Нельзя посвящать страницы книг людям. Они остаются дрожью по внутренним сосудам, уже тогда, когда забыты все имена и даты, когда только лишь неповторимое содрогание души в тот момент, что человек был рядом, остается. Ни к чему эти имена.
Во мне ты навсегда останешься этой незабвенной дрожью.
Спасения нет. Нет спасения от этой бури, нашедшей на нас, детей Христа, это вечная ноша, это забвение, это мы в забвении, это ты и я - такие, какими мы никогда не существовали, такими, какими нас не запомнят, такими, какими нас не создали, мы - лишь прототипы собственных возможностей, жалких и неспособных на любовь. Недостойные той самой любви, о которой говорил Христос, которую он нам проповедовал, именно мы - обреченные на любовь или чувство влюбленности, любя, но не будучи любимыми, любимые, но не любящие. Вот кто мы.
Спасения нет. От этого удушья, от этого жара изнутри и холода, вмешанного наперекор вместе с ним. Это наша грешная душа, это мы - испорченные и изголодавшиеся, избравшие разные пути, для каждого из которых этот путь - обреченность, от твеого и моего имени, которые останутся порохом на жутком гигантском пепелище.
Потому что ты меня никогда не полюбишь.
И не будет слова спасения в твоем имени, в том, что кто-то услышит твой голос из-за дверей, в том, что твои губы когда-то коснутся любимого плеча. Это смерть, смерть всему живому, это ты - человек, на голодном морском ветру, что треплет твои сухие кости и ждет, что ты попросишь пощады. Я испишу все листы черной бумаги твоими инициалами, но все бумаги сгорят в огне, когда мы станем сумасшедшими, сумасбродными, пьяными от этого мира, что ведет нас к отчаянию, к каким-то дешевым удовольствиям, что догорают во взрывах частиц нашего разума.
Это ты и я, стоящие друг напротив друга, слышащие громкий смех издалека, из тех лет, что мы нежно укладывали в могилу собственной памяти, смех пугает и опускает в пустоту - в щемящее око разврата, жизни наперевес, где каждый из нас, каждая милисотая доля души старалась найти в этой западне свое счастье, упуская ненужные недели, месяцы и года, убегая за горизонт, в те дали, где ты меня никогда не найдешь, где раздастся мой громкий вопль на морском берегу, где меня никто не услышит, и после чего, я замолкну навсегда, приняв ждущий грешника обет молчания, зарекаясь в сотый раз, но лишь единственный перед ликом Господа, что больше никогда не скажешь слова “люблю”, ибо ложь в том поднебесье карается вечным наказанием, вечной мукой - за твою нерешительность, умение любить других, пока прежние не забыты, пряча пелену горя в собственные внутренности, и оболгав самого себя, засыпая в необъятном страхе снова проснуться. Но к чертям рушатся все твои клятвы, и ты бежишь, обгоняя ветер и шепчешь, уже намного тише, будто бы в собственные легкие: “люблю”, “люблю”, “люблю тебя”...