Владимиру Милову
в день рождения,
с радостью...
__________________________________________
1.
Едва разлепив глаза, жеребёнок увидел яркое голубое небо и рыжее солнце с лучами, торчащими в разные стороны. Он поднял голову, чтобы запечатлеть в памяти первое в своей жизни видение, но не удержал её и ткнулся чуткими ноздрями в солому. Новоявленный мир был колючим. Жеребёнок испуганно всхрапнул и, опершись на тонкие непослушные передние ноги, приподнялся и снова увидел небо и пушистое солнце. Он пошевелил мягкими губами и втянул в себя воздух. Небо сощурилось и засияло радостью. Радость была тёплой и пахла вкусно.
В узкое продолговатое оконце просторного денника', облицованного свежеструганными досками пробился любопытный луч полуденного солнца и застыл на спелёнатых материнским последом задних ногах жеребёнка. Тот почуял лёгкий ожог и, выскользнув из «пелёнок», сделал свой первый в жизни шаг. И упал…
Небо склонилось к жеребёнку вместе с рыжим солнцем и его улыбчивые губы шевельнулись: «Дурачок, ну куда ты торопишься? Успеешь…»
– Успеешь ещё наиграться с жеребёнком, Михалыч, – добродушно пробурчал конюх Семёныч, – дай мальцу сначала с мамкой познакомиться, а то сейчас начнёт у тебя титьку искать.
– У меня? Титьку?
Сдержанный смешок всколыхнул воздух, и жеребёнок, задрожав всем тельцем, потянулся к матери. Молодая чалая кобыла, не поднимаясь с подстилки, выгнула стройную шею и облизала нос и губы своего первенца. Тот радостно «гукнул» и, высунув острый язычок, вкусил первую материнскую ласку. Это придало жеребёнку уверенности и он, благодарно лизнув ноздри кобылы, снова поднялся на широко расставленные передние ноги и, взмахнув хвостом как крылом, выпрямил тесно сдвинутые задние. Стоять на трёх точках было явно неудобно и жеребёнок, взбрыкнув задом, развёл задние ноги – и закачался, приплясывая на расползающихся в стороны копытах. Упал на брюхо – но снова встал и затоптался уже увереннее, высоко поднимая голенастые ноги и подпрыгивая, прежде чем утвердиться в самостоянии. Поднялась с подстилки и кобыла и принялась энергично вылизывать нос, холку и спину детёныша. Тот ткнулся мордой в её брюхо и приступил к поиску манящих вкусным запахом сосцов.
– Весёлый жеребчик у нашей Тумы случился. Прыгает, как кузнечик. И рыжий, как ты, – вытирая руки застиранным полотенцем, с усмешкой кивнул конюх Михалычу, которым был голубоглазый десятилетний мальчишка, отзывающийся не только на отчество, но и на имя Петька. – Эва, как вытанцовывает! Ты только поглянь на это рыжее чудо!
– А как его звать будут, Семёныч? – поинтересовался Петька, наблюдая за взбрыкиваниями жеребёнка. – Давай, придумаем ему кличку... – и подозрительно быстро сообразил: – Во! Придумал! Пусть будет Пегас!
– Почему Пегас? – поднял кустистые брови Семёныч.
– Потому… – зарделся Петька. – Потому что меня зовут Пётр Гасилов…
– Ты у него за отца с матерью, что ли, будешь? – поинтересовался конюх и хохотнул. – Тогда уж Пёгас… – он внимательно посмотрел на насупившегося мальчишку и смягчился. – Нет, мило'й, нема у нас такого права, давать клички чужим лошадям. Мать его кличут Тума, папашу, пегого как серый ворон, Воронок… думаю, хозяева конефермы дадут жеребчику кличку Тувор…
– Тогда лучше Трувор, – вставил своё слово не по летам начитанный Петька. – Так звали одного из князей Рюриков.
– Ишь ты, какой грамотей тут у нас, при конюшне, затесался! – умилился Семёныч. – А только не княжеских кровей наш малыш. Полукровка он. И будь моя воля, назвал бы я его Артист. Или Танцор. Ты посмотри, что этот сосунок вытворяет! А ведь делом, кажись, занят, с мамкой лижется, титьку у ней ищет. А ножонки его, стрекозёльи, кренделя выписывают. Чисто, артист. Я, Михалыч, природу лошадиную нутром чую. И скажу я тебе, нескушная жизня этого жеребчика ждёт, ни свой, ни чужой будет…
– Как это?
– А так. Косячные его не примут потому как… – Семёныч замялся, но быстро нашёлся. – Потому как артист, баламут и одно беспокойство от него будет в косяке. И он у людей тепла искать будет. Ну а нам, людя'м, он и вовсе чужак. Нам от него прок нужен. А проку и пользы от него не жди… Потому как – артист!
Высказавшись столь туманно, конюх приласкал свою пышную бороду и сменил тему:
– Ты поглянь, нашёл ведь вкусность, присосался. Всё брюхо мамке вылизал – и нашёл! А сосёт-то как жадно, аж давится! Не, не должо'н пропасть! Хотя… – и Семёныч снова в раздумье затеребил бороду…
Погружённый в созерцание первой трапезы жеребёнка Петька, никак не среагировал на высказывание конюха. Он прислушивался к своим ощущениям, и ему казалось, что он тоже наполняется молоком – так тепло и радостно было у него внутри.
Насытившись, малыш оторвался от сосца и благодарно лизнул брюхо Тумы. Та ответила ему тихим ржаньем и материнской лаской. Жеребёнок сыто заржал и заплясал под снопом света, льющегося из окошка денника, да так весело, что недавно перевязанная пуповина подтянулась к брюху.
Петька удовлетворённо вздохнул и повернулся лицом к довольно щурящемуся Семёнычу:
– Он так и останется рыжим, как я?
Почему-то Петьке очень хотелось, чтобы конюх ответил утвердительно, но тот возразил:
– Это навряд ли. Серая масть его родителев обязательно вылезет. Она сильная. Да ещё и бабка у него из орловских рысачек. – Семёныч заметил огорчение мальчишки и «утешил» того: – Да и твоя масть потемнеет так, что не узнать.
– А жеребёнок? Он, что ли, мышастым будет?
– Это мы увидим через полгода…
Полгода пролетели незаметно и были полны радости узнавания мира под надёжным присмотром матери, которой абсолютно не важна была масть её детёныша. Как, впрочем, и самому жеребёнку, с трудом выстаивающему на месте, даже когда сосал молоко. А, если быть точным, он не умел быть неподвижным… ну разве что минутку-две.
Жеребёнок очень рано понял: чтобы лучше разглядеть что-то надо бежать! Бежать, кося глазом, чтобы видеть! Бежать по ветру, задрав голову и скалясь, чтобы вкуснее чуять запахи, чтобы впитывать их и запоминать даже копытами! Бежать на звук, чтобы понять, о чём ему шепчет ветер, что за музыка звучит в нём целыми днями. Бежать, чтобы, услышав нечто, вдруг остановиться, как вкопанному, навострив чуткие уши, и удивиться красоте или силе звука… – и снова бежать! Бежать за новыми впечатлениями, за лаской на зов матери или товарища. Бежать, бежать, бежать! Даже стоя! Его стройные ноги были неустанны, они будто струны невидимые перебирали – струи ветра, струи ароматов и тепла земли…
А какова масть у него жеребёнку было неважно. Да, как-то слышал он, что масть его серая, и будто он какими-то яблоками посыпан, и что грива у него и ноги рысачьи, а грудь обещает быть широкой и крепкой – и ещё многое и непонятное слышал он о себе. Всё это говорили «знатоки», когда недовольно ощупывали и осматривали его стати и никак не могли договориться, на что он годен – да только жеребёнок не очень-то доверял чужим людям. Он прислушивался лишь к конюху Семёнычу, у которого из-под носа росла красивая грива, да к Петьке Михалычу, потому что… потому что это был Петька! И точка. Ставить эту «точку» левым копытом научил его Петька. Когда тот был чем-то недоволен, он сердито бурчал себе под нос всякие слова, а потом топал широким «копытом» и говорил: «И точка!».
В первые полгода жеребёнок узнал, как вкусно пахнут лето и радость, как ласкова, звучна и красочна осень – ведь он различал четыре цвета и жёлтый цвет любил больше всего, потому что тот шелестел. Нравился жеребёнку и голубой цвет, так похожий на капли неба в глазах у Петьки.
Зима ему тоже пришлась по нраву, особенно снег, которым кормил его с руки улыбчивый рыжий дружок. Это был не простой снег, а солёный, когда Петька посыпал его принесённой солью, или сладкий, если внутри снежка пряталась морковка. А иногда зима пахла яблоками и тёплыми ладошками друга. И ещё зима нравилась жеребёнку тем, что по ней было мягко бегать и приятно толкаться о горячий бок мамки и других жеребят. И была зима пушистой, и таяла на носу и языке, и ласкала копыта…
В общем, жилось жеребёнку хорошо и радостно, разве что, случалось, на него фыркали взрослые кобылы и гнали от него своих детей, потому как игривость нашего героя им была не по вкусу. Но что ему другие ребятишки табуна, когда у него был такой друг, как Петька? Мальчишка, который играл с жеребёнком почти каждый день и обещал выкупать его в облаках, плывущих по реке мимо перевёрнутых деревьев, едва весна войдёт в силу. Вот только жеребёнок не представлял ещё, какая она, эта весна…
Весна в тот год была ранней и бурной. И была она такой ароматной и полной впечатлений, что жеребёнок быстро перестал тосковать по мамке, от которой его отлучили, отправив на самовыпас с такими же жеребчиками, собранными в косяк. И тут, надо сказать, против предсказаний Семёныча, жеребёнок как бы остепенился. Не то чтобы он стал меньше бегать и шалить со сверстниками – нет! И бегал и заигрывал он по-прежнему, но уже не суетился, как осенью и зимой, и шаг его был более размеренным и ритмичным, и общение с другими менее назойливым. Прав Семёныч оказался в одном – в том, что косячные жеребята не признавали нашего героя за своего. Более того, ставший лидером гнедой тракенец Полонез нередко позволял себе прикладывать к нему копыта.
Надо сказать, что это мало трогало жеребёнка, особенно, когда рядом был Петька. Да и без того ему было чем заняться. Он исследовал каждый цветочек, каждую травинку, втягивая в себя и запоминая ноты их ароматов – каждую по отдельности и в гамме. Запечатлев в памяти весь «оркестр» лужайки, он обегал её на разной скорости и запоминал «музыку запахов» в движении. А ещё он любил слушать пение птиц…
О том, что это стало любимым занятием жеребёнка, догадывался только его юный голубоглазый друг, который звал его Пегасом – и это имя было единственным, на какое жеребёнок откликался с первого раза.
Сам же Петька вызывал в жеребёнке неописуемые чувства, названия которых он не знал, а только были они такими же горячими и сладкими, какие он испытывал к мамке – такими, но всё же другими. Определение им дал Семёныч, наблюдавший однажды за общением Петьки с Пегасом.
– Экие у вас ребячьи-жеребячьи нежности, – с умильной улыбкой заметил он и тут же посторжал. – Испортишь ты, Михалыч, животину. А ведь ему зимой заездку делать! За зиму он должо'н будет пообвыкнуться со всадником на спине бегать. А, стало быть, и упряжь, и потник, и седло и шенкеля познать и принять. А ну как не признает он ни уздечку, ни удила? Избаловал ты его, изнежил.
– Я сам ему заездку сделаю! – заявил Петька. – И уздечку сам сделаю! Мягкую, из супони и без железяк, какие зубы ломают!
– Ну, ну… И кто тебе это позволит? Или ты в берейторы наймёшься?
– И наймусь! Надо будет – наймусь, – загорячился Петька и топнул ногой. – Наймусь, и точка!
Жеребёнок слушал горячую беседу людей, пофыркивая и вращая ушами, как радарами, а когда Петька топнул копытом, он понял, что должен вмешаться и поддержать, а то и защитить друга. Он уткнулся в его плечо, склонил уши надо лбом, и затих, прислушиваясь к сопению Петьки. А тот в эти минуты сочинял свои первые стихи, которые поспешил озвучить:
Вот подарю Пегасу я уздечку,
Он понесёт меня за горизонт,
перелетим через луга и речку,
и облака нам будут будто зонт…
Стихи умиротворили Семёныча, и он с доброй усмешкой махнул рукой:
– Идите уже… Отпускаю…
– Куда? – уточнил Петька, предвкушая желанный ответ.
– Как куда? Ты, кажись, хотел искупать жеребчика? Так и веди его на пруд. Солнце ладится к закату, самое время купаться…
Купаться!!! Надо ли говорить, как любят купаться и ребята, и жеребята? Эти самозабвенные объятия с природой, фырканье и ржание, текучие и плавучие игры и ласка соприкосновений с водой и друг с другом, когда дышишь чистотой, когда чувствуешь каждую мышцу, когда наливаешься силой и радостью.
Первая весна жеребёнка была полна впечатлений. Да и не только его – Петька тоже впервые почувствовал себя взрослым, ответственным за трепетного друга и способным опекать его, воспитывать и баловать.
Но вот отблагоухала весна белой пеной цветущих садов, осыпалась липовым цветом, отгремела первыми грозами – и уступила веси румяному лету, полному радостных встреч…
И было сочное, вкусное лето, и была осень – тучная и прозрачная, и пришла зима с уздечками, удилами и прочими атрибутами заездки полуторагодовалых жеребят…
И, то ли так совпало, что берейтор попался с понятием и допустил Петьку в помощники, то ли жеребёнок повзрослел, то ли присутствие Михалыча на заездах сделало его смирным – но не случилось никаких эксцессов, и Пегас прошёл должную выучку. И от этого был только плюс общению его с мальчишкой, ибо с попущения конюха удавалось им иногда устраивать ребячьи-жеребячьи скачки.
И наступила вторая весна жеребёнка…
О, как она была наполнена! Особенно последняя неделя мая, когда у Михалыча начались каникулы, и он мог скакать на своём Пегасе целыми днями. Прогулки к пруду и купание стали настоящим праздником для обоих. Петька нёсся галопом окружной дорогой и возле берёзняка осаживал жеребёнка и вёл его на поводу, давая возможность остыть. Восторг полёта ещё наполнял их тела, в ноздрях и в гривах догуливал ароматный майский ветер, а губы уже смаковали берёзовый сок. А потом они валялись в мягких зелёных шелках лужайки, и Петька пел, а жеребёнок прядал ушами, впитывая ноты песен и запоминая их вкупе с запахами воли. От переполнения впечатлений он изредка радостно ржал, а Михалыч его передразнивал.
И в унисон трепетали их сердца, и накрывало их счастье…
Счастье дало трещину в начале июня. В тот злополучный день наш герой как обычно ждал друга, хотя посещений не предвиделось, поскольку Петька был на целый день мобилизован родителями на авральные работы в саду. Но жеребёнок не знал таких тонкостей и потому время от времени подбегал к краю выгона, вытягивал морду по ветру и прислушивался к звукам и запахам. Никто не замечал его беспокойства – разве что, проходящий мимо выгона конюх Семёныч этим озаботился.
Он задержал шаг и обратил внимание, как мечется жеребёнок вдоль изгороди, и только лишь собрался приветить его, как тот вдруг резко остановился и застыл в насторожённой позе: морда вытянута, уши навострены, глаза и ноздри широко распахнуты. Семёныч проследил за взглядом жеребёнка и увидел троих мужчин, направляющихся к выгону. Двое из них были работниками конефермы, а третий… «Неужто покупатель?!» – ужаснулся конюх. Группа остановилась возле нашего героя и после коротких переговоров, содержание которых осталось вне досягаемости слуха конюха, повели жеребёнка в сторону конюшен. Семёныч поспешил следом и успел к окончанию торга.
– …да, плачу сто тысяч наличными. Жеребец как раз таков, как хочет моя подруга. Оформляйте документы, пока мы его погрузим в транспорт…
Глядя на вальяжного новоиспечённого господина с повадками быстро и неправедно разбогатевшего человека, Семёныч забормотал: «Эх, бедолага… Вот и пришла пора идти тебе в люди… Хороши ли они? Да кто ж это скажет? А только вряд ли будет тебе лучше, чем здесь… Явно для забавы ты им нужен… А у таких гонору-то поболе будет, чем сердечности…».
Погрузка жеребёнка, сопровождаемая возмущённым ржанием будущей дорогой игрушки богачей, руганью конюхов и свистом плетей, прошла неожиданно быстро. Перед глазами Семёныча ещё стояла удивленная морда бедолаги, его нервно двигающиеся во все стороны уши, дрожащие ноздри и угрожающий оскал – а эскорт нувориша уже двинулся к грейдеру. Замыкающую его фуру с жеребёнком поглотило облако пыли…
Облако пыли пронеслось мимо бегущего во всю прыть мальчишки. Оглушённый дурным предчувствием он не услышал задавленное стенами фургона ржание серого в яблоках друга и не осознал, что здесь, на перекрёстке, разошлись их пути-дороги, и что именно об этом упреждал его сегодняшний сон.
Поначалу сон был похож на красивую сказку, в которой они с Пегасом, слившись в одно целое, неслись сквозь серебристое облако, догоняя уплывающую луну. Но внезапно её диск оказался на их пути и начал стремительно расти. Пегас испуганно всхрапнул и, поднявшись на дыбы, сбросил Петьку, и тот, опрокинувшись на спину и холодея, наблюдал, как жеребёнок таял в лунном свете…
Полдня снедаемый необъяснимой тревогой Петька искал возможность сбежать с трудового фронта – и таковая подвернулась, когда сосед попросил его отца починить косилку. Едва родитель скрылся в проёме сарая, как его отпрыска словно ветром сдуло, и все два километра до конефермы он мчался так самозабвенно, что чуть не сбил с ног преградившего ему путь конюха:
– Ты куда несёшься, как оглашенный, Михалыч? Глянь, пятки уже дымятся!
– Как это куда? На выгон, к Пегасу…
У Семёныча вдруг одновременно запершило и в глазах и в горле, сдерживая кашель, он приобнял Петьку за плечи и отвёл в сторону от тропы.
– Ты вот что, парень. Ты присядь, отдышись поперва, а всё остальное потом обговорим… – и он всё-таки закашлялся.
Ни слова, ни тон конюха, ни его небывалая ласка не вселяли оптимизма, и Петька задал прямой вопрос:
– Пегас улетел? – недоумение на лице Семёныча подвигло его на уточнение: – Он улетел на Луну?
– Не знаю, – растерялся конюх, – но номера на машинах были не наши. Дальних краёв были номера…
– На машинах? Его украли?
– Почему украли? – неожиданное спокойствие парнишки усыпило бдительность Семёныча, и тот выпалил дурную новость без подготовки: – Продали. Приехал покупатель, жеребчик наш ему глянулся, да и сторговались они с хозяином. Вот твоего Пегаса и продали…
– Продали! Продали! Продали! – бил крепко стиснутыми кулаками землю Петька и тут же тёр ими мокрые щёки.
Как ни старался он снести эту утрату по-взрослому, по-мужски, слёзы лились ручьём, и он плакал, как малолетний пацан, срываясь в рёв с подвыванием.
Виновато ссутулившийся Семёныч сидел рядом и, начисто позабыв, что недавно бросил курить, суетливо шарил по карманам в поисках сигареты.
– Поплачь, поплачь, мило'й… Это вовсе не стыдно… Первая утрата, она на всю жизню… Всё стерпится, всё срастётся, а эта не забудется. А много их ещё будет, ой, много! И сердце пообвыкнется терять… А только эта рана не затянется…
И Петька плакал, плакал до самого изнеможения. А, когда изнемог, перевернулся на спину и долго смотрел в небо, словно вот-вот должен был там появиться летящий Пегас.
– Что же мы теперь будем делать, Семёныч? – спросил он, наконец, молчаливо сопереживающего конюха, и голос его был осипшим и ровным. – Как мы без него? А он? Там, далеко… и один?
– Что, что… Жить будем! Каждый свою жизню. Мы свою, жеребёнок – свою…
2.
К своей жизни жеребёнок привыкнуть никак не мог. Нового хозяина он едва терпел, а хозяйку и на дух не переносил. И запах её был ему неприятен, и голос. А пуще всего ненавидел он стек, которым она его воспитывала. Тяготило его и одиночество, и неподвижность в те дни, когда хозяйка не развлекалась конным спортом.
Сегодня был как раз такой день, потому как усадьба Рувинских принимала гостей. Конец сентября был сухим и прозрачным, застолье в саду – шумным, и чуткие уши жеребёнка устали от хаоса звуков. Однако шаги идущих в его сторону людей он из хаоса выделил. И стало ему тревожно.
К конюшне, не спеша, шёл хозяин и с ним ещё некто, в просторной рубахе и в короткополой шляпе, натянутой по самые брови. Они беседовали. Миролюбиво и задушевно, как давние друзья. Об этом сказал жеребёнку ветер тёплой и свежей струёй воздуха, несущей какую-то тайну. И оттого заволновался он, задрожал боками, взбил копытом свежую солому и выгнул шею, приподняв вытянутую морду и навострив уши, чтобы лучше видеть и слышать.
Хозяин взмахнул рукой, как из-под земли перед ним вырос конюх и получил короткую команду:
– Показывай!
Конюх подобострастно кивнул и вывел из соседнего денника' вороного кабардинца Авгура. О чём именно говорили люди, похлопывая и поглаживая бока соседа, жеребёнок не понимал, но о том, что гость скучал, ему поведало окутавшее того невесомое облако. А когда конюх направился к деннику золотисто-рыжей кобылки Кармен, гость и вовсе замахал обеими руками:
– Не надо, не надо! Ты мне лучше покажи строптивца, вогнавшего в досаду твою милашку, когда она музицировала. Того самого, который так возмущённо ржёт на каждый фальшивый пассаж, что поднимается ветер и падают стулья.
И он разразился звонким смехом с томяще знакомыми нотами из недавнего детства жеребёнка, отчего тот стал прядать ушами и скрести копытом дверь своей одиночки.
– Не утрируй, Теодоро, – сконфуженно хмыкнул хозяин, – это её братец так неловко вскочил с испугу…
– Да ладно, Михась! Какой я тебе, к бесам, Теодоро? Это имя для публики, а для тебя я как был Федякой, так им и остался. Давай уже, показывай своего слухача с гривой. Как его кличка?
– По документам он Тувор, но на кличку почти не реагирует. Если только не звать его до хрипоты и не щёлкать плёткой. А так, он будто глухой. И приходится выколачивать из него спесь. За лето достал всех…
– Да неужто вы бьёте его за это? – возмутился гость, но хозяин успел лишь пожать плечами, поскольку в эту минуту, чуть не сбив с ног конюха, жеребёнок, пританцовывая, вышел из денника.
– Ух, ты, какой красавец! – широко распахивая глаза, воскликнул Теодоро.
От восторга он сдёрнул шляпу, и на плечи его упала пышная грива волос…
И жеребёнок остановился и попятился: он увидел голубое небо и рыжее солнце! И белозубую улыбку!
А тем временем гость радостно хлопнул хозяина по плечу:
– Да какой он Тувор? Он же по всем статям Пегас, только что без крыльев! – и громко позвал: – Пегас!!
Услышав своё истинное имя, Пегас вскинул голову, вскочил на дыбы и победно заржал. Оповестив всех о своей радости, он горделивой иноходью подошёл к гостю и ткнулся губами в протянутую ладонь. Ладонь обласкала его нос и щёки и утонула в гриве:
– Ах, ты мой хороший… Как жаль… как жаль, что я не могу откупить тебя… Мы бы с тобой такой номер сотворили! Но, увы, друг, увы. Твой Теодоро не сколотил капитал, не сумел… Если только… – гость повернулся к хозяину и высказал тому только что явившуюся мысль: – А не уступишь ли ты мне его в кредит, Михась? Или на время? Я бы потихоньку выплачивал тебе за него… Ради нашей школьной дружбы!
И Рувинский удивил друга детства:
– Да, ладно! Пусть он живёт у тебя при цирке. Считай, что я тебе его подарил. Я же всё-таки не скотина какая-нибудь неблагодарная, помню, что ты спас меня, когда мы дурили после выпускного. Вытащил на берег из стремнины. И если бы не ты, уже давно бы меня рыбы сглодали… – расчувствовавшись, он сморгнул редкую слезу и ребром ладони, как после сделки, рассёк воздух: – Бери его! Бери за так!
Теодоро усмехнулся и потрепал холку Пегаса:
– Видишь, какой ты дорогой? Нет, ты бесценный, как жизнь любого из нас. Но мы с тобой отблагодарим моего давнего товарища за щедрость. Мы прославим его. Весь мир будет знать, что Михаил Рувинский хозяин чудо-жеребца. Об этом на разных языках будет сообщать каждая афиша…
Афиша закрывала половину окна недавно отстроенного городского цирка. Круглое, цвета красного кирпича, здание с шестигранным навершием из плексигласа прочно впечаталось в центр площади, утвердив тем свой статус архитектурной доминанты. Среди нескольких афиш в глаза бросалась одна – и не только потому, что сине-золотая гамма её цветов удачно смотрелась на «кирпичном» фоне – нет, афиша эта была напичкана картинами цирковой программы так затейливо, что привлекала внимание любопытных и праздных прохожих.
Среди них был рыжеволосый парнишка, дефилирующий по площади с мороженым в руках. Поедание сего лакомства он умудрялся сочетать со всесторонним обзором достопримечательностей и мурлыканием неопознаваемой в процессе плямканья песенкой. Впрочем, песня скорее всего звучала в его душе, потому что он был счастлив.
Счастлив тем, что окончил школу и успешно сдал экзамены в училище, и тем, что теперь он будет жить самостоятельно в этом красивом провинциальном городе. Счастлив тем, что лето задалось нежарким и не дождливым, тем, что он ещё очень молод и вся жизнь у него впереди. Ну и довеском ко всем этим приятностям была некая сумма денег в кармане джинсов, позволяющая ему погурманить пищей не только для тела, но и для души. Голод тела он уже утолил, потому к афише его потянул зов души.
Афиша эта так взволновала паренька, что, наспех заглотнув остаток эскимо, он купил билет и намётом побежал в зал…
…Зал цирка был заполнен почти до отказа, и парнишка порадовался, что успел. Успел и на представление и неплохое местечко отхватить, откуда и арена, и занавес в закулисье просматривались, что называется, в анфас.
Первое отделение прошло как во сне: отрывочно и тягуче, и знобко ожиданием второго, где была заявлена сенсация в образе летающего чудо-жеребца. Паренёк мысленно то гнал время, то задерживал его, боясь обмануться в своём предчувствии: неужто его детский сон воплотился в реальность?! «Летающий Пегас» – так назывался этот номер.
Томительно долгим показался парню антракт – и, наконец…
На арену вышел рыжий клоун весь в белом – и наш герой усмехнулся этой дилемме классики клоунады… и поперхнулся улыбкой, когда клоун взмахнул рукой и по её мановению из-за кулис, пританцовывая, выплыл серый в яблоках конь. Он вскинул голову, приветственно заржал, приподнял левую ногу… и резко опустил, будто впечатал точку копытом…
И Петька ахнул… да, да! Это был именно он, Петька! Он вскочил и, воздев вверх руки, выкрикнул: «Пе…» – но вовремя спохватился и зажал ладонью рот – да и зрители с соседних мест недобро зашикали на него.
Но конь успел уловить горячую волну в сонме эмоций, исходящих из зала: он высоко задрал верхнюю губу и, отвесив нижнюю, обнажил крепко стиснутые зубы – и направил ноздри и уши в сторону Петра… «Учуял меня, узнал!» – чуть не задохнулся тот.
Однако клоуна Теодоро сей отрадный факт не порадовал: в программе наметился сбой. Волнение жеребца передалось ему и он начал вдохновенно импровизировать…
Пегас без осечек оттанцевал под всевозможные музыкальные инструменты, он послушно ложился и вставал на дыбы, он показывал всё, на что способен…
Но каждую отработанную мизансцену он упорно заканчивал не предусмотренным сценарием действом: вытягивал морду в сторону Петьки и отбивал точку левым копытом.
Теодоро весело комментировал этот жест и внимательно следил за настроением коня, готовый вмешаться в любой момент. И, когда Пегас вдруг тревожно заржал, он успел заметить слёзы в его глазах и подать неуловимый знак ассистентам. Из-под купола на арену упал сноп света и, натянув невидимые стропы, конь вознёсся в небеса, усеянные звёздами.
Зал ахнул…
Но неожиданным было не только это: у коня выросли крылья. Хитроумное устройство привело их в движение, и Пегас полетел, а, вернее, поплыл, плавно перебирая ногами под музыку. А пока всё внимание зала было привлечено к этому рукотворному чуду, взлетел и Теодоро со скрипкой в руках. И полилась фонограмма песни:
Виделось часто в сон беспокойный,
Как за далёкой рекой,
Под облаками, над колокольней,
В небе летит серый в яблоках конь.
В небе летит, в небе летит,
В небе летит серый в яблоках конь...
Петька смотрел на Пегаса, слушал песню и вспоминал и сон свой, и их купания, и ребячьи-жеребячьи нежности, и слёзы свои, и мудрые слова Семёныча: каждый живёт своей жизнью…
В беге тягучем топот не слышен,
Мерно вздымается грудь.
И, поднимаясь всё выше и выше,
Конь исчезает, а мне не уснуть.
Мне не уснуть... Выше и выше...
Конь исчезает, а мне не уснуть.
О, как же мудр оказался этот старик! Он сразу угадал талант жеребёнка: артист! И сегодня Петька радовался за своего товарища. Радовался и плакал. Потому что любящее сердце подсказывало: не надо ему тревожить Пегаса. Нельзя! Каждый живёт свою жизнь…
В руку ли сон тот, что же он значит?
"Слышишь, цыганка, постой..."
И отвечала старуха: "К удаче,
Будешь счастливым ты, мой золотой.
Мой золотой, это к удаче,
Будешь счастливым, мой золотой".
Только не видел больше ни разу
Серого в небе коня.
Видно, я счастье в яблоках сглазил,
Видно, оно позабыло меня...
Счастье своё в яблоках сглазил,
Видно, оно позабыло меня...
«Неправда, неправда!» – хотелось кричать Петьке. Жизнь непредсказуема и она ещё устроит им с Пегасом встречу, как нечаянно устроила эту. Обязательно! Ведь теперь он знает, где искать своего серого в яблоках друга. Надо только подготовиться к этой встрече, сделать так, чтобы никому от этого не стало хуже…
Песня закончилась, а Пегас продолжал летать, не исчезая.
Но вот он развернулся в сторону Петьки и утвердил его мысли взмахом ноги: только так. И точка!
21 июля 2013 г.
Прототипом Петьки послужил ЛГ из рассказа В. Милова
«Семён»:
http://www.proza.ru/2009/03/16/629
Владимир Милов, прозаик и поэт:
http://www.proza.ru/avtor/shaman2
Роман «Ох, уж эти майя!», написанный в соавторстве:
http://www.proza.ru/2017/10/03/2181
Примечание:
Бере'йтор, бере'йтер (от нем. Bereiter) — специалист по обучению лошадей
и верховой езде; учитель, обучающий верховой езде, «объездчик» верховых лошадей, помощник дрессировщика лошадей в цирке.
Видео:
«Серый в яблоках конь», песня Александра Розенбаума. Поёт Владимир Бородань
«Серый в яблоках конь» на стихи Александра Леонтьева.
Музыка и исполнение Юрий Бахтин: http://www.youtube.com/watch?v=r3RXl-B12M4
Иллюстрация. Коллаж автора из картинок Интернета: мальчик с сайта – club.foto.ru
конь – fotogai.ru