XXIV. Три грации.
— Пошел на работу, — сказал Суворов. — Приду часа в три. Скучать не будешь?
— Как сладко спалось. Сто лет так не спалось. Снилось, знаешь что? Снился дом, в котором мы все пели и плясали. Второй этаж и разбитое окно снилось. Дорога, белая луна над ней, синие тени, ледяная вода, черная кровь на руке... Помнишь?
Георгий понял, что Софья вспомнила ту ночь, когда она выпрыгнула с Лавром в окно.
— У тебя жар, — сказала Софья, пощупав ему лоб. — Как придешь с работы, тут же марш в постель! Ты что, всю ночь так и просидел у окна?
— Просидел, — признался Георгий и зевнул.
— Я же говорила тебе вчера: валетиком. Вот дурачок!
— Ну, я пошел.
— А поцеловать меня? — на глаза Софьи навернулись слезы.
Георгию стало не по себе. Ему показалось вдруг, что Софья воспринимает его, как Лавра. А когда он идет, как неизбежное дополнение к Лавру, и где он, Георгий, не может быть Лавром, у нее и выплывает «младший брат», «валетиком»... Он поцеловал ее в щеку, она улыбнулась.
— Вот, это совсем другое дело. Я столько ехала к нему, а он, как неродной! Ключ оставь.
С тяжелым сердцем Георгий покинул комнату, и те несколько часов, что провел он в транспорте и на кафедре, никак не развеяли его тягостных мыслей. Одно понял совершенно четко: он по-прежнему любит Софью, по-прежнему готов сделать для нее все, что угодно, кроме одного. Он не может добровольно стать для нее Лавром. Не может!
Георгий Николаевич пришел домой с намерением составить разговор с Софьей. Он не знал толком, какой, но ему очень хотелось, чтобы она и обращалась к нему, и говорила о нем, и думала о нем не словами «он», «Суворов», а только «Георгий».
Софья хлопотала возле керогаза, пахло жареной картошкой. Суворов уже и забыл, что на свете существует этот чудный запах.
— Картошка у вас хорошая. Я сходила на рынок, дешевле, чем у нас. У нас картошка совсем дрянная. За килограмм тележку мандаринов дают.
— Какой запах! — Георгий потер ладони. — У меня, кстати, баночка огурчиков есть, солененьких. Эх, водка нужна! Я сбегаю. Тут внизу.
— Я купила, — улыбнулась Софья. В глазах ее появилось то, что отличало ее от всех других женщин, и Суворов догадался, что: отсутствие корысти. Неужели я стал стареть и уже анализирую глаза женщин с этой стороны?
— Софи, прошу тебя, при гостях не говори о том, что я потомок Суворова. И вообще...
— А когда я говорила? — беззаботно спросила Софья.
Георгий боялся расспрашивать ее о прошлом. Ему казалось, что любой его вопрос отзовется в ее сердце болью и воспоминаниями о Лавре и Юре. Но она сама заговорила о них. О Грузии, о Тифлисе, о Вахтанге, и о Лавре с Юриком. Сегодня в ней не было ничего странного, и вчерашнюю ее некоторую экзальтированность Суворов приписал на счет железной дороги и тяжелой, что там говорить, встречи. Да и этот ее вымышленный день рождения, гости, воспоминания, ее монолог, напоминающий стон. Он уже стал сомневаться, да точно ли она принимает его за Лавра или это ему вчера только так показалось? И она вчера, как сомнамбула, была.
— От Анвара были известия?
— Нет. Ушел за Лавром. Он мне тогда еще признался, что одного Лавра никуда не отпустит. Ушел, а мне дорогу не показал...
Георгий выпил пару рюмок водки, Софья свою лишь пригубила. Он уже собрался налить еще одну, как в дверь постучали. Георгий недоуменно посмотрел на часы, на Софью, на дверь.
Зашла молодая женщина в платке, повязанном по-купечески. С нею была девочка лет двенадцати в шубке, сапожках на шнурочках, перчаточках и берете.
— Здравствуйте, — у женщины был звучный голос, и по одному слову было как-то сразу понятно, что у нее правильная речь. — Я Мартынова Ирина Аркадьевна. Это моя дочь Надя. Я пришла, Георгий Николаевич, чтобы обговорить с вами условия.
Суворов забыл, что знакомые (по просьбе тетушки Адалии Львовны) рекомендовали ему эту женщину в домработницы и предупреждали, что она придет именно сегодня.
— Проходите. Раздевайтесь. Прошу к столу. Это Софья Левоновна. Надя, садитесь на кровать. Вот мандарины. Угощайтесь. Ирина Аркадьевна, водочкой не побрезгуете? Других напитков, извините, нет.
— Не откажусь, благодарю вас. Я так полагаю, что разговор пойдет не об этом... жилье?
— Нет. Я через месяц переезжаю в двухкомнатную квартиру, тут неподалеку.
— Да, я слышала, вам ее выделили, как профессору.
— Будущему.
— А почему ты мне ничего не сказал? — спросила Софья.
Ирина Аркадьевна удивленно взглянула на нее.
— О чем, Софья Левоновна?
— О том, что ты профессор и у тебя квартира?
— Прости, не успел. Не только сказать, а и получить, ни того, ни другого. Я пока что кандидат наук. Софья Левоновна гостит у меня второй день, — пояснил он Ирине Аркадьевне.
— Как второй? Я уже столько лет с тобой!
Суворов криво улыбнулся.
— Георгий Николаевич, — Ирина Аркадьевна приподняла брови (они у нее были выщипаны по последней моде). — Может, мы придем в другой раз?
— Что вы, что вы! — воскликнул Суворов. — Мы действительно не виделись целую вечность, но это совсем не значит, что мы перенесем наш разговор. Так ведь, Софья Левоновна?
— Да, пожалуйста, — устало улыбнулась Софья.
Надя ела мандарины и с любопытством рассматривала Суворова. Он ей понравился. Среди ее знакомых и в родне не было таких красивых мужчин. Он был похож на артиста из нового фильма (фамилия вылетела из памяти), но еще профессор и с двухкомнатной квартирой! Последнее обстоятельство ее лично не трогало, но маме оно, кажется, не давало покоя.
— Георгий Николаевич, а вы преподаете астрономию? — спросила, играя, девочка.
— Астрономию? — удивился Суворов. — С чего вы взяли?
— Да вы какой-то неземной.
Ирина Аркадьевна рассмеялась.
— Ты, Надя, займись-ка лучше своими земными делами и не суй нос, куда не положено, — попеняла она. — Где твой платок? Вытри щеки.
Девочка, совсем как маленький ребенок, стала возить платком по щекам и строить Суворову глазки. Однако, подумал он.
Георгий Николаевич обсудил с Ириной Аркадьевной ее обязанности, график работы, размер вознаграждения, а также возникающие по ходу беседы частные вопросы. Он не мог отделаться от взгляда девочки, она словно магнетизировала его, и когда он поворачивал к ней свое лицо, она поднимала бровки и надувала щеки. Софья, казалось, безучастно ждала, когда закончится этот деловой разговор. На девочку она даже не смотрела.
Когда Мартыновы ушли, она спросила:
— А почему ты со мной не посоветовался?
— Что? — спросил Суворов. Он не расслышал вопроса Софьи.
— Почему ты со мной не посоветовался, хочу ли я домработницу? Она явно не домработница. Ты что, не видишь? Она такая же домработница, как я комбайнер!
— Да уж, — рассмеялся Георгий.
— И потом, эта девчонка. Откуда она? Что она делала тут? У нее такой наглый взгляд!
— Чем тебе девочка не угодила?
— Девочка? Такие девочки на востоке становятся первыми женами в гареме.
Суворов растерялся. Слова Софьи источали злобу, что было так ей несвойственно.
— Что с тобой? — спросил он. — Софи?
— Не называй меня Софи! Слышишь, не смей! — Софья зарыдала.
Георгий Николаевич в отчаянии не знал, что предпринять. Уйти? Оставить ее одну? Нет, нельзя. Но и оставаться, не объяснившись, тоже нельзя!
— Давай еще по одной, — пришла ему спасительная мысль.
Софья залпом выпила водку и успокоилась.