2.13. Смуглянка-молдаванка.
Когда сын, без ее ведома, укатил с Настей на юг, а она тут с ума два дня сходила, так как Гурьянов тоже ничего не знал (весь в отца!), а потом прислал телеграмму, что он в Коктебеле, Анна Петровна тут же взяла и покатила в противоположную сторону — на север. За мужем.
— Каждому свое… Каждому свое… — твердила она всю дорогу. — Тебе семью. И мне семью. Тебе юг. И мне север. Ты за женой. И мне за мужем. Тебе молодуху. И мне старика.
А все-таки он молодец, в меня, была у нее за чаем и такая радостная мысль. Взял девку, со свадьбы уволок! Нет, каждому свое, каждому свое... Раз мать не нужна, может, хоть жена пригодится? Впрочем, одна уже в отсев пошла!
Перед самым Брянском Анна Петровна вдруг опомнилась, встрепенулась — что же я делаю! Только из-за того, что сын с ее дочкой на юг уехал? Только из-за этого? Так же нельзя! Ведь Настя умница!
Но поезд остановился, надо было выходить.
Анна Петровна спустилась на перрон. Расспросила, как проехать в Дятьковский район. Автобус будет теперь только через три с половиной часа, сказал диспетчер. Анна Петровна уже пожалела, что скоропалительно выехала из дома, не дав телеграммы, так бы хоть на машине встретили. Исправлять что-либо было уже поздно, и она по фронтовой привычке пошла голосовать на грейдер. «Зилок» докатил ее по пыльной неровной дороге до места, а шофер, который тоже от Дона дошел до Дуная, не взял с нее ни копейки.
Тяжелое чувство и нерешительность, охватившие было Анну Петровну в поезде, оставили ее в тряской поездке, напомнившей о фронтовых дорогах, и она уверенно и быстро нашла дом Аверьяновых.
Вон пригорок, клен, дом под шифером, шест для флага... На заборе проветривались валенки, треух, перина, ватные штаны. Отворила хорошо подогнанную калитку, зашла во двор, крикнула:
— Есть кто?
Никто не отозвался. По утоптанному двору, повизгивая, носились два тугих пятнистых поросенка да бегали серые цыплята, похожие на хулиганов. На поваленном плетне сушились нарезанные яблоки. В них копошились воробьи, звенели мухи.
Анна Петровна поднялась на рассохшееся крыльцо. Дверь была приоткрыта. Навстречу вышла кошка, хвост трубой, скользнула по ноге и стала, поводя плечами и задом, готовиться к атаке на воробьев. Хорошо собаки нет, подумала Анна Петровна. Ну, Господи благослови, — она зашла в дом.
В чулане на огромном сундуке с металлическими уголками и крест-накрест полосками из жести было свалено барахло. От него несло затхлостью и мышами.
— Хозяева!
Анна Петровна прошла в комнату, не такую душную, как чулан, пронизанную косыми лучами солнца. Это был зал. На столе со скатеркой стояла швейная машинка. В углу, наверху этажерки, телевизор накрыт кружевной салфеткой. Налево из смежной комнаты слышалось сиплое дыхание.
— Есть кто?
— Кого надо? — спросили слева.
— Можно?
Анне Петровне ударил в нос неприятный запах. Она осторожно заглянула в комнатку. На кровати, занимавшей практически всю ее, лежал головой к двери седой, как лунь, старик. Он откинул крупную голову набок и косил слезящимися глазами на нее.
— Где... хозяева? — у Анны Петровны слово «хозяева» не выговорилось, провалилось внутрь нее. Она кашлянула: — Здравствуйте.
— Кто это? А? Что за человек?
— Это, Паша... я.
— Кто — я?
— Я... Анна.
— Анна? Которая Анна?.. Каренина? — неожиданно хихикнул он.
Слезы, готовые хлынуть из глаз Анны Петровны, тут же высохли. Конечно же, он узнал ее. Когда он тогда, в пятьдесят втором, после того как она заявила ему: все, или пьешь, или выметайся, — покатил к первой своей жене, в прежнюю свою семью, которую вспомнил лишь десять лет спустя, покатил от нее сюда, на эту кровать, тогда он бодро так, пьяненько, гордясь собой, крикнул ей на прощание: «Пить или не пить — это мой вопрос! И я его решу без тебя! Только без трагедий, Анна... Каренина! Не кидайся под мой поезд!» Было бы из-за чего, крикнула она тогда вслед, а до этого не позволила попрощаться с Женей, хотя знала, что они не увидятся больше никогда.
— Проходи, раз Анна. Чего встала? Вишь, сам встать не могу. На свет выйди, погляжу... Постарела.
— Да и ты... не помолодел.
— Эт точно! — хихикнул он.
— Да не хихикай ты так! — в сердцах воскликнула Анна Петровна.
— По-другому не могу. Я скоро, как китаец буду, только хихикать. Хихикать проще всего. Хи-хи, хи-хи.
Он замолчал. В груди с каждый выдохом хрипло рвалось что-то. То ли произносимые им, но неслышимые слова, то ли кончающиеся и никак не заканчивающиеся мгновения жизни. Слова, которые собиралась сказать ему Анна Петровна при встрече, тоже пропали куда-то. И новых не было. Она стояла столбом напротив окна, а он молча глядел на нее и рвал-рвал что-то в груди своей.
Положение спасла Нина. Она вошла в зал и стала рыться в шкафу.
— Здравствуйте, — вышла к ней Анна Петровна.
Нина вздрогнула
—О, господи, напугали как! Здравствуйте. Вы кто?
— Я Анна... Анна Петровна Суэтина. Вы Нина?
— Здравствуйте! Да-да, фотографию Женя привез. Похожи. Ой, да что же это мы! Проходите сюда, садитесь. Видели его?
— Видела.
— Плох?
— Плох.
— Совсем плох. Врач сказала, — Нина перешла на шепот, — недолго уж, до весны, край до лета.
— Я за ним.
— За ним? Да вы что? Бросьте и думать! Какое там — за ним? За ним смерть-то уж боится идти. Не поднимет за собой.
— Зачем вы так? — сказала Анна Петровна, отдавая должное справедливости ее слов.
— А по-другому и нельзя никак. Уж как есть. Отжил свой век. Отмучился. Ксению Борисовну пережил.
— Как? Она умерла?
— Да, царствие ей небесное. На той неделе сороковины справили.
— Я заберу его.
— Не знаю, вряд ли что получится у вас. Да и мой уж это, видно, крест, — вздохнула Нина.
— Вам его никто не передавал, мой крест, — возразила Анна Петровна.
Нина ничего не ответила. Вздохнула и стала собирать на стол.
— Вам надо, Нина, своей семьей заняться.
— А это и есть моя семья, — просто сказала Нина, и у Анны Петровны не нашлось сил и желания чем-либо возразить ей.
— И сколько вы с ним вот так?
— Да уж больше трех лет.
— Какой кошмар! Все, увожу немедленно. Справлюсь. Если что, Женя с женой поможет.
— Женился? — обрадовалась Нина. — Добрый он у вас. Как жена?
— Бела и опрятна... Да хороша, хороша жена, «вот только бы не бросила его», — подумала Анна Петровна. — У вас нет валерьянки? Увезу, уход за ним будет, а помрет — телеграмму пришлю.
— Так его ж не похоронят у вас без прописки, — привела последний довод Нина. Странным казалось ее сопротивление, но ничего не было странного в нем, если на все взглянуть из души.
— Хоронят без прописки! — отчеканила Анна Петровна. — Прописка на гроб не нужна. Земля нужна — земля у нас найдется! Да она и есть у него, прописка эта. Мы же с ним не в разводе. Уехал и уехал тогда...
Из комнатки послышался кашель и слабый голос.
— Чего тебе? — поднялась со стула Нина. Анна Петровна прошла за ней.
— Вы там, слышу, мне уже гроб с музыкой заказываете, а меня не спросили, под какую музыку хоронить. Меня хоронить только под смуглянку-молдаванку.
И он запел, кашляя и отстукивая по матрацу рукой:
— Ра-ас-ку-уд-ря-вый, клен зеле-ный, лист рез-ной, здра-а-вствуй па-рень, мой хоро-ший, мой род-ной...
У Нины на глазах выступили слезы.
— Вот так вот второй месяц хоронит себя.
— Все, музыку отставить! Паша, собирайся, едем домой! — скомандовала Анна Петровна. — Будет тебе смуглянка, будет тебе и свисток с артиллерийскими залпами!
Анна Петровна не представляла, сколько будет мороки с перевозкой прикованного к постели человека. На следующий день они с Ниной взялись мыть его и вымыли только к обеду. Помыли, переодели в чистое, побрили, причесали. Совсем другой вид!
— Вы только не думайте, — со слезами на глазах говорила Нина, — что он у нас был такой заброшенный. Сколько мы его уговаривали, и добром, и силком. Бесполезно. Упрется, как бык. С места не стронешь. Даром что лежачий! А с вами, гляди-тко, тише воды, ниже травы.
— Со мной все так, — сказала Анна Петровна, но уже без прежней гордости за свою несгибаемую женскую волю.
Наняли машину, сделали плетеные носилки, Николай с тремя товарищами помог довезти его до поезда и разместиться в откупленном по блату купе. Анна Петровна отдала все деньги, какие остались, и поезд покатил, возвращая то ли беглого, то ли изгнанного мужа в лоно семьи.
В Нежинске их встретили Евгений с Настей. Они были покрыты красивым загаром, и в их глазах Анна Петровна увидела то счастье, которое когда-то навсегда покинуло ее. Надолго ли оно в них?
Она не обняла их, не поздравила, а коротко поздоровалась и засуетилась возле выносимого из вагона мужа.
И эта актриса, с сожалением подумала Настя. Анна Петровна представлялась ей совершенно другой, скорее Маргаритой Володиной в «Оптимистической трагедии», чем Татьяной Дорониной в «Старшей сестре».
— Как она любит тебя, — сказала она вечером Евгению, — и ревнует.
— Брось. У нее с отцом своё. Ее всю жизнь мучила совесть.
Теперь она будет отыгрываться на тебе, подумала Настя, а заодно и на мне. Ей стало жаль Женю, и она погладила его по голове. Он посмотрел на нее, в глазах его Настя увидела растерянность.
Он вдруг понял: если все мужчины кинутся исполнять волю женщин, мировой воле придет каюк.