(Продолжение рассказа Заклад скелета)
Да, здорово я пострадал от своего непродуманного инфернального выхлопа. Лишился почти трети коллекции, правда, слил порожняк, который уже прискучило слушать. Надо все-таки расти, а на Мике Боксе, Мэни Чарлтоне, Оззи Осборне не здорово полетаешь. Правда жалко Джона Майяла и Брайна Мэя, но ничего, «Блюзбрекерсов» можно подкупить, а «Квины» - те же последователи «Хипов», только перфоманса больше, и Хендрикс ранний без фирменного драгового чеса.
Ниче, думаю, пора переходить на Заппу, Есов, ЕЛП и всех околоплодников арт и прогрессив рока.
Ломанулся к брателле подколодному – жучку с тучи, мажущему запиленные пласты вазелином для радуги, битому раз в квартал обиженными студами, у которых продукция, правда, никогда не скакала, но после первой вещи баркас снимателя слезал с катушек и юзил льдовой раскоряченной коровой прямиком к центру. Надо было грузить тонарм плавленым сырком, а то и мыть пласт шампунем. Всегда облом был приподнятым, надо же, посреди «смо-ок он зе во-та», игла, напитавшись вазелином, беспрепятственно начинала гулять по массе. Слышались возмущенные – задавлю урода, тулить обсмоктанную туфту западло за полхаты, урыть барыгу, да Заратустра не велит, кило портвеша жалко, с чувихами бы принял.
С порога спрашиваю – у тя Заппа без вазелина е?
- А как же, товар вдумчивый не ходовой, пилится меньше, зачем лоск наводить? Е два студийника «Дядя Мясо», «Горячие крысы» и концертник «Вака Джавака».
- Богато.
- А че, специфика, у других и того нет.
Пощелкал зубом на «Таркус», «Трилогию», «Фраджайл» и пошел решать вечные задачи по поимке золотого вуалехвоста. А че, дело молодое, вешать нос органом размножения и жить анабиозным пресервом не в моих правилах, все равно надо штифты мазать и ежедневно апробировать тали парусного такелажа. Все-то оно конечно, хорошо, но занозка осталась.
Сбираю своих гитарных иглсов, барабаноида и тепло спрашиваю насчет сегодняшнего числа. Оказывается, незаметно так подкралась оконцовка года. У народа на уме настроение разгладить морщину на лбу и начать репетиции по удариванию во все тяжкие. Мы же, с соблюдением принципов демократического плюрализма поможем ему в этом, ибо как без песни, помогающей нам жить, можно предаваться исконной русской забаве?
- Андэстенд, ферштейн, энтендидо?
Закипела работа, пробили институцких брачующихся, наличие официальных вузовских сходняков и крупных конторских обязонов. Результат был ошеломляющим. Выходило, что нам только в ближнем круге надо отыграть более сотни халтур. Конечно, если забить на учебу, и распределить всех страждущих по утренникам, полдникам и вечеринкам, то все равно не осилим и третьей части. Так ведь всем надо именно на вечер. Нечего делать, отобрали самые перспективные проджекты, наканифолили смычки, скучковали репертуар: для комсомольских смотрящих «Александрина» с «Ясем, косящем конюшину», для падре невесты: про холостых парней на улицах Саратова. Конечно, когда повышается внутренний градус, то душа требует «Рыбачку Соню» и «Сердце», которому не хочется покоя. Для контингента категории «премиум-люкс»: «Пёпл ин рок», желательно весь и первые зарубы со второго и третьего «Цэпов». Для канифасного комфортняка – «Битлы» до «Белого альбома», для пэтэушников – «Криденсы», для чувих с загадочными ногами и чуваков с лежалой стекловатой на головах - «Джесро талл» и «Гранд фанк рэйлроуд», а для шизофренической колыбельной, от которой запросто могут рухнуть перекрытия – «Сэтисфэкшн» незабвенных «Роллингов». Вот, так-то.
Началась гонка на ездовых собаках за улыбку скуластой креольской принцессы.
Первым выпал топот в педе. Нас встретил гулкий вестибюль с местом около единственной розетки и море тетенек неопределенного возраста, утраханных историей советской педагогики с неизменным доминирующим харьковским детским колонизатором Антоном Семеновичем Макаренко и застенчиво проявленной Марией Монтессори.
Да, стилем здесь не пахло. Почти у всех были косы, или эконом-кукиши на теменной области. Немногочисленные мальчики с внешностью библиофильных неофитов, чувствовалось, катили на роли Элвисов Пресли, или Жанов-Полей Бельмондо, причем, они это сознавали и с честью несли непомерную ношу тщеславия, которую мы в одночасье отобрали у них.
Вначале дела по продвижению высокой дирижабельной музыки шли с натугом, хотя музцерберов не наблюдалось в ближайших окрестностях. Все вяло передвигались, напоминая своей задумчивостью свежеприготовленный мясной фарш. Продуцированные звуки вязли в этой биомассе, как в рулонном утеплителе. Легче было сыграть экосез для уличных кариатид, или песню про всегда живого Ленина на районном партхозяйственном активе.
Но потом, что-то изменилось в педагогическом архетипе. Видимо уханье си бемоля проломило защитную коросту и плененная на многие годы энергия начала высвобождаться. Как-то начали расплетаться косы, распадаться теменные кукиши, в коровьих глазах появился первородный блеск, вялые конечности напружинились. Бибколлекторные мальчики тоже метаморфировались, но только с одной стороны. У них появилась ухарская наглость местечковых хулиганов. Они стали громко орать, хохотать и довольно бесцеремонно обращаться с вверенным половым сословием.
Апофеозом всего было коллективное подбрасывание в воздух женских учительских тел. Все было бы хорошо, если тела постоянно ловились, но были моменты, когда разгоряченное дрянным алкоголем мужское внимание внезапно отвлекалось, и расслабленное туловище русалочьи плюхалось на довоенную метлахскую плитку. Сначала я содрогался от ужаса, потом немного привык, потому, что девицы уж больно профессионально группировались в воздухе. По-видимому, это была давняя, много раз апробированная институцкая забава.
Внезапно выключился свет, и тут началась беспрецедентно-разнузданная вакханалия. К нам потянулись сотни рук. Инструментал захлебнулся, только некоторое время дергался хэт и наш Гиллан неистово кричал- А-НА-НА-НА!!! Как в песне «Пёплов» «Кровопийца».
Свет снова зажегся, но электричество вырубилось в единственной розетке. Это был тонкий иезуитский ход. Девицы спешно поправляли задравшиеся юбки, сползшие очки, сбившиеся прически.
Оказывается, церберы были здесь, они только наблюдали за нами из недоступного места. Ожил раструб громкоговорителя. Голос, будто, объевшийся металлических опилок, безоговорочно возвестил об окончании вечера. Немного помедлив, он все-таки, смилостивился и разрешил два спокойных танца под идеологически выверенную музыку.
Официоз с мордой пинчера доктора Добермана и здесь одержал полную победу. Вновь засветились сигнальные лампочки «Регента» и поддельного «Вокса». Но нам расхотелось играть. Единственным стимулом оставался гонорар за отыгранные танцы. Ну не будешь же ты бодаться с трехдюймовой металлической дверью бомбоубежища?
В отместку идеологическому дирижеру, мы в качестве спокойняка продернули роллинговскую «Эс тиас гоу бай» и коварную «Сэтисфекшн».
Если первая породила плач педагогической Ярославны, то вторая с сокрытой разрушительной энергией статически наэлектризовала весь воздушный объем. Казалось, что в вестибюльном поднебесье скопился грозовой фронт. Наконец, все это вылилось в то, что в большой люстре внезапно перегорели почти все лампочки и в спасительном полусумраке снова начали вызревать опасные движняки. Но это длилось недолго. Доберман обесточил нашу розетку и будничным голосом поблагодарил всех за приятно проведенный вечер.
Через несколько минут на втором этаже в профкоме я получал от чистого пана Вотрубы из кабачка «Тринадцать стульев» пухлый конверт с деньгами. Воображение нарисовало мне несметную сумму, но я просчитался, ибо там наличествовали затасканные рубли и трояки. Я, было, хотел сказать что-нибудь насчет паперти, но воздержался. От человечишки исходила такая мощная волна кислотности, что у меня немедленно появилась изжога. Еще минута, и мой желудок переварит сам себя. Наверно, находясь в таком же терминаторном состоянии, неведомый исполнитель впервые изобрел кислотную музыку.
На улице нас ожидал сюрприз. Около нашего, загодя оплаченного Пазика ожидала большая группа раздухаренных педагогинь. Видимо, это были самые сливки здешнего бомонда. Задорно блестя очковыми линзами, они объявили, что поедут с нами, хоть на край света. Мы почему-то сразу им поверили. Им искренне захотелось хоть на вечер вылезти из перекисленного институтского рассола. Мы, как никто, их понимали. Ведь у них были нормальные тетачьи сердца с нормальными чувствами, нерастраченной нежностью и в меру сумасбродными мыслями.
Они заполнили каждый кубический дециметр полезного объема, лишний раз, подтвердив аксиому – «в тесноте, да не в обиде». Водила восторженно охал, неустанно повторяя, что прямо с завтрашнего утра начнет брать уроки игры на шестиструнной гитаре.
Наш клуб всегда славился обилием заначенного спиртного, но вот с закусью всегда была закавыка. Мы уже продумывали дерзкий налет на близлежащее кафе, но трогательно извлеченная из девичьих сумок аппетитнейшая снедь, состоящая из сала, вареной картошечки, яиц, разносолов и трехлитровой банки сливового сока с намешанной водкой поразила наше коллективное сердце. Дамы основательно подготовились. Во всем этом чувствовалась уверенная рука и давняя практика. Но нам было в лом интересоваться подробностями. Надо жить сейчашним искрометным моментом, а не выяснять вчерашние подробности.
Как хорошо, что студклуб находился в отдельном помещении, и институтским вахтерам не был слышен усиленный бас Роджера Гловера, брэки Яна Пэйса и кошачьи завывания раскрепостившихся будущих советских учителок…
На следующий день в конец недели выпала студенческая свадьба. Родосы жениха расщедрились и загодя заплатили аж полтора стольника. Окрыленные, мы пораньше приехали в кабак и с особой тщательностью расставили аппаратуру. Растроганный папаша организовал нам интимный перекус с парой зубровок, полудюжинкой холодных Ессентуков, тарелки с мясным ассорти и плошки с баночным венгерским охотничьим салатом.
Великий Боже! Как это было кстати! Мы хрюкали от удовольствия, закатывали глаза, урчали желудками и с шумом сглатывали подступающую слюну. При этом надо было не потерять лицо, пить спиртное, закусывать и запивать сильно газированной минералкой явленное благолепие неторопливо с чувством полного достоинства. Тем не менее, в результате наших этикетных стараний, буквально, через шесть с половиной минут тарелки блестели музейной чистотой, а пустая бутылочная тара застенчиво перекочевала под стол.
Папаша очень обрадовался, обосновав это постулатом –
«кто хорошо ест, то хорошо и работает». Мы дружно поддержали мудрого человека. А тут и брачующиеся подъехали. Нам, опытным лабухам не надо было ничего подсказывать. Грянула маршуха Мендельсона. После, когда утихли панегирики и вытерлись жертвенные соплеслезы, мы осадили атмосферку небитловской «Тилл зе воз ю».
И покатилась душа в рай на полозьях обильно смазанных расторопной зубровочкой. Играли в едином порыве, легко, как дышали.
А хороша свадьба тем, что все действо прошито разноцветными нитками. Вроде регламент одинаковый, но, сколько импровиза и разнообразия готовит каждая минута! Тут еще важно растормошить обывательскую душу на предмет ностальгической мелодии, за которую он будет готов отдать страшно, подумать, чирик. Студики тоже башляют скинувшись столиком по малой. Иногда жалеешь их и отправляешь с пятеркой обратно, но все равно по неумолимой прихоти судьбы, она, словно источник карманного пожара перекочевывает под крышку моего «Матадора» в качестве оплаты за пару следующих песен. А репертуар у нас универсальный на все случаи жизни.
Пьяненький папаша-хлебосол снова увлекает нас за стол с горяченьким. Появляется еще пара зубровок и уже тепловатые Ессентуки. Но нам по басовому барабану. Давно звучит музыкальная подборка, записанная на портативный кассетник. Это наш пал-выручалыч.
В это время мы расслабляемся, ажитированно шутим, спорим из-за какой-нибудь безделицы. После лангета с картошечкой фри, пары жареных куриных деталей все безоговорочно сыты и хотят жарких и отнюдь, не матримониальных объятий.
Ко мне на грудь падает совершенно бухая однокурсница. Перекрикивая музыку, вещает, что ее послал ко мне во-от тот раздолдонутый расквездяй в зеленом пиджаке. Я справедливо возражаю, что на нем вообще отсутствует, не то, что зеленый, но и оранжевый пиджак, на что она охотно поясняет, что пиджак несомненно был, но, вот незадача, она во время танца как-то невзначай, облевала его спину, поэтому, мол, пиджак начисто отсутствует.
Я отечески спросил, что же он сказал, когда посылал ее ко мне.
Она простодушно пояснила, что он послал ее на х..
- И что же я - объект посыла?
- Конечно.
Меня одновременно озадачила и порадовала адресная методика. Смирившись с азимутом географического курсора, я сосредоточился на лице своей партнерши. В нем была одновременно потусторонность ангела, разнузданность вакханки и сосредоточенность функционера высшей категории.
Звенящим шепотом в паузу между песнями она поведала мне, что совсем запуталась в межличностных отношениях.
Я поинтересовался, что за межличностные отношения беспокоят ее. Может быть это деканат, бойфренд, родосы?
Оказывается, ее, буквально, съедают три Я, сидящих в ее теле. Бесконечные диалоги скоро совсем сведут ее с ума. Она даже запила с горя. Утром в журавлиный бачок туалета в старом крыле она запихивает бутылку водки, которая, приятно охлажденная ожидает ее в любую минуту. К вечеру она ее потихоньку убирает.
Я восхитился ее догадливостью и одновременно понял корень ее недуга.
Я предположил, что она сначала запила, а уж потом растроИла собственное сознание. Девица вяло возражала, но чувствовалось, что я был все-таки прав.
Она не отлипала от меня еще два перепляса. Перспектива совместного проведения ночи с симпатичной алкоголичкой как-то не прибавляла мне жизненного оптимизма. Я деликатно отвел ее к подругам. Потом видел ее висящую на таком же пьяненьком студиозисе. Они, как спаянный айсберг дрейфовали по хаотической траектории среди танцующего моря.
Эту ночь я, наконец, выспался на своей кроватке в съемной однокомнатке, утром принял ванну, под «Физикэл грэффити» царственно позавтракал остатками гостинцев, которыми снабдили нас любвеобильные жениховые родосы, причем к алкоголю не притронулся, не понаслышке, по взрослому зная, что начинать пить горячительные напитки лучше после шести часов вечера. Через час завалили музкорни. Стали считать долю лабухскую. Выпало больше, чем три с половиной кати. На четверых чуть ли не по стольнику. Привычно отслюнили по десятке на развитие производства, или на матчасть (струны, палочки, кваки, фузы).
- Да-а, на браках можно конфитюрно жить – мечтательно изрек басист Леша.
- Это точно – откликнулось большинство.
К великому сожалению браков в обозримом будущем пока не предвиделось. Пришлось довольствоваться малостью. Назавтра был назначен институцкий обязон – концерт в подшефной школе малолетних преступников.
Помнится, везли нас туда долго, тряско, нудотно. С нами были две девочки из музучилища. Одна с мясистым лобиком, толстым волосяным хвостиком и взглядом, витающем в нотном Рахманинско-Скрябинском запределье. Другая - с волнистым носиком, темно-шатенистой карешкой и с субтильными конечностями. Они сначала воспитанно помалкивали, потом разговорились. Начали с септаккордов, энгармонизмов и диатонических оборотов, в которых я ничегошеньки не понимал, кончили анализом двух симфоний Густава Малера. Я понял, что таким образом они повторяли учебный материал для зимней сессии.
Я хотел в отместку завести прилипучую сопромутьевскую бодягу про эпюры напряжений, возникающих в нижнем рабочем слое бетонного перекрытия, да вовремя одумался, тем более, под рукой не было ни карандаша, ни бумаги.
Тут я к месту вспомнил и озвучил информацию насчет первого анализа музыкальной критикой битловской песни «Нот э сэконд тайм» в котором некий Уильям Манн писал о тесно слитых септ и нонаккордах с мелодиями, о легких переходах к пониженной субмедианте, естественных эоловых каденциях в конце песни «Дважды не дано», напоминающих последовательность аккордов, появившихся у Малера в конце «Песни о Земле».
Девочки значительно переглянулись, и я понял, что с этого момента заслужил у них непререкаемый авторитет. Для пущего эффекта я дожал, что после оглушительного успеха «Ши лавз ю», Битлз записали эту песню на немецком языке, и звучала она «Си либт дишь».
Мы долго хохотали, пропевая – си либт дишь е, е, е,
си либт дишь е, е, е,
виз лав лайк зет,
ю ноу ю шуд би глэ-эд..
Школа оказалась колонией. Это было никчемное, скучнейшее сооружение из серого силикатного кирпича, крытое тоже серой шиферной крышей. Каково же было наше удивление, когда мы обнаружили, что этот же шифер проник и в интерьер актового зала. Им была отделана сцена, боковые фризы и верхняя кулиса с начертанными на волнистой поверхности волнительными строками о свободе с чистой совестью. Даже трибуна была одета в асбоцементные листы. От этого зрелища нас взяла оторопь, вскоре перешедшая в откровенную скуку. А когда зал наполнился здешними постояльцами, мы вообще впали в ступор. Все аборигены не старше четырнадцати лет были обряжены во френчеобразные робы из серого грубого казинета.
Ситуацию разрядили девочки. Пока мы настраивались, они на довольно приличном пианино бодро заиграли в четыре руки марш Гаврилина. К великому удивлению в сумке с музыкальными прибамбасами обнаружилась литровая бутылка водки «Золотое кольцо». Это было нечто. В режимной зоне обнаружить элитный алкогольный напиток, да в таком сайзе! Самое интересное, что никто из нас не знал, как она туда попала. Мистика, да и только!
Это нас подвигло скрутить запорную арматуру и всем по очереди причаститься, пока девочки самозабвенно отдувались за нас. Разогретая водка на пустой желудок – это прерогатива перекормленных эстетов, абстинентов, склонных к суициду и маргиналов, находящихся в пограничных состояниях. За вспышкой эйфории, последующей после пятиминутной рвотной рефлексии, воцарился торжествующий пофигизм.
А тут и студенточки отыграли свою жизнеутверждающую музыку и вопросительно посмотрели на меня. Я поднял кверху большой палец и закивал головой, что, дескать, мы готовы.
Мы, буквально выкатились на сцену. Пока мужички включали аппаратуру, надевали гитары, я быстро сообразил еще на горячей клавиатуре фортепианную версию «песни о встречном» Шостаковича. Получилось стремно и брутально, как в салуне, заполненном пьяной публикой и поддатым шарманщиком. Всем это явно понравилось, включая наших прикрепленных пианисточек. Зато потом, когда потянулся на тягуне унылый состав советского песняка, нам самим откровенно захотелось орально подружиться с унитазом. Положение не исправили молодящиеся комсомольские песни о горячей вере, что еще потеряно не все, про дальние станции, цветущий багульник и прочую бредятину.
И вот тут-то настал момент «Ч», когда мы, не сговариваясь, заиграли «Ноу риплай», за ней «Айм э луза», потом «Бэбиз ин блэк» с исторической строчкой «Тэлл ми, оу вот кэн ай ду», что пропевалось, «как водки найду».
Мы опомнились только на восьмой вещи «Эйт дэйз э вик», поняв, что проиграли практически половину «Битлс фо сэйл».
Все малолетние преступники, включая суровых надсмотрщиков были, как говорится, на ушах.
- Вот это настоящий воспитательный эффект – говорил за обедом всесильный начальник колонии, который под пельмени после непродолжительных колебаний вытащил из сейфа родную сестрицу выпитой литрашки «Золотое кольцо».
- Вы же пели, что «водки найду», вот и нашли.
Это было очень остроумно.
Выяснилось, что он поручил одному несовершеннолетнему воровану подсунуть для куража батляру стартового бухла.
- Уж больно кислючие лица у вас были – пояснил он.
- Я ведь тоже раньше на кларнете играл, музучилище закончил. Кстати, чьи это котлы?
- Мои – изумился барабанщик – я даже и не заметил.
- Во-от, какие таланты у нас тут проживают.
Уезжали мы в самых лучших чувствах. Нас одарили теплыми собачьими носками, на шеях девочек красовались пестренькие шарфики, а в переметной суме весело позвякивали три литровых флакона с кристалловской водкой.
А кодой с ферматой моего повествования будет рассказик еще об одном концертике, состоявшемся под самый конец года. Мы его должны были отыграть в одном НИИ. Платили аж две бумаги. Там даже работал буфет с бутербродами и не сильно дорогой поддачей. Так, что к началу раздачи музона, народ поднял порог толерантности на небывалую высоту.
С нами подходили брататься целыми отделами. Как вы понимаете, коллективное винопитие не делает всех абсолютно счастливыми. Попадались сублимированные челы с измененной загрузкой, на лицах которых бродили шекспировские чувства. Мы лишний раз порадовались, что взяли с собой «людей в синих халатах» - наших институцких фанов, кэмээсов по боксу и самбо, которые таскали аппаратуру и преданно оберегали наши хрупкие исполнительские тела.
Поскольку перед нами был практически контингент «премиа-люкс», мы решили не размениваться на пустяки и пустились во все тяжкие с психоделическим наклоном. Люд сразу всосал и втянулся. Все, включая нас безумно кайфовали. У многих текли слезы, слюни, сопли. И вот в апогее ревербераторного верчения, я обнаружил в толпе пронзительные женские глаза величиной с кофейные блюдца. Они, излучая, казалось, нестерпимый свет, как гиперболоидные лучи сверлили во мне глубокие дыры. Сначала я жмурился, потом смахнув спасительные слезы, смог сосредоточенно изучить глазную периферию, а она, признаюсь, была насколько же парадоксальной, как и упомянутые кофейные блюдца.
Девушка своим обличьем напоминала существо из неблизкого космоса, или далекого будущего. Ей очень не хватало легкого облегающего скафандра с перламутровым оттенком и всякого потребного в чужих мирах скарба, типа слоконимического переводчика, генератора силового поля и дамского скорчера, стреляющего миллионовольтными разрядами. Волосы ее были цвета застывающей меди, как у Фай Родис из романа Ивана Ефремова. Все остальные лицевые детали были так же безупречны. Остальное было сокрыто толпой.
Около нее кренделем вертелся какой-то модный перец. Конечно, как же может быть одинока посланница грядущих миров. Но меня порадовало, что она относилась к своему волотиле, как к члену пажеского корпуса и безостановочно смотрела на меня.
Следующие музыкальные заводилки игрались без меня. Народ уже кипел, так, что достаточно было летающих гитарных пассажей, псевдомикста Роберта Планта, сцементированного тяжеловесной ритм-группой.
Я давно был в зале обжатый наэлектризованной толпой в потусторонней близости с девочкой из другой галактики. Между нами были парсеки холодного космоса, где атом водорода терялся в кубических километрах вакуума. Вместе с тем, нас соединяли инвольтационные каналы, качающие бездну информации и энергии. Мы даже не разговаривали. Разговаривали наши клетки, митохондрии, рибосомы и вся организованная меж атомарная пустота.
Она, как шумеро-аккадское божество загадочно улыбалась, согревая все вокруг. Но, к сожалению, эта нирвана быстро закончилась. Меня увлекли к выходу чьи-то многочисленные руки. Как-то быстро мы оказались перед дверью запасного выхода. Перед моими глазами оказались прыгающие губы давешнего модного перца. Сейчас он растерял все свое благодушие и напоминал койота, у которого отняли кусок воловьего хряща. Он таращил глаза и брызгал слюной, после чего проскрипел что-то насчет лабания на органе, увода чужой девчонки и получения в морду.
Я отстраненно слушал эту ахинею, а сам вспоминал глаза инопланетянки. Подчиняясь безотчетному импульсу, обернулся назад и увидел ее. Она уже привычно обожгла меня своим взглядом и беззвучно сказала всего две фразы. Я, конечно, ничего не понял, но в меня вселилось вселенское спокойствие. Меня увлекли куда-то на улицу, очевидно бить. Я про себя только отметил, что перец с нами не пошел и пожалел, что поблизости не было друзей в «синих халатах».
Меня загнали в самый угол захламленного внутреннего двора. Их было пятеро. Они стояли в нескольких метрах, и, казалось, аккумулировали внутреннюю злость.
И тут вдруг над нашими головами что-то глухо зашумело, и с черного неба обвалилась белая лавина. Все это непотребство, состоящее из кусков льда и лежалого снега, избирательно накрыло жаждущих мести забияк. Странно, но мне было даже их жалко.
Я неторопливой походкой победителя пересек уличное пространство и опухший от величия насилу протиснулся в дверь.
Вы бы видели побледневшее лицо перца! Живей в могилу кладут.
- Все, отвоевались твои дружбаны, я их всех урыл!
Самое интересное, что это была полуправда.
- Я, тя, белоручного недоумка бить не буду, токо ткну пальцем в твой центр тяжести.
С этими словами я не отказал себе в удовольствии пребольно клюнуть хлыща в солнечное сплетение.
Она стояла тут же, трогательная, целомудренная и возвышенно красивая.
Я, наконец, задал мучивший меня вопрос – откуда ты взялась в этом зачморенном НИИ?
Она ничего не сказала, только тихо прошептала – давай уйдем отсюда.. навсегда…
Зачем мне винил, моднячие вертаки, зарубежная фантастика? Со мной рядом находится самое певучее, самое фантастичное существо Млечного Пути.
Уже вторую ночь мне снится сон, где я силюсь прочитать по губам, что же сказала мне тогда моя ненаглядная. И вот, только теперь мне открылась истина. Она сказала – ничего не бойся, я спасу тебя…