Алкаш
Стекло разбилось с грохотом и звоном, будто свалился шкаф с посудой. Я оглянулся – в витрине гастронома зияла большая дыра с острыми краями. Под каблуками испуганных прохожих, на утоптанном снегу захрустели мелкие осколки.
Из магазина послышались крики, и на улицу выбежал человек – худощавый мужчина с растрёпанными светлыми волосами, в сером застиранном рабочем халате. Он метнулся в сторону – за ним в проёме двери показалась фигура мясника – крепкого, решительного человека в белой куртке с малиновыми пятнами на засученных рукавах.
- Держи его, держи его!- зычно выкрикнул мясник неожиданным фальцетом.
Какой-то прохожий поймал бегущего за полу – она затрещала и порвалась,– и ловко ухватил его сзади, со спины, сжав длинными руками неловко вырывающееся тело.
Я стоял неподалёку в большой очереди за апельсинами, и видел всё это действо: подбежавший вперевалку мясник и прохожий-мужчина, скрутив руки человеку в сером халате, потащили его обратно в магазин, отстраняя с пути любопытных. Когда все трое поравнялись со мной, я увидел отёкшее лицо, поросшее трёхдневной щетиной, и почти сразу узнал его – Володя Краснов!.. Мы не виделись лет семь. Оправившись от первого впечатления, я заметил, что он был пьян, грязно ругался, и лицо его исказилось в злобной гримасе.
В очереди послышались раздражённые женские голоса, упрёки в адрес таких мужиков, которым “всё только водка да футбол, а на семью - плевать”! Мужчины в очереди смущённо помалкивали, а один из них, в тёмном поношенном пальто, угрюмо и, как будто, со знанием дела произнёс, глядя на разбитую витрину:
- Щас милиция прибудет…
Чувство, возникшее во мне, было сложным. Пожалуй, его можно сравнить с тем, что я испытал на речном пляже прошлым летом, когда увидел своего старого школьного учителя географии – он с мешком в руках собирал пустые пивные бутылки на песке…
Внимание очереди привлёк тучный пожилой мужчина с авоськой, который вернулся из гастронома, куда он отлучался на несколько минут за бутылкой водки. Он раздражённо прохрипел:
- Знаю я этого прощелыгу – грузчик из винного отдела - тару принимает. Пьянь… Алкаш, одним словом. Алкаш. А, давеча, бутылку не поделил с кем-то – вырвал её и ну-ка – прямо в витрину!- мужчина с авоськой затряс животом от беззвучного смеха…
“Краснов – и грузчик в магазине?!”- удивился я. “Невозможно!..”
***
Впервые я увидел Владимира Краснова лет пятнадцать тому назад – на общем собрании факультета института. В большой, поначалу непривычной аудитории, куда набились зачисленные на первый курс “козероги” – так иронично называли нас старшекурсники,- выступала пожилая полная женщина – замдекана. Она зачитывала списки студенческих групп. Впереди меня, в соседнем ряду, – юноша с кудрявой головой цвета тёмной соломы.
Развалившись на деревянном сидении, он обнимал обеими руками двух девушек и непрерывно острил – девушки прыскали в ладони от смеха…
- Кто там шумит?- замдекана сняла очки и близоруко прищурилась, всматриваясь в аудиторию.
- Прекратите немедленно возню, или покиньте помещение!- она выжидающе замолчала…
Белокурый парень, убрав руки с плеч подруг, оглянулся с торжествующим видом по сторонам, и я увидел приятное лицо с дерзким выражением синих глаз. Это был Володя Краснов.
Мы оказались с ним в одной студенческой группе. На первых порах Володя нравился мне, несмотря на высокомерную улыбку и небрежную манеру держаться. Возможно, меня тайно восхищала его крайняя самоуверенность – я в группе, поначалу, всех сторонился, так как был провинциалом, и от природы застенчив, но пытался скрыть это за подчёркнутой независимостью и сдержанностью. Но, вероятно, всеобщее внимание к Владимиру завораживало и меня – вокруг него почти сразу образовался тесный круг друзей, к которым он был снисходителен, как с детства привыкший к вниманию ребёнок.
Всё в нём было каким-то особенным, выделявшим его среди прочих. Одевался он небрежно-изящно: вельветовый коричневый пиджак с двумя разрезами сзади сидел на нём ловко; слегка кривоватые ноги, обутые в тёмные мокасины и обтянутые тесными брючками, слегка выбрасывались при ходьбе в стороны, как у жокея.
Даже младший брат его, Роман, учившийся в соседней группе, послушно подчинялся ему. Но со мной, почему-то, Краснов с самого начала был более или менее сдержанным.
Вероятно, я стал для него авторитетом после случая в колхозе, куда наш курс послали “на картошку” всего месяц спустя после начала занятий на первом курсе.
***
Старый сельский клуб на краю шоссе – одноэтажное строение с бетонным полом – оказался нашим пристанищем на две недели. На полу постелили солому и положили на неё тюфяки, набитые опять-таки соломой. На этом все спали, не раздеваясь: мальчики – у одной стенки, девочки – у другой, а начальство – командир и комиссар отряда – на сцене с деревянным полом, откуда по ночам раздавался плотный храп: работали с раннего утра до позднего вечера, и очень уставали. Но, несмотря на усталость, гуляли после работы до “отбоя”, пели песни под гитару и пекли картошку в золе костров. А в воскресенье, слава богу – отдых…
Однажды, в один из выходных дней, мы играли в футбол с местными деревенскими парнями. Во втором тайме, когда мы проигрывали с крупным счётом, Володя Краснов промазал по воротам соперника с очень выгодного положения, и затеял в раздражении потасовку, в которой ему ударили по ноге и сломали её. Это обнаружилось гораздо позже – на второй день, когда Володя не смог встать утром на работу в поле... А в тот момент я бросился разнимать дерущихся парней, случайно задев при этом кого-то из деревенских ребят.
Вечером, после ужина, многие из студентов сидели у костра и пели песню под гитару – “…идёт скелет, за ним другой – весь пропитан анашой…” – и все подхватывали припев – “анаша, анаша до чего ж ты хороша-ааа…”
Некоторые разбрелись парочками вдоль шоссе, или уединились в кустах. Тогда пришли ребята из деревни. Они были в ватниках, подпоясанных цепями, с бутылками в карманах. Володю они не тронули – он лежал на тюфяке с забинтованной ногой – закрытый перелом голени, – а спросили меня, и стали искать вдоль дороги. Я же гулял с девушкой по обочине шоссе, ничего не подозревая, и давно забыв о футбольных страстях.
Именно это и спасло меня от расправы, когда навстречу показалась кампания подвыпивших трактористов. Увидев меня с девушкой, парни слегка стушевались, но, подойдя поближе, взяли меня в кольцо и грубо спросили:
- Это ты давеча нашему корешу грозил?..
Я искренне удивился и отрицательно замотал головой. Тогда один из них, рыжий и высокий, ткнул меня больно грязным пальцем в грудь, отчего там надолго образовался синяк, и сказал, выдыхая запах спирта:
- Ну, смотри, гнида!.. - и, позвякивая цепями, они пошли в камыши допивать водку – сзади было видно, как топорщатся карманы их ватников…
Когда мы с перепуганной подругой вернулись в лагерь, там был переполох – все искали нас. Володя, вероятно, изрядно струхнул тогда, и с той поры, что называется, зауважал меня…
А поздно ночью у нашего командира отряда, аспиранта Бары Галиевича, случился сердечный приступ от всех треволнений и переживаний. Но никто, кроме меня, этого не видел – я не мог уснуть долго и услышал стоны и сопение ползущего к выходу, на свежий воздух, аспиранта…
***
В институте, через месяц после нашего возвращения из колхоза, Володя Краснов появился с палочкой, прихрамывая, как лорд Байрон, и это придавало ему особый шарм.
Вскоре он устроил у себя дома приём для избранных гостей: Миши Кочкина – его родители работали в министерстве иностранных дел; Паши Казаченко – у него отец полковник авиации в Генштабе; Никиты Штилькинда – очень способного по математике мальчика, который помог Володе сдать коллоквиум в институте… Среди приглашённых был и я, хотя мои родители и мои математические способности не заслужили этой чести…
Мама Володи, властная дама с театрально поставленным голосом, “женщина-генерал”,- пришло мне в голову тогда,- не желая мешать молодёжи, оставила нас и уехала к своей модистке. А папа Володи,- полковник ракетных войск стратегического назначения,- поздоровавшись с гостями, вежливо извинился и, прихватив со стола бутылку коньяка, отправился на Москву-реку удить рыбку: Красновы жили на Краснопресненской набережной в сталинском доме. У папы Володи были старинные знакомые – товарищи по рыбалке.
Рома, брат Володи, пригласил свою девушку – Людмилу, и рьяно ухаживал за ней, поэтому Володя был в квартире за хозяина. Квартира была хороша – большая, с красивой мебелью и современным дизайном. Внимание моё привлекли дорогие издания книг в шкафах из красного дерева. Я спросил Рому, – он показывал комнаты Людмиле,– кто собрал эти книги, и много ли удалось прочесть, на что Рома в лёгком удивлении поднял брови и вежливо объяснил, что книги собирает мамаша, и что это – “выгодное помещение капитала”.
Я спросил разрешения посмотреть издания Достоевского и Толстого и, получив благосклонный ответ, понял, что книги были в девственном состоянии – страницы кое-где слиплись и склеились…
Угостив друзей отличным обедом, – тогда я, провинциал, впервые узнал вкус красной икры и бразильского кофе,- Володя стал показывать семейный альбом фотографий; а потом, не без гордости, показал снимок девушки с велосипедом:
- Это Женька,- моя невеста, он небрежно указал пальцем, и слегка захмелевший, закурил сигаретку “Филип Моррис”.
Женькин папа, как рассказал Володя, был генерал-лейтенантом, членом Генерального Штаба вооружённых сил страны, и был другом детства папы Володи. Их отцы решили породниться ещё тогда, когда их детишки лежали в пелёнках, а они были лейтенантами.
И, действительно, на последнем курсе института состоялась свадьба. Именитые родители подарили своим детям современную двухкомнатную квартиру в кооперативном доме - полностью меблированную, с модерновым телевизором, а также подарили красный автомобиль, о котором мечтал Володя…
Однажды я был в гостях у Красновых в новом доме - с Мишей и Пашей. Женя, молодая жена Володи, родила ему сына, Дениску, и Володя широко отмечал это событие. Весьма довольный своей новой жизнью и работой, он служил тогда в Москве при штабе ракетных войск. Володя хвастал своим “великим тестем”, и после нескольких рюмок коньяка, на перекуре в кухне, заявил всем, что сделает военную карьеру – станет министром обороны. До сих пор не знаю – шутил ли он или говорил серьёзно…
С тех пор я встретился с Володей ещё дважды, в разное время. Первый раз на свадьбе Миши Кочкина. Володя много пил там и ещё раз подтвердил, что обязательно станет военным министром. Вынув из кармана свою фотокарточку, где он был в форме старшего лейтенанта, – чем очень гордился, - он на оборотной стороне написал автограф, вручив мне со словами: “Храни её - это будущий раритет”,- и снисходительно улыбнулся.
Миша Кочкин, обычно весёлый, заводной и бесшабашный малый, заметно изменился к моменту своей женитьбы – стал степенным и, до смешного, важным – вероятно, под влиянием своей будущей жены, которая уже забеременела – это было уже всем заметно. Но она, всё же, мечтала поехать в Париж в свадебное путешествие…
***
Второй раз я увидел Краснова года два после этого, уже совсем при других обстоятельствах. Он позвонил мне на работу и в сильном возбуждении попросил в долг сто рублей, которых у меня в тот момент не было – почти половина зарплаты старшего научного сотрудника.
Я пообещал ему помочь чем-нибудь. Заняв двадцать рублей у товарищей, я прибавил к ним свои сорок и отдал Володе, когда он в конце рабочего дня подъехал к проходной института. Володя стал благодарить меня. Я даже не сразу узнал его - так он изменился: располнел, лицо оплыло, взгляд потух и глаза бегающие. Он меня почти силком потащил в “Рюмочную” напротив института, чтобы “в нормальной обстановке” рассказать о своих обидах и выпить со мной за встречу.
Мне неприятно было его общество. Он выглядел подавленным и раздражённым: изо рта – нездоровый запах, будто давно не чистил зубы; кудрявые волосы – свалялись, как старая пакля; одежда заношенная, а пиджачок потёрся и кое-где лоснился.
Володя объяснил мне, что деньги ему срочно понадобились для подарка жене в день её рождения, и что он вернёт их в ближайшее время. О своей жизни он рассказывал неохотно, отделываясь общими фразами. Сказал лишь, что разбил свою машину в аварии, и что долго потом лечился в госпитале. Мать, “старая стерва”, уехала жить в Аргентину с хахалем - отставным полковником КГБ, который “продал нашу Родину по дешёвке”. Отец утонул в Москве-реке, упав с набережной, когда возвращался “подшофе” ночью домой. Его труп долго не могли выловить, а когда нашли – он был синим и распухшим, и Володя не смог сразу его опознать, а когда узнал – по “командирским ” часам на скрюченной руке, - ему стало плохо, и он потерял сознание…
С тех пор, и до этого дня, когда я стал свидетелем сцены с разбитой витриной у гастронома, мы больше не виделись. Деньги, конечно, Краснов мне не вернул…
А в месяц спустя я встретил Мишу Кочкина с женой – на концерте в консерватории. Он пригласил меня к себе в гости. Супруги вернулись недавно из двухгодичной командировки во Францию. Поездка завершила те изменения, которые намечались в Мише и его жене два года назад: передо мной был уже не скромный, улыбчивый юноша, а самодовольный, слегка располневший, знающий себе цену муж-дипломат. Его жена располнела после родов – глаза, бёдра и лицо стали ещё более округлыми.
Приняли они меня весьма гостеприимно, потчевали всякими “заморскими яствами”, охотно делились впечатлениями. Жена Миши восторженно рассказывала о Париже - я ещё подумал, что и в прошлом веке этим “грешили” русские люди. Она замысловато доказывала, что “женщине работать вовсе не обязательно”, брала в ротик лимонную дольку, и лицо её принимало брезгливое выражение.
Кроме меня в гостях у Миши был только Паша Казаченко с женой. Длинный, долговязый, он напоминал Авраама Линкольна, как с улыбкой заметил Михаил. Выпив несколько рюмок водки и закусив икрой и грибочками, Паша стал рассуждать о своей работе и о работе вообще, о политике и о том, что он на месте своего директора - замминистра поставил бы дело куда лучше. “Гораздо лучше!”- лицо его при этом выражало крайнюю решительность.
Я тогда подумал, что Паша чем-то напоминает мне Краснова. Миша, почувствовав, что Пашу “понесло”, пытался мягко перевести разговор на рыбалку и, когда я спросил, знают ли они что-нибудь о судьбах наших ребят из студенческой группы, о Володе Краснове, например, он обрадовался повороту разговора и стал рассказывать историю, которая приключилась с Красновым. К нему присоединилась его жена и Паша, и все горячо стали обсуждать подробности этой истории. Разговор затянулся до позднего вечера...
***
Несколько лет назад, тусклым, зимним утром, с оттепелью и туманом – в такую погоду часто умирают больные старики – Володя Краснов хоронил своего брата, Романа. Гроб стоял в большой комнате, где всегда отмечали семейные торжества. Все вещи и зеркала были покрыты чёрным крепом. Родственники Краснова и жена Ромы, Людмила, сидели за столом в соседней комнате – ждали с минуты на минуту машину. Людмила была беременной, очень похорошела, и траур ей был к лицу. Только глаза припухли…
Володя Краснов с Мишей и Пашей стоял на кухне. Он мрачно курил, и был полупьян. Паша, длинный и неуклюжий, смущённо топтался рядом, неловко положив свои большие руки на плечи Володе, и тягучим, мягким баском пытался найти слова утешения. Володя смотрел исподлобья в окно воспалёнными глазами и твердил: “Я во всём виноват. Только я…”
Брат Рома скончался неожиданно, в метро, в понедельник – от острой сердечной недостаточности, - по дороге на работу. Ему было неполных двадцать пять лет. А за день до кончины он был в гостях у брата – отмечали день рождения годовалого Дениски – сына Володи.
По словам Миши Кочкина, Роман, как и его брат, “был слаб к хмельному”. Но, кроме того, он был слаб и здоровьем, а в воскресенье “слегка перебрал” не без помощи Володи, и чувствовал себя очень плохо…
После смерти брата Володя запил ещё сильнее, стал чаще ссориться с женой. Женька устраивала ему скандалы из-за пьянок, и уходила от Володи жить с сыночком к маме, где укрывалась от его вспышек агрессии по нескольку недель. Володя, миновав очередной запой, и убрав от грязи квартиру, приходил к ней просить прощения, давал клятвы и забирал вместе с сыном обратно. Через малое время всё повторялось снова…
Из-за тестя-генерала многое Краснову на службе прощалось – его терпели. Но однажды произошло то, что решительно изменило отношение к нему, и даже тесть уже не смог, да и не захотел помочь.
В годовщину смерти брата Володя выпил на работе спирту и сильно захмелел. Его отпустили домой раньше времени. По дороге он зашёл в гастроном и, с какими-то случайными мужиками, распил ещё бутылку портвейна, изливая свою боль душевную незнакомым людям. Сильно опьянев, он с трудом добрался до своего дома и, отперев двери,- он был уверен, что жена на работе,- застал Женьку дома с каким-то мужчиной в постели...
Тот, увидев Краснова, вскочил в чём мать родила и метнулся в другую комнату, заперев двери. От изумления Володя пару минут не мог прийти в себя… Затем, увидев свою испуганную жену, натянувшую простыню до самых глаз, сорвал её и стал хлестать по лицу, по груди, по голой спине – она забилась в угол и сидела, согнув колени.
Потом Володя оглянулся вокруг и увидел на стуле одежду – это была армейская форма с погонами капитана и портупеей. Схватив всё в охапку, он подбежал к окну и выбросил всё с шестого этажа вниз. Потом стал ломиться в дверь, за которой притаился голый капитан. В ответ на требование немедленно выйти, за дверью молчали... Женька плакала... Тогда Володя уставшим голосом пообещал, что не тронет никого и, распахнув входную дверь, ушёл не кухню. Голый капитан выбежал…
Вернувшись в комнату, Володя застал жену одетой и, угрожая ей расправой, стал требовать объяснений. Женька была испуганна не столько случившимся, сколько видом своего мужа: он побелел, как мел, и глаза его помутнели – зрачки расширились. Он истошно кричал, брызгая слюной, губы его прыгали, а руки метались перед лицом Женьки.
Она рассказала мужу всё, что он требовал – и то, что капитан работает вместе с ней, и то, где он живёт… После этого Володя вдруг успокоился, обмяк, сел на пол лицом к стене и заплакал. Потом уснул. Женька лихорадочно собрала необходимые вещи и ушла…
На следующий день, после работы, Володя хмельной пришёл к Женьке на службу и сказал, что “желает говорить с ней и её хахалем”. Несмотря на то, что она униженно просила его отложить разговор и даже встала перед ним на колени, он был неумолим и настроен решительно. Позвонил по внутреннему телефону капитану и сказал, что ждёт его…
Вначале, после прихода капитана, Володя сдерживал себя,- они вошли в пустую комнату, которую он закрыл на ключ. Затем его охватила ярость: он стал угрожать убийством и заставил капитана встать перед ним на колени – просить прощения. Когда тот, после некоторого сопротивления, сделал это, Краснов в бешенстве ударил капитана ногой в грудь. Падая, капитан ударился головой о сейф, и на несколько минут потерял сознание.
Женька истошно завопила, и на шум стали собираться люди, стучали в запертые двери. После того, как дверь открыли и капитана привели в чувство, начались разборки. Начальство приказало расследовать всю эту историю и сообщило об инциденте на службу Краснова…
Дома Володя сидел в одиночестве, курил, много пил - до тех пор, пока не заснул на кухонном полу. Проснувшись утром и вспомнив всё, он с горечью подумал, что это несправедливо: его семья разрушена, а жена капитана, возможно, ничего не знает. Вскипев от этой мысли, он поехал домой к капитану.
Дверь открыла женщина средних лет с приятным лицом и улыбкой. Вышел в прихожую и сам капитан, в пижаме и тапочках. Выглянула маленькая дочка с косичками, в ученической форме. Краснов решительно вошёл в квартиру и, размахивая руками, стал рассказывать растерявшейся и напуганной женщине всё, что смог рассказать, не особенно выбирая слова…
Капитан, выпроводив дочку гулять во двор, пытался помешать Краснову, но Володя сначала оттолкнул его, а затем сильно ударил кулаком в лицо и выбежал из дома…
На работе сослуживцы Краснова устроили ему суд офицерской чести. Поставили условие: либо он увольняется из армии, либо переводится служить на несколько лет в отдалённый округ, и, в случае честной, добросовестной службы, сможет вернуться обратно. Володя решился на последнее условие и подал рапорт - с просьбой о переводе…
До отъезда он попытался как-то наладить отношения с Женькой, которая требовала от него развода. Вмешались родители и, наконец, решили дать ему возможность загладить свою вину. Женька не поверила в реальность его обещаний, но под давлением родственников, скрепя сердце, согласилась. Володя Краснов уехал…
***
Через полгода Краснов вернулся обратно. Приехал на поезде морозной зимой, в гражданской одежде не по сезону, с чужого плеча. Приехал нездоровый, измученный. Позже прояснилось, что и на новом месте старший лейтенант Краснов не стал “другим человеком”, как поклялся всем, а продолжал пить, играть в карты, связался с какой-то девицей из местных и затем приревновал её и избил…
Остановился он у матери, которая собиралась разводиться с отцом Володи – он тоже крепко пил и ругал Володю, а мать заступалась... У неё в планах было, как она призналась Володе в откровенном разговоре, уехать жить за границу со своим другом детства – полковником в отставке, бывшем собутыльником и закадычным другом мужа.
Отлежавшись недельку дома, Володя пошёл на поклон к жене. И вернулся ни с чем – Женька выставила его за дверь маминой квартиры, и сказала, что не желает его видеть больше никогда!.. Потребовала немедленного развода. Сына, Дениску, она ему даже не показала издали, несмотря на униженные просьбы Володи.
Месяца полтора Краснов не пил – крепился, держался, – и даже решил купить жене дорогой подарок - браслет на день рождения. Он навестил всех друзей и знакомых, в том числе и меня, занял различные суммы денег,- как позже выяснилось, почти пятьсот рублей.
Но в один из дождливых московских дней, когда меланхолия снова овладела им, не сдержался и зашёл в ресторан. Встретив там “своих старых знакомых”, которые так и не сумели ничего вспомнить о нём за весь вечер, часть денег он истратил на выпивку и угощение, а остальные - украли по дороге, жестоко избив, когда почти без сознания он пытался найти дорогу домой.
Утром Краснова нашли спящим во взломанном газетном киоске, и милиция отвезла его в медвытрезвитель. С тех пор все друзья отвернулись от него…
***
Эта история, рассказанная Мишей и Пашей, шокировала меня, и на некоторое время вывела из равновесия – стало не по себе. Миша Кочкин, как я заметил, старался избегать подробностей во время рассказа, и не торопился делать выводы в противоположность Паше и жене Миши , которая безапелляционно заявила:
- Он сам виноват во всём!- лицо её приняло брезгливое выражение. – Надо уметь себя держать в руках. Он ни в чём не знал меры...,- она подкрепила фразу жестом, решительно отрезав себе кусок масла для большого бутерброда с икрой.
Миша сдержанно и авторитетно возразил:
- Это отец виноват. Он споил сыновей. Я ещё в институте был с ними на рыбалке однажды. Выпили самое малое – по бутылке на брата, да ещё и ящик пива был,- Михаил с достоинством встал из-за стола, поправил жилетку с видом джентльмена, и предложил мужчинам покурить на лоджии…
- А я считаю,- сказал Паша, услужливо щёлкнув газовой французской зажигалкой с маршем марсельезы,- виновата мать их. Она не смогла создать здоровую обстановку в семье. Ты помнишь, Мишель,- расплылся в улыбке Паша, - какой она была матроной? Полон дом серебра и золота, редких изданий и элитного коньяка…
- Кстати,- перебил его Миша Кочкин,- в последнее время Вовик таскал у мамаши серебряные ложки и книги, и продавал из-под полы на барахолке, когда не на что было выпить…
***
Очередь за апельсинами уже приближалась, когда действительно подъехала милицейская машина, а через несколько минут двое работников магазина вытащили безвольного и обмякшего Краснова из гастронома. Перед тем, как втиснуться в дверь милицейского УАЗика, Володя оглянулся, и глаза его угрюмо и равнодушно скользнули в мою сторону…
Я не совсем уверен, что он узнал меня – ничто не дрогнуло в его лице…
В очереди снова заволновались:
- И как только земля носит таких ублюдков!- с чувством глубокой досады энергично сплюнула себе под ноги очень полная женщина, державшая за руку девочку – вероятно, внучку. – Губить свою жизнь сейчас, когда так много возможностей у молодых: учиться, работать, спортом заниматься, детей воспитывать… Господи-господи, не понимаю я!- она в сердцах пожала плечами и отвернулась.
- А что тут понимать?- возразила женщина помоложе. – Водка всё делает, водка. Запретить бы эту отраву. А вместо этого её продают любому,- она кивнула головой в сторону винного магазина, где выстроилась очередь.
Мужчина в старомодном плаще, под которым на синем, распахнутом пиджаке – несмотря на мороз – виднелся орден Красной Звезды, повернул морщинистое лицо и усталым голосом подтвердил:
- Да-да, вы правы. А в наше время бездельников и алкоголиков вообще сажали или расстреливали, как саботажников. Просто они бездельники – не хотят работать. Паразиты, одним словом.
Очень высокий, худощавый человек в спортивном костюме, с лыжами в руках, стоял спиной ко всем. Он внимательно прислушивался, чуть-чуть повернув голову, а потом громко произнёс:
- Вы всё упрощаете, любезные господа-товарищи! – он повернулся, и я тут же узнал его. Это был профессор Силин – преподаватель теоретической механики в институте. Он сильно изменился, постарел.
– Бездуховность,- сказал он веско. - Определение этому – бездуховность, – твёрдо повторил он.
- Какая, там, бездуховность?!- воскликнул мужчина с авоськой. – А Владимир Высоцкий, а Эрнест Хемингуэй, а этот.., - замялся мужчина, пытаясь вспомнить,- Ну, этот: “…не жалею, не зову, не плачу…”
- Есенин,- подсказал кто-то из очереди.
- Во-во! Они, что – тож бездуховные?
- Ну, это другое дело – это люди с творческим надрывом! А этот кто?!- повернул голову профессор к отъезжающей вдаль милицейской машине и красноречиво развёл в стороны руки с лыжами…
И уже потом, шагая домой, я подумал: ”Конечно, профессор, вы не помните Володю Краснова, которого однажды выставили из аудитории за плохое поведение, а потом, на экзамене по механике, завалили. И, если бы не Штилькинд-вундеркинд, то Володька вряд ли сдал бы этот экзамен”.
Шагая домой, я вдруг вспомнил слова, однажды сказанные мне Володей в порыве пьяного откровения: “…Ты знаешь, братан, бывает, что мне не с кем и поговорить даже. Всю жизнь ищу - с кем можно поговорить, рассказать всё, что на душе… Без балды... И вот с бутылкой и разговариваю – она меня слушает…”- горько ухмыльнулся тогда Володя, лихо опрокинув рюмку водки себе в глотку...
Шагая неторопливо к дому, я думал: как мы скоры на расправу и суд, а сами равнодушно проходим мимо, торопясь по важным делам. Я вдруг представил себя на месте Краснова. И я не припомнил ни одного случая, когда смог бы толком поговорить с ним. Поговорить о чём-нибудь действительно важном и серьёзном…
Дома я стал звонить всем знакомым и бывшим друзьям Володи, номера телефонов которых я знаю. Миша Кочкин терпеливо выслушал меня и сказал с иронией, что вовсе не удивлён. Паша стал мне монотонно доказывать, что всё бесполезно - это болезнь, и, как сказал ему знакомый психиатр, - почти не излечима. Другие выслушали сочувственно и сослались на крайнюю занятость…
***
Полгода спустя я переезжал на новую квартиру, и разбирал вещи, освобождая ящик письменного стола от бесполезных бумаг. Я нашёл, вдруг, небольшую фотографию. Это был давний снимок Володи - молодого лейтенанта, с нахальным выражением лица.
С обратной стороны снимка было размашисто написано: “На вечную память от В.Краснова – будущего министра обороны… ”