя ждать. Один из них пропустил атаку, и зеленоватый «кошелёк» впился ему в ладонь. Жрец пошатнулся, выронил меч и, пьяно захихикав, уселся на пол.
         
         Дальше медлить не имело смысла.
         
         Инон чувствовал, что под ногами его чуть заметно пульсирует живая ткань. Отодрав от ковра лоскут, он вжал ладонь в упругую желтоватую массу, сосредоточился… и вот уже плоть Дома Вечного Бытия стала его плотью. Инону ничего не стоило заставить её преобразиться, принять нужную ему форму, послужить своим интересам. Как чудовищные побеги, прорвав косматый ковёр, к потолку поднялись упругие, хлёсткие щупальца. Щёлкая, как кнуты, они один за другим переловили «кошельки», сломали хребет их хозяину, туго спеленали двух других големов, метнулись к некроманту… и замерли, потому как замер Инон.
         
           – Именем Веиндора! Остановитесь! – раздался за его спиной чистый, высокий голос.
         
         Инон оглянулся – на пороге стоял глашатай Л’аэнора, правителя Элидана и главы Совета «Стражей Смерти».
         
           – Что всё это значит? – спросил Инон.
         
           – Это значит, благородный герой, что ты ошибся сказкой, – вместо глашатая промурлыкал чёрный голем. – Ты заигрался, Инон, и забыл, кому ты служишь. Вот твой приятель и пришёл тебе это напомнить.
         
           – Вы… околдовали его, – проговорил Инон, и волосы на его голове зашевелились: врага, способного на такое, он ещё не встречал.
         
         – Хуже, Инон, много хуже. Я написал на тебя жалобу в твой собственный Совет.
         
         – И на что же ты, падаль, пожаловался?
         
         – На то, что ты пользуешься служебным положением в личных целях.
         
         – И цели эти чрезвычайно неприглядные, – подал голос золочёный скелет. – Позорные цели. Хуже некуда.
         
         – Ты ведь жрец Веиндора Милосердного, верно? Верно, – продолжал чёрный. – Тогда нам не очень понятно, что ты здесь вообще делаешь. Зачем ты здесь, а? Исходя из Конвенции о правах мёртвых и бестелесных, причин может быть две. Первая – что всех нас сделали такими насильно. – Скелет тренькнул когтем по собственным рёбрам. – Наши души не подходят для этого и страдают нечеловечески, вот ты и явился сюда, чтобы принести нам, горемыкам, свободу. Но нет, мы все вполне довольны формой своего существования! У неё масса плюсов. А минусов – тьфу.
         
         Остальные скелеты согласно закивали. Было в их движениях что-то нелепо ребячливое, задорное… Эта насмешка, попытка нежити симулировать жизнерадостность, изображать, что «форма её существования» есть лишь безобидный для души вариант нормы, взбесила Инона. Щупальца вновь стиснули скелетов… но тут же обмякли – воля Инона столкнулась с чьей-то чужой волей. И тот, другой – видимо, глашатай – оказался сильнее.
         
         – Вторая причина, что мы сами заточили чьи-то души в какие-нибудь жуткие оболочки – из мёртвой плоти, камня, железа и так далее. Заточили, заставили работать на себя, и их души страдают, – продолжал начитанный голем. – В таком случае их надлежит освободить, а нас, соответственно, покарать. Но где ты тут видел пленённые души? А? Их тут нет. Ни единой, самой завалящей душоночки!
         
         – Вот мы и спраш-ш-иваем, – прошипел располовиненный голем-змей, – что вы забыли здесь, господа стражи Смерти? Это раньше, до всяких конвенций, ты, Инон, мог убить нас просто за то, что мы мерзкая нежить. А теперь – нет. Другие времена.
         
         – Вы – по-прежнему убийцы. А Веиндору неугодно, чтобы существа лишали друг друга жизни, – сквозь зубы процедил Инон.
         
         – И что же, он посылает к каждому из убийц по своему жрецу? Ничего себе! Так раздуть штат. Не прокормишь! – хихикнул позолоченный.
         
         – Он посылает своих жрецов к тем, чьи злодеяния переполнили чашу его терпения. А вы считаете своих жертв тысячами, – ответил Инон.
         
         – Как и множество других обитателей нашего мира. Хочешь, дадим тебе списочек посмотреть? Так почему же из всех ты почтил своим высоким вниманием именно нас? Детские травмы дают о себе знать?
         
         Инон сделал несколько глубоких вдохов.
         
         – О! Знаю, он сейчас обвинит нас в том, что мы надругались над трупами своих жертв, – пробухтел змей; он приподнялся на руках, угнездив обломок позвоночника в чёрном меху.
         
         – А мы покажем ему, как некий король южных земель съел семью своего брата, а некая королева северных, истребив аборигенов Ледяных лесов, приказала набить их шерстью подушки для сотни своих фрейлин. Пусть полюбуется!
         
         – Вот мы и спрашиваем, Инон, – почему мы? Молчишь? Ну да ладно, спишем этот случай не простую случайность. Так совпало. Но странное дело, мой адвокат собрал статистику по вашим предыдущим миссиям. И знаешь, что выяснилось? Целью всех ваших карательных акций была «мерзкая нежить»! Одни сплошные мертвяки! Поголовно! Ни одного дышащего, гадящего и потеющего. А это дис... диск… дискриминация! Нехорошо получается, Инон. Невозможно усидеть на двух стульях – служить беспристрастному богу и быть пристрастным. Так что поставят вас, ребята, коленями на мышиные косточки, да лет так на полтораста! – заключил скелет.
         
         – Это не вам решать, – подал голос глашатай. – Идёмте, Инон. Нас ждут. Мои люди позаботятся о ваших подчинённых.
         
           – Это безумие! – воскликнул Инон, но приказу повиновался.
         
           – Вам ли говорить об этом? – с укором спросил глашатай, но спутник пропустил его замечание мимо ушей.
         
           – Не понимаю, как его жалоба вообще оказалась на столе Совета? Кому пришло в голову внести её обсуждение в протокол?
         
           – Советнику ан Камиан.
         
           – Кому? – поперхнулся Инон.
         
           – Госпоже советнику Талии Аэлле ан Камиан, – глухо повторил глашатай. – И, я уверен, она отлично на этом заработала. Деловой хватки ей не занимать.
         
           – Как же… как же всё это… может быть? – проговорил Инон; от нереалистичности происходящего у него закружилась голова.
         
           – Формально она следует букве закона. Всё в рамках «Конвенции о правах мёртвых и бестелесных», которую вы с ней так горячо отстаивали. И брать анонимные пожертвования теперь тоже не запрещено. Нам остаётся только смириться. Как и с бесчисленными комитетами и комиссиями, с бесконечными согласованиями, запросами, разрешениями, отчётами и счетами. С тем, что мы тонем в исках. С тем, что каждый упырь теперь имеет право голоса. И так пребудет вовеки, – обречённо махнул рукой глашатай.
         
           – Не пребудет! – поймав его запястье, сквозь зубы процедил Инон.
         
           И проснулся.
         
           Рубашка его промокла от пота. Инон лежал на диване, в закутке стеклянного куба, в подвале Талии ан Камиан. Он держал за горло деревянную гадючку, поддерживавшую вместе с тремя товарками, плоскую вазу с приторно-розовыми кактусами. Сдержав тошноту, Инон сдавил пальцы ещё сильнее, и прочное лакированное дерево с треском переломилось. Ваза завалилась на бок, и кактусы стали походить на какое-то чудовищное колючее вымя. Брезгливо отдёрнув руку, Инон сел. Взгляд его обежал комнату.
         
         Инону чудилось, что сон всё ещё не закончился. Реальное смешалось с нереальным, словно кто-то тщательно собрал клочки его кошмара и развесил их по комнате, как неряшливая девица сохнущее бельё. Эти отвратительные кактусы… приклеенные к стенам рогатые жуки, овальная кровать, отделанная по бокам металлом под чешую, застланная алым шёлковым бельём и оттого похожая на полувыпотрошенную рыбину. Прямо в этой разверстой ране свернулся клубком Энаор. Кое-где к его косматой шерсти пристала глина и сухая трава. Над головой кота покачивались светильники, свитые из розовато-жёлтых кольчатых трубок – они напоминали клубки кишок… с которыми, как говорили, Энаор так любил играть в детстве.
         
         Инон содрогнулся. Да, он уже давно живёт в кошмаре, среди уродства и извращений. Более того, он сам творит этот кошмар, воплощает в реальность, защищая права всевозможных выродков и их прихлебателей. Не он ли доказывал, что «жить» в камнях – для некоторых душ естественно? Что это лишь вариант нормы? А ведь от этого всего один шаг до того, что явилось ему во сне. Будь он проклят! Будь проклята эта неугомонная Талия ан Камиан с её «гуманными» идеями!
         
         Инон отёр пот и вытащил из-за спины жёсткую думку. Нет, не думку – то была тряпичная кукла. Уродец о двух головах – Талии и Энаора. На щеке первой было вышито «полоумная ан Камианка», а на лбу второй – «полоумный ан Ал Эменаит». На груди красовалась надпись «Умный алай неизвестной породы».
         
         Некоторое время Инон буравил игрушку глазами, не в силах понять, что в ней так поразило его. А потом ошарашено прошептал: «А что если у Талии и вправду две головы?» Что если все её действия тщательно спланированы кем-то другим? Безумцем Энаором? Открыто ненавидящим Веиндора Селорном? Её интриганкой-матерью? Или… самой Аласаис? Что если кто-то сознательно пытается подточить мощь жречества Веиндора? Расшатать тысячелетние основы их веры? Развести в Храме Его гниль бюрократии? Превратить священнослужителей в торговцев и коррупционеров? Придавить их всех каблуком мнения общественности, которым кошки издревле умели вертеть, как своим хвостом.
         
         И что если эта бедная жрица, напавшая на Талию, сражавшаяся с ним самим за душу Рестеса, так же, как и он сам сейчас, поняла, к чему могут привести эти «гуманные» реформы, и только потому пошла против своего собрата по вере?
         
         Инон сжал разболевшуюся голову руками.
         
         Да, так всё вставало на свои места. Предчувствуя страшную беду, жрица Милосердного и её соратники решили действовать. Рестес играл роль провокатора. Он связывался с теми, кто мог злоумышлять против Веиндора и, прикинувшись одним из них, вызнавал их гнусные планы. Единственным, что несколько смущало Инона в этой версии, было присутствие среди товарищей жрицы эалийского телепата. Но… но ведь и среди кошек встречаются добропорядочные экземпляры, верно?
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         ПРИЛОЖЕНИЕ 1
         
         
         НЕОЖИДАННЫЕ ФАКТЫ О
         
         «СПРАВЕДЛИВОМ ПЕРЕРОЖДЕНИИ»
         
         
         
         Все мы помним, как пару месяцев назад члены данного религиозного объединения забаррикадировались в Мелководье (комплексе полузатопленных залов, обеспечивающим свежей слепорыбой и скальными червями пять близлежащих кварталов), обрушив свод единственного туннеля, соединявшего его с Мохнатыми пещерами. Перерожденцы отринули соблазны нашего безумного мирка, чтобы, руководствуясь своим религиозным учением, построить идеальное общество... И сегодня «Красная Бездна» готова рассказать вам, что из этого получилось.
         
         Учение «Справедливого перерождения» утверждает, что каждое существо после его смерти ожидает Наивысочайший Суд, на котором решится, достойно ли оно чести воплотиться вновь или же подлежит выбраковке.
         
         Изначально под «выбраковкой» понималось полное уничтожение души, но, оказавшись в Лэннэс, где им довольно быстро разъяснили, что души – вещь неуничтожимая, проповедники перерожденцев значительно подкорректировали своё учение. Теперь они заявляют, что «выбраковка» заключается в том, что души умерших грешников «заточаются» в растения и животных – считается, что, находясь в этих «неразумных оболочках», они будут лишены возможности творить зло. Самых же отъявленных нарушителей Божественных Уложений Наивысочайший Судья и вовсе «упаковывает» в камни и… предметы мебели.
         
         Во что только не верят в Бесконечном! Мы в Лэннэс давно уяснили себе, что выбор религии – личное дело каждого существа. Однако даже толерантным нам трудно без улыбки слушать проповедников перерожденцев: это же надо, жить буквально под самым носом у Веиндора Милосердного и верить, что он попустит, чтобы какой-то там бог в наказание распихивал души по телам всяких шамппиков и собачек?! Но мы с вами, дорогие господа безднианцы, упустили из виду тот факт, что Веиндор давно отвратил свой взгляд от нашей чудесной Лэннэс. Как шутят его жрецы, Бездна попадает на слепое пятно Милосердного. А нам, оказывается, приходится пожинать плоды его пренебрежения своими обязанностями!
         
         Когда перерожденцы окопались в Мелководье, с ними находилась бывшая жена и дети одного из наших сотрудников (имя которого мы по его просьбе не разглашаем – назовём его Ф.). Увы, Ф. узнал об этом не сразу – поиски заняли более двух месяцев. Разумеется, Ф. забил тревогу, но довольно быстро выяснилось, что ни разобрать завал, ни переместиться в Мелководье каким-то иным способом не представляется возможным – нанятые им маги только разводили руками. Тогда Ф. решил оплатить услуги эала-телепата, чтобы связаться с родными.
         
         Рассказывает телепат Шеллизан ан Ал Эменаит:
         
         – Жену его я нашёл довольно быстро. Она оказалась обычной фанатичкой, свихнувшейся на идее, что её многочисленных недругов ждёт после смерти заслуженная кара. С поисками дочки клиента тоже проблем не возникло – она была запугана, но жива. А вот сын… С его разумом творилось что-то невообразимое… трудно описать – словно его разорвали в клочья, а потом стиснули, сжали – как налары сжимают воду в шарик. Противоестественно… Я с таким никогда не сталкивался. Подумал даже было, что разум парня подчинило себе какое-то животное-паразит, решил проверить, покопался в памяти его матери и узнал, что мальчик мёртв!
         
         В наказание за попытку связаться с отцом, его послали собирать скальных червей, он сорвался со стены и сломал шею. Сектанты кремировали его в ларшевом потоке, тогда, спрашивается – что душа ребёнка делала в Бездне в таком жутком виде? Отвечать на подобные вопросы я не компетентен, поэтому мне пришлось привлечь к работе жреца Веиндора. Инон посмотрел... и охвостел от увиденного. Душу мальчишки кто-то засунул в червя! В червя, выпади мои усы…
         
         Весть о происшедшем стремительно разнеслась по Бриаэллару, а затем достигла и ушей жрецов Милосердного в Элидане.
         
         На данный момент все пять руководителей секты «Справедливое перерождение» взяты под стражу, а её рядовые члены выведены из Мелководья. Лекари душ из Бриаэллара, Элидана и Змеиного Глаза оказывают им необходимую помощь.
         
         Своими впечатлениями от увиденного поделилась с нами жрица Аласаис – Имлае ан Бриаэллар:
         
         – Я много лет работаю с си’алаями – теми, кто, обладая алайской душой, родился в неалайском теле, а затем по воле Аласаис обрёл свои законные хвост и уши. На протяжении всей «неалайской» части своей жизни души си’алаев испытывают огромный дискомфорт, что, естественно, сказывается на них не лучшим образом. Уже став кошками Аласаис, они не скоро приходят в себя… Я многое повидала, и всё же мне трудно себе представить, каким чудовищем нужно быть, чтобы сотворить с душами такую мерзость, как та, которую мы здесь наблюдаем!
         
         По-прежнему остаётся неизвестным, что за сила стояла за перерожденцами. Но жрецы Веиндора рассчитывают «выследить эту тварь», используя связь, всегда существующую между божеством и его служителями.
         
         – Мы найдём его, – заверил нас один из жрецов Милосердного. – И он будет наказан по заслугам, как и любая другая сила, вздумавшая использовать перерождение в качестве кары за грехи и вмешиваться в великий круговорот душ в Бесконечном.
         
         Как ни странно, подобные заявления не находят отклика у некоторых существ Старших рас. Вот и наша сотрудница Алтия Румр готова часами спорить с жрецами Милосердного, отстаивая право существа самому решать, что будет с его душой после смерти.
         
         – Да, готова! – дерзко подтверждает она. – Я не понимаю, что плохого в том, чтобы существо получало новое воплощение в соответствии со своими убеждениями. Если оно само искренне верило, что за те или иные поступки оно достойно посмертной кары, и всё же совершило их – так пусть и получит своё. Это его право, в конце концов! А боги – они лишь помогают свершиться тому, что желает их паства. И нечего на них налетать – на то они и боги, чтобы воплощать в жизнь верования жителей Бесконечного!
         
         Жрецы Милосердного долгое время отказывались комментировать слова госпожи Румр, почитая это ниже своего достоинства. Но мы были настойчивы. «Если мы будем рассуждать в таком ключе, то рано или поздно докатимся до того, что будем торговать душами, как картошкой», – скривившись, сказал нам господин К.
         
         – Никто не призывает вас низводить душу до уровня картошки! – парирует Алтия. – Но, уничтожая тысячелетиями существующие в других мирах системы «классификации» и… «распределения» душ – когда покойник оказывается в некоем «загробном мире», соответствующем его прижизненным взглядам и поступкам, – мы лишаем эти миры их своеобразия, вырываем основу всей их культуры. Я уже не говорю о том, что мы ущемляем свободу самих существ… а многих из них, простите, толкаем ко злу. Я не раз слышала, как эмигранты признавались, что они в корне изменили своё поведение, узнав, что после смерти их не ожидает какого-либо рода судилище – не в лучшую сторону изменили, я имею в виду.
         
         Опять же, наличие такого рода системы распределения даёт увесистого пинка лицемерам от религии – ну, знаете, всяким мерзким морализаторам, которые напоказ – все из себя праведники, обличающие чужие пороки, а у себя дома творят лиар знает что. Проповедовал аскезу, а на пожертвования замаливающих грехи прихожан отгрохал себе особняк в сорок комнат – добро пожаловать в кислотную ванну!
         
         Конечно, распихивать души по мышкам и крыскам или отправлять в какие-нибудь миры, где их будут вечно бессмысленно мучить – это не есть хорошо. А особенно омерзительно выглядят попытки отдельных сил проделывать подобные фокусы с существами, которые не были последователями их учения и не давали им права судить себя, или с детьми, у которых ещё не было возможности сделать сознательный выбор. С этим никто не спорит. Но грубо разрушать привычные устои в мирах, где они устраивают подавляющее большинство населения – это же просто варварство какое-то! Даже когда это делается во имя того, чтобы души не изымались из «великого круговорота душ в Бесконечном».
         
         Можно же попытаться найти какой-то компромисс! Пусть создания остаются в… заслуженном воплощении какой-то определённый срок. Или, например, до гибели этого нового – прекрасного или ужасного – воплощения. Выход можно найти… если искать его, конечно.
         
         
         
         «КБ» №4
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         
         ПРИЛОЖЕНИЕ 2
         
         
         ДРАКОНЫ ИЗМЕНЧИВОГО
         
         
         
         – Кто бы мог подумать, что под этой мерзкой чешуёй скрывается такое золотое сердце!
         
         Ярнол, драконоборец из Дирхдаара, читая дневник убитого им по недоразумению дракона Изменчивого
         
         
         
         Пускающий Ветры
         
         
         
         Как нетрудно догадаться из названия статьи, создателем наших драконов был наэй по прозвищу Изменчивый. В Энхиарге он также известен под титулом Повелителя Ветров, однако, сфера его влияния значительно шире управления воздушными потоками. Изменчивый властвует над Пространством. Это его полагается костерить, обнаружив, что ваша бездонная сумка, забарахлив, превратила отданные ей на сохранение голову убитого врага и набор магических жезлов в чудовищное подобие волынки. И за портал, зашвырнувший вас в зыбучие пески Приина вместо лавки песочных часов в Анлиморе – тоже. Он тут крайний.
         
         «Дети» Изменчивого унаследовали от «батюшки» многие таланты. Они без труда проходят сквозь зачарованные стены, блохами скачут между мирами, открывают и закрывают порталы без видимого колдовства, развивают в полёте скорости, от которых любых других существ разорвало бы в клочья, а также обладают пренеприятной способностью создавать помехи, препятствующие магическим перемещениям других существ.
         
         Впечатляющий список, не правда ли? Из наших героев получились бы прекрасные воры, шпионы, наёмные убийцы или даже захватчики… если бы не одно «но» – драконы Изменчивого те ещё «добродеи».
         
         
         
         Воробьи в чешуе
         
         
         
         Глядя на этих огромных величественных ящеров трудно представить себе, насколько натура драконов Изменчивого не соответствует их грозному внешнему виду. В Энхиарге их недаром прозвали «воробьями в чешуе» – в массе своей они бесхитростны, беззаботны и жизнерадостны, как весенние пичуги. Какие уж там ограбления и убийства…
         
         Благодаря своим искренности, доброжелательности, бескорыстию и непрошибаемому оптимизму дети Изменчивого занимают почётное третье место во всеэнхиаргском рейтинге самых желанных соседей – сразу за алаями и адорами.
         
         Конечно, драконы не лишены слабостей. Они могут быть непоследовательны в суждениях, ветрены, рассеянны, расточительны и непрактичны, некоторые особи страдают эмоциональной тупостью, другие, напротив, излишне вспыльчивы. Главный же недостаток драконов – как, впрочем, и главное их достоинство – заключается в бешеном, прямо-таки маниакальном свободолюбии.
         
         
         
         Свобода, свобода и ещё раз свобода!
         
               
         
         Драконы Изменчивого не чахнут над грудами алмазов, не сжигают городов и не ужинают благородными рыцарями, однако среди них трудно найти того, кто ни разу не похитил бы юной девы – чьей-то невесты или новоиспеченной жрицы. Принцессы, горожанки и крестьянки, красотки и дурнушки – им всё едино. Главное, чтобы к принесению обетов девицу склоняли силой.
         
         Драконы не могут смотреть на ущемление чужой свободы (то же самое, разумеется, относится и к драконицам). Так что, если вам грозит союз с какой-нибудь зловонной жабой (любого пола) – черкните строчечку в их посольство. Прилетят, напугают всех до мокрых подштанников, а потом ещё и трудоустройству вашему поспособствуют. Драконы сотрудничают с великим множеством благотворительных организаций по оказанию помощи жертвам насилия – того или иного рода. В частности, под их покровительством находится знаменитый «Разорванный ошейник», помогающий бывшим рабам начать новую жизнь.
         
         Рабство вообще является больной темой для драконов. К рабовладельцам они не знают пощады. Иногда наши «воробьи» способны ужасно больно клеваться…
         
         Помимо рабов и жертв чужих религиозных или матримониальных планов, под их мощными крыльями находят приют всевозможные диссиденты и религиозные реформаторы, приговорённые к смерти за свою «подрывную деятельность». Только в каком-нибудь Рапе соберутся казнить писаку, замусорившего ночные улицы пошлыми стишатами о пылком романе короля с его ручным фарзисом, как драконы тут как тут. «Низринутся с небес и выхватят подлеца прямо из челюстей явившегося по его душу Веиндора». Представление сорвано, король негодует, чернь в расстройстве, но связываться с детками Изменчивого – себе дороже. Вот никто и не связывается.
         
         Некоторые почтенные ящеры нашли возможность удовлетворять тягу к спасению вольнодумцев на вполне законной (и хорошо оплачиваемой) основе. Благодаря своей неоспоримой неподкупности, а также возможности сунуть нос в любой тайный кабинет или пыточный застенок, драконы Изменчивого составляют костяк корпуса наблюдателей за соблюдением «Записки Эллиса». Трепещите, тираны и угнетатели!
         
         Свою собственную свободу они отстаивают с не меньшим пылом. Общаясь с существом, пытающимся навязать им свои взгляды, драконы забывают о вежливости. Если оппонент продолжает давить – становятся агрессивны. Мастера эмоционального шантажа и прочие выдающиеся манипуляторы съедаются на месте.
         
         Драконы никогда не потерпят в отношении себя ничего даже отдалённо похожего на принуждение. Неважно, во зло им действуют или во благо. Нет, и точка. Все в Энхиарге помнят об этом, даже Хозяйка Пути Тиалианна эти самые Пути драконам не прописывает. С них станется узнать о своём Пути и из принципа пойти по другой дорожке…
         
         
         
         Зачем они нужны Бесконечному?
         
         
         
         Изменчивый и его дети не играют значительной роли «во всей этой кутерьме с Путями», однако, это не значит, что Бесконечный не придумал им работёнку. Придумал и ещё какую. Повелитель Ветров и ближайшее его окружение следят за целостностью ткани Бесконечного – за тем, чтобы криворукие творцы миров и не знающие никакой меры маги-пространственники не «обрушили мироздание себе на голову». В прямом смысле.
         
         
         
         Портрэт
         
         
         
         Описать внешность детей Изменчивого в их драконьей форме очень сложно, так как современные драконы в массе своей являются страстными поклонниками модификаций тел. Они наращивают гребни, вживляют себе рога, усы-щупальца, чешуйки самой причудливой формы, меняют цвет брони. Одни обзаводятся лишними лапами, другие меняют очертания туловища, размер, строение и текстуру крыльев – добавляют дополнительные сегменты, делают перепонки полупрозрачными, частично покрывают их перьями, татуировками, мехом – всего и не перечислишь.
         
         Отнюдь не все модификации носят косметический характер. Например, начитавшись героических романов, многие драконы вознегодовали, что Изменчивый не даровал им способности выдыхать что-нибудь поопаснее углекислого газа – никаких тебе потоков пламени, струй кислоты и облаков ледяного тумана. Несолидно! Изготовители тел помогли им исправить эту вопиющую несправедливость…
         
         С двуногой формой наших героев всё обстоит гораздо проще. В ней драконы выглядят как очень высокие, худощавые человекообразные существа с резкими, даже грозными, чертами лица. В первый момент их облик может напугать, однако добрый, лёгкий нрав проявляется в их мимике, в речи и манерах, быстро сводя на нет неприятное впечатление. Движения их быстры и точны, молодые же драконы отличаются забавной неуклюжестью. При желании дети Повелителя Ветров могут оставлять за спиной уменьшенную копию своих крыльев, но они редко делают это – перепонки вечно цепляются за что-нибудь... бьющееся.
         
         
         
         В истории драконов Изменчивого можно выделить два периода: «пещерный», который имел место быть до создания «Крыльев Заката», и «цивилизованный».
         
         
         
         Пещерные драконы
         
         
         
         В первые столетия своего существования драконы Изменчивого были, как никогда потом, близки к природе. Не видя смысла принимать двуногий облик, незримыми порхали они из мира в мир, подчиняясь второй из величайших своих страстей – неуёмной жажде новых впечатлений, а затем возвращались домой, чтобы поделиться с собратьями увиденным и снова разлететься кто куда.
         
         Жили драконы, как они сами любят шутить, «охотой и собирательством»: охотились на всякую живность за пределами Наэйриана (особенно любили обедать в холмах Рогатого Шамппа) и, как заправские сороки, собирали целые кучи всевозможной блестящей чепухи – на память о посещённых мирах. Чуть позже, когда их излюбленные охотничьи угодья опустели – сейчас шамппа (и то безрогого) можно встретить разве что в Бездне, – драконы перешли к земледелию и скотоводству: начали разводить разнообразное зверьё прямо в подземельях под Клыками.
         
         Обитали дети Повелителя Ветров в обширных пещерах, пол которых выстилали разными сортами луррийского мха так, что получались гигантские ковры – с ярким рисунком и «ворсом» длиной в локоть. Слух их услаждали привезённые с тех же Ароматных болот поющие жабы, коих драконы держали в серебряных клетках и всячески обихаживали (правда, если певицы начинали фальшивить, их тут же съедали на ужин). Этот, довольно аскетичный, уклад оставался незыблем веками…
         
         И всё же с некоторых пор в жизни драконов стали происходить изменения. Древние змеи были склонны любоваться пейзажами, архитектурой, масштабными празднествами и сражениями. Они наблюдали за всем свысока, отрешённо, поверхностно. Их потомкам этого показалось мало. Юным драконам захотелось познать чужой мир изнутри, во всех деталях и подробностях.
         
         Вслед за пониманием пришло сопереживание, в первую очередь – к существам, подвергавшимся гонениям за свободомыслие.
         
         История умалчивает, кому из драконов первому пришла в голову мысль превратить Клыки в убежище для вольнодумцев. Как бы там ни было, в последующие несколько лет он и его собратья приютили сотни существ, закрыв для преследователей всякую возможность попасть в Драконьи Клыки.
         
         Гости наполнили Клыки непривычным для их хозяев уютом. Многие драконы впервые осознали, что эти две скалы – их дом, а не что-то вроде постоялого двора, куда прилетаешь зализать раны и потравить байки со случайными приятелями. Они начали проводить больше времени в двуногой форме – им нравилось бывать в гостях у недраконов. Некоторые даже обставляли привезённой из путешествий мебелью маленькие пещерки, по образцу жилищ своих новых друзей. Впрочем, пока эти помещения всё ещё больше походили на склады, нежели на жилые комнаты.
         
         Пока…
         
         Эпоха «Крыльев Заката»
         
         – Для нашего брата торговца разругаться с «Крыльями Заката» – то же самое, что для птички самой отрезать себе крылья.
         
         
         
         Хааз Фармидар, хозяин таверны «Крысиная нора» и одноимённого магазина
         
         .
         
         Многие энхиаргцы обнаруживают, что их мир вообще-то «жуть какой большой», только получив от клерка «КЗ» – нашего крупнейшего перевозчика – аккуратненький лиловый конвертик с уведомлением о невозможности дальнейшего обслуживания. Больше никаких порталов – телега и лодка ваши лучшие друзья. До этого Энхиарг представляется клиентам «Крыльев» подобием квартиры с множеством комнат, и цена за перемещение из одной в другую кажется чересчур завышенной.
         
         Об истории создания этой организации – только романы писать или, на худой конец, сказочки. Жил-был в стародавние времена добрый дракон из хорошего рода со звучным именем Эларвион. Даже безбожно фальшивящих луррийских жаб он не пожирал, как положено, а отвозил обратно на их родные болота и выпускал – так великодушно было его сердце. Когда же он начинал петь о своих странствиях, все вокруг замолкали. Ни одна чешуйка не скрипнет, ни один хвост не проскребёт по камню… И угораздило же его связаться с этим позором рода драконьего – безумной бесстыдницей Сиделарин ан Виллаор!
         
           Эта чешуйчатая леди с детства была не такой как все. В отличие от сверстников, жаждущих поскорее вырваться из-под родительской опеки, она постоянно требовала внимания к своей распрекрасной персоне. «Я что, менее интересна, чем эти ваши «храпящие башни»?» – ревниво спрашивала она у отца, увлечённого рассказом матери об этих самых башнях. Старик терялся. Конечно, башни были интереснее – о них он слышал впервые, а дочь – вот она, всегда перед глазами…
         
         Такое отношение обижало Сиделарин. Ей никогда не было скучно наедине с собой. Пока её собратья по крыльям изучали дальние миры, Сиделарин изучала себя. Она могла часами пялиться на своё отражение в зеркальной стене пещеры, хотя ничего нового и интересного (вроде того особого вида пожирающей драконью чешую ржавчины, за «жизнью» которой – на собственной лапе! – целых трое суток следил брат Сиделарин) она в своей наружности не находила. В этом самолюбовании было что-то необычное, но она не сразу поняла что.
         
         Некоторые историки, а особенно члены сект… движения «Назад, в пещеры!», заостряют внимание на этом моменте биографии Сиделарин как на чём-то позорном. Они забывают, на какие мысли навело её это любование. Первой из драконов Сиделарин обратила внимание на себя: сначала – на свою внешность, а затем – на свой внутренний мир. Первой позволила себе задуматься: по сердцу ли ей целую вечность скользить над жизнью, наблюдая, но не вмешиваясь; взахлёб рассказывать о чужих обычаях, чужих увлечениях, проектах, поражениях и победах, но конфузливо замолкать, если просят рассказать хоть что-то о себе самой? Короче говоря, в один прекрасный день Сиделарин заявила: «Я хочу жить своей жизнью, знать, кто я, что из себя представляю, чего хочу и что могу». Она решила найти для себя любимое дело, то, что наполнило бы её жизнь смыслом, сделало бы её счастливой.
         
         Сказано – сделано. Взбалмошная госпожа ан Виллаор сняла половину дома у одного из «спасённых» и стала проводить всё время в двуногой форме, перенимая образ жизни недраконов, так как справедливо полагала, что те достигли в самопознании куда больших успехов, нежели её соплеменники. Сиделарин перепробовала себя во множестве дел – от разведения мясной породы ампусов до росписи чешуи – пока однажды не вызвалась помочь своему возлюбленному (и единомышленнику) Эларвиону отвезти нескольких спасённых бунтарей в Лар-эрт-эмори.
         
         Стоило ей окунуться в бурную, яркую, полную роскоши жизнь Лар-эрт-эмори, как она тут же решила, что обрела то, что искала. Целью её жизни стало посетить как можно больше балов, званых обедов, выставок и показов мод, а для самовыражения ей вполне хватало возможности покрасоваться в новом платье или же блеснуть знанием древнего танца. Но на этом роль госпожи ан Виллаор в жизни Драконьих Клыков не закончилась.
         
         Именно она помогла Эларвиону распробовать все прелести недраконьей жизни. Изучая новый для себя мир, он довольно быстро понял, насколько остро «бескрылые» нуждаются в том, что он сам и его народ легко могли дать им. Эларвион видел, какие огромные деньги вынуждены платить его друзья-художники за редкие материалы для своих работ, доставляемые из других миров. Ему было противно смотреть на неумех-чародеев с их нестабильными порталами, в которых порой гибли не только грузы, но и их сопровождающие...
         
         Так появились «Крылья Заката» – организация, созданная крылатыми из искреннего сочувствия к бескрылым. Их открытие немедленно сбило искусственно завышенные цены на пространственные перемещения. Эларвиону и Сиделарин (отвечавшей за рекламу и связи с общественностью) пришлось столкнуться с разъярёнными конкурентами и даже отбить несколько нападений на свою контору, но они выстояли, более того, с каждым годом в «Крылья» вступали всё новые и новые дети Изменчивого. Работа в «Крыльях Заката» стала основным источником дохода обитателей Драконьих Клыков. Филиалы организации открылись по всему Энхиаргу, а очень скоро – и за его пределами. Сравнительно недорогие, безопасные перемещения через порталы, а для любителей экзотики – прямо на драконьей спине, пользовались спросом у всех и повсюду. Через некоторое время Эларвион расширил дело, присовокупив к перевозкам производство безразмерных сумок и всевозможных левитационных приспособлений – от гоночных досок до антигравитационных колонн-постелей.
         
         Разумеется, на родине Эларвион из «бедняжечки, околдованного красивой сумасбродкой», превратился едва ли не в национального героя. Его имя гремело и среди недраконов – не в последнюю очередь потому, что большую часть прибылей глава «КЗ» жертвовал на благотворительные цели.
         
         Но не обошлось и без неприятных событий. Близкий сподвижник Эларвиона, Кеттарон, самовольно заключил от имени компании несколько контрактов (поговаривают, среди них была даже переправка рабов!), нарушив устав организации и вызвав гнев Совета Драконьих Клыков и самого Повелителя Ветров.
         
         Что толкнуло Кеттарона на все эти мерзости? Может, они стали логическим развитием его извращённой философии – недаром про него говорили: «Он понимает свободу как, в первую очередь, свободу от своей совести». Кеттарон не раз и не два возмущался чересчур строгими требованиями Эларвиона к чистоте сделок, а также – к добропорядочности самих клиентов. Есть и другая версия: Кеттарон хотел дискредитировать, разрушить дело Эларвиона, которого некогда предпочла ему прекрасная Сиделарин.
         
         Как бы там ни было, вины с Кеттарона это ничуть не снимало. Сначала Совет проявил к нему милосердие – его просто изгнали. Но Кеттарон не угомонился и совершил новое преступление, слишком чудовищное, чтобы предавать его огласке, за которое был приговорён к невиданной каре – лишению способности летать. Он больше не мог подниматься в воздух одной силой своего желания. Вдобавок драконы по-своему заклеймили его – Кеттарону отсекли крылья. Ни в одной из форм, сколько бы раз ни менял он тело, ему было не стать крылатым.
         
         Преступник с неожиданным мужеством перенёс это страшное наказание и, не сломленный, покинул Драконьи Клыки. Впоследствии он выкрал одно из своих изодранных крыльев и с тех пор носил его как плащ. В честь этого вечного напоминания о пережитых боли и унижении он и назвал своё ужасное детище – «Порванное Крыло».
         
         
         
         «Порванное Крыло»
         
         
         
         – Ты не дракон более, ты – червь. Живи, ползай и помни о небе, которого лишился!
         
         Напутственное слово Самалерда «Чёрное Крыло» изгнаннику Кеттарону
         
         
         
         – Червём? Ползать? Да с удовольствием – в твоей могилке, приблудный!               
         
         Ответное слово изгнанника Кеттарона Самалерду «Чёрное Крыло»
         
         
         
         Вскоре после изгнания Кеттарон с изумлением обнаружил, что, отняв у него возможность летать, Изменчивый по странной прихоти оставил остальные его драконьи способности нетронутыми. Изгнанник сразу решил, на что употребит их. Практически с самого начала наблюдая за созданием «Крыльев Заката», он знал все их тайны, все связи, все хитрости ремесла. Эти бесценные знания, а также невиданные среди его соплеменников хитрость, лицемерие и коварство помогли ему с пугающей быстротой организовать компанию «Порванное Крыло», ставшую конкурентом (и врагом) «КЗ».
         
         Кеттарону не удалось перетащить на свою сторону ни одного дракона Изменчивого, но он смог найти и обучить нескольких талантливых магов иных рас. И если его дурная репутация не позволила ему переманить старых клиентов «Крыльев» (хотя он и пытался сделать это, занижая цену), то она же сделала его весьма популярным в других кругах.
         
         «Порванное Крыло» не гнушается никакими заказами. В отличие от «Крыльев Заката», в «ПК» вам не станут задавать лишних вопросов: что (кого) переправляете, куда переправляете и законно ли это? Воровство, подлоги, контрабанда и хранение оружия, запрещённых волшебных предметов, ядов, наркотических веществ и прочих зелий, похищения существ и убийства – вот неполный перечень того, чему поспособствовали господа и дамы из «Порванного Крыла». Они же предоставляют ставшую очень популярной услугу: возможность спрятаться в некоем магически необнаружимом пространственном кармане находящимся в розыске преступникам. За хорошие деньги, естественно. Ходят слухи, что именно они помогли известному убийце Бурпу Язве бежать из Главной тюрьмы Анлимора.
         
         Мало что известно о союзниках (оно и понятно – бандитам место в тени) и, главное, дальнейших планах Кеттарона и его шайк… компании. Однако в том, что среди планов этих числится уничтожение «Крыльев Заката» и месть изгнавшим его соплеменникам, сомневаться, увы, не приходится.
         
         
         
         «Назад, в пещеры!»
         
         
         
         С появлением «Крыльев Заката» и вовлечением в их работу значительной части населения, в повседневной жизни Клыков, их обычаях и драконьем мировоззрении в целом произошли значительные изменения, которые, как и любые новшества, не могли понравиться всем сразу.
         
         По мнению небольшой группы драконов, объединившихся под красноречивым лозунгом «Назад, в пещеры!», их соплеменники проявили ужасное неуважение к своей природе, предали свои корни, своего творца (Изменчивый, кстати, ни разу не возмутился). Предали саму Свободу! Возмущённые старики ратовали за возврат к прекрасному прошлому, когда все дети Повелителя Ветров, свободные от разрушительного инорасового влияния, жили в пещерах и, беззаботные, бесцельно порхали по мирам.
         
         Говорят, что именно возвращенцы настояли на первом мягком приговоре для Кеттарона, утверждая, что он всего лишь пал жертвой навязанного ему Эларвионом противоестественного образа жизни. Они до сих пор убеждены в этом и не произносят имён главы «Крыльев Заката» и его супруги без приставки «проклятые».
         
         Несмотря на всю абсурдность и комичность их лозунгов, методы, к которым прибегали возвращенцы, дабы донести до соплеменников свои идеи, частенько были совсем не смешными. Например, они перемещали живущих в Клыках «коварных» недраконов вместе со всем их «мерзким скарбом» в отдалённые миры, где их было не так-то просто отыскать. Или сами, приняв двуногий облик, прыгали с вершины одного из Клыков, таким образом отрекаясь от всего недраконьего. Перед смертью своего человекоподобного тела они успевали покинуть его навсегда, отныне обречённые довольствоваться одной драконьей формой.
         
         Их «заблудшие» соплеменники только сокрушённо качали головами, не решаясь вмешаться, нарушив тем самым свободу возвращенцев. Им было грустно смотреть на этот страшный спектакль, но… но назад в пещеры они определённо не хотели.
         
         (А вот наш виртуоз суицида Энаор ан Ал Эменаит был в восторге от драконьих прыжков. Всякий раз, прознав о подготовке очередной акции протеста, он принимался крутиться под Клыком. Однажды ему повезло – его раздавило-таки драконом-самоубийцей. Когда его слуги соскребли… оставшееся с земли, воскрешённый в новом теле Энаор собственноручно забальзамировал это и с немалой гордостью присовокупил к остальным экспонатам обширной коллекции своих безвременно погибших тел).
         
         Также возвращенцы активно борются против применения порталов и прочих межпространственных штучек, каковые считают священными, в утилитарных целях. Больше всего страдают от них маги-ветеринары. Господа коновалы, на горе себе, придумали способ помочь особенно занятым клиентам обойтись без выгула питомцев – стали устанавливать маленький портал на хм… выходе из животного. Возмущению «возвращенцев» не было предела! «Надругательство! Кощунство!» Не буду живописать, какую расправу учинили они над старейшей подобной клиникой, анлиморскими «Чистыми коврами». Это было ну о-очень грязное дело.
         
         В дальнейшем технологию использования дефекационных порталов переняли и сами заводчики, но к ним возвращенцы почему-то цеплялись значительно меньше.
         
         
         
         «Сокровищница драконов»
         
         – Нет, некогда мне. Шелдриазур ещё утром вернулся из какой-то огненной дыры и до сих пор недоеный валяется. Ушёл доить.
         
         Телепат, сотрудник «Сокровищницы» – своему сослуживцу
         
         
         
         «Сокровищницу драконов» – величайший архив Энхиарга – основали недраконы. Её создателями были энвирз Тракс Сишур и человек Алвиан – оба из славного города Анлимора. Предприимчивые, как и все их земляки, они не могли смотреть, как драконы пускают на ветер своё главное сокровище – привозимые из странствий воспоминания о других мирах. Дети Изменчивого никогда не вели записей – просто не видели в этом смысла. Абсолютной памятью они тоже не отличались, так что со временем большая часть знаний – подчас бесценных! – оказывалась утерянной безвозвратно.
         
         Это приводило Тракса и Алвиана в алчный ужас. Они сбились с ног, убеждая детей Изменчивого вести дневники. Некоторые вняли их мольбам, но, увы, драконьи путевые заметки представляли собой ту ещё словесную кашу. Максимум на что бы они сгодились, это на подписи к открыткам. Нужно было придумывать какой-то иной способ получения информации. И анлиморцы придумали…
         
         Они едва не загубили на корню всё дело, предложив драконам прибегнуть к помощи телепатов, которые могли бы выудить прямо из их чешуйчатых голов воспоминания о нужном путешествии и затем уже самостоятельно описать его. Как среагировали свободолюбивые дети Повелителя Ветров, объяснять, думаю, не надо – примерно так же, как среагировали бы налары, предложи им эта незадачливая парочка искупаться в огненном озере. Но Траксу и Алвиану повезло: по чистой случайности об их планах стало известно Ан’си’шиалу Малауру – патриарху дома ан Камиан (и не надо фыркать, мол, везде эти коты!).
         
         Патриарх нашёл выход. Члены его семьи давно использовали технологию «изымания» воспоминаний без участия какого-либо посредника. Они накладывали на самую обычную вещь особое заклятие, помогавшее нужному воспоминанию «перетекать» в неё от взявшего её в руки существа и сохраняться внутри. Впоследствии любой желающий мог просмотреть это воспоминание, узнав только то, что захотел показать ему очевидец, и при необходимости описать увиденное на бумаге.
         
         К удивлению Алвиана и Тракса, уже буквально сидящих на чемоданах, идея Малаура драконам понравилась. Правда, радость их была несколько пригашена ожиданием, что алай тут же приберёт их лавочку к рукам, но патриарх ожиданий не оправдал. Ещё раз выразив восхищение энвирзу и человеку, он пообещал им всяческую поддержку и удалился, так и не попросив за свои услуги ничего… ну кроме вечного бесплатного пользования архивом для своего народа. Ходит слух, что сама Тиалианна послала его помочь в создании «Сокровищницы».
         
         
         
         Жизнь рядом с Долиной Снов
         
         – Не слушайте его, он туману нанюхался!
         
         Типичный контраргумент на Совете Драконьих Клыков
         
         
         
         Как бы ни пытались драконы уверить всех в обратном, близость Долины Снов не может на них не влиять. Конечно, жить высоко над Долиной не то же самое, что прямо в ней, к тому же западные ветры по воле Изменчивого отгоняют от Клыков дурманящие туманы, однако различные казусы нет-нет да и случаются.
         
         Все мы прекрасно помним маскарад, устроенный детками Изменчивого в честь пятнадцатитысячной годовщины основания Элидана. Надышавшись тумана, эти умники решили сделать жителям города-юбиляра сюрприз. Подражая драконам-призракам Веиндора – покровителя Элидана и по совместительству нашего наэй Смерти, они выкрасились серебряной краской и, сделавшись вдобавок полупрозрачными, отправились на восток – поздравлять людей. (Классная задумка, да? Мне тоже нравится). К несчастью, до места они не долетели. Проделав где-то треть пути, отуманенные драконы дружно забыли, к каким именно людям летят. И осчастливили своим визитом население Канирали.
         
         В городах началась паника – вряд ли во всём Наэйриане найдётся хоть одно существо, не знающее, с какой целью прилетают драконы Веиндора. И ладно бы всё ограничилось давкой и обмороками, так нет – богобоязненные каниралийцы умудрились прикончить нескольких своих магов, полагая, что те были скрытыми некромантами, по гнилые души которых и прилетели «серебряные драконы». В общем, неприятно получилось. Совет Клыков был вынужден угрохать четверть годового бюджета на оплату воскрешений и выплату компенсаций.
         
         Впрочем, какими бы злокозненными ни были туманы Долины, у них есть и весьма драконоугодные свойства. Вернее – свойство. Все дети Изменчивого как один обожают туманный массаж – некоторые виды испарений Долины вызывают у них потрясающие тактильные ощущения. Вот они и ездят «на туманы». В одиночку, парами и целыми семьями.
         
         Выглядят эти купания следующим образом – дракон находит подходящую по размеру ложбинку, полную тумана нужного ему сорта, вытягивается, встопорщивает чешую, чтобы дымные струйки могли добраться до его чувствительной кожи, и блаженствует несколько часов кряду, урча и трепеща крыльями. Увы, после этой процедуры «отлежанный» участок земли на некоторое время перестаёт выделять туман, так что драконам приходится ограничивать себя в удовольствии.
         
         
         
         Талия Мурр ан Камиан ("Говорящий путеводитель "Четырёх Т" по Энхиаргу")
         
         
         
         
         СЛОВАРЬ
         
         
         
         А
         
         Алия Аэн ан Элиатан – алайка, матриарх дома ан Элиатан. Первейшая мастерица иллюзий в Бриаэлларе. Член Совета Бриаэллара.
         
         Аласаис – наэй Эмоций и Чувств, создательница алаев. Часто именуется Хозяйкой Бриаэллара, сестрой Тиалианны, а также Нел’теорри (адорск. Прекрасная Изнутри) и Телленерой (эльфийск. Дарующая Чувства). Аласаис призвана помогать существам понять и принять природу своих душ, выяснить, чего они хотят от жизни и т.д.
         
         Амер ан Руал – алай, патриарх дома ан Руал, член Совета Бриаэллара. Известен своим умением выводить новые породы животных и изыскивать способы уничтожения особо вредных старых .
         
         Амиалис Руалская – алайка, дочь Агира Освободителя, бывшая царица Руала. Была вынуждена отречься от престола из-за брака с иноверцем, драконом Крианом ан Саем. Сестра Кора, мать Анара, Накар, Даэланор и Гелариона.
         
         Ан Ал Эменаит – один из домов Бриаэллара. Знаменит своими телепатами и анэис – женщинами со сверхразвитой интуицией. Правители: патриарх Селорн, матриарх Меори.
         
         Ан Иналасс – один из домов Бриаэллара. Преимущественно состоит из неалаев (что и отражено в его названии). Его члены отличаются бесконечной влюблённостью в Бриаэллар, благоустройством которого они и занимаются.
         
         Ан Камиан – один из домов Бриаэллара. Прекрасные золотоволосые Ан Камианы – покровители и ценители искусств, неиссякаемый источник вдохновения для всевозможных творческих личностей. Лучшие певцы, танцоры, музыканты среди алаев. Вдобавок ко всему – виртуозные интриганы. Чрезвычайно жадны до новых впечатлений, которые коллекционируют, «привязывая» к различным предметам. Правители: патриарх Ан’си’шиал Малаур, матриарх Аэлла.
         
         Анлимор – крупный торговый город, лежащий на берегах озера Упавших Звёзд, один из шенавенов Энхиарга. Излюбленное место отдыха наэйрианцев, знаменит своими пляжами и изумительной рыбной кухней.
         
         Ан Меанор – один из домов Бриаэллара, знаменитый своими волшебниками. Правители: патриарх Фейнлаан, патриарх Тейнлаан.
         
         Ан Руал – один из домов Бриаэллара. Ан Руалы имеют хорошие способности к магии, но (слава Аласаис!) в отличие от ан Меаноров не склонны копать глубоко. Их исследовательская страсть нашла себе другое, ещё более необычное, применение – древний и многочисленный дом ан Руал занимается выведением и изучением новых пород животных. Правители: патриарх Амер Когтестрах, матриарх Ариза.
         
         Ан Сиа (дом Теней) – один из домов Бриаэллара. Тени – лучшие воры и шпионы среди алаев. Правители: патриарх Наол Чутколап, матриарх Ферримела Мурлычущая Смерть .
         
         Ан’си’шиал Малаур ан Камиан – алай, патриарх дома ан Камиан, соправитель Аэллы ан Камиан, приёмный отец сианай Аниаллу, член Совета Бриаэллара. Известен своим мастерством дипломата, а также изготовителя тел.
         
         Ан Темиар – один из домов Бриаэллара. Ан Темиары – коты-администраторы, на которых лежит вся тяжесть управления Бриаэлларом. Правители: патриарх Кеан, матриарх Кеара.
         
         Ан Элиатан – один из домов Бриаэллара. Рыжеволосые, меланхоличные кошки из этого дома работают со снами, мечтами, видениями и иллюзиями. Правители: патриарх неизвестен, матриарх Алия Аэн.
         
         Аэлла ан Камиан – алайка, матриарх дома ан Камиан, считается прекраснейшей женщиной в Энхиарге. Соправительница Малаура. Мать Фелитеи, Лаа, Тэлиан и Талии. Член Совета Бриаэллара .
         
         
         
         Б
         
         Бесконечный – это часть Вселенной, лежащая по одну из сторон Ребра Миров. Он включает в себя огромное количество миров. Изначально он не был разумен, но обладал неким подобием чувств (на уровне «мне хорошо/мне плохо») и стремлением гармонизироваться, навести в себе порядок. Будучи не в состоянии сделать это самостоятельно – в силу своей недостаточной разумности – Бесконечный «прихватизировал» подходящие – наэйские - «мозги», которыми теперь и «думает».
         
         Бриаэллар – алайская столица. Город построен на острове, парящем высоко над шпилем Тиалинхеаля в самом сердце Наэйриана. Дом наэй Аласаис. По праву считается красивейшим городом Энхиарга.
         
         
         
         В
         
         Веиндор – наэй Перехода (Смерти и Рождения), прозван в Энхиарге «Милосердным». Его миссия – избирать для умерших существ новые воплощения, исходя из особенностей их душ. Творец серебряных (призрачных) драконов, вместе с которыми обитает в Тир-Веинлон (Серебряных скалах). Покровитель соседствующего с ними Элидана.
         
         Величайшая Сушь – конец света по-наларски.
         
         
         
         Г
         
         Гвелиарин – си’алай, личная подруга Аласаис, которая и назначила её на должность Верховной жрицы Бриаэллара.
         
         
         
         Д
         
         Даоры – «дети Тьмы», обитатели Дарларона. В массе своей даоры милосердны, честны, чрезвычайно щедры, однако отличаются болезненной гордостью (в частности – тотальным неумением принимать помощь) и  склонны впадать в меланхолию. Покровителем их является Дарион, энхиаргский бог Тьмы. Ввиду отсутствия своего наэй даоры постоянно находятся под угрозой уничтожения со стороны Элаана.
         
         Дарларон – даорское королевство на юге Наэйриана, правителем которого является сам энхиаргский бог тьмы Дарион.
         
         
         
         З
         
         Записка Эллиса – является основным международным документом, регулирующим жизнь всех без исключения энхиаргцев.
         
         
         
         И
         
         Изменчивый – см. Повелитель Ветров.
         
         Инаан – эал, Властитель Ал Эменаит, соправитель Тимелы.
         
         
         
         К
         
         Кеан ан Темиар – алай, Верховный жрец Бриаэллара, вопреки правилам сохранивший за собой титул патриарха дома ан Темиар. Приёмный отец сианай Аниаллу. Член Совета Бриаэллара .
         
         Кеара ан Темиар – алайка, матриарх дома ан Темиар, сестра Верховного жреца Кеана, член Совета Бриаэллара .
         
         Кор – алай, правящий царь Руала, брат Амиалис, дядя Анара. Занял трон после отречения сестры, но и потом долгое время находился под её влиянием .
         
         Криан ан Сай – дракон Изменчивого, ставший мужем Амиалис Руалской. Отец Анара, Накар, Даэланор и Гелариона.
         
         
         
         Л
         
         Ланфейр – энхиаргский бог снов и видений, его владения – затянутая туманами Долина Снов у подножия Драконьих Клыков.
         
         Лекари душ – энхиаргский аналог психологов; обучены в числе прочего выявлять различные магические (телепатические) воздействия на разум клиента и устранять их .
         
         
         
         М
         
         Меори ан Ал Эменаит – эалийка, Чувствующая, матриарх дома ан Ал Эменаит, соправительница патриарха Селорна, мать Энаора, член Совета Бриаэллара.
         
         
         
         Н
         
         Налары – «дети Вод». Создания Владыки Вод Неллейна.
         
         Наол Чутколап из дома Теней – алай, патриарх дома Теней (ан Сиа), муж Ферримелы Мурлычущей Смерти, отец Эйтли Тинойи, член Совета Бриаэллара .
         
         Наэй – сущности непонятной природы, пришедшие в Бесконечный из-за Ребра Миров. По воле Бесконечного они получили возможность слиться с определённой стихией (если только сны, смерть или эмоции можно так назвать), обрести над ней власть, несравнимо большую, чем власть любого бога. Взамен каждый из них отдал часть своего разума на службу Бесконечному – дабы, используя её, думая ею, он мог развиваться, становиться всё более и более гармоничным.
         
         Наэйриан – окружённая Энайскими горами центральная часть Энхиарга. Обитель наэй и богов этого мира.
         
         Неллейн – наэй Вод. Создатель наларов. Живёт вместе со своим народом в Нель-Илейне.
         
         Нель-Илейн – владения Неллейна, Владыки Вод. Населён преимущественно наларами. Отделён от остального Наэйриана вытянутым кольцом гор Нельвард.
         
         
         
         О
         
         Орин – полуэльф, брат Энбри и Зиэлы.
         
         
         
         П
         
         Повелитель Ветров (Изменчивый) – наэй, властвующий над воздухом и пространством. Призванный следить за целостностью ткани Бесконечного, он обладает наиболее глубоким пониманием его устройства, природы границ и связей между мирами, ему ведомы тайны магического (и немагического) перемещения между ними. Под его крылом находится самая большая ценность для авантюристов, торговцев и путешественников – порталы. Он создал драконов, именующихся «драконами Изменчивого», и поселил их в Драконьих Клыках, двух самых высоких скалах Энхиарга. Сам же нигде подолгу не задерживается и вмешивается в жизнь мира в основном по чьей-то просьбе (например, наэй Аласаис, его старой подруги).
         
         Правосудие души – способность душ руалцев царской крови, погибших насильственной смертью, обличать своих убийц.
         
         
         
         Р
         
         Ректор Линдорга – является не только главой Линдоргской Академии Магии, но и правителем города, где она расположена. Настоящее имя его никому не известно. Предположительно, является человеком .
         
         
         
         С
         
         Селорн ан Ал Эменаит – эал, патриарх дома ан Ал Эменаит, соправитель анеис Меори. Лучший телепат Бриаэллара. Приёмный отец Иреры и сианай Аниаллу. Член Совета Бриаэллара.
         
         Си’алай (обращённый в алая) – существо, обладающее алайской душой, но родившееся в неалайском теле и лишь в зрелом возрасте, ощутив духовное родство с детьми Аласаис, обзаведшееся кошачьей оболочкой. Чаще всего си’алаи выглядят как алаи-полукровки, сочетая алайские черты с чертами, свойственными представителям их прежней расы.
         
         Сианай (или Тень Аласаис) – одна из её ближайших помощниц, призванных выполнять особые поручения наэй. Все Тени внешне чрезвычайно похожи на свою госпожу и созданы лично ею.
         
         Стена Жизни – своего рода краткий дневник выдающейся личности, собственноручно вырезанный ею на стене своей будущей гробницы.
         
         Стражи Смерти – воинствующие жрецы Веиндора. Люди, преимущественно элиданцы, призванные бороться с различными нарушениями его установлений. Уничтожают всех тех, кто вмешивается в «круговорот душ в Бесконечном» – нежить, некромантов, демонов, мелких божеств; освобождают пленённые души. В Энхиарге «Стражей Смерти» частенько беспардонно сокращают до «страсмов», но только за глаза.
         
         
         
         Т
         
         Тал сианай – см. сианай.
         
         Тейнлаан ан Меанор – алай, патриарх дома ан Меанор, бывший Верховный маг Бриаэллара, отец ныне занимающего этот пост Фейнлаана, член Совета Бриаэллара.
         
         Тиалианна – наэй Пути, богиня удачи, именуемая также Владычицей Судеб и Хозяйкой Пути, создательница танаев. Живёт в Тиалинхеале.
         
         Тиалинхеаль – Жемчужный Замок наэй Тиалианны, расположенный в центре Наэйриана прямо под летающим островом Бриаэллара.
         
         Тимела – эалийка, сестра патриарха Селорна, Властительница Ал Эменаит и соправительница Инаана. Ныне оставила свой пост, чтобы отправиться к Вечному Дереву.
         
         
         
         Ф
         
         Фейнлаан ан Меанор – алай, патриарх дома ан Меанор, Верховный маг Бриаэллара, сын Тейнлаана, член Совета Бриаэллара.
         
         Ферримела Мурлычущая Смерть из дома Теней – алайка, матриарх дома Теней, жена Наола Чутколапа, мать Эйтли Тинойи.
         
         
         
         Х
         
         Харнианцы – одна из рас Энхиарга, «дети Огня». Судя по степени слияния харнианцев с огненной стихией, их таинственным создателем должен быть некий наэй Огня, но никто о таком не слышал. До войны Огня харнианцы жили по всему Энхиаргу, столицей же их считался город Хоа, возведённый в Огненной пустыне. Во время войны были истреблены практически полностью.
         
         
         
         Ш
         
         Шенавен – место самопроизвольного возникновения порталов .
         
         
         
         Э
         
         Эалы – порода алаев, отличающаяся угольно-чёрным цветом кожи. Среди эалов рождаются наиболее одарённые мужчины-телепаты и женщины с чрезвычайно развитой интуицией (анэис, Чувствующие).
         
         Эйтли Тинойа из дома Теней – алайка, дочь патриарха Наола и матриарха Ферримелы, член Совета Бриаэллара.
         
         Элаан – земли Света на юго-востоке Наэйриана, дом наэй Лайнаэн.
         
         Элаанцы – «дети Света». Сотворены Лайнаэн. Отличаются надменностью и жестокостью ко всем, кто «отбрасывает тень». Ненавидят даоров. Недолюбливают алаев.
         
         Элеа – Тень Аласаис, самая могущественная из сианай.
         
         Элидан – крупный город на озере Тириал. Под властью его королей находится вся территория внутри «крыльев» Серебряных скал. Народ Элидана взял под своё покровительство сам Веиндор Милосердный, и потому большинство из населяющих его людей – бессмертны. Многие из них становятся жрецами Веиндора. Элидан является наиболее процветающим и могущественным человеческим государством в Энхиарге.
         
         Энаор ан Ал Эменаит – эал, сын анеис Меори, матриарха дома ан Ал Эменаит, телепат, волшебник, известный насмешник и пакостник.
         
         Энбри – полуэльф, брат Зиэлы и Орина. Знаменитый горе-реформатор, за голову которого объявлена награда во множестве стран Энхиарга.
         
         Энвирзы – одна из разумных рас Энхиарга. Прирождённые торговцы и финансисты. Своим обликом они напоминают фарзиса, хищного обитателя Адорских лесов. У этого зверя, славящегося своим обонянием, вытянутая мордочка с тремя чуткими ноздрями, покрытая гладкой серой кожей, перечёркнутой «молниями» зеленовато-рыжих полос, и выпуклые крупные глаза. У энвирзов чрезвычайно выражен половой диморфизм. Мужчины телосложением похожи на приземистых людей с несколько более мощными конечностями и прочными когтями. У многих из них есть хвосты (что считается чрезвычайно привлекательным). Энвирзийки же уродливо, чудовищно тучны, кривозубы, пучеглазы и поголовно бесхвосты. Все они, за крайне редким исключением, обладают склочным нравом, капризны, завистливы и невозможно глупы. (Отсюда и выражение «пошёл ты к энвирзовой бабушке!»)
         
         Эталианна ан Бриаэллар – тал сианай, сестра сианай Аниаллу.
         
         
         
         
         Оглавление
         
         1. «ЛОГОВО ЗМЕЯ»
         
         2. КОШКА НА ДЕРЕВЕ
         
         3. СТРАЖ КОШАЧЕСТИ
         
         4. ПОДОЗРЕНИЯ
         
         5. КОГОТЬ КАРАЮЩИЙ
         
         6. ПОСОБНИЦА СМЕРТИ
         
         7. ВЕЛИКИЙ БАРЬЕР
         
         8. ЗЛОПАМЯТКИ
         
         9. ПАЛЁНЫЕ КОШКИ
         
         10. ЕГО ВЫСОЧЕСТВО И ЕЁ БОГОПОДОБИЕ
         
         11. БЕЗДНА
         
         12. ОБРЕЧЁННЫЙ НА ЖИЗНЬ
         
         13. ДУХ, ДУША И ТЕЛО
         
         ПРИЛОЖЕНИЕ 1
         
         ПРИЛОЖЕНИЕ 2
         
         СЛОВАРЬ
         
         
         СНОСКИ:
         
         [1] Ректор Линдорга – является не только главой Линдоргской Академии Магии, но и правителем города, где она расположена. Предположительно, является человеком. Настоящее имя его никому не известно.
         
         [2] Сианай – Тень Аласаис, одна из её ближайших помощниц, призванных выполнять особые поручения наэй. Все Тени внешне чрезвычайно похожи на свою госпожу и созданы лично ею.
         
         [3] Ар-Диреллейт – одна из ведущих магических академий Энхиарга. Особо примечательна тем, что, помимо магов, готовит специалистов в области правозащитной деятельности – от журналистов до юристов. Студентов-волшебников также всячески стимулируют посещать семинары, посвящённые искусству отстаивания прав и свобод разумных существ, защите природной среды от магических загрязнений, а животных – от истребления. Ар-Диреллейт находится на территории королевства Канирали, с момента основания её возглавляют две ректорши – Диреллея ил Лейтан и Канирали ан Фейм.
         
         [4] Даоры – «дети Тьмы», обитатели Дарларона. В массе своей даоры милосердны, честны, чрезвычайно щедры, однако отличаются болезненной гордостью (в частности – тотальным неумением принимать помощь) и склонны впадать в меланхолию. Покровителем их является Дарион, энхиаргский бог Тьмы. Ввиду отсутствия своего наэй даоры постоянно находятся под угрозой уничтожения со стороны Элаана.
         
         [5] Лекари душ – энхиаргский аналог психологов; обучены в числе прочего выявлять различные магические (телепатические) воздействия на разум клиента и устранять их.
         
         [6] Думаю, нелишним будет сказать здесь пару слов о скверной привычке энхиаргцев объединять под одним названием существ самых разных рас, исходя только из относительного внешнего сходства. Они могут назвать «ящером» и карга, и жителя Лар’эрт’эмори, и какого-нибудь двуногого псевдодракона – лишь бы чешуя была в наличии. В «люди» записывают всех человекообразных, в «эльфы» – хм… тоже человекообразных, но обладающих более лёгким, удлинённым костяком. Вот интересно – тот, кто первым назвал и элаанца, и даора, и налара «эльфами» (светлыми, тёмными и водными соответственно), хоть раз видел всех этих ребят в разрезе? Наверное, нет, иначе язык поганый не повернулся бы!
         
         [7] Мазабры – сотрудники службы Магической Защиты Бриаэллара.
         
         [8] Си’алай (обращённый в алая) – существо, обладающее алайской душой, но родившееся в неалайском теле и лишь в зрелом возрасте, ощутив духовное родство с детьми Аласаис, обзаведшееся кошачьей оболочкой. Чаще всего си’алаи выглядят как алаи-полукровки, сочетая алайские черты с чертами, свойственными представителям их прежней расы.
         
         [9] Элаанцы – «дети Света». Сотворены наэй Лайнаэн. Отличаются надменностью и жестокостью ко всем, кто «отбрасывает тень». Ненавидят даоров. Недолюбливают алаев.
         
         [10] Наэйриан – окружённая Энайскими горами центральная часть Энхиарга. Обитель наэй и богов этого мира.
         
         [11] Одним из проявлений знаменитой алайской интуиции является чувство мэи, которое позволяет кошкам быстро оценить силу, способности и умения любого существа – даже совершенно незнакомого, встреченного ими впервые. И, сопоставив их со своими собственными… дарованиями, выбрать верную тактику поведения. Например – предугадать неблагоприятный исход поединка ещё до его начала и постараться избежать конфликта или же… м-м-м – понять, кому лучше доверить руководство заготовкой черешневого варенья.
         
         Для этого требуется, хотя и очень краткое, но время. Поэтому два встретившихся алая обычно немного выжидают, прежде чем заговорить – выдерживают паузу мэи.
         
         
         
         [12] Харнианцы – одна из рас Энхиарга, «дети Огня». Судя по степени слияния харнианцев с огненной стихией, их таинственным создателем должен быть некий наэй Огня, но никто о таком не слышал. До войны Огня харнианцы жили по всему Энхиаргу, столицей же их считался город Хоа, возведённый в Огненной пустыне. Во время войны были истреблены практически полностью.
         
         [13] Портальная точка – портал общего пользования, входящий в Публичную Бриаэлларскую Портальную Сеть (ПБПС). В подавляющем большинстве районов Бриаэллара самостоятельное использование пространственной магии запрещено, поэтому раскиданные по всему городу будки ПБПС пользуется большой популярностью.
         
         [14] Дом ан Элиатан – один из Великих домов Бриаэллара, члены которого специализируются на работе со снами, мечтами, видениями, иллюзиями и т.д. (к ан Элиатанам обращаются те, кто хочет избавиться от кошмаров, навязчивых идей, дурных привычек и опостылевших чувств, или увидеть во сне нечто особенное, пережить какое-то приключение, или же просто – истолковать сон или видение).
         
         [15] Стражи Смерти – воинствующие жрецы Веиндора. Люди, преимущественно элиданцы, призванные бороться с различными нарушениями его установлений. Уничтожают всех тех, кто вмешивается в «круговорот душ в Бесконечном» – нежить, некромантов, демонов, мелких божеств; освобождают пленённые души. В Энхиарге «Стражей Смерти» частенько беспардонно сокращают до «страсмов», но только за глаза.
         
         [16] Данную статью можно прочитать в Приложении 1.
         
         [17] Таней ста колец – один из популярнейших танайских танцев. Исполняется в змеиной форме.
         
         [18] Величайшая Сушь – конец света по-наларски.
         
         [19] Правосудие души – способность душ руалцев царской крови, погибших насильственной смертью, обличать своих убийц.
         
         [20] Стена Жизни – своего рода краткий дневник выдающейся личности, собственноручно вырезанный ею на стене своей будущей гробницы.
         
         [21] «Без решёток» – группа драконов Изменчивого, считающих, что ни одно преступление не достойно такой страшной кары, как лишение свободы. Следуя этому принципу, «безрешётники» периодически организуют массовые побеги из тюрем Энхиарга.
         
         [22] Безднианское стекло (бекло) – прочнейший материал в Энхиарге, не пропускает магию, также серьёзно затрудняет использование ряда расовых («немагических») способностей детей наэй, в частности – телепатии. Производится исключительно в городе Бездна (Лэннэс), способ изготовления держится в строжайшем секрете. Пошлины на вывоз бекла из Лэннэс чрезвычайно высоки даже по меркам Наэйриана. В большей степени это касается оружия и доспехов, в меньшей – предметов обихода.
         
         [23] Мазабры – сотрудники Службы Магической Защиты Бриаэллара.
         
         [24] «Благородные мародёры» – служба доставки городского морга Бриаэллара. Если вам довелось скончаться где-нибудь вдали от родины, вы воскресли в новом теле, но вам хочется получить назад вещи, которые были на старом, то «Благородные мародёры» с радостью выдвинутся на место. И оберут ваш труп.
         
         [25] Элленика – наэй растительного мира.
         
         [26] Тиалинхеаль – Жемчужный Замок наэй Тиалианны, расположенный в центре Наэйриана прямо под летающим островом Бриаэллара.
         
         [27] Лакалка (лакальная сеть, молочная почта) – основная бриаэлларская система связи, созданная патриархом Тейнлааном ан Меанором. Она состоит из нескольких тысяч серебряных мисок, установленных стационарно (в жилых домах, различных учреждениях, в парках и на улицах), возле которых расположены высоконадёжные порталы. Пользоваться ими могут только «сотрудники» службы – специально выведенные говорящие шестилапые кошки амри («гонцы»). Чтобы вызвать почтальона, необходимо плеснуть в миску молока, каковое будет немедленно им вылакано – отсюда и оба названия.
         
         [28] Хатти – угольно-черная субстанция, которой алаи смазывают внутреннюю поверхность век, чтобы те не пропускали сияние радужки, способное выдать присутствие кошек в самый неподходящий момент. Процесс нанесения хатти весьма неприятен, однако для подавляющего большинства алаев он превратился в еженедельный ритуал – достойной альтернативы этому средству нет. Котят с невтягивающихся когтей учат обходиться без зрения, полагаясь только на обоняние, слух и «кошачье чувство». Именно благодаря хатти глаза алаев приобретают свой «фирменный» подведённый вид.
         
         [29] О драконах Изменчивого можно прочитать в Приложении 2.
         
         [30] В Хелрааде использование магии в медицинских целях строжайше запрещено. В результате большинство лечебных процедур довольно болезненны.