«Значит, всё раскрывается с той стороны!» - с тоской произнёс про себя Пётр Платонов, задумчиво захлопнув книгу и осторожно положив её рядом. Он плашмя неуклюже и отстранённо лежал на своём видавшем виды диване, не заботясь об удобстве положения тела. Ему было не до комфорта, ему было не до приятной, но разлагающей дисциплину души неги, ибо книга, только что ним прочитанная, не на шутку взъерошила его мысли, изрядно взбудоражила относительный покой его сознания. Пётр как-то стеснялся записывать себя в когорту заядлых книгочеев, когорту значительно в последние годы поредевшую, утратившую немалую свою часть, сдавшую как в количественном, так и в качественном отношении. Но читать он любил, читал достаточно много и в охотку, отмечая достоинства и недостатки прочитанного, не забывая полюбоваться стилем и слогом автора (если таковые просматривались), его оригинальными мыслями и прозрениями. Конечно, попадались ему и такие экземпляры, о которых обычно говорят, как о напрасно потраченном времени. Но даже в таких случаях он не жалел, что прочёл те пустышки, ибо сознание его было в потоке убеждения, утверждающего, что всё происходящее с человеком так или иначе не проходит без пользы, что нет ничего случайного и ненужного. Словом, как по-народному просто и даже грубовато выражались в старину (пусть и покоробит такое выражение рафинированных эстетов слова): «Всё полезно, что в рот пролезло!».
Потребность Петра Платонова в чтении возникла не сразу. Хотя читал он с раннего детства, едва только родители научили его этому волшебному радению. Но резво начав с детских книжиц, доставлявших ему неописуемое удовольствие и оставивших в душе неизгладимый след, в старших классах школы он как-то сдал, подрастеряв энергию первоначального импульса, стал читать только в силу необходимости и только тот минимум, который содержался в хрестоматиях. А после окончания школы Пётр, словно упиваясь свободой «делать, что хочу», вообще забросил возвышающий тот процесс, благодаря которому человек вышел из состояния варварства и дикости (но кажется, вновь стремится в него возвратиться), иногда лишь почитывая спортивные журналы, газеты и телевизионные программы. И неизвестно, сколько продлился бы этот период безвременья и отупения, если бы не смерть его бабушки, случившаяся восемь лет назад. Вот уж, воистину, – нет худа без добра! В наследство старушка оставила любимому, но по её убеждению непутёвому, внуку не только маленькую двухкомнатную квартиру, с нехитрой старенькой мебелью в ней, но и великое множество книг, до которых она была большой охотницей и рьяной их собирательницей… Вот таким вот нежданным негаданным образом на Платонова свалилось богатство в виде наличия сотен и сотен различных литературных произведений, не считая книг научно-популярных и брошюр познавательного содержания, благоприобретённых бабушкой за её долгую явно тяготевшую к прекрасному жизнь. Было бы несправедливо обвинить молодого человека в его безразличии к такому книжному кладу раньше, ещё при жизни Софии Валерьяновны. Вялый интерес и вальяжное любопытство в нём были и тогда. Проявлялись они, однако, как-то спорадически и бессистемно. То есть он время от времени пасся на тех горних лугах, но подобные эпизодические восхождения к ним случались весьма и весьма редко. И причиной тому было не только низинное облако тумана суетного добывания «хлеба насущного», которое окружает каждого, заслоняя от него всё то, что к процессу не имеет касательства, но и бабушкина строгость, её недоверчивое отношение к блажи внука «что-нибудь почитать». Сама она с благоговением и даже пиететом относилась к своим молчаливым бумажным членам семьи, с библиотечною нежностью и тихим душевным трепетом читального зала за ними ухаживала, протирая от пыли, подклеивая прохудившиеся листы. Её изрядно расстраивало, когда она обнаруживала в ком-нибудь небрежность к книге, неряшливое к ней отношение, склонность загибать углы листов вместо закладок. И хотя внук, зная такое её благоговение, старался ничего подобного не совершать, всё же получение книг из бабушкиных рук было для него делом проблематичным и всегда шло со скрипом. Поэтому, когда в свои двадцать пять он неожиданно стал обладателем книжного Клондайка, он даже растерялся от самой мысли, что ему со всем тем книжным изобилием не управиться и до конца жизни, ибо просто перечитать все те фолианты, не говоря уже о том, чтобы их осмыслить и усвоить, было ох как непросто.
Таким образом, по прошествии восьми лет со дня бабушки Софии Валерьяновны смерти, была осилена, быть может, от силы пятая часть её книжного фонда. За это время вялый интерес и вальяжное любопытство удивительным образом сумели перерасти в увлечённость и даже в нечто сродни азарту. Были напрочь забыты и покрывались пылью телевизор и ноутбук, отдалились друзья, знакомые, а вместе с ними и другие увлечения. Приходя с работы, Пётр сразу же принимался за то, что постепенно становилось неотъемлемой составной частью, а возможно и частью главной, его жизни. В самом подходе к такому кропотливому и нелёгкому делу, за которое ему пришлось волей-неволей приняться, по его глубокому разумению требовалась некая система. И она у него появилась. В системе этой ничего мудреного не было, она лишь повторяла принцип всего эволюционирующего – «от простого к сложному». В силу того, за эти годы уже произошло ознакомление с представителями таких литературных направлений как классицизм, романтизм, социалистический реализм. Были с разной степенью увлечённости пройдены Мольер и Свифт, Сервантес и Шекспир. Особенно легко (книга – за два-три дня) шли Дюма, Стендаль, Проспер Мериме, Эдгар По, Фенимор Купер. Также без затруднений и сверх усилий осваивались наши Горький, Бунин, Фадеев, Шолохов, Солженицын. Впереди ожидали часа встречи Чехов, Шмелёв и Набоков, однофамилец Платонов, Джойс и Гессе, а также Ветхий и Новый Заветы с Евангелиями.
Книга, о которой было упомянуто выше, и которая так взволновала Петра, попала ему в руки отчасти случайно и, во всяком случае, непредвиденно, когда он искал по какой-то своей надобности старый журнал «Наука и жизнь». Она лежала в самом нижнем отделении одного из книжных шкафов в стопке отсортировки, в которую поместила её бывшая владелица, по всей видимости, разочаровавшаяся в ней. Была она совсем небольшой, совсем новой на вид и маняще интриговала именем автора, о котором что-то и когда-то Пётр слышал. Тут же на корточках он раскрыл её с самого начала…, а когда опомнился, когда буквы и строки были едва различимы от недостаточной освещённости (за окнами давно уже наступили сумерки), оказалось, что невидимо пролетели почти два часа. В тот день он, по прихоти и, так сказать, внепланово, только закончил чтение «Котлована» из сборника Платонова. Был на волне озабоченности «общей всемирной невзрачностью и людской некультурной унылостью», на волне неразрешимости вопроса, что «неужели внутри всего света тоска?», был, вместе с тем, очарован стилем и слогом писателя, и, найдя осмысление и понимание его не таким простым, решил отложить дальнейшее прочтение сборника на будущее. Так сказать, растянуть удовольствие…
Одним словом, впитав в себя изрядный заряд той энергии, которую излучали страницы случайно обнаруженной книги, Пётр поднялся с дивана и, рассеянно одевшись, вышел на улицу. Он не заботился и не думал, куда ему пойти, что делать? Погрузившись в свои мысли, он бесцельно бродил по городским улицам, наполнившимся полутьмою сумерек, пересекал какие-то площади и бульвары – тайный «автопилот», затаившийся в самых скрытых глубинах подсознания, неуклонно вёл его в направлении, вычерченном искусницей-судьбой. Лёгкая и не по сезону одежда должно быть мало защищала тело от порывов холодного ветра, норовящего к тому же бросить в лицо горсть сухого морозного снега. Но почему-то это не доставляло никакого неудобства и никак не беспокоило Платонова. Словно все каверзы погоды вдруг перестали быть в одной плоскости существования с ним, разом перешли в разряд вещей трансцендентных. Вероятно, этому немало способствовал и тот энергетический книжный запал, что выгнал его из квартиры.
…Из мира мыслей его вдруг вывел слух, сообщавший о чём-то тревожном, о чём-то делающем невозможным там больше находиться. Невольно включившееся в процесс осознанного существования зрение ничего не могло, как ни старалось, сообщить о местонахождении тела. Слух же продолжал поставлять отчаянные звуки, которые – это ясно слышалось – были женскими криками. Доносились они, как понял уже полностью спустившийся в сферу жизненных реалий Платонов, со ступенек, крытых покатым навесом, ведущих вниз, в подвальчик торцевой стороны стены какой-то многоэтажки на отшибе какого-то пустыря. Не раздумывая и не медля, он бросился туда. В темноте лестницы было очень трудно что-либо разглядеть. Были слышны лишь тяжёлое дыхание и рык некоего крупного существа, да приглушённые тонкие возгласы сопротивляющейся жертвы. Платонов впопыхах поскользнулся и чуть было не упал, но, упершись рукою в шероховатую и холодную бетонную поверхность стены, сохранил равновесие.
- Кто здесь?
- Пппо…! - тонкий отчаянный возглас был, по-видимому, прерван и заглушен чьею-то тяжёлой ладонью. Снова послышались звуки неравной борьбы.
- Шёл бы ты, парень, своею дорогой! - голос был сиплым и угрожающим. - И не встревал в семейные разборки!
- Нне… сссл…! - голос девушки снова пресёкся, снова не смог пробиться наружу.
- Семейные разборки…, - ухмыльнулся Платонов. - В подвале…
Он уже всё понял и приготовился к драке. В голове приятно зашумело от адреналина, лавой хлынувшего в кровь. В юности он был опытным бойцом. И хотя последний раз он дрался много лет назад, но в себе был уверен, был убеждён, что подобные навыки с возрастом лишь ослабевают, но не проходят совсем, как и навыки умения езды на велосипеде, катания на коньках.
- Отпусти её!
Он собрался, всё его внимание сконцентрировалось на ситуации. Голос приобрёл металлических повелительных интонаций. И досада брала только на то, что, хоть и привыкали глаза к темноте, но по-прежнему внизу мало что было различимо – только некий слитый во что-то бесформенное тёмный силуэт на фоне описанной то ли мелом, то ли белой краской серой стены подвального спуска. Неожиданно и с быстротою молнии силуэт разделился на две части, одна из которых, в прыжке сильно к нему приблизившись и обдав неприятной смесью мужского нечистоплотного запаха и перегара, обожгла чем-то живот и грудь. «Нож!» - хлестнуло мыслью. Платонов понял, что категория драки резко утяжеляется, приобретая черт борьбы за жизнь. Он всем своим немалым телом навалился на противника, одной рукой обхватив того за шею, а другой, лихорадочно найдя в темноте его руку с ножом, вцепился в неё. Их борьбой воспользовалась девушка – быстрый стук по ступенькам её каблуков ясно говорил о неожиданно счастливом окончании для неё случившегося. Жжение в животе и груди усиливалось, быстро забирая силы и слабя, стало кружиться в голове. Платонов из последних сил крепко сжал шею неизвестного, вывернув вместе с тем его руку с ножом ему за спину. Тот захрипел, ноги его, не выдерживая веса противника, подогнулись, и они оба тяжело рухнули на пол…
Очнулся Пётр в луже липкой жижи из талого снега и крови. В голове шумело ещё сильнее, жжение ран уже дошло до стадии пульсации во всём теле, подняться и пойти не представлялось никакой возможности. Но нужно было позвать кого-нибудь на помощь, нужно было попытаться спастись. Послышался слабый хрип справа. «И этого спасти…». Он пополз по ступенькам к выходу. Вдруг его взял кто-то крепким охватом под руки, легко поднял и понёс. Одновременно он, радостно и ликуя, услышал голос Софии Валерьяновны: «На, Петруша, скушай грушу!». Так она всегда говорила, когда в детстве угощала внука какой-нибудь «фруктозой», не важно, была то на самом деле груша, яблоко или апельсин. …Он оказался почти лёжа прислонённым к стене дома у самого входа в подвал. С неимоверным трудом подняв с груди пудовую голову, он тяжело открыл глаза и увидел подбадривающее улыбающееся лицо своей бабушки. Оно, такое милое и родное с такими грустными глазами и виноватой улыбкой, медленно растворялось в темноте. Он хотел позвать, хотел попросить его появиться вновь, не оставлять его, но сил на это почти не осталось. Сбоку, совсем рядом с ним что-то шевелилось. Медленно повернув голову влево, Платонов увидел смутные очертания совсем другого – небритого и бледного – лица, увидел искажённый болью взгляд, уставившийся в него. Он всё вспомнил:
- Ну…, видишь…, что наделал…?
Голос его был незлобным и спокойным. Незнакомец не отвечал. Он только что выбрался из подвала, на четвереньках преодолев все его ступеньки и в беспамятстве рухнув на последней из них. Рана его, которую он получил от лезвия своего же холодного оружия при падении, была очень серьёзною. Очнувшись, он, казалось, пытался осмыслить произошедшее, понять, чем всё это грозит. Между тем, у Платонова дела были совсем плохи – он снова впал в забытье, переходящее в бред. Выкрикнув что-то непонятное, он снова очнулся, снова увидел гаснущий взгляд своего противника. Последний прилив сил позволил произнести:
- Хорошо, что девчонка… осталась цела… Пусть живёт… пигалица… А нам…, нам уже ничего не нужно… Финита ля комедия…! Встретимся… в раю…!
Взгляд незнакомца на мгновение ожил, лицо осклабилось в попытке смеха.
- В раю…? Ты – …дурак! Какой… для меня …рай? - он корчился от боли и искажённого смеха. - Хоть бы в ад приняли…
- Апо… Аппо-ка-таста-сис*…
- ??? - незнакомцу показалось, что его визави бредит.
- Апо-ка-таста-сис… Все… будем в раю…
- Даёшь …слово? - уже почти безразлично прозвучал вопрос.
Это была последняя в жизни фраза этого человека, сказанная им на последнем дыхании, а последнее, что он услышал, что дошло до его затухающего сознания, было едва слышимое:
- Ориген… Ориген даёт… Слово Оригена…
---------------------
*Апокатастасис – учение философа-богослова Оригена (II век) о всеобщем спасении.
21 мая 2013 г. 18:20