L. ...Россия... где?..
Суворов проснулся. Он радостно открыл глаза, и тут же зажмурился от тяжести света. Снова приснился этот сон, в одном и том же неизменном виде. Будто именно он являл собой то важное, что сохранилось в Суворове. От всего прочего остались одни лишь осколки, фрагменты, пятна. Куда дену их я? Как соберу их, чтобы предстать цельным пред Богом?
И что тревожно так? Будто не сделал чего-то самого главного? Не понять. Как хорошо полям под белым снегом, уютно и тепло... Что это — черные волосы, припорошенные снежком?.. И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь, водя по розовой щеке, чей бархат схож...
Он лежал с закрытыми глазами и уже точно знал, что не откроет их больше никогда.
Да и стоит ли открывать глаза в мир, если обрел мир внутри самого себя? Вот только бы еще перекусить у тетушки Адалии. Да перечитать... «Старосветских помещиков».
Но нельзя же так, нельзя! — встрепенулся Георгий Николаевич. Кому оставить архив? Наде? Не женское это дело — охранять архив. И вообще, кому он нужен? Всем подавай лишь хлеба и зрелищ. Даже Глотову и капитану был нужен не архив, а жертва. Каждый из них поймал свою антилопу. Прости, Алексей Демьяныч, уж так получилось.
— Прости...
— Господи, прости ему!
Глотов, будто вынырнув из тумана, как и тогда, шагал впереди, то по шпалам, то, неуклюже балансируя, по рельсу. Оглядывался, о чем-то с резким смехом говорил Суворову. Он, видите ли, решил составить Суворову компанию — «вместе веселей идти». Весельчак, ожесточенно подумал Георгий. Премии ему мало. «Поистратился». Откуда узнал про архив? Откуда сволочи все узнают? Нет, с вымогателем мне не по пути.
Однако идешь, ехидненько произнес чей-то голос.
Перед мостом Глотов почти театрально прислонил ухо к рельсу.
— Тихо.
— Не скачет Мамай?
— Мамай? — недоуменно выпятил нижнюю губу Глотов. — Какой Мамай? А, это аллегория?
Взошли на мост.
— Мамай и аллегория? — усмехнулся Суворов. — Знаете судьбу его?
— А чего ж не знать? Так и вы, ваше сиятельство, знаете. Но вы-то не Дмитрий Донской? Куда вам. Небось, хотите от меня малой данью откупиться? Вот вам! — и он, торжествующе улыбаясь, ткнул Георгию кукиш.
— Я Суворов, — сказал Георгий и, схватив Глотова за протянутую руку, изо всех сил рванул на себя. Глотов пролетел к ограждению, нелепо взмахнул руками и перевалился за перила. Крик длился две или три секунды. Не оглядываясь и не взглянув под мост, Суворов пошел дальше. Еще один твой, послал он мысль архиву.
А вот и мой черед, подумал Георгий Николаевич. Он чувствовал на себе взгляд и дыхание архива. Загнал ты меня, дружок, загнал в угол. Со мной ладно, а что делать с тобой? Ты часть России, а где она, Россия? Никому ты не нужен здесь. Ты как человек, интересен лишь своей тайной. Нет ее — нет и тебя. И какая нынче тайна?!. Ни сжечь, ни порвать тебя нет уже времени, да и сил. Разве что — забрать с собой? Теперь, брат, я не твой. Теперь ты — мой.
Суворов поднялся, позвонил в институт, попросил машину и грузчиков.
И туманным-туманным утром, когда все кажется безмерным, и не разглядеть лиц, погрузил на баржу архив, взошел по шатким мосткам на борт. Баржа тихо-тихо пошла на север. На берегу был кто-то, или показалось... Мост прошли, тот самый...
Куда в России ни пойди, повсюду север…
— Уйти решил? — услышал Георгий Николаевич. — Куда?
— Тебя не спросил! — рассмеялся Суворов ему в лицо.
— Где? Где?
— Кто? Кто, Георгий Николаевич? О чем вы?!
— ...Россия... где?..
2003