Сельские новости
Вовка, здорово живешь! Ты когда приехал-то? Вчера? Вечерошним автобусом, что ли? Не, им не мог. Я к яму подходил, тебя там не было. Кого встречал? Да никого. Я кажный день к яму, как к девке, на свиданку бегаю. Он у меня за место телевизора и газет. Ага. Все новости, все чё в мире деется, там и узнаю. Старый телевизор-то сгорел, а на новый денег нету. На пенсию теперь даже портки не купишь, не то, что телевизор. Да и пенсию-то видим раз в полгода, но это уже не новости, а старая песня. Радио уже боле года только шипит - не, не всегда, правда, бывает, и потрещит немного. А газеты теперь никто не выписывает. Почтальонку-то убрали: раз работы нет, то нечего и деньги казенные на её транжирить. Так что куда не кинь, а без связи я остался, с внешним миром. Вот к автобусу в припрыжку и несусь. Как на праздник. Ей Богу! Причешусь, умоюсь, пинджак надену. Ты что! Бабка даже в ревность намедни кинулась. Никак, - говорит, - на старости лет зазнобу заимел? Да наклепа мне еще одна бабка? С этой-то устал воевать. Все, что не сделаю, все в штыки принимает.
Тут, слышь, случай такой приключился со мной. Люблю я по утрянке, только солнышко начнет подниматься, встать, и во двор выйти, полюбоваться, значит, на эту красоту. В чем сплю, в том, значит, и выскакиваю. Правда, зимой валенки с шапкой добавляю. Эти два места мерзнут очень, а остальные нормально. Приятно даже, когда холодит. Ну, выйду я так, постою, порадуюсь на природу, ну и, бывает, от удовольствия-то и дуну на всю округу. А что, все еще спят, и так это в тиши зычно получается. Красота. А тут, понимаешь, опростоволосился я, недоглядел, что под березкой-то, на скамеечке, внук с зазнобой своей сидит. Рассвет значит встречают. Целуются, слова там всякие про любовь шепчут. А тут я возьми и вырази свой восторг красотой-то земной. Как они подпрыгнули сердешные. Девка-то меня увидела, зарделась от смущения, лицо руками закрыла, а внук, красный, как рак, петухом на меня кидаться стал.
Ты что дед, офонарел! – кричит. Не видишь, что здесь люди культурные сидят?
Растерялся я, было. Кто вас, говорю, под это дерево звал? Что вам боле негде тискаться, что ли?
Внук в крик: - У нас любовь, а ты нам всю романтику испортил!
А я им в отмашку: - Это вы мне все удовольствие от утра испортили. Весь день теперь наперекосяк пойдет.
И тут бабка моя выскочила, и давай причитать: - Срамник, нудист, козел старый. И как тебя земля держит?
Вовка, а кто это - нудист, ты знаешь? Я этого слова не понимаю. Чую, что обозвала, обидеть хотела, ведьма старая. Но я ж перед ей не могу показать свою некопитетность. Чего, чего? Голый человек? А-а, ну тогда ничего, тогда ладно. А то я уж думал, может, какое новое слово матерное придумали, а я не знаю. А это-то правильно. Я почти, что голый и был: трусы-то малость сползли. Чуть не до колен. Тогда ладно. Вишь, бабка-то у меня какая ученая, видно у учительши (соседка у нас учительша) это слово услыхала и теперь им похваляется. К месту и не к месту вставляет.
Об чём я говорил-то? Память стала засыпать. Дрыхнет себе, без задних ног. Устала, значит, помнить всё-то. А я страдай. А, про автобус говорил. Я иногда её, память, значит, бужу, в тычки. Просыпайся, говорю, а то, как дам по башке-то непутевой, и совсем не проснешься. Пока боится - я и на коне!
Ну вот, к автобусу-то прибегу, а там: кто с району приехал, значит, районные новости обскажет. Кого посадили, кто помер, кто обженился, что районное начальство накуролесило, сколько наворовать успело. Кто с городу приехал, те конечно пофасонистей. Нос к верху задерут, через губу цедят. Там, правда, и масштабы по- крупнее. Кто кого убил, разборки там всякие, кто власть не поделил, кто деньги, а кто и бабу.
Вот через баб у нас все беды-то и происходят. Нафуфырятся, разденутся так, чтоб все видно было, на что мужики смотреть любят, и чешут. А мужик, он что? Увидит, и сразу начинает думать не тем местом, которым надо. Все! Глядишь, какой орел был, а спекся. Он, турки эти – мусульмане, кажись обзываются, своих-то баб в тряпки, да штаны замотают и на голову тряпку натянут, чё там под этими дерюжками разглядишь? Вот у ихних мужиков головы-то ерундой и не забиты. Они, правда, я слышал, тоже шибко страдают. Подсунут такую, в тряпках, а она страшнее атомной войны. Некоторым так невмочь становится, что где идут, там и падают на колени, да в причет. Какого-то Аллаха все кличут. Да, и потом, поди, не сладко-то тоже на одни мужичьи рожи смотреть. Куда не кинь, а всюду клин выходит. И с бабами грех и без них худо.
Да, об чём это я? Про что говорили-то? А, да – про автобус. Ну вот, а если кто, вдруг, ненароком, со столицы матушки нагрянет, то тогда мы уже всей деревней, пока с него все новости не вытянем, не отстанем. Так и живем по бартеру. Это когда ты мне, а я, значит, тебе. Они нам свои новости расскажут, мы им свои - вот так в курсе всех событий и живём. Разговаривать снова научились друг с другом. Бывает автобус уйдет, а мы еще часа два там толкемся. Как кто? Старики, конечно.
А ты-то как тут объявился? На машине приехал? На машине скучно, словом перекинутся не с кем. А ехал бы автобусом, сколь бы всего узнал.
Как мы в последнее время жили-то? Разговаривать разучились. В телевизор все уткнутся. Молодежь, наушники в уши вставят, и не видят друг друга, и не слышат. А люди ведь не звери, им поэтому и язык-то даден, чтоб разговаривать. Ладно, заболтался я с тобой, побегу, а то автобус-то вот-вот подъедет. Пропущу - и без свежих новостей останусь!
Прощевай, пока!