Г л а в а 26.
Портреты на стенах.
В дверях деканата Федор столкнулся с Челышевым буквально лоб в лоб.
— Ты чего носишься так? — спросил Дерейкин, почесывая лоб.
— Тебя искал, — ответил Борис. — На свою голову.
Они вышли из деканата и направились в аудиторию на консультацию.
— Подготовился? — спросил Борис.
— Чего там готовиться? Учебник с конспектами полистал, и вся готовка!
Челышев покивал головой. Он знал цену отличным отметкам и настоящую цену студенческой браваде. Ему, как и Дерейкину, учеба давалась легко, но сама легкость доставалась тяжело, как посмеивалась Изабелла, «невидимой миру зубрежкой».
— Тебе от Беллы привет.
— Спасибо. Ей тоже.
В аудитории они сели рядом, а после консультации вместе спустились в раздевалку и вышли на улицу. День был ясный, горевший на солнце снег выбивал из глаз слезу.
— День-то какой! — прищурился Челышев. — А вон и Белла.
Федор резко обернулся и увидел ее глаза, одни только глаза, словно они одни и были на свете.
— Привет, механики! Чего задержались?
— Не озябла? — заботливо спросил Борис.
Федора удивила такая чувствительность. В семье Дерейкиных было не до сантиментов.
— Нет, — ответила девушка, не попадая зуб на зуб. — Но горячего чайку выпью с удовольствием.
— Айда к нам! — пригласил Борис Федора и, заметив его нерешительность, взял за руку.
У Челышевых была четырехкомнатная квартира с просторным холлом и огромной кухней, на которой все собирались вечером за ужином. Дерейкин впервые увидел такое жилье в городе. Он полагал, что в Воронеже люди больше заторканы в бараки, общаги да коммуналки.
— Вот это моя комната, это Беллы, папин кабинет, а там спальня родителей, — как-то очень тепло сказал Борис.
— Папа у нас часто по командировкам ездит, и дома любит мир и покой, — сказала Изабелла. — Хотя сам такой заводной! Петь любит! Он сейчас на Урале.
В голосе ее Федор услышал любовь, и ему стало грустно при виде квартиры, в которой нельзя было не любить и не заботиться друг о друге. Нет, решил он, не так. Скорее наоборот: раз они все так любят друг друга, им и квартира за это такая. Эх, давали бы квартиры по любви!
Чай внакладку Федору показался чересчур сладким и вторую чашку он пил вприкуску. Чай в фарфоровой чашечке имел совсем другой вкус, он словно приобретал прелесть и тонкость самой чашки. Федор выпил и повертел полупрозрачную чашечку в руках, разглядывая узор и клеймо фирмы.
— Это наш семейный фарфор, — сказала Изабелла. — Видишь, вот тут написано, что произведено в Валенсии.
— На испанском, — сказал Федор.
— Ты знаешь испанский?
— Немного. Я думал, испанцы на грузин похожи.
— Больше на арабов. Хотя там живут и грузины.
— Да, испанская культура мне напоминает искры, летящие от двух клинков в смертельном поединке.
Борис одобрительно посмотрел на Дерейкина, а Изабелла взволнованно пожала ему руку.
— Да-да, — продолжил Федор. — Христианство и ислам, римляне и арабы, когда они соприкасаются, искры летят. Это даже и не бьющиеся клинки, а два провода под током, когда их соединишь. Искры, и трясет всего.
— Замкнулось на нас с Изабеллой, — рассмеялся Борис.
После зимней сессии Борис и Ольга поженились. Ольга с пожитками переехала к Челышевым, принявшим ее радушно и как свою.
День рождения Изабеллы отмечали 16 февраля. Пригласили Федора.
— Мне кажется, человек, рожденный именно 16 февраля, счастлив, — сказал Федор, подняв бокал с вином. — Счастлив потому, что он всем вокруг приносит одно лишь счастье! За тебя, Изабелла, за восторг, который охватывает, когда подумаешь, что тебе шестнадцать лет! За твое двойное шестнадцать!
Родители с улыбкой переглянулись.
— Да ты, Федя, оратор, — сказала Агнесса Петровна, а Рамон Карлович одобрительно похлопал Дерейкина по руке.
— Спасибо, Феденька, — Изабелла выпила вино.
— А ты, Оля, что не пьешь? — спросил Федор.
— Боюсь, напьюсь и стану буянить, я ведь из Молдавии, там вино, как воду пьют, — сказала Ольга.
— Нас вином тоже не испугаешь, — возразил Челышев. — Я еще помню виноградники, помнишь, Агнесса?
Мать кивнула головой, на мгновение вспомнив виноградные галереи на склонах вблизи их городка.
Изабелла шепнула Федору:
— Оля бе-ре-еменна...
— Уже?
Девушка прыснула.
— А почему ваша фамилия Челышевы? — спросил Федор.
— Потому что Челышевы, — ответил отец. — Не нравится?
— Напротив, очень нравится. Гораздо больше, чем моя, Дерейкин.
— Это вы напрасно, молодой человек! Фамилия — это отчасти и душа человека.
— А если душа больше расположена к другому имени?
— И какому же?
— Мне нравится Дрейк.
— А-а... Право, не знаю, — сказал Рамон Карлович. — Мне кажется, это лучше понимают женщины. Ведь это они то и дело меняют свои фамилии. Вон у Ольги лучше спроси.
Он подмигнул жене, а потом дочери.
— Булахова очень хорошая фамилия, — сказала Агнесса Петровна. — А вот Оленька ее сменила на Челышеву.
— Да, Булахов — был такой композитор, — Изабелла прыгнула за фортепиано и сыграла романс «Гори, гори, моя звезда».
Челышев выслушал дочь, а потом запел приятным голосом: «Не пробуждай воспоминанья минувших дней, минувших дней…»
— Тоже Булахов, — сказала Изабелла и подыграла отцу.
— А хотите, я вам как-нибудь расскажу о Дрейке? Я так много знаю о нем!
— Что ж, давайте как-нибудь приходите пораньше, с удовольствием послушаем, — сказал Рамон Карлович. — А вы, молодой человек, случайно не встречались с Монтенем? — улыбнулся он.
— С Монтенем?
— Да, он жил в те же годы, что и Дрейк, только во Франции. Хотите почитать его?
— Да, с удовольствием, — сказал Федор.
— Белла, соблаговоли дать Федору Монтеня. Почитайте, это чтение весьма возвышает дух.
Изабелла показала Федору комнаты. Они были просторные, с огромными окнами. Федор заглянул в кабинет Рамона Карловича. Там у окна стоял широкий стол, а на стенах висели четыре портрета. В комнате было темно, но Федору показалось, что на картинах изображены гранды и одна дама.
— Эти картины настоящие? — шепотом спросил он.
— Настоящие! — шепотом ответила Изабелла и рассмеялась. — Других не бывает. Постой, Монтеня дам.
— А ты сама читала?
— Нет еще. Но там что-то жутко умное. А написано хорошо.
Федор на английском произнес одну из фраз, запомнившихся ему во множестве. Потом повторил ее на испанском. Изабелла рассмеялась.
— У тебя ужасное произношение английского, — сказала Изабелла. — Да и испанского не лучше. Ты где учился произношению?
— Нигде. Сам.
Дерейкин раз-два в месяц бывал у Челышевых в гостях. Его приходу всегда были рады, угощали пирогами, а он угощал историями о капитане Дрейке от первого лица, либо читал стихи Блока. Но рассказы ему удавались лучше, так как они были свои, а стихи все же чужие. Челышевы замечательно исполняли песни или романсы, ясными и сильными голосами. В доме Челышевых Федор ни разу не услышал ни одного злословия.
Зацвели яблони. Очень душевно отметили день рождения Агнессы Петровны. Ей исполнилось сорок три, но она выглядела удивительно молодо и была очень хороша собой. Федор вспомнил, что видел ее в том сне, когда мать Фелиции спросила его: «А зачем?» Это была она...
Рамон Карлович, волнуясь, сказал:
— Я не хочу пить за сегодняшний день. Он самый обычный. Даже для тебя, Агнес. Он ничего не добавит к жизни и ничего от нее не заберет. Жизнь сплошь состоит из таких дней. Они пронеслись, как мгновение. Даже быстрей. Я не хочу пить за жизнь, наполненную днями. Я хочу пить за мгновение жизни. За мгновение, озаренное светом, за мгновение, наполненное радостью, за мгновение, переполненное любовью.
Незаметно пролетела весна. После летней сессии Федор уехал на сборы, а когда вернулся, сказали, что Ольга скоро рожает. В начале октября родился мальчик, назвали его Семеном.