В бухте Безымянной.
В начале сентября 1958 года «124-й» вышел из Совгавани в Корсаков. Переход проходил спокойно, погода была благоприятной. На другой день утром, во время моей вахты, сигнальщик доложил:
- Справа тридцать, шестьдесят кабельтовых, сейнер выбирает сети!
Я решил побаловать команду свежей ухой и изменил курс, направив корабль к черной точке, видневшейся милях в шести. В бинокль было видно, как на корме малого рыболовного сейнера вокруг лебедки и поднятого на стреле «кошелька» возились люди. Встречи в море с рыбаками для нас не были редкостью, поэтому вызванный на мостик баталер старшина 1 статьи Чебруков понял все с полуслова и побежал вниз готовить картофельную муку, лавровый лист и махорку к натуральному обмену на рыбу. Эти продукты на корабле всегда оставались в излишке, а для рыбаков являлись дефицитом.
В кабельтове от сейнера я застопорил машины и приказал капитану подойти к борту, что и было тут же исполнено. После короткого диалога Чебрукова с капитаном, вниз, на палубу сейнера полетели мешки с казенными излишками, а наверх, на шкафут, были подняты мешки со свежевыловленной рыбой и крабами. Пожелав рыбакам удачи, мы продолжили путь. На камбузе закипела работа. По кораблю распространился сногсшибательный запах кипящих и скворчащих на плите даров моря.
Та рыба и те крабы, которые попадают на стол спустя много часов после вылова, по качеству не идут ни в какое сравнение со свежевыловленной продукцией, не говоря уже о морепродуктах, месяцами лежащих в витринах магазинов на берегу. О крабовых консервах, которыми в те времена были завалены все магазины Советского Союза и которые стоили копейки, и говорить нечего – их вкус лишь отдаленно напоминал вкус настоящих крабов. В наше время эти консервы стали очень дорогими, хотя вкусовые качества их нисколько не изменились.
В то время на кораблях отечест.венной постройки не было холодильников, поэтому взятого на борт запаса скоропортящихся продуктов хватало лишь на три – четыре дня. Свежее мясо и сливочное масло сохранялись не более двух недель. Если корабль отрывался от баз снабжения на более длительный срок, то основу рациона составляли мясные, рыбные и овощные консервы, а также сушеный картофель. Поскольку на корабле не было своей пекарни, то свежий хлеб был для нас редкостью.
В тот день у всего экипажа был праздник живота. И на обед, и на ужин была подана густая, жирная и душистая уха из свежей рыбы, мастерки приготовленная нашим коком, прошедшим в свое время обучение своей специальности в учебном отряде. На второе были крабы, сваренные в морской воде и окрасившиеся в яркие красный и белый цвета. Нежнейшее крабовое мясо, вынутое из клешней, было обжарено с луком на сковородках и источало тонкий аромат…
Вскоре после отбоя, перед моим заступлением на ходовую вахту, в каюту постучался матрос и, смущенно переминаясь с ноги на ногу, пожаловался на сильную резь при мочеиспускании. На кораблях нашего класса судового доктора предусмотрено не было, дивизионный врач остался в базе. Надо было оказывать помощь своими силами.
Матрос признался, что в последнем увольнении, за три дня до выхода корабля в море, имел на берегу «удовольствие». Краткий осмотр больного не оставлял никаких сомнений: бедняга «намотал на винт». В корабельной аптечке был пенициллин, разработанный в конце войны и в те годы творивший чудеса. Я сделал матросу укол, руководствуясь имевшимся у меня медицинским справочником, и приказал через каждые четыре часа приходить ко мне за следующим уколом, пока не наберется рекомендованная доза.
Уже после второго укола боли прекратились. Я продолжал лечение еще в течение двух суток, после чего произвел «провокацию»: дал выпить больному стакан водки. После этого признаки заболевания не возобновились, на основании чего я сделал вывод: больной выздоровел.
По прибытии в Корсаков я получил от штаба ЮСВМБ задание на переход порт Корсаков – мыс Крильон – порт Корсаков. Целью перехода была доставка на юго-западную оконечность Сахалина, где располагалась береговая артиллерийская батарея и где велись строительные работы, пятисот кубометров строительного леса. В качестве высадочного средства мне была придана самоходная баржа типа «Танкист», однотипная с выброшенными в 1956 году на остров Симушир «Армейцами».
Среди многочисленных стандартных указаний и рекомендаций Задание содержало и такие: «При ухудшении погоды прекращать работы и принимать меры по укрытию корабля», «При подходе к м. Крильон встать на безопасных глубинах в районе бухты Безымянная и при благоприятной погоде начать разгрузку леса на берег посредством «Танкиста». С ухудшением погоды работы прекратить и «Танкист» укрывать в ковше Атласово». И, наконец, последний, двенадцатый пункт Задания гласил: «Учитывать сложность плавания в осеннее--штормовых условиях, никаких действий, связанных с риском, не производить». Посмотрел по карте: от б. Безымянной до ковша Атласово «Танкисту» только в одну сторону ходу 7 – 8 часов. За шестнадцать часов сахалинская погода успеет поменяться четыре раза. «Танкист» может принять на борт не более одной десятой груза, взятого «124-м» в свой трюм. Это означает, что «Танкист» должен будет совершить не менее десяти рейсов от борта «124-го» к пункту выгрузки и обратно. С учетом погрузки у борта корабля и выгрузки на берег, каждый такой рейс займет один день (ночью злосчастные баржонки, гордо именуемые в документах «танко-десантными кораблями», работать не могут). Придав мне «Танкиста», штаб базы одновременно возложил на меня ответственность за безопасность самоходки и ее экипажа, состоящего из четырех человек. У меня же, участника Курильской экспедиции, еще не стерлась из памяти картина выброшенных на берег Симушира самоходок. Дело оставалось за малым – где бы в это время года взять десять дней штилевой погоды?
Изучив Задание, я представил себе, как ВРИО начальника штаба, капитан 2 ранга А.Кутоянц, подписав бумагу, вытер испарину со лба и вздохнул с облегчением: теперь, что бы с кораблем ни случилось, обвинить штабных будет не в чем: командир предупрежден на все случаи жизни! Таким образом, штаб базы выполнил свою часть работы, теперь мне предстояло выполнить свою часть.
14-го сентября 1958 года я подвел корабль к одному из причалов корсаковского порта и начал погрузку леса. Груз составляли длинные стволы деревьев довольно большого диаметра, скорее всего, доставленные сюда с материка. Заодно загрузили и «Танкиста», чтобы он, сразу по прибытию к месту назначения, смог сделать первую ходку к берегу.
Надо сказать, что к этому моменту на корабле остро ощущался дефицит стальных и растительных тросов, расходных материалов и запасных частей, израсходованных или пришедших в негодность во время предыдущих походов. Рабочая одежда матросов также превратилась в лохмотья. Получить в полной мере положенное материально-техническое снабжение в родной базе не удалось: чего-то не оказалось на складе, на что-то не хватило времени. По приходу в Корсаков я, прихватив с собой лимитную книжку, обратился в отдел тыла базы с заявкой на необходимое снабжение, но получил отказ по всем позициям «за неимением наличия». Несмотря на эти трудности, надо было выполнять поставленную задачу.
На другой день, рано утром, снялись из Корсакова и направились к мысу Крильон. «Танкист» шел в кильватере, сильно зарываясь в волну, хотя волнение не превышало трех – четырех баллов. Придя через семь часов на траверз бухты Безымянной, встали на якорь, пришвартовали к борту «Танкиста», после чего я на шлюпке пошел производить рекогносцировку.
Сразу стало ясно, что в районе, ближайшем к мысу Крильон, на котором находилась батарея, единственным местом, пригодным для выгрузки, является бухта Безымянная. Кстати, в глубине бухты к берегу выходила лесная дорога, по которой можно было подогнать трактора и тяжелые грузовики. Смущало то, что заход кораблям в эту бухту был запрещен по соображениям безопасности судовождения, корабли туда никогда не заходили. Поэтому возможность захода корабля в бухту штабом ЮСВМБ даже не рассматривался. Высадившись на берег в бухте, через пограничников мне удалось связаться с командиром батареи и договориться о взаимодействии и помощи, которую береговая часть сможет оказать кораблю при выгрузке.
Утром следующего дня погода оставалась прежней, т.е. не позволяла «Танкисту» подойти к берегу и произвести выгрузку. Я дал задание помощнику произвести шлюпочный промер бухты, определить входной фарватер и установить на берегу соответствующие створные знаки из подручных материалов, оборудовав их кострами на случай «ночных действий». К исходу дня помощник возвратился на корабль и доложил о выполнении задания. Из сделанной им кальки явствовало, что бухта Безымянная, имевшая в ширину около двух кабельтов и вдававшаяся в побережье Крильонского полуострова на полтора кабельтова, была довольно мелководной. Тем не менее, глубины у берега позволяли кораблю с нашей осадкой подойти носом почти вплотную. Справа и слева от входа в бухту были обнаружены подводные камни, представляющие опасность, с глубинами над ними не более одного метра, расстояние между группами камней равнялось одному кабельтову и позволяло кораблю войти в бухту, придерживаясь осевой линии, курсом 311 градусов. Именно на этой линии помощником на берегу были установлены два створных знака, рядом с ними были сложены кучи валежника, которые можно было быстро поджечь, в случае необходимости. Огни самодельного створа должны были помочь в ночное время пройти между опасностями при выходе из бухты. Бухта была открыта ветрам восточного и юго-восточного направлений, преобладающим в это время года. Это, в случае их усиления, представляло для корабля, зашедшего в бухту, опасность быть там запертым и выброшенным на берег.
Погода по-прежнему не позволяла использовать «Танкиста» по назначению, т.к. накат у берега представлял для самоходки реальную опасность. Прогноз погоды не обещал ничего хорошего, потому выгрузка с помощью «Танкиста» могла растянуться на месяц и более. Выполнение задания оказывалось под угрозой. Между тем состояние погоды пока позволяло кораблю зайти в бухту.
Взвесив все «за» и «против», я принял решение: утром следующего дня войти в бухту кораблем и произвести выгрузку менее, чем за сутки. Вместе с помощником мы допоздна разрабатывали план разгрузочных работ, обеспечивающий их проведение в максимально сжатые сроки. Принимая во внимание быстро изменяющуюся погоду, именно высокая скорость выгрузки предоставляла нам шанс на успех.
Командиру БЧ-5 я приказал к утру принять полностью балласт в носовые цистерны, чтобы при отходе от берега не возникло задержки. Командиру береговой войсковой части было сообщено о времени начала выгрузки.
С рассветом мы, точно определившись по береговым ориентирам, снялись с якоря и направились, следуя установленным курсом, в бухту. «Танкисту» было приказано следовать в кильватер, в полукабельтове за нами. На берегу бухты нас уже ожидала рота солдат и два трактора. Подойдя носом к берегу с отдачей кормового якоря и заведя носовые швартовы за крупные деревья, поставили самоходку около своего левого борта, где она была в безопасности, открыли ворота, опустили рампу и вскрыли люки трюма. Началась выгрузка бревен, которая велась одновременно тремя потоками: с самоходки и из корабельного трюма через ворота бревна, посредством тросов, вытаскивались на берег волоком тракторами, а через люки трюма кранами вываливались в воду с правого борта и затем шлюпками буксировались к урезу воды и закатывались на берег.
Здесь пригодился опыт выгрузки, приобретенный мною в Курильской экспедиции. Козин руководил работами на берегу, я больше находился на корабле, в местах, где происходили заминки в работе.
Сразу после начала выгрузки я доложил в базу обстановку. Что тут началось! Радиограммы от штаба базы посыпались одна за другой. В первой мне учинялся разнос за то, что я зашел в бухту, в которую кораблям не разрешалось заходить из-за опасности быть выброшенными на берег. Во второй меня обязывали постоянно следить за погодой и докладывать в штаб о малейших ее изменениях. В третьей предписывалось в течение всей выгрузки не покидать мостика, и так без конца. Я оставил на мостике старшину Чебрукова, приказал радисту приносить радиограммы старшине и вместе с ним составлять ответы, а меня без особой надобности не беспокоить. Сам же я находился в тех местах, где мое присутствие могло ускорить выгрузку.
После того, как «Танкист» был разгружен, я приказал ему отойти от борта, выйти из бухты и встать на якорь на рейде, в безопасном месте. Теперь выгрузка с левого борта производилась так же, как и с правого, для чего был задействован второй кран.
Быстро пролетел день, включили прожектора. С наступлением ночи погода начала ухудшаться. Юго-западный ветер, запирающий выход из бухты, усиливался. Работы продолжались в прежнем темпе, люди работали изо всех сил, преодолевая усталость. За час до окончания выгрузки начали откачивать балласт.
Наконец, около трех часов ночи выгрузка была закончена. К этому времени ветер усилился до шести-семи баллов, возникла угроза того, что корабль может быть заблокирован в бухте. Поручив местному прапорщику разжечь костры у створных знаков, я, не теряя времени, начал сниматься с якоря. Помогая машинами брашпилю , выбирающему якорь-трос кормового якоря, удалось быстро стянуться с берега, после чего предстояло развернуться на 180 градусов, т.е. носом на выход из бухты, т.к. на заднем ходу корабль не управлялся даже в тихую погоду, выписывая несусветные кренделя. Между тем пространства для маневрирования в тесной бухте не было, и набрать передний ход, чтобы, положив руль лево на борт, развернуться, было невозможно. Я сделал попытку развернуться, работая машинами «враздрай» (правая вперед, левая назад), но этот маневр, безотказно срабатывающий в тихую погоду, при сильном ветре не помогал: из-за большой парусности полубака, как только корабль разворачивался до угла в 90 градусов к направлению ветра, его сваливало в первоначальное положение.
Между тем, с каждой попыткой, ветер сносил корабль, лишенный хода, все ближе к бурунам над камнями, которые зловеще белели в свете корабельного прожектора за кормой. Оставались считанные минуты и секунды до катастрофы.
Я решил испробовать последнюю возможность развернуться против ветра, отдав один из носовых якорей и одновременно помогая машинами. Правда, надежда на успех была слабой, т.к. при малой глубине и отсутствии хода якорь мог не забрать. Команда была выполнена молниеносно, пятисоткилограммовый якорь полетел в воду. Корабль затрясло от работающих «враздрай» на полных оборотах машин, из-под винтов всплыло мутное облако ила и камушков. Корабль развернулся носом против ветра! Сразу же я отдал команду выбрать якорь, чтобы немедленно дать передний ход, но с первыми же оборотами шпиля боцман с полубака доложил: «Якорь не чист!» Еще через несколько секунд он доложил, что одной из своих лап якорь поднял со дна подводный кабель.
Команда «Якорь очистить!» была исполнена носовой швартовной командой стремительно. Помогло то, что эта ситуация неоднократно отрабатывалась в ходе проводимых на корабле учений, хотя и не входила в курс боевой подготовки. Каждый матрос знал, где должен находиться и что делать. Вокруг поднятого кабеля была заведена серьга из стального швартова, ходовой конец которого, обернутый двумя шлагами вокруг кнехта, удерживал руками один из матросов. После этого якорь был снова отдан, и тяжело натянутый кабель повис на серьге. Как только якорь лег на дно, конец серьги был отпущен, и он, со свистом рассекая воздух, вылетел с кнехта, а кабель плюхнулся на свое место. Тут же якорь был снова поднят, и я дал ход обеим машинам. В этот момент бурунов с мостика уже не было видно, т.к. их загораживала корма, под которую они переместились. Корабль начал движение вперед, навстречу ветру.
За кормой весело горели в ночи зажженные створные знаки, ориентируясь по которым, мы без труда прошли между опасностями и вышли в море. Теперь штормовой ветер и волна нам были нипочем. Разыскав на рейде «Танкиста», который, стоя на якоре, как утенок, кувыркался на крупной зыби, я поставил его в кильватер, и мы взяли курс на Корсаков.
Вместо месяцев «работы» мы управились за одни сутки. Команда продемонстрировала высокую выучку и работоспособность, все механизмы и системы корабля работали безотказно. Получила подтверждение и расширенная система боевой подготовки, в которой, исходя из повседневных транспортных задач, я увеличил объем тренировок по отработке действий экипажа при возникновении возможных аварийных ситуаций.
Оставив на мостике помощника, (начиналась его вахта) я спустился в каюту. Оставшись наедине с собой, я, наконец, мог расслабиться. Команда, видя на мостике спокойного и невозмутимого командира, даже не догадывалась о всей серьезности положения. Теперь же напряжение постепенно спадало. Самопроизвольно возникла дрожь передних мышц бедер, которую я не мог унять в течение нескольких минут. Затем возникла тянущая боль в сердце, которая прошла только минут через десять. Так я впервые почувствовал реакцию своего организма на чрезвычайные ситуации.
По возвращении в Корсаков я был вызван на ФКП – флагманский командный пункт военно-морской базы. За мной к причалу прислали штабной «газик», и через полчаса тряски по горной дороге я спустился в бункер, вырытый глубоко под землей в прибрежных скалах залива Анива. В просторном помещении собрался весь штаб ЮСВМБ, во главе с командиром базы, капитаном первого ранга А. Ураганом.
Александр Автономович Ураган, которого в тот день я увидел впервые, был неординарной и даже, в некотором роде, легендарной личностью. О нем говорили, что в двадцатые годы прошлого века он был беспризорником, воспитанником детской колонии им. Дзержинского, одним из персонажей «Педагогической поэмы» Макаренко. Затем бывший беспризорник получил военно-морское образование, служил на флоте, участвовал в Великой Отечественной войне. После войны он имел звание контр-адмирала, но однажды, во время перехода на пароходе «Победа» из Одессы в Севастополь, по какой-то причине «набил физиономию» другому высокопоставленному офицеру, за что был разжалован в капитаны первого ранга.
Небольшого роста, коренастый, с лицом, сохранившем следы далекого хулиганского прошлого, быстрый и порывистый в движениях, резкий и решительный в высказываниях, носивший флотские брюки заправленными в сапоги, - таким я увидел командира Южно-Сахалинской Военно-морской базы.
Мне было предложено доложить о выполнении задания. После короткого доклада последовал ряд вопросов, уточняющих подробности проведенной транспортной операции. Ничего не утаивая, я дал исчерпывающие объяснения. После этого выступили флагманский штурман, флагманский связист, флагманский механик и другие руководящие специалисты штаба. На мою голову обрушились гневные обвинения в нарушениях всех и всяческих инструкций и запретов, о потере чувства ответственности и т.п. Чего-то подобного я ожидал и молча выслушивал уничтожающую критику, уныло размышляя о том, какое наказание меня ожидает.
Ураган сидел на своем командирском месте, опустив голову и внимательно слушая выступающих. Наконец, когда флагманский штурман, подведя итог обсуждению, предложил строго наказать ослушника-командира, он изо всех сил ударил кулаком по столу и взорвался короткой, но выразительной речью. К огромному сожалению, за давностью лет сейчас я не могу вспомнить образных выражений и словосочетаний, пусть не всегда цензурных, обращенных к офицерам штаба, но смысл выступления Александра Автономовича запомнился мне хорошо.
- Зажрались, сидя на берегу! В моря перестали выходить, пишете бумажки, избегаете ответственности! Перестраховщики! Со своим корабельным составом не работаете, вызываете корабли из Владивостока, чтобы за вас работали! Командир проявил решительность и настойчивость, действовал, как в бою, показал вам, как надо работать, так вы теперь ему своего испуга простить не можете! Выгоню всех к чертовой матери!
Таково краткое содержание произнесенной речи, после которой никаких возражений и предложений со стороны офицеров штаба не последовало. Все сидели, уткнувшись в свои документы и более не глядя в мою сторону. Затем Ураган обратился ко мне с вопросом, нужна ли мне какая-либо помощь от базы. Выслушав мой доклад о проблемах с материально-техническим снабжением, он попросил меня составить заявку и подать в отдел тыла ЮСВМБ. В ответ я достал из кармана кителя подробнейшую заявку, содержавшую несколько десятков позиций и составленную механиком и помощником по всей форме. Ураган рассмеялся: «Вот таким и должен быть настоящий командир!» После этого он поднял с места полковника, начальника тыла базы, передал ему заявку и приказал доставить все требуемое на корабль в течение двенадцати часов, выразительно посмотрев при этом на свои часы.
Замечу здесь, что совсем недавно я имел телефонный разговор с нашим однокашником Леонидом Гринбергом, проживающим в Ленинградской области. В то время он служил на Сахалине командиром однотипного десантного корабля, входящего в корабельный состав ЮСВМБ. Так вот, Леонид сообщил, что после моего ухода с Сахалина штаб ЮСВМБ снял запрет на заход своих кораблей в бухту Безымянную, и они стали посещать «сей уголок земли».
Воодушевленный неожиданной поддержкой, в прекрасном настроении возвращался я на корабль, заново переживая подробности своего визита. Конечно, мне было приятно, что я избежал наказания. Еще больше радовало то, что удалось решить проблему со снабжением. Но самое большое удовлетворение я испытывал от того, что в лице высокопоставленного и имевшего боевой опыт военачальника я вдруг увидел единомышленника, разделявшего мои взгляды и на разумный риск, и на расхожую формулу «в учении, как в бою», которую почему-то никто не применял в жизни.
Было уже темно, когда машина подъехала к причалу. Здесь было шумно и оживленно. Один за другим подъезжали грузовики с бухтами канатов и тросов, тюками одежды, помпами забортной воды, запчастями и расходными материалами. Помощник и механик с записными книжками в руках, с озабоченным видом носились по причалу взад и вперед, гудели и щелкали подъемные краны, баталер с коком вдвоем закатывали по сходням бочку с селедкой, словом – работа кипела вовсю.
К утру заявка на снабжение была выполнена в полном объеме, корабль был готов к выходу в море.