Прожженная по всему виду прорва по имени Абрахама Зальцбург холмовалась чего-то ради в дармовом доме Бряхиных.
Широкая терраса, открытая всеобщности посреди всего сказанного, плюс некие обворожительные фонтаны розового винограда, стелили такую неприкрытую глазу яркую образность данного места, что хотелось плыть в облаках.
Но так, как сам Бряхин был несколько съеден госпожой Зальцбург, то плавание в облаках имело двойственный сезонный оттенок, и откладывалось на бессмысленный срок.
Шла вторая декада осени.
На кованных змеях балкона солнце встречало Абрахаму Зальцбург рыжими петлями заварных завитушек, где мягкие брызги света теснили околод глаз, подведенных ужасной гуталиновой пенькой, и немало согревали переломанный в чучу хвост одноглазого кота Грини, до поддетого воздухом гнедого испарения.
Абрахама Зальцбург и кот Гриня наблюдали странное для этого времени суток событие.
Воронцовские колбаски размножались прямо на широкой террасе: сначала парами, потом целыми пачками, - и прямо у орехового сарая, где хранились огурцы профессора Безголового.
Абрахама Зальцбург упрямо потирала от радости ладони, а кот Гриня незатейливо облизывал свой нос.
Но тут на широкую террасу перед домом вывалил свои огромные саркофаги по-хамски начищенных туфель этот самый профессор Безголовый.
Он снял туфли, носки, и голыми лапами ступил в море размножающихся воронцовских колбасок, закрыв от удивления рот и нос.
Послышался сладкий писк.
Профессора Безголового начало засасывать, и Абрахама Зальцбург с котом Гриней разогнались в конец коридора и, добежав до балконных перил, сиганули рыбками прытко вниз в самую пучину воронцовских волнений.
Спасение профессора Безголового стало важным завтраком для Абрахамы Зальцбург, в виде свежего профессора, и кота Грини - бессменным числом резко выросших в численности колбасок, воронцовского типа.
Все.