Зачем мы пишем?

 

                ЗАЧЕМ МЫ ПИШЕМ?

(предисловие к книге «КАКИЕ НАШИ ГОДЫ!»)

                Александр Квиток

Зачем мы вообще берёмся писать?

«…от одиночества и дезориентации, от дурного влияния, от всеобщей, напирающей на психику, социальной какофонии, от личной неустроенности…», – так сурово, как о впавших в депрессию, высказался о причинах графомании в стране один из «маститых» литераторов из Новосибирска, начальник областной организации Союза писателей России. Вовремя подвернулся мне в Интернете этот «литературовед, фантаст, эссеист» – ему задали вопросы, и он ответил на них, а всё это входило в круг моих вопросов, на которые я давно искал ответы. И вот – свершилось! Назовём этого титулованного писателя для краткости «НЛ» (Новосибирский Литератор) и пойдём дальше.

Интернет он назвал «…убежищем для тех, кому сказать нечего, но очень хочется». А давайте усомнимся в сказанном и заглянем в Интернет – что там есть и почём?

«Проза.ру» – веб-сайт современной прозы. Читаем: «…на сайте зарегистрировано более 100 тысяч авторов и опубликовано более 1,7 млн. произведений».

Открываем сайт «Стихи.ру» и читаем: «…по состоянию на 13.04.2012 года на сервере зарегистрировано более 540 тысяч авторов, из них 420 тысяч опубликовали свои произведения».

Как вас такая цифирь, впечатляет? И это все те, «кому нечего сказать»?! Ну, не знаю…А сколько ещё тех, кто пишет стихи и прозу, но не отметился в Интернете по разным причинам?

Я вхожу в неизвестное статистике число последних и сия книга – это мой первый опыт писания прозы. Пробовал писать стихи, но этот труд для меня оказался неподъёмным: прорежутся вдруг одно-два сильных и красивых четверостишия, а дальше хода нет, потому что нет вдохновения. А если нет, то где взять? И вспомнились мне слова Стендаля: «Писать по вдохновению – это песня алкоголика…» Оно и в самом деле, и это замечено не мной одним, вдохновение порой накатывает после принятия некоторых доз алкоголя. Но зачем мне эти пьяные песни – так ведь недолго и в зависимость впасть?

От поэзии я отказался, хотя иногда записываю в тетрадь отдельные удачные, на мой вкус, четверостишия, да простят мне маститые «вкусовщину». Куда же нам без вкуса? Лучше уж «вкусовщина», чем полное безвкусие.

«Рождённый ползать – летать не может», – это обо мне. Ведь поэзия, как сказал Г. Адамович, это – «…порыв, полёт,.. это крылатое вдохновение, забвение обыденщины, весёлое преображение, торжество, свобода.» Ну, нет крыльев, а если нет, то где взять? И обыденщина не забывается, поскольку довольно часто случалось ей быть необычной и очень даже (на мой дилетантский вкус) интересной, отчего возникало желание взять перо и записать, пока она (обыденщина) не улетучилась из памяти. Однако же свобода выбора всё-таки имела место хотя бы в том, что я выбрал прозу.

Первый опыт изложения у меня начал формироваться из читательского опыта: в пя-том классе пошёл я в библиотеку шахты №7, взял по библиотечной карточке матери первую в своей жизни книгу – о лётчике-герое Кожедубе. На обложке книги меня привлекла картинка: стремительно летящий сквозь облака краснозвёздный истребитель Ла-5 и трассирущий след от пулемёта, разящий вражеский самолёт.

Книгу я прочитал за два дня, а впоследствии так увлёкся чтением, что уже к седьмому классу испортил зрение, поскольку любил читать лёжа на животе да ещё ночами. Читал и удивлялся – как же интересно можно про войну написать! Срисовал в свою тетрадку воздушный бой с книжной обложки, а потом уже рисовал с иллюстраций других книг, и, чаще всего, это были рисунки «про войну» – самолёты, танки, корабли, бойцы в касках и с автоматами. Рисунки я подписывал своими словами и довольно подробно – это и был мой первый опыт писания. А как это можно назвать по-другому?

Получилось так, что читать, рисовать и писать я начал одновременно. Тогда я не знал, что это называлось «графоманией». И хорошо, что не знал. В ходу было простое русское слово – «увлечение». Кто скажет, что оно звучит хуже, чем «графомания» или «хобби»?

Позднее, в старших классах школы и в техникуме, я увлёкся сочинением смешных рассказов в картинках. Друзья хохотали «до упаду», поскольку они являлись персонажами рассказов и легко себя узнавали в рисунках по характерным деталям внешности. Некоторые из этих рассказов сохранились в старых записных книжках. Сохранились также и дневники, которые я начал вести в годы перестройки, когда в стране наметилась гласность и плюрализм мнений. Всем захотелось высказаться, выговориться, поделиться сокровенными мыслями. Я доверился своему дневнику. Записывал всё, что меня хоть чуть-чуть волновало. В итоге, на сегодняшний день, набралось пятнадцать тетрадей по 96 листов каждая. Они лежали на полках, пока вдруг однажды не стукнуло в голову: а почему бы не поделиться своими мыслями с другими? Так я взялся за перо.

Оно и понятно – семьдесят лет жили по тесным духовным шаблонам, установленным партией и правительством, и вот двери клеток распахнулись: выходи, твори, выдумывай, пробуй! Вышли и начали творить, выдумывать, пробовать. Свобода, принявшая всех «радостно у входа», не всем пришлась по душе, особенно, когда начал угрожающе расти поток графоманов. Всем хотелось свободы только для себя. Свободу для других воспринимали с зубовным скрежетом. Маститые авторы и состоявшиеся литераторы требовали что-то и кого-то запретить, остановить, ограничить. Создали новые творческие союзы, поставили шлагбаумы с надписью: «Вход – только для талантливых». Те, кто вошли до установки шлагбаумов, само собой, считались талантливыми и имеющими полномочия учить других, не вошедших в союзы, как жить и писать.

Однако, третий извечный вопрос русской интеллигенции: «Что делать?» в условиях рыночной экономики был решён просто: пиши, выдумывай, пробуй издаваться, если готов оплатить своё печатание. Нашёл спонсора – хорошо, не нашёл – плати свои кровные. Издавать книги за свои деньги никто не может запретить.

Таким вот образом, в условиях свободы, могла реализоваться и реализовалась «…подсознательная тяга людей к творчеству», как выразился господин «НЛ», считающий себя «организатором талантливой пишущей братии». Отсюда следует, что «организатор» – это бесспорный талант. Да я и не против, пусть будет талант – это такая эфемерная материя, попробуй её улови! Сказать-то он сказал (про тягу к творчеству), да чуть ниже (в интервью электронной газете «Файл-РФ») он сам же себе противоречит: «…Человек (в смысле – графоман) трудится, но только, самое интересное, нужен ли этот «труд» кому-то?»

И вот мы подошли к вопросу, поставленному в первой строке настоящей статьи: «За-чем мы пишем?» Господин «НЛ» не дал нам ответа на этот вопрос: естественную тягу людей к творчеству он самым банальным образом преобразовал в никому ненужную графоманию, толкуемую чаще всего, как психическое заболевание, как «опасное (для кого?!) социальное явление»

Так кому же нужен наш труд? Этот вопрос я ставлю, как графоман, и отвечаю: этот «труд», кому-то показавшийся ненужным, нужен, прежде всего, самому трудящемуся! Как так? А вот так: свободный творческий труд сам по себе доставляет удовольствие мыслящему человеку! И вдобавок – улучшает физическое здоровье и поднимает его (человека) к высотам духа, чего сидя у телевизора не обретёшь. А что его (графомана) приводит к этому подъёму – «одиночество или дезориентация», то это господину «НЛ», наверное, виднее, в чём я сильно сомневаюсь.

Вот и получается, что пишем, прежде всего, для себя. А кому оно нужно? Опять же – нам самим. Главное, чтобы мне самому моё сочинение понравилось. Это доми-нирующий оценочный критерий – если мне самому моя «писанина» показалась бестолковой, то зачем же мучить других? Тогда уж лучше наслаждаться чтением Бунина.

Кто может писать воспоминания, стихи или прозу? Всякий. Вот только читать, аплоди-ровать и восхищаться никто не обязан. Это я понял давно и спокойно переношу равно-душие читающей публики, ставшей такой малочисленной, что впору говорить о числен-ном перевесе писателей над читателями.

И об этом прямо сказала Ольга Седакова – поэт, писатель, учёный, и просто умница: «Читатель, слушатель, зритель – культурный феномен. Это – творческая профес-сия…Это призвание становится всё более редким. Пишущих, сочиняющих становится больше, чем читателей, слушателей. А пункт творчества – всё равно читатель, слуша-тель, в которого всё приходит».

К счастью, я до сих пор не утратил чувство радости от чтения, и порой приходится не-охотно отрываться от интересной книги, чтобы заняться запланированным писанием.

Толчок к серьёзному занятию литературой мне дал альманах «Литературный Кисло-водск» – один из номеров, случайно попавшийся мне на глаза у знакомого геолога. Взял почитать на время, собирался только бегло просмотреть – чем дышит творческая интеллигенция Кавминвод, но с первых же страниц увлёкся и прочитал всё. Возникла здоровая нескромная мысль: «И я так смогу. А чем я хуже?» Мои честолюбивые уст-ремления, как я понимал, никого не ущемляли и никому вреда не причиняли. Но это я так думал, а многие литературные снобы из числа состоявшихся членов творческих союзов, оказывается, сильно печалились по поводу умножения численности пишущей братии. Есть такие люди (и они были всегда), которым бывает плохо, когда другим хорошо. Господи! Им бы радоваться тому, что напористые графоманы не приходят к ним с рукописями и не «канючат» о публикациях, а сами объединились в небольшое сообщество, и вскладчину издают свой литературный журнал. И хорошо, что нашлись титулованные литераторы, которые взялись шефствовать в таких сообществах, чем заслуживают, разумеется, благодарности всех, понимающих ситуацию, просвещённых граждан страны.

Сразу у нескольких поэтов в альманахе я нашёл ответы на вопрос, который здесь же ставили авторы: «Для кого пишу, приятель?..А пожалуй, для себя…Для себя и для ре-бят». Понятно, что под «ребятами» подразумевается всё поэтическое сообщество, со-бравшееся вокруг альманаха.

У другого поэта запомнились строки, воспевающие радость творческого труда:
…Ведь лучшие в жизни мгновения
    Лишь муза поэту дарит.

И ещё у одного поэта даётся ответ на вопрос, которым мучился датский принц: «Пи-сать иль не писать – вот в чём вопрос?». Ответ же такой простой, проще пареной репы: «…И хочется писать – пиши!».

В литературном сообществе меня приняли доброжелательно. Никто не спрашивал: «А ты кто такой?» и не требовал шедевров для публикации. Что написал, то и приноси для очередного издания сборника. Пишешь стихи – давай стихи, пишешь прозу – возьмём прозу, принёс что-то юмористическое – берём с удовольствием!

Все авторы альманаха – они же суть читатели этого альманаха. Сами пишем – сами читаем, от читателя до писателя – один шаг, и наоборот. Как утверждает господин «НЛ»: «Все писатели – графоманы, но не все графоманы – писатели». Золотые слова и вовремя сказаны, но всё же напрашивается вывод: «От графомана до писателя рукой подать», или: «Сегодня – графоман, завтра – писатель». Кому-то радость, а кому-то печаль. Ну не бывает так, чтобы все были счастливы одновременно по одному и тому же поводу.

И, конечно же, будет уместно процитировать классиков к вопросу, вынесенному в заголовок вводной статьи.

Толстой Л.Н. советует начинающему графоману: «…пишите только в том случае, если потребность высказаться будет неотступно преследовать вас»…

Герцен А.И. говорит о литературном труде: «…человек не создан быть писателем; письмо есть уже отчаянное средство сообщить свою мысль».

Бунин И.А. в первых строках своего романа «Жизнь Арсеньева» записал цитату, взятую у священнослужителя Аввакума: «Вещи и дела, аще не написаннии бывают тмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии…» (орфография – по славянскому первоисточнику).

И вот что записал в своём дневнике влюблённый Ваня Бунин: «…я пишу совсем не для суда других, совсем не хочу открывать эти чувства другим, а для того, чтобы удержать в душе эти напевы». Тогда ему было пятнадцать лет.

Господин «НЛ» сетует: «…у очень широкого круга людей сегодня появилась возможность выложить в Интернет или опубликовать в виде книжек, пусть и не большим тиражом, свои откровения и…заблуждения».

Как раз это я и собираюсь сделать: опубликовать свои «Рассказы и повести» небольшим тиражом, да простит меня господин «НЛ». Несомненно, там найдутся и откровения, и заблуждения, свойственные молодому возрасту, а в этой книге я описал жизнь молодых геологов – студенческие годы и первые годы работы в полевой геологии. При желании я мог бы найти заблуждения в откровениях самого господина «НЛ», но не буду этого делать, а отвечу ему и всем литературным снобам словами Андрея Платонова: «…видите только наши заблуждения, а не можете понять, что не блуждаем мы, а ищем». В развитие мысли писателя Платонова позвольте добавить от себя: все вопросы и ошибки ищущего имеют оправдание. А геолог – это профессия поисковая.

Мысль написать книгу возникла у меня после того, как в турпоходах по живописным местам Северного Кавказа внуки всё чаще стали просить меня рассказать им что-нибудь интересное из времён моей молодости. Поскольку моя молодость прошла в геологии, то и рассказы преобладали о геологах. Стал копаться в дневниках, просматривать старые фотографии, вспоминать всё новые и новые случаи из геологической жизни. Некоторые рассказы по просьбе внуков пришлось повторить, и тут я заметил, что с каждым повторением изложение событий становилось всё более интересным для меня самого, а не только для внуков. Ещё заметил, что во многом обы-денном часто находится необычное, если взглянуть под другим углом зрения.

Первый рассказ «Снежный человек» я принёс в альманах «Литературный Кисловодск». Напечатали. Немного позже сей рассказ я отослал в российский журнал «Чудеса и приключения», там тоже его приняли благосклонно и поместили в ноябрьский номер 2009 года.

Это прибавило мне вдохновения и далее уже дело пошло-поехало, как едут сани по хорошо накатанному снегу. Темы и сюжеты посыпались, как подарки из рога изобилия: ещё не закончил один рассказ, как в очередь выстраиваются следующие два-три. Чтобы не улетучилось из памяти (пока она работает хорошо!), записал всё просящееся на бумагу по темам – получилось на три книги. Но сначала надо закончить первую книгу и сдать её в печать, а это, как я понял, дело не простое – редактирование, финансирование, иллюстрирование, вёрстка, оформление и прочие хлопоты. Есть желание успешно завершить эту трудную работу, где уже больше нужны художественные и организационные способности, в которых у меня ощущается недостаток. С божьей помощью надеюсь преодолеть выстроившиеся в ряд трудности.

В процессе работы над книгой я заменил у многих персонажей имена и фамилии, не-изменными оставил только имена тех сверстников и сотрудников, которые по разным причинам преждевременно ушли из жизни. Те же, кто попал в книгу в качестве главных героев рассказов или в отдельные сюжеты, вряд ли узнают себя, так как я намеренно смешал многие эпизоды во времени и в пространстве. Но всё, что записано в рассказах и повестях, это происходило в действительности со мной, с моими друзьями, коллегами или взято из историй, услышанных у ночного костра. Фантазий нет, а некоторый художественный вымысел есть.

И вот что ещё мне хотелось бы сказать: с давних пор в человеческом обществе существует стойкое убеждение в том, что более высокий социальный статус автоматически делает человека умнее, талантливее, харизматичнее тех, кто стоит на ступеньку или две-три ниже. И как будто бы ему сверху виднее, чем тем, кто внизу. Например: президент страны (глава государства) имеет самый высокий статус, ну выше просто некуда. И что же? Он – самый умный, самый талантливый, самый харизматичный? Вряд ли. Хотя, любые его изречения преподносятся, как божественные откровения. Ну, здесь короля определяет свита и СМИ, а подхалимы при власти всегда найдутся. Срабатывает древний «синдром фараона» – высокий властелин позиционируется в своих глазах и в глазах подвластного ему народа, как божество, которому надо поклоняться и петь осанну.

Так складывается среди деятелей искусств, в том числе и в литературе: вышестоящий начальник считается более талантливым и имеет право судить о наличии таланта или об отсутствии оного у нижестоящих. И ему якобы всё виднее сверху. И здесь тоже окружение создаёт харизму вождя. Всё, как у людей.

Осмелюсь сказать: есть и другая точка зрения на эту систему оценок – взгляд сбоку, или со стороны. Сам по себе такой взгляд со стороны подразумевает, что инакомысля-щий независим во всех отношениях и не участвует в политических и интеллектуальных дрязгах, и не стремится занять ступеньку повыше в доступной ему иерархии. Ему незачем хвалить своё болото, поскольку он не является куликом, живущим на болоте. На него не распространяется власть какого-нибудь начальства, он есть свободная творческая личность, говорит и пишет, что хочет и как хочет.

Смотрящий со стороны и находящийся внизу всегда свободен в отличие от участников иерархии, озабоченных более всего борьбой за сохранение престижного статуса и желанием приподняться на ступеньку повыше. Потому и не любят чиновники от литературы графоманов, что не могут им указывать и судить их, тем более что и графоманы научились управляться со своими проблемами, обходясь без чиновников.

На основании многолетних жизненных наблюдений я пришёл к выводу, что со стороны виднее, чем сверху. Согласен, что сверху лучше виден, хотя и нечётко, общий план, зато со стороны лучше видны детали, а также хорошо видно, на чём зиждется конструкция. Верхние думают, что здание (или башня) построено на скальном основании, а оно-то стоит на песке! Нижние, т.е. те, что всё видят со стороны, пытаются сообщить верхним о грозящей всей конструкции опасности, но через множество средних инстанций-ретрансляторов информация доходит в искажённом и приглаженном виде, либо вовсе не доходит. Зачем беспокоить верхних неприятными докладами? А все ошибки, чреватые большими неприятностями, кроются, как известно, в деталях, которых сверху не видно.

А что остаётся делать нижним? Убежать подальше от ненадёжного сооружения, чтобы не пропасть под обломками, готового каждую секунду рухнуть, колосса.

В идеале наилучший результат даёт сотрудничество и учёт интересов, мнений и предложений всех участников творческой сферы деятельности, но это в практическом воплощении не представляется возможным, а если и бывает, то, чаще всего, на сугубо прагматической (и даже меркантильной) основе, где каждый ищет своей пользы, а общее дело имеет бледный вид.

Самым же творческим и свободным мне представляется статус читателя, «в которого всё приходит», как сказала Ольга Седакова, и для которого трудятся писатели и поэты. Себя я отношу к опытным читателям, способным не только оценить чужое творчество, но и готовых попробовать себя в жанре прозы. А как у меня получилось – это пусть оценят другие читатели, которых будет совсем немного, но они будут – в этом я уверен.

И ещё немного – о славе и чинопочитании. Хотелось бы обратиться с вопросами к тем немногим читателям, которые возьмут в руки эту книгу. Вопросы, скорее всего, многим покажутся странными, но дальнейшее их исследование должно всё поставить на свои места.

Есть ли среди вас или ваших знакомых лауреаты Нобелевской премии? Ну, хотя бы один? Далее, сузим круг ваших возможных знакомцев: есть ли среди ваших знакомых ( с кем вы здоровались за руку) хотя бы один лауреат Нобелевской премии по литературе?

Теперь сузим круг лауреатов до минимума: есть ли среди ваших знакомых лауреаты Нобелевской премии, отказавшиеся от премии по литературе?

Если и нет, то ничего страшного – у меня тоже нет знакомых лауреатов Нобелевской премии, но есть один из них (тот, кто отказался от премии), которым я восхищаюсь, потому что он единственный в своём роде. И можно даже сказать, что я с ним немного знаком – по его творчеству.

За тот исторический период, когда начали назначать Нобелевскую премию по литературе, случилось трое «отказников» от этой престижной награды.

Прецедент создал в 1925 году Бернард Шоу, идейный противник премий за художественное творчество. Впрочем, денежную часть премии он всё-таки взял и пожертвовал её на создание одного литературного фонда.

В 1958 году под угрозой высылки из страны (тогда – СССР) от премии отказался Бо-рис Пастернак. В письме в Нобелевский комитет он выразил благодарность за награду и объяснил причины своего отказа.

В 1964 году от премии отказался Жан-Поль Сартр. Среди троих «отказников» он стоит особняком, и стоит непревзойдённый до сих пор. Он не взял ни медали, ни денег, объяснившись с недоумевающим мировым сообществом в статье: «Почему я отказался от премии?». Писатель приводит личные и объективные причины отказа, с которыми можно ознакомиться в Интернете. Мне же показалась самой значимой следующая: «Всевозможные знаки отличия подвергают его (лауреата премии) читателей давлению, которое я считаю нежелательным. Существует разница между подписью «Жан-Поль Сартр» и «Жан-Поль Сартр, лауреат Нобелевской премии».

Отказавшись от высокого титула, подкреплённого приличной денежной суммой, Ж.-П. Сартр, живущий литературным трудом, стал ещё более свободным и предоставил больше свободы читателям, не желая давить на них своим, в одночасье повысившимся, авторитетом. Согласитесь – в этом поступке, кроме всего прочего, звучит искреннее уважение к читателю.

Это тот редкий случай, когда благородная скромность значительно повышает престиж литератора, поступившего неординарно. Это тот, крайне редкий случай, когда свободный человек хочет и может отказаться от заманчивого предложения, став при этом ещё более свободным, и оставшись никому ничем не обязанным.

Это тот редчайший случай, когда писатель-атеист проявил воистину христианское смирение, которого так часто не хватает вождям номинального христианства. А ведь мог бы возвыситься и с высоты Нобелевского пьедестала поучать других литераторов и весь читающий мир, как надо жить и писать. И никто не мог бы ему сказать: «А кто ты такой?», ибо статус, от которого он отказался, предполагает ниже стоящему задирать голову вверх, чтобы обратиться с вопросом. А в таком положении высокомерные вопросы задавать весьма неудобно.

Приведу несколько мыслей умного писателя из раздела «Для чего писатель пишет?» (из книги «Что такое литература?»). Они подходят к завершению данной статьи:

«Здесь у каждого свои причины. Для одного искусство – уход от реальности, для другого – способ справиться с нею».

«…посредством человека выражается бытие вещей. Лишь наше присутствие в мире множит взаимоотношения, только мы поддерживаем связь между этим деревом и этим кусочком неба».

«…наша потребность чувствовать себя на первом месте по отношению к миру – это один из главных мотивов художественного творчества».

«Нельзя сказать, что писатель пишет для самого себя. Процесс писания подразумевает и процесс чтения, они образуют диалектическое единство. Эти два взаимосвязанных акта требуют наличия, как автора, так и читателя. Только их совместное усилие заставит возникнуть тот предельно конкретный и одновременно воображаемый объект, каким является творение человеческого духа».

Не могу удержаться от последнего вопроса, обращённого в околоземное пространство над просторами СНГ и ближнего зарубежья: «А какое, к чертям собачьим, диалектическое единство у наших маститых и читателей?». Ну, нет взаимной любви у титулованных литераторов и начинающих графоманов, а если нет любви, то зачем же ненавидеть?! Да и не нужна нам их любовь и помощь, но хотя бы они нам не мешали. Публично взбрыкивать они ещё могут, но достать одиозных графоманов, чтобы лягнуть, уже не в состоянии, ибо в стране обозначился такой широкий простор для творчества, что можно трудиться, не приближаясь к великим литераторам и ничего у них не прося.

И ещё позволю себе привести свежий (в тему) анекдот:
«Разговаривают два приятеля:
Первый: – Буду книгу писать.
Второй: – Зачем?
Первый: – Читать нечего…
Второй: – ?!..»
Комментировать не буду, хотя очень хочется, чтобы не задеть тонкие чувства титулованных литераторов. Пусть каждый, кто прочтёт анекдот, поймёт его в меру своей наивности.

А теперь, на основании вышеизложенного, отвечу на вопрос, поставленный в заголовок статьи: «Зачем мы пишем?». Ответ: нам (я ведь не один такой) есть, что сказать и очень хочется, потому и написал то, что вы сейчас читаете. А зачем так много слов – более десятка страниц? Можно было бы вообще ограничиться текущим, читаемым в эту минуту, абзацем. Да, можно было бы. Но на этих страницах я подтянул из тактического резерва и использовал, как мощное прикрытие, сильные цитаты (о свободе творчества) от классиков, а кто, позвольте вас спросить, решится пренебречь мнением классиков? Если кто и вменит мне в вину то, что я попал под «дурное влияние», то это – влияние классиков. Так что, будьте осторожны в выборе ваших выражений, господа именитые литераторы.

                14.05.2012