(Фрагменты автобиографической повести «Память – мой злой властелин»)
Этого я ждала, как дорогого подарка: я вновь за школьной партой. Школа хорошая, женская, платная. Одета абы как: продолжает душить бедность. Всё время приходится подрабатывать. Регулярно недоедаем, отказываемся от многого, чтобы оплатить учебу. В 9-10 классах начинаю потихонечку себя подкармливать: дружа с одноклассницами, часто сутками живу у них. Слабеньким пишу сочинения, школьные рефераты, «дрессирую» в устных ответах, решаю задачки.
Бедность свою и вечный голод стараюсь скрывать – не спешу к столу, не ем жадно; естественная живость общения и легкость в учебе здОрово в этом помогают.
Но и здесь меня достают мои ссыльные проблемы:
шумный, веселый девичий классный час иногда переходит в комсомольское собрание.
С его объявлением класс замирает, зная, что вот сейчас одна из лучших учениц должна встать и на глазах у всех выйти вон: она – ссыльная, ей в комсомол не положено.
Это теперь, готовя свои воспоминания к печати, я внутренне иронично улыбаюсь, – тогда же шла, как сквозь строй шпицрутенов, сопровождаемая разными взглядами – понимающими и нет, чаще – вопросительными.
Да, так было, а из песни слов не выкинешь. Песня же эта «пелась» целых семь лет (8-9-10 классы и четыре года музучилища).
Кстати, в него-то я и не собиралась.
Ещё в детстве я для себя решила (увы, «человек предполагает, а Бог располагает»), что музыка навсегда останется для души, а профессией станет филология (литература? журналистика?).
В ЖУРНАЛИСТИКУ НЕ «ПУЩАЮТЬ»...
Вирши начала плести рано. Рифмовалось легко. Со школьных лет ко мне лезут со всякими капустниками, «балдёжками» и прочей ерундой, но было и другое – мои сочинения учитель читает как образец в других классах. Различные литературно-музыкальные композиции, доклады – всё это тоже поручается мне.
Поэтому приход на филфак был естественным и закономерным.
«Двойка» за сочинение на приемных экзаменах, как шок, укладывает меня в постель на несколько дней.
Наш с отцом визит к ректору имеет одну - единственную цель – увидеть это сочинение.
В кабинете надолго воцаряется гнетущая тишина. Ректор сидит, поддерживая голову руками, мы – напряженно, но терпеливо ждем.
– Не хочу вас обманывать: немцы на факультете русской литературы – явление нежелательное (думаю – это не его позиция, таковы реалии 1949 года). Мы с отцом, грустно переглянувшись, тихо, по-английски, покидаем кабинет, чем, думаю, облегчаем ректору всю эту процедуру.