СС. Гл. 20. Сколько бабок надо на девок?

Виорэль Ломов
Г л а в а 20.
Сколько бабок надо на девок?


— Федя! Федор! Дерейкин! Оглох, что ли?

Дрейк оглянулся. За крайним столиком с кружкой пива сидел лысый толстяк в речфлотовской форме. Пиво было под цвет его глаз.

— Гришка? Сто лет, сто зим! Ну, ты и раздался! Тоже за сто, наверное?

— За сто, — благодушно согласился толстяк. — Даже после бани, тэ сазать.

— В речфлоте?

— А то где же. Забыл? Я же водный после войны кончил. За эти годы поумнел и сам не заметил как. Умнеешь как-то незаметно, тэ сазать.

«Незаметно, — подумал Федор. — Вообще как-то незаметно от лет, когда о жизни знаешь очень мало, перескакиваешь к годам, когда о ней не знаешь ничего».

— Ты-то на пенсии? — поинтересовался Гришка.

Какой Гришка? Сейчас уже Григорий. Как же его по отчеству? — не мог вспомнить Дрейк.

— Сам не пойму. До пенсии еще три недели, а на пенсии уже три месяца.

— Я что-то тоже не врублюсь. Ну да ладно! А я тружусь. Не отпускает начальство, понимаешь, полезен еще, тэ сазать.

— Полезное свойство быть полезным...

— А чего тебя не видно совсем? Ты не в Волгограде, что ли, живешь?

— Да где только не мыкался, — сказал Дрейк.

— Значит, пока не вышел... Права и все такое еще действуют? Погоди, мы что-нибудь придумаем. Ты же капитан? Корочки целые? Здесь?

— Целые-то целые, и где им еще быть, раз я здесь. Боюсь, по здоровью не пройду.

— Здоровье — не твоя забота.

Дрейк усмехнулся:

— Ну, вообще-то да, не моя.

— Вот-вот. На сто не обещаю, но на девяносто пять попробую подсобить тебе. Здоровье! Шутишь? Ты еще подкову, небось, гнешь? Вон кулачища! Ты где сейчас?

Дрейку почему-то не хотелось открываться перед Григорием Расходовым. Тот был типичным середнячком, которые Дрейка всегда раздражали. Если из всех людей вычленить то типичное, что есть в каждом, и слепить из этого одного человека, получится типичный проходимец.

Расходов был именно таким чуть ли не от рождения. Оттого, наверное, у него сейчас такой самодовольный вид.

Расходов еще в юности собирал, как пылесос, любую информацию о всех своих знакомых и любил, при случае, пустить пыль в глаза.

И Дрейк уклончиво ответил, что в Волгограде остановился у знакомых. А вообще жить ему, по большому счету, и негде, кроме как в Волгограде. И что он один, совсем один, как перст.

О Маше не сказал ни слова. И о том, что у него тут домик, что он уже третий месяц живет тут и работает на пляже, тоже решил не говорить. «Странно, — почесал он себе затылок, — чего это я осторожничаю?»

— Ну, тогда тем более, раз тут и живешь. Завтра приходи в порт, на втором этаже направо мой кабинет. Табличку увидишь, не заблудишься. Сообразим тебе катерок. А то мы сразу двух капитанов лишились, понимаешь. Будешь барыг с бабьем на пляж катать.

— Перекатал я их! — сказал Дрейк. Он в этот момент необычайно ярко вспомнил, как искал отдел кадров в речпорту, вагончик, ворону, вылетевшую в дверь. Уж не Марфуша ли то была? Сколько воды утекло с той поры!

— Тем более, не привыкать! Зарплата нормальная. Как везде. Не работа, а один кайф!

— Работают лишь за малые деньги. За большие можно и не работать.

Расходова эта реплика чрезвычайно развеселила. Он даже записал ее себе на календарик. Чтоб потом при случае «тэ сазать».

И правда, с трудоустройством у Дрейка никаких проблем не возникло. Не понадобилось никому от него и волгоградской прописки.

Купальный сезон был в разгаре, и Дрейк привычно катал горожан с восьми утра до десяти вечера. Больше нравилось ему работать с утра, так как и сам он был посвежее, и граждане не такие перегревшиеся и пьяные, да и жары особой не чувствовалось.

Машу пришлось на время определить к давним Лидиным знакомым, жившим в центре города. Федор дал им пятьдесят рублей, на том и поладили.

Маша восприняла городскую жизнь спокойнее, чем ожидал дед. У нее появились друзья, и она не скучала. Тем более, арбузы пошли, дыни, груши, виноград — поскучай тут за ними!

Несколько дней Дрейк блаженствовал в своей рубке.

По воде кверху килем плыло много осетров. Попадались даже белуги, громадные, как опрокинутые лодки. Все тут приложили руку: и плотина, и браконьеры, и тяжелые металлы на дне реки.

Каждый раз, проплывая мимо надписи на бетонной стене «Здесь стояли насмерть гвардейцы Родимцева», Дрейк сжимал губы. Каждый раз он поминал тех, кто здесь выстоял и не выжил. Среди них числил и своего сына Василия. Раз насмерть, значит, здесь.

Как-то в конце смены подошли двое.

— Поехали, старик, в затон, — не терпящим возражения тоном сказал один из них. Видок у него был: ковбой, да и только! Из «Великолепной семерки», только «шестерка».

— Какой затон, внучики? Меня бабка дома ждет.

— Бабка у него! — хмыкнул ковбой. — Слышал, Шпон? Дурень! Мы тебе таких бабок отвалим, свою позабудешь. Тебе сколько бабок надо на девок?

— Вообще-то одной хватает.

— Короче, дед, поехали! Начальство в курсе, договоренность на самом высшем уровне. За сверхурочные получишь сполна.

— Чего вам надо, ребята?

— Чего нам надо — то наша забота. А твоя — делать то, что надо нам.

— Непривычно мне это.

— А ты привыкай!

— Вень, чего-то он дюже разговорчивый! — подал голос второй.

— Это ничего, он же не знает, Шпон, кто мы такие, — успокоил приятеля ковбой Веня. — Вдруг мы с тобой замыслили что-то незаконное! Ты только не думай, дед: документов и проездных билетов мы тебе предъявлять не будем. Поехали!

На причале в планы двух приятелей, похоже, были посвящены, и никто не поинтересовался, куда пошел катер. Даже странно как-то, подумал Дрейк. Такой учет трудовым минутам и график, как на аэродроме, а тут — на тебе!

Уже в сумерках пристали к берегу. Встретили несколько человек.

— Сиди у себя, дед, и не рыпайся. Скажем, когда ехать.

Закатили несколько бочек, занесли несколько ящиков. Приказали отчаливать. В город поехало человек семь-восемь. На причале сгрузили свое добро в грузовик.

— Это тебе, — сунули пачку кредиток. Деньги пахли сыростью.

Дрейк прикинул: многовато. Полпачки вернул.

— За сверхурочные беру. Остальное не мое.

— Тут все не наше! — хохотнул Веня. — Бери!

— Тем более.

— У-у! Да он принципиальный! Слышь, Шпон? Принципиальный, говорю. Идейный. Фронтовик, небось?

— Угу, фронтовик, — Дрейка стала забирать злость.

— Ладно, некогда нам тут с тобой лясы точить! Завтра в это же время. Как штык!

С утра Дрейк зашел к Расходову.

— Твоя затея? — спросил он.

Расходов тускло посмотрел на Дрейка.

— Ты о чем?

— Без меня, меня женил?

— Женил?

— Не прикидывайся. В браконьеры кто меня записал?

— Дверь прикрой. Чего ты дергаешься? Обидели, что ли?

— Я в твоих махинациях больше не участвую!

— Вот посмотри, — Расходов протянул Дрейку фотографию. На ней Дрейк брал деньги у Вениамина. Все четко видно, как в ковбойском фильме. — Сейчас у нас, как видишь, все общее, тэ сазать, даже башли.

— Как это они умудрились сфотать?

— Спецы, черта снимут. Они не такое умеют. Советую подумать. Пару минут. У меня больше времени нет, господин поверенный посол ждет! — неожиданно захохотал Расходов.

Дрейк, не попрощавшись, вышел.

Вечером было то же самое. А потом…

— Все, дед, три дня перекур. На работу можешь не выходить. Сам сказал. На той неделе выходи в первую смену, — распорядился ковбой. — Будет спецзадание. Ответственнейшее! В плавание пойдем, почти в загранку! Планы партии, е-мое!

— Планы партии — бабки народа! — пошутил Шпон.

Во вторник пристали к острову.

— Жди нас тут. Купайся, загорай! Чего девок не захватил? — ковбой был в хорошем настроении. — Погонял бы их, голеньких! Бабка не позволяет?

— Бабки.

— О, смышленый стал! Одна ходка осталась, адмирал. А там — покой!

— С расчетом?

— Все будет: и покой, и расчет. Говоришь, прописки нет? Мы тебе и прописку организуем. А, Шпон?

— Организуем, — успокоил тот.

— Отдохну, — сказал Дрейк.

— Отдохнешь, — согласился Веня. Салага, а уже загребной!

Ковбой, Шпон и еще трое вывели из кустов моторку, и пошли вниз по течению к другому берегу.

— Жди нас в начале десятого! Во всеоружии будь! При параде! Фронтовики, наденьте ордена! — загорланил Вениамин.

Да, не выпутаться, понял Дрейк. Паршивые дела! Прописки нет волгоградской. Откуда узнали? От Расходова. От кого же еще? Пожалуй, сегодня и пропишут в волгоградской земле. Или в воде. Да, скорее в воде.

Пора рвать когти! Полундра, братва! На чем же переправиться? На катере — сразу увидят. Не уйти. Дрейк на всякий случай осмотрел кусты. Лодки, разумеется, не было. Поднялся на катер. Не на круге же, в самом деле, плыть! Ножки кверху, и ручками грести. Пожарный щит, стулья, скамейки... Несерьезно как-то.

Надо вплавь. Лишь бы баржа не накрыла да нога не подвела. Раненую в мае сорок пятого ногу от нагрузок часто сводило судорогой. Дрейк на всякий случай помассировал ее, присел несколько раз. Его шатнуло, и он зацепился рукой за багор. Рукав рубашки порвался, а из пореза брызнула кровь. Этого только не хватало!

Дрейк оторвал рукав и обмотал порез. Вдруг ему пришла в голову спасительная мысль. Устроим-ка этим недоноскам Агату Кристи!

Дрейк нашел в трюме мешок, насыпал в него песок и волоком оттащил мешок к воде, а потом по дну реки, пока вода не стала по шею.

«Смоет след, — подумал он, — а может, и останется. Не помешает». Он вытряхнул на глубине из мешка песок, а в мешок положил камень и забросил его в воду выше во течению.

Несколько раз прошелся босиком и обутый вдоль следа от мешка, а на пригорке покатался по песку, поползал на коленях, бросил палку и черенок от лопаты. Тут же окровавленный рукав рубашки.

Подумал и оторвал от рубашки второй рукав, а от штанов пуговицу. И даже крякнул от удовольствия. Пожалуй, одного рукава хватит, окровавленного, решил он, подобрал и засунул второй рукав в карман.

Затем снял с пожарного щита кирку и стал крушить на катере все, что попадалось под руку. Опомнился, когда катер стал похож на искореженную его судьбу.

Отвечать теперь придется Расходову за испорченное госимущество, подумал он. И с этой мыслью нырнул в Волгу и поплыл к городу.

Катеров и пароходов на пути, вроде, не было. Только далеко внизу ползла баржа. Успею, решил Дрейк.

Когда полпути было уже пройдено, появилась посудина.

Она шла по течению бесшумно, как судьба. Дрейк плыл, экономя силы и не глядя по сторонам, и почувствовал ее буквально в последнюю минуту через давление воды. Вода словно предупредила его об опасности.

Дрейк даже не разглядел толком, что это было: баржа, теплоход, катер? Он успел уйти вглубь, и яростно разводя руками и ногами, как лягушка, стал огибать посудину под ее днищем.

Против течения идти было тяжело. У Дрейка уже не оставалось воздуха в легких, а проклятое брюхо все ползло и ползло, ползло и ползло...

Наконец появился срез посудины, буруны, черная масса отваливала в сторону. Дрейк конвульсивно глотнул воду, но удержался и не глотнул второй и третий глоток — этого вполне бы хватило на вечный покой и расчет.

И тут он с ужасом почувствовал, как ему ногу свела судорога, и он не может пошевелить ею. Была бы иголка, ткнул и снял бы спазм. Дрейк согнулся и попробовал укусить себя за икру. Не получилось. Кожа была скользкой, а нога твердой, как камень. Дрейк непроизвольно сделал еще глоток воды. Судорожно взмахнул руками. Но взял себя в эти же руки и попробовал укусить сведенную судорогой ногу еще раз. На этот раз ему удалось прокусить кожу, но боли он не почувствовал.

Судорога растаяла в воде вместе с темной кровью. Дрейк не понял, как очутился на поверхности. Он лег на спину и глядел в небо. Ему было все равно: надвигается ли на него новая баржа, догоняет ли катер или лодка с недоносками, или, может, его несет к срезу Ниагарского водопада...

Он понял вдруг, что все они не стоят даже одной беспокойной мысли, ибо не они главное в жизни. Главное в жизни это все-таки сама жизнь. Он отдохнул и, по-прежнему не глядя по сторонам, доплыл до берега. Выбрался на песок. Выжал рубашку, вынул из брюк рукав рубашки, завернул в него камень и бросил в воду. Выжал брюки.

Потом позвонил из автомата в милицию и сказал, что видел, как на Безымянном острове убили человека. Мужчину. Недалеко от причала. Да-да... А потом затащили в воду и бросили. Я как раз на моторке мимо шел. Нет, меня не заметили. От острова? Далековато был. В бинокль смотрел. Кто? Сидоров Иван Петрович. Аппаратчик химзавода. Адрес? Советский Союз.

Через пару часов Дрейк собрал нехитрый свой скарб, зашел к Лидиным знакомым, поблагодарил их и забрал Машу. На центральном телеграфе ему выдали телеграмму от Рыбкина. Дрейка, в связи с уходом на пенсию, наградили орденом «Знак почета». У всякой почетной награды привкус подачки, подумал он.