Инспектор ГАИ младший лейтенант Клячкин слыл грозой пьяниц, нарушителей и расхитителей соцсобственности и своей принципиальностью и несговорчивостью не вписывался у водителей в портрет «хорошего мужика». Не любила его шоферня, потому что он не мог никогда влезть, по их мнению, в шкуру водителя, понять его душу…, не прощал даже мелких провинностей и не понимал никаких подходов, а тем более шуток. От его придирок, говорили, не то, чтоб водители, знаки ПДД падали.
На левый товар у Клячкина было особое чутьё. Как гаркнет на водителя грузовика «что везём, документы па-а-жалста!», так тот сразу и падает… на колени и умоляет поверить, что товар у него не левый, а купил или прихватил для себя или родственников из ближней деревеньки, чтоб доставить… по пути. На «лапу» в то время ни взять, ни дать – не умели…, стеснялись что ли или побаивались, потому, как совсем недавно ещё людей запросто сажали за колоски с убранных колхозных полей и за опоздание на работу более, чем на пять минут тоже, а уж за взятки не пощадили бы и подавно. Да и сознание было другим у всех. Оно как-то особо отличало народ военного и послевоенного поколений. Сложное и голодное было время и до таких терминов в отношениях между людьми как «жидкий доллар», «коррупция», «откат» дожили немногие.
Да, уважаемые, за послабления нарушителям гаишники взяток ни борзыми, ни, тем более, деньгами не брали, но зато просечки в талонах предупреждения им ставили исправно. Гаишников в народе уважали, потому, как порядок на дорогах был, за безаварийность боролись все, снизу доверху, и спрашивали за неё как по служебной, так и по партийной линии строго. Кроме того, в условиях слабо развитой автобусной сети, можно было попросить любого из гаишников остановить «попутку». Тот, понимая нужды населения, останавливал, и зычным голосом сначала спрашивал шофёра «Куда следуем!?» и уж потом «Подвезёте женщину с ребёнком, старушку или… ещё кого-нибудь по пути!». Испуганный водитель, радуясь тому, что остановили его не для проверки, довозил попутчиков охотно.
В этот летний день Клячкин был главным на перекрёстке Каширского шоссе. Поток автомобилей был небольшим, время потихоньку приближалось к обеду, что радовало, но, несмотря на усталость ног, он не покидал своего поста. Он ждал, пока его не подменит помощник, любивший не пообедать, а почаще и подольше пожрать. Портупея на нём уже едва сходилась, но это его особо не угнетало. Заметив чистенький газик полста первый с полуфургоном на кузове, поворачивающий из Москвы направо, он дал всё же отмашку водителю остановиться и, подойдя к кабине, попросил документы. Водитель показал свои документы, они были в порядке. После Клячкин решил проверить накладные у экспедитора и представился Михаилу тоном высокого начальства:
- Инспектор ГАИ, младший лейтенант Клячкин! Что везём?.. документы па-а-жалста!
- Медведя… только груз досмотру не…, - пытался было ответить Михаил, но его бесцеремонно прервали.
- Гражданин! Оставьте свои шуточки при себе, учтите, я при исполнении и с органами подобного отношения не потерплю! Повторяю вопрос! Что везём?
- Говорю же по-русски, медведя…, то есть медведицу, только груз досмотру не подлежит, вот и документик для этого имеется …, с печатью, как положено, - и Михаил, пытался было, развернуть и показать документ с красной полосой по диагонали, но Клячкин, думая, что над ним продолжают подтрунивать, багровея и матюкаясь, заорал на весь перекрёсток:
- Открывай борта, твою мать, показывай своего медведя!!!
А в это время, спокойно лежащая на сене и пребывающая в дрёме Машка, укачиваемая во время езды толчками и качками, и, привыкшая к ним, вдруг, во время внезапной остановки машины, обеспокоенная отсутствием внешних раздражителей, стала просыпаться. Просыпание проходило медленно с зеванием, но болезненно, переходя в явное недовольство. Она тихонько заурчала. Потом Машка услышала отрывистые и неприятные крики. Они не были похожи на возгласы «Браво» с рукоплесканиями, они были резки и противны ей. Машка вспомнила, что их слышала лишь иногда, когда рабочие грузили клетки с её сородичами на гастроли в вагоны или выгружали из вагонов обратно. Когда у них что-то не ладилось, вот тогда они громко издавали одинаковые звуки, будто лаялись между собой… словно собаки. Это ей не нравилось, и она приподняла свою крупную медвежью башку и стала очумело вращать ей налево и направо, чтобы найти виновных и хотя бы заурчать на них.
На крик гаишника Михаил не знал, как реагировать. Вначале он растерялся и опешил, но быстро придя в себя, надменно процедил:
- Тебе надо, ты и открывай, а мне на свою задницу приключения не нужны… спросят, кто груз представил к досмотру, выйдет, что я, а мне это не к чему, открывай-открывай младшОй, а я скажу, что ты превысил свои полномочия…, а с этими органами не шутят.
- Это ещё с какими органами!?
- С органами КГБ… я же тебе показывал документ, что этот груз досмотру не подлежит, а ты даже не посмотрел на него, а вот возьмут тебя за цугундер, так от твоих золотых погон даже ниток не останется, и будешь ты лес в Сибири заготавливать.
- Что-то ты совсем зарвался, братец, и заврался! То медведя везёшь, теперь вот КГБ пугаешь. На хрена КГБ медведи!?.. Что-то тут не то. Я сейчас посмотрю сначала, что там у тебя в кузове и пеняй на себя, если там что-то другое… разговор будет продолжен в другом месте!
Остановить жутко обиженного инспектора в бешенстве теперь мог только бульдозер, но его поблизости не было. Роста Клячкин был невеликого, но форма скрашивала этот недостаток, особенно фуражка с высокой тульей, которую он шил специально… по заказу. Однако впечатляющая амуниция не помогла достать до захватов, чтобы открыть задний борт кузова. Хромовые сапоги он получил недавно, совсем новьё, поэтому подошвы их иногда скользили по любой поверхности, как по мылу. По этой причине, первая попытка выскочить на голову выше заднего борта наскоком, держась двумя руками за его верхний край с упором мыском правой ноги в прицепной кронштейн, не удалась. Мысок соскользнул с этого кронштейна, и Клячкин больно ударился промежностью о нижний край борта. Несмотря на то, что приземление было всё же удачным, инспектор, немного попрыгав на корточках, опять заорал на Михаила:
- А ну, твою мать, открывай задний борт для осмотра!?
- Да, хоть стреляй в меня – не открою! – решительно отказал Михаил…
Машка, вновь растревоженная противными криками людей и непонятными громыханиями заднего борта, на этот раз окончательно проснулась и из положения «лёжа» приняла положение «сидя». Она понимала, что те неизвестные люди, которые разбудили и продолжают раздражать её, находятся совсем рядом. Ей очень хотелось спрыгнуть к ним и надавать тумаков. Не зря ведь Аркадий научил её боксу. Но все её передвижения ограничивались цепью. Однако, она позволила всё же встать Машке на четыре лапы и приблизиться к заднему борту на полметра.
Со второй попытки неугомонному гаишнику всё же удалось приподняться на голову выше верхнего края заднего борта. Когда Машка неожиданно увидела странную человечью голову с вытаращенными глазищами и растопыренными ушами, в большущем головном уборе, она от испуга попыталась встать на задние лапы, чтобы занять оборону своего лежбища. Но цепь, громко звякая, не пускала её и поэтому медведица оказалась в полуприподнятом состоянии. Она пыталась реветь на нарушителя спокойствия, но сжимающий ошейник её гортань, рёв превращал в страшный душераздирающий хрип. Передние лапы её были нацелены в направлении человечьей головы и постоянно находились в движении, демонстрируя страшные когти большущих размеров.
То, что увидел перед собой Клячкин, когда он посмотрел прямо, было для него концом света. Ему виделась какая-то лохматая и хрипяще-рычащая глыба с раскрытой громадной пастью, нависшая над ним, а с нею и холодная смертушка лютая. Сомнений теперь не было, это была настоящая медведица, которая, казалось, вот-вот своими лапищами обхватит его голову, сплющит её в блин или просто отвернёт как кочан капусты с грядки. Всё тело Клячкина одеревенело моментально и стало неуправляемым. Он так и застыл неподвижно на трёх точках опоры, ожидая своей страшной участи. Он не почувствовал, как ветром или оттого, что волосы встали дыбом, сорвало с головы фуражку, и та покатилась по кузову в сторону медведицы. Через несколько секунд от фуражки осталась лишь кокарда и металлическая пружина. И только, когда по его коленкам потекла тёплая жидкость, Клячкин стал приходить в себя. Потеряв все свои силы от страшного испуга, он уже не мог висеть на заднем борту и просто плюхнулся на землю, как мешок. На этот раз падение оказалось неудачным. Несмотря на то, что Клячкин упал не на бетонку, а на обочину дороги, зад свой он всё равно зашиб основательно и так, что двигаться самостоятельно не мог.
Михаил, видя всё это, первым пришёл на помощь Клячкину. Он сгрёб в охапку охающего гаишника и на руках понёс его к пункту ГАИ. Навстречу им из стекляшки вышел толстый жующий старшина с куском сала во рту, в расстёгнутой портупее и, продолжая жевать, спросил:
- Шо случилось!?
- Принимай начальство и вызывай скорую, зашибся малость твой лейтенант, - ответил Михаил, занося гаишника в небольшое помещение строго головой вперёд.
Клячкина положили на топчан. Смотреть на него бледного и слегка замаранного было жалко и неудобно, разговаривать тем более, но Михаил всё же спросил:
- Товарищ инспектор, так что мне делать-то, ехать или документы Вы смотреть будете!?
- Ты что, дурак!? Какие документы!? – приподнимаясь с топчана, опять заорал на Михаила Клячкин, - вон с перекрёстка, немедленно… даю тебе 30 секунд на это и больше я тебя с медведями здесь, чтоб не видел никогда!
- О! Нормально! Копчик в порядке…
- Что-о-о!?
- Я говорю, жить будешь долго, младшОй… ну, бывайте ребята, удачи вам и, чтоб больше не падать.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/08/01/1826
Фото из Интернета