- Катька, ну пойдем. Они в нашем городе всего два дня. Да и стоит их услуга недорого. Отдашь свою дневную выручку, зато будешь знать все свои болезни.
- Любаш, да не верю я всем этим новомодным диагностикам. Уж лучше на прием в поликлинику сходить.
- Ага, пойдешь ты на прием. Тебе выспаться-то некогда, а в поликлинике очереди километровые. Туда теперь только бабульки-пенсионерки ходят. А я нас уже записала на сегодня, сразу после работы.
- А что, я так плохо выгляжу?
- Отвратительно, если честно. Да и обмороки твои. На прошлой неделе весь базар перепугала…
- Я просто устала, и прошло все быстро. Я ведь даже торговала в тот день.
- Тебя с рынка только в труповозке вывезти можно. Нет, ну я все понимаю: муж-алкоголик, ребенка содержать надо, но нельзя же так к себе относиться. А если с тобой что случится, кому твоя Настюша нужна будет? Ты об этом думала?
Думала ли я об этом? Все последнее время я только об этом и думаю, чувствую, что сил становится все меньше. Это хорошо, что удалось вывезти дочку к матери, хоть она не наблюдает за тем, как ее отец скатывается все ниже и ниже. Но как же плохо без доченьки, без ее умненьких, все понимающих глазок. Не получается каждую неделю приезжать, надо ведь и за товаром ездить. Еще и эти разговоры о муже-алкоголике. Я ведь не жаловалась никогда, но здесь ничего невозможно скрыть. Никак к этому не привыкну, хоть уже и больше десяти лет прошло, как переехала сюда. Провинциальный городок, сродни деревне, слухи здесь не расползаются, они разлетаются с какой-то безумной скоростью.
Впрочем, алкоголизм Сергея уже не скроешь. Пять лет назад, сразу после его увольнения, он активно появлялся на базаре, привозил и увозил товар. Но все чаще и чаще стал прикладываться к бутылке, теперь на рынке уже и не помнят, как он выглядит. За последний год было только четыре абсолютно трезвых дня. Помню, как сама ужаснулась, когда по совету очередного нарколога, стала вести календарь его возлияний. Этот нарколог что-то говорил о четвертой, последней стадии алкоголизма, рассказывал о том, что процесс уже необратимый, а я все поверить не могла, мечтала, что настанет день и Сергей сможет отказаться от пагубной привычки, разглядит, наконец, какая у него доченька-красавица растет. Ведь обещал же после очередного запоя, так искренне обещал, просил помочь, мол, сам не справляется. Но к наркологу не поехал, пришлось самой на прием идти, объясняться. Врач как ушат воды холодной вылил, битый час лечил не супруга пьющего, а меня. Рассказывал, что в других странах целые службы работают для помощи семьям зависимых людей, у родственников алкоголиков происходит серьезный психологический сбой, настолько серьезный, что часто без помощи специалиста не обойтись. А ведь, действительно, когда я отдыхала в последний раз? Уже не помню. Я перестала встречаться с друзьями, скоро и разговаривать разучусь. Зато безошибочно могу предугадать стадию запоя со всеми проявлениями. Знаю адреса всех, торгующих самогоном. Даже о качестве этого самогона разных производителей знаю все, хоть и не пробовала никогда.
Кабинет, где расположились специалисты компьютерной диагностики, не был похож на медицинский, хоть и располагался в районной поликлинике. Обилие цветов, яркие шторки, мягкая мебель – все это успокаивало, настраивало на доверие. «Ну что ж, посмотрим, посмотрим», - приговаривал доктор, подключая к руке Екатерины какие-то датчики. Он внимательно всматривался в монитор, задавал какие-то вопросы, но Катерина плохо понимала, о чем ее спрашивают. Впервые за последние годы внутри нее рождалось желание своего уютного маленького дома, дома, пахнущего цветами, а не миазмами пьющего человека, дома, где ей не будет так тревожно. Мечта о своем доме так захватила женщину, что вердикт заезжего доктора не испугал. Екатерина и сама догадывалась, что возможность и дальше вести этот образ жизни не бесконечна.
«А давайте я вам еще и психологический портрет сделаю. Совершенно бесплатно», - не дожидаясь ответа, доктор опять уткнулся в монитор.
«Интересно, интересно. Я такой типаж встречаю впервые. Это, так сказать, вымерший вид человека ответственного». - Диагност рассмеялся собственной шутке, но, заметив, что женщина даже не улыбнулась, продолжил: «Вы всегда ставили себе очень высокую планку, на пределе, я бы даже сказал, за пределом человеческих возможностей. И почти всегда добивались поставленного, ценой невыносимой внутренней концентрации. Удивительно! При таком слабом физическом потенциале, такая внутренняя сила. И всю эту мощь вы направляете на служение другим людям, оставляя себе минимум аскета. Знаете, вас хочется взять за руку и вести по жизни, укрыв от невзгод, но вы вряд ли согласитесь. Какая сила заставляет вас убивать себя работой и заботой о других? Что вы пытаетесь доказать себе?»
«А, действительно, что?», - Екатерина не торопилась возвращаться домой. Выбрав одинокую скамейку, совершенно незаметную с парковых дорожек, она наслаждалась пряным прощальным ароматом поздней осени.
«Я же понимаю, что это – не мой путь, что сил осталось совсем немного, вон и доктор целый лист «болячками» исписал. Ведь что-то меня держит рядом с этим человеком. То, что уйти некуда – лишь удобный повод, за который я цепляюсь. Как цепляюсь за фразы из одной мудрой книги о том, что для верующей жены сама мысль о разводе недопустима. Мол, пьянство мужа – крест, который должны нести оба супруга. Господи, что мне делать, я совсем запуталась».
- Не помешаю? - старушка, примостившаяся на самый краешек скамейки, смотрела на Катерину долгим, пронзительным взглядом.
- Нет, конечно, садитесь поудобнее.
- Ты, доченька, как я вижу, от себя бежала-бежала, да на эту скамейку и прибежала. Так ведь? Не удивляйся, я ведь много лет на свете живу, этой зимой десятый десяток разменивать буду. Вот ведь сколько Бог-то отмерил. Так за столько лет глаза мои чудное вытворять стали – что под носом у себя, не вижу, а что внутри человека скрыто – как на ладони.
- Как вас зовут?
- Глафира Петровна, ты, красавица, можешь просто бабой Глашей звать.
- А меня Екатериной.
- Катенька, значит, ну вот и познакомились. Ты что такая грустная, девонька? Домой не идешь, не торопишься? Не ждут дома-то?
- Не ждут.
- Что так? Вижу и колечко на пальчике, замужем, значит.
И Катерина заговорила. Впервые за многие годы она не могла остановиться, поведав незнакомой старушке и о муже-алкоголике, которого, пожалуй, не любила никогда, а больше жалела. И о жалости этой, что сильнее самой пылкой страсти. О том, какое детство было у Сергея, о его матери-кукушке, сбросившей бремя заботы о ребенке, плода случайной страсти на престарелых родителей. О ее втором сыне, которого эта мать холила и лелеяла на глазах Сергея. О своей наивности, уверенности, что сможет отогреть это сердечко, отлюбить и за себя, и за мать. О том, что муж так и не вырос, а продолжает жить с мыслями брошенного мальчика, что ее заботу он воспринимает как должное, и цепляется за любую возможность пострадать. Старушка внимательно слушала до тех пор, пока Катерина, наконец, не умолкла, источив запас слов и слез.
- Вот ты, голубушка, все больше о нем, неразумном. А расскажи-ка о себе. Как твое детство прошло? А, впрочем, не надо, я знаю. Тебя ведь тоже за так никто не голубил, говорили, что ласку родительскую заслужить надо. Вот ты и заслуживаешь, до сих пор стараешься заслужить. Только ведь это – грех большой, не своей жизнью жить. Ну ошиблась, выбрала не того человека в спутники, но нет такого правила, чтобы за одну ошибку истязать себя всю жизнь.
- Грех, говорите? А как же грех развода, крест, что надо нести обоим супругам?
- Это ты батюшку наслушалась? Я так понимаю, что Бог-то повыше любого батюшки будет. Знаешь, открою и я тебе свою тайну. Я иногда голоса слышу. Да не чьи-нибудь, а Богородицы. Вот молюсь ей, а в голове голос нежный, как музыка, говорит мне что-то. Я уж и исповедовалась. Батюшка ругал меня рьяно. Говорит, куда, мол, Петровна, в гордыни своей дошла. Сама Богородица выбрала твои уши недостойные. Мол, кайся, от нечистого все. А я так думаю, девонька, пусть я и грешница, да только Бог он и грешников любит не меньше праведников. И почему нечистому проще нас искусить, а родителям Небесным и голоса не дадено? Да и все, что говорит мне этот голос – о Любви! Так вот, в твоем служении мужу – любви нет, поверь. Не вся жалость от любви происходит, многая от гордыни, мол, я насколько выше и лучше, я все могу, могу и человека переделать, коль захочу. А Любовь – дар великий, делает зоркой. Вот скажи, он у тебя ворует?
- Ворует. Недавно все золото мое пропил. Да его и было-то немного. Мне бабушкины сережки очень жаль…
- Вот смотри, кормишь ты его, поишь, за квартиру платишь, ребенка тянешь на себе, зачем ему ответственность брать? Послушай меня, девонька, пока ты с ним, он пить не бросит. Уйдешь – подаришь ему выбор. А уйти тебе уж больно непросто, душа плакать будет, привязалась ты к нему сильно, жалеешь о годах, с ним проведенных. Но каждому ведь свой путь уготован, не можешь ты мать ему заменить, не твое это. И отвечать за ее грехи ей самой надо, а ты на себя чужих-то грехов не вешай, гордыня это. И помни, у всего тут – свой путь, свое начало и конец. Смотри, парк листву сбрасывает, а это значит, пришла и ему пора прощаться с летом беззаботным. Ты счастливой будь, птицей вольной. Ты ведь сейчас судьбу и дочке пишешь. Что она запомнит? Что надо терпеть до последнего, что надо презреть свою женскую натуру? Знаешь, что самое трудное? Примерить на себя Любовь, которую Бог даровал. А как можешь ближнего любить, коль и себя не любишь? – сухонькая рука старушки коснулась склоненной головы женщины.
Катерина закрыла глаза и почувствовала, как внутри нее рождается что-то теплое и сильное. А когда открыла, старушки уже не было, лишь на плече солнечной ладошкой примостился кленовый лист.