о х о т н и к и з а м у м у
книга ЭТО ВАМ НЕ СКАЗКИ ДЛЯ ДЕТЕЙ
интриктив
глава 1 ПЯТИГОРСКАЯ ПРАВДА
В ясную погоду можно стоять на руинах «Хиросимы», как народ прозвал сооружение, в давние времена предназначавшееся для проведения ежегодных праздников песни, задом к Машуку, приняв позу Наполеона и граммов четыреста одноимённого напитка, и наслаждаться величественной кардиограммой Большого Кавказского Хребта, проломленного в самом центре нырнувшей в него с целью самоубийства от невыносимости российского бездорожья и идиотизма, в т.ч. и коммунальщиков и коммунистов, зимушки-зимы, огромная белая попа которой (по-арабски «Эльб-Рус») всякий Божий день кажется убийственно прекрасным небесам.
Можно же, наоброт, отступив к центру г. Пятигорска, вперить туманно-поэтический взгляд на приличный волдырь г. Машук, из которого торчит здоровенный шприц… т.е. игла телевизионной вышки, отдалённо напоминающей облезшую эйфелевую (не путать с Эоловой) башню. Отсутствие курортников, да и местных «энтузиастов-краеведов» существенно изменили её: если в лучшие времена засирали её так, что характерный запах «тухлых яиц» от сероводородных источников казался парижскими духами, теперь не пахло даже минералкой.
Если в классические времена посредине славного Мир-города была огромная непересыхающая лужа, в Пятигорске, не считая озера «Провал», луж, хотя до безобразия много, - самая, пожалуй, огромная метрах в двухстах от площади Ленина и мэрии на улице Университетской, откуда начинается прекрасный лестничный скверик с розами, в этой луже мэрия разместила платную стоянку (просто по обочинам узкой проезжей части, как и обычно в Пятигорске), - так вот, хотя таких неглубоких озёр по проезжим частям улиц и по тротуарам очень-очень много, все они пересыхают, если дожди редки, а на зиму замерзают, если зима холодная и становятся катками, конечно, не для детей и фигуристов, а для пьяных водителей.
Не знаю уж, как в Африке или, скажем, в Швейцарии, других городах СНГи, но в Пятигорске процветает т.наз. «охота на муму», т.е. на существ, у которых нет родственников в ментуре и от которых исходит хотя б легчайший запах пива. Разумеется, их не отстреливают. Оставляя на развод. А ловят и снимают «лишнюю шкурку», и не по патенту общества охотников и охотничьих собак, а по приказу нач. УВД г. Пятигорска специальные патрули (лишняя шкурка – это деньги). Основной задачей этой охоты является некая скромная сумма под квитанцию в вытрезвителе с соответствующими последствиями нравственно-производственного характера, либо коррумпирование постовых.
Но в том-то и штука, что доход от такой альтернативы сравнительно невелик – в самом бойком месте сержанту надо работать не одну неделю, чтобы, скажем, купить «мерс» по полной стоимости.
Поэтому целью охоты является «муму с икрой», т.е. довольно пьяный товарищ, который не заметит, как блюстители законности обчистят его карманы куда «почище», чем опытные щипачи.
Надо сказать, что охота за муму имеет ту национальную особенность, что три четверти населения города служит в той или иной структуре, либо имеет там родственников, корешей, любовников или «кормильцев», т.е. лиц, получающих регулярно «прикормку» - понятно, что такой товарищ – вовсе не муму, он может идти и на ходу сосать пивцо – если молод, или сильно пахнуть коньяком – если посолиднее.
Поэтому выловить среди пошатывающейся толпы настоящее муму совсем не просто, однако защитники правопорядка не покидающие посты, как говорится, ни в пост, ни в разговление, оттачивают навыки и не только прекрасно содержат семьи или поддерживают нелегальный игорный бизнес личными средствами и торговлю алкоголем и наркотиками, но и щедро делятся с начальством и смежниками из органов «своих рядов», которые специализируются на другом бизнесе (в т.ч. и упоминаемых игорном, алкогольным и наркотическом), оставляя муму и мелких торгашей молодым охотникам.
Возможно, самым доходным местом охоты за муму является небольшой пятачок по улице Крайнего между лужей на Университетской и кафе «Золотая рыбка» - здесь есть несколько скромных пивнушек, которые и поставляют готовеньких муму внутренним органам.
Понятно, что деятельность наших охотников требует некоторой секретности, поэтому автор изменяет не только имена, но и внешность, а так же даже характеры действующих героев – старшего патруля старшего сержанта Даты Братаньяна и его «муму-шкутёров» (или сокращённо – "шахтёров»): сержантов Ато С Чучуна, Прото С Барана и рядового Армаиса Езуитова, ещё не знающего, что, в т.ч. в так наз. «игривых автоматах» и клубах, дозы продаются вовсе не криминалами, а криминалистами, разумеется, не лично.
Попавшийся им в настоящую минуту известный пятигорский поэт, лауреат «Кабацкой брехушки» и «Слободской задницы» Яша Пучкин к разряду муму себя не относил, однако, предъявленные им стражам порядка членское удостоверение СП и два корреспондентских удостоверения не сработали, и поэт лихорадочно перечислял всех собутыльников из горУВД, пока список не показался ментам убедительным – простая логика: обыкновенное муму может нахвататься с пяток фамилий, но не двадцать, да и знать, где, как и что пьют наши защитники, оно не может.
Выскользнув из паутины, поэт Я. Пучкин, который только что в позе пресловутого Наполеона с руин Праздника песни плевался в сторону Большого Кавказского Хребта, белой попы Эльб-Руса, не замечая, что плевки не достигают цели и при строгой критике могут быть квалифицированы как отправления в сторону г. Пятигорска, быстро стряхнул с себя недоразумение и устремил мысль, обильно сдобренную коньячком, в сторону открытия, снисшедшего на него то ли при созерцании великого Эльб-Руса и плевков в него, то ли при отмазываниись от ментов…
Дело в том, что он не был простым пятигорским поэтом с какой-то облезлой фамилией Носицын, Куцралесников, Пятилысый или Семиволков…
Я.Пучкин давным–давно пробил в секретариате себе псевдоним – он был указан в скобках или кавычках в официальном документе – членском билете СП.
Псевдоним был не «ухты-бухты».
Это тебе не Байкал –Амурский, это не Семён-Кавказский и не какой-то там «Пятигорский» или «Пучкигорский».
О нет.
Я. Пучкин понимал, что псевдоним – это не просто замена одних согласных другими – как корабль назовётё,так и ну его…
И вот как он подписывал свои «бессмертники»:
Я. Пушкин.
Скромно.
Однако – вот ирония судеб! – псевдоним не окупил затрат даже на пробивание его в Москве.
Яша рассчитывал под «крышей» великого земляка проскользнуть в народные, но никакие баки не делали его круглую красную рожу хотя б чуточку эфиопской, а его сто тридцать кг при ста шестидесяти см делали употребление трости опасным, а сходство с гением – проблематичным.
«Я. Пушкин» пережил и перестройку, и капитализм, но всенародной любви пока не приобрёл. Хотя б в виде «заслуженного», что открывало некоторые возможности.
Однако творческая мысль не замирает даже на пьянках – и очередное впрыскивание вдохновения по рецепту «400 г коньку плюс любование БКХ» разбудило в поэте практического гения.
Он выдумал новый псевдоним, а так как по новым «демократическим» правилам регистрировать его не требовалось, а по факту публикации употребления наряду с матерным словом вменялось в качестве авторского «ноу-хау», то Яше оставалось настучать каких-нибудь патриотических сонетов для «задницы» или «брехушки», тщательно выверив дозы приверженности общечеловеческим – т.е., фактически – западным ценностям, – верности советскому прошлому без акцентирования на коммунизме-ленинизме, и швырнуть на стол главному… ну, его секретарше, блюстительнице его секретов, знаем, каких, - несколько листков скромно подписанных:
Я. Путкин.
Не хило?
Если честно, то нельзя было не оценить провидческого дара поэта, почуявшего, что лишних букв в поэзии не бывает.
Итак, надо буквально из ничего выдавить венок сонетов, не слишком смахивающий на похоронный. Профессионалу, конечно, раз плюнуть. Но Яша потратил, во-первых, слишком много слюны на выяснение отношений с Эльб-Русом, а, во-вторых, – всё же до сих пор сонетов не писал, так как промышлял как басно- и гимнописец.
Кончено же, его просто недооценивали: обидно, но его «Гимн демократического Пятигорска» даже не был принят к печати, и все его попытки подправить – сперва «Гимн патриотического Пятигорска», после расстрела Белого дома – «Гимн рыночно-реформенного Пятигорска», наконец ,«Гимн вертикально-властного Пятигорска» - всё было порублено завистниками в редакциях.
Конечно, толкнуть он его сумел, хотя, конечно, явно по дешёвке, переделав в «басню о пауках в банке», получив «заказняк» на банк «Сейфкавказбанк» и скромную пятисотрублёвую купюру сверх гонорара.
Эх, шёл Яша и прятал улыбку в толстых своих губах: то-то заткнутся, наконец, все эти жиды, русофобы, казакофобы и пятифобы!
И пусть тогда кто посмеет квакнуть.
Яша спешил к своему писательскому столу, где семнадцать словарей, справочников и энциклопедий только и ждали команды «ату».
У бригады «муму-шкутёров» дежурство закончилось, хотя, конечно, попозже. Они разошлись по своим делам: Братаньян пошёл к «мылотворцам», новая хозяйка которых Мыледи забыла лично передать мизерную сумму майору Гургеноту Кардинату, курирующему весь бизнес, занимающийся гигиеной трудящихся и остальных пятигорчан – кроме бань и других притонов.
Что же до самого молодого рядового Армаиса Езуитова, он помчался в микрорайон Бештау, где появилась новая секта «Ушва-Порвала», в принципе, что-то среднее между хлыстунами и трясунами, только поклоняющимся полиграфическим плакатам с изображением сидящей в позе лотоса грузной пожилой гурии с босыми ногами, где на каждом пальце сиял роскошный перстень с драгоценным камнем, и со смачной мушкой на лбу – это и была сама Ушва-Порвала, как говорили – женщина святая во всех отношениях.
Армаис шёл к ним, конечно, не поклоняться – эти братки в белых простынях очень успешно обирали население, ещё в старые советские времена разуверившееся в муниципальной медицине и предпочитавшее вносить денежки любым похожим на мошенников целителям, нежели пытаться взять простой аспирин у какого-то пса, взвинтившего цены на фармакологию выше мировых.
Казалось бы – святое дело, и приняли Езуитова братки радушно – вот почему он стал одновременно и в форме, и не в форме, и на трамвайной остановке обращаясь не то к самому себе, не то в пространство, нёс собачью чушь об опасности милицейской службы, постоянных перестрелках и попой… тьфу. Перестановках… Нет. Поножовщине.
Ожидающие трамвая, выслушивали речи служителя порядка молча, как и речи Президента по телевизору, только неопрятный мужичок, стоявший на противоположном конце остановки, комментировал, можно сказать, без должного уважения к служебному долгу – но его-то понять было можно, так как явно его остроты были предназначены хихикающим барышням, видимо, студенткам – которым лишь бы похихикать, не вникая в антигосударственную суть этих т.наз. шуточек.
Одинокий страж закона, слегка покачиваясь и повторяя «пардон» после каждой звучной отрыжки, фиглярство и изголения антигосударственника не замечал, ибо был увлечён потоком своих мыслей о правильности и неправильности мироустройства.
Женщины постарше его жалели, поскольку для них форма означала лишь то, что он не могла скрыть под собой пьяное содержание, по сути – пацана..
У счастливчика Я.Путкина дело не клеилось – на ум лезли всякие побасёнки и напыщенные штампы, слишком уж явно для сонетов неподходящие. Словари будто уснули, и Яша злился: неужто, не успеет к завтрашнему утру нашлёпать жалких двести десять строчек?
Помня о творческих муках великих, он то и дело грузно покидал кресло и начинал ходить из угла в угол, не замечая, что мурлычит нечто похожее на сопелки поросёнка из Винни-Пуха – «бырым, бырым, бырым».
Из этих «бырым» лирические строчки всё не получались.
И, когда в дверь позвонили, Яша бросился с заслуживающей восхищения прытью, явно ожидая Музу с пятого этажа, уже с полгода обманывающую с ним её собственного мужа – однако, вместо Музы за дверью поэт увидел постового милиционера – чтобы не морочить читателя, сразу сообщим, что это был один из подручных Братаньяна сержант Ато С Чучун, которому дали списки кустарей, надомников и лиц свободных профессий (кроме древнейших).
- Ага, - дыхнул Ато. – Старый знакомец! Хорошая примета, братан. Давай, по новой, знакомиться: я…
- Не надо, не надо! – замахал руками Яша. – Заходи, братан – гостем будешь. Мы – кавказцы, народ гордый… Гостеприимный. Ты что пьёшь?
- Ну, не лекарство же! – заржал Ато, раздвигая качковыми плечами дверной проём… поскольку Яша не успел спрятать своё пузо,игриво прижал его и снова дыхнул:
- Но бухать – это святое, а до этого надо тебя развести… ну, не бзди, писец – две штуки в мэ – это тебе заместо шейпинга покатит!
- Нет, но вы… Я же понимаю: служба. Да. Офицер, можно сказать, – не защищённый… ну, защитник… Но Бога-то мы должны бояться? Или Его отменили?
- Ты кого хочешь – того и бойся. Но бояться ментов надо обязательно, по закону, - глубокомысленно пояснил человек из внутренних органов, отодвигая поэта в угол прихожей. – Ты не трусись, братан – никто тебя в обиду не даст… Думаешь – две штуки облезлых – это неподъём? Шалишь! Это стимул, понЯл?
- А вы знаете, знаете, знаете… сколько мне за строчку дают? Тьфу! Тьфу и ещё раз тьфу, и ещё пять раз тьфу!
- Восемь раз! Птичка из тьфу такие гнёзда вьёт, в три этажа, - выдал гость, а Яша это запомнил – как говорится, с паршивого мента хоть строку в лыко.
- Нет, ну, вы хорошо подумали? – продолжал он базар, сбивая пылинки с мундира. – Я же не Пушкин…
Он осёкся.
Милиционер расхохотался.
- Заладил, братан! «Не Пушкин»! А то!
- Ладно, - приуныл хозяин квартиры. – Но две тысячи в мэ-це! Нет… Но, давайте, обсудим. Сядем. Вот бутылочка. Это «Кьянти» - может, кушали? Мы же сейчас всю бухгалтерию подымем – откуда у бедного поэта такие деньжищи? У меня, вот, врагов – так в одном Пятигорске – две тысячи – это самое малое… А есть ещё в Москве! Вы просто не знаете редакторов! Нет, в самом деле – мы сядем…
- Кто сядет, а кто и присядет.
- Конечно! Вот – наливаю. И обсудим. Всё до копеечки. Я ведь налоги плачу, верно? Заплатил – и спи спокойно, дорогой товарищ, … Сейчас всё посчитаем.
- Ну, братан – за твоё здоровье – оно тебе может понадобиться, если считать начнём… Так, за что… А! Чтоб писАл, как пИсал. А про это скажу тебе – две штуки «лысых».
- Вы думаете – я миллионер из Чикаго?
- Я не думаю, у меня фуражка есть, а думает начальство, потому что в кабинете не дует… Тебе, братан, льгота – инвалидам, дебилам, придуркам, засранцам и поэтам – всего по две штуки в м-ц… Это ж курам на день, братан! Ты думаешь – я эти деревяшки себе в карман покладу – и в кабак? Шалишь! Мне с тебя хорошо стольник. А я у тебя час целый работаю – и ты предлагаешь рыть твою долбанную бухгалтерию? Думаешь, я какой проверяла? Не. Базар не длинный. Не надо мне справки за инвалидность. Я без справок могу тебе группу обеспечить. Вскрывай кассу и делись, Пушкин!
- Но, ведь, никогда!.. Никогда ещё Яков Пучкин…
- Никогда не базарь «невермор», - укоризненно другим голосом прервал его сержант. – Себе ж дороже. Братан… А ты чего не наливаешь? На сухую даже черепаха в САхаре не пописает…
Яков мысленно записал, хотя, понятно, в лирическом сонете про пьяную черепаху не стоило.
- А с чего новые веяния?
- Инфляция, - коротко пояснил сержант.
- Инфляция! – возмутился поэт. – А Президент сказал – никакой инфляции – кроме самой малюсенькой… А сколько мы гоним нефти на Запад! А газа!
- Ты только не гони. Да, наливай, я не о том! Не мы гоним, братан. И лучше о газе, как говорится, забыть, кроме своего кишечника… Ты не витай в облаках, пока живой, как говорит наш прапорщик Склизняков. Мы с тобой сейчас не байду рисуем, а толковище гнём, и суть проста: никаких льгот за участие в кабацких драках…
- Нет, но это разве правильно? – не сдавался писатель. – Мне бумага нужна? Нужна. А чем, по-вашему, я пишу? Пальцем?
- По мне хоть … пиши – мне … Ты, вот, волну порожнюю гонишь, а мы не на рынке. Нет, братан мы в госмагазине. Рынок, братан, как говорит наш мэрин… У нас монополия рынка, но государственные служащие от него освобождаются, усёк?
- Нет, но вы же согласны – демократия и рынок – это основы нашего капиталистического общества?
- Ты мне психологию на мандрируй! У нас в управлении воспитателей – больше, чем оперов! Я – за государственную линию, понял? Сказали мне – рынок – значит рынок. На рынке всегда есть, чем поживиться… Разрешило правительство сегодня демократию – пожалуйста, только меня не зли. Мне разрешили – я гражданам разрешаю. За соответствующее, как говорится… Скажут: «Стоп!» - и я тут как тут, понял?
- Нет, но путать не надо! Это – государство, а это ведь…
- Ты всё сказал, братан, или сейчас писать начнёшь сочинения? Я сюда, что, пришёл? Я, видишь, в форме? Вот, погоны. Меня на то и прислали, чтоб не путать государственное с личным… Чтоб ты излишки, братан, зря не скапливал, а чтоб богател под моим присмотром вместе со всем народом, то есть, со мной. Вот, меня народ и прислал, считай… И народ суровый. Если я этому народу твои бабки не принесу – он у меня из жопы их вынет, ты понял? Ты, братан, только живи своим трудом – а государство тебя не забудет. Даёшь мне две штуки – а сам не спи, не вози жопой стулу! Сядь и черти буквы! Сегодня – на полштуки, завтра на штуку! Это, сам считай, – за месяц тонну евриков должен поднять.
- Нет, вы думаете – я иду в газеты, а там мои карманы гульденами набивают? Да, чтоб этим сукам втереть лишнюю строчку, надо обосраться, че-слово! Вы же должны понять, что вокруг редакций – триста налётчиков! Пейте, пейте – я ж нолил…. Вот, скажем, вы можете, так сказать, покрышевать? Ну, договориться с редакцией, чтоб моих конкурентов гнали? А что? Тогда, глядишь, и две с половиной в м-ц я дам!
- Не, братан, – не грузи меня своими производственными проблемами. Конкуренты? Отстреливать нельзя, верно? Но уж сам подумай, как обойти. Себестоимость снижай, понял?
- Это как же? Листы, что ли, пополам драть?
- Давай, о твоих проблемах базар завяжем. Это ж меня злит, не видишь? Я, что, твой менеджер? Я ещё за тебя писать, может, буду? Шалишь. Твоё дело простоё: дал мне две штуки – и паши!
- Это грабёж, че-слово!
- Вот, ты, сука частная… «Грабёж»! Да за тебя, гниду, менты ежедневно кровь проливают! Не, видать, воспитывать придётся… Доктор есть у тебя знакомый? Мне в школе мучилка сказала, что у меня словаря в башке нет – я от долгого базара болею! А, вот, физику с тобой буду проходить, хочешь?
- Нет, - признался поэт – тоже в школе с физикой нелады были и с физической культурой… - Я, разве, не хочу органам помочь? В борьбе с преступностью и коррупцией? Нет, я желаю. Раз с меня две – значит две. Нет базара. Ну, за успех переговоров…
- Воров… А! Мне втирали, что писатели – доходчивые. Хвалю.
- Да куда ж тут без ума?
- Наливай, наливай – нельзя на дне оставлять, понял? Это ж наши слёзы с тобой, братан… Так, не лучше ли их через канализацию?
- Да тут ещё полбутылки!
- А ты возьми вон те пивные бокалы, хватить муму доить…
Сержант Прото С Баран после службы пошёл в семью. Достала его лярва, да ещё с тёщей – и бабок им мало, и дома надо бывать – сын, видите ли, растёт без отца… А, ещё хуже – что в машине чьи-то трусы нашли – женские. Да, знал он – это растяпа Милка Крольчиха – никогда башкой не прикинет, ну, не считая... «Вперёд! Вперёд!»
Композиторша «всё время вперёд», даром, что и задом встаёт…
Нет, у других бабы – тихо сопли жуют – бабки дал – пошли фуфырить.
А он не ожидал. Сука его повадилась к начальнику: мол, меры надо принимать – семью разваливает.
Начальник просто воспитал:
- Так. Чтоб мегера твоя сюда дорогу забыла. Руки ей наладь, чтоб наверх не писала. Если меня за тебя начальство поставит раком – мне на тебя… А моя жопа мне близка к сердцу – начнёт моё начальство её за тебя мне рвать – я тебя с говном перемешаю, торт слеплю и твоей тёще на салфетке преподнесу – уяснил? Вон.
Вот такой был короткий диспут о роли укрепления семьи.
Ну, и что? Дать ей… Можно, конечно, но она ж дура – ей на пользу не пойдёт. Упрётся – попробуй, её останови – Президенту напишет.
А тогда шеф… уж лучше бы с говном смешал… на волю выпрет. А там после того и в о х е р а н у не возьмут.
Нет. Но как-то повлиять? С тестем поговорил – должен помочь… Она ж добьётся – к хренам всё пойдёт…
Он представил себя торгашом на рынке и передёрнулся.
Нет, неужели она потопит его?
Пипетка…
Ему захотелось в казино – только её рожу представил.
Это. Красавица. И фигурка, и блондинка – супермодель.
Главное, – её пахан в авторитете и при бабках – сколько сил пришлось потратить, чтоб её взнуздать – а сам оказался в хомуте…
Теперь – городской пацан, да ещё мент, да ещё – белая «ауди» - у кого в колхозе такие дела?
Жена – красавица.
Он сплюнул и покривился.
Не. Вот, туда же и Армаис лезет – хорошая тёлка, и при бабках – а очнётся пацан – она у него на горбу, и все её родичи. Сказал ему раз – не понял.
А его кто предостерегал?
Ну, да, - батя. А что взамен? Картошкой всю жизнь торговать и ментам отслюнявливать, на «москвиче» кататься и на Дуське прыгать…
Не вариант был.
В городе хотя б казино есть – время убить. А, уж, ****ей – море.
Нет, страшно не хотелось Проту идти в семью.
Но это был единственный шанс – мало того, необходимо было «проскользить по теме», не завести гадюку, а ещё и, наоборот, – по идее он ей сдаст пять штук на косметику – она её жрёт, что ли… но это её тормозит. Видно, она начинает напрягаться – что и чем мазать. В общем, если она сегодня получит не учтённые пять штук – до вечера пойдёт шаблаться по магазинам в центряке – может, даже на завтра останется чего…
Нет, бабки решают всё, веселее подумал сержант, физически ощущая возле сердца двадцать две штуки «деревянных» - не каждый день взъерошиваешь так круто…
Ешё веселее он стал, войдя в подъезд – тесть, всё-таки, «гут бай» толковый мужик – отстегнул бабки на четырёхкомнатную – когда Прото «ауди» на свою выдру оформил – а, если честно, за бесценок взял – но своим трудом: сам нашёл «жучка-погорельца», нашёл и взял практически новенькую тачку всего за три штуки баксов…
А в семью слил, что за десять – у ребят перехватил, у бати занял и свои запасы были… Чтоб не базарили, будто всё на ****ей да казино…
Нет, квартирка – что надо.
Хотя, конечно, записана на «гремучку»…
Она выглянула из кухни, и он смастерил коронную «деревенскую» лучезарку:
- Привет, Муля!
И – сразу! – достал приготовленные десять «голубых»:
- Держи, пять штук возьми на «штукатурку».
То, что она включила свою «приветку», ему не надо было рассказывать.
Чмокнула его в щёку, а он краем глаза заметил, что чуть покривилась, – так… Уж не ****овать ли пошла, а? Ох, поймать бы…
- Надо в «Ворону», - уже озабоченно, как бы, не себе, сказала супруга. – Нет, поздно. Завтра. Я – поела. Сейчас тебе.
Ужинал он в зале – хороший знак, да и то, что с налёту она сраться не стала – ништяк.
Нет, может, «звонок другу» помог?
Звонок тестю.
Конечно, шмотки она себе брала не с его денег, – куда там… Батя её ей кидал не хило – потому и слово его для неё – железо.
Другому обидно было б, – а Прото сказал себе: а мне, крестьянину на это по …
Он от себя не скрывал, что спиногрыз ему так – видно не любил карапузов, – так, и свой ему ничто.
Впрочем, он и слова «любить» не мог терпеть, хотя считал себя гибким и перебазарить мог любого городского, умел и про «дружбу», и про «железное слово», про любые киселя мог трепаться – его называли «романтиком», - вот кто не сдаст. Простой парень.
А ну. Нет. Прото никогда не сдаст, если это его хоть на каплю подставит. А если глухо, как Штирлиц – так после не будет кефирить: мол, я это сдал, и на могилку не придёт плюнуть. Чётко.
Вообще-то, он свой шесток знал, но и наверх метил. Вокруг были сопли да ляляки. Он что про Сталина смотрел – то и сам не хуже мог бы управляться.
Нет, в двадцать три мог он большие дела лепить – но, сперва, надо было диплом купить – но не так, как дураки – чтоб потом ничего не раскопалось.
Оттого и ходил на занятия и на экзамены, и проплачивал тихо, считалось, что пацан не даёт, а «жопой науку берёт».
Спешить хорошо, да штаны беречь надо.
Братаньян сразу понял, что Мыледи – мягко говоря, не муму, - начала б гнать про «крыши» - проехались бы пару раз катком по её мыловарке.
Она выглядела «экстра», и стоило б удивляться, что сидит она на вонючем цеху, потрошит беспризорных шавок и мявок, – когда б могла со своими сиськами в центре офис поставить.
Не. Он учуял, что не по зубам она ни ему, ни шефу, и буром не пёр, попивал её коньячок и болтал с ней ни о чём.
Конечно, чутьё в банк не перечислишь, и здесь майор попытается старшего сержанта поиметь.
Потому Братаньян и не спешил – пташка прилетела с высОка, вряд ли даже такой жеребец был ей нужен – и, всё же, стоило прикинуть палец к носу: не бабки, как говорят в таких случаях, главное, и даже не это дело. А что если играть она предложит в игрушку крутую?
- Так вы не женаты? – спросила она как-то невпопад.
- Разведён, - пояснил Братаньян. – Не думал, что так сплошаю… Это террористов брал – тоже дельце… А с хрупким созданием не совладал. Стыдно, вообще-то.
- Да, с нашей сестрой не так легко порой управиться, - без улыбки заметила Мыледи. – С мускулами обычно слабо, а в голове змей – на всех хватит…
- Ну, вы, похоже, не просто фигурку шейпингуете, - сказал старший сержант. – Признайтесь, можете и крутого мужика трахнуть?
- Вы востроглазый, - усмехнулась Мыледи. – Я была телохранителем, и не слабым.
- Ну, это вообще класс. Я, между прочим, в молодости спортом занимался, неплохо выступал…
- Да видно.
- Правда? Но, скажу – спорт – это, всё-таки, большое шоу… А в «тельники» попасть – это на серьёз, понимаю…
- Да, кое-что надо понимать, - согласилась хозяйка мыловарни.
Она выдвинула ящик стола и бросила перед Братаньяном пачку денег. И зачем-то выложила пистолет.
- Кто спорит, надо вас кормить, - поменяла она тему. – Будете ко мне сами ходить. Майор пусть не волнуется.
- Это можно, - старший сержант спрятал взнос, стараясь не подавать вида, что озадачен объявой ствола, стал выбираться из кресла.
- Да не дёргайтесь, ещё коньяк есть, - повелительным тоном сказала Мыледи. - Куда спешить? Не семья же ждёт?
- Так ствол не для любви?
- Другой базар есть… У меня тут ещё бизнес есть… Нужен компаньон – но отсюда я бабки отстёгивать вашим не собираюсь… Сидите.
- Так что за бизнес – стволами махать?
- Чем махать надо – тем и будем.
- Я так понял: меньше вопросов – больше доля?
- Именно. Или хотите всю жизнь муму доить?
- Большие дела – и подумать охота, а без вопросов – о чём думать?
- Да не о чем. Я ж не зову службу бросать… Пока. А внеурочные неплохие.. Штука баксов в день. За вечерок. Плюс в управе немного подсуетиться – кое-что надо знать мне.
- Ну, это, в принципе, реально…
- «Плюс» - это же и про дополнительные бабки речь… А дело не хитрое: нашего менеджера выводить на опера или следака для подмазки – что нереального?
- А крутые, чую, дела…
- Да, уж, не муму.
- Вы всё про муму, - вздохнул Братаньян. – А где жизненный покой?
- На Бекете, - усмехнулась Мыледи. – Не нужно торопиться… А по жизни так и так вертеться приходится, разве нет? Так из-за мусорника или за «капусту» пузатую?
- Кто ж против, кто против…
- Да хватит ломаться – в постель я не тащу – а бизнес предлагаю. Тут не кино, чтоб думать пять минут: надо «да» сказать и получить пять тонн для душевного равновесия и ещё пять тонн для распасовки.
- Распасовки?
- Начинайте ребят прикармливать из ваших кабинетов… Кабаки, казино, сауны – может, ещё что придумаете… И начальство своё – глядишь, в гору пойдёте… Да это не главное – со мной и без ВД не попадёте.
- Точно? Не пропаду?
- Общий бизнес без кидалова. На одних делах.
- Да я «да», в самом деле – не кино, - кивнул Братаньян ,следя за рукой Мыледи – но она лишь подвинула ствол и достала ещё пачку – уже евро.
- Держите. И без «спасибо». Завтра вечерком прогуляемся.
- Что ж, в самом деле, чем муму топить, лучше делом заняться.
- Ну, вот уже боец говорит… Насчёт прикормки офицеров – это сейчас главное, мне всё – в подробностях. Кто не хочет глотать, кто пасть разевает шире… этой… А кто задумывается – этих тоже вовремя надо увидеть… Наш человек – кто пьёт на халяву и не спрашивает, чем отвечать.
- Это будет, я думаю.
Мыледи поднялась, мгновенно пистолет исчез где-то под её куцей курточкой – да, были у Братаньяна сомнения, но понял, что крайняк он ей нужен, а отказаться – здесь бы и лёг с лишней дыркой в органе головы.
Нет, очень он ей понадобился, но не шаг ли это к тому Бекету?
Однако, в карманах были пучки ботвы, и пять тонн евро пока что были его личными – не ожидал он так погреться у «мылотворцев»…
У поэта Я. Пушкина был с сонетами творческий запор.
Он успел трижды поужинать и с тоской смотрел на заходящее солнце, будто прощался с ним. Ночью он предпочитал спать, а не ковырять словари и нос.
Не давали ему покоя две тысячи рублей, ещё утром принадлежавшие ему – не смог отстоять: с властью не поспоришь. Тут за свет, за газ… Мало им. Теперь, если примерно: за что? Получается, за газы, как говорится, метеоритные… М-да.
А как им мало покажется?
Нет, брать с поэтов! Это ж додумались!
При советской власти – как сыры в маслах каталися. Менты свои пределы знали, даже в трезвяк поэтов не брали!
А теперь?..
И натурой не расплатишься – этому бугаю стишки до задней дверцы мотоцикла.
После третьего ужина он обозлился и собрался на вечерний моцион – может, ещё и гоп ему вотрут – то-то потом менту поганому кольнёт: мол, брать - это вы можете – а гопника за жопу взять…
Впрочем, денег он предусмотрительно не стал брать с собой, а разбой давно откатился в налоговые и коммунальные органы, а так же в криминальные милицию и суды.
Максимум – это получить по башке от наркуши, оборзевшего от ломки. Это реально, и Яша задумался: не завести ли дога – однако, один дог может сожрать больше, чем три мента.
Он поглядел на звёзды и увидел выползающий из-за Машука фонарь луны.
Писать стихи совсем не так просто, как думают эти козлы.
Ну, ничего – у поэта Я. Путкина пусть попробуют взять….
Армаис тоже гулял, всё-таки, переоделся в гражданку дома, он, опять-таки, инстинктивно не пошёл в центр, где коллеги могли его раскрутить. Пошатываясь, он прошёл мимо поэта, уселся на асфальт прямо, облокотившись спиной на дом, в котором проживал поэт. И уснул.
И снилось ему что-то непотребное: то деньги считал, то за кем-то гнался, то невесте лез, как говорится, в это, а там… Свеклу вытащил – и дёрнул её за хвостик, а оттуда ботва пошла, тянется и тянется… как сеть в море… Он в море заходит… Тёплая вода… Он в Анапе был летом… Тёплые волны…
Поэт Я. Пушкин увидел, как от спящего «бомжары» затемнела вонючая лужа, и процедил сквозь зубы:
- Ё… бомжары… Где менты на вас?
Ато играл в карты, спуская дневной заработок – и видел, что за столом сидят шулера, да себе повторял: сейчас я вас за яйца… Я ж устригу, когда дёрнут…
Но он, если прямо, и сидел, пошатываясь, и ещё принимал, так что, практически, только и лез в карман, доставал, как дореволюционный купец, груду мятых бумажек, и на пол сыпались, а человек на коленях подбирал и, воровато осматриваясь, кое-какие купюры прятал в манжеты себе – этика этикой, а упускать такое – грех.
Игроки видели и усмехались: у каждого своя игра.
Когда деньги, наконец, закончились, Ато попытался встать с помощью человека – тот даже не стал щипать его карманы – ясно, обчистили мента наголо, как последнее муму.
Менеджер Боря дал человеку стольник – для таксиста, чтоб посадить хорошего клиента…
+
глава 2 П И С Т О Л Е Т В Х О Л О Д И Л Ь Н И К Е
Странно: впервые в жизни я сделал по лишней дырке в двух лобешниках, но, вопреки рассказам бывалых, что-то угрызений совести не почувствовал.
Хотя какая-то оглушённость – да, была.
И ещё – да, да, ещё кое-что: смотреть на тела не хотелось.
Но, ясно, у них в ручонках не хлопушки для детишек. И настроены эти братанцы были дуршлак из меня организовать.
И даже не просто я отсрочил появление собственного трупа – у них были вопросы ко мне, и, боюсь, задавали бы мне с пристрастием.
Однако – не такие хвалёные профессионалы: позволили мне самому залезть в холодильник – вишь ли, а почему лох не потрудится открыть им пару горлышек пива?
Ага. Пиво, если честно, у меня вчера закончилось.
А водки, естественно, они могли б и не захотеть: на работе.
Так что я просто взял с полочки чёрный пистолет, затянутый в специальную резинку, напоминающую презерватив и называющуюся в киллерских кругах «консервой», не стал даже снимать эту резинку – вздрогнул, когда она хлопнула, а выстрел, конечно, глушак снял - а ещё я видел, как от хлопка «консервы» лопнувшей вздрогнул тот, в которого я вторым пульнул.
Хотя, может, и не от хлопка: увидел,что у меня в руке.
Аккуратно собрал обрывки резинки, бросил в баночку для холодца, свинтил глушак и вместе с пистолетом сунул в ту же баночку, налил из кастрюльки супу и сунул в морозилку.
Тэкс.
Вот, падлы – высчитали мою норку и хотели меня, значит, тю-тю.
Я никакой не киллер, да и частным детективом стал по большой нужде: когда в девяносто первом в моём родном гиперводхозе, где я верой и правдой служил мелиорации и воде, пошло сокращение, вылетел я первым – а найти работу инженеру-проектировщику было, разумеется, абсолютно нереально.
Я мыкался – и торговать пытался – и с «газетки», и от «фирмы» - разносчиком «заразы».
И специальность пытался поменять: пошёл на курсы телемастеров, но не получилось: пальцы, говорят, у тебя… фс…
Ага. Пальцы, значит, их не устраивали.
А вон тех двух – очень даже устроили.
На курсы частных детективов и спецагентов попал случайно – бродил чуть ли ни в поисках приличной иномарки, чтоб кинуться – а на столбе зашарпанном объява куцая: мол, научим и обеспечим.
А что? Это они для массово бежавших кагэбэшников, но меня по военному билету тоже взяли, тем более – я сборы проходил в одном подразделении Главного штаба ВМС («Южное направление»), которое имело отношение к кое-каким командировкам – это оказалось рекомендацией.
В принципе, я стрелял нормально – ничего выдающегося, но попадал лучше всех, когда-то учили – стреляй, целясь, но видя только ту точку, куда надо попасть.
А тут на курсах нас так гоняли, что… Ну, результат сегодняшнего тира более, чем красноречив: две красных дырки в двух одновременных лобешниках, и два не пукнувшие пистолета против меня. Дырки точно над переносицей.
И не то, чтобы куры какие – братки со стволами на взводе – а «зевнули» на пиво.
Не зевай, братаны…
Впрочем, что им теперь мои советы.
Итак, говорила мне мама: не ходи в частные детективы.
Не послушал.
Месяца два назад взял этот заказ, а позавчера понял, что «залетел».
Всё-таки, на курсах как учили: что не так – не тяни резину – сваливай.
Бегство – один из наиболее эффективных видов спецопераций. В плане снижения личного риска.
А заказчик – каков хмырь! – он, что, меня нарочно впутал? Интересно – он сам ещё не труп?
Сваливать надо прям сейчас и не ждать – уже почти дождался. Кабы не было у них вопросов – лежать бы мне в городском морге Великого Нижнего. С чернильным номерком на пятке.
Так. Рвать, рвать, рвать, дружище.
За бугор, в Тарзанию, где много-много диких педров… Прикинуться баобабом, но не позволять туземцам собирать с меня бананы и орехи…
Я с час протирал все уголки квартиры – даже глазок дверной, памятуя, что одного болвана вычислили по отпечатку зрачка. Хрусталика.
Не.
Не надо нам киндер-сюрпризов больше.
Этих двух мне хватило, чтоб заречься на работу детектива, хотя штаны обгадить не успел.
Были у меня в Нижнем ещё две «явочки», и вещички там были мои, но я решил хоть что-то подарить неизвестным благодетелям.
Бабки-то были при мне, так что удачно, можно сказать, что здесь меня ребята нашли – не пришлось пятнадцать штук дарить.
Менты те квартирки и искать не будут, просто не направятся. А мои новые «друзья», видимо, сдавать меня не будут ментам, чтоб не болтал следакам да корешам на зоне.
Так что печатки стирал я для ментов, чтоб не загружать их лишним составлением ориентировок.
Достал парик, грим, хорошенько намазался и ушёл – проверился, естественно – через пятый подъезд вышел – за углом, вроде, чисто.
Ну, курорты-аэропорты, вокзалы-морзалы – всё это я оставил новым опекунам и взял возле метро такси – за полкуска евро здесь могли в Польшу подбросить, может, за штуку и на луну взялись бы… - а мне всех делов до СНР г. Москва.
Конечно, поехал я во Владимир, а там уже скромненько – электричкой до Петушков, и от Петушков уже до столичной.
Как говорят в Думе – дуракам закон не писан – сами же свои законы не выполняют. Я же законопослушный частный детектив, правда, зарегистрированный в бывшем г. Кирове, да на чужой паспорт – я просто коллекционер бомжевских паспортов – коллекционерство же не криминал?
В роскошном сортире московского вокзала грим смыл. Теперь так.
Да… «К сожаленью дней рожденья… сорок пять… в году…» Или больше?
Посмотрим.
Но сперва в зеркало: моя настоящая рожа. Ещё не привык.
Ну, прощай, частный детектив Гарри-Огнетушитель.
Не стоит кордон ломать: если у тех ребят с конторой дела – там и хлопнут меня.
Не. На юг. В Соча. Преферанс.
Здоровое поколение выбирает пепси.
И, естественно, теряет здоровье.
+
В электричке я понял: обратно теракт!
Но сам-то не растерялся.
По счастью, вагоном ошиблись. Пока в нашем вагоне зря паниковали, я в тот вагон перешёл – жуть. Вагона, можно сказать,нет.
Для верности пару раз головой об железяку ударился, спрыгнул с электрички на насыпь и стал помогать раненым спрыгивать.
Доктор попался Штирлиц – не фамилия у него такая, нет, характер.
- Иванов, твою мать! Ты говоришь – десять лет бомжевал! А зубы – как у только что новорождённого младенца! Это ж как понять?
- Я не говорил.
- Ну, следователь выяснил.
- Так пусть ещё выяснит насчёт моих зубов. Может, меня с кем-то спутали?
- Да с кем тебя спутали! – сердится доктор. – Ты – бомж!
- А, может, наоборот, я кремлёвский заведующий аптекой – чую склонность – просто меня ищут, а найти не могут.
- Если тебя кто и ищет, то менты… Ах, да… Не нашли за тобой даже кражи курей… Не свисти!
- А то денег не будет? Меня подменили.
- Где? Ещё раз скажешь – в дурдом сдам! Там, что ли, в электричке подменили? Так это не роддом, да и ты не мальчик…
- А у младенцев вообще зубов нет!
- Здравые, очень здравые мысли! Нет, ты, я не знаю, ты под дурака зачем косишь, или теперь все такие?
- Доктор! Вы же не такой!
- Ага! Я с тобой три минуты говорю – уже придурком чувствую себя.
- Четыре с половиной.
- Что – «четыре с половиной»?
- Минуты.
- Так. Знаешь, куда идти?
- Вы вчера посылали. В жопу.
- Прекрасная память для инвалида. А ты до сих пор где?
- Кажется, в Ессентуках… Или в Пятигорске? У меня сомнения: а где горы? Где Лермонтов, в конце концов? И это не жопа?
- Сейчас я из тебя такого Лермонтова сделаю!.. Давай отсюдова!
Штирлиц, твою советскую власть…
«Зубы как у младенца…»
Но легализовался я удачно – и не дурак, и инвалидность.
Я вот как оказался на КМВ (на Кавминводах): что-то показалось мне в Сочах «светло». Там бомжи, швыряющие направо-налево евро, не в моде.
А тут – край непуганых идиотов: если кого закажут раз в месяц – ещё «спасибо» скажи.
Тишь и благодать. Потому терики и облюбовали: думали, будет народ раз в год кладбище хором пополнять – начнёт задумываться, насторожится и отзовёт Президента.
Ага. Не на тех напали.
Я когда из госпиталя выписался – ни хрена себе! Такое впечатление, что вагон рвануло, самое близкое, на Луне.
Народ спокойный – пока палец не оторвёт – не поверит.
Ну, среди пятигорчан я придурком не выглядел – что я с клином в голове, что они с красными флагами на площади – не различишь.
Не зря, думаю, грохнули они Мишу Лермонтова, да ещё и на характер его обижаются до сих пор…
Нет, пятигорчане – народ особый, среди них затеряться туристу, террористу и шпиону-диверсанту – одно удовольствие.
Я снял квартирку поскромнее – около двухсот квадратов на проспекте Кирова, тратил не много денег – однако раздобыть бабки было надо: знал я одного афериста в Мурманске – уже брал у него пять штук.
Он накопил много лишнего.
Одно меня в нём беспокоило: вдруг ещё кто его вычислит. Я-то не бандит, беру по-Божески – а у него каждый месяц по десять штук брать – до ста пятидесяти лет жить придётся.
Но, поскольку в Мурманск ко дню аванса и зарплаты не наездишься, я чуточку его простучал. Жадный – невозможно, ему сто тонн отдать – легче удавиться.
- Нет, если ты вздумаешь с жадности удавиться, гад, - предупредил я, - я тебя на том свете достану, так и знай. И не вздумай в записке план своих сокровищ рисовать, долбанный Монте-Кристо! Я и так знаю, а другим дарить не собираюсь, слышно?
Сто штук, конечно, не миллион, не миллиард даже – но я на Гавайи не желал, а для сельской бани хватит.
Как сказал один прокурор в доме повешенного: «Пусть повисит – ничего страшного».
Не будь говном, не будь грузилом – неплохой принцип тихого существования на инвалидскую пенсию и пособие от «мурманского дядюшки».
Никогда не лезь не в то время, не в то место, особенно, если посылают – третье правило.
А я просто проходил по скверику – время, можно сказать, детское – третий час утра, ни одно казино ещё не закрыто… Смотрю – двое молотят десятерых – дама весьма приятной наружности и горилла. А те десять – просто мразь, смотреть противно.
Я не буду же стоять – помог. Двоим. Их же меньше. Да и, всё равно, тем надают. Так, не мне, всё-таки.
- Ну, спаситель, - поблагодарила меня дама. – Всё-таки, не умеют драться! Колготки, во, по шву – какие же это бабки надо, если через каждые пять минут…
- Да, хулиганов здесь хватает, - дипломатично подтвердил я.
- Это обмыть надо, - решила дама. – Я приглашаю… Ну, как на «белый танец» - а у нас будет «белый кабак»-с… Только не упирайтесь, всё равно затащим.
- Нет, я, что? Идём.
Они ж меня могут, как мяч, в футбольные ворота забить. В дверцы ресторана. Представляю: подаёт дама, а горилла бьёт в девятку. И, хорошо ещё, если не в глаз… Тогда все бабки можно смело тащить в 100-мато-логию.
А будет и тыщи мало.
- Иду, иду… Может, там и выпьем?
- А «заодно и помоемся»? – сострила горилла – в принципе просто здоровенный и симпатичный мужик с кувалдами вместо кулаков и американской горкой вместо клюва.
Дама не хихикнула, да и я не понял и издал какое-то испанское слово, не похожее на мат.
В кабаке толпа начала понемногу прибавляться – за счёт неудачников-самоубийц и из казино, кто не выиграл.
Нет, свободные столики были, но на двух уже спали, кто устал, а двое мужиков – голубыми их назвать можно было, только если свет выключить и на сизые морды посмотреть – небритые, да ещё матерились вместо ласковых слов, - обнимались и целовались.
- Ага. Здесь падаем, - сказала дама. – Эй, чувырло! Тебя носом по полу покатать или так поймёшь?
- Я принесу коньяк и антрекоты.
- Плюс ещё там.
- Угу.
- Так, это, братан, - дама посмотрела на меня, прищурившись. – Тебя, это, как звать?
- Ну, Беня Эм.
- Прям, кореец с Одессы!
- Не, там другой был.
- Это ясно. Короче – меня зови Графиня… Ну, муж был графин, это доходит?
- Да пускай, - согласился я и кивнул на здорового. – А его?
- Меня, соответственно – ДатЫ.
- ДатЫ?
- Ну.
- Так он мне пива принесёт?
- Не пей ты эту отраву – в козлёночка превратишься.
- У меня позавчерашние котлеты в горле стоят – запить бы.
- Коньяку сразу прими.
В общем, познакомились и даже не подрались – что называется в Монаке «русское чудо».
Я в случайности верю, но слабо – здесь же исключение – так, заурядная уличная потасовка.
Потом прохожу мимо Нижнего рынка – гляжу: ухмыляется какой-то красный квадрат Маневича в ментовском маскараде, - Ба!
- ДатЫ!
- Братан, привет! Я на посту.
- Да вижу! Трезвый, как четыре суки.. огурца, то есть… Алкоголиков пасёшь?
- Да, муму, - вздохнул ДатЫ. – Нет, ты не вникаешь – мне эта колбаса уже, знаешь, где? Лучше не догадывайся.
- Не буду.
- Слушай сюда… Сёдни в три – подгребай туда же в кабак, посидим, кишку коньяком промоем.
- Отчего ж о здоровье не позаботиться?
В общем, скорешевался я с ментами и дамой этой – за глаза её Мыледи звали – по бизнесу, она мыло варила. Но, я понял, любила по ночам мотаться по Пятигорску – нет, я юмора не допрыгиваю: болтаться, чтоб кому-то зубы отъехать?
У богатых свои причуды.
Однако, понимал, что ДатЫ меня по всяким каналам проверял. Но не опасался я. Бомж? Да пол-страны таких «бомжей», у которых на Лазурном берегу и на Майяме по четыре вилы.
Бомж – это не диагноз, бомж бомжу рознь.
Один лапу сосёт, а другой, извините, пивом брезгует.
Я, во-первых, они видели, что конечностями махаю по траекториям. И бабки при себе имею – а что внутренние органы меня не переваривали – это ведь личная проблема органов.
Ясно, что хрен они выйдут на Гарри-Холодильника, то есть частного детектива из б. г. Кирова (теперь что ли Семипалатинск).
Всё же, любопытно, что же я тем ребятам наступил на… Впечатали бы меня в асфальт и долго и нудно насиловали, не замечая, что я без права голоса. И это по-ихнему «демократия»?
Но это перестраховка, как сказал один лох гибэдэдшнику, въехавшему в его «запор» по пьяни.
Я к Графине клинья намыливал, но баба была скользкая – с разбегу промахнёшься – вылетишь с кого-нибудь небосрёба.
Кабак тот был на проспекте, по-моему, единственным в Пятигорске – городок – переплюнуть можно: с востока забор с Кисловодском, с запада – с Ессентуками.
Посредине – лужа минералки просроченной и грязной.
А вокруг переулки и домишки, правда, кое-где симпатючные дворцушки – что и кремлёвской братве было б в масть.
Только я спросил Мыледи: а если не давать, это какая ж за дрючба?
Графиня ответила ж, обижаясь:
- А ты б каждому давал. (Без вопросов)
- Я – другое дело.
- Мне, знаешь ли, тоже не все дают – брать приходится… Но-но! Пробовать не советую.
- Нет, но я же не телевизор китайский! Не надо мне программы скручивать – свои чипсы налажены.
- Ладненько. Ты шары покатай кругом – смотри какие аншлачки!
- Нет, ну ты это серьёзно? Женщина, Графиня, это сестра человека, и любить её надо так, чтобы… А ты – шланги…. Длинножопые ноги.
- Да тут у любой справка.
- Хоть четыре.
- А тебе любовь, брателла?
- Нет, я скромный. Но заменитель резиновой куклы – фуфель.
- Так я круче куклы?
- Ну.
- Ты, смотрю, если зазеваться, въехать можешь всеми шестью лапами…
- Прям.
- На всякий случай буду на трусы кабур цеплять, - ей что-то явно польстило.
С Пушкиным я тоже познакомился случайно: зашёл в редакцию «Кабацкой брехуньи», надо было факс послать, а там бардак…
Ну, я по делу: мол, а работать кто будет, сёстры? Пушкин?
Тут все как мячики запрыгали, захрюкали, заквакали – оказывается, что самый жирный с ушами и есть Пушкин!
- Ты - Пушкин? – я не мог себя законтролить! – Братан, не, а где твоё бакенбарда? Пенсне?
- Лорнет, - поправил Пушкин.
- ЛордА, ухо-горло-два! А палка?
- То есть, трость?
- Нет, ну, какой ты негр, вообще, Яша?
- Я, брателла, больше, как раз, не негр, а поэт.
- Да не гони! Поэтов всех в Пятигорске поубивали туземцы ещё в девятнадцатом веке – ну, после того, как Пушкин и Лермонтов настоящие друг друга на дуэльке хлопнули – а которые сбежали – советская власть догнала в Питере и Москве! А тебя как же?
- Никто никого в Пятигорске не убивал, - веско сказал главный редактор Семиволков. – Эти басни пора уже прекращать! У нас, наоборот, поэтов любят.
- «Любят»! – хихикнула тощенькая – думаю, тоже с приветом. – Во всех позах!
- Цыц! – возмутился Пушкин. – Ты не обобщай, Лохматова! Тебя все…
- А ты, вообще, хам, - отрезала поэтесса. – Ты такой же Пушкин, как я эта…
- А ты «эта» и есть, - парировал тёзка гения. – И все знают.
- Только кроме тебя! – запальчиво крикнула поэтесса.
- Анна! – грозно поднял гранки номера шеф. – Не заводись, хватит нам дискуссий – я, ей Богу, вычту у тебя за цветочный горшок: надо ж быть дурой, чтоб на поэта Миргородского кидать с пятого этажа! А если б попала?
- Одним заслуженным поэтом Чебурекии меньше стало! – вскипела Лохматова. – А Пушкин – импотент!
- А ты как узнала? – поинтересовалась дама благородной внешности.
- Нет, идём отсюдова! – раскраснелся Пушкин, беря меня под руку и выводя прочь. – Я вам факс отправлю из администрации… Вы, часом, не наш брат, собрат по перу?
- Не. Я мясом занимаюсь, - это старая шутка киллеров из Подмосковья, но я надеялся, что в Пятигорске, кто её знал – уже скончался.
- Мясо – это ценный продовольственный продукт, - блеснул знаниями Пушкин. – Меня Яша звать.
- Да ты уже говорил.
- Нет, я – как тебя?
- Меня можно Беня.
- Гутен морген, Беньямин! Как насчёт угостить меня за знакомство?
- Только без «морген», доктор… В Германии, знаешь, как с похмелья мучаются? По утрам друг другу говорят: «гутен в морге».
Все пути в Пятигорске ведут в кабак «Золотая дырка» - я не проникся юмором, но дыра ещё та была – обсчитывали, обвешивали, как в лучшие советские времена, - я, было, стал «оратором», но мне вышел топ-менеджер.
- Слушай сюда, братан… Зря насчёт «только здесь обсчитывают»… Ты зайди в кабак «Запах Туркмении»… Там, блин, азеры на кассе стучат, это ты понять можешь?
- Нет, - согласился я. – А зачем счета дают? Это ж приговор без кассации.
- А нам кассация – два пальца обоссация.
- Тады, «ес» - вы правильные ребята, но если он мне сотню не вернёт – я тебе эти два пальца… Ну, ты понял. Это звучит просто, как угроза. Тойсть – шутка.
- Шутки у тебя кавказские, - задумался топ-менеджер, прикидывая, уплачу ли я после драки. – Ладно. Вот тебе сто рублей.
- Сто баксов, чудо.
- Это, в самом деле, нельзя кидать.. Гоня! Отдай барину стольник и не соси в зале, ты понял??
- Да я…
- «Да ты, да ты»! – передразнил менеджер и осёкся, поймав вопрос в глазах моего собутыльника. Если ДатЫ поставит на ребро все столики в кабаке – тут, вообще, можно самому себе пальцы обоссать и протокол гравировать на собственной заднице…
- Нет базара, брателлы! – фальшиво сказал топ и быстрее свалил.
Официант отдал мне сто евро.
- Извини, - сказал я. – Ты расчёт будешь на машинке клацать, а я проверю, как математчик в школе.
Яша Пушкин сжался в пингпонговый шарик, усекнув боковым зрением нездоровый интерес мужской части публики, кое-кто из которых наверняка хотел загнать его в лузу под шумок.
- А я думала – ты ему простишь, - задумчиво сказала Мыледи.
- Да я хотел простить – смотрю, ребята кругом кулаки по столам катают.
- Да, весёлый ты мальчик.
- Грустить будем в морге.
- Да ты один хохотунчик…
Как ни странно, Пушкин изумительно вписался в компашку мумушкутёров, хотя явно предпочитал, чтоб из него не вытряхивали съеденное-выпитое – поскольку всё равно платить.
Не знаю, какие он там стишата косил, но финиками называл нееврейских семитов, что при повальной у нас к ним любви казалось порой бунтарством.
Однако, поэзией он не морил, знал много старых анекдотов и умел затыкаться без лишнего приглашения.
И, всё же, не нравилась мне дружба, и водка не нравилась (много) – я искал покоя, а Мыледи с мумушкутёрами, как я начал подозревать, были не просто дырками от бублика – десятилетний стаж частного сыщика не мог оставить меня без опыта и интуиции.
Я не с бухты-барахты, тщательно продумал и, всё же, в мыловарню залез. Вроде, в сейфе ничего – но для меня дошло, что странная деталь есть – мыло-то было реально, а вот документации не было никакой – ни одной накладной паршивой.
Да кассового аппарата не было.
И это было подозрительно.
И ещё. Зачем в мыловарне инфракрасные камеры наблюдения?
Что – червей в мыле фотографировать?
Нет-нет. Вопросов было много – а ответов ноль.
Чутьё мне подсказывало один вариант: сваливать. Страна велика, и отступать есть куда.
Нет, я ещё не дошёл до маразма – мало ли таких странных компашек? Не с Мыледи бы познакомился – с какой-нибудь Маркизой. Когда в кармане бабки шевелятся – без компании не останешься.
Конечно, раздражало – вроде, нашёл, наконец, глуховой медвежатник – сиди и жди старости, пей пиво.
А тут резьбу нарезать по России, что ли…
Сказывались недостатки малолюдных мест: не затеряешься. Разве что, бункер отрыть, пивом затарить и сидеть до конца. И тоже ещё экономия – могилу рыть не надо.
+
Глава 3 З А С А Д А Д Л Я М О С С А Д А
После того, как политический провокатор якобы поэт Пампушкин, безусловно, обиженный на Я. Пучкина за незаконную, по его мнению, приватизацию бренда, имел наглость предложить конкуренту переменить благородное «Я. Пушкин» (Я. Путкин – рассоветовали) на политическое «Я. Блок. О!» литературная жизнь Пятигорска закипела.
Литературный клуб «Эйфелева Лира» наполнился весьма ядовитыми сплетнями, от него откололись отщепенцы, провозгласившие независимый клуб «ЛИРА МИРА» во главе с небезызвестным Чаплином Эрудянцем по прозвищу Чапай, создавшим пародии на всех одноклубников. Странно, но его непримиримый друг Пейотль (Петя) Аль-Гочаров, в общем, терпимо относящийся к пародиям на себя, поддержал эту недальновидную инициативу. Третьим стал тот, который всегда становился третьим, правда, заносчиво оговорив, что формально не будет числиться в «ЛИРЕ МИРА» на том надуманным основании, будто он – «свободный поэт», причём без кавычек, прозванный «доктором» или «профессором матыматыки» Майк Свято-Антитоталитарский, личность тёмная, хотя и любитель выпить на халяву даже без закуски.
Меня звали четвёртым, и то, что я писать не умел и никогда не писал, объявляли особенностью моего индивидуального стиля. Но, хотя некоторый опыт раннего творчества у меня имелся, я отказался. В своё время меня чуть не выгнали из детского садика, в котором меня научили писать и писать. Как после мне рассказывали, я собственноручно начертал на стенке нечто весьма складное, из чего в моей памяти сохранилось только самое приличное слово «садистки», под которым в том «наскальном» опусе были выведены работницы дошкольного воспитания и образования.
Мало, что меня заставили собственноручно смывать со стиральным порошком своё творение с крашеной панели (с тех пор я непримирим к панельности вообще; отказался жить в крупнопанельном доме; ещё… да ладно), так дома ещё батя и выпорол ремнём.
После меня вдохновение поэтическое если и пыталось посетить, я гнал его жёстко.
Моим новым собутыльникам повезло в детстве меньше.
Я теперь с ними пил чаще, чем с ментами, однако «ЛИРУ МИРА» довольно часто стала посещать Мыледи без телохрена.
Я был моложе всех этих пушкиных и обладал железной нервной системой, так что мог без ущерба для здоровья пятнадцать-двадцать минут слушать их хрень и с умным видом молча делать руками неопределённые жесты, когда предлагали высказаться о стихах.
Не знаю, я просто не вникал в это бульканье словами, предпочитая, чтоб водка совершала свою естественную, пусть и не всегда безобидную функцию в организме.
На удивление, Мыледи оказалась слаба, и нетрудно было видеть, как она скисает от белибердятины, хотя на юмор этих поэтов реагировала с трудом.
Наверное, после третьего вечера мы с ней возвращались пешком.
Луна огромным оранжевым пузырём выдавливалась из-за Машука, звёзды морщились так, что, казалось, вот-вот отколупнутся.
Она явно ещё чего-то млела и даже не среагировала, когда я взял её за руку и с лёгким надрывом стал читать какие-то со школьных лет понравившиеся, не знаю, откуда, стишата:
- Есть нечто большее,
чем просто переход
от красок дня
к тонам поры вечерней…
Найти тому не в силах
точный термин,
ладье стиха
я придал плавный ход…
Скользит она,
послушная теченью,
туда, где грани
сведены на нет,
где нет предметов
– только силуэт…
Здесь полусвет
смешался с полутенью.
Здесь словно кто-то
мудрый и большой
простёр над миром
чудо-покрывало…
Я не узнал
знакомого лица,
и ты меня,
должно быть, не узнала.
Ты – песня
без начала и конца…
Я – сказка
без конца из начала…
Простор и время
в нас переплелись..
Мы – свет и тень.
Мы – тишина и звуки.
Мы – ночь и день.
Мы – встречи и разлуки.
Сомнения и вера.
Сон и жизнь.
Губы её прикоснулись к моим.
Она открыла глаза…
И в живот мне упёрся ствол.
- Иди ты к чёрту, - с досадой сказала она, пряча пистолет и отстраняясь. – Не можешь без своих жеребячих выкрутасов… Если скажешь, что сам написал – пристрелю.
- Раз выбора нет… Отказываюсь. Отрекаюсь.
- А, честно – кто? Пушкин? Анненский?
- Скалицкий какой-то, если я чего не перепутал.
- А-а-а… Вроде, современник Тютчева… А ты так прочитал – просто классика. Хорошо ещё, под юбку не полез.
- Ты же в джинсах…
- А какая разница, - вздохнула она. – Нет, но ты там слушаешь с мордой каменного сфинкса с острова Пасхи… А тут решил, что я, вообще, размякла, да?
- А ты не размякла?
- Урод, - неожиданно мечтательно потянулась Мыледи. – Что тебе, мужбыку, любовь? Для вас, гадов, это спорт… два пальца…
И неожиданно сделала такой захват, что я перелетел через кусты, но не успел ещё шмякнуться, понял, что она не просто пошутила: уже грохотали очереди, и пули срезали плохо постриженные кроны деревьев... А Мыледи, перекатившись за ствол тополя, куда-то палила из своей глушанутой пукалки, словно её не смущало огневое превосходство напавших с автоматами хулиганов.
Я ствол не носил, так что просто вжался спиной в какую-то неровность газона и закурил – конечно, немного занервничал.
Звёзды на небе были такими же, как вспышки выстрелов со всех сторон, срезанные пулями листья тихо сыпались в свете уличного фонаря, будто снег под Новый год, а я думал о вреде курения – ещё пару раз так понервничаю, насколько это жизнь сокращу?
Впрочем, нападавшие, видимо, поняли, что так можно до утра всаживать в могучий ствол свинцовые ожерелья, заскучали и свалили, вскочив в ландровер.
Мыледи мстительно дослала вслед им ещё пару обойм и посмотрела на меня:
- Закурил-таки?
- Нет, ты была права: бросил курить - нечего носить с собой сигареты…
Я встал, отряхнулся, пособирал пули, отскочившие от стены.
- Это не «калаши».
- Да, я видела… По-моему – «стены».
- Калибр какой, видишь?
- Да, лучше такую «сливу» не глотать. Ладно, пойдём… по идее, они не решатся второй раз подряд…
- А есть другие?
- Ну, не много ли совпадений?
По Калинина уже, как угорелые, неслись патрульные машины, но поворот проскочили, не заметив даже нас.
Мы отступили вглубь двора – к счастью, это был походной, и через минуту вышли на улицу Козлов.
- Так. Интересно, найдут ли они место?
- Да зачем? Угомонились - и ладушки.
- Слушай, а это не связано с твоими конкурентами по мылу? Ну, Проктор с Гэмблом?
- Ой, не остри… Я тебе мыла три куска отдарю, в самом деле – а то подумаешь, что я ТТТ варю…
- А мыло ничего?
- Хозяйственное.
- Нет, качественное?
- 72%
- Я о другом… Может, покупатели? Претензии по качеству… Или по весу…
- Ладно, уже обхохоталась.
Нет, интересно, с Мыледи не соскучишься.
Она на другой день мне выдаёт:
- Узнала я про вчерашних «покупателей».
- И кто?
- Мерзавцы.
- Тогда, «да», ясно.
- Я им отобью охоту мне дорогу перегораживать.
- А, по-моему, ты одного хорошо зацепила – его на стенку кинуло…
- Глазастый ты! Он в больнице утух… нет, не от моей раны – дружки его в больничку сдали с дополнительной дыркой в башке…
- Слушай, они мерзавцы.
- А я что говорю? Но, зря они думают, что достаточно физиономию стереть и – крыто… Поленились закопать. Ну, так теперь я их за Хребет вышибу…
- А если новых пришлют? Эти ведь не сами балуются?
- Чувствую, ты уж и провожать меня забоялся!
- А, по-твоему, не лучше от таких хулиганов в броне провожаться?
- Умно! Если ребятишки грамотные, возьмут РПГ-7 и в самый хорошей броне сделают из меня отбивной шашлык в фольге.
- А они, видимо, не без смекалки.
- Дали нам перейти освещённое место, чтоб мы расслабились в тени.
- Как ты усекла? Кстати, я «спасибо» сказал?
- Будем считать – сейчас говоришь.
- Ты мой пиджак от лишних дыр защитила.
- Если он травой запачкался – тут мыло и пригодится.
- Конечно! Я его выкинул – знаешь, плохая примета, когда в тебя стреляют.
- И мне не нравится. Но я тебе отвечаю: это было просто недоразумение, а если они этого не поняли, то кто посылал, того уже послали…
- Складно.
- У тебя на водку аппетит пропал. Когда эти поэты банкуют?
- Дай им хоть три дня, а то выдохнутся. Поэт – как водка. Если не заткнуть, выдыхается.
Нет, у Мыледи явно были какие-то с кем-то конфликтные отношения, и я повторял себе: надо менять курорт по диагнозу.
Не мог же я признаться, что эта «попрыгунья» меня приковала.
До каких лет можно влюбляться?
Права она была тогда: как это практично и удобно – «заплати и лети».
У меня предрассудок к панельным девушкам, а, ведь, они тоже люди, и о поэзии, наверное, потрепаться можно… И вообще.
Здесь было что-то ещё. Может, я и придумывал.
Когда кажется, что и Мыледи, всё же, не совсем ровно дышит – это…
А что переспать не даёт – ой. Я видел таких подруг, которые хотят одного, делают другого, а любят четвёртого. Причём, говорят пятое.
Это раз. А, во-вторых, спать-то очень полезно, но, ведь, как говорится, не хлебом единым.
Я, наоборот, почему-то на другие попки не мог запасть – нашёлся однолюб, понимаешь – это с моей-то репутацией до 1991 года…
Конечно, в таких случаях правильно перетарахтеть насчёт расписаться. Мыледи – в белой фате, я – в чёрном смокинге…
Мыледи с белым пистолетом.
Нет, может, тоже что-нибудь повеселее?
Я – в белом костюме.
А что?
Не знаю, сейчас детсады есть?.. Я б водил свою «пуговицу» в сад и по дороге терпеливо разъяснял бы, что не надо писать на стенках.
Нет, эти мысли – я даже сам не был уверен, конечно – но не могли же они быть всерьёз?
И главное: начнём пелёнки стирать, по поликлиникам бегать, борщи варить - разлюбим друг друга.
Стоп. А ведь возможно это насчёт «любви» я сморозил лишнее?
Может, Мыледи права – это слово не надо мылить туда и сюда.
Поэты – и то, когда два раза повторят: «любовь, любовь» - уже вздремнуть хочется.
Им всё – любовь.
В Пятигорске нет открытых тусовок – как, всё равно, каждый клан себе бункер отрыл и там отвязывается.
- Всё! – напомнила она через неделю мне. – Это была ошибка, понял?
- Понял, не дурак – раздавали пепси-колу, а мне показалось – стреляют.
- Тебе памятник надо поставить. Но из говна.
- Э, это на века… Мне достаточно поставить бутылку.
- А не с тебя ли бутылка?
- Это за ошибку, Графиня? Твои ошибки – а без задницы чуть я не остался.
- Моя задница тоже слегка поджарилась.
- Твоя-то хоть красивая…
- Ты настоящий гад! – восхитилась Мыледи. – Нет, чувствую, ты ещё стихи мне собираешься втереть – время выбираешь!
- Ты же без ствола не ходишь.
- И, думаю, кроме Мойдодыра, ты только один стишок знаешь – так вот, если меня прихватишь – лучше тот же стишок и читай.
- Что-то у тебя пораженческое настроение.
- Но-но! Знаю я! Одной рукой стихи читаешь, а другой, подлец, куда? Эх, тяжела ты наша женская доля! Каждый поэт норовит не в бровь, и, что характерно, даже не в глаз попасть, а обязательно ниже пояса!
- Все мы в душе поэты, - дипломатично ответил я.
Но я её перехитрил.
Был в точности такой же вечер, и Майк Свято-Антитоталитарский завывал с полчаса о чём-то крайне трагическом.
Мыледи шла вся задумчивая, я остановил её и взял под руку.
- Ты помнишь Окуджаву? «Приходит время! И это время называется весна!»
- Ты пропустил, - она вздохнула и положила крепкую ладонь мне на шею – если сразу не уйти, можно так ей попасть под локоть, что потом играй хоть своей башкой в футбол. – Там ещё: «И люди голову теряют!»
- А. Вспомнил.
Она поцеловала и предупредила:
- Не распаляйся, самец носорога. Убить тебя хочется – так меня гнёшь!
- Да вот он, я отошёл на три метра.
- А ты перед этим так зорко огляделся!
Мы рассмеялись.
- Ладно. Прям, не верю, что тебе, дураку, больше двенадцати лет.
- Дуракам всегда больше.
То есть, я не совсем её перехитрил.
Однако, уже было с чего-то ясно, что её тоже тянет ко мне, но, видно, что-то из детского фрейдизма упёрлось в ней в предрассудок к здоровому и полезному спорту.
Ладно. Как ни странно, возможно, я был симпатичен ей, и пускай природа требовала боя быков, я сам в глубине души не хотел свести дела к подсчёту раундов, хотя сам по себе спорт, где в спарринге побеждают оба соперника, был для меня приемлемее, чем тот же бокс.
И ещё странное. Нет, а лучше б она была какой-то школьной училкой, молодой и похожей на мою «любовь» Нину Николаевну с ужасным прозвищем «Ни-Ни», не оставлявшем никаких и без того безумных надежд.
Впрочем, городок крохотный, я и Ни-Ни, и других бывших учих видел часто, даже поболтать останавливался.
Но я не об этом. Всё-таки, есть что-то не вполне комфортное, когда подруга может тебе не то, что вломить, а, вообще, из постели в окно выбросить от дурного настроения.
Да и если б я провожал мирную учиху – вряд ли нас поджидали бы её двоечники с арсеналом очередного и залпового огня.
Однако. С Мыледи уже было ясно, о чём разговаривать, а с той, ну, что я фантазирую?
Хорошо, тем много – согласен.
Но, честное слово, я представлял, что читаю какой-то чуне тот стишок.
Детская порочная влюблённость в Ни-Ни (не знаю, если к слову «влюблённость» придраться…) втемяшилась в голову, будто я нарочно избрал её, чтоб как-то остыть к Мыледи.
Ни-Ни оставалась предельно привлекательной, и какая-то злая сила меня сталкивала с ней всё чаще – если человек не занят ежедневным изнуряющим физическим трудом, вообще, не имеет производственных трат времени, вообще, не работает, тунеядец, как я – только напряжённый и регулярный секс может помочь ему как-то ослабить чрезмерное здоровье.
А я не работал и стал бегать по скверику – в Пятигорске не принято – а именно через этот скверик и в это время Ни-Ни ходила в школу.
Нет, мало мне было одной заботы!
Мыледи – моя сверстница, незамужняя.
Хотя, конечно, друзья у неё оторванцы, да и сама - бой-баба.
И, вообще, вокруг неё не пахнет покоем.
Я бы другое занятие нашёл – клин клином не вышибешь.
Но играть я не любил, да и с моими ста тысячами – куда соваться…
Я нарочно стал вникать в муть поэзии, но уж лучше б занялся тригонометрией.
Нет. Я бросил этих «ЛИРА МИРА», я перестал пить с Я. Пушкиным и мумушкутёрами.
Мыледи уехала на месяц , как она сказала, в Москву.
Я захандрил и стал, как какой-нибудь старик, ходить по магазинам и киоскам, скупать диски и слушать их лёжа, иногда даже не прерываясь поесть.
Я повторял вяло: надо рвать. Но ещё более вялый второй внутренний голос зевал: куда? зачем?
В самом деле.
Мало, что могу опять в ту же разборку влететь…
Но чем, вообще, заниматься?
Если ничем заниматься не хочется.
А до пенсии ещё ойёй-ёй.
А пенсия – что?
Одно развлечение: по аптекам и поликлиникам ходить, в очередях сидеть и судачить со стариками, почему водку пить вредно.
Небогатое число развлечений, если приплюсовать все болезни, которые часто не дают скучать.
Я нарочно стал качаться в зале и бегал уже не по скверику, а вокруг Машука, и это хорошо выматывало. Хотя б аппетит вернулся.
Не то, чтоб я хотел жить вечно – всё равно водку пил, но уже сам. Я упорно одну дичь думал: умирать не хочется абсолютно, даже по самому льготному тарифу, в комфорте и с сиделкой-молоденькой. Значит: умирать – ни-ни. А уж где-то в машине гореть, с горлом перерезанным «банзай» кричать – нет. Да что говорить! Элементарно пулю в башку неохота ввинчивать.
Жить – это, значит, здрасьте.
Но штука есть мелкая: тогда, жить – зачем?
Как ни крути – незачем.
То есть, по сути, с тараканами выравниваешься. Разница – в количестве дерьма, которое в унитаз уходит.
А этим смысл не прибавляется.
Нет – я грамотный, я университет отсидел при советской власти, Маркса учил, Гегеля критиковал, Сартра ругал – ну, не сам, а одобрял, когда в газетах.
Стало быть, насчёт известных проблем смысла жизни – в курсе был.
Да и классику по молодости читал, и Чехова, и Толстова, и Достоевского.
Не помню, что там они писали о смысле жизни.
Конечно, я не бросился читать «Героя нашего времени» - но что-то мне подсказывает, что не то Базаров (наш братан!), не то Грушницкий (тоже из наших) тоже хандрил и, кажется, хотели обои на дуэль.
Нет, в принципе, я уже знал, где в Пятигорске «боевой тотализатор» - Мыледи раз меня водила – я не эксперт, но на все сто – ребята не кетчупом плевались – один раз сходятся – потом одного уносят, а второй приз, видно, сразу на лекарства тратит. Не, я кик-бокс смотреть не стал – а когда кости хрустят – это не подделаешь – не телевидение.
Но сам я, во-первых, по классу близко туда не шёл – откуда те пацаны – не знаю, но я б полминуты не простоял.
Мыледи могла бы, думаю.
А кто дрался – как всё равно из фильмов про Брюса Ли – не именно, но не смешно и ловко-быстро.
Да. Дёрнуло меня в кабак пойти одному, там такой же дурак подсел, начали вершить судьбы планеты, и особенно не нравились ему происки Моссада отравляющего наши минеральные источники и детские игрушки.
Я всё-таки с фашистами в Москве, Нижнем и др. русских городах «воевал», то есть, скажем так – общался. Но начал с пьяни терпеливо выпытывать философию – чем же язычество лучше иудейства. Впрочем, не стоит объяснять, что не я инициатором был, а подсевший, как все они, стал налегать, чтоб я его взгляды разделил.
- А ты знаешь, как Минин и Пожарский добровольцев звали? – он пил только пиво, так что мог бы и укоротить язык – но активный народ – фашисты.
- Не.
- Кто отказывался – хватали его младенца и прибивали к его же воротам.
- Не, ты понял, - возмутился я. – Я же говорю: вся «философия» у вас, фашистов, чтоб убивать, убивать и убивать…
- А, по-твоему, полякам Родину отдать? – он встал угрожающе.
- Ты сядь и хлебай.
- Тебя первого надо грохнуть! Ты – не жид!
- Да ну?
- Ты – хуже! Тебя первого грохнем!
- Может, прям здесь и начнёшь? А-а-а… Да, понимаю… Менты, суд, зона, там запетушат, не посмотрят на «патриотизм»… Убивать, оно хорошо в укромном месте, да? В спину? Или… чтоб разрешено было? Да?
- Время не пришло!
- Писка у тебя не выросла для патриотизма… А я тебя здесь разметаю сейчас, у меня время пришло – за тех младенцев мне лично ответишь – в честь юбилея Победы над фашиками!
- Вот! Ты Россию продаёшь, сука!
- Я не сука. Я – сук. А ты – падаль, когда петлю накину – будешь ножонками сучить – ну, и кто сука?
- Ты агент Мосхада!
- Моссада, ты хотел сказать.
- Чего хотел, того и хотел!
- Давай пойдём в Свинобаловку – там в темноте помахемся? По-мужски.
- Какую Свинебалковку?
- Ну, ты, «патриот»… На какой улице живёшь?
- Да я не боюсь тебя, на Ленина живу!
- Ну, вот, живи на улице Ленина, «патриот» сраный. А я не агент Израиля, просто я тебе грабли свинчу за тех младенцев и за яйца приколочу к твоему подъезду на Ленина… Ты убедишься лично, можно ли меня «добровольцем» записывать в Красную армию!
Фашист передёрнулся, но, будучи трезвее, забрал своё пиво и ушёл за другой столик.
Конечно, весу в нём было девяносто, а то и сто – но хотелось клюв ему начистить за тех младенцев. Заело меня.
Я не сахар, две зарубки на прикладе – но сидит в кабаке кабан, жрёт пиво потенциального врага и уговаривает меня младенцев моих земляков приколачивать к воротам.
Не-а. Я – не такой «патриот».
Если моя Родина – это вот такие говнюки, то, знаешь, куда ей?
А я повидал разных полканов – и «ремней», и штабных – по сравнению с ними щипачи трамвайные – это ангелята.
А тот генерал – тьфу! – «участник ВОВ»…
Он со мной нажрался и рассказал, как ещё летёхой лендлиз транзитом пихал в Турцию – считай, фашистам продавал… Это, начал он с чего… Что разворовывают Россию сейчас. А когда ужрался – язык у него отъехал, сперва подвиги в тылу немецко-турецком совершал, а потом, оказалось, в спецснабжении был и гнал целые эшелоны через Иран и ещё кругами в Турцию – элементарно сталинские наркомы лендлиз пихали фашистам, оказывается.
Чего я ему тогда морду не набил?
Такие красивые слова сперва, как Сталин расстреливал воров – и тут же оказалось, что крали они танки, бензин, самолёты, продовольствие – и немцам пихали – это сколько ж из-за одного этого воровства солдат наших немцы постреляли – может, теми же самыми пулями, что, союзнички думали, пойдут на гитлеровцев прямой наводкой…
На три четверти лендлиз разворовали – вот, говно..
А теперь он такая шишка! Генерал Шишулькин – сопредседатель Конгресса Русских Патриотов…
И тут событие.
Я из кабака вышел – дом рядом, какие проблемы.
Меня два шкафа останавливают:
- Базар есть.
Блеснули стволами – не подпрыгнешь. Сел я в «мерс» рядом с мужиком постарше. Успел я себя похоронить, перезахоронить, прочитать проповедь и отпеть ещё.
Потому что катили в Кабарду.
- Ты не дёргайся, - сказал мне мужик. – В самом деле – базар есть. К тебе предъяв нет.
- Спасибо, батя…
Он предъявил удостоверение Моссада.
- А, вербовать, - поскучнел я. – И чем давить будете?
- Ты интересный, - усмехнулся шпион. – Помощь нужна… Здесь ошивается нацист из Франции. Неонацист. Пид-Жак. Мы за ним охотимся… Во Франции – не с руки. А ты, вроде как, фашистов недолюбливаешь.
- Да уж, вам оставляю…
- Отлично. Нужен он нам живьём. А тот свинтус, которого ты сейчас не стал об меню размазывать, ему с базара хавку таскает… Секёшь?
- Так мы ж с ним не скорешкуемся…
- Не скажи… У нас такое соображание есть…
+
Глава 4 Й Е Т И - Т В О Я М А Т Ь (ХРЕН С НИМ)
Конечно, как порядочный человек, я твёрдо решил Моссад кинуть, но нашим конторам не сдавать – это мне за падло – а фашиста французского я собрался сам взять и сдать его Интерполу – есть в Пятигорске уполномоченный, бывший заместитель начальника УКГБ по КМВ по «болтунам» подполковник Усысько.
Пусть фашистов перевоспитывает.
Всё дело было в том, что я шпионов не любил с детства, хотя все дети от них без ума – видно, мне в детских играх шпионских ролей не давали, потому что меня звали Ломом, и роль Лома я исполнял постоянно.
К евреям я относился всегда очень хорошо – с Вовкой Кацем дрался регулярно, но это можно и дружбой назвать, так как мы в школе один раз на вечере с ним погнали глистов с ножами… Я в шутку вдогонку одному нож его кинул – хорошо, не умел – но рукояткой вроде ему ухо оторвал… А Кац в другого свой ботинок кинул – странно, все видели, что попал тому по тыкве – но ботинка так и не нашли потом. Потом нас с ним вместе из пионеров исключали, но мы героями ходили, даже учителя, на самом деле, не лютовали – Вовану новые ботинки выдали, а мне – форменку – тот глист мне ножом пиджак порезал… Но я форменок не любил – мы с Вовчиком сделали из новой форменки чучело и поставили перед окном директрисы – Зипы.
Да, это так. Но как они фашистов долбят – мне нравилось.
В общем, я не ребёнок, понимал, что, если шпионы что не так увидят – с меня шкуру спустят, не хуже того фашиста.
Переиграть матёрых шпионов шансов у меня было не так много – здесь нужна была и прослушка, и наружка, и прочее.
Но я так решил: а чего Мыледи с мумушкутёрами зря болтается?
Я их посвящать не буду, так, распасовывать. Скажу – должничок появился на двадцать тонн зелени.
Взялся я за друга-фашиста, стал за ним пасти. Тактику избрал пассивную на случай, если он под присмотром. Я садился в одно место и ждал его. На следующий день я перемещался чуть дальше. Как он ни петлял, а вывел меня к одной точке – бывшей гостинице «Бештау». К счастью, все «противохвостовые зигзаги» он делал напрасно, так как оказался он «кротом» - не в том смысле, что шпион, и не в том, что хромал на зрение – зря он петлял – слежку за собой не сёк совершенно.
Там его ждал «ауди» - ну, я и за ним покатался незаметно.
Петлял он заковыристо, но привёл меня таки на горячеводскую площадь. Вот тут был сюрприз. Понял я, почему он брал четыре пучка кынзы: на площади он передавал всё поровну четырём типам – а как их отследишь?
Пришлось подключать Мыледи с мумушкутёрами.
Через два дня злая-презлая прискакала Мыледи:
- Ты знаешь, что ты гад?
- Откуда, Графиня?
- Я тебе, по-моему, говорила.
- Я думал – шутила…
- Это я сейчас буду дико шутить… Что же это у тебя за должнички такие? Как тараканы. Я тебе скажу – не для мумушкутёров это дело… Кстати, твой приятель и мне круто задолжал….
- Это всегда некстати.
- На этот раз кстати.
- Да ну тебя.
- Так, и «ну»… Не знала, что у тебя все приятели – французы…
- Во-первых, не все. Во-вторых – он, вроде, араб…
- Сам ты… Ладно. Пид-Жак, так? А почему за тобой Моссад ходит?
- Непонятно?
- Ага – им тоже Пид-Жак задолжал… А ты затеял у них из под носа его… Слушай, только не мочи его. Не буду тебе перечитывать на ночь легенды и мифы Древней Греции… Он - мой объект. Но – только живым. Понимаешь? Иначе заказчик пол-Пятигорска на утюг положит… О нас с тобой не говорю.
- Ладно, тогда… Я ещё не придумал, как шпионов обмотать… Аппаратуры нет.
- Давай, вдвоём. Попа к попе. Прорвёмся. Вот так: ты их наведи на Владикавказ.
- Как?
- А твой фашистик туда едет по делам бизнеса, а ночевать будет у кума - ясно?
- Не совсем.
- Езжай за ним – утяни туда Моссад. А я пока здесь всё приготовлю. Там возле бывшей гостиницы «Терек» я поставила тебе джип. Вот документы, ключ. Вечером их обмотаешь на куме - и сюда.
- Ты, значит, здесь будешь пивко попивать и водочкой закусывать, а я – двести миль туда, двести обратно?
- Километров.
- Одинаково.
- Моссад давно подозревает, что Пид-Жак рвёт в Иран.
- В Ирак.
- Почему?
- Ну, рифма: Пид-Жак – в Ирак.
- Ну тебя. Слушай, я одного не понимаю: мне, хорошо, бабки и не хилые. А ты что так развлекаешься? У тебя приколы – извини.
- Какие есть.
- Нет, - она посмотрела восхищённо. – Первый раз в жизни такого дуралея вижу!
- Спасибо.
Вечером мы пошли в клуб.
Занесло на сей раз ещё Яшу Пушкина. Я ничего им не говорил, но, видать, перечитали мы стихов – утром протрезвели в моём «мерсе» возле дома фашизоида моего. Майк Свято-Антитоталитарский не спал и что-то всё писал на коленях, надев трое очков. Яша Пушкин, наоборот, похрюкивал, как молодой пьяный поросёнок, сжимая горлышко бутылки, словно во сне посасывал. Чапай сидел прямо, как остекленевший – по нему не поймёшь, сколько выпил. И всю ночь они с Пейотлем спорили о чём-то дурном, опубликованном не то в «Литературной Лире», не то в «Знамени»… название я не ухватил… Что-то вроде «парацетамола»…
Перед рассветом мой клиент вышел и стал заводиться.
Ехал он нудно, я его то отпускал вперёд на километр, то дурковал, обгоняя его, давая ему обогнать себя…
Где-то в начале Осетии – кажется, возле Змеевской или Эльхотово «клубни», наконец, обратили внимание, что мы не в Пятигорске. И начали немного удивляться.
- Не, ну, братаны! – сказал я, протирая кулаками протрезвевшие глаза. – Кто хочет выйти – добро пожаловать… А, хотите, вечером же я возвращаюсь. Чего не погулять? Угощаю.
- Нет, я в Чечню не хочу! – твёрдо упёрся Я. Пушкин.
- Хватит этих национальных предрассудков! Мусульманы – такие же христианы, как мы! – сурово сказал Аль-Гочаров. – Ты, лучше, пить будешь?
- Не лучше и не хуже! Я из-за этого, вообще, пить завязываю!
- Яша, считай, что клуб дал тебе бесплатную командировку. Творческую, - увещевать его начал уже сам Эрудянц.
- Изучение быта и обычаев пыток террористов и бандитов, - сострил Майк.
Во Владике я впихнул их в кабак, а сам маялся напротив дома кума клиента, аккуратно сопровождая их каждый выезд за водкой.
Когда стемнело, я позвонил в ГИБДД об угоне, назвав номер джипа моих друзей из Моссада.
Ясное дело, что этот трюк отвлёк моих друзей ровно на сорок секунд – время, требующееся для выимки стоевровой купюры из кармана, въёмки её в права, передачи этого «гамбургера» суровому стражу, изъятию стражем и возвращению прав с отданием чести и принесения извинений.
Но мне этих секунд хватило, чтоб покинуть «мерс», скрыться за углом, изъять из кабака шевелящихся ещё поэтов, побросать их в джип и отчалить в Пятигорск.
Видимо, я немного не рассчитал с водкой, и вместо того, чтоб развести поэтов по домам, вооружил их и провёл через чёрный ход в высотное здание возле Главпочты, где нас ждала Мыледи и не ждал Пид-Жак.
Обошлось! Пока мы с поэтами разбирались, где у «пистонов» рукоятки, а где дула, Мыледи вырубила «тельников», я кулаком выломал замок его офиса, мы ворвались. Пид-Жак от растерянности даже не стал долго отстреливаться.
Ночью на четыреста восемьдесят седьмом километре гострассы «Ростов-Баку» мы передали объект в пижаме и заткнутым ртом небезызвестному представителю «Интерпола» и поехали пить коньяк в ближайший «подорожник».
Тут и пришло время проститься с Мыледи.
- Ладно, - поцеловала она меня. – Возьми хоть сто тонн?
- Согласен, - вздохнул я. – В память о тебе.
Я её поцеловал трогательно и нежно, когда она села за баранку своего внедорожника.
Мы с поэтами ещё долго стояли на обочине, провожая взглядом направление, в котором она исчезла.
А уже на следующий день я смотрел телевизор и подскочил, увидев, как наш Пид-Жак выступает уже во Франции – однако, одно было странно: он кричал за каких-то «иранских братьев», которых надо было обязательно защитить от жидовской Америки и агрессивного Израиля. И, мол, да здравствуют арабы!
Не пошли ему, видать, на пользу воспитательные меры наших спецслужб.
Ну, да и хрен с ним.
Там дальше другая передача началась – интересная, страшно: оказывается, мы – дети йети.
+++