ДМБ-90, или исповедь раздолбая

               
               

               
                КТО НЕ БЫЛ, ТОТ БУДЕТ,
                КТО БЫЛ  - НЕ ЗАБУДЕТ
                730 ДНЕЙ В САПОГАХ…



                Улан-Удэ. Домой. 22 декабря 1988 г.
               
                Но знаю я, что лживо, а что свято, 
                Я понял это всё-таки давно.
                Мой путь один, всего один, ребята,
                Мне выбора, по счастью, не дано.
 « Аэропорт, стою у трапа самолёта!».
 В моей ошалевшей от свалившегося счастья башке прокручиваются  слова этой незатейливой песенки  уже, наверное, в сотый раз.
 Я стою в обшарпанном и облезлом, с претензией на аэропорт, здании, сжимая в кулаке заветный авиабилет на Москву, и прячусь от могильного холода за окном. Столбик термометра угрожающе сползает к 40 градусам, а пронизывающий поганый ветрило гадливо просачивается под куцую солдатскую шинельку и, как казалось, в душу, где злобно орудует словно оккупант.
 Улан-Удэ. Город, являющийся столицей Бурятской АССР, о котором я ранее и слыхом не слыхивал. В это мерзкое место меня занесла нелёгкая, которая почему-то называется почётной обязанностью и священным долгом каждого гражданина Союза Советских Социалистических Республик.
 Прошло ровно полгода,  как дуболомный прапорщик товарищ Орлов из Куйбышевского райвоенкомата города Москвы накинул на меня хомут армейской службы, торжественно вручив повестку. За это время мне успели доходчиво и внятно объяснить, что в армии умников, качающих свои права, не приветствуют, спровоцировали язву желудка, ознакомили с педикулёзом, наградили чудовищной формы дизентерией, а так же оперативно и без лишних затей отбили почки и веру во всё доброе, разумное и вечное. После чего, решив, что с меня хватит, отцы-командиры отправили меня в отпуск поправить пошатнувшееся здоровье и нервишки.
 Прибыв ранним утром с первым автобусом в аэропорт, я увидел ожидаемую картину: у окошек касс висело объявление «билетов нет». Надо сказать, что в советское время самолётами летали или по блату, или подмазав «кого надо». Других способов просто не существовало. Пришлось применить весь свой актёрский талант и «безмыловзадницувлезание». Я сколотил свою будку пожалостливей и просунул её в окошко. Неся полную ахинею тоненьким голоском про пропадающий отпуск по состоянию здоровья и рыдающую матушку, уже не чаявшую увидеть своё родное чадо, я честно  и невинно глядел в глаза так называемой кассирше. Женщина фундаментального размера и с внушительным бюстом, с глазами как два бура для прохода горной породы, молча выслушала меня, при этом  пристально рассматривая, как микробиолог новый вид амёбы, вздохнула и - о, чудо! - пообещала порыться в брони! Что-то в монументе сферы услуг социалистической действительности скрипнуло и надтреснуло, эта афишная тумба дрогнула, а может быть, просто прорезались материнские инстинкты!!! Через полчаса я был самый счастливый человек на земле, уж в Забайкалье точно. Да, я умудрился с собой ещё одного служивого прихватить - «деда», у которого отпуск действительно горел!
 Самолёт ИЛ-86 гудел двигателями ровно и деловито, унося меня вдаль из этого проклятого края с чёртовым климатом и лютыми комарами, вечно пьяным и бездарным офицерьём, с озлобленными и тупыми чурбанами, коих в стройбате, что блох на бродячей собаке. Улетал я с твёрдой решимостью СЮДА более не возвращаться, даже если мне придётся самому себе отгрызть руку до локтя и принять на себя все грехи человечества за последнее тысячелетие.
 Весь полёт я размышлял о своей службе в стройбате: правильно ли я поступал, может, где-то надо было промолчать, где-то уйти в сторону, где-то смирить гордыню? Нет! Нет, и ещё раз нет! Я поступал так, как и должен был поступить, исходя из своих принципов, как велела моя совесть, в конце концов. Иначе я бы сам себя перестал уважать. Мне нечего стыдиться, я могу открыто и смело смотреть в глаза людям. Мой отец сызмальства  воспитывал меня строго, я бы даже сказал жёстко. Лупил он меня исключительно кулаками, никаких ремней, при этом приговаривал: «Или я из тебя сделаю мужика, или урода». Эти шесть месяцев были настоящим испытанием для мужчины. Думаю, что армейские жернова я прошёл достойно, моему бате не придётся за меня краснеть, но главное – мне перед самим собой не было стыдно. Я ничего не стал бы менять, будь у меня такая возможность. Весь путь прошёл бы заново,  нигде не свернув.
  А впереди меня ждал отпуск в 45 суток, который плавно и непринуждённо перетёк в 116 дней. Но это уже другая история!

                Москва. Повестка.   3 июня 1988 г. 

                У меня друзья очень странные,
                С точки зрения остальных,
                И я слышу речи пространные,
                Что я с ними пью на троих. 
               
  Жаркий июньский день. Еду в автобусе, в кармане повестка с вещами на 21 число, настроение не то что отвратительное, а скорее философское. Помимо тревоги за своё будущее, присутствует и чисто человеческое любопытство. Как я там буду? Ведь когда-то я мечтал стать офицером танковых войск, но не судьба - папа отговорил. Мол, послужи годик, понравится - поступишь в военное училище. Просто в свете прочитанной книги «100 дней до приказа»  и рассказов уже отслуживших ребят со двора была определённая тревога. Предписание мне выдали в стройбат, всё-таки строительный техникум окончил - за 2,5 месяца из мастера до инженера дорос. Но было тут и одно подводное течение во всех его значениях. Весь последний месяц я с военкоматом бодался. Эти дятлы хотели меня в подводный флот определить, мотивируя:
 - Подумай, на Кубе будешь служить, питание там соответствующее, с твоей-то язвой самое оно!
 - В гробу я вашу Кубу видел! В белых кроссовках! 3 года с атомным реактором в обнимку, чтоб потом пися вприсядку работала?  Разглядывать этот остров Свободы в перископ? Ага, всю жизнь бредил подводным миром и морями-океанами! Сбегу, пока присягу не принял, могу бегать. - парировал я безапелляционно, немного подумав, добавил:
  - Хочу в танковые войска, с детства мечтал, даже модельки всякие там собирал-клеил.
 Но, военком, не терпящий упёртых призывников, направил меня в Королевские Войска, а именно - в стройбат. Проучить меня решил. Козёл.
 Теперь осталось два дела и можно отправляться на охрану здорового храпа моей горячо любимой Родины. С первым я разобрался сразу -  уволился с работы. Со вторым было сложнее: уломать родителей организовать проводы дома по-человечески. Дело в том, что я подвержен был двум пагубным привычкам, которые маму с папой регулярно приводили в ступор и смятение. Короче, я имел непреодолимую тягу к алкоголю и удивительную способность влипать в приключения даже там, где их не могло быть по определению. Предки боролись с этим явлением всеми своими силами, но что они могли сделать. Да, мне объявляли бойкот, отлучали от обеденного стола, прятали одежду, чтоб не мог выйти на улицу, об меня трещали швабры и бельевые палки, а отец как-то сломал свой палец о мой лоб и ещё ставил мне потом это в упрёк!
 В принципе, бухал я не так уж и часто. Просто это было так заметно и ярко, что многие считали меня хронью гидроидной. Я умудрился в 18 лет попасть даже в медвытрезвитель, отмечая успешную защиту диплома! О чём уж тут говорить.
 При всём этом я просто обожал читать, буквально глотал книги в огромных количествах. И не чушь всякую, а серьёзную историческую литературу. Ещё я каждые выходные играл в футбол. Мог цитировать по памяти поэмы и стихи. Волочился за девушками. Такой вот противоречивый портрет современного раздолбая.
 Дома за семейным ужином я всё выложил родителям. Мама, что ожидаемо, сразу встала на дыбы и заголосила: « Мне ещё тут пьянки не хватало с твоими алкашниками! Нет, нет и ещё раз нет!»
 Батя молча поглощал котлеты с картошкой, не выказывая никаких эмоций, сестра с нескрываемым любопытством наблюдала за этим противостоянием.
-Тогда я не буду писать вам письма все 2 года, и хрена вы узнаете, где я, да как!- твёрдо сказал я.
-А я через военкома узнаю! И пожалуюсь твоему командиру! Уж он-то тебя заставит! - истерично выложила свой козырь мать.
-Ты же знаешь, что меня никто и никогда не мог ничего заставить сделать. За морковку прыгать не буду. - Резюмировал я, вставая из-за стола, и под негодующий взгляд, буравящий мне спину, ушёл во двор, который был известен как «сетка».
 «Сетка». Детская и спортивная площадки в нашем дворе, что находился в микрорайоне «Гольяново», были обтянуты металлической сеткой. К ней вплотную примыкал скверик с клумбой, окружённой скамеечками и длинным столом. Кто уж первым назвал это место «сеткой», теперь и не вспомнить. Место это было легендарное в восьмидесятых годах. Тут можно было купить дефицитные джинсы и кроссовки, достать последний альбом любимой группы, обменяться редкими в то время видеокассетами с зарубежными фильмами, встретить свою любовь и там же её потерять. Были и такие, кто приобретал тут свой первый сексуальный опыт и, что важно, методы борьбы с некоторыми его последствиями. М-да, много чего происходило на «сетке».
 Там меня уже поджидали друзья, лениво цедя пиво и не обращая внимание на мух, пикирующих на нечищеную воблу, небрежно лежавшую на газете «Советский спорт».  Забрав у кого-то «Жигулёвское», я всё им рассказал в подробностях и красках.
- Зря ты их шантажировал, теперь точно не будет проводов,- заметил Вилька. Так как он был сиротой, а бабка с дедом были у него демократичными, поэтому и не знал, как вести себя с предками.            
- Да не, правильно Серёга им всё сказал, пускай понервничают, - поддержал меня Петрыкин.         
- А мне по херу, я раньше ухожу, - грустно вздохнул Макар.    
- Ладно, всё будет ОК, лучше давайте думать,  кого звать на проводы,- махнул я рукой. - Сломается мать, куда ей деваться-то? Всё-таки я ей сын, а не  черепашка какая-нибудь морская.
 И мы задумчиво стали пить пиво, закусывая рыбкой ( Макар её всё-таки почистил ). Тут и Лобаша подтянулся к нам, как всегда, учуяв халяву.
 Немного о друзьях.
 Вильям Шиков. Росли мы в одном дворе. Одноклассник. Малость надменный и с замашками провинциального аристократа. В принципе, он не был нашим другом в прямом значении этого слова. Прошлой осенью его кореша и нашего общего одноклассника Динара Жедыханова замели в армию, и Вилька прибился к нам, как кусок льдины, отколовшийся от айсберга. Высокий и видный парень, неуловимо смахивающий на актёра Абдулова. Девки были от него без ума, чем он умело и пользовался, втирая им:  « Будешь со мной - будешь жить с шиком!» Страстный поклонник пенного янтарного напитка. Он пил его всю свою жизнь каждый день, причём летом - светлое, а зимой - тёмное. К сожалению, к огромному сожалению, Вильям Анатольевич Шиков умер 03.06.2012, не дожив полгода до сорокачетырёхлетия – сердце…
 Андрей Макаров. Добряк и весельчак, которого даже моя мама называла Макар. Хотя дружили мы с восьми лет, стал моим одноклассником со второй четверти восьмого класса, когда меня перевели за хулиганку на перевоспитание из «А» класса в «Б». Ага, перевоспитали. В первый же день я устроил две драки и облапал своих новых одноклассниц, чем вызвал жгучую зависть у парней. Через пару недель я всех подсадил на футбол. Каждую перемену мы бегали на школьный двор погонять мячик.
 У Макара был удивительный дар помнить все отечественные мультфильмы и повторять любые звуки! Человек-оркестр!  Так же, как я и Шиков после восьмилетки поступил в техникум. Два последних года мы собирались на квартире у Андрюхи дома по пятницам попить пивка. Макар всегда садился возле вертушки и только успевал менять винилы в зависимости от конъюнктуры момента, и, конечно, подпевая-подвывая музыке. Кстати, пил Андрюха очень мало, пьяным я его не видел вообще, но компанию поддержать умел. Мы этот шабаш называли «святая пятница». С Андреем я дружу и по сей день.
  Соколов Сергей. Младше нас года на два, но вырос в нашем дворе и поэтому всегда был своим. В раннем возрасте заработал кликуху «Петрыкин»,  которую со временем сократили до «Петя». Крепкого телосложения, немногословный увалень, который если и говорил что-то, то всегда в самую точку и очень смешно. Занимался в спартаковской спортшколе - был футболистом. За пару лет до этих событий встретил меня с сигаретой в зубах и свежим перегаром, чему был неприятно поражён и с укором поведал мне, что ему пора на тренировку. Всё его время занимали игры, тренировки и сборы. Скукота. С тоской наблюдая за его однообразной жизнью, я решил своей твёрдой рукой внести некие коррективы. Подарить, так сказать, маленькие радости большой жизни. Получилось. Сначала эпизодически, а потом, вкусив все прелести такого разудалого времяпрепровождения, Петрыкин всё чаще и чаще стал пропускать тренировки и даже игры. Сколько раз я ездил с ним на «Ширяевку», где базировался юношеский «Спартак». Прислонившись устало, после вчерашнего, к дереву я с интересом наблюдал как Серый у своего тренера, а это, между прочим, сам Игорь Александрович Нетто, легенда советского футбола, отпрашивался, стараясь дышать в сторону, с игры, мотивируя это головной болью и общим недомоганием в следствии магнитных (?!) бурь. Нетто, с ненавистью глядя  на меня, сквозь зубы отпускал его. И мы, оптимистично звякая бутылками пива в рюкзаке, радостно ехали обратно на «сетку».
  Вот так я, быть может,  загубил  недюжинный талант  нашего футбола. А каким Соколов был безграмотным, о боже! Его письма мы читали всем батальоном, даже в мате он умудрялся наделать кучу ошибок. «Спасибо» тренерам, которые утверждали, что он сюда не учиться, а играть пришёл.
 Лобанов Андрюха, которого обычно звали «Лобан» или «Лобаша», отличался тонкой, ранимой натурой и вечными проблемами с бабами. Денег у него  постоянно не было, поэтому предпочитал крутиться около нас, как акула возле океанского лайнера, в поисках лёгкой наживы, то бишь - выпить. Лобан знал несколько приёмов каратэ и считался мастером драки, хотя в деле его никто не видел. Так же был весёлым, добрым и отзывчивым малым. Кстати, Андрей готовил меня к армии, устраивая спарринги в своей квартире. В будущем мне это очень даже пригодилось, за что я ему безмерно благодарен.
  Вообще-то друзей и приятелей у меня было намного больше, но практически всех уже забрили в рекруты, поэтому о них я ничего и говорить тут не буду.

                Проводы Макара. 11-12 июня 1988 г.

                Как хулиганили, орали -
                Не произнести в оригинале.
                Ну, трезвая шпана, - кошмар!
                Но мы их всё же разогнали
                И отстояли перегар.

  Проводы Андрюхи Макарова - это вообще песня! Более я о таких  безбашенных не слышал.
 Лобан любезно предоставил нам свою хату, благо предки свалили на дачу, взамен он не скидывался на бухло и еду. У Макара дома не хотелось, так как его безумная тётка держала в 3-х комнатной квартире огромное количество кошек, собачек и всяких хомячков со свинками. Запах стоял соответствующий. Пьянка  с ночёвкой  в этом Ноеве Ковчеге была свыше наших неокрепших подростковых психик.   
  Надо заметить, что Лобан помимо всех своих недостатков отличался ещё и бесцеремонностью.  Он взял да пригласил ещё и трёх своих институтских товарищей, но если против тёлки Аллы, красивой, кстати, тёлки, мы не имели ничего против, то два парня вызвали у нас, мягко говоря, недоумение. Потом это у меня всплыло по-пьяни.
  Стол накрыли споро, под смех и комментарии. Все сели, предвкушая веселье и секс, хотя бы с одной из приглашённых баб. Один я не парился, предусмотрительно пригласив свою Леночку Меркулову. Водки, вина, портвейна, пива и закуски было столько, что можно  было запросто пересидеть здесь даже ядерную зиму или осаду Оренбурга Пугачёвым. Это-то нас и расслабило, а после сгубило. Быстро выпив за здравицу и достойную службу в рядах советской армии, все очень быстро и банально нажрались. И понеслось!
  Огромный магнитофон, принесённый Ленкой, гремел на всю округу, радостно вещая ночной и нервно вздрагивающей Москве бессмертные хиты «Ассерт», «AC/DC» «Scorpions». Я, как всегда, быстро перебрав, блевал в туалете, так как в ванной Макар уединился с жирной и безотказной армянкой Рузаной, обладающей отвисшей грудью, как у кормящей собаки. Шиков, пользуясь моментом, пристраивался к Леночке, ничего с пьяни не понимающей. Лобаша на святом родительском диване прелюбодействовал с карликовой по размеру Диной, с удивительной фамилией Небаба. Петрыкин с сознанием дела, сидя по-хозяйски в кресле, стряхивал пепел в парадно-выходные лакированные ботинки отца Лобана, приговаривая при этом: «Даст ист фантастиш,  натюрлих» и лениво пытался о пианино открыть «жигулёвское». Однокурсники Лобанова, в дупель пьяные, спали в коридоре на полу валетом, чем я решил воспользоваться. Сняв с одного редкие по тем временам спортивные трусы «adidas» и высморкавшись в них, выбросил в окно. Наутро поиски оказались безрезультатными, их нигде не было. Импортные часы другого парня были спущены в унитаз. После, с чувством выполненного долга, я предложил сокурснице Лобанова уединиться на кухне за бутылочкой красного вина. Алла с пониманием посмотрела на меня и немного смущённо поведала, что она не пьянеет, и я пусть даже не рассчитываю на что-то. Решив испытать судьбу и себя, я рискнул. К сожалению, она оказалась права - сломался я.
 Утро добрым не бывает. Вот с этой мыслью я и проснулся на диване с Леночкой, хотя смутно припоминаю, что пристраивался на ночлежку под пианино. В голове от принятой лошадиной дозы алкоголя звенело так, словно весело бил в барабаны боевой пионерский отряд. Язык отказывался ворочаться во рту ввиду страшного сушняка. Рожа отекла до такой степени, что глазки были узенькими, как у японского милитариста. В общем, выглядел я, как гитарист группы «Deep Purple» Томми Болин на пике героинового угара.
  Кругом все валялись вповалку и как попало. Батарея пустых бутылок и горы окурков украшали некогда праздничный стол. Пол был заблёван. Хата напоминала настоящий притон. На кухне мною был замечен Лобан, гнавший похмелье вином. Вот тут-то моё состояние подверглось сейсмическому толчку высшего балла, окончательно добив меня. На мой невинный вопрос: «А где Макарушка?», Андрей угрюмо ответил: «Ушёл в армию». Оказывается, что Макар попытался в 5 часов утра поднять хоть кого-то из нас, но натыкался на нечленораздельное мычание и мат. Только в прихожей, на подозрительные шорохи появился Лобан, завёрнутый в простыню, как римский патриций. Чувственно тряся своему тёзке руку и пожелав удачи, он закрыл за ним дверь, даже не предложив проводить до стадиона «Локомотив».
 Уже после армии Макар с юмором рассказывал как у «Локомотива», а призывников нашего района собирали именно там, все были с родителями и друзьями, и только он был совершенно один и с дипломатом. Как командированный. До сих пор у меня кошки скребут на душе, и не проходящее чувство вины перед другом гложет меня, когда я вспоминаю эти проводы.

                Мои проводы. 20-22 июня 1988 г.

                Живёт король Гольянова,
                Весёленький чувак,
                Зовут его Ахмеджановым,
                Он любит пить коньяк!
               
 С утра я с батей отправился навестить могилы своих бабушек, поклониться, так сказать, им перед серьёзным испытанием в моей жизни. На татарском кладбище, где лежит вся родня по отцовской линии, папа попросил муллу прочесть молитву за меня. Необычное ощущение, надо сказать. Последним мы заехали на Ваганьковское кладбище. Я очень люблю В.С. Высоцкого, поэтому мне захотелось побывать у него. По дороге домой в универсаме закупили алкоголь, куда ж без него, родимого!  Да, как я и предсказывал, мама дала добро на проведение торжественного отправления меня в ряды доблестной и непобедимой советской армии.
  Матушка весь день жарила-парила на кухне, при этом ворча, что больше она на такие уступки не  пойдёт, что это в последний раз. Как будто в армию забирают с завидной регулярностью! Странные они люди, эти женщины. Вечно у них в голове одни противоречия. Ну да ладно.
  Это единственное застолье, которое не вызывало во мне привычного предвкушения. Я знал, чувствовал, интуиция меня никогда не подводила - впереди будет жопа! Никакой радости мне всё это не доставляло, мне хотелось уединиться, побыть одному. Мрачные мысли жрали меня изнутри. Я даже Леночку свою послал куда подальше и не стал звать на проводы, не веря, что она меня дождётся, зная её темперамент. Замена ей была в лице некой Иры. Девица с крепкой задницей и маленькой грудью, а так же, ну очень болтливая, зато никаких обязательств не требовавшая. В общем,  дура  дурой.
  Вечером пришли мои друзья, те, которых ещё не замела железная рука военкомата, даже Антон Смирнов, с которым мы учились до 7 класса включительно, приехал с гитарой. Все гости были оживлённо энергичные, словно праздник был вселенского масштаба. Родители, мудро улыбаясь пластмассовыми улыбками, для приличия посидели с нами минут тридцать и свалили в маленькую комнату, оставив в качестве наблюдателя мою сестру Нину. Папа, окинув с сожалением стол, полный бухла, ушёл последним, помаявшись в дверях.
 В принципе, всё прошло достойно: никто не нарезался, как воин ислама, драк не было тоже. Пил я много, но, как говорится, не в коня корм. Наверное, от нервов. Большую часть ночи я провёл на балконе: курил и пил, с тоской наблюдая, как утро неумолимо приближается всё ближе и ближе. Лобан под «баньку по-белому» Высоцкого, рыдал у меня на плече. Антоха постоянно что-то бренчал на гитаре, чем окончательно очаровал всех девчонок. Серёга Соколов пытался вздремнуть на стуле, делая вид, что он не спит и бодр. Шикова можно было найти, конечно, возле баб.
   Где-то в середине ночи мы пошли прогуляться до «сетки», вывернув попутно зачем-то доску объявлений у моего подъезда с корнем. На «сетке» мы поили невесть откуда взявшихся ментов и пели с ними репертуар Розенбаума. Ночь стояла тёплая, было почему-то спокойно и умиротворённо. Может, водочка так подействовала?
  Плавно подошло, как лимузин члена Политбюро, время собираться на «Локомотив». По давно заведённой традиции призывников из дома я вышел спиной вперёд с рюкзаком на плечах. У стадиона, в предрассветной дымке, было уже полно народа, все были пьяны и возбуждённы. Военные важно и деловито сновали туда-сюда со списками призывников.
 Всё, пришло время расставаться. Всех обняв, расцеловав и пожав протянутые руки, я запрыгнул в автобус под марш «Прощание славянки» уже на ходу. Бухие друзья до поворота бежали за мной и стучали по автобусу, таким образом прощаясь со мной.
  В автобусе стояла гнетущая тишина, не знаю у кого как, а у меня лично ком подкатил к горлу, мешая дышать. Слёзы наворачивались на глаза, но я держался из последних сил, тупо уставившись в окно, разглядывая кривые улочки Москвы. Мы подъезжали к «Угрешке» - городской сборный пункт. Типичное школьное двухкорпусное здание московской постройки, окружённое трёхметровым забором.   
  Выйдя из автобуса, я первым делом, по старой привычке футбольного фаната, сразу осмотрелся. Узнав у сопровождавшего нас офицера, в каком корпусе мы располагаемся, я направился в буфет.  У приятеля со двора там работал дружок, через него я хотел выведать, куда нашу команду отправляют. Так я узнал о существовании Улан-Удэ и Бурятии, а так же о том, что  вылетаем мы отсюда только завтра вечером. Оценив перспективы провести здесь сутки, я решил свалить на это время домой. Поделившись своими соображениями с парнями, я начал искать подельника. Согласился только один. Обойдя по периметру всю территорию, мы нашли слабое место: на заднем дворе, у забора рос огромный дуб, своей кроной как раз ложась на него. Вот по нему и ушли. Поймав такси, благо деньги были, мы умчались - каждый в своём направлении.
  На одном из перекрёстков сзади кто-то отчаянно жал на клаксон. Я выглянул в окно и обомлел. В «волге» мышиного цвета сидели мои родители! Они узнали меня по рукаву клетчатой байковой рубашки правой руки, которую я высовывал из такси, стряхивая пепел сигареты. Прямо там на перекрёстке я пересел в родительскую машину.
 Сестра была в шоке, она решила, что я сбежал навсегда. Эрдельтерьер, мой любимый пёс Юник, радостно прыгал как мячик, всего меня обслюнявив. Вечером я, никого не предупредив, появился на «сетке». Дружки, придавленные летней духотой, тяжким похмельем и потерей главного идейного вдохновителя всех начинаний, молча сидели, осмысливая последние события. Вылезая из кустов, я проорал: «Рота, строиться!». Девчонки   радостно завизжали, а у корешей отвисли челюсти. Только Вилька подбежав, сразу предложил:  «Пиво будешь?». Поведав всю историю своего побега, я пробыл с ними до поздней ночи.
  На следующий день я валялся на диване, мечтал о всякой хрени, листал газеты и перебирал свои фотографии. Вечером надо было ехать обратно на «Угрешку», Лобаша вызвался ехать со мной. В дороге все прибито молчали. А что было говорить, и так всё было ясно. Прощание у КПП было коротким и скупым по-мужски. Я растворился в вечерних сумерках за воротами на 6 месяцев.
  Наш офицер подозрительно поинтересовался, почему меня не было на перекличках. Невинно глядя ему в глаза, я ответил, что спал сутки напролёт и ничего не слышал. Он только махнул рукой и что-то пометил в блокноте.  Все пацаны мне завидовали.  А кто им-то мешал наведаться домой?
  Нас везут в «Икарусе» в аэропорт «Домодедово». Все курят, пьют и прыгают, раскачивая автобус, поют и машут в окна проезжающим машинам. Настрой у всех был боевой. Мы почему-то  решили, что все будем в одной роте и сможем дать отпор «дедам». Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. У своих джинсов я оторвал штанины по колено, на заднице красовалась надпись «ДМБ-90», чтоб не достались старослужащим. Рубаха тоже подверглась варварскому дизайну. В аэропорту нас быстренько посадили в самолёт, видимо боялись, что пьяные призывники расползутся по всему зданию - ищи нас потом. Полёт запомнился холодом и похмельем. Стюардессам мы обещали через 2 года встретиться и жениться на них. М-да, молодость.
 ИЛ-86 мягко коснулся земли и приятно зашуршал своими шасси по взлётке. Как только мы покинули борт лайнера, сразу почувствовался жарко-липкий климат, но не такой, как на Чёрном море. На город уже спускалась ночь, а на нас - тревога перед неизвестностью.      Вокруг были сопки и десятка два солдат, тут же оцепивших нас. Так, наверное, чувствовали себя заключённые на этапе в мрачные тридцатые годы. Загрузив в дребезжащий, видавший виды автобус, нас повезли куда-то за город, как потом оказалось, в посёлок Силикатный, где дислоцировалась наша часть. Всё. Можно сказать, что служба началась.    
         
                Улан-Удэ. Начало. 23-30 июня.1988 г.
            
               
         
                Куда там Достоевскому
                С «записками» известными,
                Увидел бы, покойничек, как бьют о двери лбы!
                И рассказать бы Гоголю
                про нашу жизнь убогую,
                Ей-богу, этот Гоголь бы нам не поверил бы.
                .
 В кромешной темноте забайкальской ночи автобус, усердно пыхтя, заехал на территорию воинской части, сразу подрулив к ярко освещённой бане. Вокруг стояло много военнослужащих в странной форме. Вылезали мы из транспорта под улюлюканье и крики: «Духов привезли! Вешайтесь, черти!».
 В бане нам приказали снять свою одежду и идти в помывочную - смыть с себя, так сказать, вольный дух гражданки. Далее мы выстроились в очередь за получением обмундирования. Несмотря на огромный выбор формы, всем раздавали первую попавшуюся. Мне, например, выдали сапоги 39-го, а не 41-го размера и хэбэшку самую большую, какая была на складе. Почему? Не знаю, но думаю, чтоб сразу показать, что это - АРМИЯ, а ты здесь НИКТО и НИЧТО. Переодевшись, мы построились в две шеренги, ожидая пока нас разберут по ротам. Получилось так, что в каждую роту попало по 5 человек.
 Нашу группу вёл маленький сержант азербайджанец с полным отсутствием плеч и прутиком в руке. Путь к нашей казарме пролегал через огромного размера плац. Тут этот бравый сержант, видимо, вспомнив свою пастушью юность, решил нас подгонять своим прутиком как баранов. Все почему-то молча терпели. Только я возмутился и с разворота хрястнул азику в челюсть. Полетел он красиво так, горизонтально земле. Вскочив и ошалело вращая глазами, он заорал что-то на своём языке. Изо всех щелей и кустов повылезало несколько таких же маленьких уродов. Бились мы зло и отчаянно, но силы были слишком уж не равны.
  С разбитыми лицами и кулаками мы пришли на склад нашего батальона получить постельные принадлежности, а так же поменять, если кому надо, сапоги и обмундирование по размеру. Во время обмена-выдачи произошла ещё одна драка, теперь уже с казахами. Нас хотели просто ограбить. У одного забрали электробритву, у другого - тельняшку, ну и так далее. Опять численный перевес был не на нашей стороне. Сколько же здесь чёрных?
  Наконец-то мы добрались до расположения нашей  4 роты. В нос ударил ужасающий духан кирзовых сапог, портянок и несвежих мужских тел. Пока мы осматривались и застилали кровати многие в казарме проснулись и молча наблюдали за нами. Минут через пять из дальнего угла отделились две тени и направились в нашу сторону. Два кряжистых кавказца предложили мне пройти в ленинскую комнату. Ленинская комната первоначально должна была, по задумке «высших умов» из Главполитуправления вооружённых сил, служить солдатам для политинформации и чтения газет-журналов, а также - написания писем на родину. На вопрос, есть ли у меня деньги, я резонно спросил: «А вам какое дело?». В следующее мгновенье меня сбил с ног чудовищной силы удар. Сквозь кровавую пелену я кое-как добрался до своей койки.
  Утром я вздрогнул от непривычного и противного вопля: «Рота, подъём!». Боже, что это было? Только я успел подумать, как получил кирзачом в лицо.
- Тебя что, падла, команда не касается? - на меня зло смотрел какой-то огромный и совершенно чёрный, как африканская ночь, сержант.
 - А чём дело? - цивильно поинтересовался я.
 - Ты в армии, душара, бегом на зарядку!
  Только сейчас я догнал. Твою мать, точно, я же в армии! Попытавшись подняться, я застонал от нестерпимой боли. Кровь из моей разбитой накануне рожи запеклась и прилипла к подушке, поэтому вставая, я потянул её за собой. Но, делать было нечего  и, оторвав подушку от себя, я собрался на зарядку. Голова жутко трещала, похоже, сотрясение у меня приличное.
  В армии перво-наперво надо научиться наматывать портянки. От этого зависит состояние твоего бытия в первый месяц службы. Хорошо, что банщика, который нам показывал, как это делать, я слушал внимательно. За все 2 года у меня ни разу не было проблем. Ни разу. Я и спустя 20 лет могу намотать портянки с закрытыми глазами.
 Выскочив на плац, я огляделся. Вдоль него стояли две четырёхэтажные двухподъездные казармы из красного кирпича. В каждом подъезде по батальону, каждая рота занимала свой этаж. Были ещё какие-то одноэтажные здания.
 Ёжась от сырости и ветра, к тому же накрапывал мелкий противный дождик, вся часть построилась в колонну по четыре и рванула по периметру плаца. Всё это называется кроссом на 3 километра. Эта хрень мне сразу не понравилась, и я решил непременно от зарядки в будущем отмазаться.
Взмыленные и обессиленные мы приводили себя в порядок. Умывшись в грязном и ржавом умывальнике такой же водой, я заправлял свою койку. Тут ко мне подошёл, как потом оказалось, аварец. Наблюдая за мной, спросил:
  - Ти ктё пё нации?
  - Татарин, а что?
  - Язик свёй зняэшь?
  - Ну, так, чуть-чуть.
  - Тёгдя нэ смэй сэбья тяк нязивать! Ти рюський.
 - Слышь ты, горилла, иди давай овец своих учи, умник, блин, выискался! - Возмутился я. - Спустились тут с гор за солью и давай командовать. Совсем обозрело зверьё! Вали отсюда, козёл!
Обалдев от такого напора, он с минуту соображал, что делать, а потом побежал за подмогой к своим. От расправы меня спасло то, что в роту прибыло офицерьё - два капитана (наш ротный и комсорг батальона) и прапорщик (замполит роты).
С нами, новенькими, решили познакомиться. Всех по очереди вызывали в канцелярию. Я был последним.
- Ну, ты кто? - спросил меня вальяжно развалившийся комсорг.
- В смысле? – не понял я.
- Ну, ты панк, металлист, рокер? - блеснул он своими познаниями молодёжных течений.
- А, понятно. Фанат я, - скромно промолвил я.
- А это ещё кто такие у вас там, в Москве? - встрял озадаченный ротный.
- Радикальный футбольный болельщик. Мы ездим за своей командой в другие города - пробиваем выезд. Дерёмся с фанатами других клубов, на матчи ходим в цветах любимой команды! – охотно пояснил я.
- Охренеть можно! Совсем вы там, в столице, с ума все посходили! - выдавил из себя замполит, до этого молчавший.
 Эта святая троица молча переваривала новую для себя информацию, потом переглянувшись, отправила меня восвояси. Уходя, я поразился их равнодушию к моей изрядно помятой морде. Полнейшее безразличие читалось  на их лицах.
 Как только рота привела себя в порядок после безумного забега, ротный повёл нас строем и с песней на завтрак. Тут всё строем и с песней делается. Мне кажется даже массовый акт самосожжения, если прикажут, естественно, надо будет провести в строю под музыкальную композицию «лучше нету того свету».
 Столовая меня поразила. Огромное, на две тысячи человек, грязно-серое одноэтажное здание. Ещё метров за сто почувствовался запах нездоровой пищи. Внутри было бесконечное количество столов на десять человек каждый. В центре каждого стола стояли: мятый чайник, кастрюля с кашей, заляпанные стаканы и поддон с хлебом и маслом, а так же с сахаром гепатитного цвета. И рой удовлетворённо жужжащих  зеленовато-синих мух. Посуда была алюминиевая, как в сумасшедшем доме. Впрочем, почему как. С командой: «приступить к приёму пищи» все набросились на - нет, не на еду - на ложки. Оказывается, их тут не хватает! Вот более опытные и хватают их первым делом. Пока я ловил ворон, мне столового прибора не досталось - разобрали.
 Отдельно о нехитрой снеди, называемой солдатским завтраком. Жиденький чаёк радостно переливался всеми цветами радуги, как весенняя лужа в черте города. Бензин по вкусу добавили что ли? Хлебом было что-то среднее между чёрным и белым, к тому же плохо пропечённым. Масло было скорее ближайшим родственником машинного, чем даже маргарина. Пшеничная каша всем своим кричащим видом сразу вызвала у меня рвотный рефлекс. Видя мои сомнения в съедобности сей пищи, парень с уральской глубинки заметил:
- Странные вы городские, такие неженки. Привыкли там икру жрать с фарфоровой посуды серебряными вилками!
- Ну, раз ты такой всеядный, то давай махнёмся. Я тебе - кашу, ты мне - хлеб с маслом! - предложил я.
 Он живо согласился. Брезгливо кусая бутерброды, я с отвращением наблюдал, как эта «деревня» с огромным аппетитом уминает мою пайку. Сразу вспомнился, услышанный где-то, стишок.
                - Бессмертный я! – сказал Кащей.
                И зря он так сказал!
                Хлебнул Кащей солдатских щей
                И тут же «дуба» дал.
 Под неизгладимым впечатлением я вернулся в казарму, с ротой конечно. Если такой завтрак, то что же ждёт меня на обед? Так захотелось маминых пельмешек или блинчиков с мясом! Эх!
 Вся рота ушла на работы какие-то, а нас пятерых оставили в бытовой комнате пришивать погоны, шевроны и петлицы к своей форме. Я всегда думал, что умею пользоваться иголкой с ниткой и ножницами. Как же я заблуждался. Через час мы все были в крови от уколов и порезов. Всё время пришивали криво, приходилось распарывать и начинать заново. Нервы были уже на пределе.
 Вот в этот-то момент и произошла встреча, коренным образом повлиявшая на мою службу в дальнейшем. К нам заглянул чеченец  в синей пижаме с коричневыми манжетами и воротником. Встав метрах в трёх от нас, он долго молча рассматривал нас. Вообще я заметил, что у всех чёрных манера такая - разглядывать человека молча и долго. Так вот этот тип вызвал одного из нас в туалет поговорить. Пошёл Валера Назаров.
 Кстати, о ребятах москвичах, которые попали со мной в четвёртую роту. Вадим Сторожук был высоким худющим парнем, любящим говорить умно, иногда даже не зная истинного смысла слов. Я, как эрудит, постоянно ловил его на этом.
 Никитин Владька был чуть выше меня и плотнее. Обладал круглым и добрым лицом, немного простоватый и, как оказалось, был трусом неимоверным.
 Валера Назаров явно немного того… дебил, одним словом. Видать, военкомату не хватало людей до полного набора, вот его и загребли. Ну ладно, у «погон» совести и чести нет, но родители чего хай не подняли, я так и не понял. Фигура у него явно женственная, пухловатая такая. Взгляд вообще ничего не говорящий. Жаль парня было по-человечески.
 Денис Романов был прилично подкачанным, но депрессивным малым. Всё время он ходил и ныл, что мы отсюда живыми и здоровыми не вернёмся. Странный тип.
 Когда я получше освоился, то в соседнем батальоне нашёл парня, который учился в моём техникуме, но на другом отделении. Звали его Рома Денисов. На гражданке мы мало общались, а тут само собой чаще. Даже в санчасти и госпитале лежали вместе. Был он очень болезненным и меланхоличным парнем.
 Через минуту Назаров выскочил из туалета с красной рожей и дрожью во всём теле. Оказывается, этот чеченец прибежал из санчасти, где он лежал с липовой экземой, прознав, что привезли новеньких, то есть нас. Короче, решил он поживиться лёгкими деньгами.
 Вторым позвали меня. Страх естественно был, кабан-то он был приличный, но деньги я решил точно не отдавать, ещё на гражданке мне объяснили бывалые люди, что дашь слабину, всё - так и будешь чмырём на все два года. В туалете находился ещё один тип по фамилии Чичоян. Дверь за мной плотно закрыли и сразу спросили: « Деньги есть?». Я молча отрицательно покачал головой, мол, нет. Видимо, это их разозлило, и чеченец дал мне пощёчину. Как я среагировал и отбил удар, я даже сам не понял, но этих мародёров взбесило ещё больше моё неповиновение. Драка была короткой, так как я смог выскочить из туалета.
 Ребята тут же окружили меня и стали расспрашивать. В это время вышел армянин из туалета и позвал следующего. Я не дал пойти Денису, сказав Чичояну, чтоб он проваливал, и ловить тут им нечего. Чеченец, подойдя ко мне и злобно глядя в глаза, процедил: «Мы ещё встретимся. Я тебя запомню».  И не спеша ушёл со своей шестёркой.
 Озадаченный, я спросил у перепуганного дневального про этого амбала. Вот он-то мне всё и объяснил. Этот сын гор по фамилии Магомедов самый авторитетный и здоровый в нашем батальоне, мало того, он ещё и в нашей роте служит, и вообще, зря я с ним связался. Впрочем, я уже сам понял, что я влип по полной. От не самых весёлых мыслей и рассуждений меня отвлекла наша рота, пришедшая с работ на обед.
 Вокруг нас собралась толпа и наконец-то мы стали знакомиться уже обстоятельно. Весело и оживлённо болтая, благо время позволяло, мы понемногу рассказывали о себе. Мне больше всех запомнился Вовка Марков из Владимира. Небольшого роста, с жёсткими, но живыми глазами. Как показало потом время, я не ошибся в нём, он действительно оказался настоящим мужиком.
 Подошёл к нам и замстаршины Махач Гаджиев из Дагестана. Поговорив с нами, он заметил, глядя на меня: « Тебе тут тяжело будет, слишком неуёмная энергия, сразу видно будешь влипать в передряги. А на своих дружков не надейся, слабаки они». Эх, как он оказался прав! Мудрый мужик и явно постарше всех нас, на вид ему лет 25 было.
 Да много с кем перезнакомился, с любопытством вглядываясь в лица. Мне ведь с этими ребятами предстояло два года прожить под одной крышей и одному богу известно, что нам предстояло впереди, какие испытания, радости и печали мы должны перенести и встретить ДЕМБЕЛЬ – слово, заветное для каждого солдата.
 Одно я заметил ещё за завтраком, и это мне очень не понравилось и даже насторожило. Из девяносто шести солдат в нашей роте больше шестидесяти было азиатов и кавказцев. Даже старшина нашей роты был грузин. Этот старший сержант маленького роста, но очень заносчивый, и редко кто его видел в хорошем расположении духа. Звали его Гоча Заидзе. Ещё одной странностью было то, что все жили вместе, и те, кто принял присягу, и мы салаги. Больше нигде я об этом не слышал и не видел ни разу. Все были мы одного призыва, и только сержанты, среди которых был  единственный русский по имени Сергей из Казахстана, отслужили уже год. Отличить тех, кто не принял присягу, от остальных было элементарно. На «бывалых» была светло коричневая форма, напоминавшая робу заключённых, тогда как «запахи», то есть мы, носили хэбэшки цвета хаки. Форма эта называлась ВСО, то есть военно-строительная одежда. Особенностью было и обращение в стройбате к старшему по званию, надо было представляться «военный строитель рядовой», а далее по фамилии. В нормальных войсках просто «рядовой» и фамилия. Ну что сказать, стройбат, а тут всё не как у людей.
 Тут из канцелярии вышел наш замполит роты. Высокий и тощий, как жердь прапорщик Баранов приказал старшине строить роту на обед. Нас тут же построили, пересчитали, проверили по списку, и мы, как всегда с песней зашагали в столовку.
 Обед. Уж лучше бы я, давясь, съел за завтраком ту кашу, настолько я содрогнулся от увиденного. Ужас! Я, конечно, понимаю, что нас здесь не должны потчевать домашними пирожками, но всё же. Чем же, интересно, мы так провинились перед Родиной? Почему нас кормят как свиней? Неужели нас держат за скотов в Минобороны?
Под команду «Рота, приступить к приёму пищи» я тут же схватил ложку (научен!) и сел с краю стола. Супчик, как я успел рассмотреть, тоже был с пшеничной кашицей и очень жидковат, к тому же в изрядно мятой кастрюльке плавали заживо сваренные какие-то насекомые, сдобренные гнилой капустой. На второе, ну конечно же, была каша. Правда, на этот раз повара блеснули разнообразием и приготовили перловку, кою в народе издревле называют шрапнель. Эта субстанция была настолько жёсткая, что у меня сразу закрались подозрения в том, что её предварительно выдержали в морозильной камере. Мол, ты сюда не жрать призван, а службу служить, вот и терпи. Я её так и не смог ради любопытства расковырять ложкой и бросил эту бессмысленную затею. В общем, от этих деликатесов я решительно отказался и сменял всё это на кисель с хлебом. Кисель был мутный и нездорового желтого цвета, к тому же довольно густой.
 В солдатской среде ходят байки, что туда военврачи добавляют бром, таким образом, отбивая мысли о женщинах. Хлеб, как и утром, был сырым, липким и противным. Знаете, после такого неприхотливого армейского быта, да заправленного изысканным плотным приёмом пищи, думаешь, не протянуть бы ноги, а уж никак не о бабах! Я обернулся на соседний столик, где сидели горцы, вот у них-то еда была качественнее, а  в супе и каше даже мясо присутствовало. Фокус заключался в том, что начальник столовой был ингуш, вот он своих земляков и подкармливал. Жаль, что не москвич или на худой конец татарин.
 Кое-как отобедав этой нехитрой снедью, я опять столкнулся с очередным наездом кавказцев. Рядом со мной грохнулся алюминиевый поднос с использованной посудой со стола этих зверей. Видать, они решили, что я как их шестёрки побегу его относить к окошку для грязной посуды. Ага, сейчас! Ни слова не говоря, я спихнул его со стола на пол. Ух, какой же праздничный звон стоял по всей столовой. Пауза была похлеще мхатовской или из «Ревизора». Ко мне, медленно встав из-за стола, шёл осетин Алан Газзаев.
- Ты опух, чмошник? - спросил он.
- А ты чего не в курсе? - наигранно удивился я.
- А что такое? - насторожился осетин.
- Хм, ты в школе учился, вы там историю изучали? Лакеев же отменили в семнадцатом году! Стыдно, батенька, не знать! - всё дурковал я. - Хотя, к вам в горы даже радиосигнал, наверное, не доходит, я уж не говорю про газеты! Сочувствую, Аланчик. Отстал ты от линии партии и правительства! Да, поезда появились, а знания так и не доходят в далёкие уголки нашей страны.
- Ладно, поговорим потом, - процедил в бессильной ярости Газзаев.
- Конечно! Предпочитаю на инглиш, ты не против? - уже в спину отправил довольно язвительную шпильку я.
 Но он даже не обернулся. Весь мой стол с немым ужасом смотрел на меня.  Они уже записали меня в покойники. Мне-то было на всё уже наплевать. Я был голоден, а значит злой! Всех ненавижу!
С командой «Рота, закончить приём пищи, встать» мы отправились (строем, конечно же, строем) на часовой послеобеденный отдых.
 Я с ребятами не стал подниматься наверх, остался в курилке у крыльца поболтать. Там я и выяснил, что наша часть как года три строит телефонную станцию. Работа идёт очень медленно, то стройматериалов не завезли, то техника не подъехала, то лень из-за жары, то ещё что-то. Сашка по кличке «шрам» из Барнаула (на голове красовался огромный след, происхождение которого он скрывал) интересовался жизнью в Москве, кого я видел из известных людей. Пришлось приврать, не разочаровывать же его, что видел практически всех, а в детстве даже Брежнева на первомайской демонстрации. Азиатов привело в восторг, что я бывал на концертах Аллы Пугачёвой (соврал, конечно), она у них пользовалась небывалой популярностью. Как дети малые, честное слово. Вот так за разговорами и пролетело время. Рота опять ушла на работы, а нас отправили в Ленинскую комнату учить устав.
 Все как в школе засели за изучение военно-полевого устава, и только один я направился к дневальному выведать: проверяет ли кто-нибудь знание устава. Получив отрицательный ответ, я написал несколько писем домой, не забыл о друзьях и отправился в чайную, чтоб  более-менее поесть по-человечески.
 В маленьком одноэтажном здании народу было больше, чем при эвакуации белогвардейцев в порту Севастополя  двадцатого года. Причем, что интересно, никто ничего не покупал! Все ждали, когда кто-то зайдёт и купит себе еды на радость самым наглым, которые его оберут как липку. Страждущие были исключительно азиатами.
 Оценив для себя всю обстановку, я первым делом попросил у буфетчицы тарелку соли, она удивилась, но дала. Вот теперь я уже смело мог заказывать себе и покушать. Кефир, булочки, салат. Как я успел соскучиться по всему этому. Только я расположился за столиком в углу, как ко мне подлетела пара узбеков. Но не тут-то было, зря я что ли соли набрал. Её-то, родимую, я и сыпанул им в глаза. Эффект был потрясающий, первые взвыли, как олени в период гона,  вторая волна этих «марокканских стрелков», готовая уже оттереть меня от желанной еды сразу же встала как вкопанная. А я… с удовольствием, смакуя, и медленно, очень медленно, не обращая никакого внимания на мольбы оставить хоть что-то, поедал чавкая, всё это добро. Вытерев руки о занавеску, я под аплодисменты буфетчицы этаким сытым гоголем покинул чайную.
 Только спустя время я узнал, почему именно узбеки, киргизы и таджики так себя ведут в чайной. Дело в том, что в их семьях принято иметь около десятка детей, а учитывая их беспросветную нищету, у их родителей нет возможности высылать деньги, вот детки и промышляют грабежом. Но мне-то до их желудков не было никакого дела, я себя люблю и ценю. Я ж не дева Мария, чтоб заниматься благотворительностью, не Иисус Христос, чтоб всех одним хлебом накормить, да и мои родители - не олигархи, чтобы взять на баланс всю эту босоту. Впоследствии я не раз проделывал такой трюк и всегда с успехом, чем заслужил уважение у главарей этой голытьбы, и в дальнейшем меня уже никто не трогал. О своём ноу-хау я не стал распространяться, иначе это могло привести к противоядию такой блестящей стратегии.
 Приятелям, углублённо изучающим премудрости воинского устава, я принёс пряников с пакетом молока и засел писать ещё письма. К уставу я так и не притронулся. Могу сказать, что за все два года я туда заглядывал всего один раз, да и то, чтоб узнать правила и условия для арестованных на гауптвахте. Всё! Я, кстати, не уверен, что сами офицеры его читали и знают.
 Вечером пришла рота. Вся какая-то уставшая и дёрганная. Естественно, я решил узнать, в чём дело. Оказывается, со стройки сбежали два солдата из нашей роты, а это не предвещало ничего хорошего. Этих ребят я знал больше визуально, они были башкирами, и приходилось им очень туго у нас. Дело в том, что чмырили их у нас по-чёрному.
 ЧМО в армии - это всё, последняя инстанция конченого человека. Им все помыкают, он за всех всё выполняет, начиная от заправки койки до стирки портянок, а уж про чистку сапог и уход за формой и говорить не приходится. В общем, это уже не человек, но ещё и не животное.
 Совсем, видать, у ребят стоп-кран слетел, больше терпеть они не могли, а постоять за себя не умели. Вот и решили они удариться в бега. Таких в армии называют лыжники или путешественники. Ничего приятного нам от этого не светило, только закручивание гаек и наказание через весь коллектив. В армии вообще практиковалось наказание такое. Провинился, скажем, один воин, а дрючат всю роту, а то и батальон. Чтоб все потом со злобы отыгрывались на нарушителе, а другие задумывались о последствиях. Метод действенный, хоть срабатывал не всегда. Здесь случилась промашка.
  Гоча сразу стал названивать ротному домой. Наш капитан личностью был довольно колоритной. Бывал он в расположении вверенной ему роты только по утрам и до обеда, всегда пьяный в слюни и злой как чёрт, чем заслужил кличку «стакан». Фамилию его никто не помнил, даже старшина. «Стакан» не отвечал на звонки, видать, опять был в пьяной нирване.
 Доложили дежурному по части, тот дальше по инстанции. Что тут началось! Сразу понаехало столько офицеров, сколько я не видел за сутки своей службы. Мне, конечно же, было интересно, что будет дальше и чем всё это закончится. Нас всех собрали и стали выяснять всякую хрень: почему они сбежали; не обижал ли их кто; может письмо пришло из дома плохое им. Когда очередь дошла до меня, то я сначала сказал, что здесь недавно и ничего не знаю, а потом ляпнул, мол, почаще надо бывать с солдатами, тогда не то, что вопросов к нам дурацких не будет, но и таких ЧП в части. Наш комбат майор Архипов аж обомлел, а замполит батальона, тоже майор, мрачно заметил, что они все с этим умником ещё наплачутся. Как в воду глядел!
 Покумекав, наши отцы-командиры решили сегодня на поиски нас не отправлять, ночь на носу. Поиски начнутся завтра сразу после завтрака, а сейчас нас отправили на ужин в сопровождении кучи офицеров и прапорщиков.
 Начальник столовой аж обомлел, увидев такой парад погон у себя, сразу засуетился, гнида, подобострастно улыбаясь, лично разносил хлеб по столам и желал приятного аппетита. Вот гад, сам бы жрал это пойло. Я с нескрываемым любопытством наблюдал за офицерьём, будут ли они кушать с нами. Смешно было видеть, как все делали вид, что есть не хотят, они даже не смотрели в свои тарелки. Только один капитан решился чайку глотнуть, он долго и тщательно вытирал стакан платком, но налив себе этой жижи, долго раздумывал, а после понюхал и, вздрогнув, оставил эту затею. Ещё бы, дома их ждала семья, им жить хотелось. Это мы для них сброд казённых людей, которых ещё наберут по призыву. Нас не жалко, пускай дохнут и травятся.
 Ужин был похож на завтрак, только вместо пшеничной кашицы была гречневая, что вызвало у меня энтузиазм сначала. Обмишурился… В гречке знаете, бывают такие чёрненькие соринки, ну где-то на 3%. Так вот, в этой кашке гречки было процентов на десять, а остальное - сорняк. Удивительные повара в армии, просто сама прелесть, душечки. Чтоб они сдохли все вместе с ингушом начальником столовки, падлы! Привычно покушав чаем с бутербродом, который я выменял, как обычно, у неприхотливой свинушки с Урала, я пошёл относить грязную посуду. Проходя мимо офицерского столика, я с сарказмом сладко так вымолвил: «Приятного аппетита, товарищи офицеры». С какой же ненавистью они на меня посмотрели. Больше о еде я говорить не буду, кроме ещё одного раза, просто я хотел показать, каково это быть солдатом в советской армии в конце двадцатого века.
 Сразу после ужина нас решили погонять по плацу, мол, подтянуть дисциплину надо через печатание шага. Целый час мы бодро маршировали, горланя: «А для тебя, родная, есть почта полевая!» Проходя трибуны со всем цветом нашей части, мы радостно орали: «Здра-жела-това-майор»! Удивительный тупизм подчёркивался торжественными лицами командиров.
 На свой четвёртый этаж я еле добрался, для меня это было впервые. Тяжкое испытание для новичка, ноги гудели, как растревоженный улей. Тут ещё Баранов со своей газетой «Правда» решил прочистить нам мозги, козёл. Ещё полчаса украденного отдыха. Как будто это вся наша рота сбежала, а нас ловили неделю в ходе войсковой операции с  самолётами и танками.
 В расположении нас поджидал ещё один сюрприз - не было воды! Тут это, оказывается, было делом привычным, поэтому никто не возмутился. Вот так, грязные и потные, как скаковые лошади, мы легли спать, вытеревшись кое-как полотенцем. Засыпая, я немного попытался переварить свои первые сутки. Можно всё это назвать одним словом - ужас. Правда я всегда был неисправимым оптимистом и надеялся, что может всё ещё нормализуется. Хотя где-то в душе я понимал, что сам себя обманываю и далее всё только усугубится донельзя.
 Я, кстати, переместился с первого яруса на второй, мне с детства нравилась вторая полка в поезде, а тут все два года сверху. Клёво. Соседом моим оказался Саша по кличке «Варшава» из Львова, хороший парень. Несмотря на здоровые габариты, он прилично хромал с рождения, из-за чего его определили в строительные войска. Вот хрена он тут вообще нужен, какой прок от такого солдата? С мыслями о том, что принесёт нам день грядущий, я сладко заснул.
 Утренний подъём уже не был такой неприятной неожиданностью. Очень кстати было присутствие Баранова, я тут же подошёл к нему с заявлением о том, что у меня язва желудка и физические нагрузки мне запрещены. Выслушав меня, он кивнул и сказал, чтобы сразу после завтрака я отправлялся в санчасть на осмотр к врачу. Отлично, мой план сработал. Про зарядку и кросс я могу забыть. Что и требовалось доказать.
 После завтрака нас таких болезных набралось семь человек, и под предводительством высоченного санинструктора Глеба нас повели в санчасть, которая находилась напротив нашей казармы через плац. Зайдя в неприметное двухэтажное здание, первым кого мы увидели, был капитан небольшого роста, причём явно нетрезвый. Мы выстроились вдоль коридора около кабинета с облупившейся зелёной краской. Медленно проходя мимо строя, капитан что-то нечленораздельно спрашивал каждого из нас. Глеб, идя позади него, переводил его слова, самим нам было не под силу понять этого занятного офицера. Из всего мычания я разобрал только матерные слова и пожелания побыстрее нам сдохнуть.
 В кабинет врача я прошёл первым и попал к военврачу в звании лейтенанта. Этот лейтёха был на удивление вежливым и внимательным. Как я понял, он только-только закончил училище. Это был мой шанс, и я решил им воспользоваться им сполна! Я сразу взял быка за рога и начал втирать ему о своём совершенно плачевном здоровье и о необходимости меня срочно госпитализировать. Лейтенант, изучив моё личное дело и выписки из больниц, с искренним сожалением резюмировал, что пока у меня не будет кризисного состояния, о госпитале я могу позабыть. Но от зарядки и физических нагрузок меня освободили. Как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И на том спасибо.
 Вернувшись в расположение роты, я нашему прапорщику предъявил заключение врача и в устной форме от себя добавил кое-что. Баранов долго и с интересом, вертя бумагу, на меня смотрел и вымолвил:
 - Шустрый ты малый, Ахмеджанов, сутки в армии, а уже льготы себе выбил. Что же дальше будет?
Я решил быть честным с нашим замполитом до конца:
 - Что-что, косить буду. Не по душе мне такая служба, не привык я к такому скотству да и не собираюсь привыкать!
 Далее весь день заняло опять изучение уставов. После обеда, закончив с письмами домой и друзьям, я решил прошвырнуться по всей территории нашего гарнизона, надо же знать тут все постройки и закоулки. Проходя мимо какого-то маленького одноэтажного здания, я был заинтригован табличкой на нём «Учебный комбинат». Конечно, я туда заглянул, ничего себе, в армии учат чему-то! В длинном, как в школе, коридоре я встретил мужика в гражданской одежде и с хитринкой на лице. Он тоже меня приметил и направился ко мне: «Тебе чего, солдатик?». Немного смутившись от нормального обращения ко мне, я пояснил, что зашёл просто так из любопытства. Мужик, расспросив меня, кто я, откуда и сколько прослужил, провёл экскурсию по комбинату. Тут, оказывается, учили разнообразным рабочим специальностям, как в ПТУ, только за две недели, а не за два года.
- А я могу тут учиться? - спросил я.
- Конечно! - довольно хмыкнул мужик. - Только назови свой батальон, роту и фамилию. Мы дадим запрос, и на следующий день ты будешь тут уже сидеть за партой.
- Ух ты, а друзей своих можно сюда тоже? -  радостно задохнулся я.
- Тащи всех, главное грамотных ребят и чтоб до присяги были!- ответил он, оказавшись директором этого комбината. Звали его Анатолий Григорьевич.
 Счастливый, я вбежал в Ленинскую комнату и сообщил пацанам: «Пока вы тут гранит устава грызёте, бобры, я для нас халяву нарыл на две недели, с перспективой и далее на стройке балду пинать!». Меня тут же окружили ребята, и я им возбуждённо всё рассказал. Сторожук озадаченно спросил: «Ну и на кого мы будем учиться, на сварщика, каменщика?». Пришлось объяснять всем, что самое лучшее на стройке  быть стропальщиком, который цепляет к стропам подъёмного крана груз. Работы будет мало, зато свободного времени - вагон. Все с уважением посмотрели на меня, похоже и здесь я утверждаюсь в роли лидера. Я быстренько составил список с данными всех москвичей нашего батальона, вписав туда и Володьку Маркова из Владимира. Этот парень мне всё более и белее импонировал. Когда я заявился с ним к директору учебного комбината, то он был очень удивлён моей оперативности. Просмотрев его, директор пообещал мне, что уже завтра мы приступим к учёбе. Попив с ним чайку с кексом и поболтав ни о чём, я засобирался к себе в часть.
 Придя в роту уже к ужину, я обнаружил, что опять нас собирают офицеры по поводу беглецов. Построив нас, нам объявили, что после ужина мы пойдём искать наших беглецов по близлежащим сопкам.
 Выйдя через КПП, нас разбили на несколько групп, я попал в группу под командованием старшины. Зайдя на первую же сопку, Гоча сразу приказал всем расположиться на отдых. Он парень бывалый и знал, что искать тут некого, если уж рванули в бега эти олухи, то тут их не может быть точно. Это меня порадовало, не очень-то хотелось после ужина скакать по лесам и сопкам на ночь глядя. Развалившись с друзьями на травке, я начал травить байки о фанатском движении. Ведь в самой столице ещё немногие знали о футбольных хулиганах, это движение ещё не набрало силу. Расположившись полукругом вокруг меня, все внимали моим речам молча и раскрыв рот. Старшина тоже краем уха прислушивался и только качал головой, не проронив ни слова. Где-то через час Гоча крикнул построение и повёл нас обратно в гарнизон. Ещё один день службы мы благополучно угрохали.
 Кстати, природа Забайкалья меня вообще не впечатлила. Ну сопки, ну сосны. Травы и цветочков каких-нибудь почти нет, другие деревья тоже почти отсутствуют. Кругом камни да песок. Теперь понятно, почему сюда ссылали при царе - тоска.
 На следующий день сразу после завтрака меня к себе вызвал «стакан».  Держа в руках какую-то бумагу, смотря на меня исподлобья, спросил: «Твоя работа, Ахмеджанов?». Я так понял, что он про комбинат интересуется и решил на всякий случай отрицать всё. Минут через десять допрос был закончен, и мне был дан приказ взять всех людей из списка и направиться в учкомбинат.  Это было очень кстати. Мы освобождались не только от зубрёжки устава, но и от поиска наших путешественников.
 На крыльце нас встречал Анатолий Григорьевич и незнакомый сержант. Настроение у всех было приподнятое. Нас сразу отвели в класс и рассадили за парты по одному. Директор представил нам сержанта, который будет вести у нас занятия. Сержанта звали Игорь, он тоже был из Москвы и уже отслужил год. Мы на него посмотрели с уважением и завистью. Неплохо он тут устроился, так можно и всю службу тащить беззаботно.
 Игорёк оказался неплохим парнем, он нам сразу сказал, что учиться тут особо нечему и большее время мы будем здесь заниматься, чем хотим, но в пределах разумного, конечно. Оставив нам книжицы по технике безопасности, он свалил куда-то, сказав, что придёт к концу занятий.
 Посидев немного, мы вышли на улицу покурить. Там директор тоже сидел на ступеньках крыльца и дымил. Поинтересовавшись, как нам тут и где Игорь, он позвал меня к себе в кабинет. Усадив напротив, Анатолий Григорьевич спросил меня: «Выпьешь, Серёга?». Мог бы и не спрашивать!
 К обеду мы уговорили поллитровочку «Столичной». За это время я узнал много интересного про службу, Улан-Удэ, о командирах, атмосфере и нравах в гарнизоне и о судьбе самого директора. Толик, а я уже звал его так, сам был из Ростова. В Забайкалье попал за хищения на 7 лет. Отсидев и обретя связи и полезные знакомства, решил тут остаться, и со временем был назначен на такую сладкую должность в 41 год. Любопытная судьба у него сложилась.
 Узнав, что у меня за плечами строительный техникум, Толик оживился и сказал, что через год он меня сделает своим заместителем в учебном комбинате, как только Игорь дембельнётся. Прожить бы этот год ещё. Так же мне он дал свой домашний адрес с тем, чтобы мои родители посылки отправляли ему, а он мне будет их передавать, иначе они до меня не дойдут - всё разворуют.
 В общем, классным мужиком оказался Анатолий Григорьевич. Я его до сих пор вспоминаю с теплотой. Вот почему наши офицеры не были такими, для меня до сих пор загадка. Может, тогда и никакой дедовщины с землячеством не было бы?
 Учёба за эти две недели была раем для нас. Мы ни черта не делали, нас никто не дёргал, не проверял и не контролировал. Но и мы, правда, не наглели. Кто письма писал, кто в карты или шахматы резался. Игорь принёс как-то настольный хоккей. Мы устраивали настоящие битвы, благо на кону были сигареты. Чаще, кстати, побеждал я, так как с детства виртуозно играл, но сигареты я благородно отдавал обратно. Ведь мы одна команда, так считал я тогда.
 Жаль, что в выходные дни комбинат не работал и нам приходилось быть с ротой вместе. Вот тогда-то я с Газаевым и сцепился конкретно, он всё же вспомнил мой бунт в столовой.
 В утро первой же субботы, на подъёме Алан, как обычно, заставлял азика с соседней койки заправлять его койку. Тот тоже, как всегда, пару минут плача отказывался, но под ударами всё же ломался. Пока рыдающий азик застилал койку Алана, тот вдруг обратил взор на меня:
- Так, чёрный москвич, чего ты тогда на обеде возбухнул?
 Взявшись за душки двух коек, он подпрыгнул и ногами ударил меня в грудь. Я не ожидал этого и рухнул, пропустив удар, но быстро вскочил и схватился за табурет. Разнял нас сержант Серёга, встав между нами. Так я узнал свою кличку. Отныне меня все кавказцы звали только «чёрный москвич». Но это ещё ничего, вот Назарова прозвали «олимпиада» в честь московской олимпиады.
 Я опасался, что ещё будет продолжение, но Газзаев больше на меня вообще внимание не обращал, я был для него пустое место. Вот бы и остальные на меня плюнули и забыли. Если бы. Тот чеченец всё помнил. А выписка из санчасти его была не за горами, и ждал я её, честно сказать, с опасением. Я понимал, чем это всё для меня закончится, но так же знал, что если выстою духом, не струшу, то дальше будет легче намного - от меня отстанут уже навсегда.
 После завтрака весь гарнизон собрали в огромном клубе для политинформации. До самого обеда нам какой-то полковник выносил мозг о девятнадцатой партконференции, напряжённой обстановке в Нагорном Карабахе, неспокойной политической ситуации в мире и прочей хрени. На гражданке я убил бы всякого, кто попытался бы мне рассказать хоть маленькую толику этого бреда. А тут пришлось слушать сквозь дрёму, уткнувшись головой в спину впереди сидевшего такого же страдальца. Я все два года так прослушал болтовню замполитов.
 После обеда я познакомился с новым для себя словом – ПХД (парко-хозяйственный день). До самого ужина абсолютно все солдаты драят, моют, подметают, подкрашивают что-то. Нас, карантинщиков, бросили на Ленинскую комнату, уже ставшую для нас родной. Так как меня старшина назначил старшим, то я был освобождён от физических работ и только руководил процессом. Я сразу предложил ребятам не спешить, не то ещё на какое-нибудь задание бросят. Вот до ужина мы её и приводили в порядок.
 После ужина нас решили погонять на плацу. Опять мы по периметру задорно шагали с песнями часа два, наверное. До койки я еле дополз, снова не помывшись. Воды как не было в роте, так и нет. Всё дело в том, что напора давления не хватало для подачи воды на четвёртый этаж, она доходила только до второго. В туалет мы ходили деревянный, что находился на заднем дворе нашей казармы. Спрашивается: зачем надо было строить добротное кирпичное здание, оборудованное всем необходимым, если даже воду в него подать толком не могут? Тупизм в действии.
 Воскресенье. В обычной жизни человек просыпается, сладко потягиваясь, и ещё валяется в кровати какое-то время, наслаждаясь ничего неделанием. Но это в обычной жизни, а в армии всё подчинено распорядку дня. Ровно в 6-00 нас поднял истошный вопль дневального. Мы хмуро встали и вышли на улицу для традиционного кросса с зарядкой. Хотя я и был освобождён от физических нагрузок, но должен был тоже выйти на построение батальона. Пока наши носились и заряжались энергией под моросящим дождиком, я сидел в курилке и болтал ни о чём с «дедами» и офицерами.
 Настроение было у меня на удивление приподнятым, мне уже начинало казаться, что не всё так мрачно в армейской службе. Но расслабляться нельзя в армии. Обязательно какая-то гадость да всплывёт, как наказание за благодушие. Так было и в этот раз.
 Сразу после завтрака наш прапор Баранов построил всех и сообщил, что сегодня продолжатся поиски беглецов. Но на этот раз они будут немного усложнены, как назидание на будущее. Старшина Зоидзе выдал всем ОЗК (общий защитный костюм). Вообще-то он служит от последствий ядерного взрыва, а именно - радиации. Это резиновый комбинезон с огромными сапогами и противогазом. Вот в таком одеянии мы должны бегать по сопкам и искать наших башкир. Симпатичная перспектива, что тут скажешь.
 Когда мы строем проходили КПП гарнизона, то караульные аж глаза выпучили и рты пораскрывали. Узнав цель нашего вояжа, раздался взрыв гомерического хохота на всю округу. Им смешно, а каково было нам, тем более что дождь закончился, и солнце начинало палить нещадно. Лазали по сопкам, балкам, оврагам мы до обеда. Если вы думаете, что мы устали, то ошибаетесь. Мы просто подыхали уже. Такого кошмара я за всю жизнь не видывал. Пот настолько заполнил ОЗК, что в сапогах хлюпало уже, а сами мы себя ощущали, как в парной. Перед глазами стояли круги, во рту, где язык решительно отказывался ворочаться, словно песку насыпано. Баранов выглядел на нашем фоне как патриций перед плебеями. Он-то был в полевой форме, налегке так сказать. Кстати, эта гадина нам не дал даже отдохнуть после приёма пищи, сразу погнав на сопки. Смысла в таком поиске не было никакого, этим шагом нам хотели показать всю тягость твоих сослуживцев, если и ты решишь сбежать. В армии наказание всегда следует только через коллектив. Так мы и носились до самого ужина. Повезло, что местных жителей мы не повстречали. Вот попугали бы народ. Ну, а на десерт было, как всегда, полное отсутствие воды в роте. Хорошо, что я успел наладить отношения с ребятами первого этажа и умылся кое - как у них. В общем, довольно мило провёл я единственный выходной.
 В понедельник, сразу после утреннего развода, я с товарищами отправился в учебный комбинат. Отпросившись у Анатолия Григорьевича, я решил продолжить свой обход территории гарнизона. Я решил, что надо и далее расширять свои полезные знакомства,  земляки ведь должны быть везде.
 В самом дальнем углу гарнизона, возле забора, притулилось маленькое одноэтажное строение. Стоя напротив него, я долго размышлял, прежде чем зайти. А вдруг там собираются « уставшие от службы » старослужащие. Вот тогда я попаду, как кур в ощип. Но любопытство взяло верх, и, вздохнув, я постучал. Послышалось какое-то суетливое шуршание и раздалось нагловатое:
- Чего надо?
- Разрешите войти?
- А ты кто?
- Серёга.
 Опять за дверью возникла возня, потом дверь резко распахнулась. На пороге стоял долговязый солдат, явно «дед». Он оценивающе оглядел меня с ног до головы, и после продолжительной паузы, мотнул головой, мол, заходи.
 В небольшой, но уютной комнате, прямо в центре стоял широкий стол, в углу диванчик, на котором кто-то лежал. Ещё один солдат колдовал у электрической плитки. Наступила напряжённая пауза. Все смотрели на меня вопросительно, а я на них несколько нерешительно.
- Ну и чего тебе надо, душара? - лениво  спросил лежавший.
- Да так. Просто интересно, что здесь находится.
- Хм. Интересно ему. А ты откуда сам? - поинтересовался парень у плиты.
- Москва, - гордо ответил.
- Да? Что-то не похоже. Какое метро?
- « Щёлковская ».
 «Дедушки» переглянулись и их лица расплылись в улыбках. Как потом выяснилось, они сами кто из Москвы, а кто из Подмосковья. Служат здесь кочегарами. Так что попал я в кочегарку. Здесь они работают и живут. В своей роте появляются только на вечернюю поверку. Вот так повезло мне, повезло! Быстро перезнакомившись друг с другом и, похвалив меня за стремление всё разузнать тут за такой короткий период, меня пригласили к столу. Мишка, который хлопотал у плиты, заварил крепкий чай и достал из холодильника колбасу с хлебом. На десерт были пирожные. Долговязый Володя полез куда-то под потолок и включил телевизор. Гриша угостил меня сигаретами с фильтром, в армии их называют цивильные. Разузнав у меня последние новости с родины, ребята стали учить меня жизни в гарнизоне. До самого обеда я пробыл с ними. Так душевно провёл время. Провожая меня на построение, уже в дверях Володя сказал мне:
- Серёга, ты заходи к нам, когда захочешь, мы тебе рады будем. Но только один. Дружков своих не зови. Мы же всех не прокормим.
- Понял. Не дурак, ребята. Спасибо вам за гостеприимство и, вообще, приятно было познакомиться. До встречи.
 Служба начинает налаживаться, а ведь я ещё и недели тут не пробыл. Класс! Теперь главное не расслабляться. Надо продолжать поиски новых полезных знакомств, желательно среди земляков. Ведь торчать-то мне тут ещё два долгих года, а надеяться на наше армейское начальство тут не приходится, выживать нужно самому. Это я уяснил довольно таки быстро.
 В казарме нас ждал сюрприз. Нашлись наши горе-путешественники. Стояли они понурые, грязные, в центральном холле. Вид их вызывал жалость и одновременно недоумение.
 Как оказалось, эти два чудика на железнодорожной станции залезли в товарный вагон с углём, даже не выяснив, куда состав держит путь. А поезд-то отправлялся в Монголию с дружественной помощью братской республике. В Кяхте, что на границе с родиной Чингисхана, их отловили пограничники, причём совершенно случайно. Одному из погранцов захотелось почему-то проверить именно тот вагон, где прятались наши башкиры. А вы знаете, как проверяются вагоны с сыпучим грузом? Всё очень просто: остро заточенными пиками, строго вертикально, со всей дури пробивается куча угля в разных местах. Тут-то психика беглецов и не выдержала. С воем и криками «шайтан» они повыскакивали, как черти из табакерки.
 Конечно, наше командование не стало предавать огласке сей факт дезертирства. Уж как оно договорилось с пограничниками, можно только догадываться. Понятно, что за такое никого по головке не погладили бы, ещё и проверками замучили бы, комиссии зачастили бы. Взыскание наложили бы, как пить дать, наложили бы. В общем, всё скрыли от вышестоящего начальства и наказали своими силами. Парней отправили на гауптвахту на пять суток, где им остригли голову довольно таки смешным образом. Им оставили на самой макушке маленький островок волос, всё остальное было выбрито до зеркального блеска. Смех да и только.
 Наутро Толик решил отправить нас на практику. Директор решил закрепить нашу теорию практическими навыками на стройке. Сам с нами он не пошёл, а передал записку прорабу, предварительно объяснив мне подробно, как пройти нам туда. Я опять был назначен старшим. Построив ребят, мы смело двинулись в сторону КПП.
 Должен сказать, что на КПП дежурили солдаты с нашей гарнизонной гауптвахты. Они не относились непосредственно к стройбату и поэтому не подчинялись нашему командованию. В следствие чего жили обособленно и вели себя вызывающе по отношению к нам. У них даже погоны были малинового цвета, из-за чего их называли «краснопёрые».
 Дождавшись когда мы прошли через КПП, дежурный спросил у нас путёвку на работы за пределами гарнизона. Я показал ему записку от директора учкомбината. На что он резонно спросил:
- Ну и что это ещё за филькина грамота? Где печать, где подпись?
- Товарищ лейтенант, что нам выдали, то я вам и показываю.
- Понятно. Вы все задержаны до выяснения обстоятельств. Сержант, заберите у них военные билеты, - обратился дежурный к своему помощнику,- и препроводите на гауптвахту.
 Вот мы попали-то, ещё не приняв присягу, мы уже загремели на «кичу»! Кичей называли гауптвахту на армейском жаргоне. Но делать было нечего, мы покорно попылили вслед за мордастым краснопёрым. Радости нам это мало предвещало, зная о нравах комендантского взвода. Не любили нас там и всячески норовили поиздеваться и поунижать сверх меры.
 Само здание уже выглядело мрачно: бетонный забор с колючей проволокой, на окнах здания мышиного цвета решётки. Во внутреннем дворике стояли такие здоровые солдаты, что я даже засомневался о вреде питания в нашей столовой. Общую картину дополняло то, что все они были по пояс раздетые. На палящем солнце их мускулы зловеще играли, а сами военнослужащие явно испытывали удовольствие от произведённого эффекта. Они, молча улыбаясь, с любопытством разглядывали нас. К нам двинулся самый огромный и с ленцой, пнув меня ногой, спросил:
- Ну, кто тут у вас за старшего?
- Я,- тихо ответил. Животный страх полностью сковал моё тело.
- Кто я? Отвечать по форме, падлюка?
- Военный строитель рядовой Ахмеджанов!
- Ага, что-то мне ваши рожи не знакомы.
- Так мы тут меньше недели. Даже присягу не приняли ещё.
- О как, а почему вы сюда тогда попали?
- На КПП замели нас. Мы на практику шли.
- Студенты что ли? Из учебного комбината?
- Так точно.
Тут мимо проходил прапорщик с лицом садиста. Понаблюдав за нами с минуту, он предложил:
- Сержант, что ты с ними сюсюкаешься? Отведи за угол и переломай им рёбра, чтоб не повадно было нарушать дисциплину.
- Да ладно, товарищ прапорщик, пускай лучше уборку территории проведут, - предложил амбал.
- Ну смотри, как знаешь. - Сразу потерял к нам интерес прапор.
- Ну что, пойдёмте покажу вам фронт работы? - довольно потёр руки сержант.
 До самого обеда мы подметали, выносили мусор, поливали газон. Я даже успел покрасить ворота. Мы были рады и этому, всё лучше, чем валяться с переломанными костями где-то в камере. После обеда нас обещали отпустить. Про то, как нас кормили в гарнизоне, я уже рассказывал, но, оказывается, нет предела совершенству! Нам принесли только кашу и кисель. Причём каша была вперемешку с мелкими камешками. Мы, конечно, попробовали поковыряться в ней, но после забросили эту затею - дохлый номер. Я сразу вспомнил рассказы своего деда, как их кормили в штрафной роте во время войны. Пришлось довольствоваться хлебом и киселем.
 После обеда к нам пришёл тот здоровый сержант. Довольно оглядев нашу работу и удовлетворённо хмыкнув, он двоих отправил на кухню мыть посуду.
- Ну, откуда вы родом, душарики? -спросил он.
- Да, все из Москвы.
- Да ладно? А чего молчали? - поразился амбал.
- Да тут этим вроде не бравируют, как мы заметили.
- Это у вас в зверинце не принято, а у нас сразу надо говорить. Тут весь сержантский  и офицерский составы из столицы. Так, - задумался он, - придётся вас заново кормить, но уже по-человечески. Пошли все в нашу столовку. Кстати, меня зовут Костя.
- Скажи, Костян, - стрельнув цивильную сигарету у него, подсел я уже после обеда, - а почему у вас все такие здоровые парни? Это что, политика такая у вас?
- Понимаешь, Серый, мы же ночами ходим в патруль, отлавливаем самоходчиков. Ходят в самоволку преимущественно черножопые, а они, суки, почти все борцы и боксёры. И кто с ними может справиться? Только такие, как мы. У нас питание соответствующее, свой спортзал. Тренировки каждый день.
 Покормили нас на славу. Наелись мы от пуза. Нас даже чаем с конфетами угостили. Вот так у нас появились свои люди даже в комендантском взводе.
Когда нас отпустили, и мы заявились обратно в учебный комбинат, то Игорь, встретивший нас на крыльце, довольно улыбался. Он всё уже знал, ему позвонили по местному телефону для подтверждения информации о нас. Анатолий Григорьевич в это время спал в крепком подпитии у себя в кабинете.
Вечером после ужина в казарме нас подробно расспрашивали о нашем пребывании на «киче». Особенно всё интересовало чёрных, ведь именно над нами там измывались больше всего. Их очень озадачило, что мы так безболезненно выкрутились из этой передряги. Осетин Инал Бероев больше всех всё выпытывал у нас.
- Слышь, Инал, - сказал я ему, нагло развалившись на койке, - там одни москвичи. Так они предупредили, что если нас кто тронет, что бы мы сразу им докладывали. Тогда ребята сами разберутся со всеми.
- Да ладно, да я с одного удара всех сделаю уродами! - начал хорохорится Бероев.
- Ну, такого уродца, как ты, вряд ли ещё придётся нам увидеть! - выдал я под дружный хохот казармы.
 Дело в том, что Инал был с кривой шеей, голова его была сильно наклонена к левому плечу. Последствия родовой травмы. Может и жестоко я пошутил, но ведь и с нами никто не нянчился. Так какого хрена я должен выбирать выражения?
 Осетин наградил меня тяжёлым взглядом, но ничего не сказал. Только сжал кулаки и медленно ушёл в зоопарк, как мы называли дальний кубрик, где размещались одни чёрные.
 Утром нас к себе в кабинет вызвал ротный. Стоя у окна к нам спиной, он спросил:
- Ну, и как всё это понимать?!
- Вы про что, товарищ капитан? - уточнил Сторожук.
- Про гауптвахту, мать вашу! Кто разрешил покидать расположение части?! - повернувшись к нам, грозно посмотрел он.
- Так директор комбината направил нас на практику, - встрял Никитин.
- А командир ваш кто, уроды, а?! - взвизгнул кэп.
- У уродов может быть только такой командир, как вы, товарищ капитан! - ляпнул неожиданно даже для самого себя  я, преданно глядя в глаза.
 «Стакана» аж передёрнуло. Он медленно направился ко мне. С минуту изучая моё лицо, выдавил:
- Всё, конец вашей лафе. Первого июля принимаете присягу. Вот тогда я вами займусь вплотную. Я вам всем задницы наизнанку выверну. Вы узнаете у меня, как Родину любить. Я вас сгною всех тут и закопаю заживо.
Ещё с полчаса мы молча слушали, какие ужасные кары нас ожидают в ближайшие 2 года, мысленно посылая ротного куда подальше.  Выпустив пар, он нас выгнал из канцелярии.
- Уф, Серёга, - испуганно спросил осторожный Денис Романов, - ты что, совсем сдурел? Такое ляпнуть командиру!
- Да пошёл он, полководец хренов! Тоже мне нашёлся маршал Жуков! Кто разрешил? Кто командир? Как будто мы по своей воле шлялись! И вообще, что он нам сделает до присяги? Хрена ему лысого, а не дисциплинарное взыскание, - возмутился я. – Ладно, пора идти на учёбу.
 Сегодня я решил продолжить поиски земляков в гарнизоне. Кочегары говорили что-то про столовую. Надо бы зайти сначала туда. Приведя своих архаровцев в комбинат, я, попив чайку с директором, отпросился на разведку местности.
 К столовке я подошёл с чёрного входа. Дождавшись, когда на крыльцо вышел солдат с корытом помоев, я окликнул его. Тот, вылив всё в бак, уставился на меня:
- Чего тебе надо? Пожрать нечего! Вали отсюда, голодушник!
- Я не за этим сюда пришёл. Ты скажи лучше, есть тут москвичи?
- Ну.
- Что ну? Так вызови кого-нибудь! Стоит тут как памятник Ильичу!
- Ладно, обожди тут пока, - уже миролюбиво ответил воин.
Через пару минут вышел парень в белой хэбэшной куртке.
- Ты спрашивал меня? – недружелюбно спросил он.
- Ну, если ты москвич, то да, я.
- Я-то из Москвы, а вот ты что за хрен с горы?
- Метро «Щёлковская».
- О, а я с «Бауманской». - Радостно выдавил лыбу он.
 Присев покурить на крылечко, мы поболтали с ним минут десять. Лёха, а его звали так, служил здесь поваром. До дембеля ему оставался ещё год. Беседу нашу прервали, его вызвали на кухню. Перед прощанием он мне в огромном бумажном пакете вынес хлеб, масло, варёное мясо, заварку и сахар. Не забыл он и предложить заходить к нему в любое время, мол, всегда поможет чем сможет.
 Когда я всё это богатство принёс в комбинат, то даже Игорь глаза вытаращил, о ребятах и говорить нечего. Пирушку мы устроили знатную, не забыли пригласить и Анатолия Григорьевича. Поэтому на обеде мы ни к чему не притронулись, кроме киселя с хлебом. Все подозрительно косились в нашу сторону, а мы многозначительно переглядывались друг с другом и довольно хихикали. Ничего, думал я, заживём мы тут ещё наперекор командованию и обстоятельствам. Уж с голодухи точно теперь не помрём. С такими-то связями.

                Присяга. 1 июля 1988 г.

   Товарищ, если увидишь солдата с впалой грудью и отвисшим животом, то поклонись ему - это военный строитель…

 Присяга. У многих, во всяком случае у меня, она ассоциируется с чем-то торжественным, церемониальным. Я надеялся, что нас по такому случаю построят на плацу в парадной форме, с оружием в руках. Духовой оркестр будет что-то бубнить соответствующее моменту. Ведь каждый военнослужащий принимает её один раз и сразу после этого становится полноценной боевой единицей армии. На праздничное мероприятия могут родители даже приехать, и – внимание - их пропустят в расположение части. После принятия присяги следует праздничный обед, после которого новоиспечённых воинов отпускают в увольнение. Всё так конечно, но только не в стройбате. Я за неделю уже понял, что порядки в армии и строительных войсках похожи друг на друга так же, как ёжик на енотовидную собаку.
 Утром нас всех вызвал к себе замполит роты и буднично сообщил, что после завтрака мы принимаем присягу. В Ленкомнате. В хэбэшках. Меня это так потрясло, что я не съязвил, как обычно, по поводу очередной нелепицы. Я был просто подавлен и смят этой новостью. На завтрак мы отправились в дурном расположении духа.
 В одиннадцать часов, когда вся рота уже ушла на работы, Баранов приказал все парты в Ленкомнате сдвинуть к одной стене. Дневальные отдраили полы до совершенства, хоть кушай с них. Меня наш прапор отвёл в сторону для разговора :
- Ахмеджанов, тут туркмены будут принимать с вами присягу. По-русски они не говорят, так что я тебя очень прошу, нет, заклинаю, не устрой тут клоунаду, пожалуйста.
- С чего вы так решили, товарищ прапорщик?! Клоунаду вы уже устроили, если взглянуть на обстоятельства принятия присяги. Так что не волнуйтесь, мне нечего добавить к этому шапито.
 Мы стояли в две шеренги. Первым командир роты вызвал меня. Выйдя из строя и повернувшись к нему лицом, я зачитал текст  присяги, сноровисто подсунутый мне в кожаной папке замполитом. После, расписавшись в чём-то похожем на ведомость, я вернулся в строй. Процедура прошла одинаково для всех русскоязычных ребят.
 Настало время туркменов. Нет, я не могу сказать, что плохо к ним относился. Скорее наоборот. Они были выдержанные, спокойные ребята. Никуда не лезли, ни на кого не наезжали, но и себя не давали в обиду. Друг за друга были горой. Главный среди них тоже не знал ни слова по-русски, но мы как-то сразу прониклись взаимоуважением: он - ко мне, я - к нему. Почему их не научили русскому, узнать мне было не суждено.
 Каждого туркмена вызывал ротный. Тот выходил и вставал рядом с замполитом. Баранов тихо говорил пару слов из присяги, туркмен с чудовищным акцентом повторял их. Прошло полтора часа, пока пятерых азиатов смогли подвести к присяге. Я чуть с ума не сошёл за это время. В награду нам дали выходной до самого отбоя, но без выхода за пределы части.
  Отправив своих ребят в учебный комбинат, я сбегал в столовку к Лёхе. Потом заскочил в кочегарку к ребятам. Я всех пригласил на обмывку присяги. К обеду подтянулись все мои новые знакомые. Повар и кочегары принесли столько разнообразной еды, что у моих сослуживцев голова закружилась и слюнки потекли. Анатолий Григорьевич достал несколько бутылок водки. Игорь вытащил из шкафа магнитофон. Мы себя хоть на время почувствовали как на гражданке. Было ощущение свободы и безмятежности. Казалось, что весь мир нам благоволит, а жизнь представлялась исключительно в розовом цвете. В общем, пьянка удалась на славу.
 Довольные, пьяные и сытые мы прибыли в роту намного позже, чем к отбою, но нам и слова никто не сказал, только дежурный по части покачал головой и понимающе улыбнулся. Друзья помогли мне забраться на второй ярус. Лёг я на койку, не раздеваясь – в сапогах и мордой вниз, уткнувшись в подушку. Сашка - Варшава, мой сосед, протянул мне руку приветствия :
- С праздником, дружище.
- Спасибо, брат. - Прожевал я в ответ слова благодарности вперемежку с невесть как попавшим в рот  уголком одеяла, пожимая  впотьмах его руку.
 Завтра утро начнётся для меня уже, как для настоящего солдата, принявшего присягу, а значит отвечающего за свои поступки юридически. Распустив слюни, как трудолюбивый паук паутину, по всей подушке, с улыбкой идиота, я проваливался в глубокий сон. Сон, где нет сержантов, где нет офицеров, где нет чёрных, где нет «шедевральной» столовой, где нет армии самой, чёрт побери. Сон счастливого человека с гражданки, мать вашу! Вольный сон вольного человека!

                Честь имею. 2 - 28 июля 1988 г.

                И рано нас равнять с болотной слизью -
                Мы гнёзд себе на гнили не совьём!
                Мы не умрём мучительною жизнью -
                Мы лучше верной смертью оживём!

 Первое утро после присяги ознаменовалось письмом из дома. Было это даже символично как-то. Сразу после завтрака я уединился за казармой, достал сигарету и дрожащими руками распечатал конверт. Почерк был отца. «Здравствуй, сынок». Такие добрые слова я уже давно не слышал. Слёзы непроизвольно навернулись на глаза и побежали неудержимым потоком. Я рыдал, рыдал навзрыд, как маленький ребёнок, никого не стесняясь. Мне в этот момент было плевать на всех и вся. Ничто не могло разорвать связующую нить с отчим домом. Краем уха, сквозь бурю эмоций, я услышал сочувственно:
- Первое письмо, видать, из дома парню пришло, вот и истерика у него.
 Успокоившись, я прочитал его. Покурив, прочёл ещё раз. Потом ещё. Я всё никак не мог остановиться, хотя батя писал всякие банальности. Рассказал новости из дома. Советовал терпеть тяготы воинской службы. Наивный. Знал бы он как теперь в армии, не то что в его времена. Всё изменилось, причём в чудовищную сторону.
 С распухшим лицом я привёл своих ребят в комбинат. Толик, увидев меня, всё сразу понял, и повёл прямиком в свой кабинет. Заварив чаю и выставив печенье на стол, он вышел, оставив меня одного. Я был ему очень за это благодарен. Мне действительно надо было посидеть одному, собраться мыслями, переварить всё ещё раз. Я был выбит из колеи, раздавлен, смят просто. Как потом выяснилось, почти все через это проходят. Видать стресс колоссальный получает новобранец. Я потом много раз видел подобное с другими и всегда с пониманием относился к этому.
 После обеда директор объявил, что назавтра мы все выходим всё-таки на практику, но уже законно, по путевому листу. Стройка ждёт своих героев.
 Утро разбудило нашу роту звериным рыком и каким-то бабьим рёвом. Вскочив, мы все бросились к центральному проходу. В центре его стоял, пошатываясь, наш капитан, сжимавший разбитую телефонную трубку. Напротив него на тумбочке дневального, как мы называли пост роты номер один, сгорбившись и приняв тело аморфного существа в слезах, соплях и крови, ревел азербайджанец. Ротный яростно требовал от него утренний доклад, а у парня с русским языком были проблемы, как у нашего «стакана» с тягой к алкоголю. В общем, тот только дрожал, плакал и молчал. Кэпа заводило это ещё более, и он всё усерднее добивался, посредством ударов трубкой по голове бедолаги, хоть чего-нибудь вразумительного от дневального. Рядом стояли мертвенно-бледные дежурный по роте и дневальный свободной смены. Чуть поостыв, посмотрев на нас залитыми с утра глазами, ротный исчез в канцелярии, громко хлопнув дверью. Симпатично начался день.
 После завтрака, уже в кабинете Толика я получил наряд-путёвку и отправился со своими ребятами на близлежащую стройку, которая находилась прямо на берегу реки Селенга.
 КПП мы прошли без приключений, и минут через пятнадцать были на месте. Быстро разыскав прораба вручив ему наряд, спросил его, что нам делать, куда он нас определит. Почесав в затылке, он задал вопрос:
- Курите?
- Ага, - недоумённо ответил я.
- Ну и курите. Мне не до вас сегодня.
- Тогда мы на речку сходим?
- Да как хотите, только не утоните. Отвечай потом за вас, обормотов.
 Радостной гурьбой мы скатились по крутому обрыву к реке. Надо сказать, что река имела сильнейшее течение, вода аж была буро-коричневого цвета. Ширина её была где-то метров шестьдесят. Раздевшись,  мы осторожно полезли в воду. Уже через пару метров, я почувствовал, что меня начало сносить вниз по течению и предупредил ребят об этом. Так мы плескались, не заходя далеко от берега, и загорали до самого обеда. Денис, мечтательно глядя на небо, протянул:
- Эх, вот так бы всю службу.
- Только ты не забывай о предстоящей зиме! - мрачно напомнил Владька.
- Плюньте вы на будущее, пацаны, живите сегодняшним днём, - философски заметил я.
 А что, погода стояла хорошая,  жратва с куревом были, работать не надо, никого над нами нет. Вот и лежи да радуйся лафе полной. Когда ещё вот так поваляешься на песочке под солнышком голышом. До самого обеда мы коротали время за разговорами о том, кто и как жил на гражданке, чем занимался там. Один Влад Никитин всё на еду пытался свернуть тему, но его все тут же посылали куда подальше. Он вообще думал только о ней всё время.
 После обеда мы снова прибыли на стройку, только уже сразу же отправились к Селенге, даже не попытавшись найти прораба. Назарова я отправил за сухими ветками. Захотелось посидеть у костра, как в походе или на рыбалке. Вспомнить жизнь свою доармейскую,  друзей и баб. Глядя на языки пламени, отрешиться от действительности. Пацаны разогрели тушёнку на огне. Поели, чаёк сварганили знатный.
 Хороший получился день. Спокойный такой, умиротворённый, а это уже немаловажно. Только к самому ужину мы вернулись в казармы.
 Так прошло несколько дней. К работе нас подпустили только после того, как мы сдали экзамены в учебном комбинате. Директор подмахнул наши корочки не глядя. Вот так мы стали стропальщиками третьего разряда.
 В один из дней со мной на стройке произошёл незаурядный случай. Как-то, стоя возле крана, я зацепил бетонные трубы тросами подъёмного крана и, нет, чтобы отойти дураку, остался стоять, скомандовав крановщику: «вира». Тот поднял груз, мне захотелось закурить, но спички отсырели. Тогда, поискав глазами кого-нибудь, я увидел проходившего азика из нашей части. Пошёл к нему за огоньком, тут тросы лопнули и трубы с неимоверным грохотом рухнули прямо на то место, где минуту назад стоял я. Когда рассеялась туча пыли, и всё улеглось, я понял что произошло. Меня прошиб холодный пот и аж заколотило от ужаса. Разминулся со смертью, а ещё говорят, что курение вредит здоровью. Если бы я не был курящим, то быть бы мне размазанным, как блинчик на масленицу, по всей стройплощадке! Повезло, однако.
 Со временем быт и служба на стройке наладились. Мы стали уже своими там. Местные мужики регулярно снабжали нас сигаретами, подкармливали. Мы научились менять унитазы или ванны на тушёнку, картошку и водку. Очень выгодный бизнес наладили. Прорабу, по-моему, было всё по барабану. Изредка он подходил к нам, когда мы на костре готовили себе обед и спрашивал:
- Ну как, не сдохли ещё, мерзавцы?
- Не, мы живучие, как блоха казарменная! - радостно вещали мы ему в ответ.
- Ну-ну, живите и дальше, подонки! - говорил он и, удаляясь куда-то, довольно потирал руки. Весёлым и странным типом был наш прораб.
 А в это время в роте, да не только в ней, но и в части, и во всём гарнизоне власть взяли в свои руки кавказцы. Взяли как потом выяснилось окончательно и бесповоротно. Начинался беспредел под названием «землячество».
 «Землячество», хочу вам сказать, намного страшнее «дедовщины». При «дедовщине» ты «летаешь» половину срока службы и, если не обозначился как «чмо», то будешь жить счастливо и весело. С «землячеством» всё намного сложнее. Тут создаются группировки по национальному или территориальному признаку. Как ты себя поставишь в начале службы, так и будешь жить все два года. Но пройти придётся жесточайшие испытания, чтобы тебя признали даже чужие группировки.
  Практически каждую ночь в казарме творилось чёрт знает что. Подо мной, на нижней койке лежал писарь нашей роты Яшка Руссо, молдаванин. Так я практически каждую ночь просыпался от того, что моя койка ходила ходуном! Так Яша трясся от ужаса увиденного ночных забав. Тут ещё азербайджанцы стали выяснять отношения с армянами. В том ведь году полыхнул Нагорный Карабах. Как только кому-нибудь придёт письмо с родины о том, что сожгли дом, убили, изнасиловали родственника, так ночью начинается битва за Карабах. Самые жестокие драки были среди них. Я всегда с любопытством наблюдал за этим зрелищем со своей койки.
   Чурки обнаглели уже до того, что и днём начали беспредельничать. Самым любимым развлечением у них было расставиться по всей лестнице с четвёртого этажа по первый, с ремнями наизготовку. Когда наша рота бежала на построение вниз, то кавказцы со смехом лупили всех подряд по спинам бляхами ремней.
   Мне это всё претило, я пытался бороться с этой вакханалией, но я был один. На все мои уговоры братья-славяне молча тупили глаза вниз. Никто не смел перечить блатным. Их просто напросто боялись. Считали, что лучше маленькие унижения терпеть, чем серьёзное избиение. Больше всего меня поражало, что и бывшие судимые, а таких тоже у нас хватало, терпели. Мои доводы, что нас больше, никак на них не влияло. Поняв, что эту стену страха мне не пробить, я плюнул на них, предупредив их, что о моей помощи они могут забыть. Только Вовка Марков меня поддержал – настоящий боец!
   Так мы и стали держаться друг друга. Бывало, что у меня силы кончались, руки опускались, но Вовка встряхивал меня, не давал падать духом. Бывало, что и Вовка сам начинал ломаться, тогда уже мой черёд подставить плечо другу. По одному мы не выдержали бы, дрогнули бы, потеряли бы веру в себя. Конечно, вдвоём нам было легче не только физическом плане, но и в духовном. Владимир Марков в моём сердце навсегда останется настоящим мужиком и человеком среди сослуживцев в Улан – Удэ.
   Тут ещё каждую вечернюю поверку сержант Гаджиев полюбил проходить сзади строя и бить кулаком по почкам всем, кто не мог или боялся ответить. Вот так со скукой он боролся. Но уже появились несколько ребят, кого он не трогал. Я с Володькой тоже вошёл в число избранных. С каждой дракой, с каждой каплей крови, с каждым новым синяком мы всё больше и больше завоёвывали себе имя. Правда, нас стали звать чокнутыми. Мы хватались за всё, что попадало под руку и бились. А что нам ещё оставалось, если зверьё по одному не нападало? Как ещё мы могли отбиться от них? На стройке, я помню, в толпу даже унитаз запустил, отгоняя её от лежавшего уже бездыханного Маркова. Вовка как-то включил газосварку и направил её на дагестанцев, уже разгоняя их от меня, валяющегося в крови.
   Многие нас ненавидели, даже среди казахов были такие. Их удивляло наша решимость и упорство. Все же видели, как смирилась со своей участью практически основная масса роты. Мы же с Вовкой понимали, что обратного пути нет, что если дадим слабину, то на нас отыграются за всё.
   Многие начали по ночам читать стишки, петь песенки, в общем, развлекали блатных. На стройке пахали за себя и того чурку. В наряде полы мыли не только в расположении своей роты, но и у других. Так дежурные просили в помощь друг у друга «чмошников».
   Нет, конечно, я с ними общался, помогал куревом, хавчиком, но никогда я за них не вставал на защиту. Мне одного раза хватило с лихвой. А произошло вот что.
   В один из дней, во время обеда на стройке, ко мне и Маркову подошли наши ребята и попросили защиты от чурок.
 - Так вы понимаете, что вам тоже придётся биться с ними? – спросили мы. – Не рассчитывайте отсидеться за нашими спинами.
  -  Конечно, мы всё понимаем. Помогите, пацаны, мы устали, а сами не справимся уже, – умоляюще смотрели они на нас. Ну, прямо глазами щенят.
   Вот как можно было отказать, тем более своим, в принципе, ребятам? Договорились, что если кого ночью поднимут, то он крикнет: «мужики». Это и будет сигналом для остальных. Все поднимаются на защиту, а там, глядишь, поднимутся хохлы, челябинские, алтайские и остальные славяне. Справимся, нас же больше в несколько раз, в конце-то концов!
   Самое удивительное, что ночью подняли меня! Наш разговор подслушал  хохол Костя, парень из Жмеринки, по кличке «кот». Он был на побегушках у чёрных. За это они его не трогали, но и близко к себе не подпускали.
   Я, как и положено, гаркнул на всю казарму: «Мужики»!
   И что вы думаете? Хоть кто-нибудь встал? Ага, сейчас! Кроме Вовки моего, все остальные сделали вид, что спят мёртвым сном, сволочи. Еле отбились тогда мы. Табуреты летали по всей казарме, несколько коек перевернули, все полы кровищью залили, но выстояли. Битва была похлеще, чем на поле Куликовом. Очухались мы только тогда, когда нас дневальные водой из ведра поливали.
   Наутро меня вызвал к себе в каптёрку старшина. Там уже сидели сержант Махач Гаджиев и уважаемый всеми в батальоне аварец Занди Давгаев.
 - Ты что творишь, чёрный москвич? Ты не понимаешь, что тебя грохнут здесь или инвалидом сделают? Угомонись сам и своего кореша успокой, – заговорил первым Зоидзе.
 - Ты подумай о том, что через два года на дембель уйдёшь. Так уйди же здоровым, Серёга, – добавил Махач.
 - А что нам теперь, ложиться под вас? Хрена вам лысого. Не был под пастухами и не буду! – сразу взъершился я.
 - Ты погоди, сразу-то не руби с плеча. Чего вас потянуло за чертей этих впрягаться, вам-то что до них? Видели, как они вас прокинули! – вступил в разговор Занди.
 - Да уж. Но кто знал, что так произойдёт? Нас ведь больше, мы вас массой задавить должны, – грустно сказал я.
 - Больше, но толку-то. Помнишь, я тебя предупреждал, что на своих можешь и не надеяться. Нет у них жилки мужской. У тебя есть друг, вот и держись его, – добавил Гаджиев.
   Выйдя из каптёрки злым, я сразу направился к своему взводу. Все стояли поникшие и в глаза не смотревшие. В эту минуту я их ненавидел. Нас с Вовкой калечили, убивали, а эти твари даже не попытались помочь, хотя эту кашу заварили они. Несмотря на боли и ломоту во всём теле, мы от всей души «пробили фанеру» этим трусам. Они нам даже не пытались отвечать. Так и стояли, как манекены. Постучав им по груди от всей души, мы отправились на завтрак. Замполиту на вопрос, что с нами случилось, был дан традиционный ответ – упали с кровати!
  Конечно, я тоже не ангел. Я постоянно кого-то из блатных подначивал, не уставал тыкать чурбанам на их безграмотность и темноту, вечно педалировал тему места в истории нашей страны их народов. Попадало ли мне за это? Ещё как! Приведу маленький пример.
   У нас на стене центрального прохода висела огромная карта СССР. Слонявшись как-то от безделья по казарме, я увидел жертву своего сарказма – ингуша, усиленно изучавшего карту. Видать этот несостоявшийся Миклухо-Маклай решил найти свой кишлак на карте шестой части суши. Ну и как же я мог пройти мимо такой живописной картины! Подойдя к нему, я участливо спросил:
 - Что, не нашёл?
 - Нет, не найду никак. Всю карту облазил, – ответил он мне, ободрённый моим тоном.
  - Ну так что же ты хочешь, Муса, это же карта страны, а зоопарки у нас отмечены только в туристических маршрутах! – Радостно выдал я ему, зло глядя в глаза.
   Думаю, вам не надо рассказывать, что было потом мне за это.
   А вот другой случай. Попросил меня как-то один дагестанец на конверте адрес по-русски написать. Он письмо домой накатал на своём языке, а вот русскую грамматику не знал. Да, я сам уже ничему не удивлялся, но всё-таки, чему же их там на родине учат? Они в школу вообще-то ходили? Ну я же не мог  такой шанс упустить, чтобы не поизголяться. Я взял и написал на конверте: Москва. Министерство Обороны. Язову Дмитрию Тимофеевичу. Это на тот момент наш министр обороны был. Замполиту батальона почтальон доложил, бедолагу вызвали на ковёр. Скандал был жуткий.
   Так же как-то один аварец попросил за него написать на конверте. Ну я в графе «кому» написал: Сухумский обезьяний питомник. А в графе от «кого»: низший примат. Опять доложили замполиту батальона. Мне, конечно,  попало на орехи, но больше меня не просили уже ни о чём чурбаны. Шарахались, как от чумного.
   Не успели зажить мои раны, как ко мне подошёл личный шофёр нашего комбата. Он к нашей роте был прикреплён. Помнится, у него в течение месяца одним за другим умерли родители. Я единственный был, кто подошёл к нему и выразил соболезнования. Все остальные завидовали, что он в отпуск едет. Пидгурский, а его звали так, запомнил это и решил меня отблагодарить. Уединившись в курилке, он мне предложил:
 - Слушай, Серёга, комбат на выходные хочет с друзьями на Байкал рвануть. Порыбачить. Ему нужна прислуга, естественно. Причём ребята смышленые, а не тормоза какие. Ну не чурок же брать ему?
 - Что же ты хочешь, чтобы я как крепостной, на него пахал? – возмутился я.
 - Да ты чего, какой ещё крепостной? Дрова поколоть, воды нанести, рыбу почистить! А когда они все пережрутся, то и мы водочки попьём вдоволь! Возьми с собой ещё троих толковых ребят. Я на тебя надеюсь. Не пожалеешь. Потом ещё благодарить будешь. За эту поездку пацаны драку устраивают, а я тебя упрашиваю тут.
   А знаете, я согласился. Действительно, когда я ещё Байкал увижу, омуля поем. А работать на офицериков. Так с собой же надо ещё трёх брать. Ну, с одним-то понятно – Марков, конечно. С остальными надо покумекать ещё. Посовещавшись с Володькой, решили брать Никитина и Романова. Они из благодарности, что мы их выдернули из ада, будут всё делать, даже пятки лизать нам.
   Весь батальон буквально извёлся от зависти. Ещё бы, мы как в поход собирались. Лодка, палатки, удочки, крючки, грузила, лопаты, котелки, сухпайки и прочая, и прочая, и прочая.
   В субботу утром наш кортеж, состоявший из легковушки и грузовика, торжественно тронулся. Всю дорогу я пытливо рассматривал мелькавшие пейзажи и деревеньки. Поражаясь российской нищете, я всё же отмечал доброжелательность в глазах обывателей. В европейской части России такого не встретишь, а про Западную Украину с Прибалтикой и говорить не приходиться. Благодаря родителям я объездил весь Союз и знаю, что говорю. За Уралом люди жёстче, прямолинейнее, но более открытые и искреннее к другим. Факт.
   Во второй половине дня мы прибыли к местечку у деревни Выдрино, раскинувшейся возле величественного озера Байкал. Соскочив с грузовика и дав указания на ходу парням, я помчался к берегу. Взбежав на возвышенность, я замер как вкопанный. Передо мной открылся потрясающий вид. Насколько хватало взгляда - была вода. Волны, метровой высоты, разбивались об утёс, на котором я стоял. Воздух, казалось, пропитался смолой вековых сосен и суровым Байкалом. Противоположный берег виднелся узенькой полоской в лёгкой дымке вечернего заката. Красота неописуемая. Байкал надо видеть, Байкал надо прочувствовать, Байкал невозможно не полюбить! Дикая природа дикой красоты!
   Местный дедок, с нескрываемым удовольствием наблюдавший за мной, спросил:
 - Нравится?
 - А то! – С восхищением сказал я.
 - Как думаешь, сынок, сколько километров до того берега?
 - Ну, где-то около четырёх, наверное, – подумав, ответил я, ожидая подвоха.
 - Хрена там, сорок с хвостиком! – выпалил дедок и засмеялся от увиденной моей реакции на лице.
   Представляете, какая экология потрясающая на Байкале, если на таком расстоянии виден противоположный берег. Я такое видел только в Антарктиде, да и то по телевизору! Фантастика!
   После обеда,когда Байкал успокоился, наши офицеры на лодке уплыли рыбу ловить, мы решили искупаться. Несмотря на то, что была середина лета, вода в озере была ледяная. Но всё же я искупался, даже попил водички байкальской. Потом согревался у костра, разведённого ребятами, стуча зубами.
   Вечером была уха, сваренная на костре. После того, как офицеры вырубились от непомерного количества водки, пришло наше время. По-хозяйски достав несколько бутылок из вещмешков, я всех пацанов пригласил к костру. Здорово тогда посидели, поговорили. Спать легли только с рассветом.
   Утром офицеры ничего не заметили, решив, что побили рекорд выпитого ими. Мы, конечно же, не стали разуверять их в обратном.
   Эти два дня были лучшими за время моей службы в Забайкалье. Жаль, что всё хорошее быстро заканчивается. Пора было собираться в обратную дорогу.
   А в гарнизоне тем временем начинался голод. Всепожирающий, выбивающий из вас все мысли. Думаешь только о еде. Он парализует твоё сознание. Хочется только жрать, жрать и ещё раз жрать!
   Дело в том, что в столовой вырубилось электричество, поэтому еду готовили в полевых кухнях, на натуральном огне. Еда получалась совсем уж жуткая. Каша настолько подгорелая, что, переворачивая миску, она не падала. Сухость каши не позволяла проглотить её, она просто комом вставала в глотке. Суп стал напоминать глину по своей консистенции. Хлеб вообще перестали выпекать.
   Естественно, все не могли насытиться такой пищей. В кафешке всё подмели мгновенно. Помогали нам немного гражданские на стройке. Они вообще относились к нам, как к своим детям. Спасибо им за это.
    Весь гарнизон уже сходил с ума, солдаты бродили, как тени. Напряжение нарастало. Оно просто висело в воздухе. Достаточно было малейшей искры и произойдёт взрыв. Только самые ушлые лоснились кожей лица, находя себе где-то пропитание. Я решил сходить в кочегарку, к землякам, может у них чего было съестное. Володьку взял с собой, не мог я его бросить, хоть и просили меня кочегары не приводить никого.
   Ребята нам обрадовались. Для начала Гришка предложил нам папиросу, набитую какой-то странной травой. Прожив почти девятнадцать лет, я не знал, что такое конопля. Всё-таки в советское время учебные заведения оберегали от торговцев «дурью». И менты были порядочнее и человечнее. Сначала меня не зацепила «травка», но со второго штакетника я поплыл. Всё стало как в замедленной съёмке, было грустно и смешно одновременно. Потом захотелось жутко жрать. Вот тут-то нас с Марковым ребята угостили наваристыми щами с мясом. На второе была варёная картошечка с мясом.
 - Ребята, откуда такая роскошь? – блаженно развалившись на диване, спросил я.
  -  Гав-гав, Серёга! – лукаво глядя на меня, ржали кочегары.
  -  Не понял, чего лаете, дурни?
  - Это вам лаять надо, пацаны, мы уже привыкли за год собачатину жрать в голодные времена.
   Только тогда я понял в чём дело. Я был в шоке, я всегда любил собак. А тут слопать её и в супе, и картошке. Самое интересное, что у меня не было рвотных позывов из-за брезгливости. Скажу честно, мне понравилось мясо. Володька вообще заявил, что с голодухи можно и чурбана какого-нибудь забить на шашлык.
   Через неделю после начала апокалипсиса столовского в гарнизоне произошёл случай, вернувший в мгновение ока электричество. Вспышка, распалившая огромный костёр всеобщей ненависти, произошла там, где её не ждали.
   Ночью блатные из нашего батальона решили сходить в самоволку в соседний посёлок. Поживиться хотели курами, яйцами в курятнике, может, если удача улыбнётся, то и корову втихую подоить. Короче, на промысел отправились. Воровать. Черноту население не любило, поэтому и не подкармливало как нас. Их возле забора задержал патруль комендантского взвода. Слово за слово, в общем - понеслось. С каждой из сторон по одному побежали за помощью к своим. Кто-то кого-то перехватил в дороге, кто-то увидел что-то из окна. Закончилось всё грандиозной дракой на плацу, в полутьме, при зловеще мерцающем синевой свете фонарей. Дрались не только краснопёрые с чёрными, но и все славяне выбежали против блатных биться. Стоял такой хруст сломанных челюстей, свёрнутых носов и проломленных черепов, что мне даже жутко стало. Черенки лопат, ремни, табуреты, вёдра, кирзачи и прочие подручные предметы мелькали перед лицом. Как меня там не прибили, до сих пор загадка. Хотя я особо-то и не лез в гущу, всё более наскоками нападал сзади с ремнём в руках и отскакивал обратно.
   Бедные, перепуганные офицеры беспомощно бегали и пытались остановить кровопролитие. Куда там! Если бы они сунулись в толпу, то за их жизнь я и ломаного гроша не дал бы. Кто-нибудь, да отвёл бы душу на них. Остановились мы сами. Силы закончились, практически все были в боевых ранах, кто-то валялся в полной отключке. Победителей не было. Всем досталось. Очень многих потом госпитализировали с переломами, вывихами и т.д.
   Командование, пораскинув своими мозгами, решило не доводить дело до критической точки и вызвало, наконец-то, электриков, закупило необходимые детали для трансформаторной будки. Что же мешало сразу это сделать? Почему довели тысячу людей до состояния диких зверей? Откуда такое равнодушие у офицеров к солдатам? Ведь по своей сути мы были дети ещё, матери наши отдали нас под их опеку, мы не прятались от призыва, мы честно отправились служить. Меня вообще поражало многое тут. Например, нам не платили семь рублей, так как мы на стройке должны, якобы, зарплату получать. Зубную пасту не выдавали, курево было дефицитом. Многие опускались до того, что подбирали окурки после офицеров.
   Когда я только прибыл в часть, то поразился отвратительному запаху от постельного белья. Когда я спросил ребят, что это такое, то мне простодушно объяснили, что его посыпают дустом от платяных вшей. Утром просыпаешься, а тебя ведёт, как наркомана. Так за ночь надышишься. И вот в такой армии я хотел сделать блестящую карьеру офицера-танкиста.
    Пришёл и мой черёд заступать дневальным в наряд по роте. Событие пришлось как раз на возвращение из санчасти Магомедова. Готовил меня в наряд Лисовский, парень из Новосибирска, он заступал дежурным по роте. Я побрился, подшил свежий подворотничок из чьей-то простыни, до блеска полирнул сапоги.  Так как я был уже борзым капитально, то вторым дневальным дали азербайджанца – кто-то ведь должен был делать всю грязную работу. Ну не я же, в самом-то деле?! Азербайджанцы стояли в солдатской иерархии на самой низшей ступени, то есть были «чмырями».
   Ровно в шесть часов вечера все наряды гарнизона стояли на плацу на разводе. Дежурный по гарнизону, какой-то майор, важно прохаживался вдоль строя и спрашивал уставные обязанности наряда у, как казалось ему, наиболее подозрительных служивых. Меня от греха подальше спрятали во вторую шеренгу, я же устав так и не то,  что не читал, я его даже не открывал. Слава богу, пронесло, на меня сей важный чин даже внимания не обратил.
   После ужина я заступил в наряд. Отправив азика драить полы в туалетную комнату, я встал на тумбочку дневального. Только-только осмотрелся, как в роту вошёл тот самый чеченец. Вот так встреча. Ни он, ни я никак не ожидали увидеть друг друга так сразу. Злорадно глядя на меня, он прошипел:
 - Вот и поговорим сегодня ночью. Наслышан я о твоих «подвигах».
 - Я тоже «рад» тебя видеть. Жаль, что не мёртвенького.
   Отбой у нас был в десять вечера. Разумно посчитав, что первым стоять выгоднее, спать я сначала отправил азика, а сам до двух ночи остался в наряде. Часа два прошли на удивление спокойно, а потом из спального расположения появился Магомедов.
 - Ну что, пойдём в Ленкомнату, борзый?
 - Пошли.
   Волнение было приличное, я никогда не справился бы с ним, уж слишком здоровый был он, настоящий атлет. Внутренне меня трясло так, что даже мысли путались. Чеченец, заметив это, сказал:
 - Ну, овечий хвост, пора отвечать за свои дела.
   Тут же последовал удар в лицо такой силы, что искры из глаз посыпались. Оттолкнув его и выскочив из ленкомнаты, я рванул в бытовку, сломя голову. Я вспомнил, что там лежали куски разбитого стекла. Схватив голыми руками самый острый, как штык, кусок, я направился на Магомедова. Страх и злоба были такой силы, что я не чувствовал боли от впившегося стекла мне в ладонь. Оказывается, я со всей дури сжимал стекло, даже кровь капала на пол. Надо отдать долг чеченцу, он не испугался, а раскинув руки в сторону, прорычал:
 - Ну давай, иди сюда, бей!
   Все блатные собрались посмотреть на нас, но никто не влезал. Молча стояли и наблюдали.
   Тут на шум из каптёрки выбежал старшина. Когда он оценил ситуацию, то сразу же мягкой кошачьей походкой подошёл ко мне и начал ласково говорить:
 - Серёжа, Серёженька, успокойся, отдай мне стекляшку, ты ручку поранил, кровь льётся, отдай, пожалуйста. Ты меня слышишь? Я старшина твой, Гоча Зоидзе.
   Он сделал знак чурбанам и Магомедова увели. Гоча пообещал, что меня никто не тронет в наряде. Я успокоился, расслабился, из меня как воздух выпустили, нехотя разжал пальцы и отдал осколок ему. Напряжение спало, захотелось дико спать. Поэтому я азика поднял на час раньше положенного.
   Утро прошло спокойно. Ротного встречал докладом я. Азеру такое не поручишь. Когда капитан ввалился бухой в расположение роты, то опешил, увидев меня:
 - О, наглеца припрягли в наряд! Давно пора!
   Я, чеканя каждый шаг, направился к нему и, встав за три шага, доложил:
 - Товарищ капитан, за время моего дежурства происшествий не случилось. Дневальный по роте военный строитель рядовой Ахмеджанов!
 - Да, а с рукой что, почему перевязана кисть?
 - Последствия онанизма, товарищ капитан!
 - Всё умничаешь. Тьфу на тебя, пройдоха, – сказал «стакан» и направился в канцелярию.
   После завтрака надо было за казармой в уличном туалете собрать использованную газету и сжечь. Ну вы понимаете, о чём я. Лисовский отправил туда азика, а я в окно следил за ним. Представляете, это «чмо» руками собирал газеты и руками же утрамбовывал их в металлическом баке. Меня чуть не вырвало, ну совсем нет никакого понятия о брезгливости. Кошмар! Дикарь, он и есть дикарь.
   Чуть позже меня вызвал к себе Зоидзе. Зайдя в каптёрку я увидел его возле не заправленной кровати, жестом указывающего на неё, мол, заправь.
 - Ты не припух, Гоча, а?! – вытаращил я глаза.
 - Я тебе помог ночью, теперь ты мне.
 - Да, а не пошёл бы ты куда подальше?!
 - Тогда пиши объяснительную, что ты отказался выполнять приказ командира. Тебе влепят три года дисбата.
 - Да не вопрос, только я укажу, что именно ты там приказывал.
 - У, хитрый какой гадёныш. Где твой напарник?
 - Говно чистит в парашнике. Скоро придёт и я направлю его к тебе.
 - Не, мне он такой не нужен тут. После параши мою койку заправлять? – ужаснулся старшина.
 - Тогда сам, Гоча. Ручками. Руч-ка-ми. А ещё раз такое повторится, так я тебе всё табло разнесу. Ты понял, дитя гор? И хрен ты кому пожалуешься!
    Из каптёрки я вышел довольный самим собой. После обеда я с Лисовским играл в шахматы, потом писал письма. Служба прошла спокойно. Азик стоял на тумбочке всё это время, сменял я его только для уборки, и чтобы он сходил покушать. После ужина заступил другой наряд.
   Как-то будучи дежурным по батальону, наш «стакан» решил развеять скуку тем, что после ужина мы занимались шагистикой под песню о крейсере «Варяг». Мне это всё очень быстро надоело и я взмолился:
 - Товарищ капитан, ну невозможно уже всё это терпеть!
 - А что ты предлагаешь?
 - А давайте хотя бы репертуар сменим, мы же не во флоте, чего нам петь про «Варяг»?
 - Отлично, вот ты и будешь запевалой, Ахмеджанов!
 - Я же петь не умею.
 - Тут все не Кобзоны. Рота, шагом марш! Ахмеджанов, запевай!
  Вот козёл, думаю, ну ты у меня получишь сейчас. Я вспомнил слова песни одной, её пел Высоцкий. Песня, правда, не его, но всё же. И я запел:
                Такова уж воровская доля,
                В нашей жизни часто так бывает,
                Мы на веки расстаёмся с волей,
                Но наш брат нигде не унывает!

  Тут вся наша рота подхватывает хором последние две строки, при этом ещё сильнее впечатывая сапоги в асфальт. Даже блатные поддержали. У «стакана» челюсть отвисла. Эффект был потрясающий, как от разорвавшейся бомбы. А я продолжал, воодушевлённый поддержкой парней:
                Может, жизнь погибель мне готовит,
                Солнца луч блеснёт на небе редко,
                Дорогая, ведь ворон не ловят,
                Только соловьи сидят по клеткам.
 
   Все остальные роты, так же маршировавшие на плацу, в недоумении встали как вкопанные, они молча глазели на нас, не понимая, в чём дело. Из казармы выскочил майор, начальник штаба батальона, весь всклоченный и в расхристанном виде. Подбежав к нам с  ошалевшим видом он заговорил:
 - Что за херня тут происходит?! Кто мне объяснит?! Кто позволил?!
   Перепуганный ротный всё свалил на меня, мол, это моя инициатива.
 - А какого хрена ты его поставил запевалой? Ты что не знаешь, что он придурок? От него же весь гарнизон уже шарахается! Капитан, ты в своём уме?!
 - Так он сам предложил песню новую, – неумело отбивался «стакан».
 Начштаба, глядя на меня с ненавистью, показал мне комбинацию из среднего и указательного пальцев:
 - Знаешь, что это такое, Ахмеджанов?!
 - Догадываюсь. Что, два наряда вне очереди? – всхлипывая, поинтересовался я.
 - Нет, это римская пять! Пять суток ареста!
 - Служу Советскому Союзу! – продолжал паясничать я. Фокус заключался в том, что так отвечать надо было на благодарность, поощрение или награждение, а на взыскание надо отвечать, вытянувшись в струнку :
 - Есть пять суток ареста!
 - Он ещё и издевается! Сгною тут, падлу! Дембеля не увидишь, как своих ушей! – продолжал майор делиться слюной с окружающей средой и стоявшим навытяжку строем.
 - Рад стараться, господин майор! – поедая преданными глазами, гаркнул я.
 - Идиот! – взвизгнул начштаба и дёргающейся походкой припустил обратно в часть.
   «Стакан» ещё для видимости промуштровал нас и отпустил. Все ребята сразу же обступили меня, жали руки, обнимали, хлопали по спине, восторгались моей бесшабашностью. Я стоял весь красный от  счастья и гордости. То, что я выдал, никто и никогда не делал за всю историю гарнизона.
  На вечерней поверке ротный объявил:
 - Ахмеджанов, я не знаю, когда тебя на гауптвахту отправят, а пока заступаешь завтра в наряд. Там видно будет, что с тобой решат.
   После отбоя я с Марковым и ребятами из кочегарки пошёл в кино, которое шло в нашем клубе. Удивительно, но факт: кино для солдат шло после десяти вечера, одновременно с отбоем. Причём официально. Вход стоил двадцать копеек, но «дедов» и блатных пропускал солдат-контролёр на входе бесплатно. Отличительной чертой избранных был кожаный ремень. У остальных был так называемый «деревяшка» - негнущийся и сделанный не пойми из чего.
    И вот я опять в наряде. Дежурный тот же, второй дневальный тоже. Скукота. Старшина уже не лез со своим дурацким предложением. В шахматы было лень играть, письма накатал уже всем подряд. И тут перед обедом рота пришла с работ. Поинтересовавшись, дали ли воду и получив утвердительный ответ, блатные гурьбой зашли в ванную комнату. Через несколько минут раздалось:
 - Дневальный!
   А азера я, как назло, отправил на улицу, в курилке прибраться. Пришлось идти самому. В центре комнаты на полу был раздавлен кусок мыла. Мне приказали его убрать.
 - А кто его раздавил? Вот он пусть и убирает, а я этого делать не буду.
 - Ты чего, чёрный москвич, мы тебя поддержали с песней, теперь твой черёд отблагодарить нас.
 - Вот что вы, зверьё, за народ, а? Вот всё вам дашь на дашь. Пошли в жопу, не буду, – отшил я их и, развернувшись, направился к выходу.
   Тут мне в спину с ноги засветили. Упав, я тут же вскочил и бросился на первого, кто подвернулся мне. Это был тот самый, с кривой шеей, урод Бероев. Его я вырубил сразу, но на меня уже набросились Газзаев с Магой. Стоя спиной к двери, я отбивался как мог. Моей целью было выскочить в коридор, там Вовка, там мне будет легче. Вдруг вспышка в глазах, дичайшая боль в пояснице, как будто раскалённым железом провели там. Потом всё потемнело, помутилось.
   Очнулся я только вечером на своей койке. Меня сняли с наряда и спрятали в кубрике от посторонних глаз. Как потом мне Лисовский рассказал, меня вырубил Магомедов, ударом ноги по почкам. Меня, лежачего без сознания, потом били все ещё несколько минут. Я даже обмочился, говорят. Махач после принёс для меня чистую форму. Таким меня на койку и забросили, как пса помойного. Ещё через месяц выяснилось, что мне отбили почки. Правая почка опустилась на восемь сантиметров. Вот так я сходил в свой второй наряд.
   Баранов каким-то образом пронюхал всё и устроил мне допрос в канцелярии, но я решил играть в молчанку. Не сознался ни в чём. Был в полном отрицании всего. Не потому, что я был благородный и пожалел чурок - нет. Я для себя уже всё решил, план созрел и отступать от него я не намеревался. На наших офицеров я уже не рассчитывал. Меня тут не устраивало решительно всё, пора было действовать. Здесь меня убьют рано или поздно. Слишком уж я был неудобный для всех. Занозой я сидел в заднице у блатных и офицеров.
   Вспомнился случай недельной давности. Ночью я пошёл в туалет, а там чёрные издевались над очередным «чмошником». Мне-то было плевать, я прошёл мимо. Но кавказцы увидев меня, двинулись за мной. Почувствовав неладное, я грубо спросил:
 - Чего надо?
 - Чего-чего, опускать тебя сейчас будем, вот чего! – скалясь паскудно, приближались они.
 - Сладенького захотелось? Так попросите, чтобы из аула вам ишака привезли и тешьтесь себе на здоровье!
 - Не, чёрный москвич, ты давно уже нарываешься, да и дружка твоего нет рядом. Никто тебе не поможет. Молись, сука!
   Холодный пот прошиб меня сразу, я понял, что они серьёзно затеяли это. Пятясь, я прижался к стене, сбив мусорное ведро. Оттуда вывалились электроды. Это-то меня и спасло. Подобрав один из них, я размахивая им, направился на толпу:
 - Заколю гадов, как свиней заколю!
 - Ну зацепишь одного, а дальше-то что? Всё одно скрутим и конец тебе!
 - Согласен, но спать-то вы ляжете когда-нибудь? Вот и наступит моё время. Подкрадусь ночью и проткну электродом башку через ухо и всё! Домой груз 200!
   Увидев мою решимость обречённого, они остановились. Вспомнили, наверное, случай, произошедший весной с тремя грузинами,  которых замочили таким образом отчаявшиеся парни. Кавказцы расступились и, открыв дверь, сказали:
 - Проваливай.
   Я пулей вылетел из туалета, позабыв даже зачем туда собрался.
   Как вы думаете, я мог оставаться в такой части? Я мог рассчитывать на помощь офицеров? Что мы могли с Володькой вдвоём? Я предлагал ещё нескольким борзым славянам объединиться, но их всё устраивало. Они так же издевались над другими, а мы с Марковым были как белые вороны. Как сами никого не трогали, так и себя не давали в обиду.
   В одно прекрасное утро меня вызвал к себе ротный. Всё, завтра меня отправляют на гауптвахту. Как раз её-то я не боялся, я же наладил и там контакты. На «кичу», так на «кичу». Хоть отдохну от рож этих.
   В последнее время меня начал тревожить живот. Я всё чаще и чаще бегал в туалет – поносило. Я уж всю стройку пометил. Ребята подшучивали надо мной. Им весело было, а я мучился. Но в последнюю ночь живо прорвало окончательно. За ночь я сбегал в туалет раз пять, уже и дневальный насторожился и предложил утром сходить в санчасть.
   Утром, сразу поле завтрака я доложил нашему прапору о своей проблеме. Тот недоверчиво поинтересовался не кошу ли я от «кичи». Но получив подтверждение от дежурного по роте о моих ночных забегах, дал направление в санчасть.
   Полусогнутый от бурлящих процессов в животе, я добрёл до санчасти и ввалился в кабинет к военврачу. Тот выслушав меня, вызвал санинструктора Глеба:
 - Сопроводи его в туалет и проконтролируй.
  Сев на очко я поинтересовался у Глеба:
 - Так и будешь смотреть?
 - Служба такая. А вдруг ты чего подменишь? – равнодушно ответил тот.
 - В чём же я дерьмо-то пронёс, а? Я же вот весь, как на ладони.
 - Так, сри давай и не разглагольствуй тут, умник.
 - Ну, наслаждайся тогда изящнейшим из искусств, извращенец.
   Мельком глянув на моё «творчество», Глеб сказал :
 - Так, дизентерия. Повезло тебе парень, остаёшься у нас. В роту я сам сообщу.
    Так для меня начался новый период в службе. Спокойный период, но с необычной медицинской помощью. Армия же!

                Санчасть. 29 июля – 08 августа. 1988 г.

                Я лежу в изоляторе,
                Здесь кругом резонаторы, 
                Если что-то случается,
                Тут же врач появляется.

    Поместили меня в палату к таким же "засранцам", как и я. Там поначалу настороженно ко мне отнеслись, но потом выяснилось, кто я и откуда, и сразу же восстановилась былая доброжелательная атмосфера. Дело в том, что с дизентерией лежали одни москвичи. Почему? Я не знаю, наверное желудки у нас более восприимчивые к такой среде обитания. Больничную форму нам не выдали, мотивируя тем, что мы её только изгадим всю. Так мы и лежали: кто в форме, кто в нижнем белье.
   Неизгладимое впечатление на меня произвели пациенты в других палатах, точнее их вид. Абсолютно все были перемазаны зелёнкой.
 - Ребята, а чего вы выглядите, как зелёные человечки во время белой горячки? – поинтересовался я у них.
 - Это не у тебя белая горячка, а у нашего начмеда.
 - Не понял. В смысле?
 - Да начмед опять весь спирт выкушал, вот нам раны и места уколов и обрабатывают зелёнкой.
   Озадаченный, я отправился в процедурный кабинет. Там как раз Глеб, сделав инъекцию, мазал зелёнкой очередного воина.
 - Глебыч, а мне вот интересно, вы дизентерию тоже лечите зелёнкой?
 - Нет, для засранцев у нас спецлечение, - порадовал он меня и, накапав в стакан воды ампулу нашатыря, протянул мне. - Пей.
 - Ты охренел что ли? А я не отравлюсь?
 - Такова метода. Не спорь. Кстати, у вас ещё лечебное голодание.
 - Какое? – ошарашено спросил я.
 - Вам есть ничего нельзя. Будете принимать 2 раза в день микстуру из воды и аммиака. Выхода другого нет, а иначе изойдёте кровавым поносом.
   В полном смятении я вернулся в палату. Там мне подтвердили всё, что сказал Глеб. Вот это новость. Так я дистрофиком стану. Для язвы моей опять-таки не лучшее решение.
   Вечером меня навестил Анатолий Григорьевич. Я его вызвал по местному телефону. Он принёс мне пожрать и конверты с марками. Поболтали с ним о моём дальнейшем плане. Я ему доверял, поэтому рассказал всё как на духу. Я решил написать обо всём домой, чтобы меня и Володьку мама вытащила из этого ада поближе к Москве. Тут  мы были не жильцы. Я это понимал всё более отчётливо. Толик был расстроен. Он уговаривал меня потерпеть. Игоря должны демобилизовать в первой партии, в апреле. Директор сразу же меня забирал к себе, сделал бы замом своим, зажил бы круче многих офицеров.
 - Толя, я не выдержу столько. Слишком долго ждать ещё. Это же не пару месяцев. Прибьют меня тут раньше, как пить дать, прибьют!
 - Серый, а ты сам в бочку не лезь, промолчи, где можно, перетерпи.
 - А ночью в казарме ты тоже со мной будешь? То-то. Мне надо отсюда выбираться, пока жив ещё.
 - Жаль, прикипел я к тебе уже. Но это твоё решение. А письма я, конечно, брошу в почтовый ящик в городе, не волнуйся.
 - Спасибо, тут-то их цензура зарежет сразу. Знаю я этих сволочей.
   Расстроенный директор ушёл, а я засел за письма. Пожалев мамины нервы, я описал всё более менее правдиво, опустив только подробности ночных мордобоев.
   Еда, принесённая Толей, не пошла нам впрок. Всё где-то через час вышло обратно, да ещё и с тяжкими последствиями. Прав оказался Глеб. Голод - наше лечение и избавление от не самой достойной болезни советского воина.
   Утром проводил обход старшина санчасти Дима Шварцман, тоже москвич. Высокий и тучный, он был необычайно подвижен, с суетливо бегающими маленькими глазками. Энергично передвигаясь от койки к койке, поглядывая на больного из-под очков, спрашивал:
 - Всё дрищешь, болезный?
  Получив утвердительный ответ, он не глядя отводил руку за спину, где в неё вкладывал стакан с микстурой стоявший наготове младший сержант Валера. Протягивая его, приговаривал:
 - Выпей, родимый, тебе полегчает.
   У меня он вызвал неприятное чувство. Мерзкий тип, хоть и зёма. Всегда у меня вызывали отвращение скользкие людишки.
   В обеденное время меня навестили ребята из моего взвода. Смотрели они на меня с завистью, мол, лежит тут прохлаждается, отдыхает от дурдома казарменного. Поголодать бы им и с очка не слезать полдня. Да и скукота тут полная. Телевизора нет, газет нет. Лежишь весь день и болтаешь с пацанами ни о чём.
   Вечером опять пришёл директор комбината. Мне посылка пришла от родителей на его адрес. Вот это приятный сюрприз, хоть какое-то развлечение. Пару пачек «Явы» я отдал Толику, остальное выставил на стол: общаг - дело святое. Еду никто не тронул, все помнили о плачевных последствиях. Пришлось раздать больным из других палат и санинструкторам.
   Однажды я вышел от безделья в коридор прогуляться и увидел довольно занятную картину. Три незнакомых офицера, держась за пах, подпрыгивали на месте и тоненько повизгивали. Я сразу же побежал к санинструктору Валерке узнать, в чём дело.
   Всё оказалось просто и банально. В офицерском городке свирепствовал триппер. Причём не простой, а закалённый к обычным антибиотикам. Ведь контингент в гарнизоне ограниченный, вот вирус и мутировал. Гений Шварцмана придумал коктейль нового антибиотика, основанного на смеси разных лекарств. Эту гремучую смесь через спринцовку вливают в пенис и надо продержаться бедолаге минут десять. Разъедает она всё живое внутри, но эффект достигается после трёх процедур. Как говорил Валера, боль адская, некоторые, особо впечатлительные, даже в обморок падают.
 - А от кого тут заражаются? – поинтересовался я.
 - Да они и сами в неведении. Тут же тоска зелёная, вот офицеры, вольнонаёмные и местное население скрашивают свой досуг совместным пьянством и развратом. Все уже друг с другом перетрахались. Первоисточник болезни найти не представляется возможным. – Весело заметил Валерка. – Недаром же наш Забайкальский Военный Округ – ЗабВО - называют «забудь вернуться обратно».
 - «Забытый богом военный округ», - вспомнил я.
 - Вот, ты уже в курсе нашей действительности, - ответил Валерка.
   Надо заметить, что в санчасти происходили порой удивительные вещи. Тут были такие пациенты, что просто диву даёшься. Целая палата была выделена под «йог». Так называли тех, кто занимался членовредительством ради того, чтобы их комиссовали. Я их прозвал «шпагоглотатели».
   Один из них пытался сожрать карбид, чтобы вызвать признаки язвенной болезни, но только получил сильнейший ожог полости рта и пищевода. Другой надышался сухой заварки для того, чтобы на флюорографии снимки показали признаки туберкулёза. Горемыки с более бедной фантазией глотали гайки, гвозди и прочие, пролезающие в пасть, предметы.
   Были и такие, которые косили под дурака, причём талантливо косили. Некоторые преднамеренно ломали себе руки или ноги, в надежде подольше проваляться в санчасти, а если повезёт, то и в госпитале.
   Господи, на что только не шли молодые ребята, дети по сути своей, лишь бы вырваться отсюда! Членовредительство процветало самым махровым образом.
   Как-то пасмурным утром нас всех подняли санинструкторы и велели собраться на построение на первом этаже. Милейшей души начмед колобком прокатывался вдоль строя и нечленораздельно изрыгал гавкающим голосом что-то. Глеб синхронно переводил нам.
   Дело заключалось в том, что нас всех отправляли по грибы, благо их тут полно, на сопки. Видите ли офицеры решили гульнуть, а мы должны им насобирать к столу закусочки. Гурманы, мать их, пропади они пропадом.
   Люди мы подневольные, делать нечего, пришлось собираться под присмотром Валерки и идти за «скальпами», как тут грибы называли. К обеду принесли мы аж два тазика разнообразнейших грибочков. Пьянка у военврачей затянулась до утра. Глеб им пел под гитару, женщины сомнительного вида, словно тени, бесшумно мелькали в коридоре.
   Перед отбоем меня проведали пацаны с нашего отделения. Вид у них был зачуханный какой-то, Володька был явно помят. Опять, видать, блатные прижали его. Пришлось раздать им остатки еды из родительской посылки, нам-то она не впрок была, заодно сигаретами угостил московскими. Хоть чем-то я смог развеять тоску в их глазах. Не знаю почему, но мне было жалко ребят. Вроде трусоваты они, бросили тогда в ночной сваре меня и Володьку, а всё равно жалко их. Я сам на гражданке не в каждую бучу влезал, если была возможность, то избегал драк. Но здесь-то деваться некуда, тут сразу тебя прижмут на все два года, поэтому и стоял на смерть, не прогибался.
   В один из дней ко мне зашёл Магомедов. Увидев его в дверях нашей палаты, я аж обалдел. Неужели, думаю, проведать решил, волнуется за моё здоровье – чудеса в решете!
   Всё оказалось банальней. Просто Валерку Назарова кавказцы так прессанули, что он сразу был госпитализирован, минуя санчасть. Там его побоями заинтересовалась прокуратура. А он взял, да и написал заявление о побоях и издевательствах, указав фамилии всех блатных. Те, естественно обделавшись, послали ко мне парламентёра, чтобы я повлиял на Назарова. А я-то ни сном, ни духом. Я ровным счётом ничего не знал, а пацаны мне ничего не рассказали почему-то.
   Быстро сообразив, что к чему, я потребовал полное не прикосновение к себе и моим друзьям в обмен на переговоры с Назаровым. Поторговавшись, мы разошлись довольные друг другом. На какое-то время перемирие было заключено, хотя я и не верил чуркам, но пока Валерка в госпитале, нам ничего не грозило, что уже немаловажно. А там посмотрим. Поживём - увидим, как говорится.
   Со временем недуг мой деликатный стал отступать, я даже начал кушать понемногу. Я даже решился на вылазку в чайную, прихватив с собой своего нового знакомого, земляка Мишку. Фамилию его, к сожалению, я не запомнил. Был он довольно-таки своенравного характера, но казался надёжным мужиком. Наелись мы тогда от пуза, полирнув в конце трапезы всё кефирчиком. Вечером ещё повар Лёха из столовки принёс всяких вкусностей и сигарет.
   Перед выпиской я специально взвесился. Результат оказался удручающий. Я стал весить шестьдесят килограммов. Одиннадцать кило за полторы недели как не бывало. Я, конечно, понимал, что мы тут все похудели на такой диете, но чтобы вот на столько! Это было сверх моих ожиданий. К вечеру меня и ещё нескольких парней выписали.

                Стройка. 09 – 15 августа.
                Я верю крику, вою, лаю,
                Но всё-таки, друзей любя,
                Дразнить врагов я не кончаю,
                С собой в побеге от себя.

   С криком: « Здорово, животные!» – я ввалился в казарму. Моему прибытию обрадовались не все, даже у Баранова скулы свело и плечи как-то сразу так опустились. Конечно, я не питал особых иллюзий по поводу отношения многих ко мне, но чтобы так откровенно неприязненно встретили, такого я не ожидал, если честно. Хотя, по большому счёту, мне было плевать на них всех.
    Я узнал, что на замену Назарову нам дали другого воина, Костю. Был он из бывших судимых по малолетке, но вроде нормальный парень, неплохой, во всяком случае я понтов за ним раньше не замечал.
    Нашу бригаду к времени перебросили на другой объект. Теперь мы строили телефонную станцию для Улан-Удэ. Кавказцев тут не было, только азиаты и наша бригада. Работы как таковой было мало, я даже от безделья, вспомнив навыки, полученные в техникуме на производственной практике, овладел смежной профессией – сварщика. А так, большей частью слонялись тупо по стройке, стреляли сигареты у гражданских, завязывали знакомства с местными девушками. Свистнуть тут особо было нечего для обмена с местными сельчанами.
   Чтобы развеять скуку, я решил заняться облагораживанием нашего бытового вагончика. Для этой цели себе в помощники я выбрал таджиков и киргизов. Сначала они, конечно, сопротивлялись, но после того, как мы с Вовкой их прессанули, и Костя на блатном жаргоне с ними побеседовал, дело пошло.
   Бытовку изнутри обшили «вагонкой», из ДСП сколотили небольшой, но уютный топчанчик, сверху набросав старых бушлатов. Смастерили заодно и стол с табуретками. Во дворе вбили столбы и подвесили самодельные гамаки, неподалёку из кирпичей сложили нехитрую печку, для приготовления пищи. Теперь в солнечную погоду мы отдыхали прямо как аристократы. Чурок, естественно, даже близко не подпускали к нашему имению, как мы его называли. Красота. На всё обустройство у нас ушло буквально пару дней. 
   Устраивало нас и то, что рядом находился посёлок Силикатный. Там мы покупали яйца, молоко, сметану у местных жителей. Мне родители раз в неделю высылали порядка десяти рублей, так что жить можно было. Конечно, я не один жировал, а делился со своим отделением. Тем более, что остальные тоже по мере сил вкладывались в закупку провианта.
    Возвращаясь однажды из посёлка с трёхлитровой банкой парного молока,  я попал под сильнейший ливень. Чтобы не промокнуть окончательно, я заскочил в каморку азиатов. Решил переждать стихию у них. Разговорились, закурили, заварили чайку. В общем, просто по-человечески завязалась беседа, которая плавно перешла о доме,  кто ждёт тебя там. Все завистливо показали мне на одного таджика, мол у него очень красивая невеста. Я попросил показать мне фотку девушки. Тот с гордостью протянул мне её. Сначала я не понял, думал надо мной они решили пошутить. На ней была моя сестра.
    Примерно месяц назад у меня ночью украли из блокнотика фотографию сестры. Я уже и не чаял её найти, думал, что это блатные решили мне так досадить. У нас даже зубные щётки воровали.  И вот на тебе, приехали – моя сестра, оказывается невеста, таджика!
    Этот придурок даже не запомнил, у кого он её украл! Разумеется, фотку я забрал, набив «жениху» морду для порядка. В качестве моральной компенсации прихватил из их конуры заварку и папиросы. Пусть думают в следующий раз, у кого чего воровать стоит.
    Как-то в обед нас навестил Чижик. Так я прозвал нашего нового лейтенантика, командира первого взвода. Прислали к нам его из училища, пока я в санчасти исходил кровавым поносом. Маленький, щупленький, тщедушный. Полнейшее убожество его дополняли прыщики по всему лицу, плавно переходящие на шею. К тому же он был огненно-рыжий и весь в веснушках. На лице нелепо сидели огромные роговые очки, как у предателя генерала Власова.  В общем, это было ходячее недоразумение, а не офицер. Я к нему обращался на «ты», правда, когда мы оставались наедине.
    Разумеется, я пригласил его разделить с нами трапезу. Сначала ему было неловко, он  помялся, но ароматный запах супчика сумел сломить его сопротивление. Выхлебав всё до донышка, даже облизав ложку, Чижик поинтересовался, мол, откуда продукты?
   Дело в том, что стройка наша находилась на приличном расстоянии от гарнизона, поэтому нам разрешили не объявляться на обеде, а чтобы мы с голодухи ноги не протянули, каждый день выдавали сухпаёк.
   Я кивнул в сторону Кости, мол, он кашевар, вот у него и спрашивай. Костя действительно обязанности повара взял на себя.  В  лагерную бытность он работал на кухне, так что за качество еды мы не беспокоились. Костик полностью оправдывал звание нашего кормильца, постоянно где-то что-то добывал вкусненькое. Я ради такого случая выпросил у Лёшки из столовой поварской колпак для него. Радости его не было предела.
 - Константин, откуда мясо в супе, ведь это явно не тушёнка из пайка? – поинтересовался на свою голову Чижик.
    Вместо ответа Костян молча повёл взводного за нашу бытовку. Видели бы вы лицо бедного лейтенанта, когда он обнаружил разделанные тушки голубей и перья, размётанные ветром. Более жалкого вида и обиды в глазах видеть мне не приходилось. Под наш хохот его рвало прямо там, на наших глазах.
 - А чего ты хотел, лейтенант? На армейском пайке долго не протянешь, а голубь - та же курица, только размером поменьше. Когда прижало тут, то и собачатинку жрать пришлось. Не переживай, мы же тоже ели суп, так что никто над тобой тут подшутить не собирался, – успокаивал я его.
   Ушёл он от нас очень обиженный. Нам даже стало неловко. В принципе, он был неплохим малым, никакого солдафонства он него не исходило. Знали бы мы, что он так отреагирует, то, конечно же, предупредили бы его. А так, обидели человека ни за что, ни про что.
   Чижик, кстати, надо отдать ему должное, не доложил ротному. А иначе могли бы вспомнить тогда и про гауптвахту. А мне это было ни к чему, у меня в субботу увольнительная предстояла. Мама прислала вызов на телефонные переговоры, а для этого надо было получить увольнительную в город. Скрепя сердце, «стакан» выписал мне её и Маркову.
   В субботу, сразу же после завтрака, Гоча выдал нам парадки. Мы их нагладили, ботинки начистили, сами побрились. Послушали наставления замполита батальона, как надо себя вести в городе, чтобы не уронить честь советского воина. Мне хотелось съязвить ему в ответ, аж зудело всё, но благоразумие взяло верх. Мало ли, ещё не отпустит.
    И вот мы, бравые солдаты, едем в рейсовом автобусе в Улан-Удэ. Первая увольнительная за время нашей службы. Радости нашей не было предела.
    Так как переговоры были на вторую половину дня, то мы решили сходить в кино. Названия фильма, как и сюжет, я не помню уже. Дело в том, что буквально минут через пятнадцать после начала сеанса, молодые буряты, сидевшие позади нас, предложили нам красного вина. Естественно, мы согласились. Под закуску я купил пирожные, сбегав в буфет. Пили прямо из горла. Надрались так, что выходили мы из кинотеатра, как моряки шагают во время шторма по палубе.
     Ни о каком походе на почту, на переговоры не могла идти речь. Мы даже слово «мама» не могли сказать. Потом посидели с нашими новыми знакомыми ещё на детской площадке, потом пошли к одному в гости домой. Ребята оказались славными малыми. Видя наше состояние, они даже посадили нас на такси и дали денег на дорогу. Мы все клятвенно обещали встретиться в следующую увольнительную и продолжить наше знакомство.
    В расположении роты нас встречал прапорщик Баранов. Увидев наше состояние, он обомлел.
 - Ахмеджанов, по тебе дисбат плачет, я тебе обещаю. Ты неисправим. Может там на тебя управу найдут, – печально констатировал он.
 - А может я решу поступить в военное училище? Вот стану генералом и отправлю всех вас сам за колючку. Вот я вас где всех держать буду! – начал орать я, пытаясь сжать кулак непослушные пальцы перед лицом прапора.
 - Иди спать и дружка своего не забудь прихватить. Завтра разбор будет, генерал хренов, – вздохнул замполит.
    Действительно, про Вовку-то я забыл совершенно. А он тем временем, чтобы не потерять силы окончательно, прислонился к тумбочке дневального, да так и уснул в позе лотоса.
   Пришлось мне его тащить до койки, хорошо что он спал на первом ярусе.
   Утром, после развода, меня и Маркова вызвали в кабинет командира батальона. Разговор был наисерьёзнейший. «Имели» нас по полной программе. Владимиру влепили 3 наряда вне очереди с выговором в личное дело, а со мной пообещали разобраться на уровне прокурора. Это ведь я считался заводилой, соответственно и спрос с меня был особый.
   Так как было воскресенье, то все военнослужащие болтались бесцельно по всему гарнизону. Я со своим отделением уединился на заднем дворе казармы – держать совет. После долгого и бурного обсуждения, по совету Кости, решили, что мне надо попасть в госпиталь, а для этого закосить уже конкретно, с железным диагнозом. Другого выхода не было, а иначе всё может кончится плачевно для меня, слишком многих я тут достал уже. Вот здесь моя язва и пригодилась. Буду педалировать на неё, родимую. В крайнем случае можно на почки попробовать закосить, тем более они всё чаще беспокоили меня.
    В понедельник, сразу же после завтрака я направился в санчасть. Так как язвенник я со стажем, то мне не стоило большого труда убедить военврача, что у меня серьёзный приступ.
   В госпиталь я ехал в сопровождении Глеба. По моей довольной физиономии он сразу же всё понял. Пришлось рассказать ему предысторию своего закоса.
    Наконец мы въезжаем через ворота на территорию госпиталя Улан-Удэ. Огромная площадь его поражает, все здания маленькие, двухэтажные, постройки где-то пятидесятых годов.
   В приёмном покое меня внимательно выслушала врач, интеллигентная женщина, и вынесла вердикт, что требуется срочная госпитализация. Глеб пожал мне руку и отбыл с необходимыми справками обратно.
   Ура, я отмазался от сурового наказания. Я оказался в госпитале.
   Кладовщица терапевтического  отделения Надежда Аркадьевна приняла мою гимнастёрку и выдала больничную форму взамен. Очень приятная женщина, лет тридцати. В будущем я ей оказался обязан многим. Помогала она мне чем могла. До сих пор вспоминаю о ней с теплотой.
   Поместили меня в палату на семь коек, где четверо составляли «деды» и «черпаки», а остальные были моего призыва. «Черпаком», к слову, назывался солдат, прослуживший год.
   Моим лечащим врачом оказалась та самая женщина, которая принимала меня. Звали её Светлана Петровна.
   Первый день прошёл спокойно. Никому до меня дела не было абсолютно. Даже непривычно как-то было. В столовой, которая соединялась небольшим тоннелем с нашим отделением, меня поразила чистота и столики на четверых. На столиках были скатерти! А как же вкусно было на обеде и ужине. Более всего меня порадовало, что можно просить добавки сколько угодно, это даже приветствуется здесь!
   Ложась спать после отбоя, на чистейшее постельное бельё, я счастливо подумал, что попал в рай, поэтому решил задержаться тут как можно дольше.

                Госпиталь. 16 августа – 23 октября 1988 г.
               
                Я раны, как собака,
                Лизал, а не лечил,
                В госпиталях, однако,
                В большом почёте был.

   Всё оказалось тут не так просто, как мне вначале показалось. В госпитале преобладала «дедовщина», не такая, конечно, как в частях, но всё же.
   В нашей терапии был дневальный, назначаемый из числа больных,  который правда не стоял, а сидел на входе. Уборкой занимались тоже мы сами. Был ещё наряд в столовую, причём назначался он только из нашего отделения. Естественно, набирались солдаты из молодого призыва.  «Деды», с видавшим жизнь видом, валялись на кроватях или меланхолично подгоняли нерасторопных «духов».
   Как таковой «дедовщины» в госпитале не было, так, некоторое подобие её. И это понятно, всё-таки мы все тут собрались на лечение, а не тянули лямку армейской службы. Массового издевательства или избиения «духов» не наблюдалось. Правда, и заведующий отделением майор, фамилию которого запамятовал, был человек жёсткий. Он всех старослужащих предупредил, что если что-то вскроется, то без разбирательств сразу же отправит в дисбат. А кто хочет ещё лишние три года торчать вдали от родного дома, да ещё и за колючей проволокой?
   Единственно, с кем мне пришлось столкнуться, так это со своим призывом. Меня они решили проверить на вшивость, мол, если струшу, то всю грязную и тяжёлую работу можно повесить тогда на меня. Но с этим я разобрался быстро: несколько драк – и меня признали своим. Причём, дрались мы благородно. По лицу и ниже пояса не били друг друга. Оказывается такие правила в госпитале были заведены чуть ли не со времён царя Гороха.
   В первую неделю меня углубленно обследовали всевозможные врачи. Я себя даже почувствовал подопытным кроликом. Наконец, выявив всё же у меня язву желудка, сказалось всё-таки лечение дизентерии, мне назначили курс лечения и процедуры.
   Старшиной терапии был «дед» Гена Дубовицкий, тоже из пациентов. Добродушный, деревенский парень. Уже в возрасте, на вид ему где-то около двадцати шести лет было. Поставили его насильно, он отрицательно относился к своей должности. Ему была неинтересна наша юношеская возня за место под солнцем. Все мысли его были о скором дембеле.
   На второй день он подошёл ко мне и спросил где бы я хотел работать в нарядах. Из всего перечисленного им, я выбрал столовую. Не только из-за голода, этого вечного спутника всех молодых солдат, но и чтобы быть подальше от «дедов» и отделения вообще. К тому же тот, кто работал в столовой, не убирался в туалете. Весомый аргумент!
   Как оказалось в будущем, я не прогадал! Карьеру я там сделал стремительную и славную! Начал с официанта, а закончил старшиной столовой!
   Был, правда, один тип в нашем отделении, да к тому же из моей палаты. Редкая сволочь и мразь. Звали его Игорь Кухно, родом из Криворожья. Осенью ему на дембель уже, а он всё не успокаивался, так и норовил испортить жизнь молодым. Проходу никому не давал, просто со свету сживал. Покоя мы ему не давали тем, что условия тут были более–менее для молодых.
   Постоянно кого-то припрягал постирать ему носки, майку. Любил зажечь спичку и скомандовать «отбой». Пока она горела, «дух» должен был раздеться и залезть под одеяло с головой. Кто-то плясал под его дудку, кто-то упирал. Ко мне он тоже пытался подкатить со своими заморочками, но всё, чего он сумел добиться, так это то, что полы в палате я мыл регулярно. Всё. На остальное я отвечал решительным отказом.  Надо сказать, что невзлюбил он меня с первого взгляда, а уж когда узнал, что я из Москвы, так взъелся окончательно. Придирки были постоянные.
   Поэтому в столовой я пропадал с утра до вечера, лишь бы эту рожу не видеть. Вскоре Кухно решил, что ночью мы должны жарить всем «дедам» картошку и заваривать крепкий чай. Так что практически каждую ночь они пировали до утра, а днём отсыпались. Чтобы хоть как-то отыграться на этой гадине, я стал харкать и сморкаться в сковородку с картошкой. Забавно было наблюдать, как они её поедают, смакуя и чавкая.
    В остальном жизнь в госпитале была спокойная и размеренная. Отношение ко мне  в принципе у всех было благожелательное. Я не наглел, ни в какие дела не лез, что всегда особо ценилось в мужском коллективе. Тем более как-то незаметно в отделении стала преобладать московская диаспора. И всё более из «дедов». Своим я в столовой подкладывал лучшие куски и поэтому ходил в любимчиках. К тому же обладал весёлым характером. В общем, я попал наконец-таки в свою среду! Меня москвичи быстренько выдвинули в старшины столовой, где я развил кипучую деятельность и неуёмную энергию. Начальница столовой не могла не нарадоваться мною.
    Кухно первое время по привычке ещё пытался ко мне придираться, но мои земляки его мгновенно поставили на место, популярно объяснив всё в туалете. Мало того, как-то я курил на крыльце, когда приехали санинструкторы из части моего врага. Мы разговорились на крыльце. Тут-то я и узнал шокирующую новость – Игорь Кухно был «чмо»! Да-да, самое натуральное «чмо». Теперь всё встало на свои места. Я давно подозревал, что он косит на язву, причём довольно неумело. Для меня это было непонятно, зачем «деду», без пяти минут «дембелю» отлёживаться в госпитале? В части он вроде бы должен себя чувствовать королём, а тут один из многих.
   Я сразу же послал кого-то за московскими старослужащими и попросил санинструкторов всё повторить слово в слово про Кухно. Это был мой триумф, я был на седьмом небе от счастья! Этой же ночью он был низложен! Койку ему выделили у умывальника, в столовой он теперь сидел за одним столом с чурками и ел, конечно же, самую невкусную бурду. Мне его регулярно присылали на мойку, драить посуду. Я же ходил гоголем центральным. Вот и на моей улице наступил праздник!
    Как-то незаметно подошёл мой день рождения, мне исполнилось девятнадцать лет. Утром на построении старшина Гена вывел меня из строя, поздравил и освободил от всех дел на сегодня. Все сразу же бросились меня обнимать, хлопать по плечу, жать руку, ну и, конечно же, оттаскали за уши. Куда же без этого!
   После завтрака я валялся на койке, почитывая «Советский Спорт», как вдруг вбегает взволнованный дневальный и говорит, что ко мне пришли. Выйдя из палаты, я увидел в конце коридора маму! Мою родную маму. Я отказывался верить своим глазам, этого просто не могло быть! Уж не знаю, что на меня нашло, но я бежал к ней навстречу, а слёзы лились градом. Уткнувшись в её плечо, я всё продолжал реветь. Матушка, не ожидая от меня такой реакции, тоже расплакалась. Так мы и стояли и плакали, пока Светлана Петровна не увела нас в свой кабинет от посторонних глаз.
   Успокоившись, мы начали делиться новостями. Оказывается, мама, прочитав все мои письма, нелегально отправленные Толиком, сразу же стала действовать решительно. Она в Москве подняла на уши всю прокуратуру, та в свою очередь – забайкальскую. Колесо карающих органов завертелось. Мама была тут уже два дня. Просто ей было не до меня всё это время. Она успела побывать в гарнизоне, где офицеры ужом извивались, доказывая ей и сопровождающих её военных прокуроров, что у них тут чуть ли не санаторий. Слава богу, что местное начальство ничего не знало о грядущем визите, всё сохранялось в тайне. Когда проверяющие увидели столовую, кухню и чем потчуют солдатиков, их чуть не вырвало. Пистон вставили всем. Всё это со смехом матушка рассказывала мне, попутно выкладывая на стол мои любимые блинчики с мясом и кисель из чёрной смородины. Я с таким наслаждением и жадностью поедал любимые лакомства, что даже искусал свои пальцы.
   А вечером, уже после отбоя, я с земляками пил «тройной одеколон». Гадость, скажу я вам, редкостная. Помимо вкуса, мерзости добавлял ещё и белёсый цвет, он появился сразу после того, как одеколон разбавили водой.  Его ребята украли в офицерской палате у какого-то майора. Закусывали мы, кстати, матушкиными блинчиками и пирожками.
   На следующий день меня вызвала к себе Надежда Аркадьевна и переодела во всё новое. После отправила меня в кабинет к Светлане Петровне, при этом ничего не объяснив. В недоумении я постучался и вошёл в дверь.
   В глазах сразу аж зарябило от такого количества больших звёзд. Везде, где только возможно, сидели полковники. Судя по знакам отличия в петлицах они были из военной прокуратуры. Оказывается, приехал даже главный военный прокурор Улан-Удэ. С минуту мы молча и с интересом разглядывали друг друга. Потом их главный обратился к моей маме, торжественно восседавшей рядом:
 - Да, Галина Михайловна, а сыночек-то ваш далеко не подарок, скажу я вам. Взгляд дерзкий, глаза как два пистолета. Действительно, тот ещё экземпляр. Тяжело вам с ним приходится.
   Матушка в ответ только устало улыбнулась. Я тоже немного засмущался и даже оробел.
 - Ну давай, Сергей, рассказывай всё по порядку, – предложил мне один из полканов.
 - А чего говорить? Всё в письмах сказано. Мне добавить нечего.
 - Нет, нам надо под протокол, тут письма не подойдут, хотя к делу мы их приобщим.
 - Ты не смущайся, мы понимаем твоё состояние, но чурбанов, тем более таких, заложить не западло. Так, кажется, говорят у вас? – Морально поддержал меня их главный.
   Я постоял, подумал и решил: а, была не была! И рубанул всю правду-матку про всех и вся. Ничего не утаил, как на исповеди выложил. Даже то, чего не было в письмах.
   Позже, после обеда, я ходил сам не свой, всё думал: а правильно ли я поступил? Поделился своими сомнениями с москвичами, мне было важно их мнение. Они выслушали, задали несколько наводящих вопросов и, как это ни странно, одобрили меня. А ведь среди них были «деды», сержанты. Это меня несколько успокоило. И потом, блатные же налетали на нас с Вовкой толпой всегда. Значит им не запало было так поступать? Так почему меня должна мучить совесть?!
   И началось! На допросы и очные ставки меня стали таскать в прокуратуру каждый день в течение недели. Хорошо хоть, что за мной присылали машину, а иначе я бы обалдел.
   Мгновенно примчались родственники Магомедова: отец и старший брат. Поначалу они сунулись было к моей маме, но получив решительный отпор, заявились ко мне в госпиталь. Привезли кучу гостинцев, заботливо спрашивали о здоровье, а когда я жаловался на боли в пояснице, участливо кивали головами. Я молча уплетал вкуснейшие гранаты и делал вид, что не понимаю зачем они тут. Наконец, старший брат не выдержал и предложил замять конфликт, компенсировав поездку и проживание моей мамы. Пришлось подыграть им и начать торг. Бодались мы долго, но всё-таки на пяти тысячах договорились. В момент, когда надо было ударить по рукам и скрепить, так сказать, наш договор, я пошёл на попятную, и заявил, что своим здоровьем не торгую, и вообще, мол, пусть ваш родственничек посидит в тюрьме и по-новому взглянет на окружающий мир и людей. От их дальнейшего общества меня вовремя оградил водитель, прибывший за мной в прокуратуру. Обернувшись у ворот, я поймал их взгляды, полные отчаяния, беспомощности и ненависти одновременно.
   Смешно было наблюдать кавказцев на допросах. Куда делась их бравада? Вид у всех был жалкий и подавленный. В глаза следователю и мне заглядывали заискивающе. Стоило мне выйти на крыльцо покурить, как тут же они меня окружали и молили о пощаде. Конечно я не мог, чтобы не потрепать им нервы, деловито сообщая, что от меня ничего уже не зависит. На самом деле сажать этих уродов не входило в мои планы. Нет, мне не было их жаль, просто почему-то я подумал об их матерях. Из-за этого у меня даже возник конфликт с главным прокурором. Он вызвал меня к себе и начал давить на то, чтоб я предъявил письменные претензии к блатным. Даже маму мою подключили к уговорам, но я был непреклонен.  Главное, что  я добился своего: мой пьяный залёт как-то забылся, блатные вмиг присмирели, в части с кормёжкой стало намного лучше. Ну и чего ещё желать?! Следователь, им был мой земляк, к тому же молодой парень - лейтенант, меня понял и не настаивал, просто оставил свой телефон и сказал, чтобы я сразу звонил, если опять что-то начнётся в батальоне.
   Вот так, сделав финт ушами, я и сам выкрутился из неприятной истории и в части на какое-то время восстановил порядок. Правда, я понимал какую цену придётся заплатить за это. В батальоне я буду отверженный. Ну что ж, всё одно я не собирался служить в этой части. Мне было плевать на мнение всех этих овцеводов и пастухов. Своё здоровье, в конце-то концов, дороже.
   А мама моя тем временем обрабатывала Светлану Петровну, чтобы меня как можно дольше продержали в госпитале. Уговоры и подарки сделали своё дело. Меня направляли во все отделения госпиталя, благо аппаратура тут была на высшем уровне, на всевозможные обследования. Разве что психиатрическое отделение мне не пришлось посещать. Мне назначали различные процедуры, вплоть до иглоукалывания. Я был доволен, как слон. Я даже стал искать возможность остаться при госпитале. Надежда Аркадьевна активно помогала мне, но на единственную свободную вакансию дежурного по КПП претендовал сын местного «шишки», поэтому пришлось забыть об этом.
    Матушка моя, убедившись в моём благополучии, со спокойной совестью улетела в Москву. Я снова остался один.
   После обследования в хирургическом отделении, мне врач, бурят по национальности, с трудно произносимым именем Даши Далгырыч, предложил операцию на почки. Я отказался наотрез. Мне его кандидатура не внушала доверия. Уж слишком он выглядел непрезентабельно. Не мог я доверить этому «мяснику» своё тело. Не мог. Как показало время, я поступил правильно.
   Всё хорошее когда-нибудь заканчивается, так пришло и время моей выписки. Меня к себе в кабинет вызвала Светлана Петровна. Ничего не подозревающий я влетел к ней.
 - Доброе утро, Светлана Петровна!
 - Здравствуй, Серёжа. Проходи и садись, – с грустью посмотрела она на меня. – Ты почему отказался от операции?
 - А вы видели этого…эээ…Дерсу Узала?
 - Видела, - улыбнулась она. - Но там заведующий Панасюк Юрий Иосифович. Прекрасный хирург и человек. Мог бы попросить, чтобы он тебя оперировал. И потом, - она сделала многозначительную паузу и добавила, – там отпуск положен на сорок пять суток, не считая дороги!
 - Ни х…, - чуть вырвалось у меня. – Вы что, это серьёзно про отпуск?!
 - Конечно!
 - Ну, мне надо подумать, маме написать. Один я такое не могу решать. Дело-то важное.
 - Боюсь, Серёжа, что времени у тебя нет. Главврач госпиталя уже заинтересовался тобой. Завтра мы тебя выписываем. Так что беги в хирургию и проси Панасюка, чтобы он взял тебя. Я тоже с ним поговорю. И ещё, я разузнала насчёт твоего Назарова. Так вот, информация это закрытая, но так и быть, тебе скажу. Только ты молчок, не подставляй меня. В психиатрическом отделении он, Серёжа. Его, оказывается, изнасиловали у вас в части. Поэтому его упрятали от греха подальше, потом комиссуют. – Пристально посмотрев на меня, она тихо спросила, как будто себя. – Что же у вас там творится в стройбате?
   Вышел из кабинета я озадаченный и растерянный в коридор, где меня встретила сестра-хозяйка.
 - Ну-ка, Серёжа, пошли ко мне пить чай, заодно и расскажешь, что случилось, – предложила Надежда Аркадьевна.
   Обжигаясь душистым и горячим чаем, мыча  набитым баранками ртом, я поведал о своём разговоре с лечащим врачом.
 - И ты ещё сомневаешься?! Смотри: здоровье ты поправишь, в отпуск домой поедешь. Там твоя пробивная мама тебя комиссует. Так что пошли вместе к Юрию Иосифовичу, тем более он мой хороший друг.
   Полковник медицины Панасюк оказался приятным человеком. Он нас внимательно выслушал, посмотрел анализы и рентгеновские снимки и сказал:
 - Сразу я тебя перевести не смогу. В часть тебе по любому ехать придётся, но вызов на тебя я оформлю. Недельку подождёшь?
 - Естественно, у меня же выбора нет.
 - Вот и славненько. Справку я вложу в твою историю болезни, чтобы тебя освободили от работ и нарядов. Так что не расстраивайся, к новому году будешь дома, солдат.
   В последнюю ночь я на оставленные мамой деньги закатил пир со своими приятелями. Отходную проставлял, так сказать.
   Тяжкое похмельное утро усугубил Шварцман, приехавший за мной. Его вечный оптимизм и непомерная суета раздражала донельзя.
 - Ну что, герой нашего времени, поехали в родное гнёздышко!
 - Да чтоб вы там все срались в этом гнезде, родня хренова!
 - Ха, этот недуг мы победили. В санчасти нет ни одного дизентерийного! Ладно, собирай манатки и жди меня на крыльце. Я пошёл за твоими документами.
   В дороге Дима сообщил мне все последние новости. Главной оказалась то, что нашего «стакана» сняли с роты. Он теперь заместитель – командир первого взвода. А ротным стал старший лейтенант, присланный из Читы. Вот так, капитан в подчинении у младшего по званию!
   Прибыв в гарнизон, мы первым делом отправились в санчасть, для оформления документов о моём пребывании в госпитале. В кабинете начмеда находились все военврачи. Какой же ненавистью они меня одарили, пощупав взглядом с головы до ног. В комнате воцарилось тяжёлое молчание -  начмед читал мою историю болезни. Закрыв папку, он пробурчал что-то нечленораздельное.
 - Кто именно решил, что тебе необходима срочная операция? – монотонно перевёл Шварцман.
 - Ведущий хирург Улан-Удэнского гарнизона полковник медицины Панасюк. – Я решил сразу же сразить их серьёзностью момента.
 - Какие мы грамотные и какие умные слова знаем. – Глядя в сторону, негромко, но отчётливо произнёс один из офицеров.
 - Конечно, а иначе бы я сидел с вами и жрал спирт с грибочками. – Не удержался я от шпильки в их адрес.
 - Мы ещё подумаем от твоей госпитализации, рядовой.
 - А это, слава богу, не вам решать. Всё уже договорено на самом верху, товарищи офицеры. Так что сидите и предавайтесь далее своим маленьким радостям жизни.
   - Вы забываетесь, военный строитель рядовой Ахмеджанов! – Побагровел военврач, трясущимися руками теребя свою портупею.
 - Нет, это вы, кажется, забыли при каких обстоятельствах я попал в госпиталь, многоуважаемые Гиппократы! Так я могу напомнить, если у вас память отшибло! Знайте, я вам не бессловесная тварь, я более молчать не буду!
   Понимая, что перепалка может зайти далеко, начмед глазами показал санинструктору, чтобы он меня вывел. А жаль, так хотелось ещё подискутировать, столько у меня накопилось к этим коновалам.
   Прождав на крыльце минут пятнадцать, я получил на руки документ о том, что мне положено освобождение от нарядов и тяжёлых работ. Теперь я мог идти в казарму, чего мне очень не хотелось. Поднявшись на четвёртый этаж, я с тяжёлым сердцем толкнул дверь. На тумбочке дневального стоял Марков. Вовка, ошарашенно глядя на меня, рефлекторно отдал честь.
 - Вольно, боец! – Раздавил лыбу я.
 - Серый, здорово, чёрт такой! – Радостно тискал меня Володька. – А мы уже все решили, что мама отмазала тебя от этого дерьма, мол, ты уже дома водку трескаешь!
 - Я так понимаю, что на наши отношения последние события не повлияли? – Осторожно поинтересовался я.
 - Да что ты, Серёга, все славяне тебе благодарны. Правда, черножопые матерят по полной, но это-то как раз понятно. Дрючили их тут порядочно, аж стружка летела. Скоро сам убедишься, рота вот-вот придёт на обед. Тут так всё изменилось!
   На шум из спального расположения вышел вечно дежурный по роте, теперь уже ефрейтор, Лисовский.
  - О, кого я вижу! Главный правдоруб Министерства Обороны прибыл. – Пожал мне руку. – Пойдём, я тебя представлю новому ротному.
   В канцелярии находились, помимо незнакомого старшего лейтенанта, прапорщик Баранов и «стакан». Я с нескрываемым интересом рассматривал нового ротного, а он меня. Не женат, отметил я про себя, но вроде неплохой мужик. Баранов, поинтересовавшись моим здоровьем, сразу же перешёл к делу:
 - Никто тебя больше здесь даже пальцем не тронет, это я обещаю, но от слов и отношения я оградить тебя не могу. Ты уж извини.
 - Ничего, я уж как-нибудь переживу анафему этих приматов.
 - Только и ты не зарывайся. Сам понимаешь, одно твое неверное действие и пойдёшь под статью. Замполит батальона зол на тебя. Всё, можешь идти.
 - Ты не волнуйся, Сергей, думаю всё наладиться, – как-то душевно, по-доброму сказал новый ротный.
   «Стакан» за всё это время разговора мрачно играл желваками, не проронив ни слова. Вид у него был всё такой же неопрятный, но следы беспробудного пьянства уже не так бросались в глаза. Неужели в завязке?
   Я вышел в коридор, взял табурет, поставил его возле тумбочки дневального и демонстративно вызывающе уселся на нём, закинув ногу на ногу, непринуждённо болтал с Вовкой.
   Когда первые ребята ввалились в расположение роты, то оторопело замерли в дверях, задние напирали, не понимая в чём заминка и возмущённо орали. В конце концов получилось так, что вся рота встала полукругом напротив нас и молча смотрели на меня. Первым, как ни странно, ко мне подошёл главный туркмен, пролепетав что-то на своём, дружелюбно пожал руку. Потом уже, переборов скованность, стали подходить славяне. Со стороны блатных я услышал только сожаление о том, что не сдох там в госпитале. Привычный шум и гам воцарился в казарме. Больше чем уверен, что офицеры напряжённо под дверью подслушивали, но никто из них не вышел.
   Вечером, когда Марков  сменился с наряда, я его и всё остальное своё отделение повёл в кофейню за свой счёт. Теперь, кстати, Сторожук был назначен командиром. Всё правильно, слишком долго я валялся в госпитале, а командовать же отделением надо. Но почему Вадим, а не Володька? Даже смешно сравнивать их авторитеты в роте! Впрочем, меня это не сильно беспокоило, хотя и задело, не скрою. Мои планы простирались на много дальше нашего отделения. Мне надо обязательно попасть домой, в Москву. А там и до комиссации недалеко. Служить я уже точно более не намерен. Не хочу! Конечно, о своих соображениях я не делился за праздничным столом с ребятами. Мало ли как жизнь сложится. К чему лишние разговоры? Вечернюю поверку проводил старшина, теперь он спал с нами в казарме, а не у себя в каптёрке. Так же на ночь в канцелярии остался Баранов. Наверняка из-за меня.

                Отверженный. 24-27 октября.

 
                Не обижайтесь все, кто мне не мил,               
                Что иногда гляжу по-волчьи.
                Я слишком долго всех любил.
                Спасибо, отучили, сволочи…
               
   Проснулся я где-то за полчаса до подъёма от холода. Съёжившись от холода под одеялом, я мечтал поскорее попасть в госпиталь обратно. Мне здесь не хотелось задерживаться даже на час! Всё мне тут было чуждо и враждебно, даже стены, мне казалось, недружелюбно смотрели на меня серыми тонами масляной краски. Но тут дневальный проорал традиционное привычным и оттого скучным голосом : «Рота, подъём!». Началась неспешная суета, все вставали хмурые, замёрзшие, изредка украдкой поглядывая на меня с любопытством. Ещё бы, я ведь был главной новостью в их однообразной жизни. В столовой я ограничился чаем и бутербродом с маслом, как всегда, впрочем. Осматривая столовку, я отметил косметический ремонт. Внутри здание всё посвежело, стало как-то даже радужнее что ли, веселее. Правда, у меня вызвал недоумение потолок, выкрашенный в фиолетовый цвет. А мухи… мухи остались, ну куда же без них!
   После того, как рота ушла на работы, а я остался предоставлен сам себе, у меня возникла мысль навестить Толика. Предупредив дежурного по роте, я пошёл в учебный комбинат. Сказать, что директор был рад меня видеть, значит ничего не сказать. Он меня мял, тискал, сжимал в своих могучих объятиях и что-то радостно басил. Потом, когда первые эмоции схлынули, он, хлопнув себя по лбу, спросил:
 - Ты, наверное, кушать хочешь, Серёня?!
 - Да ну, а вот выпить не отказался бы, – лукаво посмотрел на него.
 - Ой, какой же я дурак, у меня же поллитровочка коньячка есть! Будешь?
 - Странный вопрос, Анатолий Григорьевич, - церемонно ответил я, - наливай, блин!
   До обеда я скоротал время с ним в душевных беседах за жизнь, о дальнейших планах и перспективах. Много не пил, так как проблемы с офицерами мне не были нужны. Теперь я у них под прицелом, так сказать, под особым контролем. Давать повод им я не собирался. Я должен быть безупречен во всём, иначе все мои планы летели в тартарары.
   После обеда я посетил котельню. Кочегары, тоже наслышанные о моих подвигах, встретили меня радушно. Быстро накрыв нехитрую снедь на стол, мне сунули в руку «косяк». После того, как нас накрыла шмаль, разговор пошёл степенный и умиротворённый. Поговорив от том, о сём, набив желудок несовместимыми друг с другом продуктами (а что вы хотите, голод по обкурке прошибает недетский), я, отяжелевший и апатичный, отправился в казарму.
   Первый день в части я благополучно, без всякого сожаления, цинично убил. И слава богу!
   Вот так, примерно прошли мои дни в батальоне, в ожидании вызова в госпиталь. Скукота и монотонность будней сменялась ненавистью и словесными перепалками с блатными. Они запретили славянам общаться со мной. Только Вовка, «Шрам», Толик (тот самый, что имел срок за плечами) и «Варшава», плюнув на всё, демонстративно проводили со мной всё свободное время. Другие наши ребята осмеливались нарушить наказ чёрных только, когда рядом никого не было. Я вообще заметил изменения в роте и,  к сожалению, не в лучшую сторону. В глазах у ребят я видел затравленность, страх и полное смирение. Потухшие глаза были у когда-то жизнерадостных пацанов. Такого не было перед моей госпитализацией. Да, было тяжело, нам доставалось крепко, но мы находили место для юмора, жизнелюбия, в конце концов. А сейчас я видел покорных овечек, готовых идти на закланье.
   Один малый, из хохлов, бывший на побегушках у кавказцев, решил подколоть меня при всех:
 - Ну что, стукач, как дальше будешь жить с таким камнем на душе?
 - Да нормально буду. А вот как ты дома будешь смотреть в глаза друзьям и родным, всю службу проведя в холуях у чурбанов? Ты самому себе не противен ещё? Я-то свою честь и независимость отстоял, как мог, а ты так и остался пресмыкающимся! – мгновенно отреагировал я.
   Рассмеялись все, даже блатные, что  меня немного удивило. После этого он старался не попадаться мне на глаза. 
   В последний вечер моего пребывания в части случился интересный и показательный эпизод, накрепко врезавшийся мне в память, показавший наглядно, что один на один кавказцы трусливый народ, что только толпой они что-то из себя представляют. Не все, согласен, но подавляющее большинство, что потом жизнь и доказала.
   С утра меня вызвали в санчасть, где сообщили радостную новость: из госпиталя пришёл запрос на меня! Ура, меня госпитализируют, оперируют и отправляют в отпуск к чёртовой матери! Свобода становилась реальностью, ради этого стоило лечь под нож!
   Окрылённый, я влетел в расположение роты. На тумбочке тоскливо стоял Вовка.
 - Вовчик, пойдём поговорим, пусть второй дневальный тебя сменит.
 - Вряд ли получится, Бироев напарник у меня.
 - Где он, я договорюсь.
 - Курит в санузле.
   Делать нечего, пришлось идти на переговоры. Инал в одиночестве курил, облокотившись на подоконник, почитывая письмо из дома.
 - Инал, смени Маркова минут на десять, мне поговорить нужно с ним.
   Бироев даже голову не поднял, мол, не слышит меня. Ага, игнорирует меня сын гор. Поняв, что толку не будет, я заглянул в туалетную комнату. Там в одной из кабинок уютно устроился одиноко азик.
 - Пошёл вон отсюда! - грозно рявкнул я.
   Этого было достаточно, чтобы азер, не подтерев задницу, пулей вылетел из санузла.
  Теперь можно было действовать решительно, я стремительно приблизился к Иналу. Со всего размаха я врезал носком сапога ему по голени. Смешно охнув, осетин согнулся, ухватившись обеими руками за ногу. Не теряя инициативы, я, взяв его за волосы, шарахнул затылком о стену. Бироев, ослеплённый болью, забился калачиком в угол, в глазах его читался ужас, растерянность и мольба о пощаде. Признаюсь, мне было радостно видеть кавказца таким беспомощным.
   Присев рядом с ним на корточки, я участливо спросил гадливым голосом:
 - Что, больно?
   Ответом было жалкое сопение.
 - Значица так, чурка ты грёбанная, сейчас ты пойдёшь и без всяких разговоров сменишь Маркова. Защитить тебя некому, так что изобью до такой степени, что ты блевать будешь неделю! И ещё, если хоть кто-то из офицеров узнает об этом инциденте, то я скажу, - подумал немного и показал на свой кожаный ремень, - я скажу, что ты его хотел отнять у меня, угрожая ножом. А что, в свете последних событий поверят скорее мне. Свидетелей нет у тебя, вот и доказывай потом, что ты не верблюд! Всё понял, чмо?!
 - Да, – тихо выдавил «грабитель».
 - Ну, тогда марш на тумбочку, урод! И чтобы стоял там до обеда, иначе о твоём фиаско узнают  все соплеменники вашего зоопарка!
   Он покорно ушёл, весь съёженный от унижения и бессильной ярости. Вбежавший Вовка смотрел на меня непонимающими глазами.
 - Как тебе удалось, Серёга?!
 - Да, я слово волшебное знаю.
   Я повёл друга в кофейню, где всё подробно рассказал о своих планах.
 - Так что, Вовка, видимся, быть может, последние денёчки. Дальше тебе тут одному кантоваться. Я, конечно, буду пытаться и тебя перевести в другую часть, но тут уж не всё от меня зависит.
   Естественно, Володьку эта новость не обрадовала, он как-то сразу сник и загрустил. Радость предстоящего отпуска у меня перемешивалась с чувством вины перед другом горечью расставания и тревогой за его будущее.
   Ночь я, честно признаться, провёл тревожно, предательская мысль всё-таки закрадывалась в душе, а вдруг Бироев всё рассказал и мне ночью блатные устроят «тёмную». Ищи потом виноватых. Но всё обошлось и утром я в сопровождении санинструктора Шварцмана поехал в госпиталь.
 
                Штопаный. 27 октября – 16 ноября 1988 г.
                Заживайте, раны мои,
                Вам два года с гаком,
                Колотые и рваные –
                Дам лизать собакам.

   Госпиталь стал для меня уже домом родным. Хотя я лежал в другом корпусе и отделении, мне всё тут было знакомо. Первым делом я заскочил к Надежде Аркадьевне и получил новенькую больничную форму. В терапии я даже повидался с некоторыми знакомыми, с кем сам лежал до выписки. В столовой хозяйничал новый старшина, но он был наслышан обо мне, поэтому с едой у моего стола не было проблем. Мы ели самое вкусное, а не то, что врачи прописывали по диете.
   В палате нас было всего четверо: три «духа» и один «черпак». Годок был мировым парнем Лёней из Одессы, с потрясающим чувством юмора. Сарказм лился из него непрерывным потоком. Жили мы душа в душу. В нашей палате всегда стоял хохот, поэтому у нас всегда гостили пацаны из всего отделения.
   Как всегда, в отделении хватало москвичей. Были и кавказцы, правда, всего трое. Грузин Георгий и армяне Нарик с Вартаном. Вартан был моего призыва, маленький, круглый и добродушный. Волосы его были настолько огненно-рыжие, что хоть прикуривай, а веснушки покрывали не только лицо, но и всё тело. Я постоянно его звал то ара джан, то джан ара. После показа по телеку сериала «Джейн Эйр», стал называть его как главную героиню. Все мои беззлобные шутки и насмешки он сносил с улыбкой, делая при этом туповатую рожицу. Нарик сначала заступался за него, но потом, поняв, что это бесполезно, плюнул.
  С Нариком у меня долго не складывались отношения, только недели за две до моей выписки мы сошлись с ним. Он оказался очень даже неплохим мужиком. Мы оба потом сожалели, что не объяснились раньше.
   В хирургии я встретил парня из нашей части, Ромку. Мы с ним в техникуме учились, только на разных отделениях. Парень уже месяца полтора мучился «розочками» на ногах. Эта такая дрянь, с которой хирурги ничего толком не могли сделать! Любая, даже самая безобидная, царапина или мозоль начинала гнить, причём гнить так, что через некоторое время в ранку, размером не более двухкопеечной монеты, можно было видеть кость! Ромке делали переливание крови, ставили капельницы с физраствором, промывали рану фурацилином. Ничего не помогало! Парень практически не ходил, большую часть времени проводя в койке. Сдавшись, врачи отправили бедолагу в отпуск, в надежде, что смена климата поможет выздоровлению.
   Таких солдатиков в нашем отделении было подавляющее большинство. Кстати, шрамы остаются на всю жизнь, внешне похожие на бутон распустившейся розы, отсюда и название.
   В отделении дежурили посменно две медсестры и медбрат, солдат-срочник Паша, тянувший уже второй год. Было ему уже за двадцать, его забрали с третьего курса мединститута.
   Сестрички у нас были замечательные. Светка, маленькая и бойкая блондинка, была весёлой, хотя материлась по-чёрному. Маринка, спокойная брюнетка, наоборот, всё делала чинно и основательно. Про Маринку говорили, что она была страшно волосата, но никто достоверно этого не знал. Думаю, поводом послужило то, что она всегда была застёгнута на все пуговицы, к тому же носила неизменную водолазку.
   Я тем временем проходил предоперационное обследование. Меня готовили к «поножовщине», как я сам в шутку говорил. Полковник Панасюк каждый день заходил к нам в палату, чтобы узнать моё настроение и самочувствие.
   Наконец, мне объявили, что операция назначена на четвёртое ноября. Нервничал ли я? Как это ни странно, нет. Было удивительное спокойствие, я даже уснул накануне быстро и без всяких посторонних мыслей.
   Утром меня разбудила Светка:
 - Подъём, пациент, снимай портки, сейчас буду брить твой пах!
 - Это ещё зачем?! – Испуганно поинтересовался я. – Мне же не обрезание делать будут.
 - Положено так, давай не капризничай!
 - А минет сделаешь, а то вдруг я не выйду из наркоза, так хоть какая-то компенсация, – неудачно пошутил я.
 - Дурак ты, Ахмеджанов, и шутки у тебя дурацкие. – Возмущённо всплеснула руками сестра. – Вот спецом оставлю в твоей полости ватный тампон, запоёшь тогда другие песни !
   В операционную меня привезли на каталке. Я лежал абсолютно голый, накрытый простынёй. Её я ради хохмы натянул на себя с головой, мол, покойника привезли.
 - Серёжа, ты к смерти готовишься уже? – вкрадчивым голосом поинтересовался Панасюк.
 - Да нет, Юрий Иосифович, просто Светка нервничает, вот я её и решил развеселить.
 - Любопытный молодой человек, - сказал здоровенный мужик в очках, внимательно рассматривая меня.
 - А вы, простите, кто, костолом? – мгновенно отреагировал я.
 - Нет, с чего вы решили, юноша? Я анестезиолог.
 - Просто комплекция у вас подходящая, извините, если обидел.
 - А вы что за товарищ? – Я уже разглядывал невысокого круглого мужичка, с быстро снующими руками.
 - Я реаниматолог. Буду в течение всей операции следить за твоим состоянием, Сергей.
 - С вашими руками надо бы в карты играть,  - зачем-то ляпнул я.
   Все рассмеялись, а одна из сестёр даже уронила инструменты на пол, уложенный кафельной плиткой.
 -  Да у нас артист сегодня на столе!
 -  На столе…Вы ещё сказали бы - на ужин! И потом, товарищи врачи, артисты чужие речи толкают, а я - свои! Так что, скорее Жванецкий я!
   Меня несло, я говорил и говорил. Так всегда бывает со мной в минуты стресса. Только сейчас я осознал, что операция – дело нешуточное. К тому же меня начала колотить жуткая дрожь. В операционной было довольно прохладно, но я не исключаю, что это нервное. Светик всё это время стояла рядом и поглаживала меня по голове успокаивающе. Меня привязали к столу кожаными ремнями, как психа ненормального. Операционная сестра возилась с лотком, где зловеще поблескивали  шприц и какие-то ампулы, хищно косясь на меня, словно решая, куда именно мне вогнать иглу с ядом. Мне себя стало так жалко, что сразу возникли ассоциации с подопытными кроликами, мышками и т. д.
   Но вот мне ввели какую-то жидкость в вену, и я «улетел»…
   Очнулся уже в палате, было темно и тихо, словно я находился в могиле. Состояние моё было сродни жуткому похмелью, к которому добавлялась страшная, обжигающая боль в правом боку. Койка в ногах была задрана кверху градусов на 30-35. Я захотел немного приподняться, так как поза была неудобна, но невозможно было пошевельнуть даже пальцем. Какая-то неведомая сила сковала меня. Я пытался окликнуть соседей по палате, чтобы они позвали сестру с поста. Но куда там, выдал слабое мычание да и только. Я опять провалился в бездну.
   Проснулся я ближе к обеду. Вокруг меня сразу же поднялась суета. Все забегали, захлопотали, словно с фронта тяжелораненного командарма привезли. Не скрою, мне было очень приятно.
   Панасюк лично измерил мне давление, проверил пульс и что-то записал в мою историю болезни. Маришка впаяла мне кубик димедрола и ещё чего-то. Ребята совали к лицу какую-то еду. Нашли время, меня до сих пор мутило, поэтому было полное отвращение ко всему съестному. Я немного покапризничал и опять уснул, напоследок пообещав всем устроить «рота, подъём» и «полёт шмеля».
   В такой маете прошли три дня. Не знаю, для кого как, а лично для меня это были адовы муки. Я же по своей натуре живчик, мне всё время надо находиться в движении, а тут, лежишь, как парализованный, и даже в окошко посмотреть нет возможности. Одно радовало, что  курить совершенно не хотелось. Чем не повод завязать навсегда с пагубной привычкой.
   Мне предписали так лежать двадцать один день. Ага, сейчас. 7 ноября, в праздничный день я совершил первую попытку сесть на кровать. Далась она мне тяжело, но хоть пару минут я побывал в другой позе. К тому же были ещё причины для скорейшего моего перевода из лежачих. Клопы, да-да, меня они просто поедом поедали. Почему я их до операции не замечал? А может они только тех грызли, кто не мог вставать? Только через неделю, когда я уже мог немного ходить, пусть даже и в три погибели, я справился с этой напастью. Дело в том, что клопы обитали в кроватных пружинах, вот я с друзьями скинул все постельные принадлежности и спичками прокалил все пружины – это логово клоповое!
   Однажды к нам в палату положили капитана и прапорщика. Нам всё это очень не понравилось, неуютно как-то с ними было. К тому же их каждый день навещали жёны, принося домашнюю еду. Ни разу эти «погоны» не поделились своими гостинцами с нами, а ведь мы лежали в одной палате. Мы решили их выкурить побыстрее. Первым делом я перестал ходить в туалет и справлял нужду в «судно» или «утку». Офицеры были просто в шоке. Они сразу же побежали к полковнику Панасюку, чтобы он их перевёл в другую палату. Завотделением смог выполнить их просьбу только через пару дней и выделил им целую палату. Офицеры вообще вели себя вызывающе и капризно. Любили заставлять солдатиков убираться в их палате, чтобы кто-то из нас выносил за них «утку», чтобы приносили из столовой еду. Пришлось немало с ними повоевать, чтобы они поняли – наша палата ничего для них делать не будет.
   Неожиданно приехал мой отец. Оказывается, они с мамой решили разрулить ситуацию с моей комиссацией. Набив карманы хрустящими купюрами, батя отправился на встречу с Панасюком. Надо отдать должное Юрию Иосифовичу, он не стал ходить вокруг да около, а сразу же заявил, что никогда деньги за это не брал и брать не будет, что честь офицера и врача ему дороже, а поэтому на сделку с совестью он не пойдёт. Озадаченный, папа вернулся ко мне. Делать нечего, придётся ждать отпуска, пусть там всё и решится.
   На постой я определил его к Надежде Аркадьевне, она даже свозила его на пару дней к Байкалу. Впечатлений у отца было море. Он только о нём и говорил. Через неделю батя не солоно хлебавши вернулся в Москву, предварительно оставив мне «четвертак» рублей. А мне пришлось сожалеть, что почка не опустилась ещё на сантиметр, а именно столько не хватало для комиссации.
   Но, недолго мне пришлось тосковать о несбыточных мечтах – за мной приехал вечно пышущий здоровьем и излучающий оптимизм Шварцман. Пора, как говорится, и честь знать, то есть госпиталь, сделав своё доброе дело, выписал меня. Значит где-то через неделю максимум я буду в Москве. Манатки я собрал быстро, с корешами распрощался без сантиментов, расцеловал сестричек, сердечно поблагодарил полковника Панасюка и рванул с лёгким сердцем в свою часть, пропуская мимо ушей очередную пустую болтовню глуповатого санинструктора.
   Всю дорогу я рассматривал свою историю болезни, с особой любовью читая предписание о предоставлении мне отпуска в 45 суток, не считая дороги. Нежно поглаживая папку с тесёмочками и блаженно улыбаясь, я мысленно уже был в столице, представляя как повстречаюсь с друзьями, послушаю записи Высоцкого, как потискаю Леночку Меркулову. Я не знал, а мама благоразумно не писала, что Леночка успела не только забеременеть, но и выскочить замуж за какого-то проходимца. Винить её не в чем, я же сам запретил ей писать и ждать меня. Но чтобы так скоро найти мне замену?!!! Но в тот момент мне хотелось поделиться радостью со всем миром, я еле сдерживал своё желание высунуться в окно и проорать:
 - Люди, я домой еду, в Москву!
   Заодно почему-то захотелось избить Диму до полусмерти. Ну, не нравился мне этот напыщенный индюк, ох, как не нравился. Шварцман, видимо, почувствовал моё состояние и счёл благоразумным замолчать, пересев вперёд, поближе к водителю. Автобус, радостно тарахтя и попукивая, дребезжа заиндевевшими окнами, беззаботно нёсся, смешно подпрыгивая, по ухабам чудовищного бездорожья Забайкалья.

                Побег. 16 – 22 декабря 1988 г.

                Я из повиновения вышел -            
                За флажки, – жажда жизни сильней,
                Только сзади я радостно слышал
                Удивлённые крики людей.
 
    - О, король госпиталя явился, гроза стройбата!
   Не успел я переступить порог казармы, как   на меня посыпались колкости местных авторитетов, которые по обыкновению кучковались вместе. Нет, всё-таки стадное чувство неистребимо! Бараны, они и есть бараны. Дикий народ.
  - Здравствуй, зоопарк, здравствуйте милые зверушки! Вот и прибыл ваш любимый дрессировщик! Ну, кто сегодня будет прыгать с тумбы на тумбу за морковку, а? -  Мгновенно среагировал я, приставив ладонь к уху.
   Шуточки моментально закончились, все молча и с ненавистью разглядывали меня.
  - Посвежел, сука! – сказал кто-то не то с завистью, не то со злостью.
   Сплюнув сквозь зубы на пол и развернувшись к ним спиной, я вразвалочку прошагал в спальное расположение, помахивая ручкой издевательски:
  - А как вы хотите? Режим-с, батеньки, режим-с! Утром чистка зубов, днём лечебная физкультура, вечером душ! Кашки, сметана, свежие овощи-фрукты, икорочки разнообразнейшие, опять-таки! Плюс полнейшее отсутствие гиббонов, вроде вас!
   Из канцелярии высунулась голова Баранова:
  - Ахмеджанов!
  - Чё?
  - Не чё, а я!
  - Чё, не чё, а я? – Продолжал я издеваться.
   Посмотрев на меня с секунду непонимающим взглядом, замполит сделал приглашающий жест рукой:
  - Ну-ка, зайди.
   В кабинете находился ещё и «стакан», угрюмо смотревший на меня исподлобья.
 - Здравия желаю, товарищи офицеры!
 - Ты чего себе позволяешь, а?!
 - Так это, эйфория у меня, однако.
 - Какая на хрен эйфория?!
 - Да вот такая - рожи ваши скоро не увижу больше!
 - Да, а на «губу» не хочешь перед отпуском?! – Захлебнулся от возмущения Баранов.
 - А под трибунал не хотите?
 - Это с какой ещё радости, боец? – Вскинул голову «стакан».
 - Да с такой, блин. Насквозь больного солдата отправлять на «кичу», думаю, Москве это не понравится, товарищи офицеры. Человек после операции, которую ему сделали после того, как тут угробили здоровье, а вы его на гауптвахту! Кстати, а где товарищ старший лейтенант?
 - Он уже капитан, Ахмеджанов.
 - О как, вот это новость, в рост идёт человек, молодец. А вот вы, капитан, вниз сползаете. Наверное, всё в корень уходит. Алкогольные пары давят на вас. Определённо давят, как атмосферный столб на Осю Бендера, – ехидно констатировал я.
 - Баранов, за каким хреном ты этого придурка позвал сюда? Пошёл вон отсюда, щенок! – Взъярился «стакан».
   Тут я уже и сам понял, что пора ретироваться, а то наломаю дров, что действительно отпуск проведу в части. И такое возможно, меня предупреждали об этом в госпитале.
   Всю ночь я проболтал с Вовкой. Мы делились новостями, сплетнями, заодно он отдал письма, которые пришли мне, пока я валялся в госпитале. Угомонились мы под утро.
 - Серёга, с тобой завтра наш ротный поговорить хочет.
 - О чём, Вов?
 - Завтра узнаешь, – повернувшись на другой бок, зевнул Марков.
   Командир роты появился только после завтрака. Сразу вызвал к себе. Мы там были с ним одни. Расспросив о моём здоровье, как прошла  ночь, пишут ли из дома, он как-то начал мяться.
  - Правда говорят, что ты не вернёшься?
  - Ну да, а разве могут быть какие-то сомнения?
 - Вот об этом я и хотел вообще-то с тобой поговорить, Сергей.
 - Взять вас с собой?
 - Нет, конечно. – Засмеялся ротный.
 - Выкладывайте, разговор останется между нами. – Вмиг посерьёзнел я. – Я весь во внимании.
   Капитан долго вертел карандаш в руке, а потом начал:
 - Видишь ли, Сергей, мне и самому тут многое не нравится, но одному никак не сладить. Мне нужны помощники. Ты только не подумай ничего. Именно помощники, а не стукачи! Я тебя и Маркова сделаю сержантами, у меня ещё несколько пацанов есть на примете. Мне нужны такие надёжные ребята. С комбатом я уже разговаривал, он на моей стороне, поддержка сверху есть, поверь, мы с ним решили начать с нашей роты перемены. Пора переломить ситуацию, иначе до добра это не доведёт всё. Потом на нашем примере, если всё получится, можно весь батальон подтянуть.
   Капитан говорил долго, толково, обстоятельно. Глаза во время разговора не прятал, а смотрел прямо и чётко. Признаться, мне нравился этот мужик. Было в нём что-то человеческое и в тоже время решительное, жёсткое. Такому можно верить. Я смотрел на него и думал, неужели мне наконец-то повезло с командиром. Эх, где же ты был раньше, капитан?!
 - Уедешь домой старшим сержантом, старшиной сделать тебя не могу, уж извини, слишком вспыльчивый ты.
 - Вовка будет главным?
 - Нет, хотя кандидатура идеальная, но ты, как его близкий друг, распояшешься, чувствуя полную безнаказанность. А мне бы этого не хотелось, Сергей.
 - А кто же тогда, если не секрет, конечно?
 -  Не секрет. Кукарских Игорь. Из Кемерово.
 - Ну, хороший мужик, - одобрительно кивнул я, - только с хитрецой, но дело иметь с ним можно.
   Минут пять мы сидели молча, потом ротный посмотрев на меня, спросил с тайной надеждой в голосе и глазах, нервно вертя карандаш в руках:
 - Ну, что надумал, Серёга?
 - Товарищ капитан, обманывать вас не хочу и не буду. Моя цель вообще комиссоваться, если ничего не выйдет с этой затеей, то вернусь. Вы мне дайте свой домашний адрес, я вам телеграмму отобью обязательно.
 - Сейчас не дам, мало ли что, а вот когда поедешь в аэропорт, то я тебя провожу, тогда адрес и получишь. За авторитет свой не волнуйся. Тебя кавказцы хоть и ненавидят, но уважают – ты же не посадил никого, да и чмошником не был. А они это ценят. Сила духа, она выше физической. Предложение ты получил, причём заманчивое предложение. Теперь следующий шаг за тобой. Думай, Серёга, думай.
 - Обещаю, - улыбнулся я. – Тем более мне это свойственно вообще-то.
   Довольный разговором, но сильно озадаченный, я вышел из канцелярии, где меня уже поджидал Марков, в нетерпении измеряющий шагами периметр центрального прохода.
 - Ну, что? – Подлетел он ко мне.
 - Пока ничего, Вовчик. Пока ничего, но обещал подумать. Пойдём покурим лучше.
   Курить в казарме можно было везде, хоть в спальном расположении. Дым всё равно не ощущался. Дело в том, что с наступлением холодов, в казарме было как в гостях у Деда Мороза – окна в ледяных разводах, дверные ручки в инее, при дыхании шёл пар. Виной столь красочному дизайну была отопительная система. До нас горячая вода не только в кранах не доходила, но и до батарей. Здание прогревалось до второго этажа. Внутри помещения было  + 4 по Цельсию. Все ходили в ватниках и ушанках, что ещё более ассоциировалось с лагерной жизнью. Спать ложились не раздеваясь, поверх одеяла, накидывая в дополнение шинель.
   Самое удивительное, что в столовую мы ходили без ватников, в одной ВСО. Ходили строем, под песню. Мёрзли все, в том числе офицеры, но таков устав и никуда не денешься. В Забайкалье выдалась на редкость холодная зима, «деды» говорили, что в прошлом году было намного теплее. Морозы трещали под 40 градусов. Снега выпало столько, что сугробы были выше человеческого роста.
   Удивительное дело происходило в стройбате: в казарме процветала махровая неуставщина, но на приём пищи, будь добр, шагать по уставу! Если замполит батальона в окно видел, что какая-то рота бегом неслась в столовую, то он её немедленно возвращал и в наказание заставлял наматывать два круга маршем и песней по плацу.
   Буквально через пару дней я обратил внимание на подозрительный зуд по всему телу. Что это такое, я не мог понять, пока мне не объяснил Володька. Это постельные вши! Вот те раз! Этого мне ещё не хватало для полноты картины о воинской повинности!
   Быстренько раздевшись, я, несмотря на бодрящий морозец в казарме, начал внимательно разглядывать швы своей гимнастёрки. И действительно, эти милые создания не только деловито копошились в моей одежде, но и успели отложить изрядное количество гнид.
   Возмущённый до предела, я пошёл к замполиту нашей части. Замполит последний месяц ходил гоголем. Как же, ему присвоили звание подполковника. Меня он принял откровенно враждебно, объяснив, что вообще-то солдат должен мужественно и стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы. На что я ему резонно предложил человек эдак тридцать положить под танки! Чего уж мелочится-то, переносить, так  все перипетии «гвардейского» стройбата. После краткого курса лекции о марксизме-ленинизме, я был выставлен за дверь с наставлением не лезть куда не надо, а лучше изучать устав.
   Поняв, что правды в очередной раз мне не добиться, я каждый вечер утюгом отпаривал своё нижнее бельё, которое между собой мы прозвали «кимоно».
   С замполитом я сцепился ещё раз за два дня до отпуска. Сцепился жёстко, аж довёл подполковника до белого каления. А дело было так.
   Вызвали меня в штаб, он находился на втором этаже. Там находились начштаба и замполит.
 - Вот, Ахмеджанов, мы твои документы подготовили, 22 декабря можешь отправляться в отпуск. Распишись, где стоит галочка. – Протянул мне бумагу майор, стараясь не смотреть в мою сторону.
   На радостях я уже хотел подмахнуть, не глядя. Но тут меня словно что-то одёрнуло. Меня насторожил деланно бодрый голос его. Я украдкой взглянул на подполковника. Замполит сосредоточенно изучал какие-то документы, но по его виду было ясно, что он весь в напряжении, словно струна. Тогда я решил сначала изучить всё внимательнейшим образом.
 - Ну, чего ты там возишься? – Нетерпеливо заёрзал на стуле начштаба. – Давай уже, у меня дел много.
 - У вас всегда дел полно, только потом солдаты с отбитыми почками маются. Сами недоедают, но зато вшей кормят. Подождёте.
    Ба, и что же я вижу! Мне отпуск дали на 38 суток вместе с дорогой!
 - Минуточку, товарищ майор, тут ошибочка вышла. Мне положен отпуск в 45 суток, не считая дороги, а тут что? Не буду подписывать!
   Замполиту видать надоело это представление, он резко развернулся к нам и рявкнул:
 - Молчать, смирно! Права дома качать будешь, когда у мамки сисю потребуешь, а тут подписывай и точка! Неделю мы из отпуска вычли, потому что ты тут без дела околачивался, от работы и нарядов был освобождён! Дорогу тоже не включили, так как это на усмотрение командира батальона. Вопросы есть ещё, воин?
 - Есть, и не один, офицер!
 - Ты как обращаешься, почему без звания и товарищ? – Выпучил глаза подполковник.
 - А как и вы ко мне вообще-то! Задержался я тут не по своей вине, это вам надо было шевелиться. Лично я отсюда готов сорваться хоть босиком и без штанов. Так что меня обвинять не надо! Я к комбату пойду на вас жаловаться. Это произвол. Вы мне мстите за то, что я ваш гнойник вскрыл, что вы ославились на весь округ!
 - Как твой командир я тебе запрещаю обращаться к комбату по таким пустякам.
 - Может это для вас пустяк, а для меня это шанс уехать домой и побыть в нормальной обстановке, а не в этой скотобойне! И вообще, теперь я понимаю, почему мой дед презирал комиссаров! – Сорвался я.
 - Не ори на меня, сволочь! – Лицо замполита вдруг исказила злоба. Пена изо рта долетела до меня. – Здесь, тварь, у меня отпуск проведёшь! Тут подыхать будешь, скотина! Паскуда! Гнида!
   Я с изумлением смотрел на истерику замполита, медленно отходя спиной к двери. Он прыгал передо мной, что-то кричал, размахивал руками. Физиономия его покрывалась то белыми, то красными пятнами. Мне он почему-то напомнил Гитлера в бункере на совещании в конце войны. Начштаба, видимо наблюдавший такую сцену не в первый раз, делал вид, что углублён важные государственные бумаги, требующие безотлагательного решения вопроса.
   Выждав немного, чтобы унять дрожь, утерев лицо шапкой, я молча развернулся и ушёл. Дальнейшее препирательство привести могло к плачевным последствиям. Больше всего я боялся, что мой отпускной лист порвут, и я тут буду торчать до конца больничного.
   Соседняя дверь была комбата. Я постучался и, решительно рванув дверь на себя, вошёл. Нашего командира я видел не часто, но впечатление он производил адекватное, поэтому и решил попытать счастья.
   Майор Архипов узнал меня сразу. Жестом показал на стул и вопросительно посмотрел. Я ему вкратце изложил суть проблемы, опустив некоторые подробности. Он согласно кивал головой, а потом постучал в стенку, которая разделяла его кабинет со штабом.
    Замполит, словно только и ждал этого, пулей влетел в кабинет. Подскочив к майору он скороговоркой жарко шептал ему на ухо:
 - Андрей, я прошу тебя, давай его оставим в части, я очень прошу! Я его тут сгною, задрочу, он у меня сам в петлю полезет или в окно выпрыгнет! Слово офицера тебе даю!
 - Успокойся, Витя, ты главное - успокойся. – Комбат незаметно махнул мне рукой, мол, выйди.
   Я попятился, вытаращив глаза. Бог ты мой, под началом каких безумцев мы служим! Тут же клиника чистой воды, не иначе.
   Минут через тридцать меня вызвал Архипов к себе.
 - Помочь тебе, Ахмеджанов, ничем не могу. Товарищ подполковник решительно настроен против тебя. Скажу больше, тебе не выправили даже проездные документы, так как конец года и бланков не осталось. Если тебе позволяет финансовая ситуация, то поезжай на свои, а мы потом всё компенсируем. Не уедешь сейчас, не уедешь никогда. Выбирай.
 - Я всё понял, товарищ майор, я еду в отпуск.
 - Я так и думал. Правильно. Вот тут и тут распишись и будь здоров.
   С документами я стремительно поднялся на свой этаж и ворвался к ротному.
 - Что случилось? – Привстал капитан, увидев моё состояние.
   Объяснив ситуацию, я попросил о помощи.
 - Чем же я тебе помогу? Денег дать что ли? – Озадачился он.
 - Нет, мне нужно разрешение позвонить в город и всё.
 - А, это пожалуйста. Звони сколько влезет, а я пока проверю, что в роте творится. Дверь я закрою, чтобы тебя тут никто не видел за аппаратом.
   Дальше я позвонил Надежде Аркадьевне. Мог, конечно, и Толику, но решил ей сначала. И не прогадал, оказывается батя мой оставил ей двести рублей для меня. Как чувствовал родитель! Я записал её адрес на случай, если мне придётся ночевать у неё пару ночей из-за проблем с авиабилетами. Ну не в часть же возвращаться и не в госпитале ночевать.
   Решив финансовую и жилищную проблему, я, вытянув ноги и развалившись в кресле, блаженно закурил.
   Ротный с порога огорошил меня новостью. Замполит развил кипучую деятельность по приостановке моего отпуска на родине.
 - У меня есть бланки увольнительных с печатью. Я завтра тебе выпишу её до полуночи, а там у тебя отпуск начинается. Только смотри, если что, я тебе ничего не говорил и не давал! Ты вырвись домой, а там уж как-нибудь всё рассосётся. Я лично тебя завтра вечером выведу через КПП и провожу до дома твоей знакомой. Сюда тебе лучше не возвращаться. Замполит мужик злопамятный, всё сделает, чтобы тебя посадить. М-да, жаль не срослось с тобой. Ну, ничего, твой друг остаётся и ещё несколько нормальных ребят. Да, кстати, никому не говори, что завтра идёшь в увольнительную, иначе подполковник останется тут до утра двадцать второго.
 - А Володьке? – Упавшим голосом спросил я. – Он - могила, никому не скажет!
 - Ему можно. Нет, даже нужно. Всё-таки друг как-никак.
   Ночь прошла тревожно, как обстановка на советско-китайской границе после событий на озере Хасан. Мы с Вовкой, не сомкнув глаз, обсуждали план завтрашнего побега из части, и как мне похитрее заполучить свою парадную форму. План созрел под утро, как всё гениальное и простое одновременно. Ротного я успел перед завтраком ознакомить с ним.
   К обеду уже вся часть знала, что замполит заточил зуб на меня и вероятность моего отпуска практически равна нулю. Конечно же, большинство злорадствовало, но были и сочувствующие. Среди последних оказался Занди Давгаев. Он подошёл ко мне, постоял и тихо, с укоризной сказал:
 - Что же ты наделал? Не мог промолчать? С замполитом даже офицеры не связываются. А теперь твоя мама, хороший человек, я знаю, видел её тут, когда ты в госпитале лежал, опять плакать будет. Не скоро сына увидит она.
   Мне так хотелось ему всё рассказать, но не мог я подставить ротного. Сделав виноватую рожу, я глубоко вздохнул вместо ответа. Он покачал головой и, похлопав по плечу, отошёл от меня.
   К старшине я зашёл в каптёрку как ни в чём не бывало. Гоча копошился среди тюков, что-то перебирал, что-то перекладывал с места на место. Он вообще любил изображать кипучую деятельность. Над ним стоял скучающий Пидгурский и отсутствующим взглядом наблюдал за суетой Зоидзе.
 - Тебе чего, залётчик? – Отвлёкся на меня Зоидзе.
 - Мне бы парадку свою погладить, товарищ старший сержант.
 - А ты же вроде никуда не уезжаешь.
 - Так приказа ещё не было, так что дай, пожалуйста, а там посмотрим.
- Ну, ищи сам тогда. – Гоча любил когда с ним вежливо разговаривали, подчёркивая уважение к нему и к его должности.
 - А примерь мою, Серёга, - предложил неожиданно Пидгурский.
   С водителем комбата я сохранил прекрасные отношения, несмотря ни на какие мои залёты и косяки. Мы уважали друг друга.
 - Да неудобно как-то, братан.
 - Да ладно тебе, бери, говорю. Мне всё равно новую подбирает старшина. Комбат приказал.
   Форма его на мне сидела как влитая, я красовался и крутился перед зеркалом, как жених у портного на примерке свадебного костюма.
 - Берём? – Посмотрел я на Маркова.
 - Спрашиваешь, - прищурившись оценил он.
   До ужина мы с ним несколько раз пропаривали мою одежду утюгом. Вши возмущённо покидали этот мир, издавая по-своему праведный крик души, треща на всю казарму. Дезинфицировали мы одежду основательно. Не хотелось домой тащить эту гадость.
   Роту строили на ужин. Старшина подозрительно посмотрев на меня, спросил:
 - Ахмеджанов, а ты чего не встаёшь в строй?
 - Гоча, мне что-то плохо, почки болят. Наверное, перенервничал я за последние дни.
 - Может, сдохнешь поскорее, - донеслось из глубины строя.
 - Ладно, оставайся, но из казармы никуда. Понял?
 - Так точно, товарищ старший сержант!
   Ещё перед построением я с Володей Марковым попрощался. Мы заранее решили, что мне не стоит идти в столовую, так легче улизнуть из казармы. Больше никогда я не видел этого дорогого мне человека, с которым я столько всего хлебнул и пережил. Мои письма не доходили до него. Оказывается замполит лично отслеживал почту. Их просто рвали. Об этом я узнал совершенно случайно уже после армии, когда возле кинотеатра в столице встретил Никитина. Он мне всё и рассказал. А домашними адресами мы впопыхах забыли обменяться. Я надеюсь, верю, что у него всё в жизни сложилось. Он был настоящим мужчиной. С ним я разделил бы свой окоп. Ради него я отдал бы свою единственную здоровую почку, не раздумывая. С ним бы я пошёл на смерть, не колеблясь. В честь таких друзей дают имя сыну своему. Думаю, что не покривлю душой, если скажу: такой друг выпадает раз в тысячелетие. Мне повезло, повезло даже больше, чем ему со мной. Дай бог ему здоровья и благополучия.
   Дождавшись, когда весь батальон ушёл в столовую, я как можно спокойнее пошёл на выход. На крыльце курил дежурный по части.
 - Ты куда? – Настороженно ощупал меня взглядом он.
 - В столовую, - равнодушно ответил я.
 - А чего в парадке и шинели? – Не отставал въедливый старший лейтенант.
 - Так мне комбат разрешил персонально, чтобы я не переохладился после операции и не умер. Ему ещё одно ЧП со мной не нужно. – Продолжал нагло врать я.
 - Это да, - с готовностью согласился он, - ну иди, догоняй своих.
   Я уже начал спускаться по лестнице, не веря своей удаче, как вдруг.
  - А документы у тебя с собой? – Невинно глядя на звёздное небо, задал вопрос дежурный.
   Я медленно развернулся и сокрушённо взмахнув руками, ответил:
 - Так товарищ подполковник забрал их и положил в сейф.
 - Да? – Обрадовался он. – Ну, давай-давай, иди уж. Торчишь тут, отвлекаешь меня.
   Затушив сигарету, старлей скрылся в подъезде, впустив внутрь морозные клубы пара.
   Вот кретин, подумал я, решил, что снял с себя ответственность за моё таинственное исчезновение. Отойдя подальше, я рванул что есть сил к кочегарке. Время ещё было, и чтобы не морозиться на улице, я решил скоротать его с земляками.
   Ребята приняли меня тепло, впрочем, как всегда. Усадили за стол, сунули в зубы сигарету с фильтром.
 - Маханёшь? – Показал Гриша на бутыль с мутной жидкостью, в которой угадывался самогон.
 - Мужики, я бы с радостью, но не могу. Не хочу спалиться на последних метрах дистанции. Всю жизнь буду проклинать себя потом. Вот от чайку бы я не отказался. Холодно, зараза.
 - Правильно говоришь, Серёня. Отстань от него, Гринь. – Одобрил меня Мишка. – Дома попьёт водочки с тёплой бабёнкой.
 - Ребята, я тут письмо написал Толику. Передадите?
 - Не вопрос. Лично в руки отдадим.
    Всё, время подошло к заключительному рывку. Тепло попрощавшись, поблагодарив пацанов за всё, я направился к дырке в заборе, что была как раз за кочегаркой.
    Ротный, как мы договаривались, уже ждал меня. Мы быстрым шагом направились к автобусной остановке.
 - Я даже не знаю, как вас благодарить, товарищ капитан. Вы на такое дело пошли ради меня. Почти на преступление.
 - Не говори ерунды, – сказал капитан, залезая в подъехавший, так кстати, автобус, - мне ничего не будет, если ты не разболтаешь. Даже если тебя остановит патруль и проверит документы, то вряд ли запомнит твою фамилию, я уж не говорю о моей росписи в твоей увольнительной. А с полуночи у тебя уже отпускные документы, подписанные начштаба и комбатом. Так что всё в ажуре, Ахмеджанов. А помогаю я тебе потому, что жалко стало тебя дурака. Парень-то ты неплохой, только малость дурной и трёхнутый что ли. Пропадёшь ты тут ни за грош. Или убьют, или посадят. Как видишь выбор не велик у тебя.
    Где-то через полчаса мы въехали в Улан-Удэ, а ещё через десять минут были по нужному адресу. Капитан, как и обещал, проводил меня до дома.
 - Ну что, Ахмеджанов, - с грустью рассматривая меня, наклонив голову набок, сказал он, - будем прощаться. Громких слов говорить не буду, так знал тебя мало, но желаю тебе удачи и здоровья, тем более оно у тебя и так хреновое, а мозги так вообще набекрень.
 - Спасибо вам большое, товарищ капитан, - протянул я ему руку, - я буду всегда помнить ваш поступок.
 - Брось, - усмехнулся в усы ротный, - ничего особенного я не сделал. Так поступил бы любой нормальный офицер. Не держи зла на весь мир, в нём хватает добрых людей. Всегда помни об этом, Сергей.
   Я стоял у подъезда и смотрел в след этому удивительному человеку, не походящего ни на одного офицера, которого я встречал за полгода своей службы. Мысленно и я ему пожелал успехов, удачи и карьерного роста.
   Надежда Аркадьевна меня уже ждала. Не успел я войти, как она рывком сняла шинель, одновременно отряхивая меня от снега, и спросила:
 -  Сначала в ванную или покушаешь, Серёжа?
 - Налей рюмаху с дороги пацану, а потом уже в душ отправляй, - раздался бас из кухни.
   В дверном проёме появилась огромная фигура в тельняшке и спортивных штанах. Я настороженно посмотрел на Надежду.
 - Знакомься, это мой друг, для тебя дядя Серёжа.
 - Здравствуйте, - робко проявил вежливость я.
 - Здорово, тёзка, - прогремела фигура, протягивая широкую ладонь, - ну, вот и свиделись. А то только слышал о тебе.  Выпьешь с мороза?
 - Нет, что вы. Мне рано вставать.
 - Ну смотри сам. А вот батя твой - любитель этого дела. Мы с ним на Байкале знатно погудели.
 - Нашёл чем хвастаться, ирод, - беззлобно укорила его Надежда, хлопнув по спине. Повернувшись ко мне, она сказала:
 - Иди мыться тогда, Серёжа, потом ужинать будем.
   С каким же наслаждением я драил своё тело. Горячая вода, шампунь, мыло цветочное, мочалка. Я был в раю, не меньше!
   К столу я вышел гладко выбритый и чистый не только телом, но и душой. Дядя Серёжа, гражданский муж Надежды Аркадьевны, быстро набрался лишнего, и мы его еле отволокли спать. Меня самого обстановка такая разморила, плюс домашняя еда. Я пошёл спать в отведённую мне комнату. Эту ночь я провёл на перине. Мне всё ещё не верилось своему счастью, так нежданно свалившемуся на меня. Нет, это всё происходит не со мной, подумал я, проваливаясь в глубокий сон, сон гражданского человека.
   В 5-00 меня разбудила Надежда Аркадьевна. За окном была такая темень, что я сначала даже засомневался, что меня точно утром разбудили.
 - На улице метель, Серёжа, - перехватила мой недоумённый взгляд хозяйка квартиры.
  Я по-армейски быстро встал, умылся и оделся. На кухне меня уже ждал дымящийся завтрак.
 - А вы вообще ложились, Надежда Аркадьевна? – Изумился я.
 - Конечно, но не могла же я проспать твой подъём, ты сам ни за что не встал бы под трель будильника.
   Пока я ел, она меня собирала. Проверила раз пять деньги, документы. Приготовила приличный свёрток с пирожками. Проинструктировала, куда спрячет ключ от квартиры, если я сегодня не улечу, а её ещё не будет дома.
   С дядей Серёжей я не попрощался, Надежда Аркадьевна сказала, что его из пушки не поднять после вчарашнего. Я ещё раз посмотрел в лицо этой простой, доброй и бескорыстной женщины. В очередной раз подивился, как же мне везёт на таких людей по жизни, учитывая мой далеко не простой характер.  Троекратно расцеловавшись, мы попрощались. На дорогу она меня перекрестила и сказала: - «С богом, сынок».
   Я вышел из тёплого, гостеприимного дома. Снежная метель крепко обхватила меня своими колючими объятиями, с неохотой отпустив только в здании аэропорта. Я не знал, что меня ждёт впереди. Будет ли мне сопутствовать удача или фортуна намерена повернуться ко мне спиной. Впереди неизвестность, но я шёл, полный решимости и надежд, навстречу судьбе. Я шёл в темноту.
    « Аэропорт, стою у трапа самолёта! »…
  P. S.
   Как-то зимним вечером, спустя полгода после дембеля, я от безделья зашёл в родительскую комнату. На журнальном столике, как обычно, лежала стопка газет. Устроившись поудобнее в кресле, я вытянул из кипы « Московскую правду». Бегло пробежав глазами по газетным полосам, я остановился на неприметной вроде бы статье. В то время было модно писать о сталинизме, коллективизации, золоте партии, неуставщине в армии и прочей горячей тематике в эпоху словоблудия. Так вот, цитирую по памяти небольшой отрывок.
   « В связи с неоднократными нарушениями воинской дисциплины, процветанием жесточайших неуставных отношений в одной из в/ч Забайкальского Военного Округа, а также с неспособностью справиться с обязанностями командира вверенной ему части,  уличённый в фактах откровенного покрывательства и должностного подлога, военный трибунал приговорил майора Архипова А. А. к лишению офицерского звания, наград и осудил на пять лет колонии общего режима»
   Почему я именно в тот вечер зашёл к родителям, почему взял именно эту газету, почему глаз зацепился именно за эту статью? Судьба, не иначе! Вот так вот, а вы говорите…

                РАЗМЫШЛИЗМЫ.
                Проклятье рока
               
                Висит над нами,
               
                Как меч дамоклов
               
                Над головами. 
                               
   Признаться, мне нелегко далась эта книга. Не потому, что я не обладаю литературным талантом (не мне об этом судить, а вам), не потому, что это моя первая проба пера, абсолютно нет. Просто, когда я переносил свои воспоминания на бумагу, это всё вставало у меня перед глазами, я заново проживал свою «духанку». Эмоции порой так захлёстывали меня, что приходилось насильно останавливаться. Тогда я заваривал себе наикрепчайший кофе и закуривал мой неизменный «gauloises». И только где-то через полчаса я успокаивался и мог адекватно воспринимать действительность. Бывало, что откладывал рукопись на месяц, а то и на полгода.
   Может кто-то и удивится, мол, а чего такого особенного он тут написал. Поверьте, всё было намного хуже в действительности, чем на бумаге. Многое я сознательно опустил из «неуставщины», да и не было такой задачи – показать неуставные отношения в армии. Про неё уже и так достаточно написано книг, статей и показано на телевидении и в кино.
   Я буквально с первых дней своего пребывания в армии понял, что просто обязан сохранить свои впечатления, всё то, что меня удивляло и поражало. Поэтому я начал скрупулёзно записывать в блокнотик даты, имена и события, понимая, что со временем многое позабудется и сотрётся из памяти.
    Мне хотелось на моём примере обнажить нерв, показать весь ужас, шок и непонимание простого городского парня, который столкнулся с чудовищной машиной-молохом советской армии.
   Я был весёлый, беззаботный, где-то шальной, но всё же добрый мальчик, верящий в какие-то общечеловеческие ценности и идеалы, в силу своего щенячьего возраста, разумеется. А тут вдруг ненависть, злоба, жестокость и подлость выплёскивались через край кипящего котла, в котором варились человеческие жизни.
   Нет, я, конечно, понимал, что иду в армию, а не в пионерский отряд, но и не к колонии же готовился, в конце-то концов.
   Это было страшно, очень страшно, а ощущение безысходности иногда парализовывало нас, молодых пацанов, которых вырвали из домашней обстановки и бросили без подготовки в среду выживания. Инстинкт самосохранения сбивал нас в кучу и загонял в угол. И уже там, осмотревшись, мы могли дать хоть какой-то отпор. Кто был кусачее, тот выбивался в люди, кто был слабее духом, тот ходил в «чмырях» все два года.
   И вот здесь важную роль играет офицер. Недаром во время боя солдат ищет глазами командира. Он только на него надеется, что тот не даст ему пропасть, возьмёт ситуацию под контроль, а если надо, то успокоит и защитит. Именно так возникло знаменитое «отец-командир».
   А что было у нас? Офицеры нас просто не замечали, мы были для них, как мусор под ногами. На нас обращали внимание, если что-то нужно им было. К нам относились как к колхозному скоту. К домашней скотине лучше относятся – за ней следят и ухаживают. Своё же! А колхозное… ещё нагонят, не жалко!
   Повальное пьянство в офицерской среде приобрело поистине гигантские масштабы.
   Я не могу знать и дать точного ответа, почему выродилась военная косточка у большинства офицерского состава. Могу лишь догадываться, что всё началось с массового истребления офицеров царской армии, нарушилась преемственность поколений и традиций.
    Вообще, стройбат в мирное время стал началом конца Вооружённых Сил Советского Союза. Эдаким Ватерлоо, лакмусовой бумагой, если хотите. Именно с него начался развал армии и деградация офицерского корпуса. Особенно это проявилось, когда стали призывать бывших осужденных. Тюремная романтика и блатные порядки легли на благодатную почву всеобщего раздолбайства стройбата. Слава богу, что в 1996 строительные войска упразднили.
   То что сейчас происходит в российской армии, – это агония! И пускай по телевидению и радио раздаются победные реляции, пусть нам президент с умной физиономией докладывает об очередных успехах в реорганизации и перевооружении в войсках, мы всё же понимаем настоящую действительность. Люди, только люди, а не стекляшки-железки, есть основа основ, главная составляющая, тот самый стержень любой армии мира! А нравственность этих самых людей упала до критической точки. Стержень заржавел.
   Вы только посмотрите, что творится: в одном из военных округов за последние годы нескольких солдат продали на органы, а распотрошённые трупы отправляют домой в цинковых гробах, категорически запрещая их открывать. В другом офицеры продают «служивых» в рабство, а если тот сбежит, то его обвиняют в дезертирстве и вешают срок. Какой-то деловой генерал организовал фирму по выпуску бронежилетов, полностью не соответствующие нормативам, и с лёгким сердцем продавал их в горячие точки страны. Наши солдатики гибли десятками, а эта гнида радостно считала барыши своими сальными пальцами. Другой генерал не видел ничего предосудительного в том, чтобы кормить «срочников» собачьими консервами. Третий не нашёл ничего более умного, как продержать зимой на плацу три часа солдат после бани, а потом искренне удивлялся, мол, чего это они все с пневмонией слегли. Ещё один наладил выпуск парашютов, которые не раскрываются, хорошо, хоть, тут вовремя вскрылась эта афера.
   Уж лучше бы солдаты тихо и мирно и дальше строили дачи, копали бассейны и окучивали огороды горе-командирам. Целее были бы, ей богу.
   А как вам комитет солдатских матерей?! Вы что-нибудь подобное слышали в других армиях мира?! Это же позор! Это как надо довести женщину, что она идёт бороться с собственной армией, которая вообще-то создана для защиты и покоя граждан своей страны! А какую жгучую ненависть вызывает комитет у военных, обвиняя в фальсификации бедных, затюканных горем матерей, натыкающихся на глухую стену непонимания.
    Мой дед всю войну прошёл, да не просто прошёл, а ДВА раза был «шуриком» - воевал в штрафной роте. Гвардеец, каких ещё поискать надо.
   После армии я неоднократно с ним беседовал о службе. Под бутылочку он мне многое рассказывал. От него я понял, откуда у нас были такие чудовищные потери в людях во время войны. Вот вам небольшой пример.
   Захотелось одному генералу отличиться перед начальством, этого стратега прямо зуд разбирал. Вызвал командира полка в штаб дивизии, поставил задачу - взять высоту или деревню, не помню уже точно, но это не столь важно сейчас. Тот в свою очередь вызывает к себе комбата и выкладывает, как на духу, мол, минное поле, огневые точки противника не подавлены, артподготовки ждать не приходится, но атаковать надо. Сам комдив, мол, за нами наблюдает. Комбат возмущается, как же так, мы же весь батальон там положим. Комполка соглашается, но говорит, что если откажешься – расстрел.
   Что должен делать в такой ситуации честный человек? Расстреливайте, но людей на убой не пошлю! Расстреляют? Может быть и так. Но если один откажется, второй, то с кем воевать-то будут генералы? Офицер – не солдат, его долго готовить надо.
   А так, комбат, спасая свою шкуру, посылает батальон, тот весь прогнозируемо полёг, а задача как стояла, так и стоит. Посылают другой батальон. Картина та же. Наконец, какой-то умной голове пришла светлая идея обойти позиции немцев с флангов. Те перед угрозой окружения сами отступили.
   Я это к чему вспомнил: ради сумасбродства одного кретина, положили полтысячи людей. А ведь у многих были мамы, жёны, дети. Представляете сколько горя принесла дурь одного человека в один день.
   Так что во все времена солдатская жизнь не стоила и ломаного гроша. Только не подумайте, что я обо всех офицерах такого мнения. Были, есть и будут настоящие офицеры, честные люди, на которых держится армия, да и страна в целом! Просто их всё меньше и меньше. Сама система таких выдавливает, как неугодных своей уродливой морали, не втискивающихся в рамки их понятия о долге и чести. Я сам лично знаю нескольких таких, которые уволились в знак несогласия с чудовищной обстановкой в армии.
   Про по-настоящему боевые и элитные части и их командиров не могу ничего сказать плохого, там совершенно другие ценности и взаимоотношения.
   Замполиты. Не мог я пройти мимо и этих, так называемых военных. Больших бездельников, словоблудов, чванливых дураков я не видел. Нынешние депутаты Государственной Думы неуловимо смахивают на них. Шума, пыли много, а на выходе – пшик и ноль.
   Несколько лет назад я читал мемуары замполита 1-ой гвардейской танковой армии генерала Попеля. Писал он грамотно, красиво о Великой Отечественной Войне, о подвиге советского народа. Но мне, как въедливому человеку, запомнилось совершенно иное.
   Пишет этот комиссар высокого ранга, как он ставил задачу целой армии парторгов и комсоргов пройтись по окопам и провести разъяснительные беседы с бойцами и командирами перед боем.
   Человеку скоро подниматься из окопа в атаку, идти навстречу шквальному огню врага, смотреть смерти в лицо. Ну дай же ты ему побыть одному, с самим собой, нацарапать несколько строк домой, помолиться богу, в конце-то концов! Нет, чёрт возьми, обязательно попытаются залезть в душу, сообщить, что на него смотрит вся страна, партия и Сталин в частности!
   Командирам младшего звена надо проверить ещё раз боеготовность своих солдат, наладить взаимодействие и локтевую связь с соседями. А тут болтается под ногами брехун из политотдела и лезет со своими призывами и лозунгами. Интересуется количеством принятых в партию военнослужащих и наличием свежего агитплакатика.
   Вот вся эта ватага дармоедов вынимала мозг солдату, ложками скребла по стенкам его черепной коробки, вместо того, чтобы дать спокойно собраться бойцу и командиру перед боем.
   После боя любимым развлечением Попеля было…вы не поверите! Строевая подготовка личного состава! Да-да, можете сами прочитать, если не верите на слово! Он с такой гордостью описывает это, что просто диву даёшься бессовестности или слабоумию генерала. Павлин самовлюблённый, ей богу.
   Вы только представьте, солдат вышел живым и невредимым из страшной мясорубки, из бойни, его ещё трясёт всего пережитого (а дед рассказывал, что многие от страха и напряжения даже мочились в штаны), а тут, здрасьте, а давайте-ка помаршируем часика два, а подтянем дисциплинку до небывалых высот в частях! Бред скажете? Но это было!
   Нынешние замполиты недалеко ушли от «попелей». Всё та же показуха, изображение кипучей деятельности на ровном месте, снование туда-сюда с папочкой под мышкой, составление графиков и обязательные выпуски стенгазет и боевых листков. Желательно в цвете, непременно с картинками.
   Мне наши замполиты напоминают пациентов психбольницы отделения для тихо помешанных.
   А форма какая была в Советской Армии? Вы помните эти чудо-галифе?! У меня складывалось стойкое убеждение, что нами до сих пор руководят лихие командармы времён Гражданской Войны! Иначе как ещё объяснить непреодолимую тягу к кавалерийским штанам. Нелепицей выглядел китель, несуразно выглядывающий юбочкой из-под ремня. В общем, военная форма выглядела полнейшим недоразумением. Неудобная, непрактичная, к тому же быстро линявшая и рвалась всегда в самых неожиданных местах.
   Отдельно несколько слов о национализме. Сейчас коммунисты орут во всё горло про дружбу народов, про братские республики и крепкую семью СССР. Да ни хрена подобного! Ложь, наглая, циничная ложь!
   Ещё в детском саду я получил злое, как плевок в лицо: «татарская рожа»! Моя одноклассница, еврейка по национальности, поменяла фамилию на русскую, чтобы поступить в МГУ им. Ломоносова, так как было негласное правило, в элитные учебные заведения евреев не брать. Моему однокласснику, тоже татарину, перед первым классом родители дали фамилию по матери, она у него русская, чтобы его не дразнили как меня.
   Примеров масса было перед глазами. И потом, слово «чурка» не могло появиться в дружной семье братских народов. Да само отношение в армии к национальному вопросу порой вставало на первое место, что данная исповедь, по-моему, наглядно показывает.
   А никогда не задумывались, почему именно в строительные войска  массово набирали «нерусских»? Да потому что в стране были невысокого мнения об интеллектуальных способностях данных народностей. И не надо меня переубеждать в обратном – не поверю.
  А сейчас, когда загорелые жители южных республик хлынули на просторы всея Руси, это встало особенно остро, поэтому меня нисколько не удивляет нынешний национализм во всей его красе. К этому всё и шло.
   А неуставные отношения, казарменный беспредел можно победить, было бы желание. Просто нужны офицеры, радеющие за своё дело и следящие за порядком должным образом. Всё!
   Когда я после отпуска попал в Хабаровск, в батальон обеспечения при высшем военно-строительном училище, то у нас были простые и понятные правила:  за издевательства и мордобой молодых – дисбат. У нас не считалось зазорным на втором году службы полы мыть, вообще никто не считал это унижением каким-то. Да, более грязную и тяжёлую работу делали первогодки. Однако, каждый сам себе чистил сапоги, подшивал подворотничок, стирал свою форму. Бывали, конечно, драки, но исключительно на почве личных отношений, а не из-за «дед» - «дух».
   Заслуга в этом принадлежит непосредственно нашему комбату. Настоящий хозяин, искренне радеющий за своё хозяйство и калёным железом выжигающий отморозков. Его уважали и боялись все, даже офицеры! Когда-то он был командиром роты в дисциплинарном батальоне, поэтому навыка и опыта в наведении порядка ему было не занимать.
   Так что все эти досужие разговоры о том, что «дедовщину» и «землячество» не победить, нужно решительно отмести в сторону. Было бы желание самих отцов-командиров, а порядок будет.
   Вообще, дорогой мой читатель и друг, этой книгой я хотел подчеркнуть ещё одну немаловажную деталь.
    Как однажды сказал известный исследователь бронетехники М. Барятинский про легендарный танк Т-34 – это русский танк для русского солдата, со всеми своими плюсами и минусами.  Так и русская армия для русского солдата. Никто другой не выдержит условий нашего быта, содержания и устава. Немец, американец, француз закончит «курс молодого бойца», в лучшем случае, в психиатрической лечебнице, в худшем  - «грузом-200».
   Только русский человек (имею в виду гражданин России или бывшего СССР, а не национальность), прошедший голодомор, чистилище коллективизации, «ударные» стройки Беломор–канала, золотодобычу на Колыме (естественно на «добровольных началах») и прочие «прелести», может перенести, вот уж воистину золотые слова, все тяготы и лишения воинской службы!
  Так поклонимся же этому бесправному человечку, одетому во всё не по росту, с затравленным взглядом и пустым желудком!

                31 октября 2012 г.