(продолжение)
Начало:
http://www.proza.ru/2013/07/24/1612
ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Марксист Володя оказался очень неплохим любовником – ласковым, нежным и умелым. Розалии нравилось то многообразие приёмов, которые он использовал в постели. С ним она отправилась даже в Самару, где тот устроился помощником присяжного поверенного.
В Самаре Володя организовал марксистский кружок. Кружковцы, рабочие местных предприятий и железной дороги изучали марксистскую литературу и обсуждали разные сложные вопросы, слушали Володины разъяснения трудных мест, его доклады и рефераты. Принимала участие в этих занятиях и Розалия.
Под влиянием Володи она всё больше проникалась революционным духом.
Между делом Володя соблазнил влюбившуюся в него ученицу фельдшерской школы Машу, пожертвовавшую ему девственность.
Розалия не мешали им. Она, в свою очередь сошлась, с красивым парнем Родей Кузнецовым, высоким и мускулистым. В нём чувствовалась мужская мощь. Родя служил на железной дороге помощником машиниста.
Розалию тянуло прижаться к нему, коснуться руками ниже его живота, где таилось, она подозревала, могучее орудие. Но Родя вёл себя с нею поначалу стеснительно. Возможно, она с её двадцати одним годом казалась ему, восемнадцатилетнему, слишком взрослой. Тогда она сказала ему прямо и откровенно:
– Я хочу с тобой спать.
Юноша в первый момент растерялся, спросил:
– А как?
– Я тебя научу. Раздевайся, снимай штаны.
Он послушался её. Она увидела его широкую, мускулистую грудь, покрытую волосами, спускавшимися клином от плечей к лобку, а ниже восставшую его плоть, столь же крупную, как и сам Родя.
Кто-то возмутится: какое бесстыдство, какой разврат! Но в этих отношениях ничего нет странного. Ведь они – революционеры, а жизнь революционера – борьба, ссылки, вечные скитания с одной конспиративной квартиры на другую. До семьи ли тут. Отсюда и лозунг революционера: Живи, пока живётся, е*и, пока е*ётся.
В Самаре Розалия с Володей прожила полтора года. В начале осени 1893 года они вернулись в Петербург. И снова Володя организовывал кружки для рабочих, читал доклады, разъяснял кружковцам марксистскую теорию. Володя стремился объединить все петербургские кружки в одну организацию. Он говорил: «Дайте мне организацию революционеров – и я переверну Россию».
Розалия выполняла всю техническую работу. Она научилась даже работать с гектографом, ухитряясь добывать глицерин у знакомого аптекаря Лифшица.
Она пришла к нему устраиваться на работу, увидела его масленые семитские глазки и соблазнила. К этому времени Володя уже завязал роман с Надей Крупской. Что он нашёл в ней, плоскорожей, неизвестно. Розалия это пережила. Абраша её и утешал, и доволил своим обрезанным членом. И Лифшиц балдел от её ласк, пускал слюни и не замечал того, как быстро у него в аптеке убывает глицерин. Позднее ему пришлось за это поплатиться. Ни с того, ни с сего его, слюнявого разиню, причислили к социал-демократам, к бунтующим рабочим – ведь на его глицерине печатались листовки – и отправили на три года в Вятскую губернию.
Володю арестовали в конце 1894 года и, продержав полтора года в тюрьме, отправили в ссылку в Сибирь.
Розалии удалось вовремя скрыться. Она уехала в Москву и затаилась в норке на Арбате, где сняла комнату у вдовы-чиновницы. Через месяц она связалась с кружком московских марксистов.
Это был далеко не такой кружок, какой вёл Володя в Петербурге и даже в Самаре. В нём было много споров, несогласия и неразберихи. Никто даже не упоминал о революции. Кружковцы и их руководители больше говорили о требованиях к хозяевам фабрик и заводов – о прибавках к жалованью и некотором сокращении рабочего дня.
Розалия попыталась прочитать там свои конспекты Володиных докладов, но её не стали слушать:
– Какая революция?.. Кто её будет делать?.. Да, возможно, лет через сто, потому что у нас сейчас нет пролетариата…
А тут у Розалии возник вопрос: на что жить? Революция революцией, а кушать хоцца сегодня. Она решила зарабатывать тем, чем могла.
С последним рублём в кармане Розалия пошла к ресторану «Прага», благо он был недалеко от её дома.
Она произнесла коротенькую фразу, выходящему из ресторана господину в собольей шубе:
– Господин, не желаете ли девушку?
Господин ответил, что желает и взял её под руку. В ту ночь она заработала четвертную. И пошло…
…Вскоре Розалия поняла, что и над её головой сгущаются тучи.
Однажды ночью к ней в комнату ворвалась полиция. Это могло бы плохо кончиться для неё. Под кроватью у неё лежали запрещённые книги, конспекты Володиных лекций, а главное, письма от Володи с зашифрованными адресами марксистских кружков, с которыми он рекомендовал связаться оставшимся на свободе товарищам по «Союзу борьбы за освобождение рабочего класса».
К счастью, клиент, которого она вечером подцепила у ресторана «Прага» оказался жандармским полковником Ярцевым. Полицейским, поднявшим его с постели проститутки, оставалось только взять под козырёк и удалиться. А полковник утром ушёл от неё, не заплатив ни рубля.
Поняв, что полиция неспроста нагрянула к ней и не сегодня, так завтра снова явится, Розалия решила на время смыться из Первопрестольной.
Выбрав один из расшифрованных адресов, присланных Володей, Розалия отправилась в Тифлис.
В Тифлисе она пришла на конспиративную квартиру и там познакомилась с юношей-грузином Сосо Джугашвили, по кличке Коба. Тот, узнав, что у приезжей из Петербурга марксистки нет денег, чтобы снять комнату, предложил пожить у него.
– У меня не дворец, но крыша имеется. Приходи, будем жить, – сказал он ей.
Она пришла в его полутёмную комнату в домишке больше похожим на сарай.
Спал Коба на матрасе без простыни и на подушке, набитой травой. Запах этой травы она помнит до сих пор. Он перебивал запах пота ног Кобы. И то, и другое подействовало на неё возбуждающе. Она почувствовала, как шевельнулся её клитор, как нестерпимо он напрягся.
Коба угостил её вином и шашлыком, приготовленным им самим прямо во дворе домика. Коба не жалел вина. Пил сам и поил её. Она опьянела и сказала ему, что пора уже спать.
Коба признался ей, что у него только один матрас, но его хватит на двоих, и если она не против, то…
Розалия ответила ему, что она согласна разделить с ним его матрас и стала раздеваться. Коба скинул косоворотку и штаны. Кальсон он в то время ещё не носил.
Освободившись от одежд, они легли – она на спину, раздвинув ноги, Коба взвалился на неё.
Несмотря на свой юный возраст, он знал, свою партию и без труда воткнул в неё свою кривоватую флейту. Играл он на ней энергично, экспрессивно, даже яростно, в ритме «Смело, товарищи, в ногу, духом окрепнем в борьбе…». На вершине экстаза, на самой его вершине он, будто ударив в барабан, саданул в неё упругой струёй. Это был апофеоз симфонии, сыгранной ими на пару.
У Кобы она тогда прожила две недели. Этот грузин с маргинальным и подвижным умом покорил её. Он был порочен без всякого лицемерия и ханжеских обёрток, прячущих его изъяны. Он не лицемерил и делал то, что хотел. Погружаясь в неё то спереди, то сзади, он стремился удовлетворить лишь себя, не думая о партнёрше, ломая её тело так, как ему было удобно, словно она не живой человек, а кукла. Ей это унижение силе нравилось.
Отдыхая, он рассказывал ей о своей жизни, о семинарии, о работе в рабочих кружках и в Тифлисской социал-демократической организации «Месамедаси», о выпускаемых ими листовках, призывающих пролетариат на борьбу против угнетателей капиталистов и помещиков. Рассказал со смехом, как потерял невинность:
– Я снимал комнату у священника. У него была кухарка. Уже не молодая, но крепкожопая. А мне скоро пятнадцать лет, а я ещё не е*ался. Стыдно, понимаешь.
Был какой-то праздник. Хозяева уехали в гости. Мы с кухаркой вдвоём выпили бутылку домашнего вина. То есть, она выпила бутылку, а меня угостила небольшим стаканчиком. Я и скажи ей: «Хочу е*аться». «Пожалуйста, – ответила она. – Я тебе дам… за полтинник». Полтинник у меня имелся, и я её вы*б. Сладко было. Мне понравилось.
Так и е*ал я её, пока хозяин нас не застукал. Кухарку он рассчитал, а меня попёрли из семинарии.
…Прожив в Тифлисе около месяца, дав переписать Володины конспекты Кобе, Розалия вернулась в Москву.
Видно она поспешила. Её арестовали и отправили в Уфу на два года…
…И вот, спустя шесть лет они с Кобой снова встретились. Она снова отдавалась ему, только предупредив с усмешкой:
– Я очень рада снова с тобой покувыркаться, Коба, только побереги мой зад.
***
…Через неделю Розалия попрощалась с Виктором и исчезла. Нельзя сказать, что он слишком сожалел о ней, ненасытной стерве.
В субботу он простился с нею, а в понедельник к нему пожаловал жандармский унтер.
– Виктор Петрович Репьёв изволите быть? Так что велено вам к его высокоблагородию полковнику Тимошину прибыть…
– Никак я арестован? – удивился Виктор.
Ему сделалось страшновато: будут, надо думать, бить. Он представил мрачный холодный каземат с сырыми каменными стенами, дыбу, на которой пытают и рвут мышцы и связки, плети, раскалённые щипцы.
Надев чистую рубашку, визитку, галстук, словно собрался в клуб или в театр, сверху модное пальто и котелок, Виктор покинул свою уютную квартиру, как ему казалось, надолго.
Вопреки предположениям Виктора, жандармский унтер привёз его на обычном извозчике в жандармское управление.
В кабинете его встретил моложавый полковник. Он представился Николаем Ильичём Тимошиным и вежливо предложил Виктору присесть на диван, сам сел рядом и предложил:
– Не желаете ли хересу, господин Репьёв? Жаль, – вздохнул полковник, получив отказ Виктора от рюмочки вина. – Я выпил бы с вами, а одному пить нет желания. Тогда сразу перейдём к делу.
Виктор огляделся. Никаких признаков пыточных инструментов не увидел и поуспокоился. Впрочем, для пыток у них, надо думать, имеется другое помещение.
– Скажите, господин Репьёв, с какой целью вы с некоей Кирой Георгиевной Лонгвиновой в декабре прошлого года ездили в город Красноярск и пробыли там две недели?
Виктор, стараясь не выказать жандарму своего волнения, ответил:
– По личным делам, господин полковник.
– Гм, по личным, – протянул полковник – Нам известно, что вы там дождались двух беглецов, Лонгвинова, супруга вашей спутницы, и Джугашвили. Вы на свои деньги приобрели им две лисьих шубы и шапки, и со всем комфортом доставили до Москвы в вагоне первого класса, тем самым избежав глаз наших сотрудников, разыскивавших бежавших государственных преступников.
– Государственных преступников, – Виктор сделал удивлённые глаза. – Я этого не знал. Кира мне сказала, что её муж с напарником ищут там золото.
– Ай-яй-яй, как нехорошо, – покачал головой полковник. – Она вас, как фраера, провела, Виктор Петрович. Я так и предполагал, что сын фабриканта никак не мог сознательно пойти по преступной дорожке революционеров, врагов Его Императорского Величества.
– Да если бы я знал… – сжав кулаки, зло проговорил Виктор.
– Тем не менее, вы приютили у себя на несколько дней Джугашвили и даже снабдили его изрядной суммой денег, иначе на какие шиши он смог бы снимать самых дорогих барышень?
– Он поиздержался, – ответил Виктор. – Я ссудил его энной суммой, в долг.
– Вы можете распроститься с этими денежками, Виктор Петрович. У Лонгвинова и у Джугашвили и ломаного гроша нет за душой. Вы их вытащили из дерьма, но сами норовите в него попасть, – усмехнулся полковник и тут же строго спросил: – А какие у вас отношения с некоей девицей Залкинд, больше известной как Землячка?
– Простите, не понял вас, – Виктор поднял на полковника удивлённые глаза. – С какой землячкой?
– С Розалией Самойловной Залкинд. Её партийная кличка Землячка, – ответил полковник.
– С Розалией? Простите, я не знал, что у неё такая фамилия. Обыкновенные. Я некоторое время с нею… того… Понимаете?
– Мы знаем, что вы с нею спали. Это у неё хобби. Кто её только не… – сухо сказал полковник. – А кроме постели, чем ещё занимались с этой матёрой преступницей?
– Ничем, господин полковник. Право, ничем, – попытался заверить жандарма Виктор.
– Вы, что же, не разговаривали с нею, любились молча, как глухонемые?
– Нет, конечно, разговаривали, так, о разном, о всякой ерунде…
– Она не давала вам никаких поручений?
– Никаких, господин полковник.
– На первый раз, зная её склонность к амурам, я вам поверю, – сказал полковник, поднимаясь с дивана, и пригрозил: – Но второй раз не попадайтесь, законопачу в Туруханский край. Можете идти?
– Куда?
– Куда хотите, на все четыре стороны. Вы нам пока не нужны, – ответил полковник. – Только впредь будьте осторожны в выборе ваших знакомых.
Виктору осталось неизвестным, поверил или не поверил ему полковник Тимошин. Он с облегчением выскочил на улицу и зашагал по тротуару, подставив лицо падающим на него крупным снежинкам, вальсирующим в воздухе.
(продолжение следует)
http://www.proza.ru/2013/08/04/182