Высокий худощавый старик начал рассказ и....преобразился. В его мутно-голубых глазах появились живые эмоции.
Меня не покидало ощущение, что все о чем он повествует ужасающе свежо в его памяти, хранящей войну уже 70 лет.
***
- Сегодня мне девяносто, а тогда, в сорок втором, я был 18-тилетним парнем из баварской провинции.
Призыв, два месяца подготовки во Франции.... и на восточный фронт.
Именно здесь, на советской земле, я впервые увидел войну.
Её лица.
Её запахи.
Её боли и радости.
***
Вон там, впереди, плотной полосой бежит на нас огромная масса.
Через сто метров сближения нас накрывает шквал огня.
Ещё сто. Я уже различаю их лица.
Почему нет приказа стрелять?
Черт побери! Почему молчит фельдвебель?
Свист пуль и грохот становяться невыносимыми.
Наконец то!
Один цинк, второй, третий. Всё. Надо менять ствол.
Хватаюсь за раскаленное железо не замечая боли.
- Эрвин! - кричу я второму стрелку, - давай запасной!!!
Мой камерад приподнимается на коленях и тут же неуклюже тыкатся головой в чернозем.
Эрвин!!!!
Боже, как же мне страшно.
Пресмыкаюсь, дотягиваюсь до ствола.
Перезаряжаюсь.
Две минуты – вечность.
Снова сростаюсь со своим МГ и на одном дыхании выпускаю несколько сотен порций свинца туда, откуда прилетела смерть Эрвина.
***
Сегодня с утра туман. Мы выдвинулись почти на километр от расположения. Минируем дальние подходы.
На большое открытое пространство медленно пробиваются солнечные лучи, а вместе с ними предательский дымок мыслей от рассказов о русских снайперах.
- Эти шаманы-невидимки с узкими глазами, наделены какой-то тайной природной силой, звучит в моей голове голос Краузе.
- Они умеют врастать в деревья, растворяться в земле и в воде.
Страшнее всего то, что для них не существует линии фронта....
***
На товарном эшелоне двигаемся по направлению к Минску.
Нас сопровождает люфтваффе.
Мы в глубоком тылу, и в постоянном напряжении.
Эта ЖД ветка проходит по болотам.
Здесь обитает ещё одна русская легенда.
Партизаны-это не люди. Это постоянно присутсвующая сущность в виде разлетающегося в клочья склада боеприпасов, призрака в форме офицера абвера, это отравленная в колодце вода, пропавший бесследно грузовик со взводом автоматчиков, и эти ужасные болота...
Партизаны пленных не берут – эту аксиому знает каждый немецкий солдат.
Впереди паровоза открытая платформа с двумя станковыми пулемётами.
Не хотел бы я быть на месте сидящих за ними ребят.
Они первыми взлетят на воздух.... а мне скоро в отпуск.
Три недели в году положены каждому солдату.
***
Осень сорок третьего. Мы отступаем.
"Сверху" приходит приказ оставлять только «выжженую землю».
Похоже, мы сюда уже не вернёмся.
Взрывники закладывают тротил под линии ЖД, мосты, склады горючего.
Очередная деревня. По огнемёту на каждой строне улицы.
Поджигаем соломенные крыши. Только не оборачиваться - дальше!
Перед старой халупой босой старик.
Седая борода, посох.
Слепой!
- Хлопцы, солдатики! Не губите! Битте! Ради Христа прошу! Дом сгорит - где я зимовать буду?
Господи, как же тошно, он ведь крестится почти как мой дедушка.
Отворачиваю пламя. Быстрей отсюда. Дальше, дальше....
Навстречу штабной унтер.
- Ты что солдат, приказа не слышал! Ну-ка назад, закончить дело!
Стою, как вкопанный. Я не хочу! Я не могу!
Офицер выхватывает пистолет и целится мне в голову.
– Бегом, дерьмо!
Нарастающий гул, пулеметная очередь.
Унтерофицер отлетает назад, моя каска летит за ним следом.
Русский истребитель делает разворот над полем пшеницы...
***
Лето сорок четвертого. У нас кончается еда и боеприпасы.
Кругом раненые.
По расположению поползли слухи.
Поздним вечером объявляют общий сбор.
Оберст с воспаленными глазами держится уверенно, говорит громко.
- Господа офицеры! Солдаты! Наша часть попала в котёл.
Кольцо сжимается. Через три-четыре дня нас уничтожат.
Наделённой мне властью освобождаю вас от присяги.
С этого момента вы больше не военнослужащие немецкой армии....
***
Нас двадцать человек. Три офицера ведут на запад.
У них карты и уверенность, что просочимся.
Двигаемся лесами, подсолнечными и кукурузными полями.
Питаемся ягодами, кукурузой и тем, что находим по дороге в брошеной технике.
Шестьдесят километров за пять дней. Пока нас никто не видел.
Пять часов утра. Мы уперлись в реку. Переплывать по светлому нельзя.
Решаем отсидеться в подсолнухах до прихода темноты.
Выставляем часовых. Располагаемся.
Сосед устраивается основательно. Каску на землю, сверху сложенная шинель. Восседает как в кресле. Пару часов тишины. Дремлем.
Наша очередь заступать на пост. Эрих поднимает каску.
На его лице непонятная гримасса.
Взгляд упирается в передавленный телефонный провод.
Как же ты так, камерад? Ведь это....
Зовем лейтенанта. Поздно. Со стороны леса резкий голос из мегафона:
- Солдаты, вы окружены. Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь.
Выходить по одному, без оружия.
Руки за голову!
Через пять минут открываем огонь на поражение....
- Все вышли??? Таак. Офицеры, десять шагов вперед!
Маленький русский капитан стреляет из пистолета в затылки.
Один, второй...
Молоденький оберлейтенант неожиданно поворачивается.
- Что сука, страшно стало!!? - ревёт коротышка, а я и в лицо могу.....
***
Советский колхоз под Донецком. Я уже немного понимаю русский.
Наша бригада из семи человек убирает пшеницу.
Теперь наш начальник староста - дедок лет шестидесяти.
У него винтовка и строгий взгляд.
Он водит нас строем, а иногда угощает махоркой.
Каждый раз, возвращаясь с поля, минуем колхозную маслодавку.
В метре от тропинки, за низкой плетенью, сложенные в стопки остатки жмыха. Господи, какой же тут густой запах!
Никогда не думал, что подсолнечное масло так сытно пахнет!
Сегодня у деда хорошее настроение.
Он останавливается, прикуривает, обводит всех пристальным взглядом.
- Ну что, Гансы, голодные? – дак и мы не жируем... я сейчас слегка вперед продвинусь, покурю, а вы тут быстро жмыха пожуйте, если зубы ещё остались...
В эту ночь мне приснилась мама.
Она замешивала хлебное тесто с семечками.
***
Полуторка.
Это слово ассоцируется у меня с женщиной-водителем и деревянным кузовом.
Какие же в нем огромные щели! Самый разгар уборки.
Вой моторов до отказа груженных машин стихает за поворотом оставляя на земле дорожку из зерна. По ней можно с закрытыми глазами пройти все восемнадцать километров до зернохранилища. Однажды рано утром нас туда привозят.
В огромном деревянном сарае запах пыли и плесени.
Наша задача-собирать нижний слой проросшей, прошлогодней пшеницы в мешки и высыпать её сверху, - туда где зерна ещё сухие.
Но так же нельзя!
Молчим. Наше дело – работать.
***
Зимой меня назначают истопником в колхозную пекарню.
В три часа ночи начинаю растапливать большую печь.
Дров практически нет - зато есть много соломы. В четыре появляются пекари.
Они замешивают тесто, раскладывают его в формы и вопросительно смотрят на меня. Я демонстрирую побелевший свод печи и аккуратно выгребаю остатки золы из горнила.
- Зер гут ! – смеються тетушки, ставят формы в печь и закрывают заслонку.
Через час мне позвлено выгрести остатки из форм – теплые крошки душистого ржаного хлеба.
***
Девятое мая 1945 го.
Подвыпивший комисар в новенькой форме выстраивает нас на рассвете.
Похоже пришла наша очередь....
- В общем так, фрицы. Войну вы просрали, суки! .... А никто и не сомневался!
Но людей сколько сгубили! – мать вашу!
В расход бы вас всех.... да праздник у нас нынче... Живите.
С этого дня Оксана стала угощать меня молоком.
***
Седьмое ноября сорок пятого. Я выучил слово «революция».
С самого утра Оксана хлопочет у печи - готовит праздничный ужин для всех колхозных бригад. Несколько огромных кастрюль кипят вкусными запахами мяса и овощей.
Снаружи сигналит трофейный студебеккер.
Выгружаю из кузова четыре тяжелые фляги.
Знакомый запах. Неужели это.... Облизываю пальцы. Не может быть!
ПИВО!!!
Заметив блеск в моих глазах Оксана хмурится и грозит пальцем.
Народ расходится под утро. Уходя последней Оксана одними глазами указывает на нижнюю полку кухонного шкафа. С замиранием сердца, отодвигаю занавеску и расплываюсь в улыбке. Граненый стакан c пивом!
Быстро, почти залпом. Непорядок конечно, но какое удовольствие!
Ячменное. Три года. Почти забытый вкус.
Оксана Ты ангел!!!
***
Зима. Мы строим жильё, живём в старом бараке и ужасно мерзнем. Каждый из нас старается за день насобирать щепок и затолкать их в сапоги или за пояс.
Охранники молча забирают себе половину. Они хоть и в шубах, но печку в хате тоже топить надо. Наша буржуйка прогорает за полчаса. В комнате становится теплее. Можно снять сапоги, немного расслабиться и постараться заснуть.
Сладкая дрёма медленно обволакивает, и я вижу огромные сугробы в Баварском лесу. Наша лошадка бежит рысцой. Мне тепло и уютно в санях.
Отец оборачивается и говорит: спи спокойно,сынок, у тебя всё будет хорошо.
Голос отца знал, что говорил. Зимой 1949 го я вернулся на Родину. Три года спустя смог обнять старшего брата, а трое средних так и остались лежать в русской земле...