XXXV. Мост в тумане.
Суворов с ужасом смотрел на мост, за которым будет перрон, Инесса, где он обнимет и поцелует ее, а потом поможет спуститься Ирине Аркадьевне и будущей жене Наде. Знакомьтесь, скажет он. А что дальше?
Когда поезд был на мосту, у него мелькнула шальная мысль, что выходом для него может стать лишь крушение поезда.
И тут поезд затормозил и встал над рекой.
Пассажиры обеспокоено прильнули к окнам. Разумеется, за окнами ничто не прояснило им создавшегося положения. Тем более, над рекой стлался странный для этого времени дня и года туман.
А Суворов сидел в купе и спрашивал себя: что это, предостережение судьбы? какой-то намек?
«Ты когда окажешься в этом тумане, не паникуй. Все решится без тебя. Решится, как решится... Главное, в тот момент прислушайся к своему сердцу...»
— Какой вы бледный! — услышал он голос Ирины Аркадьевны. — Что с вами?
— Я, кажется, сейчас решил свою судьбу. Вернее, она сама уже все решила за меня.
«Судьба моя все решила в пользу этого проклятого архива, будто я сам для нее ничто, — подумал Суворов. — Я обязан сохранить его, уберечь от чужих рук. Обязан?»
— И как? — Ирина Аркадьевна была, как натянутая струна.
— Разумнейшим образом, — Суворов посмотрел в зеркало и поразился собственной бледности. Он был белый, как мел, белый, как Лавр, тогда, во время ссоры с Залесским.
Через двадцать минут поезд тронулся с места и вскоре был на перроне.
Инесса встревоженно смотрела снизу вверх и спрашивала:
— Что случилось? Сказали, прибывает, и полчаса ни слова.
Суворов спустился со ступенек. Инесса повисла у него на шее.
— Извини, — сказал он, — мне там надо помочь.
Он поднялся в вагон, взял вещи Ирины Аркадьевны и Нади, спустился с ними, подал руку сначала матери, потом дочери. Они вчетвером стояли на перроне возле ступенек вагона, молчали и мешали пассажирам. Проводница прокричала им:
— Граждане! Не мешайте людям! Наглядитесь еще друг на друга!
— Разрешите представить вас друг другу, — бодро произнес Георгий Николаевич, чувствуя себя последним подлецом.
Когда все познакомились друг с другом и обменялись улыбками, сели в такси и поехали к Суворову на квартиру. Выдержало, думал Суворов, выдержало мое сердце, не разлетелось на три части. Хотя кто его знает, как оно там?
— Какая у вас просторная квартира! — увидев только одну громадную прихожую, воскликнула с порога Ирина Аркадьевна.
— Да вы раздевайтесь, проходите, посмотрите всю квартиру, — предложила Инесса.
Сердце ее билось в каком-то рваном ритме. Как же так, думала она, почему он никогда ни словом не обмолвился о них? Может, их и не было? Но откуда они тогда взялись?
Инесса испытала крайне сложные чувства, когда разглядела красивую Ирину Аркадьевну и хорошенькую Надю. Понятно, Наде было далеко до нее, но в Ирине Аркадьевне была тайна, кстати, очень похожая на тайну самого Георгия Николаевича. Может, это родственница, затеплилась у нее надежда, может, даже сестра? В них было что-то общее, породистость, аристократизм.
— Замечательная квартира! — воскликнула Ирина Аркадьевна, закончив осмотр. — Просторная, окна во двор и на перекресток. Теплая, сухая. Просто charmante!
Инесса ощутила слабость в ногах.
— И потом, Георгий Николаевич, это же не две комнаты, как в той квартире, а целых четыре. Здесь у вас будет и кабинет, и гостиная, и спальня. Charmante! Сараюшка — вон там? Тебе нравится, Надя?
— Очень. Особенно с видом на перекресток. Там, в окне, словно живая картина.
— Занимайте ее, — сказал Суворов, поставив точку над i.
— Георгий, что это значит? — прерывающимся голосом спросила Инесса у Суворова, когда тот пошел провожать ее домой.
— Что? — он сделал вид, что не понял. — Им надо разобрать вещи, устроиться, разместиться. Извини, но сегодня, сама видишь, тебе нельзя остаться у меня.
— Я не про то! Неужели ты думаешь, что я осталась бы? Кто эти женщины? Почему я ничего не знаю о них?
— На свете столько женщин, о которых мы ничего не знаем, — сказал Суворов.
Инесса отдернула свою руку:
— Не паясничай! — в голосе ее были слезы.
— Инна, успокойся, — Суворов поймал себя на том, что эту успокоительную фразу он произносит уже третий раз в жизни. Кто же мне скажет и когда — успокойся?
— Я спокойна. Объясни мне, пожалуйста, только без фиглярства, что это за женщины, откуда они взялись, и что... что теперь делать?
— Объясняю, — холодно отрезал Суворов. Когда эмоции перехлестывали его, он вдруг становился полностью отрешенным от них, спасая себя и ситуацию от разноса. — Эти две дамы, как ты догадалась, мать и дочь, мои старинные знакомые. Еще с незапамятных времен. Это вполне les femmes comme il faut, порядочные женщины, а не то, что ты могла подумать в сумбуре встречи и собственных мыслей.
— Комильфо! Комильфо! Что мне до их порядочности! Почему ты их оставил у себя?
— Не оставлять же мне их на улице в незнакомом им городе?
— Они приехали с тобой, да-да... О, какая же я дура. Они приехали с тобой!
— Ну, заладила. Конечно, со мной, с кем же еще? Ты успокоишься, наконец? В тебе и впрямь много французской крови.
— А в тебе лягушачьего хладнокровия.
— Они приехали со мной, поскольку уже десять лет, как живут со мной.
— Они, что, — с ужасом произнесла Инесса, — твоя жена и дочь?
— О господи! Ты женщину создал, видно, для вопросов. Если бы они были моя жена и дочь, я не позволил бы себе того, что позволил! — отчеканил Суворов. — И давай этот вопрос закроем. По обоюдному согласию.
— По обоюдному, так по обоюдному! — воскликнула Рембо. — Дальше меня можете не провожать, Георгий Николаевич. Чтобы не раздражаться моими дурацкими вопросами, на которые у вас нет ответов. Прощайте!
Инесса резко повернулась и пошла прочь, глотая слезы.
— Инна! — крикнул ей вдогонку Суворов. — Да остановись же ты!
Она не остановилась, и Суворов не стал ее догонять.
«Успокойся, Георгий, — приказал он самому себе. — Все. Пора, действительно, успокоиться».
— Проводили? — спросила Ирина Аркадьевна, держа руку у сердца. — Славная девушка. На евреечку похожа. С вашей новой кафедры?
— Аспирантка, — вяло ответил Суворов, садясь в кресло. — Внучка Артюра Рембо. Вот его.
Он взял в руки тоненький сборник стихов и прочитал вслух:
— И маленькой рукой, едва скрывавшей дрожь, водя по розовой щеке, чей бархат схож со спелым персиком, над скатертью склонилась, переставлять прибор мой стала невзначай, и чтобы поцелуй достался ей на чай, сказала: «Щеку тронь, никак я простудилась...»
— «Плутовка», — заметила Надя.
— Я устала, пойду спать, — зевнула Ирина Аркадьевна. — А вы попейте чай, там у нас осталось еще много еды.
Суворов три дня не видел Инессу. На четвертый без всякого предлога зашел к профессору Караваеву и поинтересовался у него, где находится сейчас его аспирантка Инесса Рембо. Он так и спросил:
— Дорогой профессор. Мне край как интересно узнать координаты Инессы Рембо.
— Вам край интересно, сударь? Координаты Рембо? — картаво прокричал Караваев.
— Прелестной Инессы Рембо? Она, как каравелла, из географических координат Саргассова моря провалилась, дорогой профессор, к чертовой матери, в Мар-р-ракотову бездну! Говорят, она в Караканском бору, с приятелем!
— Хорошо, не в Карибском море, с пиратами! — проглатывая р, произнес Суворов. У него это прозвучало так: «Хо-ошо, не в Ка-а-ибском мо-е, с пи-атами!»
Караваев гулко расхохотался.
— Хорошо! — проорал он.
Весельчак, подумал Суворов. Они с первого дня знакомства подкалывали друг друга, и им обоим это доставляло удовольствие.
— Рембо дома, пишет третью главу, — шепнула секретарша. Суворов ей каждый раз дарил две шоколадные конфеты.
С бьющимся сердцем Суворов постучал в дверь. Инесса открыла, хмуро взглянула.
— Проходи... те, профессор. Милости просим. Извините, не прибрано. Дела все, недосуг.
Суворов вынул из-за спины ее любимые трюфели и бутылку «Гурджаани». Инесса расплылась в улыбке.
— Мир? — Суворов протянул ей вино и конфеты.
— Мир, — сказала Инесса, принимая дары.
— Когда бог войны приходит к богине любви, наступает мир.
— А в душе рождается гармония. Что же не приходил три дня, черт?
— Повод искал. Караваев прокаркал, ты в Караканском бору. С приятелем.
Инесса расхохоталась:
— Что бы я там делала с ним в сугробах? Ты знаешь, где это?
— Нет, — Суворов вспомнил горы, Тифлис, земляничную поляну во сне.
— Летом свожу. Там солнце режет сосны, а из голубого мха торчат шляпки грибов.
Когда Суворов в первом часу ночи пришел домой, в гостиной и столовой горел свет. В гостиной сидела Ирина Аркадьевна. Надя, видимо, спала.
— Почему не спите? — спросил он у Ирины Аркадьевны.
— Вы не сдержали свое слово, Георгий Николаевич! — у нее дрогнул голос.
Суворов досадливо наморщил нос:
— Какое?
— Что дали мне в поезде. На фоне бесконечных белых степей. Я себя чувствую в связи с этим очень неважно и нахожу свое положение, а также положение моей дочери в вашем доме крайне двусмысленным.
— Не в моих правилах, Ирина Аркадьевна, забирать свое слово обратно. Я, кажется, не дал повода, чтобы усомниться в этом.
— Вы счастливы! Разве это не повод? — воскликнула Ирина Аркадьевна и ушла в свою комнату.
Суворов погасил свет, лег в постель, но долго не мог уснуть, анализируя свои чувства, поступки и ближайшие планы. Об отдаленных он не хотел даже думать. Странно, думая о своей женитьбе на Наде, он больше думал даже не об Инессе, а об Ирине Аркадьевне. В ней было то, что было в Софье, Лавре, Залесском. В ней была сдавленная обстоятельствами большая страсть. В ней угадывалась нереализованная и загубленная жизнью великая судьба. Она из тех немногих женщин, которые приносят свою любовь в жертву любимому человеку. И любовь не становится жертвой.
А Надя? Что ж, умная девочка, не пустышка. Но она своего не упустит. С этими отнюдь не свадебными мыслями он и уснул, и снился ему бельэтаж и дама в красном платье, с веером в руке. И тревога была. Тревога оттого, что рядом с этой дамой в красном платье никого больше не было!