Загородный клуб «Алые паруса» гудел, веселье было в самом разгаре.
Виновница торжества, вся в розовом органди, с блестящими счастливыми глазами, восседала во главе стола, рядом с ней на полу стояли огромные хрустальные вазы с цветами, по бокам сидели с постными лицами два тамады Савва и Митяй, которых оставили без дела лучшие аниматоры города.
Тим часто видел их размалеванные лица на ободранных плакатах, развешанных на остановках.
В жизни эти массовики-затейники выглядели гораздо хуже, но зато умело компенсировали потрепанность целым набором стандартных фокусов и прибауток.
Родители Виты скромно сидели по левую руку от нее.
Отец, невысокого роста, тонкокостный, лысеющий блондин, карьерный дипломат в отставке, принужденно улыбаясь, посматривал на золотые часы «Ролекс», досиживая время, которое ему, видимо, предписала жена, дородная матрона с замашками солдафона.
Она первой заметила выглаженного Тимофея и заорала:
— Виточка, а вот еще один кавалер! Смотри, какой букет тащит, га!
Тим долго ломал голову над тем, что подарить Вите, потому и опоздал, но потом решил, не мудрствуя лукаво, купить красивый букет из семнадцати роз, и модную книжку «Подстрочник», которою ему посоветовал продавец, сказал, что все покупают.
Чувствуя, что заливается краской, он прошел через пустой сверкающий зал с росписями и гобеленами на стенах, а ля Грин и Айвазовский, и добавкой всякой дешевой пеструшки, и, подойдя к Виталине, разом выдохнул заранее приготовленную фразу и бухнул ей в руки букет, — хорошо вовремя подоспел охранник, а то девочка бы его не удержала.
— С днем рожденья, солнце!
Тим хотел произнести эти слова громко и еще что-то добавить, но так засмущался, что услышала их только Вита да те, которые сидели рядом, включая Куницына, который криво усмехнулся, заглатывая, как аллигатор, ломтик красной рыбы.
— Громче, громче! Чтобы все слышали! — заорала мама Виты таким ором, что все мгновенно умолкли, а Тим смутился еще сильнее.
Вита стояла, смотрела на него, вопрошающе, улыбаясь, а он молчал, не осмеливаясь повторить, то, что он сказал.
Молчание становилось настолько неловким и нестерпимым, что он готов был уже провалиться сквозь землю и наверное бы провалился, если б его не спасла Глобова, — возле нее было свободное место в конце стола и она позвала его.
— Тимофей, иди к нам!
Тим ей благодарно кивнул и, ничего не замечая вокруг, подошёл и плюхнулся с ней рядом.
И только тогда мама Виты вновь гаркнула:
— Ну, чего смущаешься, парень? Смелость города берет, да, Василий?!
Пихнула локтем она своего мужа.
И тот, поперхнувшись шампанским, интеллигентно улыбнулся, вытер платком лысеющий лоб и, с несколько принужденным видом, сказал:
— Да, милая.
Затем он, деланно нахмурив брови, взглянул на часы и, вздохнув, добавил:
— Ну, что, дорогие мои, вы празднуйте, а у меня еще работа, помощник президента на днях приезжает, дела…
— Поезжай, Васенька, поезжай.
Погладила его жена по рукаву пиджака.
Васенька поднялся, подошел к смущенной дочери, ловко поцеловал её в щеку, изящно, по-дипломатски поклонился всем и вышел в сопровождении охранников, которые своими лицами матерых уголовников наводили на всех уныние и тоску.
— Ладненько, я тоже пока отлучусь, пойду, посмотрю, что у нас на горячее, — поднялась мама Виты, — а вы гуляйте, да не шалите! — помахала она шутливо пальчиком.
В этот момент ди-джей, специально выписанный по такому случаю из столицы, который уже вконец истомился, настраивая аппаратуру, врубил микс хип-хопа, рэпа и кислоты, да так громко, что все подпрыгнули, погас общий свет, и на потолке и на полу закрутились радужные лучи, воздух замерцал разноцветными — ультрамариновыми, золотистыми, фиолетовыми бликами, музыка резко ударила по мозгам и все, как по команде, выскочили на площадку между столами, перед возвышением, где кривлялся этот ди-джей Макс в наушниках и с прической умалишенного, и начали дергаться, будто к каждому подключили напряжение в 220 вольт, выделывая немыслимые па и пируэты всеми частями тела.
Особенно выделывались Савва и Митяй: один стал вертеться на лопатках и все хлопали ему, как угорелые, а другой, чуть ли не на голову встал, но потом решил, что будет достаточно просто поломаться в стиле гремучки.
Все уже давно танцевали, а Тим все еще сидел один за столом, он едва пригубил из бокала, Куницынская шобла была здесь на первых ролях и ему было не до веселья.
«Зря я сюда приперся», — подумал он и уныло ковырял вилкой в греческом салате, пытаясь наколоть маслину, и она все время выскальзывала, потому он и не заметил, как к нему подсела Вита, и когда он услышал ее бархатный, вкрадчивый, мурлыкающий голос рядом, у него все сжалось внутри.
— Разве ты не танцуешь? – спросила она, с интересом разглядывая его, и обмахиваясь руками.
— Да…пока нет настроения.
— Идем, — потянула она его решительно за руку.
В этот момент заиграл блюз; хриплым голосом, певец пел по-английски о том, что деревья зеленые, а небо голубое, и мир прекрасен, голос проникал в самое сердце, и Тим почувствовал, что по телу у него пробежала дрожь,
Вита была хрупкая и невесомая, как перышко.
Он осторожно держал ее за талию, боясь уронить.
— А ты хорошо танцуешь, — улыбнулась она.
— Угу.
— Все говорят, что ты выдумщик и острослов, а я что-то не заметила.
— Меняю квалификацию. Оттачиваю ремесло мыслителя.
— Шура, так вы мыслитель?
— Когда не смотрю на себя в зеркало.
Тим рассмеялся, ему стало легко.
— Поедешь на дачу?
— А чего же, конечно.
— Я рада, что ты пришел, — вновь она улыбнулась открыто и ясно.
Но трудно было понять, адресована ли была улыбка только ему, или это дежурный «смайл» для каждого, хотя сейчас ему было все равно.
Краем глаза он заметил, что многие уже сидели за столом, а Куницын шептался с Лысаем и Щербатовым. Но ему было все равно, он, кажется, танцевал бы и танцевал.
И вовсе Виталина была не задавака, и не суперстар, он даже уловил какое-то беззащитное выражение у нее на лице, или ему показалось, и он продолжал кружить ее, кружить, как ветер снежинку, и она все не таяла, не таяла…
***
На дачу они приехали далеко за полночь и почти в том же составе, в каком были в ресторане, уехала только вздыхающая Ритка.
Мама Виты была с ними до самого отъезда, контролировала ситуацию, так сказать, но Митяй сумел-таки где-то наклюкаться, и его выводили облегчиться, а теперь он лежал на диване в прихожей и тихо постанывал.
Тим плохо помнил, как они добрались на такси за город, потому что для храбрости выпил бокал французского «одеколона», вина, которое отдавало жженой пробкой и зубной пастой «Лакалут» и еще шампанского, и теперь волна эйфории несла его, и все ему казались красивыми, и всё казалось красивым, невесомым, доступным.
На даче у Виты, кроме трехэтажного здания в стиле готического замка, была еще куча всяких построек.
Веселой гурьбой, с шумом и криками, они ввалились в ту, что примыкала к подземному паркингу.
Это был двухэтажный дом с плоской крышей и со множеством одинаковых комнат на втором этаже, как в гостинице; на первом этаже был холл, с овальным столом посередине кожаными креслами и диванами вокруг него.
У входа находилась кухня-студия, где на стойке стояла куча всяких разноцветных бутылок и подносы с бутербродами с красной и черной икрой, ветчиной, красной рыбой, манго и авокадо, на столе же в холле стояли бутылки шампанского, минеральной, столовой воды, и стаканы.
В тот вечер Тим больше не танцевал с Витой, почти все время она была в руках Куницына.
Ди-джей Макс крутил свои пластинки и здесь, он очень старался, и сам даже запел однажды, правда, лучше бы он молчал, потому что скорее это напоминало блеянье, но многим уже было все равно.
Неожиданно музыка оборвалась, и Глобова, с которой танцевал Тим, ушла припудриться, а он, сняв пиджак, откинулся на диване, налил себе в бокал шампанского и отхлебнул, наблюдая, как Куницын держа Виту за руку, нашептывая что-то ей с плотоядной улыбкой.
Вскоре Глобова вернулась, уселась рядом, и, кокетливо заправив прядь волос за ухо, по своей обычной привычке, коснулась его руки.
— Слушай, ты что, таки в нее втрескался?! Умоляю, не будь как все! Подумаешь, пупсик из Амстердама, от горшка два вершка, коротыха из Люберец.
Тим промолчал и отодвинулся, потому что от нее жарило, как от печки, и еще пахло чем-то горячим, душным, женским, и это его будоражило.
— Да перестань ты глазеть на них, шею свернешь. Нужен ты ей больно, да и Куница тоже зря старается, пролетит, как фанера над Парижем.
— Думаешь? — повернулся к ней Тим.
— Сто пудов! Зачем ей провинциалы? Она столичная штучка, учебный год закончится и укатит в Москву, в элитный колледж, а то и в Лондон отправят, ты же видел ее мамашу, уж эта своего не упустит! Слушай, давай свалим отсюда по-тихому, а? — предложила она, заглядывая ему в глаза.
— А дома-то что делать, к урокам готовиться?
— Не нравится мне здесь, они сами по себе, мы сами, все чего-то шушукаются.
Тим скользнул взглядом по ее нескладной фигуре и ему стало ее немного жалко.
— Я сейчас, только выйду на минутку.
— Угу, — буркнула она недовольно.
Тим потерял из виду Куницына и Виталину и теперь, повинуясь какому-то наитию, вышел во двор.
Воздух был свежий, и осенняя сырость пробирала, но он не стал надевать пиджак, а, разгоряченный, подался на задний двор, откуда доносилось тихое журчание, у высокой каменной ограды стояла беседка, сделанная из ажурного металла, возле нее тускло помигивал фонарь, туда-то он и направился, рядом с беседкой бил фонтан, струи его золотистым дождиком падали в подогреваемый декоративный пруд, в котором плавали форели, а рядом стояла, поднявшись на задние лапы, навсегда застыв, бронзовая черепаха, и панцирь ее тускло поблескивал в свете фонаря.
Тим сел на лавку в глубине беседки, потом прилег на нее, свернувшись калачиком, он чувствовал, как от вина горячее тепло растекалось в животе, кружилась голова, и блаженная волна тихо раскачивала его, тихо журчала вода фонтана, сновали в пруду форели, черепаха внимательно смотрела на него, пытаясь сообразить, кто это потревожил ее в такой час. Тим почувствовал, как несколько раз у него сократился желудок; горячая волна качнула его, понесла, и в этот момент он услышал голоса.
— Да погоди ты, — шустрый какой, надо заслужить сначала.
— Что, что заслужить?!
— Не что, а кого!
Тим узнал голоса сразу же, сердце у него екнуло и гулко ударило в ребра.
Он попытался сесть, но голова у него закружилась, и он вновь прилег, схватившись за живот.
Те двое стояли за кустами жимолости, которые здесь росли в изобилии и были красиво и аккуратно подстрижены.
— Слушай, харе прикалываться, объясни толком, чего ты хочешь?
— Убери руки!
— Да ты че, недотрога, да? Чего мозги крутишь тогда, а? Ты же сама хочешь этого…
«Не торопись, парень, — подумал Тим, — сейчас я к тебе приду».
Послышалась возня.
— Отстань, да отстань ты!
Хрясь! — раздался звук пощечины.
— Ах ты дрянь!
— Только попробуй, — сейчас позову охрану!
— Зови, зови! — голос Куницына срывался в истерике.
И тогда Тим собрался с силами и выдал:
— Эй, Парикмахер, ты что, тупой! Тебе же сказали, отвали…чего вяжешься!?
— Кто это тут еще вякает!?
С шумом раздвинулись кусты, и в проеме беседки возник Куницын, с перекошенным лицом и взглядом бешеной собаки.
— Ах, ты, чмо! Ты что нас подслушиваешь?!
— Да пошел ты, урод недоделанный!
— Что?!
У Куницына был вид, будто его огрели пыльным мешком по голове.
Он схватил Тима за шиворот рубахи, пытаясь его приподнять, рванул, отлетело несколько пуговиц.
В этот момент за ним появилась удивленная Вита.
— Оставь его, ты что не видишь, — ему же плохо.
Но Юрка тряс, и тряс его, как сумасшедший, и наконец, желудок у Тима взбунтовался, и когда Куницын тряхнул его еще раз, желтая, горючая струя рванула из Тима прямо на лицо Куницына и забрызгала весь его костюм и галстук от «Армани»
— Ух, йо! — вырвалось у того, Вита хихикнула, а Тим почувствовал, что ему стало намного легче.
Сквозь пелену он еще видел озабоченное лицо Виты, потом ему хитро улыбалась бронзовая черепаха, потом ему привиделся ди-джей Макс, который убегал от него с перепуганным лицом, а он бросал в него разноцветные бутылки, размахивал руками, еще ему помнилось разбитое зеркало, а потом он трясся в машине на плече у Глобовой, и сквозь дрему слышал, как она повторяла все время: «Ну ты дал, Тим, ну ты дал! Что теперь бу-удет?!»