По секрету

 Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!
                Н.В.  Гоголь    

Сын сообщает, что подсел на марихуанну и огорчается, что я мало реагирую и опередила его на пятнадцать лет. Купил, говорит,  по рецепту. От бессоницы. А как же, авторитетно говорю я, многократно обсосавшая каждую косточку в «Косяках», это ж Калифорния, что впереди планеты всей. Ну, не всей, но Флориды точно.

Сын «Косяки” не смотрел, он вообще нерд еще тот: его, видите ли, заботит будущее планеты. Как будто это будущее можно изменить. Боится, что природные ресурсы кончатся еще при его жизни, и что тогда? Долетишь, говорю, последним самолетом до меня, а тут Лесли не даст с голоду-холоду помереть, ты же знаешь: ему только дай поиграть в Робинзона Крузо. А вдруг самолеты не будут летать? Ну, поезжай в лагерь по выживанию, пусть научат хоть костер разжигать. Нет, мы пойдем другим путем. Купил за две тысячи гидропоновый шкаф, и давай гибропонить. За три года вырастил один огурец, после чего невестка, разъяренная дурбылой в полкомнаты, еще за пятьсот вывезла ее — дурбылу — на свалку. Это ж сколько огурцов можно было купить!

Но я о марихуанне: с аматерской заматерелостью обсуждаем способы доставки в организм. На самом деле я сделала одну затяжку, а он съел одно печенье и заснул на восемнадцать часов, что несомненно полезно для организма, но вредно для карьеры. Пришлось вернуться к мелатонину.

Я, помнится, в тридцать лет могла спать стоя — но я не работала в американской компании. Мы с ним вообще поменялись ролями: теперь он пашет, а я на автопилоте отбарабанила свой минимум «and one and two round fingers don't speed up”— и писать. А долги пусть он платит: время собирать камни.

Самое худшее, что с тех пор, как я вернулась к русскому, мы оказались по разные стороны Башни, и я не могу поделиться своими опусами. А ведь было, было! Было, да сплыло.

Впрочем, нет, это не самое худшее: самое худшее, что не рожаются дети. Сначала было «еще не время», теперь не получается. Ему, правда, это сугубо фиолетово, у него одно детище — неоконченный фильм, но невестке, а особенно бабушкам, нужно потомство. Вот и носятся дети раз в месяц со стаканчиками и платят тысячи долларов.

Недавно невестка произнесла магическое слово: «adaption”. Я замерла: давно думаю, но разве решишься бабушкам сказать? Им же продолжение рода подавай, свою кровь зачем-то в будущее, уже лопающееся по швам, тащить. А по мне — возьми уже рожденного, да не того, на которого конкурс как в мединститут, а никому не нужного, дикого, забитого, безнадежного — и учи, лечи, трать те же тысячи на психологов, сексологов, наркологов, и, может быть, вырастишь человека. Тогда будешь знать: недаром жил, в мире меньше на одного вора, садиста, самоубийцу или просто лузера — и это сделал ты. Перефразируя Булгакова: этого немного, сделанного, но это сделал ты. 

Однако, куда это меня занесло? Пусть другие подвижничают — а мой сын пусть будет счастлив. Пусть закончит свой фильм, и получит своего Оскара, и купит дом в Малибу, и выучит своего или, на худой конец, тщательно выбранного ребенка в частной школе. А тем, никому не нужным, диким, забитым, безнадежным пусть построит приют, с солнечными батареями и баками для дождевой воды, гамбургерами из собственной сои и марихуаной из собственной теплицы, с психологом в штате, воспитателем на каждого ребенка и трехпроцентной надбавкой за каждое обьятие. Хотя нет, за обьятие как раз можно угодить в тюрьму — ну тогда за каждую улыбку. Может быть, в мире станет меньше на одного вора, садиста, самоубийцу или просто лузера — и сын с чувством выполненного долга наконец-то сможет спокойно спать по ночам.