Так Жора, спокойно. Главное не нервничать. Надо обдумать всё спокойно. А то, говорят, что нервные клетки не восстанавливаются. Из-за этой вертихвостки еще и без нервов останешься. А человек без нервов, что? Ходячий труп. Бр-р, даже представить страшно. Вот зараза, мало она из меня кровушки попила, так ещё и всех радостей жизни хочет меня лишить. Если ж я без нервов останусь, я ж на всех реагировать перестану. Что мужик, что баба – всё едино будет. А нафига ж мне такая жизнь нужна? Нет, Жора, давай спокойно, без нервов об этой стерве, под названием жена, подумаем. Вот ё,п,р,с,т!
Как же тут можно без нервов, если она мне изменяет? Да с кем?! С каким-то козлом, который мне и в подметки не годится! Так, а почему он мне в подметки не годится, я ж его не знаю.
Да, какой хороший мужик на неё позарится? Кроме меня конечно. Я-то по глупости, по молодости залетел. А этот-то никак мальчиком быть не может. Слепой он что ли? Так, сколько ж Люське лет? На два года моложе меня. А мне сколько? Так, значит, Гагарин полетел и я родился. А когда он полетел? Вот чёрт, он слетал – ему почет, слава, а мне тут голову ломай! Так, попробуем с другого боку зайти. Кто в это время рулил? Точно, кукурузник с кузькиной матерью. Точно, тогда во всех магазинах одни кукурузные хлопья были с кукурузными палочками. Мать говорила. Да я и сам помню, не дебил, память-то есть. Значит шестидесятник я. Чего я мучаюсь? Надо вспомнить, когда я в школу пошел. Ну, когда, когда – в семь лет естественно. Нет, это ничего не даст. Закончил-то уже при пятикратном Герое, точно! На экзамене про «Малую землю» и «Возрождение» рассказывал. Вот, блин, надо же: он через тридцать лет вспомнил в какой землянке сидел и кому разнос устраивал, а я когда родился, вспомнить не могу! Ну, погоди, зараза! Голову уже из-за тебя сломал. О, прояснилось сразу, точно, в шестьдесят первом родился. Значит мне сейчас тридцать восемь, а ей тридцать шесть. Вот мымра зачуханая, в бабки пора, а она туда же – любовника завела. Женщина – это до тридцати пяти, а после всё – бабка. И сиди не рыпайся. Чепчик на башку одень и вяжи, вари. Это ещё Пушкин сказал.
Точно, в школе проходили, забыл, как называется. Там про честного дядю: у него племянник был, в него деревенская девка втюрилась, а у этой девки была мать. Так ей ещё тридцати шести не было, а она уже в чепчике: солила, варила и слуг бранила. А моя, выдерга, из всего этого только одно и делает - орет по любому поводу. Чепчик, как же напялишь на неё чепчик. Накрутится, нафуфырится, шляпку напялит, туфли на шпильке – и вперед. Пушкин бы увидел, без дуэли бы обошелся. Ага, инфаркт бы был обеспечен. Ей же больше двадцати пяти не дашь. Он бы начал к ней приставать. Говорят, бабник был ещё тот! Ну, то да сё, цветы ей. На колени бухнулся бы, а в самый интересный момент, сколько, мол, вам лет, а она – тридцать шесть. И у него бы инфаркт, точно! Бабке в любви объяснился! Кто ж такое выдержит? А этой, стерве, хоть бы что, она б и глазом не повела.
Она мне тут, на днях, заявила, что, типа: – Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует и не важно, мол, когда он родился и как выглядит. Ну, ты погляди! Шестнадцатилетняя нашлась! Она мне говорит: - Жорик (это она меня так называет), тебе же все семьдесят можно дать: живот с ремня свисает, стрижка под Ленина, любимое занятие – смотреть телевизор, лежа на диване, любимый спорт - побить свой вчерашний рекорд, то есть выпить пива сегодня больше, чем вчера, любимое хобби - сон, а любимая работа – еда.
Ну и что? Да, не люблю я болтаться по театрам и выставкам. И сидеть на кошачьей диете, то есть на сухариках, и лакать минеральную воду - увольте!
Здоровый образ жизни, здоровый образ жизни! Какой же он к черту здоровый, если она зимой на лыжах с гор чешет, а летом на байдарках сплавляется. Я ж с таким здоровым образом жизни без рук и ног останусь или вообще утону. У меня спорт безопасный - лишний раз в туалет сбегаешь и всё. А тут в гипс закуют и пыхти. А про сон вообще пишут, чем больше спишь, тем лучше выглядишь. Да, эти топ-шланги, они меньше десяти часов не спят, так выглядят так, что мужики сатанеют, роем вокруг них роятся. А моя, дура, ни свет, ни заря соскочит и вокруг дома кругами, как собачёнка, носится, а потом прибежит и под ледяной душ, у меня аж мурашки во сне по телу начинают бегать. Сок выпьет, йогурт съест, нафуфырится и вперед. Чучело огородное. Правда, фигурка у неё, ничего не скажешь: стройненькая, как у девочки. Глаза блестят, румянец на щеках. Но это глаза блестят от голода, а щеки красные от злости. Завидует мне, что я встану, теплый душ приму, яишенку из десяти яиц наверну и пивком придавлю. Вот она слюной исходит и злится. Но лучше сдохнет от голода, чем мне уступит. Всё мне назло - упрямая, как осёл.
А тут я замечать стал, веселая ходить стала, что-то мурлычет себе под нос, улыбается главное. С чего, вдруг, её на веселье потянуло?
Спрашиваю - Чего, должность новую предложили?
Нет, - говорит, а сама улыбается.
– Тогда зарплату повысили?
- Тоже нет,- и снова улыбается.
У меня аж кулаки зачесались от такого нахальства.
– Чего ж ты тогда лыбишься? - спрашиваю.
А она мне так нахально отвечает, мол, жизнь хороша и жить хорошо!
Вот тут до меня и дошло. С чего ей жизни-то со мной радоваться? Я, вроде, никаких поводов не давал. Значит, любовника завела. Вот так, пока я на диване лежал, у меня рога выросли! Что теперь делать, ума не приложу. Доказательств-то нет! Если б я с ней там на эти вернисажи-пассажи ходил, да в этом клубе самоубийц состоял, где эти спортсмены-супермены собираются, то знал бы, кто возле моей жены вертится. Но я ж с ней не хожу. Как же мне его вычислить? Да, крути не крути, а придется, видимо, учиться всей этой гадости: бегу, лыжам и прочей дребедени. А как иначе эту стерву на чистую воду выведешь?