Это сродни клаустрофобии или гидрофобии. Ну, вроде тех отклонений в психике, особенно не влияющих на отношения с другими людьми. Даже сейчас, по истечении почти полувека, Николас никогда не надевает ничего на шею. Ни шнурков с медальонами, ни украшений, ни, конечно же, цепочек. Даже его покойная Жульена с трудом уговаривает Николаса надеть на Рождество галстук. Но не каждый Сочельник ей это удается. Бывает, он наотрез отказывается даже застегивать воротник сорочки. Сколько гор грязной посуды приходится перемыть ему в армии только из-за того, что он просто панически боится надеть на шею жетон, и мастер-сержант, уверенный , что новобранец Николас законченный и упрямый осёл, орал на него, брызжа слюной и потрясая кулаками. Любой из сержантов, наткнувшись в толпе новобранцев на малейшее проявление сопротивления, бросал все свои дела и уделял бунтовщику всё своё время. Но Николас исправно драит сортиры, скребет половинкой лезвия кафель в умывальнике, а на дыбы встает только при попытке надеть ему на шею жетон. В конце концов, племя сержантов отступило от него, решив, что это просто еще один ненормальный, из-за безалаберности вербовщиков попавший в славные парашютно-десантные.
Впрочем, одну вещь Николас всё-таки носит. Это старый оловянный медальон с изображением Пресвятой Девы Марии с Младенцем на руках. Но и его он носит не на шнурке, а на внутренней стороне майки, приколотым булавкой. В том месте у него на коже есть россыпь белых пятнышек, напоминание о тех случаях, когда булавка расстегивалась. Однажды Николас даже испачкал кровью свою старую кремовую рубашку. Она так и не отстиралась полностью. Рубашка досталась ему от двоюродного брата, и он хранил её всю жизнь, до сих пор с дрожью в сердце вспоминая о причине, заставившей расстаться с братом навсегда. Но после того, как над правым карманом осталось тёмно-коричневое пятно, а материя со временем сильно вытерлась, вылиняла и воротник стал едва держаться на ветхой ткани, рубашка стала выглядеть просто неприлично. А ведь после тех ужасных событий Николас с ней почти не расстается. Скорее всего, это была такая реакция психики на произошедшее.
Внук как-то посоветовал заляпать коричневой краской всё остальное, но Николас еще не до конца выживший из ума старик, чтобы носить настолько хиповую вещь. Тем более что его покойная Жульена была против того, чтобы он хранил эту рубашку как какую-нибудь старозаветную реликвию. Поэтому приходится её выбросить, точнее, решиться её выбросить. Ковыляя по садовой дорожке, почти полностью скрытой опавшей листвой, он особенно четко ощущает, что прощается, наконец, со Стэном, что все эти долгие сорок восемь лет он был привязан ко нему тоской и чувством вины. Пластиковый пакет с рубашкой проваливается на дно мусорного бака и запечатывается ржавой крышкой. В четверг, то есть уже завтра, мусор, а вместе с ним единственную вещь из прошлого должны увезти.
Наутро, с трудом дождавшись восьмого удара моих древних напольных часов в гостиной, Николас возвращается к баку. Тот стоит чуть иначе, а поверх желтых листьев лежит несколько кусков отслоившейся краски. Зазвенев приподнимаемой крышкой и увидев внутри бака пустоту, Николас чувствует, что с него словно бы спала обязанность или соглашения с самим собой никогда не вспоминать о том случае и никому не рассказывать. А ведь всякий раз, когда он надевал эту самую рубашку, брал её в руки или она просто попадалась ему на глаза, воспоминания из прошлого снова и снова вставали перед ним. Нереально яркие, неправдоподобно четкие. Живые и сочные картинки. Николас помнит запахи, звуки и дуновения ветра из того дня. Не сразу удается загнать их обратно в глубины памяти.
И вот теперь, когда эта символическая печать, это негласное табу исчезло и гниет где-то на свалке, он позволяет себе вспомнить все подробности и заново пережить то донельзя странное и страшное событие из своего далекого детства. Солнечного, бесшабашного и зубоскально-бессмысленного до того самого дня.
В те незапамятные и светлые при взгляде из будующего времена Николас - босоногий мальчуган, беззаботный, голубоглазый, с копной светлых волос на голове. Легче на шестьдесят килограмм, презирающий мелкие жизненные препятствия в виде заборов и проволочных сеток. Ловкий, с покрытыми ссадинами локтями и исцарапанным животом. На животе без всяких специальных упражнений и яростных походов в спортзал видны все особенности анатомического строения брюшного пресса. Он совсем не похож на себя теперешнего, похожего на лысеющую развалину с табличкой «Антиквариат» на груди.
Чернокожий от жгучего южного солнца, с мечтой о порции мороженного размером с ведро. Николас ничем не отличается от десятков других детей, шатающихся по пыльным улицам захолустного городка. Вряд ли, кто-то, кроме родителей мог отличить одного от другого. Иногда, ребятня сбивается в стайки и устраивает разные интересные игры, вроде «Казаков-разбойников» или «Индейцев-против-ковбоев». Большую часть летнего времени Николас предоставлен самому себе.
Вечно пропадающий в рейсах отец-дальнобойщик и мать – учительница в школе, тоже вечно занятая, с бледным лицом и усталым взглядом.
Лишь иногда, чаще всего летом, из Блутауна приезжает двоюродный брат Николаса. Он старше на четыре года, но разница в возрасте вовсе не делает его заносчивым или высокомерным по отношению к младшему. В принципе, и он такой же, как Николас постреленок. И всё же Стэн гораздо серьёзнее брата, кажется взрослее. Похоже, что в жизни он повидал по более Николаса. Стэн не ангел, естественно, и некоторые его шутки или выходки доводят Николаса до слёз и истерик, но позже, когда его не станет, младший брат будет готов терпеть подначки Стэна сто миллионов лет, только бы он как и прежде приезжал к нам. Особенно летом.
Стэн в свои недолгие посещения уделяет Николасу внимания гораздо больше, чем отец с матерью вместе взятые. Говоря откровенно, в Блутауне у него просто-напросто нет друзей или хороших знакомых. Не то чтобы старший брат сторонится местных, или там не может поладить с нашими соседями. Для Николаса всё выглядело просто - Стэн приезжает к нему. Иногда младший уверен, что даже тетушка с дядей не занимают в душе брата столько места, сколько он. Вероятней всего ему так только кажется. Раз и навсегда Стэн отучивает Николаса от курения. В те времена он уже тайком пробует дымить сигаретами, стянутыми у отца. В горле першит, саднит, слезы текут рекой, но Николасу кажется, что он очень крут. Крут непомерно. Удовольствия на самом деле мало, но это малоприятное занятие заставляет чувствовать себя вполне взрослым и мужественным. Застав однажды младшего брата за этим занятием, Стэн покупает в табачной лавке пачку крепких кубинских сигарет и заставляет выкурить семь или восемь сигарет подряд. Естественно, что Николасу, без конца кашлявшему и ничего не видевшему из-за застилающих глаза слёз плохо, тошнит и рвает. Зато потом он даже не смотрит в сторону сигарет. Ни одного взгляда и тем более ни одной попытки закурить. Даже в армии.
Но в то злополучное лето Стэна не стало. Не стало Блутауна, моря и веревок на шее. Много чего еще не стало. Больше никто не отвешивает Николасу подзатыльники за столом, не учит разматывать спутавшуюся леску удочек. Некому засовывать во время сна фантики от жвачек ему в уши. Никто не ругает за то, что он грызет ногти и не учит завязывать отцовский галстук. Наверное, в смерти Стэна родители Николаса отчасти винят себя. Оправдываться перед родственниками было бессмысленно, и всю оставшуюся жизнь они чувствовали себя виноватым в случившемся.
Как всегда летом, Стэн приезжает к нам в Блутаун, чтобы повидаться с родней, и, конечно же, съездить в близлежащий Лонгбич, чтобы окунуться в волны океана. Николас некоторое время ревнует, поскольку уверен, что основная причина приездов Стэна не сюсюканье родственников и даже не его скромная персона. Основная цель Стэна - океан. «Край мира», - как говорит Стэн. Все эти волны, барашки на их гребнях, соленый ветер и незабываемое сочетание всех оттенков синего и желтого. Небо, голубая до неправдоподобности вода, едва различимая линия горизонта, желто-бежевый песок и рыжие дюны.
В тот раз мы уезжаем в кемпинг в Лонгбич уже на следующий день после приезда брата. Николас отчетливо помнит, как они встречали Стэна на зачуханном автовокзале. Он стоит в неприлично коротких и страшно нелюбимых тёмно-синих шортах, в полосатой оранжево-зеленой футболке и с нелепым полу-засохшим букетом ромашек в руках. Мать всегда сует ему в руки букет каких-нибудь цветов. Стыдно стоять вот так у всех на виду в идиотских шортах и с букетом в руках. Прямо как пухлые пятилетние детишки на старых выцветших фотографиях, наряженных в матросские костюмчики или с ангельскими крылышками из бумаги. Кажется, что все вокруг уставились на Николаса и едва сдерживают хохот. Особенно его раздражает букет. Ладно бы он ещё ждал сестру или троюродную тетушку. Ничего нелепей этого злосчастного букета Николас до сих пор не может припомнить из того далекого времени, которое было детством. Но Стэн всегда радуется цветам и младший брат чувствует облегчение, что всё потраченное время, все эти долгие часы, когда окружающие, стоит только тебе отвернуться, тычут пальцами и шепчут: «Вон, смотри, стоит какой-то кретин в бабских шортах, да еще и с пучком ромашек!», все эти бесконечные минуты не прошли впустую.
Стэн как обычно широко улыбается, увидев Николаса с родителями, трепет его по густым в те времена волосам и со всеми здоровается. Мать охает и пускает слезу, что проделывает каждый раз при встрече и расставании. Отец отделывается сухой фразой: «Как ты?» и хлопком по плечу. Брат уже почти сравнялся с отцом в росте. Николас выхватывает из рук Стэна сумку и все шагают к машине. Одуряюще тянет лавандой с полей и разогретым металлом с машинным маслом от поскрипывающего автобуса. Помнится, как к ним пристает таксист, но отец лишь бормочет считалку-спасалку сквозь усы: «Спа-си-бо-не-на-до-мы-у-же-е-дем».
Наконец, они подходим до потрепанного «Доджа». Мать продолжает хлопотать вокруг Стэна, словно квочка, и на несколько минут Николас с необыкновенной остротой чувствует себя никому не нужным. Долго решают, где кому сидеть, брат, в конце концов, оглушительно смеется и решительно лезет на заднее сиденье. Николас немедленно следует за ним. Мы рассаживаемся и за мутными стеклами, под порыкивание почти прогоревшего глушителя, начинают мелькать начавшие увядать пейзажи.
От автовокзала ехать недалеко, минут двадцать или около того. Всю дорогу Стэн отвечает на бесконечные вопросы родителей. Он сидит рядом со Николасом, обняв за плечи одной рукой и всё говорит, говорит, периодически сжимает плечо, как бы обещая: «Потерпи, совсем скоро мы приедем и пошепчемся всласть». А младший, даже за столь незначительные знаки внимания, сидит себе наполненный благодарностью от пяток до кончиков ушей, вдыхает запахи перепрелого поролона сидений, бензина и одеколона брата. Машина подъезжает к дому, все высыпаются наружу, потягиваются и разминаются. Отец отчего-то запирает двери авто, что не делал на памяти Николаса никогда, по крайней мере, он не помнил тогда и не припоминает сейчас. Когда все входят в дом, Стэн ставит жалкий букетик брата в одну из маминых ваз и садится за обеденный стол. Время позднее, нужно пораньше лечь спать, чтобы пораньше выехать к морю. За столом вновь начинают течь бесконечные, тягучие как патока разговоры, струятся атласными и тусклыми из-за ночи лентами вопросы-ответы. Стэн с дороги налегает на еду со всеми возможными силами, а Николас лишь вяло ковыряет в тарелке и не сводит с брата глаз. Ему интересно следить за ним, наблюдать за мимикой, улавливать смены интонаций в голосе.
Как бы ни было обидно, но в ту ночь Николас засыпает, так и не успев толком пошептаться со Стэном. Только тот начинает рассказывать о своей школьной бейсбольной команде и втолковывать тонкости игры, как комната вдруг расцветает перед глазами Николаса теми самыми ромашками, что стоят в вазе в прихожей, и он крепко засыпает. А на следующее утро мы уезжаем на море.
Не стоит утомлять вас пересказом того, как мы собирались в дорогу, ехали-приехали в Лонгбич, с трудом найдя место для стоянки. Отдыхающих, впрочем, как и всегда в июле, хоть отбавляй. Отец снимает традиционное ветхое бунгало в третьей линии на краю поселка, растянувшего свои дощатые домики вдоль пляжа на пару миль. С высоты эти лачуги смотрятся как ряды зубов у дохлой акулы. «Добро пожаловать в Мертвую Пасть!» - говорит Стэн, - «Выбирай пенёк покрепче, сынок, тебе здесь надо протянуть две недели! И клянусь плавниками, на твоей роже написано, что ты так и не разобрался - всего или целых».
Целых две недели мы должны оставаться здесь, в царстве волн, неба и жёлтых дюн. В царстве отдыха и веселья, хоть и мрачноватом, как считает брат. Жара стоит невозможная. Первая неделя пролетает в одно бесконечное мгновенье, наполненное соленой морской пеной, песком, закатами и восходами. Ослепительное время, как называет его мой брат. Коричневые, с выгоревшими от солнца волосами мы со Стэном целыми днями валяемся на пляже, болтаем о всякой всячине, запуская пригоршнями песка в пролетающих слишком низко чаек.
Иногда, во сне, Николас видит его загорелые до цвета старой бронзы плечи, розовое пятно на носу, где только что слезла кожа. У Стэна всегда обгорает нос. Плечи и спина никогда, а стоит носу показаться на солнце, как с него тут же лохмотьями начинала слезать кожа. Его тёмно-карие глаза, которые на солнце становятся карамельного оттенка. Его улыбку, открывавшую отколотый краешек зуба…
Остается еще целая неделя моря, солнца и тёплого ветра. Еще целых семь дней можно играть в краснокожих и бледнолицых, в искателей кладов. В никогда не надоедающий морской бейсбол, короче, заниматься всей той чепухой, которой занимаются дети в подобных нашему кемпингу местах. Но периоду безграничного детского счастья суждено закончиться гораздо раньше.
Один из запомнившихся Николасу разговоров со Стэном был поздно ночью. Когда Николас говорит разговор, он имеет в виду не пустопорожнюю болтовню на бытовые темы, не развлекательные россказни и байки. Разговор это либо когда ты или с тобой делятся сокровенным и важным, либо тогда, когда тебе рассказывают о каком-то опыте. Передают знания или пытаются предостеречь от чего-то. Не уверен, что по этим признакам их последнюю болтовню со Стэном можно отнести к разговору, но то что это была последняя болтовня такого рода, в этом Николас уверен до сих пор. Они валяются на веранде, слушая чешущий уши стрекот цикад, и Стэн спрашивает:
- Спишь?
- Нет, - преувеличенно бодро грохает в ответ Николас и с трудом разлепляет глаза. Ему даже приходится подпереть щеку рукой.
- Я всё думаю, есть ли у автомобилей личное пространство, - почти шепотом проговаривает брат, словно сомневаясь, стоит ли обсуждать с Николасом такие вещи. Выслушивает в ответ недоуменное молчание и продолжает.
- Ты, наверное, не помнишь, но когда-то ваш «Додж» был нов новехонек. Сверкал краской и хромированными фарами. И тогда у него стопроцентно было личное пространство. Никто из нас не мог позволить себе присесть на капот, или прислонить к нему удочки. Лишний раз к нему боялись прикасаться. Потом первая авария, уменьшившая его личное пространство примерно вдвое. Царапины без счета, потускневшая краска. И вот отец, наводя порядок в сарае, складывает мешающие инструменты на его крышу. Личное пространство исчезло. Но оно было, понимаешь?
- А ярмарка?
- А что ярмарка?
- На ярмарке иногда продают новые машины. И любой может посидеть внутри и даже проехать. Некоторые фотографируются сидя на капоте. Какое же личное пространство? – сон слетает с Николаса окончательно.
- Ярмарка это как смотрины или больница. Скорее даже больница, - Стэн запрокидывает лицо в звездное небо, - В больнице ни у кого нет личного пространства. Ты вот, еще ни разу не ощущал себя таким вот новеньким «Доджем»?
Николас снова молчит. Долго лежит с открытыми глазами, глядит в потолок. Николас думает о своих родителях, о брате с его странными разговорами. Окна открыты, и в их проемах шевелится порванная противомоскитная сетка. Николаса вдруг неудержимо потянуло на веранду – посмотреть, видна ли лунная дорожка. Он осторожно встает, шлёпает босыми ногами по деревянному полу и выходит наружу. Темное небо с тысячами миллионов звезд выгибает свой купол над Николасом, словно делающий мостик гигантский акробат, наряженный в расшитое блестками трико. Следуя старой привычке, он принимается считать звезды: «Раз, два, три…». Откуда-то слева доносится приглушенная расстоянием музыка, тянет гниющими водорослями.
В той стороне находится довольно приличная закусочная с интригующим названием «Полосатые хвосты». Стэн долго не может прийти в себя, так веселит его вывеска над входом. Как-то на выходе из таверны он замечает двух толстяков в полосатых шортах и, держась за Николаса, чтобы не упасть от смеха, стонет сквозь слезы: «Посмотри, это и есть полосатые хвосты».
Несмотря на поздний час, поселок всё никак не хочет успокаиваться. Николас сбивается со счета на второй сотне звезд или второй сотне солнечных систем и принимается высматривать полоску океана с лунной дорожкой. Вдруг, он вздрагивает от неожиданности - где-то в противоположной стороне от закусочной кричат. Протяжно и страшно. Так в ужасе кричит человек, столкнувшись с чем-то невозможным, необъяснимым, не укладывающимся в рамки привычной реальности. Дувший до этого момента теплый ветер превращается в ледяной. Николас кажется себе в этот момент несоизмеримо маленьким, стоящим где-то далеко внизу, а над ним проплывают величественные своей холодностью галактики с бесчисленным количеством миров. Он изо всех сил пытается расцепить пальцы, намертво вцепившиеся в перила веранды, и метнутся обратно в комнату, быть может даже разбудить родителей, но ничего не получается. Сколько он так стоит, пытаясь отпустить полированные перекладины и беспрестанно сглатывая слюну стараясь загнать бухающее в горле сердце, неизвестно. Наверняка долго. Дольше чем это можно было себе представить. Перепуганный насмерть, а для его возраста причин перепугаться насмерть вокруг предостаточно, Николас спустя некоторое время пытается убедить себя, что это всё послышалось. Что это просто вопли придурковатого отдыхающего, от которого алкогольная завеса скрыла большинство привычного окружающего мира и в результате он забрел и заблудился в переплетении тропинок между пляжными домиками. Крики не повторялись, лишь однажды показалось, что слышно что-то вроде сипения, будто бы кто-то стравливал воздух из автомобильного колеса. Как Николас не всматривается и не вслушивается в ночь, ничего ни услышать, ни тем более увидеть не удается.
Почти убедив себя, что это всё ему примерещилось, а если и нет, то не всё так страшно, как слышалось, Николас возвращается в комнату. Пятится спиной вперед, потому что поворачиваться спиной к океану для него в этот момент просто невозможно. Неизвестно, что там произошло, чей-то кошмарный сон или бред или что-то от чего сознание Николаса цепенело, но спиной к этому поворачиваться ему совершенно не хочется. Стэн всё так же мирно спит на своей кровати ничего не слыша и не видя кроме своих снов. Заперев дверь, Николас вспоминает, как отец закрывал на ключ двери автомобиля. Отгоняя ненужные мысли, он прыжком запрыгивает на свою кровать. Сетка скрипит, Николас натягивает на голову одеяло, отгораживается от всего мира и старается уснуть.
На следующий день Николас встает гораздо позже обычного. Солнце уже давно встало и изливает свои безжалостные жгучие лучи на выжженную землю. Точнее не он встает, а Стэн его будит. Придя в себя, первое о чем думает Николас , это о том, что песок на пляже уже порядком раскалился и придётся топать к воде словно аисту, припадая то на одну, то на другую ногу. Он зевнул во весь рот и тут, наконец, замечает, что Стэн чем-то сильно возбужден. Обычно, он старается при младшем брате особых эмоций не высказывать. Лишь купаясь в море, забывается и принимается визжать и плескаться в воде как ребенок. Но сейчас он был возбужден и даже не пытается этого скрыть.
- Вставай, Никки, пойдем скорее, посмотрим одну занятную штуковину, - брат тянет Николаса из постели, будто он только и ждал, когда тот, наконец, заявится. Словно Николас всю ночь ждал Стэна при полном параде, чуть прикрывшись одеялом.
Николас думает, что речь идёт о море, что Стэн опять отыскал какую-нибудь замысловатую и очень редкую во всех отношениях раковину и тащит его посмотреть на это чудо морское. Но увидев сухие волосы на его голове, Николас начинает слегка волноваться. Что так взволновало Стэна? Старший брат с нетерпеньем выволакивает Николаса, едва успевшего одеться, на улицу, и они, срываясь на бег, кидаются очертя голову в неизвестном направлении.
Иногда, стоит Николасу прислушаться, и он вновь и вновь слышит треск сухой травы под ногами и оглушительный стрекот кузнечиков. Тем летом было очень много кузнечиков.
Братья выбегают на заросшую улочку, одну из параллельных основной дороге сквозь поселок, скользят мимо облупившихся краской и черновой штукатуркой стен пляжных домиков и резко останавливаются. Стэн вытягивает шею, что-то разглядывая впереди, и Николас следует его примеру. Метрах в пятнадцати впереди, возле бунгало, стоит карета скорой помощи. Николасу на секунду чудится отчетливый запах каких-то лекарств, чего-то исключительно медицинского. Разглядывая бежевую, с красными полосами по бокам скорую, братья подходят чуть ближе. Бунгало это совершенно типичное для нашего летнего поселка, похожее на то в котором живем мы, как щенки одного помёта походят друг на друга. Возле входа о чем-то негромко переговариваются несколько человек. Запакованные в свою униформу полицейские и двое мужчин в строгих костюмах, так нелепо выглядящих посреди пестроты плавок, панам и купальников. Вокруг бунгало уже шелестит на ветру лента с бесконечной вереницей «ОПЕЧАТАНО ПОЛИЦИЕЙ». Раздраженные санитары втаскивают носилки в глубину скорой помощи. На мгновенье мелькают торчащие из-под простыни неестественно белые, босые ноги. На одной ступне надет тапок. Но Николаса поражает не это. Уж не знаю, как он успевает всё это разглядеть – но успевает. На ноге вся кожа на ступне и выше до икры, покрыта странным узором, а дальше не видно из-за простыни. Узор словно бы состоит из ямок и темных полосок, которые переплетаясь друг с другом, образовывают смутно знакомый орнамент. Так бывает, если отлежишь ногу или руку, и на коже остаются отпечатки полотенца, обивки кресла, части собственного тела, которые со временем разглаживаются и исчезают без следа. И вся нога, высунувшаяся на носилках из-под простыни, разрисована очень похожими узорами.
До той поры видеть мертвых Николасу не приходилось. Если не считать, конечно же того небольшого числа похорон, на которых он присутствовал. Но мертвые на похоронах воспринимаются совсем иначе, чем мертвые на берегу океана, которых санитары заносят карету скорой помощи с профессиональной небрежностью. Николас во все глаза смотрит на этот процесс, ощущая, как душа скользит по краю пропасти, наполненной страхом и отчаянием. Толстый и низенький дядька дымя сигарой чего то там втолковывает двум типам в штатском. Они бесстрастно взирают на толстяка, то и дело протирающего мятым носовым платком свою потную лысую голову и пускающего клубы вонючего дыма. А тот, глядит на своё отражение в темных очках этих невозмутимых субъектов и, видимо, горячо доказывает им свою версию происходящего. До нас долетают только обрывки фраз.
- Больше всего это похоже на следы стальной проволоки, понимаете?.. Возможно, маньяк или страдающий психическими… Обыскать поселок… Куда он мог деть орудие…
Стэн оборачивается к брату и подмигивает:
- Видал? Убийство. Пока ты дрых как наш старый пес Чарли, я тут всё разузнал. Мне эта толстуха Бетти рассказала. Соседка. Ночью задушили всю семью в этом бунгало. Фамилия у них Стерлинги, была. Говорят какой-то маньяк.
Стэн делает большие глаза. Не было заметно, что он напуган или обеспокоен смертью нескольких человек в соседнем с нами доме. Николасу это кажется немного странным. Тут толстый коротышка замечает любопытные мордашки братьев, кивает на них одному из полицейских и тот тут же направляется прямиком в их сторону. Стэн дергает Николаса за рукав и они бросаются прочь. Пропетляв немного по поселку, задыхаясь от бега и начинающейся жары, Николас выдыхается и останавливается. Это уже район крайних домов. Поселок опоясывает грунтовая дорога, довольно приличная, как говорил отец, местами даже покрытая щебнем. Братья выбираются на неё и направляются домой. Попадаться на глаза полицейским ещё один раз никому из двоих не хочется. Копы запросто могут настучать родителям Николаса, и тогда домашний арест до конца пребывания на побережье мог будет самым малым, что грозит братьям. Солнце уже палит немилосердно и Стэну с Николасом приходится снять майки, чтобы повязать головы.
- Да, - переведя дух, говорит Стэн, - Круто мы смотались от копов.
Николас фыркает, пытаясь восстановить дыхание. Остановившись, чтобы немного отдышаться, братья идут по дороге в обход лагеря. Справа от дороги появляется чахлая рощица каких-то деревьев, не то оливок, не то облепихи. Жара стоит нешуточная, и Николас нетерпеньем смотрит на то, как медленно приближается тень и возможная прохлада. В голове вдруг некстати всплывает воспоминание о ночном крике. Как предполагает Николас, это кто-то из Стерлингов. Несчастных Стерлингов, чьи тела утром грузили в скорую. Ему становится нехорошо при мысли, что в то время когда он оцепенев от страха стоял на террасе, кто-то убивал этих людей. И естественно он не видит всё самое интересное. Занятый этими мыслями, младший не замечает тусклого металлического блеска на обочине дороги. Зато его замечает Стэн.
- Ух-ты, - говорит брат, глядя под ноги, и указывает пальцем вниз. На неправдоподобно жёлтом песке лежит цепочка. Обыкновенная, сделанная под золото, центов за пять. Простые колечки с забившимся между ними песком. Толщиной с мизинец, цепочка лежит на песке, образуя улыбку. Точнее половину кольца со вздёрнутыми краями, на манер опрокинутого полумесяца. Это похоже на улыбку. Почему то они оба думают, что она не золотая, что это подделка. И это правильная мысль, только речь идет не о золоте.
- Смотри, она улыбается, - Стэн останавливается и поднимает её, - Какая тяжелая.
Он выдувает из колец несколько приставших песчинок и одевает её себе на шею. Николасу в этот момент кажется, что его брат одевает на шею змею. И это его впечатление тоже отчасти верно, хоть он и не догадывается об этом. Младшему из братьев кажется, что он перегрелся на солнце, потому что дальнейшие события будут выглядеть нереальным кошмарным сном. Старший крутит головой, привыкает к новому ощущению, и идет дальше. Николас идет вслед за ним, испытывая незнакомую ранее гамму чувств, а перед глазами у него стоит нога с надетой на неё тапочкой. Та самая, что торчала из-под простыни.
Жара тем временем продолжает плавить окружающий мир, кажется, что вот-вот весь окружающий мир потечет, словно восковая свеча. Неудивительно, что немного времени спустя, Николас чувствует тошноту, в его глазах темнеет, и он валится ничком в утрамбованный песок прямо посреди дороги.
Когда глаза Николаса открываются, он думает, что пробыл без сознания совсем недолго. Быть может минуту или две. И первое что он видит, когда приходит в себя это озабоченное лицо старшего брата. Стэн стоит на коленях над ним и размахивая на манер вентилятора своей майкой внимательно вглядывается в лицо младшего. Николас отдельными кадрами воображаемого фотографического аппарата видит блестящие капельки пота на лице и шее Стэна, волосы подмышками и огромную родинку над левым соском. Постепенно к Николасу возвращается ощущение своего тела в пространстве. Он ощущает тень и понимает, что пока он был без сознания от теплового удара, Стэн перетащил его в спасительную тень рощи, до которой самостоятельно дойти не удалось. Старший брат видит, что Николас пришел в себя, облегченно вздыхает и усаживается прямо на песок.
- Ну, ты даешь, - говорит Стэн, весь блестящий от выступившего пота. – Больше не грохайся как сломавшаяся грот-мачта во время шторма. Я даже и не понял сразу, что тебе поплохело. Идёшь, пинаешь банку…
- Банку? – шепотом спрашивает Николас. События последнего получаса начисто выветрились из его памяти.
- Ну да, - Стэн опять принимается чересчур внимательно всматриваться в его лицо. – Ты что, не помнишь?
- Нет.
- Да вот же она, ты в неё вцепился будто бы в слиток золота, - Стэн вытаскивает из-под Николаса пустую банку из-под леденцов.
Голос у Стэна бодрый, но его глаза продолжают бегать по лежащему телу брата, по его лицу, стараясь понять, как он себя чувствует. Николас чувствует себя не очень. Во рту у него странный привкус, похожий на вкус переваренного вишневого варенья, его подташнивает и тянет в сон. Из-за тяжелых век он с трудом моргает, рискуя в любой момент закрыть глаза и снова отключиться. Еще ему очень хочется пить. Он фокусирует взгляд на Стэне и снова видит её. Обыкновенную, местами потертую бижутерию. Солнце падает на цепочку через просветы в пожухлой листве и поблескивает своими лучами на её поверхности.
- Не бросай меня, - шепчет младший брат.
- Так, Николас. Я быстро пробегусь до твоих родителей, - Стэн игнорирует его просьбу, но, в тот момент, это для Николаса неважно. Николас видит самое необычное и страшное зрелище в своей жизни. Цепочка на шее Стэна расстегивается и два её кончика покачиваются из стороны в сторону. Так взрослые грозят пальцем балующимся детям. Самое странное, что этого абсолютно не замечает Стэн и продолжает:
- Они тебя заберут. Тебе нельзя сейчас выходить на солнце.
И когда он договаривает, цепочка вновь становится одним целым. Николас становится похож на выброшенную из воды рыбу. Не в силах вымолвить ни слова, он невразумительно шепчет, трясет рукой и всем этим убеждает старшего брата в том, что ему срочно нужна помощь. Глядя на перекошенное лицо брата, Стэн отчетливо понимает серьёзность ситуации. Вылезающие из орбит глаза младшего брата не оставляют в его душе места для сомнений. Он разворачивается и со всех ног бежит в сторону поселка.
Слёзы текут по лицу Николаса, который смотрит на удаляющуюся спину брата и он понимает, что не в состоянии остановить его. Ему нужно всего лишь позвать его, крикнуть звонким чистым голосом «Стой!». Вместо этого он сипит горлом и смотрит на уменьшающуюся фигуру Стэна. И продолжает плакать. Окружающее становится для Николаса всё более размытым. Отчасти из-за слёз, отчасти из-за марева, висящего над раскаленным песком. И Николас во второй раз теряет сознание.
Когда он вновь открывает глаза, единственное, в чём он уверен, это в том, что Стэна нет в живых. Это понимание наполняет всё существо Николаса острым, как бритва чувством безысходности и одиночества. В нос лезут запахи лаванды и йода. Наручные часы для него были недосягаемой, как вершина Эйфелевой башни мечтой, а потому, сколько прошло времени Николас не знает. Наверняка не очень много, солнце по-прежнему жарит вовсю. Он поднимается и, преодолевая сильное головокружение, бредет в сторону лагеря.
На солнце ему становится хуже. Додуматься до повязки на голову Николас не в состоянии. Глядя себе под ноги он с трудом переставляет ноги. Песок в его глазах то кружится, то становится похож на слежавшуюся снежную крупу, совсем как на Рождество.
Вспоминая этот короткий участок дороги, даже будучи стариком он так и не может найти ответ каким чудом в его руке оказалась та самая жестяная коробка из-под леденцов. А ведь именно она спасает ему жизнь.
Несмотря на отсутствие на дороге ям и песчаных наносов, Николас всё же падает несколько раз и каждый из них он уверен, что всё, больше ему не встать. Что он так и будет лежать на раскаленном песке под лучами беспощадного солнца и превратится в мумию с белоснежной улыбкой. Но каждый раз он поднимается, частью своего сознания удивляясь своей же силе или упорности, и снова продолжает переставлять ноги. Мир продолжает раскачиваться и плыть. Становиться слышен шум прибоя, дорога заворачивает к морю и в воображении Николаса перекатываются стеклянные гладкие волны океана и воздух наполняется мельчайшей водяной пылью. Он неожиданно для самого себя успокаивается, и мысль о том, что Стэн по какой-то причине мертв, кажется ему абсурдной и смешной. Смех тремя истеричными нотами вырывается у него из груди. Как он мог вбить себе в голову такое нелепое предположение? Да что там предположение – уверенность. Громко смеется ещё раз, расправляет плечи и делает два или три энергичных шага.
Стэн лежит на обочине, уже немного присыпанный вездесущим желтым песком. Неестественно разбросав руки и подогнув под себя ноги. Вокруг просто воняет лавандой и йодом. Перед глазами Николаса всё мутнеет от слёз а сердце едва выдерживает темп смены настроений. Он падает на колени перед страшим братом и переворачивает его на спину. Кожа его теплая и неестественно дряблая. Стэн смотрит в небо широко-широко раскрытыми удивленными глазами, уже полными песка и неизвестно откуда взявшегося пуха. А на подбородке и шее у него тот самый рисунок. Такие же бороздки и канавки. И хотя его лицо не очень похоже на лицо задушенного, Николас понимает в чем тут дело. Цепочка. Не сразу в его сознании укладывается факт, что как раз цепочки на шее у Стэна нет. Стоит Николасу посмотреть по сторонам, как он видит её.
Цепочка невозмутимо лежит поблёскивая на солнце. Она расстегнута или разорвана и Николас с ужасом начинает понимать, что она улыбается. Страх подобно потокам нефти из скважины поднимается внутри него. Он завороженно смотрит, как осыпаются песчинки, и изменяется форма цепочки. Теперь это уже не полумесяц, а почти прямая линия и направлена эта линия прямо на Николаса. Он валится навзничь, икры тянет болью, и угол жестяной коробки врезается в ягодицу. Отталкиваясь ногами, Николас одновременно шарит рукой в заднем кармане и пытается встать. Тело брата скрывает цепочку и от этого Николасу еще страшней. Он наконец вырывает из кармана коробку и держа ее перед собой шарит взглядом перед лежащим Стэном. Ничего не происходит. Так проходит несколько бесконечных секунд и только Николас решается встать и заглянуть за лежащего брата, коробка вырывается из его рук как от удара. Падает на песок и рядом с ней лежит извивающаяся цепочка. Содрогаясь от страха и отвращения, Николас хватает её и закрывает крышкой в коробке из-под леденцов. На это уходит меньше секунды, но ему на всю жизнь запоминается невероятная тяжесть и холод цепочки. Волны бьют в берег, Николас тяжело дышит, пытаясь справиться с тошнотой, коробка из-под леденцов валяется у его правой ноги.
Раздается металлический щелчок, заставивший подскочить Николаса, и на одной из сторон коробки появляется выпуклость. Еще почти одновременно два щелчка и столько же бугорков. И тогда Николас встает, делает несколько шагов, едва не зацепившись за тело Стэна, широко размахивается и швыряет коробку из-под леденцов в море. Еще замахиваясь, он чувствует несколько ударов изнутри коробки и с чувством отчаянья смотрит, как она летит по неровной из-за этих самых толчков траектории, а затем падает в океан.
Он становится, точнее падает на колени и долго-долго смотрит на кромку прибоя, боясь увидеть ставший знакомым блеск. Николас продолжает смотреть в океан и в полицейском участке. И отвечая на вопросы психолога. И еще долгие месяцы он будет видеть перед собой падающий по ломаной кривой кругляш из-под конфет и ждать, не появиться ли цепочка на влажном песке.
До конца своих дней Николас так и не может понять, что это было. Серийный маньяк или странное неизвестное науке животное? Игры воспаленного воображения в результате теплового удара или сработавшая защита психики, оставившая от воспоминаний о встрече с маньяком только образ цепочки? Нечто из глубин океана, обладающее не только потрясающей способностью к мимикрии, но и зачатками интеллекта? Все эти вопросы остаются для Николаса без ответа. Просто одним августовским днем он потерял старшего брата. Это, пожалуй, единственное в этой странной и страшной истории, что не оставляет места для сомнений.
2000-2013 Москва-Мысовое