Авантюрист 28 глава

Лев Казанцев-Куртен
(продолжение)

Начало:
http://www.proza.ru/2013/07/24/1612

ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ  ГЛАВА

     В Петербурге поднялась кутерьма, какой с пятого года обыватели не видели. В открытые окна врывалась бравурная музыка военных маршей. На испепеляющем солнце сверкала начищенная медь. Маршировала русская гвардия. Гремели звучно литавры. К Зимнему дворцу подошли торжественно-воинственные колонны с хоругвями и с возгласами:
   – Разгромим проклятых тевтонцев! На Берлин!

    Царь с царицею вышли на балкон к приветствующему их народу. Царь улыбался и помахивал ручкой. Царица смотрела поверх голов. Её лицо было гордо и печально. Но это могли видеть только те, кто находился рядом с нею, не толпа, орущая и гомонящая внизу на площади.

    От Зимнего дворца людские потоки растеклись по улицам столицы. Зазвенели стёкла в немецких магазинах. Потекла кровь граждан подозрительной еврейской внешности. Галдели пьяно трактиры и рестораны – с завтрашнего дня по всей стране вводился «сухой закон».

    Вечером в Зимнем дворце состоялся бал. Сюда пожаловали те, у кого фамилии длинны, как проповедь болтливого попа, – господа с выхоленными усами и дамы в чистых платьях. Их столько собралось, что всех не перечесть. Здесь собрался цвет российской аристократии, гости один другого знатнее – князья, графы, бароны, егермейстеры, камергеры, министры, генералы.

    Зал ослепительно блестел, сиял вылощенный паркет, сверкали бриллианты на полуобнаженных дамах. Их голые спины были прямы и благородны. Все взгляды были устремлены на монаршую пару – на царя в полковничьем мундире и царицу в пурпурном платье и в короне. В их круге стоял на несгибающихся ногах в сапогах с высокими голенищами, прямой и худой, как телеграфный столб, великий князь Николай Николаевич, генерал-адъютант, генерал-от-кавалерии, генерал-инспектор кавалерии, только что назначенный императором Николаем главнокомандующим русской армии. Он так высок и худ, что сшитый по нему мундир кажется ему короток, будто с чужого плеча. Рядом с Николаем Николаевичем миниатюрная черноглазая брюнетка с нерусским личиком в открытом платье. Это его жена черногорская княжна Милица. При взгляде на них, возникает мысль, что во время полового сношения, её личико приходится на уровне мужниного пупка. Но присутствующие на балу знали, что они давно спят в разных постелях в разных комнатах. Николая Николаевича ублажает немолодая, но очень развратная служанка Ксюша, похожая на суворовского гренадера, дылда под стать великому князю, от которого она родила такого же высоченного балбеса, недавно отданного в Николаевское юнкерское училище под фамилией Николаев. Милица милуется с истопником Харлампием.

    Подле трона, на котором восседал царь с царицей стоял трон поменьше. На нём расположилась пожилая вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Она была усыпана бриллиантами: от небольшой короны на голове до туфелек на ножках. У Марии Фёдоровны, которую за глазами называют Гневной, на самом деле злое лицо. На её бледных тонких губах змеилась недобрая улыбка.

    Царь взмахом белой лайковой перчаткой дал знак начать бал. зазвучала музыка. Первыми выступили камер-пажи. Они вели дам. За ними присоединились молодые великие князья.

    Бал закончился в начале второго ночи. Усталые царь и царица уехали в сопровождении охраны в Царское село. Они устали.

    Уже подъезжая к дворцу, царица проговорила:
   – Война. Ужасная война. Мне страшно, Ники.
    Царь сжал её руку.
   – Не я её начал, Аликс. Уповай на Бога. Он нас не оставит…

    Наступил новый день, второй день войны. Люди заметались, запричитали бабы, провожающие мобилизованных мужиков на войну, зазвучали горестные вопли и пьяные песни.

    Возраст Виктора подпадал под призыв.

   – Я не могу отпустить тебя на войну, – жадно целуя его, говорила прибежавшая Аликс. – Я так несчастна, когда не вижу ни Григория, ни тебя.

    Виктор на войну «за Бога, Царя и Отечество» не рвался. В Бога он не верил, за царя свою кровь проливать его не тянуло, за Отечество… А что оно для него? Грязная страна, пахнущая навозом, сортиром и сивухой…

    Через два дня Аликс объявила Виктору:
   – Ники назначил меня шефом школы военных пилотов в Гатчине, а тебя, как опытного пилота, я беру в свою канцелярию делопроизводителем, ведающим её делами.

    Через несколько дней Виктор облачился в мундир вольноопределяющегося, офицерские погоны ему не полагались. Теперь он должен был ежедневно ходить на службу, отбывая там положенные часы. Никто не знал, чем конкретно он должен заниматься. Он ничего и не делал. Так прошло четыре месяца.

   – Аликс, позволь мне находиться при самой школе – попросил он. – Там живое дело, аэропланы, курсанты. Я могу их кое-чему научить.
   – Ты снова начнёшь летать на аэропланах, – ответила царица. – Я буду бояться за тебя. Когда ты и наш Друг, старец Григорий, рядом со мной, в Царском, я ничего не боюсь. Но Ники не разрешает бывать здесь старцу, а если тот и приходит иногда к нам, то ненадолго и лишь когда Маленькому плохо. И ты хочешь отдалиться от меня…
   – Я же буду недалеко. Разве сорок вёрст в наши дни расстояние?
   – А вдруг аэроплан упадёт? Мне будет тяжело, если тебя не станет.
   – Я, Алекс, везучий, – улыбнулся Виктор. – Настолько везучий, что сама царица легла со мной в одну постель.
   – Не хами мне, милый, а то велю отрубить тебе голову, – рассмеялась Аликс.

    В конце концов, весной пятнадцатого года, Виктору удалось уговорить Аликс, и он получил право два дня в неделю проводить в Гатчине.

    Очень скоро Виктор выяснил, что обучение в школе поставлено из рук вон плохо. Почти все опытные пилоты, служившие в ней инструкторами, как началась война, были отправлены на фронт. Их заменили офицеры из гвардейских полков, не желающие подставлять свои головы под пули, едва овладевшие управлением аэропланом. В воздух они не поднимались. Всё их преподавание проводилось на земле и заключалось в обычной строевой муштре. Выводили курсантов в небо два оставшихся инструктора, Коровин и Смирнов. Были они, как и Виктор, вольноопределяющимися и не принадлежали к дворянскому сословию. Офицеры-инструктора, подпоручики и поручики, во главе с начальником школы полковником Мордвиновым ни во что их не ставили.
    Виктор упрекнул Мордвинова за ненадлежащую постановку преподавания в школе, чем немало удивил того: какой-то вольнопёр смеет ему, полковнику, делать выговор.

   – Я вынужден буду доложить Её величеству, шефу школы, обо всём, что я увидел, в школе господин полковник, – сказал Виктор. 
   – Вы забываетесь, вольноопределяющийся, с кем разговариваете в столь не подобающем тоне. О вашем поведении я сам подам рапорт Её величеству, а сейчас объявляю вам арест на неделю, – сказал Мордвинов и, звякнув в колокольчик, приказал вошедшему унтер-офицеру: – Дымов, отведите вольноопределяющегося на гауптвахту.

    Унтер-офицер приказал Виктору снять пояс, отобрал тесак и запер в небольшой комнате с решётками на окне.

    Сев на голый деревянный топчан, Виктор задумался. Он не знал, что сообщит Мордвинов царице и великому князю Александру Михайловичу, отныне ведающему авиационным делом в действующей армии, но надеялся, что Аликс в беде его не оставит. Если бы полковник знал, что значит он, вольнопёр, для императрицы…

    Вечером Виктор получил миску баланды, кружку жидкого чая и кусок чёрного хлеба и ночь провёл на жёстком топчане. Утром часовой передал ему только кружку воды и кусок хлеба.

    Так прошли ещё сутки. На третий день в школу приехал начальник канцелярии Её величества. Он передал полковнику Мордвинову повеление императрицы немедленно освободить вольноопределяющегося Репьёва из-под ареста.

   …– Что поделать, милый, – говорила Виктору Аликс, сидя в постели перед ним, прижав кулачки к опавшей своей груди. – Полковник Мордвинов Сашкин собутыльник. Они вместе по бабам бегали. Я просила Ники уволить полковника, но он отказал. Мордвинов поставлен Сашкой, а Сашка, хоть и вор, но один из самых безобиднейших великих князей и верен нам. Ники не хочет ссориться с ним, обидой оттолкнуть его от себя. И я не хочу. Все наши родственники пугают нас анархистами, но сами точат топор на нас. Но мы с Ники не боимся анархистов. Мы не верим в революцию. Мы боимся своих близких. Кроме Анюты, старца и тебя во всей России нет ни одного человека, кто был бы мне лично искренно предан. Нет таких!

    Голос Аликс дрожал от слёз, скопившихся у неё на душе. Слёзы текли у неё из глаз.

   – Я боюсь, что меня зарежет кто-нибудь из моей свиты или из охраны. Я только с тобой, здесь, на Анютиной кровати, чувствую себя в безопасности, – продолжала она свою исповедь. – Я уехала бы с Ники и детьми куда-нибудь в тихий городок, где нас никто бы не знал, и жила бы, как живут простые женщины. А во дворце я пробуждаюсь по ночам. Меня пугает каждый шорох. Мне кажется, что кто-то подкрадывается ко мне, к Ники, чтобы убить нас и Маленького. Я вскакиваю с постели… иногда вижу тени… Столыпин ведь убит своими же, охранкой…

    Виктор смотрел на лицо Аликс и видел в ней испуганную всяческими ужасами несчастную увядающую женщину.

    Выплакавшись, Аликс легла, прижалась к Виктору и попросила:
   – Люби меня, люби... Войди в меня, мой нежный… войди спереди… я так хочу…

    Виктор вошёл в неё. Действовал он нежно и осторожно. Аликс достигла кульминации и закричала. Виктор, ощутив подкатившую к стволу влагу, выдернул член из царской вагины. Длинная струя прочертила дугу над телом Аликс, упав ей на лицо, на грудь и живот. Аликс рассмеялась и размазала влагу по телу и лицу…

***
    …А война продолжалась. Весь 1915 год Германия перемалывала русские войска. В ход пошли отравляющие газы, разрывные пули.

    Главнокомандующий русской армией великий князь Николай Николаевич мотался по всем фронтам, материл офицеров и генералов, гнал солдат в безуспешные атаки. Был арестован полковник Мясоедов, обвинённый в измене, и расстрелян, обвинён в измене военный министр Сухомлинов, за спиной которого творились такие дела, о которых было противно говорить...

    Вырубова как-то сказала Виктору:
   – Мой отец утверждает, что Россия накануне революции и что первый гнев мщения бунтовщики направят против старца Григория, против мамы и меня. Это будет нечто страшное и прольётся много крови.
    В Москве на днях толпа разъярённого быдла устроила погром, громили всё, что как-то связано с немцами и требовали арестовать маму, старца и меня.
    Мама не верит этому, говорит, что это устраивает Николай Николаевич, чтобы запугать папу и таким путём попасть на трон. Старец с нею согласен. А я, всё равно, боюсь, Витя… Что делать? Куда уехать?

    …Аликс прибежала во флигель взбешённая происходящим, ломала руки в истерике, рыдала:
   – Я так несчастна, милый. Меня обвиняют во всём. Говорят – я неверна ни царю, ни России, что я немка и продаю Россию Германии. Никто не относится ко мне, как к женщине и матери. До сих пор я была нелюбимой царицей, а теперь стала и ненавистной всем немкой. Они убьют меня, Ники и Маленького…

     Она кинулась к Виктору, срывая с себя одежду и крича:
   – Дай мне блаженство! Возьми меня!..

    Аликс никогда не обращала внимания не только на присутствующую при этом Вырубову, но даже и на Дашу, жену Виктора. Лицо у Даши при этом каменело, а глаза делались ледяными. Но царица этого не замечала, а Виктору приходилось терпеть.

   – Я ненавижу эту немку, – призналась Даша как-то Виктору. – Она насилует тебя. Как-нибудь возьму нож и зарежу её.
   – Не делай этого, милая, – попросил её Виктор. – Зарежешь её, повесят нас обоих.

   …– Е*и меня, сладкий мой, – стонала Аликс, изгибаясь под Виктором.

    …Уходя успокоенная и удоволенная Виктором, Аликс, поправляя платье, сказала:
   – Ничего, я не сумела заставить народ себя любить, так заставлю его трепетать передо мной.

(продолжение следует)
http://www.proza.ru/2013/08/28/786