15-21 августа 2012 г.
исторический детектив
ГОЛЫЕ КОРОЛИ
Глава десятая
Анатолий Гончаров
Уже и не вспомнить, сколько лет отсидел Ходорковский в Краснокаменской колонии общего режима к тому времени, когда сподобился написать первую статью о крахе либерального олигархата в России. Обреченный олигархат коллективно содрогнулся. Что это? Жалоба нефтяного ковбоя, вымостившего ЮКОСу дорогу в Нефтеюганск трупами несогласных? Окаянное покаяние? Страстная заявка на статус политзаключенного? Слово к народу, который пока не сидит?
Первый смысл: я больше так не буду. Второй: я буду, но не так. Третий: олигархи, не почивайте на бабках - конец крадется незаметно. Четвертый: если олигарху сделали худо, значит, это кому-нибудь нужно. Пятый смысл, упраздняющий все предыдущие: это нужно всем.
Росла и ширилась в либеральных кругах паническая тема: как уберечь олигархат от нахлынувшего страха и сохранить немереные баксы, полученные не там, где их выдают? Уходящий президент прозрачно намекнул, что не прочь помиловать вставшего на путь исправления Ходорковского. Приходящий намека не услышал: «Будет сидеть, я сказал!»
И МБХ по-прежнему сидит, сочиняя на досуге покаянные статьи о внезапно вспыхнувшей своей любви к России и власти: «Я хочу жить, работать и умереть здесь. Хочу, чтобы мои потомки гордились Россией - и мною как частичкой этой страны, этой уникальной цивилизации...»
Получилась не просто статья, это был тюремный манифест нечаянного патриота. Внесистемная оппозиция, тусующаяся в геттоистской замкнутости Садового кольца, была ошеломлена: столько лет домогались покаяния от коммунистов, а покаялся олигарх номер один, полюбивший власть и Путина, который и есть власть. Как такое могло случиться? И что случилось, если любимец либеральной Москвы, образец и надежда воровского менеджмента первым соскочил с этой карусели?
Память у компьютерных хомячков короткая. Не Ходорковский первым заявил о своей любви к власти и государству. Это другой олигарх - Александр Смоленский, ныне почти забытый, в 1998 году исповедовался в газете «Коммерсантъ», чтобы назавтра не проснуться в Матросской Тишине. Вслед за ним успешный гешефтмахер Петр Авен кинулся стучать верноподданническим лбом в том же направлении: «Обеспечить порядок в стране может только сильная власть. Не допускающая исключений. Неподкупная. Способная наказать...»
Но еще до них, до всех кающихся, был Николай Бухарин, историческая личность, почти святой член партии, настоящий большевик, несостоявшийся любовник жены Сталина - Надежды Аллилуевой. И вполне состоявшийся, по выражению Ленина, «любимец партии».
Это гордое имя «Ниночка»
Пока Троцкий самозабвенно солировал, исполняя лебединую песнь Революции, и высокомерно уязвлял Сталина, прагматичные душеприказчики российских государственных переворотов на всякий случай лепили из «мягкого, как воск» Бухарина реальную замену неизлечимо больному Ленину. Рядом с Бухариным всегда находился неслышный друг и будущий тесть Михаил Залманович Лурье-Ларин, заботливо подставивший «лицом и станом пригожую Эсфирь» перспективному большевику Артаксерксу. Говоря языком небиблейским, Лурье подложил в постель Бухарину свою несовершеннолетнюю дочь Аню. Отчасти Бухарин был уже подготовлен к роли большевистского Артаксеркса предыдущей Эсфирью - второй по счету женой, которую, как ни удивительно совпадение, звали Эсфирь Исаевна Гурвич. Однако ретивая партийка в силу неярких природных данных довольно скоро утратила идеологическое влияние на «Бухарчика».
Правда, особого значения это не имело. Истинную национальную окраску российской революции Бухарин увидел и понял еще раньше, едва ли не с гимназических лет, когда они с Гришей Бриллиантом-Сокольниковым и вечно немытым Ильей Оренбургом открывали для себя бездну «темного демона разрушения» Генриха Гейне и сколачивали молодежные кружки будущих мстителей. В ходу была дикая мысль Петра Вяземского, впоследствии проклятая им самим: «Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России».
Научиться любить невозможно, а ненависть легко откладывает в пустой душе тяжелые кристаллы зла. Надо отдать должное «огранщикам» этих кристаллов. Если не принимать в расчет Троцкого, которого уже можно было не принимать в расчет, только он об этом еще не догадывался, лучшей кандидатуры на советский трон в переходный период было не сыскать.
«Ниночка», как звали Бухарина партийные друзья и товарищи, был русским, презиравшим «страну Обломовых», был профессиональным революционером, то есть человеком без определенных занятий, был горячим поклонником проповедей Александры Коллонтай-Домонтович о свободной любви, и был, как уже сказано, «любимцем партии». Не любовником, как Троцкий у Революции, а именно любимцем, балованным дитя, которому в отличие от любовника прощается почти все.
Конечно, несколько странно, что у большевиков - сплошь какие-то не вполне здоровые идеологические вожделения и ревнивые оппозиционные привязанности, но это своего рода революционный стандарт. «Ниночку» присмотрел на склоне своих лет не кто-нибудь, а бывший народоволец, бывший «народноправец», бывший эсер и бывший хасид - настоящий «революционный коммунист» Марк Андреевич Натансон.
Мистический жрец топора, кинжала и револьвера для начала втянул Бухарина в свою левую фракцию в 1918 году, но только на том дело тогда и кончилось. Неожиданно почил неутомимый Натансон, и уже к середине года Бухарин сообразил, что «революционные коммунисты» никого всерьез не интересуют, а к октябрю публично и гневно осудил деятельность осиротевшей фракции.
Последняя блажь Натансона скоро забылась, но Лурье-Ларин с его подачи глаз на Бухарчика положил. И не ошибся. Если пламенный Троцкий придумывал политические платформы для себя одного и уже этим становился непредсказуем, а управляем-то и всегда был с большим трудом, то славный и добрейший Николай Иванович, мнивший себя «апокалипсическим радикалистом», управлялся со стороны легко и не капризно. Правда, при одном непременном условии: где-то рядом постоянно должна звучать «адская музыка любовных рыданий и утех», перемежаясь благоговейным почитанием его романтической личности.
«Ниночка» желал, чтобы его обожали. Почему нет? Его таки обожали две Эсфири, одна из которых была настоящей, боготворили слушательницы Промакадемии, отечески любил пролетарский вождь, не считая самого Лурье - скрюченного каким-то вырожденческим недугом «друга и тестя», который был старше зятя всего на шесть лет. Что касается чувств первой жены, то их нельзя принимать в расчет, поскольку Надежда Лукина приходилась Бухарину двоюродной сестрой.
«Старик» Лурье не без помощи «Ниночки» решал свою локальную задачу проникновения в партийные верхи и довольно скоро решил ее, к неудовольствию Ленина, который раздраженно назвал новоиспеченного члена ЦК «лицом малоиспытанным». Ошибался Владимир Ильич. Малоиспытанному лицу не поручили бы ответственную задачу воспитания «левого коммуниста» и «правого уклониста» Николая Ивановича Бухарина в духе преданности идеалам ветхозаветного народа, и не похоронили бы это «лицо» у всеприимной Кремлевской стены, где оное поко-ится и доныне. В отличие от того же Бухарина, скажем.
Официальным зятем Лурье стал Николай Иванович только в 1934 году, когда Анне исполнилось восемнадцать лет, а неофициальным... Что тут сказать? Бухарин упивался бездной Генриха Гейне, именуя его в своих статьях «поэтом освобождающейся плоти», и коль сам родитель всячески способствовал столь раннему освобождению, то и сказать по этому поводу нечего. К тому же самого Лурье поторапливал пугающий алгоритм политических процессов. Сталин, заметно укрепивший свои позиции в партии и государстве, уже выкинул из страны Троцкого. Никого не подпустив к опустевшему креслу вождя, прочно угнездился в нем сам. И вовсю громил зиновьевско-каменевскую оппозицию.
Таким образом думать предстояло уже не о наследовании Ленину в ходе относительно мирных внутрипартийных борений, а о надежной и реальной альтернативе «восточному деспоту», устранить которого теперь можно было только силой. Раньше одна эта мысль способна была на всю жизнь напугать «любимчика партии». Да и прежняя Эсфирь, знавшая его, как обкуренные два пальца, и будучи сама активной участницей октябрьского переворота, давней сотрудницей «Правды», не могла вдохнуть мужество в душу потенциального вождя, а напротив, могла в самый неподходящий момент необратимо покорежить его светлый образ, ибо блудил Николай Иванович нестерпимо.
Эсфирь ему заменили. Новой прилежнице 43-летнего Бухарчика только-только сравнялось пятнадцать. В ту пору он был знаменит и все еще при должностях, хотя членства в Политбюро и лишился, компенсировав его званием академика. Занимая по-прежнему высокое положение в партии, Бухарин руководил центральными органами печати, возглавлял Коминтерн, входил в президиум Совета народного хозяйства и ЦИКа, что уже само по себе оправдывало родительские жертвы Лурье-Ларина. И вообще, кто сказал, что хорошо пристроить дочь - для Лурье жертва?
Ученики так называемой «школы Бухарина» - Марецкий, Астров, Айхенвальд, Розит, Гольденберг, Цейтлин и прочие птенцы будущего «Параллельного антисоветского троцкистского центра» возглавляли ЦК комсомола, журнал «Большевик», «Комсомольскую правду», «Ленинградскую правду», Московскую Промакадемию, Академию коммунистического образования, занимали ключевые посты в Госплане и Госснабе СССР. Это означало, что пресса, идеология и в значительной степени экономика находились в надежных руках управляемого Бухарчика. Чтобы приучить страну к имени будущего отца нации, в его честь были названы проспект в Москве, трамвайное депо в Замоскворечье, несколько ткацких фабрик и общественных библиотек, а также две таможни и один рабфак.
Дальнейшее в какой-то мере зависело от самого Бухарина. Он старался. Но чем сильнее старался, тем больше допускал ошибок. И тем более страстно каялся перед Сталиным. Даже писал о нем высокопарные стихи, а в личных письмах «дорогому Кобе» уверял не в преданности - в несказанной любви: «Тебя лично я снова научился не только уважать, но и горячо любить».
Выступая, уже в последний раз, на Семнадцатом съезде партии, он десятикратно упомянул имя Сталина и всякий раз с эпитетами, превосходящими предыдущие. А в конце провозгласил здравицу в честь «славного фельдмаршала пролетарских сил, лучшего из лучших - товарища Сталина».
Между тем «лучший из лучших» уже знал, что за несколько дней до съезда Бухарин тайно встречался с заговорщиками, уславливаясь о тактике совместной борьбы с «фельдмаршалом». О чем думал Сталин, слушая пылкие славословия Бухарина? Может быть о том, что никому из ленинской гвардии нельзя доверить даже сапожную мастерскую в Тифлисе.
Еще более пылкие словеса Бухарин адресовал Надежде Аллилуевой, таких она не слышала ни от кого - завораживающие, страстные, молящие о взаимности. Случилась ли та взаимность, неизвестно, однако словам «безответно влюбленного» поверила. Поверив, обвинила Сталина в жестокости и нравственной тупости по отношению к непорочному Николаю Ивановичу: «Он чистый и честный человек». А «чистый и честный» замышлял забраться в супружескую постель отца народов, рассчитывая тем самым организовать активную поддержку в кремлевском тылу. Через постель ли, только ли через словеса, но этой поддержки он добился, однако вызвала она совсем не ту реакцию «фельдмаршала». Тот быстро понял характер поползновений «Ниночки» и показал Наде кое-какие документы, из которых ей открылось, сколько девочек прошло через постель этого «радикалиста освобожденной плоти». Едва ли многие из них были старше их Светланы. «Какая мерзость! -закричала Надежда Сергеевна. -Все вы грязные шакалы! Злобные, похотливые карлики, связанные круговой порукой!..»
Она погрузилась в тяжелую депрессию. Видимо, отношение к Бухарину было серьезным, во всяком случае - романтически возвышенным. А у того? С какой стороны ни смотри - сплошная грязь. Такой же «шакал». И даже хуже. Улестил, увлек, играя роль нежного воздыхателя, а на деле подбирался через нее к Сталину. Может, не следовало ворошить грязное белье «любимца партии». Могло ли не произойти трагедии, если бы она прочитала не показания тринадцатилетних школьниц, а хотя бы вот эти строки: «Руководитель делегации Бухарин Н. И. имел в Париже тайную встречу с лидером меньшевиков Ф. Даном, в ходе которой были зафиксированы следующие его высказывания о ситуации в партии и роли т. Сталина: «Этот маленький, злобный человек, не человек, а дьявол», «Сталину, к сожалению, доверяет партия, он вроде как символ партии - вот почему мы все вынуждены лезть к нему в хайло», «Изменений ждать нечего, пока жив Сталин...». Нет, ничего бы это не изменило в судьбе Нади, она всерьез увлеклась «Ниночкой», и открывшийся обман убил ее. В 1932 году она застрелилась.
Новая тактика политической борьбы за власть, усвоенная Бухариным, представлялась ему очень простой: «В революции побеждает тот, кто другому череп проломит». Иносказания тут не содержится. Уже проникнувшийся претензией на высшую духовность, пропитанный ядом лукавого вождизма, этот невысокий, узкоплечий, почти лысый человечек с редкой, рыжеватой бороденкой и глазами больного фанатика, про которого говорили, что он более левый, чем сам Ленин, готов был «проломить череп» всему русскому народу. Он искренне сожалел, что «русские рабочие, проделав Октябрьскую революцию, не перестали быть русскими».
Поскольку проломить череп сразу всем русским не представлялось возможным, несмотря на полное одобрение этого порыва дорогим тестем и библейской подвижницей, массы следовало срочно перековывать, что было, по мнению Лурье, более разумным и перспективным. Бухарин с воодушевлением откликался со страниц «Правды» изящным философским эссе: «Пролетарское принуждение во всех его формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».
А достигшая совершеннолетия жена Анечка все домогалась у него, почему он - «Ниночка». Значения слова «бисексуал» она не понимала, а Бухарин объяснить не рискнул.
Чешуекрылый озорник
На досуге «Ниночка» увлеченно коллекционировал «чешуекрылых бабочек». Что-то знакомое он видел в их бесконечном порхании. Он сам с легкостью необыкновенной переходил из лагеря крайне левых на позиции крайне правых и тотчас же начинал готовить себе обратный путь, как из постели в постель. Анечка называла Бухарина «чешуекрылым озорником», охотно соглашаясь с тем, что он гениальный философ и писатель, хотя с трудом постигла, какой чепухи понаписал ее академик, только много лет спустя.
Сам Бухарин очень любил, когда его называли серьезным экономистом и блестящим литературным критиком. Основания к тому имелись. Исповедуя расстрел как метод выработки коммунистического человечества, он в процессе личной эволюции выкинул смелый экономический лозунг «Обогащайтесь!» Вскоре сообразив, что здесь как-то не все идеологически здраво стыкуется, поделился своими экономическими раздумьями на страницах «Известий»: «Если мы будем проповедовать в деревне накопление и одновременно пообещаем и устроим через два года восстание, то накоплять будут бояться».
Это озарение бухаринской мысли привело Троцкого в состояние восторженной истерики. К счастью, никто, кроме него, кажется, не заметил, что Бухарин опасно проговорился: о каком восстании и против кого могла идти речь? Правда, если никто не заметил, то это вовсе не означало, что не заметил и Сталин.
В ходе зарубежных встреч и в конфиденциальных письмах опытные наставники втолковывали раздумчивому экономисту и политическому озорнику, что эволюцию массового сознания необходимо последовательно и упорно продвигать в сторону «общечеловеческого мышления», то есть признания двухпартийной системы американского образца, Билля о правах 1791 года и фондовой биржи как наиболее совершенных изобретений человеческого ума. Бухарин, безусловно соглашаясь со всем этим, имел претензию сказать и свое громкое слово в экономике, политике, культуре. Что касается экономики, тут он был прав на все сто процентов: «накоплять» под дулом винтовки будут бояться, в этом деле дураков на Руси повывели.
Экономический стало быть, тезис академика не противоречил истине. В политике... Здесь трудно судить, кто был неправ больше, кто меньше, потому что сравнивать не с чем: политики как таковой не было, а был «красный передел власти» и жестокая борьба в Политбюро за эту власть. Ну а диалектика не была коньком Бухарина, что еще когда-то подметил Ленин. Но годы шли, академик постепенно самообразовывался и в своей «Азбуке коммунизма» уже рискнул изложить собственное теоретическое истолкование диалектики: «Если я съем твою жену - это хорошо, а если ты съешь мою -это плохо...»
Сталина этот пассаж покоробил. Его Надежду убивали с нежностью, хоронили со страхом, а вспоминали с циничным равнодушием «Любимцу партии» он мог простить многое, даже двурушничество. Надежду простить не мог. Впрочем, не только ее.
Академически самовыразиться в русской культуре Бухарину удавалось не слишком ярко. Но не только потому, что бездарен был до удручения. С одной стороны, он продолжал восхищаться Гейне, который верно служил немецким пером своему народу и заявлял об этом открыто: «Польский еврей со своей грязной шубой, населенной бородой, запахом чеснока и картавым жаргоном все же приятнее для меня, чем иной барин во всем своем государственно-ассигнационном величии». С другой - Бухарин с особым усердием громил русскую культуру, выбирая в жертвы тех, кем более всего дорожили в России: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого «национального характера».
«Ниночка» положил начало травле великого поэта, а точку поставил Карл Радек 16 июня 1926 года в статье «Бездомные люди»: «Есенин умер, ибо ему не для чего было жить. Он вышел из деревни, потерял с нею связь, но не пустил никаких корней в городе... Он пел, как поет птица. Связи с обществом у него не было, он пел не для него. И когда, наконец, это ему надоело, он перестал петь».
Есенин перестал петь, а «бездомным людям» в России давали понять: покончив с поэтом, возьмутся за его почитателей. Остатки русской интеллигенции не представлялись достаточно податливым материалом для выработки коммунистического человечества. Здесь требовался иной подход. Еще раньше Бухарина это понял Троцкий: «Мы покажем, что такое настоящая власть! Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного! отупения, до идиотизма, до животного . состояния...» Переворот в Советском Союзе и физическое устранение Сталина были запланированы на май 1937 года. Однако вместо этого «кремлевскому волку» разом сдали около восьми тысяч активных участников заговора. Зарубежные вдохновители переворота стали опасаться, что дорвавшиеся до власти троцкисты не сумеют противостоять набиравшему силу Гитлеру, и переиграли расклад.
26 августа 1936 года были расстреляны Зиновьев и Каменев, ближайшие сообщники Бухарина. Он немедленно отразил свое отношение к этому событию в письме Ворошилову, рассчитывая, что его прочтет и Сталин: «Что расстреляли собак - страшно рад».
27 февраля 1937 года «любимец партии» был арестован сам прямо на пленуме ЦК. Из тюрьмы за один год он отправил Сталину 43 письма. Тот вначале читал их, преодолевая естественное чувство омерзения, а потом читать бросил. Смысл многостраничных посланий сводился к нескольким строкам, звучавшим истеричным воплем отвергнутого любовника: «Я стал питать к тебе чувство родственной близости, громадной любви, доверия безграничного... Мне было необыкновенно, когда удавалось быть с тобой. Даже тронуть тебя удавалось. Я пишу и плачу...» «Ниночка» хотел только одного - жить. В любом обличье, на любых условиях, под любой фамилией, о чем и умолял Сталина. Никому другому Бухарин из тюрьмы не писал. В том числе и Анне Лариной, арестованной вскоре как жена врага народа. Его расстреля ли 13 марта 1938 года. Анна почти 20 лет провела в лагерях.
Спустя полвека после расстрела, 3 декабря 1987 года, «Московские новости» опубликовали вдруг «последнее письмо» Бухарина своей жене, озаглавленное как послание «Будущему поколению советских руководителей». В нем он осуждал сталинский террор и завещал бороться с тоталитарным режимом. Откуда взялось «последнее письмо», если не было и первого, Анна Ларина объяснить не умела. Лишь твердила, что оригинал уничтожила, а текст заучила наизусть и пятьдесят лет «хранила его в своей памяти».
Не в своей памяти и не пятьдесят лет, а всего лишь пару недель, в течение которых главный редактор ультралиберального «Огонька»; Виталий Коротич и главный редактор «Московских новостей» Егор Яковлев сочинили этот вдохновенный «тюремный манифест». Писали и плакали. Как бы чего не вышло...
17-19 июля 2012 года
Продолжение в следующем номере.