«Есть дома кто?»- спрашивал из коридора рокочущий бас.
Дверь широко открывалась, и на пороге появлялась внушительных размеров фигура в черном балахоне до пола.
Вовка уже знал, что эта одежда называлась ряса, а сам гость-дед Матвей –поп. Так его за глаза называла вовкина мать.
«Опять Вы, папа, с попом пили?»
А не по годам стройный и подтянутый, черноглазый дед Герасим подмигивал внуку: «Не пили, а выпивали, так, внучок?»
И пятилетний Вовка кивал головой.
Главное для Вовки после прихода попа было вовремя укрыться за спинкой кровати, спрятавшись от деда и его гостя, чтобы послушать, о чем говорят собеседники.
Он тихонечко сидел на полу, изредка выглядывая из своего укрытия, чтобы не только послушать, но и посмотреть.
А было на что!
Как-то раз дед рассказал, как в самом начале войны их отряд, состоявший из голодных, оборванных солдат, пытался вырваться из окружения.
Усталые, они шли через поле колышущейся пшеницы, и до первых изб было совсем рукой подать, а там, в деревне, известное дело, их бы накормили сердобольные женщины, может, и обстирали бы…
И уснули бы солдатики, провалились в недолгий сон впервые за эти страшные месяцы не на мокрой траве или холодной земле, а на чистой простыне, и под боком приятно похрустывала бы солома матраса...
Но навстречу им выехали немецкие мотоциклисты в касках, застрочили установленные на колясках пулеметы, и неровные ряды красноармейцев дрогнули.
«Многих покосило!»-сказал дед Герасим.
Чем покосило и что покосило, Вовка особо не понял, высунулся из своего угла и как раз вовремя, потому что именно в этот момент дед легко соскочил со стула и стал на колено.
«Я их с колена как стал из автомата поливать-не зарадовались! Трофейный автомат был, фашистский. По своим, получается, бил автомат. Хорошая штука! Это тебе не винтовка, только знай стреляй.
Так мы к лесу и отошли, немцы гнаться не стали, развернулись и опять в деревню укатили. Испугались, выходит. А меня в руку ранило. Не больно было совсем, только рука тяжелая стала и вдоль туловища повисла. Еще день поплутали и к своим вышли. Зажила рука, шрам вот только остался, видишь?»
Громадный, как медведь, дед Матвей кивал головой, рассматривая шрам, задирал широкий рукав рясы и показывал свои рубцы.
Бывшие солдаты подняли стопочки за своих погибших друзей, помолчали, и дед Матвей, иногда утирая глаза рукавом рясы, рассказал деду Герасиму свою историю.
Из длинного рассказа Вовка запомнил, что в страшном бою, где солдаты гибли сотнями и, казалось, спасения не будет, нестарый еще красноармеец Матвей, прижатый к земле осколками и пулями, обратился к Господу нашему Иисусу Христу с обещанием служить ему вечно, хоть сторожем при церкви, если Господь его в трату не даст. Сохранит, то есть.
"Уверую, Господи, уверую, только спаси!"-то ли шептал, то ли кричал он в никуда.
Господь услышал и просьбу израненного, полузасыпанного землей воина Матвея выполнил.
Так что сразу после войны пошел Матвей работать в церковь.
Они сидели друг напротив друга, два бывших солдата, много говорили, иногда-кричали, иногда-плакали, иногда стучали кулаками по столу или себе в грудь, а потом замолчали, чокаясь стаканами.
Водка в бутылке с зеленой наклейкой быстро заканчивалась и, посидев еще часок, собеседники расходились.
Герасим поддерживал под руку гостя в черном, помогал ему обуться и спуститься со ступеней. Тяжелый блестящий серебряный крест на толстой цепи, казалось, тянул голову попа книзу.
«Ты давай, заходи!» провожал гостя Герасим.
«А как же, зайду,»-обещал поп и шел в сторону большого поселка, в церкви которого и служил.
Вовкина мать переехала в южные края из-под Костромы, где с ранней молодости надрывалась на торфоразработках. Надеялась на новом месте на высокие заработки, устроилась на кирпичный завод и стала много и тяжело работать, отправляя в печь неподъемные сырые и доставая оттуда легкие раскаленные кирпичи.
Работа была сдельная, трудилась мать до упаду, и заработки действительно получались совсем неплохие.
После смерти жены дед приехал к ней, старшей дочери, а вслед за ним явились и младшие братья матери: Михаил и Валентин. Первое время они все как-то умудрялись размещаться под одной крышей всемером, а потом братовья махнули в соседний город: там в общежитие можно было устроиться без проблем.
Братья навещали мать каждые выходные, а та на прощанье совала им в карманы по пятерочке, а то и по десяточке-денежные бумажки со въевшейся в них кирпичной пылью.
Дед был энергичен и словоохотлив, быстро обзавелся друзьями, лучшим из которых считал попа Матвея, которого мать почему-то иногда называла «батюшка».
Вовке это тоже было не понятно: батюшка-это отец, отец матери-Герасим, а батюшкой она называет чужого человека...
И кто их, взрослых, поймет?!
А вот совсем недавно поп рассказал такое страшное чудо, что Вовка сначала просто сильно испугался, а потом долго боялся в темную комнату заходить.
Поп Матвей явился в этот раз спозаранку.
Дед Герасим руку ему пожал, к столу пригласил, а поп на стол-большущую бутылку водки вместо обычной чекушки: «Сегодня, друг, у меня великий день! Я сегодня смертного греха избежал! Знаешь хоть, какие грехи бывают?»
Они поговорили немного о грехах, и из этого разговора Вовка тоже мало чего понял, а вот дальше было самое интересное!
Начал поп свой рассказ: «Вечером мы с матушкой припозднились, свет погасили часу в двенадцатом. Матушка моя ногами мается, спит плохо, и потому кровать ее в другой комнате. Меня разбудить боится своими охами да ахами. Но я-человек военный, чутко сплю, от малейшего шороха просыпаюсь. Война научила. Из тех, кто крепко спал на фронте, мало кто домой возвратился. Настоящий солдат спит, а сам начеку!
Тут же заснул я крепко, проснулся оттого, что старуха моя, тьфу ты, пропасть, матушка, за плечо меня трясет. И, главное, шепотом: «Матвеюшка, не шуми! Кажется мне, что под полом у нас кто-то шурудит. »
Ох, уж эти женщины! Чего испугалась-то, мышь роется, не иначе!
А она: «Ты ухо к полу приложи, тогда все поймешь!»
Тихонько мы в ее комнатушку вошли, я к указанному месту ухом приник и точно: шум услышал.
Только непонятный шум. Не мышь, конечно, но чую-роет кто-то землю!
Выглянул в окно-а ночь-глаз коли, ни зги не видать, да ветер свистит. Если и был кто, так не увидеть в потемках и не услышать в таком-то шуме.
Лег я опять на пол, слушаю: роют! И голоса: тихонько один другому что-то все говорит, вроде, как просит о чем-то. А другой резко отвечает, как ножом отсекает.
Понял я: по мою душу идут гости. А у меня шашка есть, батина еще. Я ее в целости-сохранности соблюдаю, острая, что бритва.
Пошел я на цыпочках в коридор, достал шашку из сундука и в комнату вернулся.
Посижу-послушаю, далеко ли еще гостям незваным до встречи со мною. Полы-то у нас в хате земляные, пару раз лопатой копнул, вот и дыра готова.
Ну, думаю, как только голова покажется, я ее - шашкой! Сила у меня в руках еще осталась! Как кочан капусты срублю.
Стал я примеряться, на одно колено стану, на другое, ищу, как сподручней рубить, а баба моя, матушка то есть, опять мне шепотом: «Матвеюшка, ты чего удумал?»
Я ей и показал, чего удумал: маханул шашкой, аж воздух засвистел.
«Иди,-говорю. - Спи. Не женское это дело: смотреть, как головы рубят!»
Приложил ухо к полу-совсем близко ребята.
А жена мне: «Матвеюшка, ты же в церкви служишь, грех ведь это великий-человека жизни лишать!»
Я ей: «Вот и уйди! От греха подальше!»
Она, представь, слова мне поперек за всю жизнь не сказала, а тут как заголосит: «Ой, ноженьки мои, ноженьки! Больно как, больно! Воды, что ли, горяченькой согреть?!»
Я к ней повернулся, думал убью, а она в другую комнату-шасть, как молодая, и про ноги забыла!
Я к полу приник-а там –тишина! Потом под окнами шумнуло, я – на улицу с шашкой, думаю, там их прижучу, а матушка- к дверям: «Стой,-говорит.-Потом не замолить тебе этот грех. Пусть уходят те люди.»
Пока я с ней у дверей возился, пока запор открыл, пока выскочил, они далеко убежали. Видать, молодые ребята были, резвые, не угнался за ними.
В хату вернулся, сначала хотел вычитать матушке, а потом подумал: она ведь меня от смертного греха отвела. Спасла она меня.
Так что давай, Герасим, за жен наших, которые терпят нас, прощают и на путь истинный наставляют. Это я тебе, как поп говорю, ты же меня так называешь?»
Они еще долго о чем-то говорили, но Вовке было уже не до разговоров.
Представив, как из пола прямо рядом с ним высовывается чужая голова, он сначала замер, а потом, глотая на ходу слезы, бросился в другую комнату, к старшей сестре.
Ну их, этих дедов, а то еще каких страстей нарасскажут!
На выходные прикатили братья матери. Они получили привычный гостинец в виде двух купюр и на прощание решили позабавить сестру рассказом.
В предыдущий свой приезд они застали в гостях у отца священника. Их внимание привлекли не жизненные истории собеседников, а серебряный крест на широкой груди батюшки. Узнав адрес деда Матвея, юноши решились пробраться в его саманную хатку за драгоценным крестом.
Алкоголь вскружил им головы, и братья направились к дому батюшки.
Позаглядывав в окна, братья определились: подкоп они сделают в ближайшую от улицы комнату, тихонько выползут из проделанного лаза и заберут приглянувшуюся драгоценность. Вон ряса в углу на гвоздочке висит, а поверх нее серебрится крест!
Что за простое и легкое решение!
Потом они кому-нибудь продадут крест и будут при больших деньгах, которых хватит надолго на то, чтобы и выпить, и закусить.
По ходу дела стало ясно, что в хату полезет старший брат: он - невысокого роста, щупловатый и худенький.
На улице было промозгло, ветрено и темно, желающих прогуляться не наблюдалось, так что никто не мешал братьям копать, земля от осенних дождей мягка и податлива, работа спорилась, а силы они черпали из прихваченной с собой чекушки.
Братья вырыли пару метров хода, до проникновения в хатку осталось несколько движений лопатой, как вдруг над их головами заголосила женщина!
Это было так неожиданно и страшно, что незадачливые воры умчались прочь, побросав лопаты на месте преступления.
«Так вот куда мои лопаты подевались!» -воскликнула мать.
«Ну да,-признались братья. -Трудов жалко, мы так устали, почти протрезвели, пока докопались! Потом испугались, там уже не до лопат было...»
«Да знаете ли вы, олухи Царя Небесного, что благодаря женщине вы остались живы? В хате вас ждала неминуемая погибель. Там же батюшка с шашкой сидел. Кто первый показался бы-того первого и порешил. Да и второму бы перепало, если бы дед быстро из хаты выскочил...»-замахнулась на них полотенцем мать.
Через год дед Герасим, шестидесятилетний красавец без единой седой ниточки в антрацитовой шевелюре, с сильными жилистыми мужичьими руками, большой умелец разговоры разговаривать и плести из ивняка корзины уехал к младшей дочери в город, где вскоре и умер под скальпелем хирурга на операционном столе, так и оставшись в неведение, что разбойный подкоп в хатенку Матвея вели не никому не известные злоумышленники, а его родные сыновья.
Ох, не поздоровилось бы им, узнай батя о нечистых намерениях великовозрастных балбесов, находившихся в двух шагах от собственной смерти от крепкой руки вчерашнего солдата, а сегодняшнего попа и его лучшего друга деда Матвея.