Букет - букетик

Игорь Чемоданов
            Примерно рассчитав, где должен будет остановиться мой вагон, я поставил на перрон небольшой командировочный чемоданчик. В руках остался букет из одиннадцати белых роз, плотно завёрнутых в газету и перевязанных бечёвкой. Выходило так, как будто я стеснялся своей ноши. Стеснялся показаться излишне сентиментальным. Самих роз, конечно, никому не было видно, но все окружающие понимали, что это - цветы. Блуждающие по перрону пассажиры бросали свой любопытный взгляд на букет, потом мельком на меня и, задумываясь о чём-то своём, вдруг почему-то резко поворачивались ко мне спиной.

                Чтобы не мучить ни себя, ни растения лишним вниманием, я быстро положил букет на скамейку. Отошёл в сторону на пару шагов. Засунул руки в карманы брюк и сразу стал похож на обычного человека, возвращающегося домой из скучной командировки. На человека без претензий на оригинальность. На человека, который, как и все, ждёт поезд.

               Пятый вагон, с жутким скрипом притормаживая, прокатился мимо метров на десять. Судорожно в очередной раз дёрнулся и наконец встал как вкопанный. Схватив под мышку цветы и взяв чемодан, я поспешил на посадку.

               Неопределённого возраста и размера проводница в синей скучной форме и торчащим из-под пилотки обесцвеченным коротким ёжиком, сверив данные в билете, вернула обратно мой паспорт. Похожая на кого угодно, только не на работника сферы услуг, она, казалось, сильно мучилась, исполняя свои обязанности. Делала огромное одолжение пассажирам, медленно выплыв из вагона и начав посадку.

              - У вас четвертое купе. Место - пятнадцать, правая нижняя полка, -  произнесла она, будто засунула в рот сразу всю пачку жвачки. Мгновенно обо мне забыла и взяла следующий билет. - Не волнуйтесь, бельё я вам принесу, - сказала она, уже не поймёшь, кому и зачем.

               В купе у окна сидел худой небритый мужчина в синем трико и чёрной выцветшей майке на выпуск. За ним, на плечиках, висела военная парадная форма. Я посмотрел на тусклые, засаленные погоны и понял, что передо мной старший прапорщик непонятно каких войск. Примерно одного со мной возраста. 
               На столе лежал неразгаданный кроссворд и шариковая ручка. Свои руки-нити он держал под столом и, глядя в большое окно, задумчиво изучал стоящий на соседних путях, в метре от нас, гружённый лесом состав.
               При моём появлении мужчина с готовностью вытащил из-под стола руку. Приподнялся. Изобразил на лице подобие улыбки:
               - Гена, - представился он.
               - Паша, - тоже убрав лишние условности, ответил я. Мы обменялись вялым рукопожатием.- Очень приятно.
               - Взаимно, - без особого энтузиазма сказал он, потеряв ко мне всякий интерес.
               
            Я закинул букет на верхнюю полку. Достал из сумки спортивный костюм и тапочки. Начал переодеваться.
              - Какие там именно цветы? - услышал я странный вопрос.
              - Розы.
              - Жестковаты, - рассуждал Гена, - это, конечно, не герберы на проволоке, но далеко и не мягкие ромашки.
              Увидев, что я застыл в недоумении, хмыкнув, пояснил:
             - Да это Ленка моя отчебучила. А у меня теперь - комплекс, - он прикрыл со своей стороны окна выеденную солнцем розовую шторку в мутных разводах. - Сказал, что на учениях буду пару дней. Сам на дно залёг с барышней одной из штаба. Связистка. Алиби - железное! Возвращаюсь домой, и чёрт бы меня побрал зайти в цветочный салон. Чувство вины, что ли, - Гена разочарованно поцокал языком. - Там продавщица мне говорит: «Купите герберы. Отличный выбор!» Спрашиваю: «А проволока зачем на них намотана?»  Отвечает: «Так они форму дольше держат и простоят, как минимум, две недели». - Вот ты бы купил, Паша?
             - Наверное.
             - Вот и я взял на свою голову, - он как-то уныло улыбнулся. - Прихожу домой. Дарю цветы. Ленка на седьмом небе от счастья. Стол накрыт. В духовке мой любимый рыбный пирог томится. Прочувствовал атмосферу?
             - Наверное, - снова не очень уверенно ответил я, не понимая до конца, куда это он клонит.
             - Я, значит, в душ. Помылся. Выхожу в свежих трусах. Как ангел белый, - чист и целомудрен. И тут мне Леночка моя - хрясть по лицу герберами этими на проволоке. Хрясть ещё раз!
            - За что, Гена? - проникся я.
            - Вот и я сначала не понял, за что, Паша. - Он вышел из-за стола. Войдя в роль, выпятил свою впалую грудь. А меня не покидало ощущение, что Гену  непонятно каким образом сшиб с ног атомный ледокол  «Академик Курчатов», оставив на груди клинообразную вмятину. – Оказывается, Ленка нашла в кобуре презерватив. Ладно бы хоть использованный. А то - целый! В упаковке. Представляешь?
             - Дааа ... - протянул я. - Ситуация.
             - Короче, исхлестала меня так, что живого места на морде не осталось. И попробуй ей, дуре, объясни, что в странах блока НАТО офицеры эту дрянь бесплатно получают. В неограниченном количестве. И это не проблема, если в кармане или там кобуре спокойно себе лежит у человека это изделие. Это ещё не повод махать букетом офицеру по лицу! Не повод демонстрировать свои животные инстинкты, - Геннадий успокоился и сел. - А у меня с тех пор фобия развилась. Как только хочу подарить Ленке букет цветов, сначала тщательно их ощупываю. Как бы к лицу примеряю. Вот так, Паш, - закончил он.
               - Мда. Цветы в горшках и кадках в твоём случае надо исключить совсем, Ген.
               - Это так, - грустно ответил прапорщик.   
          
          Раздался пронзительный гудок, и наш поезд тронулся. Плавно набирая ход, мы оставляли позади давно требующее ремонта одноэтажное здание вокзала, с обвалившейся кое-где по фасаду  лепниной и остановившимися на двенадцати,  то ли пополудню, то ли пополуночи, большими чёрными стрелками старых часов с разбитым стеклом пузатого циферблата;  растрескавшийся на множество корявых лучиков серый асфальт перрона; небольшой, ничем не примечательный провинциальный городок, нехотя приютивший меня на три дня в убогом номере центральной гостиницы, как две капли воды похожей на здание железнодорожного вокзала.

          Проводница оторвала от билета необходимый корешок. Молча вручила комплект постельного белья и, с укором взглянув на прапорщика, покинула наше купе. В очках, домашних тапочках-далматинцах и без пилотки, она выглядела более доброжелательной, чем на перроне.

             - Тут ещё одна есть, - тихо сказал Гена, - но она такого же плана, как и эта. Они одинаковые, как сёстры-близняшки. Правда, та, другая, не носит очки и немного шепелявит. Волосы ещё не такие, как у этой. Длинные. Но по фактуре - один в один.
             Не переставая любоваться проплывающим за окном вечерним пригородным пейзажем, он широко зевнул:
             - Похоже, я им устроил тут вчера допрос с пристрастием, когда меня в вагон внесли, - он грубо выругался матом. - Не здороваются, курвы. Чай не предлагают. Бельё только сегодня утром подкинули. Партизанят.

             Я застелил себе постель. Накинул сверху клетчатое колючее одеяло. Сел напротив Гены.
            - Может, помочь? - кивнул я на неразгаданный кроссворд.
            - Да я уже всё отгадал, - он шаркнул заметно трясущейся ладонью по небритой щеке. - Записать хотел, а видишь, как штормит. - Он протянул вперёд руку, демонстрируя мелкий тремор тонких пальцев. - Ленка меня завтра убьёт, если не отойду, - вздохнул он, убирая непослушную руку обратно под стол.
             - Пойдём сходим в вагон-ресторан, - предложил я. - Поужинаем. Выпьем грамм по сто пятьдесят водочки. Пообщаемся. Потом завалимся спать, и к утру будешь как новенький. Ты где выходить собираешься?
             

              Он назвал городок, в который пару раз забрасывала меня злодейка-судьба. Но случилось это так давно, что воспоминания об этом месте были теперь слишком размыты в памяти. Наш поезд прибывал туда где-то к обеду следующего дня. Видя, как мой попутчик борется с охватившими его последними сомнениями, я тактично предложил:
              - Гена, если ты неважно себя чувствуешь в финансовом плане, то я заплачу за ужин.
              - Паша, чтобы больше я подобных заявлений не слышал с твоей стороны, - Геннадий грозно на меня глянул и шмыгнул своим длиннющим острым носом. - А закуски и водки у нас завались, - он выбрался из-за стола. Поднял полку, достал два туго набитых пакета-майки. - Я ж с похорон еду. Должны были отправить, как положено. Глянь, чего там есть, - он сгрузил возле меня пакеты, опустил полку и уселся обратно.
              - Один сразу убирай. Тут у тебя всё с огорода: картошка, лук, перцы, кочан капусты, два кабачка и ещё банка варенья. Со словами: «Своё девать некуда. Теперь Ленка меня точно - прибьёт!» - Гена вернул пакет с овощами на исходную, лихо кроя тихим матом всех сразу и никого конкретно. Я убрал кроссворд и ручку. Негромко присвистнув, стал выкладывать содержимое другого пакета:
               - Ничего себе, запасы!
               - Ну вот. А ты говоришь, вагон-ресторан, - прапорщик безразличным, скучающим взглядом сопровождал появляющиеся на столе домашнюю кровяную колбасу, свежие огурцы, помидоры, добрый шмат бережно завёрнутого в тряпицу и пахнущего чесноком сала, пол-литровую банку маринованных белых грибов, краюху серого деревенского хлеба, картошку, сваренную в мундире, упакованную в фольгу жирную копчёную утку. А когда я поставил на стол литровую бутылку водки, он как-то тяжело, протяжно вздохнул и грустно уставился в окно.

               Твёрдо зная, что в таких делах лезть к человеку с расспросами - последнее дело,  я молча достал из чемодана свой походный нож и занялся, как умел, сервировкой. Скоро закончив и чуть не захлебнувшись голодной слюной, вдруг понял: всё замечательно, но нет тары. Гена, словно прочитав мои мысли, сказал:
                -  Паша, не в службу, а в дружбу. Сходи к этой очкастой курице. Возьми два стакана чая. Только кипяток не наливай, - испуганно добавил он.
                Проводница, отложив в сторону вязальные спицы, выдала мне два стандартных пакетика чая «Липтон» и сахар.
                - Подстаканники брать будете?
                - Конечно. Посчитайте ещё лимонад  «Колокольчик»  и  плитку шоколада.
                Она назвала сумму. Я рассчитался.
                - Если опять начнёт безобразничать, вызову начальника поезда, - поправив указательным пальцем съехавшие на самый кончик носа очки, она снова вернулась к вязанию.
                - А это вам, - оставив ей на краешке стола шоколадку, я быстро удалился.

                - Давай так поступим, - сказал Гена, когда я вернулся. - Нальёшь мне сто грамм. Я намахну, и, если приживётся - гуляем дальше. Если нет, то пируешь один. Идёт?
                - Согласен, - ответил я, ни на секунду не сомневаясь в богатырском здоровье старшего прапорщика российской армии. Налил ему ровно половину стакана. - Запей лимонадом.
                - Погоди, Паша. Не мельтеши. Тут дело тонкое. Индивидуальное.

                Гена прокашлялся. Сделал глубокий вдох. Выдох. И в два шустрых глотка опустошил стакан. Засунул нос в кусок хлеба. С шумом  резко втянул воздух. Зажмурился. Крякнул. Освободил руки. Упёр их в бока. Несколько секунд так посидел и открыл глаза.
                - Чего ждёшь? Разливай. Только дозу сбавь до пятидесяти, - он захрустел огурцом, положил на хлеб сало. - Вроде отпускает помаленьку.
                - Это хороший симптом, - подбадривал его я, наливая водку. - Давай выпьем за знакомство, - протянул стакан, чтобы чокнуться.
                - Обожди, Павел, - уверенно отвёл он в сторону мою руку. - Давай крайний раз мальчишку помянем. И я больше к этой теме не возвращаюсь.

                Мы, не чокаясь, выпили. Стали закусывать. Жевал прапорщик ещё довольно вяло. С опаской. Сначала долго принюхиваясь к продуктам. Как бы уговаривая свой измученный организм  немного поесть. Чего не скажешь обо мне.
                - Вот ведь сучья жизнь, - сетовал Гена, чуть захмелев. - Я ж этого мальчонку живым и не видел ни разу, - он часто заморгал, и глаза его стали влажными от слёз. Я разлил. Мы опять выпили не чокаясь. - Это надо было такое удумать: «личные вещи – отдашь,  на похоронах – выступишь, как надо, родителям вручишь письмо  от командования части и выразишь соболезнования, скажешь, что, мол, погиб на учениях, в условиях, приближённых к боевым». Нашли, уроды, посла доброй воли!
                - Ген, ты бы поел, - я придвинул к нему колбасу и утиную ногу.
                - Я ем, Паша. Ем, - он ловко выудил из банки на кончике лезвия маринованный грибок. - Ну и что, что залётчик? Что у нас офицерья мало в части? Половина - в вечных залётах. Вот и вёз бы его этот летёха обосравшийся, что под трибунал пойдёт. Начальник, твою мать, караула. Спящая красавица! - Он замолчал. Смахнул предательски покатившуюся по щеке слезу. - Понабрали в армию хрен его знает кого, а у них ещё детство в жопе играет. Один, дурак, спит в карауле. Цветные сны разглядывает. Другой не пойми как посты разводит. Сержант, тоже мне, хренов. А другие, салажата,  в войнушку поиграть решили посреди ночи с боевым оружием. На посту. Ради хохмы. Один в земле случайно оказался, а другому как жить дальше, с такой гирей на сердце? Скажи мне, как ему жить-то теперь? - Гена направил на меня указательный палец. - Пиф - пафф! Наливай, Паша. Давай теперь познакомимся.

              Чокнулись. Выпили. У Геннадия, к счастью, восстанавливался подорванный аппетит. Мы с интересом занялись пищей.
                - Шам-то шлушил? - спрашивал он меня, плотно набив рот, увлёкшись кровяной колбасой и помидором.
                - Да, - отвечал я, зло отдирая зубами с костИ  жестковатое мясо утки, - но ещё в шоветшкой армии.
                - Те ше вилы, только вид ш боку, - серьёзно шутил прапорщик. Наконец, прожевав остатки пищи и обильно запив всё лимонадом, продолжил: - Должен тогда понимать, о чём идёт речь.
                - Угу, - только и смог произнести я качнув головой в знак согласия.
              - Сам чем занимаешься?
              - По штроительной шашти, - продолжал я активную борьбу с копченой уткой.
              - Понятно, - сказал Гена, тщательно обтирая о штанину жирные пальцы. - А я в ремонтной роте всю жизнь. Из автопарка - не вылажу. Вот и представь, каково мне было Лёньку на ПМЖ доставлять. Суки! - Он в сердцах резко оттянул вниз вырез чёрной майки. На левой стороне груди показалась уже неясная  синюшная наколка. Группа крови с положительным резусом. - Туда нашим транспортным бортОм долетели. Потом дали мне машину с водилой. Буханку. И ещё тридцать километров, хрен знает по каким дорогам. Думал, кИшки изо рта выпрыгнут. Но доставил мальчишку в село. Привёз мамке сына в цинке, бля, в мирное время.
                Я налил по пятьдесят. Выпили снова не чокаясь.
              - Там ждали. Думал, за пару часов управлюсь и обратно. Ну, где там ... Пришлось с водилой поминки отсидеть. А как откажешь людям? Что скажешь? Еле под утро обратно вернулись. Водила - в дым! Сам вёл машину, но ничего толком не помню. Накушался изрядно, - говорил без ненужных эмоций глядя куда-то в бежевый потолок купе Гена. - Всякое в жизни было, Паш. И камни в гроб клали, когда покласть совсем нечего было. Когда от человека кусок ноги только. Но то ж война, а это ... - он сплюнул на пол и махнул рукой. - Грех большой, конечно, так говорить, но я, когда увидел, что там, в семье, остались два старших брата и сестрёнка его младшая, ... отлегло немного от сердца. Дышать чуть легче стало. Такая шустрая пигалица, лет шести. Настя. Брата в землю опускают, а она ко мне подбежала. В ручонках букетик полевых цветов держит. «Дяденька, - говорит, - можно я их Лёньке в ямку брошу? Разреши, дядька, а то мамка плачет только и коровой мычит. Сама нарвалА! Можно?»
             Гена скоро поднялся. Постарался, чтоб мне не было видно его лица. Достал из нагрудного кармана кителя серебристый портсигар с потёртой красной звездой на крышке. Как-то бочком протиснулся мимо меня. Вышел в коридор и плотно закрыл за собой дверь.