***
Я познакомился с Гаврилой на речке в то утро. Речка с широким разливом и дивным именем Шайка захватила бы любого приезжего сюда. Но меня - в тот момент она просто освятила. Придала несравнимой ни с чем ясности ко всему живому, отчего трудно было совладать с собой.
Гаврила сидел на песке подле воды, в плавках, с расставленными вкось ногами и пел какую-то совсем несусветную чепуху на молдавском, кажется. На коленях у Гаврилы лежала худенькая, как и раньше Лиза. Наша Лиза. Мы с ней учились в консерватории. Я узнал её по изумрудным волосам и бледной, чуть просвечивающейся коже лица.
- Лизка! - обрадовался неумело я, и хриплый голос мой, разом сменился на кой-то скулящий или девчачий, и я будто закашлявшись, круто присел на корточки у ног Гаврилы и лениво заплакал, не веря своим глазам.
- Лизок! Привет! - прикрывая рот и не обращая ни тютельку своего внимания на грозный взгляд Гаврилы, я с излюбленной нежностью погладил Лизу по голове. И наклонившись намного ближе к плавкам Гаврилы поцеловал Лизу в райский лобик. - А я подумал, ты в Каннах с Варшавским, а ты здесь...
Шикарные изумрудные волосы, которые, да че там, из которых мы в студенческое время крутили струны для гитар, которые продавали нередко, и которые, к слову, ценились в нашей консерватории на курсе Строгонова на вес самого настоящего золота... Это был бум, а не чушь. Сам Строгонов, представьте, ненавидевший весь свет носил на руках только Лизку, и только, как своё наивысшее достояние. И почти каждый раз брал её на фантастические манежи выступлений в Варшаву, Стокгольм, Мюнхен. Осаждая иностранную публику волшебством, Строгонов под занавес обязательно выводил скромную, худенькую Лизу и они одновременно кланялись ударам аплодисментов. То было её время.
- Женька!!! - пискнула нескромно Лиза, - да как же так?! В глуши! Ты?! Здесь в Нарышкино, да я не верю! Верю-верю! Я верю!!!
Мы поднялись одновременно с колен Гаврилы, с песка, и Лиза ухватив меня за руки, закружилась вокруг меня, как чародейка, вопящая от радости, пришедшей к ней так внезапно и так вовремя. Худенькая, в невидимом купальнике, она выглядела, как алмаз в шикарном заварном креме, и я буквально оторопел от старой, бесшабашной любви, потерялся ненароком в воспоминаниях и рухнул басом теряя сознание на Гаврилу. Прямо к нему на колени. Лизка повалилась сверху.
- А помнишь на Ашхабадском мы скупили всех бабочек и потом пустили их по нашей Консерве?
- А помнишь, за сколько мы сдали Соловьеву твои золотые струны, как мы кутили весь месяц потом - ты, я и Лешик.
- А Нафаня, - Лизка засмеялась, как шальная.
- Он все время пытался выкрасть твои волосы, - перебил я, - и всякий раз мы его оболванивали!
- Да! - прижалась ко мне Лизка, - мы всунули ему Ленкины, перекрашенные, и он страшно потом куксился.
- И даже грозился отомстить, кажется! - Я погладил по голове Лизу.
Мы вдруг замолчали, взглянули друг на друга, в глазах наших хрусталики вспыхнули, где пробежал голубой огонек, и Лизка утопила свои губы в моих.
Мне было неудобно на Гавриле. Мешали колени. И когда Лизка отлипла от меня, Гаврила схватил меня за шею и я отрубился. Время потекло между моим миром и невольным миром свободных снов.
Очнулся я в спальне, передо мной сидели Лизка и Гаврила.
- Заигрались. - Произнесла Лиза.
- Заигрались. - Ответил я.
- Заигрались. - Промолчал наотрез Гаврила.