3.8. Полет Дерюгина.
Пошел дождь, и все побежали.
Суэтин любил смотреть на женщин под дождем. Они ведут себя совсем не так, как мужчины. Очень привлекательно выглядят бегущие девушки в джинсах и майках без лифчиков. Груди их свободно и упруго прыгают из стороны в сторону. Жаль, майки не пускают их на волю. А девчушка бежать не хочет. Смешно расставила ноги и хнычет, что описалась. Мать тянет ее за руку и, беспомощно оглядываясь по сторонам, что-то говорит ей коротко и зло.
Дождь, как большой начальник: едва начинает идти, как все тут же начинают бегать.
А потом дождь перестал, и все успокоились. Выглянуло солнце.
В небе молча пролетел Дерюгин. Голый, как Маргарита, но без метлы. Пролетел с десятиметровой скалы до воды, булькнул и исчез. А вынырнул далеко в стороне, как не имеющий к полету никакого отношения. Поверхность, которую он пронзил своим полетом, разгладилась и вновь отразила небо.
— Утоп, дурень! — безжалостно произнес бас и бухнулся в воду.
— Утонул! — завопила истеричная личность и поджала под себя ноги. Ее разбирал интерес.
Остальные чего-то ждали.
Бас понырял, понырял, дурня не нашел, вылез на берег и стал греться на камнях. Истеричная личность выпрямила ноги и легла на спину, устремив взор в синюю вечность. Остальные занялись прежним делом: то есть ничем или сами собой.
Дерюгин еще раз забрался на скалу и пролетел в небе в другой раз. На этот раз с криком «Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!». Публика на утопленников больше не реагировала. Бас только бухнул:
— Високо литав, а низько сив!
А истеричная личность стала бросать в то место, куда упал Дерюгин, камни, стараясь попасть в центр расходящегося круга.
— Вон он, — сказал он басу, когда Дерюгин вынырнул в стороне. Бас не удосужился посмотреть в ту сторону.
— Хай прыгае, як лягушка. Тоже дило, — сказал он на смеси языков. — Дурням закон не писан.
— Эк сигает Дерюгин, — сказал Суэтин.
— Почему он голый? — спросила Настя. — И почему Гурьянов не прыгает? Поэт и не прыгает.
— Ты предвзята к нему.
— Я предвзята? Меня удивляет, как можно быть таким... — она не сказала, каким, — и сочинять стихи?
— А что тут удивительного? Какое отношение имеет Гурьянов к своим стихам?
— Как какое?
— Да, какое? Никакого. Поэты — дети, что собирают камешки. Чтобы писать стихи, надо остаться ребенком и собирать камешки.
— Не знаю, — с легким раздражением сказала Настя. — Он ведет себя, как половозрелый мальчик.
Подошел Дерюгин.
— В трусах, — сказал Суэтин. — А Настя сказала: голый.
— Ей виднее.
— Ой, было бы на что смотреть! — хмыкнула Настя. — Ты почему без трусов распрыгался?
— Что же я потом, в мокрых сидеть буду? Ты, значит, в сухих, а я в мокрых?
— Дачу-то продал? — спросил Суэтин.
— Продал. Третью начал строить.
— Зинаида подвигла?
— А кто ж еще?
— Это ты два полета проданным дачам посвятил? — спросила Настя.
— Очко воздвиг! В нем надежней, чем в танке! За баню думаю взяться...
— Лучше бы на море съездил, — посоветовал Суэтин. — Сколько лет не был на море?
— Да все пятьдесят.
— Вот видишь. Но ничего. Отстроишь, Толя, новую дачу, взберешься на конек крыши и увидишь оттуда Гибралтар, чаек и паруса.
— Забраться-то можно, — усмехнулся Дерюгин, — вот только дача моя на двадцать пять метров ниже уровня моря.